"Талискер" - читать интересную книгу автора (Лау Миллер)

ГЛАВА 8

Стоя на западной башне, Фергус любовался огнями на воде. Прохладный ветер трепал седую бороду, и его пробирала дрожь. С последними звуками песни вернулось недоброе предчувствие. Снова привиделось призрачное лицо, которое не раз являлось во сне, и послышался недобрый дразнящий смех, как бы с другой стороны озера. Но вместе с музыкой пугающий образ померк, растворился в ночи.

Положив руки на каменный парапет, Фергус продолжал смотреть на крохотные золотые огоньки, плывущие к городу.

— Я тан, — напомнил он себе.

— Отец?

В дверном проеме стояла дочь, ее золотистые волосы мерцали в свете факелов. Она очень походила на свою покойную мать.

— Я слышала твой голос, отец, — солнечно улыбнулась Кира. — Здесь кто-то был?

— Просто репетирую речь перед сеаннахами, — солгал он. — Не хотелось бы их нечаянно оскорбить.

— Ах да. — Девушка подошла к нему и взяла за руку. — Насколько помню, ты повторял ее всего раз двадцать, верно?

Оба рассмеялись.

— Хорошо, что хоть кто-нибудь может еще смеяться, — раздался хрипловатый голос.

Фергус и Кира обернулись с улыбками на лицах, однако радостное настроение пропало.

Младшую дочь Фергуса в детстве поразила страшная болезнь и искалечила ее юное, жаждущее жизни тело. Тан старался как мог найти в своем сердце место и для дочери-калеки. Он знал, что болезнь доставляет ей немало страданий, хотя Улла почти никогда не жаловалась, но и это не могло заставить его полюбить девочку. Мать понимала ее и заботилась о ней… Увы, она отправилась в мир иной пять лет назад.

— Что печалит тебя, сестра? — спросила Кира. — Иди сюда, взгляни на огни. Я не позволю тебе грустить сегодня.

Столько заботы прозвучало в ее словах, что Улла улыбнулась и позволила подвести себя к парапету. Она двигалась с большим трудом, и Фергус с горечью подумал, что его дочь уже почти старуха, хоть ей всего двадцать лет от роду.

Доковыляв до края, Улла залюбовалась лодками, и на ее лице отразилась если не радость, то по крайней мере умиротворение. Правая, нетронутая болезнью, сторона лица была повернута к отцу, и он внимательно рассматривал ее. Младшая дочь тоже была бы красива. Да, не так, как Кира — темные волосы, не такие утонченные и правильные черты лица, — но все равно очень хороша. Сегодня их различия особенно бросались в глаза — Эон собирался просить руки Киры. Тан знал это, потому что внимательно следил за происходящим в городе. Старшая дочь, конечно, с радостью примет предложение такого знатного жениха, тем более что молодой человек по-настоящему любит свою будущую жену. А Улла опять останется одна, медленно превращаясь в тень.

Его мысли прервала болтовня Киры.

— Нельзя сегодня ходить в таком ужасном платье, Улла. Давай подберем тебе одно из моих.

На мгновение во взоре младшей сестры вспыхнуло недовольство, потом она повернулась и послушно заковыляла к двери. Кира шла рядом, обняв ее за талию. Фергус улыбнулся — его радовало, когда девочки были вместе.

Неожиданно он застыл на месте в ужасе. Ему показалось, что тень, всегда окутывавшая Уллу, поглотила и старшую дочь, что белоснежное платье Киры, золото ее волос поглотила тьма. Тан видел уже не двух девушек, а огромную черную фигуру. Над озером снова прошелестел неведомый злобный смех.

— Нет, — прошептал он. — Нет…

Тень исчезла, и Кира обернулась.

— Встретимся в главном зале, отец. Я тебе кое-что расскажу.

— Я скоро приду. Улла? — Тан редко обращался к младшей дочери, и та застыла в изумлении, с трудом обернувшись, не понимая, что же может ей сказать отец. — Знаешь, я… Постарайся быть счастливой сегодня, хорошо?

— Если тан прикажет, — кивнула девушка без малейшего следа иронии.

— Нет, — печально ответил Фергус. — Этого бы хотел твой отец.

Их взгляды встретились, и они поняли друг друга.

— Пойдем подберем тебе платье, — вмешалась Кира. Сиды завели новую песню. Через несколько мгновений Фергус остался на башне один.

Все улочки и переулки в Руаннох Вере были заполнены народом. Люди смеялись, кричали, размахивали пылающими факелами, и даже маленькие дети несли в руках светильники с горящим камышом внутри. Рыжие отсветы падали на возбужденные, радостные лица. Талискер сразу подумал, что город — просто море света и огня. Он все еще чувствовал вкус поцелуя Уны на губах и был растерян — в конце концов, она только что пережила сильнейшее потрясение. Теперь девушка взяла его за руку и потянула на берег. От прикосновения теплой и нежной руки голова Дункана закружилась.

— Уна? — выговорил он, не зная, что хочет спросить, но та не услышала его — она махала Брис и Коналлу, которые только что вылезли из лодок.

Путники встретились у городских ворот. Дети заразились праздничным настроением. Брис сидела у Чаплина на шее, то и дело нетерпеливо подпрыгивая. Только Мориас оставался серьезным и спокойным. Он приветливо кивнул Талискеру и Уне.

— Кажется, мы успели вовремя.

— Для чего?

— Для праздничной процессии, глупенький, — пояснила Брис, — и для сказаний. Мориас и Алессандро будут рассказывать истории. Можно мне большой факел, Уна?

— Нет, — твердо сказала девушка. — У тебя будет светильник, как у остальных детей.

— Я не могу… — начал Чаплин. — Мориас? Я не знаю подходящей истории для Самайна.

— Не бойся, парень, — хлопнул его старик по плечу. — Не думаю, что останется время для новеньких.

С пятью пылающими факелами в руках и двумя светильниками подошел Малки, широко улыбаясь Талискеру и Уне.

— Здорово, правда? Их раздают направо и налево. Велели передать, что они от Северного огня, что бы это ни значило.

Мориас показал рукой вверх.

— Смотрите. — На башнях над воротами пылали огромные костры. — От них зажигают факелы и раздают всем подряд. Это определяет удачу на следующий год. Северный огонь — не самый лучший, порой он даже означает трагедию. Впрочем, мы видели достаточно трагедий по пути сюда. — Сеаннах улыбнулся Брис и Коналлу. — Вас это, конечно, не касается, вы пока не доросли до удачи. Поэтому у вас светильники, а не факелы.

— Я уже почти воин, — нахмурился мальчик. — Не понимаю, почему мне не дали факел.

— Пойдемте, — позвала Брис. — Нам пора!

Толпы людей пребывали в самом радужном настроении. Конечно, толкотни было немало, но никто не обижался. В переулках и на площадях жонглировали факелами, глотали огонь. Кто-то пытался петь, хотя за общим шумом ничего не было слышно. Все брели в одном направлении. Поднявшись на холм, Талискер увидел идущих впереди людей с соломенными чудищами, довольно страшными при свете факелов.

— Потрясающе, правда? — Дункан слегка толкнул локтем своего соседа, не глядя, кто рядом с ним.

Это оказался Чаплин. Их взгляды встретились, на лице полицейского была написана ненависть.

Брис закричала:

— Быстрее, сеаннах, быстрее…

Чаплин ускорил шаг и исчез в толпе.

В конце концов они достигли места назначения. В сердце города располагалась огромная площадь, а посреди нее — что-то вроде каменного холма с ведущими наверх ступенями. К холму двигались процессии с четырех концов города; толпа насчитывала не меньше двух тысяч человек.

— Видишь тана? — восхищенно шепнула Брис.

На плоской вершине холма были установлены три роскошно украшенных стула, два поменьше чуть позади самого большого, настоящего трона, на котором восседал Фергус мак Фергус, тан Руаннох Вера и западных земель. Даже с такого расстояния было видно, как он высок и широк в плечах. Темно-зеленый шотландский плащ, застегнутый на левом плече серебряной брошью, прикрывал кольчугу, серебряный обруч охватывал лоб. Дункану показалось, что тан слегка нервничает. Справа от трона стоял огромный боевой топор, украшенный резьбой, слева — щит, обитый кожей. Глядя на мощные руки Фергуса, Талискер подумал, что тот, несмотря на седую бороду, вполне в состоянии воспользоваться церемониальным оружием.

— А там кто? — спросил он Уну, указывая на стулья за спиной тана.

— Его дочери, Кира и Улла. Правда, они как день и ночь?

Тан поднялся. Толпа немедленно умолкла, и стало слышно потрескивание факелов и шепот ночного ветра. Фергус заговорил. Древний язык был не знаком Талискеру и Чаплину, но звучный голос разносился над всей толпой, проникая в сердца слушающих.

— Он благодарит за урожай, — прошептала Уна, заметив, что ее спутники ничего не понимают. — Призывает богов хранить нас грядущей зимой… особенно нынешней.

— Почему нынешней?

— Ш-ш-ш, — упрекнула их пожилая женщина. — Будьте уважительнее.

Талискер принялся внимательно рассматривать толпу. Большинство пришли с разных концов страны — крестьяне и фермеры, в основном зажиточные, судя по их виду. Встречались и совсем другие люди — высокие, мускулистые, с оружием на поясе и без факелов, чтобы не занимать правую руку. Наверное, то были наемники, не нашедшие работы. А может, их просто наняли купцы, чтобы охранять караваны по дороге сюда. Ни одного сида видно не было.

По окончании речи тана толпа ответила, как полагается, а потом Уна потащила Талискера в сторону рынка.

— Куда мы? — спросил Дункан.

— Надо занять хорошие места. Мориас будет рассказывать сказку на Кожевенной площади. Его все любят.

Когда они добрались до места, Мориас уже сидел на специальном возвышении, спокойно глядя на прибывающую толпу. Те, кто не успел сюда, отправились слушать других сказочников — к мельнице, на пирс и к свинарнику, который славился тем, что примыкал к таверне. Сеаннах сидел возле огромного костра, и языки пламени бросали отсветы на лица притихших слушателей.

— С чего бы начать? — Мориас устремил взгляд в огонь. — Не так давно, по сравнению с иными древними историями — примерно три сотни лет назад, — боги обитали в Сутре. Земля была полна магии, текшей по ее жилам, как кровь. Людям хорошо жилось в зелено-золотой стране, и ночью всегда звучали смех и песни…

Нельзя сказать, что боги одаривали людей. Нет, смертные скорее казались им забавными и интересными. Порой страсть и сила людей удивляли тех, кому они поклонялись, и, должно быть, за долгие годы боги стали относиться к ним как к своим детям. И все же бессмертные жили отдельно, в чертогах, куда могли ступить только избранные. Повсюду царили мир и гармония. То были чудные дни…

Однако все меняется. Шли годы, разрыв между людьми — феинами — и их богами делался все больше. Никто уже не помнил толком, где находятся чертоги богов. Людские кланы жили сами по себе, все реже вспоминая про магию, а боги постепенно начали терять к ним интерес. Медленно, но верно Старая Сутра навсегда исчезала…

Мориас посмотрел на лица слушателей. Перед ним сидел маленький мальчик с округлившимися от любопытства глазами.

— Как тебя зовут, дитя?

— Рори, сэр, — прошептал малыш. Мориас протянул ему руку ладонью вверх.

— Подуй на нее, Рори.

Мальчик повиновался, и сказочник вскинул руку вверх. Вспыхнул зеленый свет, в воздухе появилось лицо ребенка с черными волосами и ярко-синими глазами. Когда картина померкла, Мориас продолжил:

— Такое случается раз в тысячу лет — родился новый бог. Некоторые говорят, что он был зачат изначальным злом, поскольку тьма закрыла небо, когда мать, богиня Матрона, рожала его. Есть мнение, что он создание хаоса — ведь даже боги не знают, кто его отец. Я не верю, что ребенок может родиться изначально злым, но разве нам это дано знать? Скоро появился на свет и другой ребенок, слабый, который должен был умереть. Близнецы — мальчик Корвус и девочка Фирр. Она выжила — говорят, не без помощи черной магии, потому что душа ее была искажена с самого начала.

Когда они выросли, стало ясно, что дурные предзнаменования сбылись. Фирр редко появлялась в чертогах богов, ее очаровывала смерть и тьма. Она напоминала прекрасную тень. Ее часто видели в обществе человеческих мужчин, которых она убивала ради удовольствия… Но Корвус был еще хуже. Его недостаточно радовала смерть одной души. Он вмешивался в дела феинов и сначала просто провоцировал споры, а со временем стал величайшим полководцем из всех, когда-либо ступавших на землю Сутры. Этот бог умел покорять людей. На захваченных территориях каждый мужчина должен был присягнуть ему, отрекшись от своего лорда под страхом смерти — не своей, конечно, Корвус был слишком умен, чтобы грозить такими пустяками, — а смерти жены и детей. Говорят, в тот год тридцать тысяч семей бросились на собственные мечи. Так началось правление Короля-Ворона.

Вы спросите: почему бездействовали боги? И в самом деле — почему? Потеряв интерес к феинам, они не следили за происходящим в их землях и не скоро поняли, какую угрозу представляет Корвус. Люди тем временем решили, что богам они безразличны, и вера их умерла, а волшебство покинуло землю. Сила богов тоже уменьшилась, ведь она тесно связана с верой.

Наконец настал час решающей битвы. Свободными остались только пять кланов во главе с великими героями. Уисдин Фианнах, Рагнальд Красный, Кентигерн Мурдох — самый молодой из них, Конниер мак Роих и прекрасная Маура Маклейш. Вечером перед битвой в их лагере царило отчаяние, слышался плач будущих вдов. В полночь, когда наступила тишина, на собрание вождей привели молодую женщину. Часовые поймали ее у лагеря, возле реки. Четверо из пяти предложили зарубить ее как шпионку, но что-то в ней заставило Уисдина остановить свою руку… должно быть, ее спокойная улыбка. Она призналась, что является великой и могущественной чародейкой, и предложила помощь в битве. Герои долго спорили — в темные годы правления Короля-Ворона люди с недоверием относились к магии, — однако еще до рассвета вожди все же согласились. У них не было выбора — исход битвы нетрудно предрешить, когда на другой стороне реки чернеют бесчисленные орды Корвуса.

Тогда волшебница произнесла заклинание, простое, по ее словам, но такого не слышали в этой земле. Она послала в небеса огромный драгоценный камень, вспыхнувший яркой звездой. Его ослепительный зеленый свет был виден воинам по обе стороны реки и дарил надежду феинам и отчаяние легионам Корвуса. Потом он исчез.

Долгое время царила тишина. Слышалось только журчание воды в реке. Вожди начали подозревать измену и потянулись за оружием, и тут ночное небо от края до края разорвала новая зеленая вспышка. Потом она померкла, и остался только слабый свет, в котором было прекрасно видно, как огромный отряд воинов прошествовал по небесам вслед за своим вождем. Их мечи и секиры отливали зеленым, а шедший впереди нес в одной руке изумруд, а в другой обнаженный клинок. Они спустились на землю и подошли к застывшим в ожидании людям.

Предводитель остановился перед Уисдином, протянул ему камень, обнял его и улыбнулся. Он был выше и шире в плечах, чем великий вождь клана. Борода и волосы отливали красным золотом, и один его вид внушал надежду.

— Братья! — сказал он могучим голосом, который разнесся по всему лагерю. — Мы получили ваш призыв о помощи и откликнулись на него.

Ответом был приветственный радостный шум толпы.

После этого ни пришедший, ни его воины не вымолвили ни слова. За них говорили свершенные ими подвиги.

На рассвете началась великая битва на берегах реки. Феинов было куда меньше, чем врагов, ведь благодаря черной магии Корвус подчинил себе множество кораннидов. Один вид этих ужасных существ в состоянии наполнить страхом самое отважное сердце. У них нет постоянного обличья — твари могут менять свой внешний вид, как и их противоположность, сиды, но тех не было тогда среди людей. Бездушные коранниды способны на время принимать облик врага — конечно, только в общих чертах; в бою они лишь черные тени, полные ужасных насекомых, которые бросаются от одной жертвы к другой. Над полем битвы звучали их тонкие крики и звон крыльев сотен тысяч мух и жуков.

В тот день свершили множество великих подвигов, как поется в наших балладах. Все герои пали от рук исчадий тьмы, кроме Рагнальда и Безымянного Вождя. Их окружили черные полчища Корвуса, коранниды и солдаты. Казалось, все потеряно. Враги переступали через трупы погибших, и небо почернело от стай птиц, питающихся падалью. Рагнальд и Безымянный Вождь обнялись, как братья, готовясь к гибели.

И тут вмешались боги. Потеря людьми веры ослабила их, но вместе они были еще сильны. Им стало стыдно, что один из их числа принес столько страданий и смертей на зеленые поля Сутры, и все объединились, чтобы произнести последнее заклятие.

То было заклятие столь могущественное, что могло подчинить и бога. Небо снова разорвала молния, и там, где она ударила в землю, между Рагнальдом и Безымянным Вождем, возник ослепительный столб света. В объятых пламенем небесах виднелись опечаленные лица богов. Из сияющего столба вырвались яркие лучи. Корвуса, ожидавшего исхода битвы за спинами своих солдат, неодолимая сила потянула вверх. Поняв, что задумали боги, он начал биться и кричать, рассылая проклятия во все стороны. Последнее из них ударило в бездыханные тела героев, что лежали на вершине холма, и в Рагнальда. Все они вместе с последним оставшимся в живых героем обратились в камень, и только Безымянный Вождь остался цел, пал на колени и оплакивал уход богов и гибель своих товарищей. Свет коснулся кораннидов, и твари исчезли. На поле битвы пала странная тишина.

Когда угасли последние вспышки, неясный образ богини Рианнон явился собравшимся на холме родичам воинов.

— Мы подвели вас и теперь покидаем ваш мир. Не плачьте о нас. На самом деле не так уж мы вам и нужны… Но если снова придет час нужды, ищите нас в тихих, тайных местах. Наше заклинание не пустит сюда тьму еще много лет. Покуда есть те, кто любит эту землю и готов умереть за нее, оно будет в силе.

Она обернулась к Безымянному Вождю.

— Собери своих погибших людей, и я верну вас в ваш мир. Знай, что, пока живы кельты, о ваших деяниях будут помнить. — Она протянула ему знамя, которое подхватил ветер, алое знамя в честь крови павших. — Возьми с собой этот знак. Пока он висит в твоих чертогах, ни один человек из твоего клана не падет в битве.

И тогда клан Безымянного Вождя вернулся туда, откуда пришел, забрав погибших и раненых. Перед тем как скрыться в тумане, сотворенном богиней, предводитель обернулся и отсалютовал клинком.

— Пока свет не призовет нас вновь, госпожа моя Рианнон.

И они исчезли.

Земли Сутры вскоре исцелились; казалось, им помогает неведомая сила. Люди позабыли, кто был на чьей стороне, уже через поколение, хотя о правлении Короля-Ворона говорили только шепотом. На следующий день после битвы с юга приехали первые сиды. Говорят, что боги послали их в Сутру исцелять и петь. Вскоре у каждого клана появились свои сиды, которые напоминали им о красоте мира.

И все же семя тьмы осталось. О Фирр, сестре Корвуса, почти забыли, а ведь порой ее черную тень видели на полях сражений, где погибали прекрасные молодые люди. Быть может, это домыслы, но… Мне кажется, что больше всего борются за жизнь темные души.

Вот и пришел конец сказанию сеаннаха.

Последние слова сказания резанули сердце Талискера. Почему больше всего борются за жизнь темные души? И что тогда можно сказать о нем самом? Он сжал камень Мирранон, лежащий в кармане. Пока свет не призовет нас вновь… Талискер едва не подпрыгнул на месте, но встретился взглядом с Мориасом, и тот слегка покачал головой.

Слушатели радостно захлопали и закричали от восторга. Мориас улыбался и кланялся, скромно принимая хвалу, однако было заметно, что старик очень устал. Чаплин уже стоял рядом со сказителем и тихо говорил с ним. Слушатели медленно расходились, их факелы догорали, дымя. Через несколько минут Талискер, Малки, Мориас и Чаплин остались одни на площади. Уна отправилась укладывать детей спать в доме их родича. Ночь наконец стихла.

— Но ведь это не конец, Мориас? — требовательно спросил Дункан. — Не конец сказания?

Он спросил куда более жестко, чем собирался, и Чаплину почудилось, будто он угрожает старику. Полицейский быстро встал между ними. В лунном свете блеснул клинок, и Малки поспешно оттащил Талискера в сторону, чтобы Алессандро не мог дотянуться.

— Отлично, Чаплин, — рявкнул Дункан. — Вот тебе и прекрасный предлог. Ты так его ждал! Немного же времени тебе потребовалось. Тебя ведь не интересует, что происходит на самом деле?

— Не дури, парень, — поддержал его Малки.

— Оставь его, Сандро, — спокойно проговорил Мориас. — Кажется, мое сказание не столько ответило на вопросы, сколько задало их.

Талискер сделал шаг в сторону и вытащил из кармана камень.

— Как насчет этого, Мориас?

Изумруд сиял так же, как в Эдинбурге. От всех граней струился зеленый свет, бросая отблески на лица четверых мужчин, отражаясь в их глазах.

— Убери его! — прошипел сеаннах. — Ты нас погубишь.

— Господи Христе, — прошептал Чаплин. — Пока свет не призовет нас вновь…

Талискер сунул камень в карман, и Мориас устало кивнул.

— Да. Свет снова призвал, но на сей раз не пришел могучий клан героев. Остался только один, и он далек от совершенства. Думаю, стоит поговорить об этом утром. Я очень устал. Наверное, это мой последний Самайн.

— Мориас, — перебил его Талискер. — Мне нужно знать все. Не понимаю — почему я?

— Мой рассказ — чистая правда, — вздохнул сказитель. — Ты и Малки — последние потомки клана, явившегося в Сутру в час величайшей нужды. Сколько людей было сегодня в толпе?

— Не знаю точно. Тысячи две. А что?

— В последнюю неделю вдвое больше покинули свои дома и отправились на праздник Самайна.

— Что? — изумился Талискер. — Как же так?

— Их убили в лесах, как Даррага. По нашей земле снова бродят коранниды. — Старик сделал рукой странный жест, словно отгоняя темных духов. — Люди еще не осознали масштабы бедствия. Но поверь мне, сегодня ночью в гостиницах и тавернах города правда всплывет на поверхность. Заклятие, о котором я рассказывал, слабеет, и Корвус знает об этом. Скоро он освободится, а две сотни лет ничем не смягчили его жестокую душу. Мы можем противопоставить его мощи горсточку неясных прорицаний, изумруд и тебя. Не слишком много, правда?

Воцарилось молчание.

— Думаю, мне пора спать, — сказал Мориас таким тоном, будто они обсуждали погоду, с трудом поднялся, и Чаплин поспешно поддержал его. — Я снял для нас комнаты в гостинице. — Старик указал посохом в темноту. — В трех улицах отсюда, называется «Черный лебедь». — Он побрел туда, Чаплин и Малки — следом.

— Я скоро приду, — пробормотал Талискер.

Его звезда все еще сияла на небе, и Дункан долго смотрел на нее. Огонь, разожженный для сказителя, почти угас, последние искорки уносил ветер. Талискер поднял с земли пальто и надел его — сырой ночной воздух совсем остыл, а с озера надвигался туман.

Две тысячи человек, по словам Мориаса, погибли в лесах по пути на Самайн, праздник света. Их убили твари, отобравшие жизнь у Даррага.

— Талискер?

Уна стояла в тени возвышения; лунный свет падал ей на лицо, делая его неземным и божественно прекрасным. Дункан улыбнулся ей, хотя едва не падал от усталости.

— Многие погибли, — промолвила она. — Об этом говорят во всех тавернах. Женщины и дети… — Уна прикусила губу, и по щеке скатилась слезинка.

Талискер подошел к ней и обнял как тогда, в первую их встречу. Оба молчали, делясь друг с другом теплом и скорбью. Девушка прижалась к нему, положила голову на плечо. Потом снова заговорила, совсем тихо, но Дункану показалось, что ее голос звучит громче труб Судного дня.

— Ты возляжешь со мной?

— Уна, — прошептал он. — Ты меня не знаешь, совсем не знаешь, кто я на самом деле…

Девушка не подняла лица, но Талискер понял, что она улыбается.

— Нет ничего позорного в том, чтобы хотеть мужчину, Дункан. Ты не обесчестишь меня, только не в ночь Самайна. Кроме того, я слышу песню твоего сердца и хочу, чтобы она стала моей.

Руки Уны скользнули по его бедрам, и Талискер почувствовал, как почти нестерпимый жар проникает сквозь ткань джинсов. Он весь пылал, как тогда, когда они спали рядом, однако на сей раз пламя исходило от нее. Не в его силах было оставить призыв без ответа.

— Страх, — проговорил Дункан, — страх в моем сердце.

Она посмотрела на него сияющими глазами.

— Тогда позволь мне принять твой страх, Дункан Талискер, и спасти тебя от него.

Он коснулся ее губ, чувствуя, как беспокойство уходит. В темноте, когда все праздничные факелы погасли и песни умолкли, город начинала охватывать тень смерти, и только сердце Талискера было полно радости.

Когда зеленый свет камня Мирранон осветил замершие в удивлении лица четырех мужчин и лучи коснулись опустевшей рыночной площади, его заметил человек, стоявший на северной башне. За его, а точнее, за ее спиной, догорал огромный костер, от которого зажигали факелы. Она стояла у тлеющих углей, пока Талискер и Уна не отправились в таверну: молодая женщина вела высокого мужчину, как будто тот пребывал в глубоком трансе.

— Как мило, — улыбнулась Кира. — Сегодняшний герой.

Поплотнее закутавшись в шаль, девушка вернулась в зал, где праздновали ее помолвку.

Много позднее Кира тщетно пыталась уснуть. В голове бурлили мысли. Придет ли он вновь в ее сон? Захочет ли ее по-прежнему? Никого, кроме него, ей не нужно…

Она слегка застонала, когда сон ласково охватил ее, тьма коснулась нежной кожи, и началось долгое падение в пустоту. Он поймает ее. Конечно же, поймает.

— Кира? Вот и ты наконец.

— Корвус!

Чувство падения исчезло. Он стоял в нескольких шагах от нее и был четко виден, хотя вокруг постиралась тьма, — совершено нагой, если не считать черного плаща, синие глаза горели жестоким огнем.

— Ты знаешь, кто я?

— Сегодня сеаннах рассказал нам твою историю, — кивнула девушка.

— Ты боишься?

Она покачала головой:

— Я не верю, что ты злой.

Он запрокинул голову и расхохотался.

— Ты так юна, Кира. Уверяю тебя, я очень злой, почти воплощенное зло. Что ты на это скажешь?

— Ничего.

Почему же, почему он не идет ко мне, думала девушка. Казалось, Корвус не в силах двинуться с места. Она шагнула вперед, гордо подняв подбородок и не обращая внимания на слезы, катящиеся из глаз.

— Как ты можешь быть злым, если кто-то любит тебя? Разве любовь не искупает все?

Кира стояла от него на расстоянии вытянутой руки. Безумно хотелось коснуться сильного и нежного лица, являвшегося ей каждую ночь вот уже два месяца, но что-то удержало ее. Улыбка превратилась в оскал, и Корвус хрипло и презрительно рассмеялся, будто издеваясь над ней. Еще не вполне поняв, что происходит и что надо делать, девушка плюнула ему в лицо.

— Подлый ублюдок!

Кира бросилась бежать.

Это сон. Это сон.

Однако страх все рос. Сзади донесся страшный звериный рев, в сумраке мелькнула черная тень. Девушку пронзила острая боль, спину разодрали огромные темные когти. По бедрам заструилась кровь. Кира упала, с трудом развернулась и увидела его. Из горла вырвался отчаянный крик, но было уже поздно.

Он обернулся в ворона. Крылья заслонили собой весь мир, на серебряных когтях алела свежая кровь. И все же перед ней был Корвус. Те же синие глаза впивались в самую душу. Он опустился на нее — и в тот же миг стал человеком. Прижался к ней… На мгновение она ощутила прикосновение перьев к обнаженной груди, услышала стук огромного птичьего сердца.

Он охватил ее своими руками — а может быть, все еще крыльями, — притянул к себе и вошел в нее, запустил пальцы в теплую кровь, струящуюся по спине. Она закричала, и Корвус поднес к ее губам окровавленный палец.

— Дорогая… — Темноту разорвал злобный смех.

Она боролась и кричала. Кира была дочерью тана и сопротивлялась с силой, которую никто не мог ожидать от такой хрупкой и тоненькой девушки. Но все было тщетно. Наконец она затихла без движения, плача от бессилия и отвращения к себе, а внутри нее обрело жизнь семя тьмы. В последнее мгновение Кира поняла, что теряет душу, закрыла глаза в ужасе… Потом открыла их, и на ее лице появилась такая же злобная улыбка, как у Корвуса.

Хаос поглотил ее. Кира была мертва.

— Я твоя, господин мой, — прошептала она.

— Знаю, — ответил Корвус.