"Проститут" - читать интересную книгу автора (Andrew Лебедев)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ Глава 1
Милая Мила Самарина Баринов любил Питер такой любовью, какой американские интеллигенты любят старую добрую Англию.
Не без доли высокомерия, какое испытывают богатые дядюшки к своим бедным племянникам, но с безусловным признанием той высокой культуры, коей эти племянники по какому-то историческому недоразумению обладают.
Как и подавляющее большинство московских интеллигентов, Баринов не уставал восклицать, – ах, как я люблю Питер, как он все же хорош! Но при этом он никак не мог избавиться от столичной заносчивости и, пренебрежительно похлопывая по плечу иного своего питерского собрата по профессии, изрекал взлелеянные московским хамством трюизмы: ну что, брат, а Москва-то наша побогаче, вон и дороги у вас похуже, и фасады пообвалились, ну и машин и магазинов дорогих поменьше будет.
В советские времена Баринов хвалился перед ленинградцами московскими высокими окладами и хорошим "берёзковским" снабжением, а во времена нового капитализма – мэром Лужковым и нефтяными деньгами, на которые тот понастроил скоростные кольцевые магистрали и роскошные дома.
Мораль Баринова всегда была одна и та же. Вы, питерские, хоть и при какой-то мифической культуре состоите, но никогда вам не угнаться за нашим московским богатством.
Вот и теперь, приехав в любимый город и встретившись со старыми университетскими друзьями, Баринов по-прежнему источал смесь барского высокомерия богатого родственника с добродушием старого однокашника, не забывшего факультетское братство. Одна его половина как бы говорила, де, я помню наши студенческие чудачества, и печень моя помнит выпитый в общагах портвейн: а другая его половина как бы морщилась от простодушного панибратства этих бедных по московским понятиям людей, и половина эта как бы говорила, – не ровня вы мне, ах, не ровня!
Исключение, пожалуй, составляла только Любочка Мелик-Антонова-Садальская. Она никогда не спускала Баринову его замашек. Баринов ее и побаивался, и уважал за неженский ум и за неженскую хватку. Любочка сразу, еще на первом курсе, раскусила москворецкие купеческие замашки в Сашеньке Баринове и даже написала курсовую работу по факультативу в СНО (* прим: Студенческое Научное Общество), посвятив ее исследованию темы "Происхождение некоторых русских фамилий", где в двух больших абзацах объяснила происхождение фамилии Баринов…
Тогда Люба безжалостно высмеяла только еще зарождавшееся столичное высокомерие московского барчука, непонятно как залетевшего в Ленинградский университет.
– Твоя фамилия, Баринов, ну никак не восходит к Рюриковичам или иной новгородской знати. Фамилия Баринов говорит о том, что твой предок был либо барским холопом, то есть, буквально – "человеком барина", либо… либо Баринов – это внебрачный сын барина от крестьянки, то бишь, по русски, выблядок…
Весь поток их курса ржал над этими словами Любочки. Уж больно достал этот московский барчук своим высокомерием.
И Баринову пришлось даже пару раз подраться и разбить несколько интеллигентских носов и круглых по моде того времени очков, чтобы кличка "барский выблядок" не пристала бы к нему с её, Любочки, легкой и злой руки.
Но к старшим курсам их взаимная антипатия вдруг переросла в дружбу и чуть ли не любовь.
Вот уж, правду говорят, от любви до ненависти один шаг!
Люба Мелик-Садальская не зря взялась за исследование русских фамилий. Сама-то она была внучкой знаменитого в Ленинградском университете профессора, происходившего от кавказских князей, жалованных землями на юге России при Екатерине Второй и имевших в Петербурге дом на Мойке.
Поэтому инкриминация барчуку Баринову его якобы плебейского происхождения была особенно обидна именно из уст девушки, чье благородное происхождение ни у кого из факультетских товарищей сомнения не вызывало.
Да и сама по себе Любочка была девушкой заметной.
Гордая осанка, длинные стройные ноги, красивая посадка головы – спасибо бабушке, котрая с четырех лет водила внучку сперва на фигурное катание, а потом в балетные классы при Вагановском… Стоял даже вопрос, отдавать ли Любочку в Вагановское балетное или готовить девушку на филфак? Слава Богу, возобладал здравый дедушкин смысл. В Вагановку не отдали, но осанка и походка – остались на всю жизнь.
Но помимо внешних данных, в те, довольно обидные нищенские времена, когда каждая заграничная тряпка – американские джинсы, французское платье, итальянская дубленка – были в университете наперечет, у Любочки с гардеробом было все в порядке. Благо и дедушка был выездным и часто мотался по симпозиумам – то в Стокгольм, то в Париж, то в Варшаву. И папа у Любочки был по тем временам не простым, служил в пароходстве и тоже ездил в командировки, вернее плавал с инспекциями, то в Роттердам, то в Копенгаген… По поводу чего факультетские острословы изощрялись в замешанных на сексуальных ассоциациях каламбурах типа "в рот-те дам, да через попен-ваген"…
Одним словом, умница-красавица Люба Мелик-Садальская настолько выделялась еще и своими гардеробами, что не заметить ее какому-нибудь записному ловеласу было просто невозможно. Такую только слепой не заметит! А сколько и доцентских, и аспирантских сердец нежно трепетало и тосковало по ней! И все напрасно.
Потому как такая краля могла принадлежать только самому-самому, только очень крутому и уверенному в себе.
А факультетские донжуаны соизмеряли свои силенки с реалиями жизни и понимали, что если дешевой быстро приобретенной начитанности, которую скорее можно назвать "нахватанностью", достаточно, чтобы навешать лапши на уши провинциальной сисястой дурочке из Великих Лук или из Волховстроя, то с Любочкой Мелик-Садальской такие трюки не пройдут. Не тот уровень… К такой девушке надо было подкатывать, имея за душой нечто большее, чем нахватанность по верхам модных тогда фрейдизма и философов-экзистенциалистов. Поэтому факультетские ловеласы и любвеобильные доценты, получив пару Любочкиных отказов, больше не рисковали и теперь только провожали ее по коридорам взглядами, полными уважительного вожделения.
– Эх, вот такую бы вы…бать! Это не дуру-Машку из Киришей, что во второй факультетской общаге живет…
А Баринов с Любой вот нашли как-то общий язык. И даже одно время были очень и очень близкими друзьями. Тогда ведь не было такого понятия, как любовники.
Так…
Трахались.
Вернее, факались.
Потому что слова "трахаться" в семидесятые годы не было.
Было слово "факаться", от английского to fuck.
Но и Баринов, учившийся тогда на третьем курсе филфака, был парнем неглупым и понимал, что надолго ему такую девушку не удержать.
Такие девушки, как Люба Мелик-Садальская, могли выйти замуж только за мужчин, старше их по возрасту и в больших чинах, чтобы составить с ними Богом и неписанными законами социума благословенный альянс.
Такой человек в жизни Любы нашелся к шестому курсу и к защите диплома. Летом, когда Люба поступила в аспирантуру, она вышла замуж за вдовца, полковника ГРУ Антонова, взяв аж тройную фамилию Мелик-Антонова-Садальская.
Рассказывают, что генерал, известная язва и острослов, поздравляя своего перспективного зама, сказал: "У тебя теперь такая породистая жена, что ты на одних только щенках можешь целое состояние сделать"…
В ГРУ субординацию соблюдали строго, и пощечиной Антонов ответить не мог.
А начальство ГРУшное тогда имело привычку специально провоцировать и проверять психологическую устойчивость. И как истинный аристократ всегда должен быть always cool, так и офицеру разведки следует всегда сохранять самообладание.
А полковник Антонов отвечал всем психологическим требованиям.
Потому и стал потом генералом.
Кстати, это он устроил Любу на телевидение к Петрову. Жаль, убили потом Антонова в Афгане, а то бы и в Москву ее из питерского захолустного телеканала перетащил бы…
***
Баринов был очень рад повидаться с Любочкой.
– Все такая же красавица, – по-русски, по-православному троекратно целуясь, говорил Баринов. – Ты как старое вино, с каждым годом все лучше и лучше.
– Ах, врун ты, Сашка, балабол и брехун, – весело отмахивалась Люба, – меня на телевидении молодые знаешь как зовут?
– Нет, не знаю.
– Мамой-Любой меня зовут, вот как, причем тридцатилетние режиссеры и продюсеры.
Не в любовники, а в сыновья записываются.
– Так ты займись инцестом, – смеясь, предложил Баринов. – Это даже еще интереснее.
– А ты, Сашка, что? Чем в Москве занимаешься? А ну, признавайся старый греховодник, сколько несовершеннолетних лолиток соблазнил?
– Лолита сама Гумберта соблазнила, так что это процесс взаимный, – отшучивался Баринов…
Ой, как хорошо!
Всегда они так сойдутся и на равных пикируются…
В этот раз Баринов приехал по многочисленным делам.
Его книга выходила в новом питерском издательстве, так что надо было встретиться с редактором. Потом с другого издательства надо было недоимки по старым гонорарам и процентам роялти получить, потом надо было похлопотать в Смольном за сына одного недавно умершего своего приятеля…
Ну и было одно дельце во Всеволожске…
Обещал он одной дрянной девчонке, Ланочке Самариной, заехать к ее маме и поговорить с ней, чтобы не очень та журилась на дочу свою беспутную.
– Люба, а как в этот Всеволожск, кроме как на такси, попасть можно? – спросил Баринов подругу юности, когда они с ней заканчивали обед в ресторане "Палкинъ".
– Во Всеволожск? – изумилась Мелик-Садальская. – А что ты там забыл? Неужели на фабрику, где "фордики" собирают?
– Да есть у меня одна протежейка, – смущенно признался Баринов, – настоящая хиппи, прям как из наших с тобою семидесятых.
– Что за протежейка, сознавайся, греховодник? – спросила Люба, выпуская ноздрями дым дорогой английской сигареты.
– Да, понимаешь, сунул я Бальзамову с канала NTV-R в его новое шоу одну деваху.
Познакомился с ней на улице Горького, в центре Москвы, деваха милостыню на еду просила…
– И у тебя на нее хрен в портках сразу вскочил, – хмыкнула Люба.
– Да ну тебя, жалко мне девчонку стало, – обиделся Баринов.
– Ну, дальше, дальше рассказывай, – приободряла Люба, – суд и присяжных интересуют все сексуальные подробности, как у Толстого в романе "Воскресенье".
Нехлюдова помнишь, старый греховодник?
– Да не было у нас с ней никакого секса, – заверил Баринов, – деваха из дому убежала, так ей на телевидение на шоу попасть хотелось. А у меня связи кой-какие есть, сама знаешь, так что не помочь? Я же самаритянин, я же бескорыстно.
– Верно, Олегович… Бальзамов Дмитрий Олегович, продюсер и режиссер. Он твой ученик, что ли?
– Хуже, – ответила Люба, – несостоявшийся любовник и заноза в сердце стареющей дамы.
Посидели, помолчали.
– Прохвост он, твой Дима Бальзамов, – сказал вдруг Баринов, – первый на Москве прохвост и проститут.
– Значит, не меня одну он использовал, – хмыкнула Люба.
– Да, многое про него рассказывают, – покачал головою Баринов.
– А знаешь, я тебя во Всеволожск сама отвезу, – вызвалась вдруг Мелик-Садальская.
– У меня там дело найдется, покуда ты с мамой этой хиппи разговаривать будешь. А по дороге ты мне про Бальзамова расскажешь.
***
Мила Самарина всю жизнь жила во Всеволожске.
И все ее здесь знали, и про неё всё знали.
И про то, что окончила институт культуры имени Крупской, и что по линии комсомола попала сразу на руководящую должность – директрисой Всеволожского молодежного культурного центра на Котовом поле.
Тогда, в годы горбачевских перемен, гласности и перестройки, многие ей завидовали и сплетничали, дескать, молодая да красивая, понятно, за какие-такие способности в двадцать два года можно попасть на руководящую работу. Известное дело, дала Милка кому надо, вот и назначили ее.
Однако, если бы тогда спросить завистливых ворчунов, кому именно давала Милая Мила, чтобы получить директорскую должность, сплетники бы засмущались бы и никого конкретно не назвали. Дело в том, что из областного комитета поступила директива во Всеволожский горком – подобрать на должность директора МКЦ из молодых кадров комсомола. Вот и ткнули в кабинете секретаря Хвастова в ее фамилию. Милой Миле и давать никому не пришлось.
Но люди завистливы и охочи до всякой грязи. Особенно, когда речь идет о красивой молодой женщине.
Поэтому и наговаривали на Милую Милу, и пророчили ей скорое падение.
И как они, эти всеволожские сплетники, порадовались двойному скандалу, который восемнадцать лет назад разразился во Всеволожске! Сперва Милую Милу с треском сняли с должности директрисы МКЦ, да едва еще и под суд не отдали за какие-то бухгалтерские просчеты или злоупотребления. А потом Милая Мила родила, да без мужа! Поматросил ее режиссер с питерского телевидения, поматросил да и бросил с ребеночком. Позор-то какой!
А сперва-то, а сперва-то… И на машине с надписью "Телевидение" за Милой Милой приезжал, и назад ее заполночь привозил. И букеты дарил… Вся округа завидовала, какой видный женишок-то у Милой Милы.
Но был женишок, да сплыл.
Поговаривали, что его самого с питерского телевидения за какие-то грешки выгнали.
Жених сбёг, а Милка с животом осталась.
И не побоявшись сплетен и злых языков – родила.
Девчонку родила, Светланку-Ланку.
Личная жизнь у Милой Милы все-таки кое-какая была, несмотря на три работы и дочку…
Ну невозможно существовать совсем без личной жизни.
Были у нее редкие связи… Но был и постоянный любовник.
Старший офицер налоговой полиции из Питера, бывший Милой Милы одноклассник – Володя Лубянский.
Восемнадцать лет назад, когда Милую Милу снимали с должности директора МКЦ, Володя Лубянский, тогда еще капитан Всеволожкого ОБХСС, вел дело Милой Милы…
Вел его и закрыл за отсутствием состава…
Они потом часто с Володей, когда нежились в постели после жарких ласк, вспоминали те времена.
– А как ты меня чуть не посадил? Помнишь?
– Это не я тебя посадить хотел, а Красовский – секретаря Хвастова пёс.
– Вот сука этот Красовский!
– Точно, это он мне позвонил в отдел, велел вашу бухгалтерию изъять и нарыть что-нибудь такое, за что тебя посадить можно будет.
– Ну что же ты плохо рыл и не посадил меня?
– А времена такие настали, что горком закрылся и партию распустили. И зачем мне такие распоряжения бывших секретарей выполнять?
– А если бы партию не распустили, ты бы меня посадил?
– Ты уж не сердись, Мила, посадил бы, куда денешься? Посадил бы…
И Милая Мила делала вид, что обижается на своего любовника, и отворачивалась к стенке.
– А сам Красовский потом, кстати говоря, когда партию распустили, стал вместо тебя директором МКЦ…
– Ага…
– И принялся там такие поганки крутить, мама не горюй! Во все тяжкие пустился.
Он через этот МКЦ и подержанными машинами из Германии торговал, и компьютерами…
Только что детей и наркотики не продавал…
– А теперь он где? Его вроде посадили?
– Вроде да, но точно не знаю. Я же как раз в налоговую в Питер перешел, ты же знаешь…
***
Не то чтобы Милую Милу устраивало положение любовницы женатого мужчины, но куда денешься? Жизнь есть жизнь…
Искала в Интернете подходящего мужа. Но после очередной неудачной встречи, давала себе обет прекратить всякие интернетные интрижки, потому как ничего путного тут все равно не найдешь…
Вот и жила с женатиком.
Два раза по будним дням на неделе. И всякий раз днем… И ни разу так, чтобы ночь вместе или выходной день с любовником на природе. Потому как у Володи есть жена, а семья – это святое. Спать ночью надо дома с женой и субботу с воскресеньем проводить с семьей на даче. А любовница? А для встреч с любовницей он выкраивал пару часиков днем во вторник и четверг. На квартирке Милкиной подруги, которая ей ключи давала…
***
Когда Ланочка с со своей подругой в Москву сбежали, Милая Мила сперва хотела к Володе Лубянскому бежать, все-таки милиционер, хоть и налоговый, все-таки что-то может… Найти, догнать, вернуть…
Но как назло, Володька был в это время с семейством своим в отпуске – нежил целлюлитное тулово своей Аннушки на Черноморском побережье украинского Крыма. А когда вернулся, то настолько закрутился-завертелся с работой, что не до Милой Милы и не до Ланочки ему было… И кстати, и кстати… То дело, каким Вова Лубянский занялся после отпуска, было не просто архи-важным, потому как его контролировали аж из самой администрации Президента. Нам с тобой, дорогой читатель, оно особенно интересно тем, что касалось оно Вадима Вадимовича Бойцова – Надиного отца.
Лубянский Вадима Бойцова знал.
Как же, земляк.
Неприятно было заниматься делом земляка, тем более, коллеги, брата-силовика в погонах. Лубянский – налоговый полковник, а Бойцов – полковник таможенной службы.
Но генерал верно сказал Володе, что у нас любой может попасть под политическую компанейщину очередной показушной борьбы со злоупотреблениями. Эта борьба перед новыми думскими выборами, вот и за таможенников взялись, а следующая чистка рядов будет к президентским выборам. И за кого тогда возьмутся? Не за налоговиков ли самих?
Так или иначе, но за дело браться пришлось.
Вадима Бойцова взяли под стражу, и сидел он теперь в изоляторе на Литейном. А Вова Лубянский был после отпуска так занят, что Милая Мила не могла достать своего любовника ни по мобильному, он был попросту отключен, ни по служебному, по которому с полковником не соединяли… А по домашнему церемонная и деликатная Мила звонить не решалась.
Так и упустила Милая Мила момент, чтобы поехать в Москву да отловить свое сбежавшее дитя.
Но дитя не было бессердечным. Оно звонило почти каждый день маме на мобильный, или присылало sms-ки, что живо-здорово и что волноваться не след. И заодно передавало привет маме Нади от ее дитятка, утешая ее. Надиной маме пришлось совсем туго – лишиться в одночасье и мужа, и дочери.
Мама-Мила, конечно же, волновалась, но решила отложить операцию по отлову и возвращению дочери до той поры, когда главный ловец – Вова Лубянский освободится от срочной работёнки.
Время шло.
Вова все не освобождался.
А тут вдруг сама Ланочка заявилась. Да не одна, чтобы ей тут попу не нашлепали, да не арестовали, а приехала, прикрываясь важной дамочкой из Москвы.
А дамочка с документами, все честь по чести.
С красивым пурпурно-глянцевым удостоверением, что она работает помощницей режиссера на телевидении, и с командировочной бумагой с печатями от известного телеканала…
Оказывается, ее беспутная беглая дочь попала на телевидение, прошла кастинг и теперь должна ехать на Кубу сниматься. И ей, как несовершеннолетней нужна были бумажка от родителей, что те не возражают против поездки дочери за рубеж.
– Бесстыдница! Тебе маму не жалко? – разревелась Мама-Мила.
– А тебе меня не жалко? Ты не меня, ты себя жалеешь! – в свою очередь тоже разревелась Лана, чувствуя, что мама может и не пустить ее на Кубу.
Дамочка с телевидения увещевала, уговаривала:
– Это такой шанс для вашей дочери, после выхода телешоу на экраны перед ней откроются двери всех факультетов. Ее в любую престижную актерскую школу возьмут потом, в любое модельное агентство! Другие за такой шанс душу дьяволу готовы продать! А вашей дочке такое счастье привалило!
– Вот я и хочу узнать, – утирая слезы, говорила Мама Мила, – вот я и хочу узнать, за какие-такие заслуги моей доченьке счастье такое привалило, если, как вы говорите, был строгий кастинг. Там ведь такие звезды снимаются?
– Ну, за нее попросил один человек, – пояснила дамочка с телевидения.
– Что за человек? – строго поглядев на дочь и на помощницу режиссера, спросила Мама-Мила. – Лана! С какой стати он за тебя просил?!
– Чудесный человек! – улыбнулась администраторша из Москвы. – Это известный теле- и кинокритик Баринов, он совершенно бескорыстен.
– А с чего этот Баринов за Ланочку хлопотать стал? – не унималась Мама-Мила.
– Да он просто хотел нам с Надей помочь, – начала было Лана, но мать жестко оборвала ее:
– Тебя не спрашиваю, с тобой потом разговор будет.
– Эх, кабы вы знали Александра Евгеньевича, – всплеснула руками администраторша из Москвы, – у вас бы никаких сомнений не было.
В общем, в тот раз до конца не договорились.
Блудная дочь с администраторшей уехали обратно в Москву, Ланочке надо было участвовать в студийных съемках тех эпизодов, которые снимались не на Кубе, а в Москве.
Ланочка уехала, а Мама-Мила своего разрешения не дала. Категорически сказала, что пока этого ходатая, этого Баринова, сама не увидит, никуда Ланочка не поедет.
Тем более на Кубу.
***
– Вот такая вот у меня миссия, Люба, – сказал Баринов, опуская боковое стекло и впуская в машину необычайно жаркий для этих северных мест ветер, – еду объясняться с мамой моей юной протеже.
– Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом! – хмыкнула Люба, глядя на дорогу.
Они ехали по Мурманскому шоссе в сторону Всеволожска в Любином "форде".
– Это из Грибоедова, что ли? – улыбнулся Баринов. – У меня другая комиссия, быть мелкой протежейки ходатаем.
– Так или иначе, но пожилым мужчинам вечно приходится из-за молодых барышень страдать, – подытожила Люба.
– Пожилому? – ухмыльнулся Баринов, кося глаз на водителя, – мы с тобой одногодки, между прочим.
– Мужской век теперь короток, Саша, короче женского, – сказала Люба, – в России мужчины в среднем до пятидесяти пяти живут, а женщины до семидесяти пяти.
– Ой, не пугай, Любовь моя! Я и без твоих пугалок то инсульта, то инфаркта, то диабета, то простатита страшусь, а тебе, женщине чего бояться? Разве что морщин на лице или целлюлита на попке? А от этого ведь не умирают.
– И то правда, – согласилась Люба.
Встали в пробке.
Впереди был какой-то железнодорожный переезд.
– Так, а что у тебя за интерес-то во Всеволожске? – после продолжительной паузы спросил Баринов.
– На завод фордовский заеду, – не отрывая взгляда от стоявшей впереди машины, ответила Люба.
– Ой, не ври, – хмыкнул Баринов, – я вранье всегда носом чую, особенно бабье.
– А чем тебе моя версия не нравится? – улыбнулась Люба.
– А то, что на сервис на завод не ездят, для этого есть дилерские сервисные центры. Ты чего-то мне не договаривашь – Ну, хочу на мамочку этой твоей протежейки поглядеть, – призналась вдруг Люба.
– Да и тебя так давно не видала, соскучилась.
Машины впереди тронулись.
Люба отпустила педаль, и "фордик" резво побежал, как будто чуя, что едет на родину – к тому заводу, где два года назад его собрали из привезенных из-за границы деталей.
Они въезжали во Всеволожск.
***
Мила ждала этого московского критика.
Он еще накануне позвонил ей, и Мила назначила встречу в кафе, как раз на том самом Котовом поле, где когда-то начинала свою недолгую карьеру культработника.
Когда встречаются незнакомые друг другу мужчина и женщина, возникает какая-то обязательная неловкость.
И даже если эта встреча заведомо деловая, все равно, где-то в глубине души, не признаваясь в этом самому себе, каждый участник рандеву тщит себя надеждой, авось придет на свидание человек, из-за которого вся жизнь переменится!
Мила много раз заводила знакомства через Интернет. И после короткой переписки соглашалась на встречу. Здесь. В кафе на Котовом поле. Избалованные женским вниманием питерские женихи не всегда соглашались ехать во Всеволожск, капризничали, пытались выторговать смотрины поближе. Но Мила в таких случаях прекращала переписку. Если она ему интересна, то приедет и в Кириши, не то что во Всеволожск. А если он выпендривается и предлагает самой двигаться на Невский, то, скорее всего, с таким ничего не получится.
Впрочем, у Милы отчего-то не вытанцовывалось и с теми, кто приезжал на первое свидание во Всеволожск. То ли не везло Миле с женихами, то ли с ней самой было что-то не так, но личная жизнь у Милы никак не складывалась. Так и ходила красивая женщина одинокой-холостой. Да пару раз в неделю бегала на квартиру к подруге для короткого перепиха с Вовой Лубянским. Вот и вся ее личная жизнь.
Конечно, ей хотелось нормальных отношений, любви, семьи.
Она все еще на что-то надеялась.
Но годы шли, а ничего не менялось.
Вот теперь в кафе она ждала критика из Москвы.
Какой он из себя?
Наверное, строгий и высокомерный, как все эти столичные…
Баринов оказался совсем не такой, как она полагала.
Несерьезный и веселый, даже чересчур.
И если бы не известная телеведущая, приехавшая с ним с ним, Мила ни за что не поверила бы, что Баринов – серьёзный мужчина, которому можно довериться в делах, касающихся ее дочери Ланочки.
Им принесли кофе и чистую пепельницу.
Вообще, кафе это на Котовом поле, конечно же, не соответствовало уровню заведений, к которому, наверное, привыкли эти московские штучки, и Мила даже сперва застеснялась и подумала, что, может быть, надо было назначить встречу где-нибудь на Невском. Однако здесь и стены помогали.
Буфетчица Настя и официантка Катя уже привыкли к тому, что Мила здесь встречается со своими кавалерами, и старались обслужить ее на класс выше, чем это делалось с другими посетителями.
– Вы Людмила, мама Ланочки? – уточнил Баринов, простецки протягивая Миле руку, – а это моя однокашница по университету Любовь Мелик-Антонова, – Баринов сделал многозначительную паузу и добавил со смаком: – Антонова-Садальская, большая питерская знаменитость собственной персоной.
– Да, я вас часто по телевизору вижу, – кивнула Мила, пожимая протянутую Любой руку.
Баринов сразу принялся шутить, острить, блистать и изображать Жванецкого, Винокура и Петросяна в одном флаконе.
Это у него всегда получалось. Уж Любочка Антонова-Садальская это знала точно.
– Этот ваш Всеволожск ну никак не похож на Детройт, – балагурил Баринов. – Но и слава Богу, что не похож, да и вы, Людмила, никак не похожи на американку. Я в Америке два года лекции по современной русской литературе читал, и вам доложу, преотвратное зрелище эти самые американки!
– Не врет, правда читал, – кивнула Любочка Садальская, своим теле-авторитетом как бы поддерживая приятеля, чтобы его, боже упаси, не заподозрили в дешевой лжи на публику. – Он в провинциальной американской дыре, в каком-то сельскохозяйственном штате в университете Оклахомы Бунина с Чеховым в тупые американские головы запихивал, как будто они там нужны!
– Да, запихивал и утрамбовывал, – подтвердил Баринов, гордо при этом выпрямившись, словно памятник Горькому на Петроградской.
И Баринов живо и артистично рассказал пару анекдотов из своей заграничной жизни.
Мелик-Садальская знала цену этому артистизму – Баринов тысячи раз рассказывал эти свои случаи и поэтому отрепетировал сии эстрадные номера, доведя их до блеска и совершенства, хоть на концерте в Кремле с ними выступай! Да и цену вдохновения Мелик-Садальская тоже видела и понимала. Нравилась Баринову Мила, вот он и раздухарился.
А для Милы это московское позерство, этот столичный выпендреж были не совсем понятны. В смысле, она не могла понять свое отношение к Баринову. С одной стороны, как и положено провинциалке, она благоговела перед гламурной публикой, представители которой так вот запросто говорили о поездках за рубеж, как будто они не в Америку, а в поселок Морозовку прокатились, но с другой стороны все в ней протестовало, почему этим везунчикам так легко все в жизни дается? Красивая работа в Москве на телевидении и в престижных издательствах, заграничные интересные поездки, красивая жизнь в живописных пригородах Москвы…
Она вот нигде, кроме дурацкой Турции, и не была. А ведь не глупее многих из этих везунчиков. За что им все это?
– Ладно, давайте все же к делу, – Мила, поджав губки, дала понять, что этот хвастливый выпендреж не производит на нее никакого впечатления.
– Да, вы правы, – кивнул Баринов, сконцентрировавшись на чистой пепельнице, которую он механически вертел в руках.
Люба Мелик-Садальская, отлично зная Баринова, с улыбкой наблюдала, как он нервничает и за хвастливым ёрничеством пытается скрыть ту неуверенность, которая возникает у мужчин в те моменты, когда женщина им нравится, но они не знают, как к ней, злючке, подступиться.
Да, Мила сразу понравилась Баринову.
Очень понравилась.
– Мой тип, – как он объяснял в таких случаях близким друзьям, чтобы те прониклись глубиною его, Баринова, увлеченности предметом, – она мой тип, а ведь это большая редкость, потому как мне, настоящему эстету и человеку, сопричастному искусствам и исполненному тонкого вкуса, трудно угодить.
Однако, Мила была права – time is money, talk is cheap.
– Мила, отпустите вы Ланочку на Кубу! Ей-богу, ничего там с ней не случится, – перешел к делу Баринов. – Туда едут приличные известные люди. Знаете, кто будет в команде с Ланой?
И Баринов назвал несколько очень и очень известных имен спортсменов, эстрадных певцов, модных художников и писателей.
– Мила, вам совершенно нечего бояться, эта поездка пойдет Ланочке на пользу. Она приобретет полезные знакомства, войдет в общество, или как мы говорим, в тусовку.
А осенью пойдет учиться в Москве, куда захочет!
Доводы Баринова звучали убедительно.
Но Лана все равно тревожилась и волновалась. С какой стати этот московский щеголь так беспокоится о будушем Ланы? Неужели ее доченька, ее маленькая девочка…
При мысли об этом Мила побледнела.
Но тут на выручку Баринову пришла Мелик-Садальская:
– Поверьте мне, Мила… – Садальская едва было не сказала "Милочка" и даже покраснела, подумав, как двусмысленно и нехорошо бы это прозвучало. – Поверьте мне, я знаю Баринова много лет. Он хоть и хвастун и самовлюбленный нарцисс, но человек порядочный, и порой способный на бескорыстную доброту.
Заступничество Мелик-Садальской положительным образом подействовало на Милу. Эту даму часто показывали по питерскому телевидению и Мила ей доверяла, потому как за Мелик-Садальской закрепился имидж женщины очень умной, честной и принципиальной.
Мила уже почти согласилась с доводами Баринова, и вздыхая уже кивала, дескать да, я понимаю, Ланочке это все очень хорошо будет и для карьеры и для учебы, не век же ей в провинциальной дыре прозябать, и грех от такого случая выйти в свет отказываться, но тут Баринов едва все не испортил.
– У них главным продюсером едет очень опытный человек, я его давно знаю, – уже предвкушая благоприятный исход переговоров, добавил Баринов. – Дмитрий Бальзамов у них главным…
Мила переменилась в лице.
– Бальзамов? – переспросила она.
– Бальзамов, – кивнул Баринов, подумав, ах и сволочь же этот проститут Бальзамов, он и здесь свой неизгладимый след оставил…
Люба Мелик-Антонова-Садальская внимательно, с каким-то болезненным любопытством продолжала разглядывать Милу.
***
В этот вечер Мила предавалась воспоминаниям.
Она даже не пошла на свидание с Лубянским под предлогом, что нездорова.
Взяла в магазине бутылочку недорогого испанского вина и закатилась без предупреждения к своей бывшей классной Елене Львовне Бирюковой. Елена Львовна была их классной руководительницей в девятом и в десятом. Пришла в школу прямо из педагогического института и заменила на этом посту умершую от инсульта физичку Аллу Григорьевну. Елена Львовна тогда была всего на восемь лет старше их – тогдашних десятиклассников и десятиклассниц. Ах, как они тогда дружили! И все благодаря Елене Львовне. Ведь старенькая Алла Григорьевна только формально была классным руководителем. Что она могла? Разве ей было под силу ходить с классом в походы с палатками? Или устраивать домашние вечера с литературным лото и с дискотекой? А вот Елена Львовна могла. По молодости, по энтузиазму. Недаром половина мальчишек их класса были в Елену Львовну тайно влюблены. И Вова Лубянский, кстати, тоже.
Да и девчонки ее просто обожали.
Благодаря Елене Львовне они все и сдружились.
Жила их классная по-прежнему одна. В общежитии на Вокзальной улице. Общежитие это уже давно стало муниципальным жильем, комнаты в общежитии приобрели статус недвижимого имущества, но по сути – ничего не изменилось. Как жила их учительница в общаге, занимая комнату в конце коридора на втором этаже, так и осталась там. Ни Горбачев, ни Ельцин, ни Путин квартиру ей не дали. А на учительскую зарплату разве скопишь?
По темной давно не ремонтированной лестнице Мила поднялась на второй этаж, потом по длиннющему общему коридору прошла в самый его конец. Мимо двух коммунальных кухонь, где гремели кастрюлями и сковородами толстые нестарые еще бабенки в затрапезных халатах, отмахиваясь от вечно полупьяных мужей, выпрашивающих то на пиво, то на сто пятьдесят к воскресной селедочке… В коридоре на Милу едва не наехал катавшийся здесь на велосипеде сопливый пацан с личиком олигофрена – этакий наглядный плод пьяной общажной любви.
– Потому вот и я детишек-то не завела, – сказала Елена Львовна, пропуская Милу в свои нехитрые апартаменты. – Это соседский, Колей его зовут… Брысь, а ну брысь отсюда, Коля! – незлобливо махнула на пацана их бывшая классная.
Олигофреническому Коле явно надоело кататься по коридору, и он попытался было проникнуть к соседке тете Лене вслед за ее визитершей.
– Нет, нельзя, Коля! Иди по коридору катайся!
Обнялись, расцеловались.
– Что? Ланочка с Надюшей Бойцовой едут на Кубу? – всплеснула руками Елена Львовна.
Лана и Надя не были ей чужими, потому как обе девочки с пятого по одиннадцатый класс учились в той же школе, где и мама Мила. Более того, с девятого по одиннадцатый Елена Львовна была у обеих беглянок классной руководительницей.
Конечно, уже не такой бойкой и удалой заводилой, как в годы учебы мамы-Милы, но тем не менее, и пушкинские литературные вечера в школе, и постановки любительского школьного театра, в которых Ланочка принимала самое активное участие, были придумкой Елены Львовны. Особенно Елена Львовна гордилась организованным ею костюмированным балом Наташи Ростовой. Это было, когда Ланочка и Надя Бойцова учились в десятом классе.
Каким энтузиазмом надо обладать, чтобы договориться с реквизитной киностудии Ленфильм о прокате двух десятков бальных платьев середины ХIХ века и двух десятков гвардейских мундиров гусарских и лейб-гренадерских полков, чтобы на один вечер нарядить девочек и мальчиков для настоящего бала… Кстати, папа Нади Бойцовой, полковник таможни, здорово тогда помог. Он и оплатил прокат костюмов, и организовал доставку реквизита туда и обратно… Без его связей бал бы не удался.
– Так что, Надя с Ланочкой едут на Кубу? С телевидением? Сниматься в реалити-шоу? – восторженно глядя на свою бывшую ученицу, спросила Елена Львовна.
– Ой, не знаю, что и делать, – качая головой, ответила Мила. – Там такое обстоятельство открывается, не знаю, как и быть.
Хозяйка обтерла принесенную Милой бутылку и принялась искать штопор.
– Я уже почти согласилась подписать разрешение на выезд за границу, – продолжила Мила, волнуясь. – Из Москвы такие ходатаи прикатили, главный кинокритик столицы и с питерского телевидения такая дама приехала, ну эта, наша известная, которая "Шестое колесо" в перестройку все вела…
– Мелик-Садальская, что ли? – найдя, наконец, штопор, переспросила Елена Львовна.
– Ага, она самая.
– И что, они так за Ланочку с Надей просили? Зачем им девчонки наши понадобились?
– Вот и я тоже засомневалась сперва, – в сомнении поджав губки, ответила Мила, – и зачем им наши девчонки понадобились? Тем более, что в их этой команде на Кубу такие знаменитости – и поэты, и писатели, и фигуристки, и певицы… Но потом там такое обстоятельство открылось, что хоть стой, хоть падай.
– И что за обстоятельство такое? – закончив с нехитрой сервировкой их простенького девичьего застолья, спросила хозяйка.
– А то, что режиссером у них там никто иной, как Дмитрий, – после паузы ответила Мила.
– Какой Дмитрий? Ах, неужели? – схватилась за покрасневшие щеки учительница Елена Львовна. – Неужели он?
– Ага, он, – кивнула Мила.
Пригубили вина.
Помолчали.
– Ну и что же теперь делать? – спросила Елена Львовна, пересаживаясь на диван к Миле.
Учительница ласково обняла свою бывшую ученицу за плечи и заглянула ей в глаза.
– А сам-то он знает, что Лана его дочь?
– Нет, конечно, не знает.
– Ну и как нам теперь поступить? Сказать ей?
– Ой, не знаю, ой не знаю, Елена Львовна, – ответила Мила, и вдруг, прижавшись к учительскому плечу, разревелась, как девочка.
***
Баринову эта женщина из Всеволожска очень понравилась.
Даже больше чем просто понравилась.
Он пока что не торопился назад в Москву, жил на квартире у университетского приятеля Лени Максимова на Васильевском острове и улаживал свои дела в издательствах. И каждый день звонил во Всеволожск Миле Самариной.
– Я без вашего разрешения, заверенного у нотариуса, в Москву не вернусь, – говорил он Миле в трубку. – А потом, я еще очень хочу пригласить вас поужинать в ресторане "Палкинъ", бывали там?
Мила у Палкина ни разу не ужинала. Как впрочем, ни разу там и не обедала. Она для интереса спросила Володю Лубянского, что это за Палкин такой, и тот, ревниво приподняв брови, сказал, что у Милы все равно нет подходящего платья и бриллиантов, чтобы ужинать в таких ресторанах, а в джинсах турецкого производства в такие заведения не пускают.
– Тебе надо куда попроще, – сухо сказал Лубянский, – иди лучше в чебуречную на Майорова, туда тебя сто пудов пустят.
Милу такое напутствие ее любовника очень разозлило.
Разозлило и настроило на такую волну, на такое настроение, которое ее подруги называли "вредничанием".
– Разорю, – решила про себя Мила, идя на свидание. – Выставлю дураком, не все мужчинам над девушками издеваться…
И надевая на свидание демократичные джинсы со свитерком, Мила переполнялась решительностью отомстить этому московскому хлюсту если уж и не за все обиженное женское поголовье планеты, то за себя – обязательно. За все обиды, причиненные и Бальзамовым, и Лубянским, и Хвастовым, и Красовским…
Баринов вообще-то знал, что на любую женщину порой находит этакое помешательство, и чем ласковее ты с ними, тем больше они капризничают.
Так что мужчинам всегда приходится отдуваться за грехи своих предшественников.
Но Баринов это воспринимал чисто философически. Сам ведь тоже грешен.
Они договорились поужинать не в таком пафосно-одиозном месте, как "Палкинъ", а где-нибудь попроще. "У меня нет соответствующих нарядов, – простодушно призналась Мила. – Я там себя буду неуютно чувствовать, давайте что-нибудь подемократичнее".
Повод для встречи был.
Мила привезла Баринову разрешение для Ланочки и для Нади.
Баринов встретил Милу на Финляндском вокзале.
Подарил ей букет из пятнадцати бордовых роз. Сам был такой красивый. И одновременно забавный. Как профессора в американских фильмах – в белой рубашке с галстуком-бабочкой и в мягкой вязаной клетчатой кофте вместо пиджака.
Поцеловал Миле руку, сказал ей что-то по-французски.
Ей было приятно.
На такси доехали до Невского.
– Вот, заказал столик в "Литературном кафе", – сказал Баринов. – Я отчасти литератор, так что это для меня профессиональное место…
Мила улыбнулась и принялась изучать меню.
– Что не зъим, то понадкусываю, – углубляясь в чтение, прошептала Мила… …Та-а-ак…
Рыбная закуска: икра кетовая, красная икра лососевых рыб, масло сливочное, семга малосольная, филе форели… Это хорошо, это мы будем обязательно… Балык осетровый – холодного копчения – тоже неплохо… Щука фаршированная под соусом "1000 островов"… Интересно, а что такое "1000 островов"? Надо бы у официанта спросить… Сыр рокфор с персиками в собственном соку, не хочу, но попробовать можно, Филе говядины фаршированной омлетом с черносливом, нет, но… Филе индейки с черносливом и дольками апельсина, запеченное под золотистой корочкой сыра, картофельные крокеты.
Она перелистнула меню, вернувшись в раздел холодных закусок.
Баринов, как тонкий психолог, сразу разгадал настрой своей визави и спокойно ждал развязки.
Ждал развязки и ничего не подозревавший отменно вышколенный официант.
А Мила все изучала…
– Та-а-ак… Салат "Нептун" – это что такое?
Блондин официант, похожий на артиста Альберта Филозова, принялся объяснять:
– Это пикантный салат из мидий, креветок и морских гребешков под винным соусом…
– Та-а-ак, – продолжала Мила, входя в раж. – А салат "Ярославна"?
– Это салатик со свежим огурцом, отварным языком и грецкими орехами, приправленный майонезом, украшенный маслинами и долькой апельсина, – отвечал официант.
– А вот это ассорти "Лукоморье"? – Мила ткнула пальчиком в меню и, сделав наивное личико, поглядела на официанта.
– Это ассорти из лосося слабой соли, осетрины "Броше", миног маринованных и валованов с красной и черной икрой, на листьях салата, со сладким перцем, маслинами и корнишонами, – вздохнув, ответил официант.
Исполненный ангельского терпения официант пересказал Миле почти все меню.
По карте вин Баринов выбрал для них бутылку шампанского и коньяк "Courvoisier".
– Будем гулять! – сказал он, ласково улыбнувшись своей спутнице.
– Будем, – с вызовом ответила Мила.
В какой-то момент вечеринки опытный любовник всегда понимает, будет сегодня виктория или нет.
К исходу бутылки шампанского Баринов понял – сегодня она не откажет.
***
Баринов жил на Васильевском на квартире у Лени Максимова.
Он останавливался здесь уже не первый раз. Был у них, у университетских друзей, такой обычай – гостить друг у друга жить, а не в гостиницах. Приезжает кто в Москву -сразу с вокзала к Баринову на Малую Бронную. А приезжает Баринов в Питер – сразу либо к Максимову на Васильевский, либо к Вайнштейну на Дыбенко…
Максимов, кстати, хату свою на этот раз Баринову в полное распоряжение оставил.
Выпил со старым приятелем по рюмке портвейна за встречу, отдал Баринову ключи, а сам отбыл в Кирилловское на дачу.
– Понимаешь, старина, жена не простит, если я с нею эту неделю на даче не проведу, – оправдывался Максимов. – Она специально отпуск под хорошую погоду подгадывала, а у нас ведь знаешь сколько в Питере солнечных дней. Это вам не Сочи…
Баринов на друга не обижался – пусть его едет бабиться с женой, правда, скучновато одному в чужой квартире вечерами… Но теперь Баринов очень рад был сложившимся обстоятельствам.
– Поедем ко мне, – сказал Баринов Миле, когда они сели на заднее сиденье такси.
– Поедем, – ответила она.
***
Леня Максимов был женат на их однокурснице – Иришке Успенской. Иришка была сама родом из Великих Лук, а, как известно, самыми записными питерскими интеллигентками становятся именно прописавшиеся здесь провинциалки. Впрочем, и самые коренные москвички получаются тоже из приезжих…
Иришке на даче в Кирилловском стало плохо от перегрева на непривычно жарком в этот год солнышке, и Леня решил везти жену в город. Но умная Ирочка заставила мужа, прежде чем садиться в машину, позвонить гостю. А вдруг он там не один?
– Сашка, а у тебя здесь кто-то был, – сказала Ирочка, по второму или по третьему кругу обходя квартиру. – Признавайся, кого приводил? Не Любку свою любовь Мелик-Садальскую?
– Да ты чё, Иришка! – взмолился Баринов, округляя глаза. – У меня таких старых женщин никогда не было, я тебе что? Геронтофил какой-нибудь, что ли?