"Сирены" - читать интересную книгу автора (Ластбадер Эрик ван)

Глава 3

Минуты тянулись одна за другой, а Дайна продолжала неподвижно сидеть, не выходя из своего «Мерседеса». Вокруг царили покой и тишина: сюда, на Бел Эйр, не долетал даже слабый отзвук шума с наводненного в этот поздний час машинами и людьми бульвара Сансет.

Она остановилась, подъехав как можно ближе к широкому, посыпанному измельченным мрамором подъездному пути к дому Рубенса, однако так, чтобы при этом остаться незамеченной, и теперь решала, идти к нему или нет. Где-то в вышине над ее головой прожужжал невидимый в сумерках самолет, направлявшийся в лос-анжелесский международный аэропорт.

Она смотрела прямо перед собой на шеренгу высоких джакаранд, посаженных вдоль границы участка земли, прилегавшего к дому, но на самом деле перед ее глазами мелькали совершенно другие образы. Дайна наяву грезила о тяжелом дыхании необъятных каменных джунглей Нью-Йорка на рассвете и на закате, заставлявшем ее чувствовать себя всемогущей богиней. В такие часы огромный, бурлящий Нью-Йорк вторгался в ее сознание подобно яростному победному кличу дикой первобытной орды.

Из ее полуоткрытых губ вырвался слабый возглас, — смягченное временем и расстоянием эхо того пронзительного клича. Откинувшись на прохладную спинку кожаного сидения, она с нежностью провела ладонью по рулю.

На западное побережье Соединенных Штатов надвигалась ночь, принесшая с собой, казалось, отзвук пьянящего торжествующего вопля, рожденного в далеком городе на северо-востоке. И вот теперь Дайна изо всех сил старалась вызвать из глубин памяти ощущение тончайшей прозрачной квинтэссенции души этого города. Громкие удары ее сердца, отсчитывавшего словно метроном раз-два, раз-два, толчками отдавались в сонной артерии и в кистях рук. Казалось, оно было готово выпрыгнуть из ее груди. quot;Марк, Марк, — мысленно повторяла она, закусив губу.

Слезы наворачивались ей на глаза. — Какой же ты негодяй!quot;

Вдруг решившись, она завела мотор и, включив первую скорость, свернула на подъездной путь к дому Рубенса. Огромное здание с оранжевой наклонной покатой крышей в испанском стиле и оштукатуренными арками вдоль стен стоял на довольно большом удалении от дороги. Яркий свет в окнах слегка затушевывался пышным розовым сиянием, расцвечивавшим небо над невидимым отсюда Голливудом.

Ветви двенадцати массивных тополей прошелестели поочередно по крыше ее «Мерседеса». Затем перед лобовым стеклом мелькнуло бесстрастное мексиканское лицо помощника садовника, уезжавшего домой на своей «Хонде».

Дайна позвонила в колокольчик, и дверь распахнулась. На пороге стояла экономка Рубенса Мария, тоже уже собравшаяся уходить.

— Buenos tardes, сеньорита Уитней, — сказала она, отвесив едва заметный, церемонный поклон. — Сеньор как раз заканчивает партию в теннис.

— Да? И кто же у него в гостях?

— Никого, сеньорита. — Мария улыбнулась. — Сегодня он играет с машиной. — Впустив гостью, она вышла на улицу и притворила за собой дверь. Дайна бесшумно спустилась в холл, миновав огромное полотно Эль-Греко на стене слева, и, пройдя, через арку, очутилась в гостиной.

Рубенс уже шел ей навстречу через ведущую наружу дверь на противоположном конце комнаты. Он был одет в белые теннисные шорты и майку с двумя темно-синими полосками по бокам. Вокруг плеч он обернул большое лохматое полотенце; на предплечье его правой руки красовался бело-голубой напульсник. Позади Рубенса в ярком свете прожекторов Дайна увидела плавательный бассейн олимпийского стандарта и справа от него уголок земляного теннисного корта. При виде гостьи на лице Рубенса расплылась широкая улыбка.

— Ты все-таки пришла.

— А ты думал, что этого не произойдет?

— И да, и нет, — он сделал жест ладонью, означавший сомнение. — Я заключил пари с самим собой. Она приблизилась к нему.

— Ну и каков результат?

— Я победил, — он улыбнулся и направился к бару.

— Я думаю, ты смухлевал.

Намешав ей коктейль с «Бакарди», он бросил туда кусочек лайма и заметил:

— Я всегда честен по отношению к себе.

— И очень самоуверен. — Дайна взяла холодный стакан, протянутый им.

— Все дело в долгой тренировке, — ответил он, делая большой глоток. — Мне не раз приходилось получать по мозгам.

Она рассмеялась, уверенная в том, что он шутит, но тут же посерьезнела и, опустив глаза, уставилась в свой стакан.

— Я почти решила не приходить.

Он промолчал и, достав сигарету из изящного золотого портсигара, прикурил ее. Выпустив с легким шипением струйку дыма изо рта, он стряхнул пепел в маленький горшок, в котором стоял кактус.

Интуиция, обостренная ее собственной печалью, подсказала Дайне, какие слова Рубенса крылись за этим молчанием Рубенса. «Какая разница? — казалось, говорил он. — Ты здесь, а только это и имеет значение». Поэтому она удивилась, когда Рубенс неожиданно спросил:

— Что случилось?

Дайна увидела участие и заботу на его лице, сознавая, что, возможно, она предпочла бы услышать от него нечто иное, столкнуться с его черствостью и бездушием. Тогда ей было бы гораздо легче просто встать и уйти от него, не испытывая при этом никаких чувств.

— Мне не хочется говорить об этом!

— Перестань, — он вышел из-за бара и шагнул к ней. — Если нет, то зачем ты тогда вообще заговорила об этом? — Взяв ее за руку, он помог ей спуститься по трем ступенькам в небольшое углубление, в котором стояла огромная, напоминающая по форме подкову, кушетка, обтянутая синим бархатом.

— Итак, — сказал он, усаживаясь рядом с ней, — излей свою душу.

— Ты хочешь превратить это в комедию, — ее глаза вспыхнули.

— Я? — он сделал недоуменное лицо.

— Эта речь в духе Раймонда Чандлера...

— Всего лишь пережиток из моей прошлой жизни, в качестве Филиппа Марлоу. Я вовсе не хочу поразвлечься за твой счет.

Несколько секунд Дайна пристально вглядывалась в его лицо.

— Я выгнала Марка. Он...

— Ты уже говорила об этом.

— Ты можешь послушать меня, не перебивая...

— Тебе гораздо лучше без него, уверяю тебя.

— Почему? Потому что он — черный?

— В наше время не имеет значения.

— Рассказывай об этом кому-нибудь другому.

— Ну ладно, согласен. Но я имел в виду его политические взгляды, а не цвет кожи. — Рубенс приложился к стакану. — В свое время многим людям пришлось изрядно похлопотать, чтобы помочь Фонде вернуться на экран.

— Ее политические убеждения были тут вовсе не причем.

— Неужели? — его брови поползли вверх, изображая притворное удивление. — Тогда прошу прощения. Никак не ожидал от тебя такой наивности.

— Скажи мне, что тебе известно.

— То, что я уже сказал, — Рубенс поставил стакан на белый журнальный столик перед собой. — Пойми, твоя ракета находится на стартовой площадке в ожидании взлета. Неужели ты хочешь, чтобы по какой-то причине контакты вдруг оказались разомкнутыми, — он внимательно посмотрел на нее.

— Нет, — ответила она, отвернувшись на мгновение в сторону. — Но это имеет такое же отношение к нам, как и ко мне и Марку. Все идет шиворот-навыворот, разве ты не видишь? Мой долгий и нелегкий роман с ним только-только закончился. Тут появляешься ты, и я начинаю чувствовать себя как маятник. Мне кажется, что в любую минуту нить может оборваться, и я упаду.

Рубенс протянул руку и слегка прикоснулся к ее плечу.

— Тогда больше не думай об этом. Он всегда гонялся за...

— Не надо, — произнесла она предостерегающим тоном.

— В чем дело? Это разговор не для твоего деликатного слуха? Ты знаешь, с кем он спал во время съемок. Он не мог оторваться от этих грязных...

— Прекрати! — он приблизился к ней вплотную. Дайна видела маленькие блестящие капельки пота на его лице и едва начавшуюся пробиваться щетину на щеках и подбородке. Но сильней всего на нее действовал исходивший от него животный запах. Не обращая внимания на ее возражения, Рубенс продолжал говорить низким, но тем не менее ясным и отчетливым голосом:

— Я никогда не мог понять, что ты нашла в Марке Нэсситере, и рад, что ты наконец вышвырнула его. — Свободной рукой он с силой развернул ее голову, так что Дайне пришлось смотреть ему в глаза. — Меня тошнит от выражения на твоем лице, тошнит от мысли о том, что ты до сих пор испытываешь какие-то чувства по отношению к этому ублюдку, полторы недели бегавшему по пятам за маленькой пятнадцатилетней шлюхой...

— Ты знал! — высвободив голову одним резким движением, она вскочила с места.

— Постой...

Дайна с размаху влепила ему пощечину, оставившую красный след у него на щеке.

— Мерзавец! Почему ты не сказал мне об этом?

— Ты серьезно полагаешь, что стала бы слушать меня?

— Ты наступил на меня своей грязной подошвой точно так же, как на всех остальных женщин, попадавшихся тебе на пути. Ты воспользовался этим обстоятельством. — Она бросила на него взгляд, полный ненависти и презрения. — Наверное, я сошла с ума, придя сюда.

Повернувшись на каблуках, она быстро поднялась по ступенькам, но он догнал ее и схватил за руку.

— Подожди, все совсем не так.

Дайна обернулась и посмотрела на него.

— Неужели? Ты лжешь! Ты не знал, что случилось, когда повстречался со мной в ресторане? Только посмей сказать мне это, и я плюну тебе в глаза!

Она увидела, как он задрожал, и кровь отхлынула от его лица не постепенно, а сразу в одно мгновение. Чувствуя, что его тело превратилось в сжатую пружину, она инстинктивно знала, что у него есть только один способ отреагировать на подобную ситуацию — насилие. Но именно поэтому она не могла остановиться, Стремясь завести его еще больше и добиться ответа, который раз и навсегда показал бы его истинные чувства по отношению к ней.

— Я говорю серьезно, Рубенс. Оставь свое вранье для бизнеса. Ты так привык вертеть женщинами, как тебе того хочется, что уже не видишь в них людей. Ну а я — человек, и мне, черт возьми, не нравится, когда мне врут. Ты понимаешь, что со мной нельзя обращаться таким образом?

Казалось в воздухе между ними скопился электрический заряд, и одно неосторожное движение могло вызвать молнию, испепелившую бы весь мир: столь важен был этот миг.

— Ладно, — сказал он после паузы, длившейся целую вечность. — Это правда, так все начиналось. Мне позвонили через десять минут, после того как ты его прогнала...

— Спасибо за откровенность.

— Дай мне договорить! Ты сказала..., — он вновь попытался взять ее за руку, но Дайна обожгла его таким взглядом, что Рубенс тут же испуганно отдернул ладонь. — Может быть, нам обоим стоит слушать друг друга хоть иногда, а? Возможно, в этом кроется часть проблемы.

— Я не собираюсь стоять здесь и выслушивать твой жалкий лепет. — Она отвернулась. — Ты натренировался настолько хорошо, что уже сам не замечаешь, когда врешь. Истина не имеет для тебя ни малейшего значения. Истинно то, что выгодно Рубенсу в данный момент. Боже, даже не представляю, как я могла испытывать хоть какие-то чувства...

— Ну что мне сделать, чтобы убедить тебя? Дайна вяло улыбнулась.

— Не жди от меня какой-либо помощи в этом.

— И ты вот так запросто уйдешь?

— Почему бы и нет? Я здесь ничего не забыла.

— Если ты уйдешь сейчас, то не узнаешь наверняка.

— Поверь, Рубенс, я знаю.

— Я по-прежнему хочу, чтобы ты переехала ко мне.

— Перестань.

Наступила какая-то особенная напряженная пауза. Это было так, словно они вдвоем стояли на лесной поляне, лишенные не только одежды, но и заботливо взращенных в них пластов цивилизованности. Они оба застыли неподвижно, как каменные изваяния, и лишь зрачки чуть заметно перемещались, а ноздри раздувались, как у хищных зверей, принюхивающихся к запаху противника. Казалось, еще немного и они, оскалив зубы, зарычат друг на друга.

— Ты ведь не хочешь уйти на самом деле, Дайна, — если в его голосе и не звучала угроза, то по крайней мере, крылся намек на нее.

Она прекрасно знала, к чему он клонит, но не слишком испугалась. Понимая, насколько важна для нее роль Хэтер Дуэлл, она тем не менее твердо решила не отступать. В конце концов, сколько миллионов было уже потрачено на эту ленту? Слишком много, чтобы он мог позволить ей покинуть съемочную площадку. Он просто сменил тактику. Точно так же, как он удержался от того, чтобы ударить ее минуту назад, он пойдет на попятный и здесь.

А если это не блеф? Он обладает властью. Он может лишить ее роли. Что будет с ней? Если б она была мужчиной, ничего этого не произошло бы. Сила и власть. Вот чего ей не хватает.

На мгновение ее решимость поколебалась, но новая мысль придала Дайне мужества: если она уступит сейчас, то все повторится еще и еще раз. Она никогда не выберется из западни и не обретет власти.

— Ты не выкинешь меня из картины, — сказала она твердо, подумав про себя: «Это единственный для меня способ защитить себя».

Лицо Рубенса превратилось в ничего не выражающую маску.

— Ты слишком сильно хочешь сыграть эту роль, Дайна. Она нужна тебе.

— Я скорее пойду к Теду Кесселю, чем позволю тебе унижать меня.

— Отлично. — В его голосе прозвучали особые, не слышанные ею прежде нотки. — В таком случае ты отстраняешься от съемок.

На мгновение ей почудилось, что ее сердце перестало биться. Не ослышалась ли она? Не сон ли это? Но нет. Она ошиблась в расчетах, и Рубенс, как и она, решил идти до конца.

Она повернулась молча и пошла к двери, ведущей в холл. Ее блуждающий взгляд упал на изображенного на полотне Эль Греко старика, чье узкое, длинное лицо было наполнено какой-то сокровенной мудростью, а спокойные проницательные глаза словно следили за каждым ее движением.

Сердце Дайны разрывалось на части. Слезы, собравшихся в уголках ее глаз, застыли неподвижно, точно она усилием воли не позволяла им скатиться вниз по щекам. Она могла позволить старому испанскому еврею с портрета видеть ее позор, но Рубенсу — никогда.

Ей вспомнилось другое пережитое ею унижение и то время, когда она заперлась внутри себя от всего мира, и мучения ее стали совсем невыносимыми. Ища утешения, она в отчаянии вглядывалась в лицо старика. Однако он не мог протянуть ей руку, прикоснуться к ней, он всего лишь молча смотрел на нее, и во взгляде его выразительных глаз она прочитала простую, ясную мысль: «Я выжил несмотря ни на что. То же самое будет и с тобой».

Она уже стояла на пороге гостиной, когда услышала тихий голос Рубенса, доносившийся до нее словно из иного мира.

— Пожалуйста, вернись. Я погорячился. Дайна, не отрываясь, продолжала смотреть в глаза старика.

— Ты не можешь простить меня?

Она обернулась.

— Почему тебе надо обязательно быть таким жестоким? — слезы все еще блестели в уголках ее глаз; она не забывала об этом. — Зачем ты сказал мне это?

— Ты победила. Разве ты не видишь?

— Победила? Это не поединок.

— Нет, — спокойно возразил он. — Вся жизнь ничто иное, как поединок. — Рубенс говорил тоном учителя, обращающегося к школьнику. — Ты знаешь сама.

— Тогда как я могу победить в борьбе с тобой?

— Когда я попытался раздавить тебя, ты отбросила меня в сторону. Ты сказала нет, несмотря на то, что хотела эту роль больше всего на свете.

— Почти больше всего на свете.

Он улыбнулся. Казалось, минуло целое столетие, с тех пор как это произошло в последний раз. Его улыбка была теплой и нежной.

— Почти, — повторил он вслед за ней. — Это как раз то, что отличает тебя от...

— Шлюх.

— ... всех остальных. — Он приблизился к ней. — Ты не боишься меня, — прошептал он и поцеловал ее в шею. — Именно это мне нужно в женщине. Гораздо больше, чем ты думаешь.

— И ты пугал меня, чтобы...

— Нет, — он покачал головой. — Наоборот, ты испугала меня. В ту секунду, когда я увидел, что ты действительно собралась уходить, я понял, что никогда не допущу этого. Что я сделаю все что угодно...

— И дашь мне все, что я захочу? — она произнесла эти слова очень тихо.

— Да, — его голос звучал даже еще тише, чем ее. Рубенс сжал ее в своих объятиях, зарываясь лицом в ямочке на ее плече.

Дайна бессознательно подняла руку и запустила пальцы в его густые волосы, прижимаясь к нему всем телом. Ее голова закружилась от необычайного, восхитительного запаха, окружавшего ее со всех сторон, и она припала к Рубенсу, точно нуждаясь в поддержке.

Однако он стремительно скользнул вниз, как будто его тело превратилось в поток дождевой воды. Дайна стояла неподвижно, насколько это было возможно, не отрывая руки от его волос. Но едва почувствовав, что он раздвигает в стороны полы ее легкого шелкового платья, она задрожала.

Она вскрикнула, когда его пальцы принялись гладить внутреннюю поверхность ее бедер, и затем ощутила прикосновение горячих губ.

Ее мышцы свела судорога, и ноги подкосились. С трудом сохраняя равновесие, она то приподнималась, то опускалась в такт движениям его языка, при этом все больше наклоняясь вперед, пока ее грудь не уперлась в напряженные мышцы его спины.

Ее тело налилось свинцовой тяжестью, сердце бешено колотилось, рот приоткрылся и бедра начали конвульсивно подергиваться.

— О, боже! — простонала она, чувствуя приближение оргазма, утопая в водопаде наслаждения.

Потом она легла сверху на Рубенса и нежно ласкала его руками, до тех пор, пока не увидела, что его взор потускнел от возбуждения. Он глубоко застонал, когда их пылающие обнаженные тела соприкоснулись, и Дайна вновь задрожала.

В конце концов, утомленные, они заснули, убаюканные тихим шелестом пальм, прямо на ковре возле огромного камина, облицованного розовым и серым мрамором.

Дайна проснулась, когда в домах, расположенных по соседству, еще ярко горели экраны телевизоров, и взглянула на лицо спящего Рубенса. Она нежно провела ладонью по щеке там, где виднелся след от пощечины. Рубенс открыл глаза.

— Взаимоотношения двух людей, — прошептала она, — не должны превращаться в поединок. — Мысленно она добавила «любящих друг друга людей», но не произнесла этого вслух.

Рубенс внимательно посмотрел на нее, но не проронил ни звука.

— Важно, чтобы было именно так, потому что этот город полон дураков, верящих во всесилие денег. Они не понимают, что чем больше ты опираешься на свой счет в банке, тем слабее становишься сам, пока наконец твои мозги не раскисают от долгого бездействия и все принимаемые тобой решения оказываются неправильными.

— Воля, — ответил он, — гораздо более могущественное оружие чем деньги, потому что она не теряет своего значения при любых обстоятельствах. Она заключена в тебе самом и не нуждается ни в чем со стороны. Однако никто не может научить тебя пользоваться ей. Чтобы постичь эту науку, надо пройти через нелегкие испытания, вроде тех, которые пришлось пережить мне.

— У обитателей Авеню С в Нью-Йорке не водится лишних денег. Путь наверх из этой проклятой дыры долог и труден, и чтобы преодолеть его прежде всего необходимо выжить.

Рубенс слегка пошевелился, и Дайна почувствовала, как напряглось его тело, ставшее твердым, точно кусок гранита.

— Временами я возвращался домой в темноте, потирая окровавленную щеку или разбитую челюсть... Мне так часто ломали нос, что я сбился со счета, — Рубенс невесело рассмеялся, издав при этом звук, похожий на лай злой собаки. — О, как эти украинские ребята любили меня! «Эй, жид, — кричали они, завидев меня. — Подойди-ка сюда, жиденок. У меня есть для тебя сюрприз». Расправа бывала короткой: удар кулаком под ребра, коленом в пах и кожаными ремнями по лицу. «Вот твоя награда за смерть Христа, недоносок!»

Они избивали меня методично, полные какой-то холодной ярости, перенятой ими от родителей, испытавших на себе чудовищные зверства немцев во время войны. Это походило на кошмарный сон: нацизм продолжал жить, несмотря на поражение и, обманув смерть, возрождался в детях своих жертв.

Дайна лежала, обвив шею Рубенса руками, чувствуя, как его терзает какая-то застарелая внутренняя боль. Он молчал так долго, что она решила, что история закончилась.

— Их возглавлял, — начал он вновь так внезапно, что Дайна испуганно вздрогнула, — здоровый парень с вечно взъерошенными волосами и голубыми светящимися глазами. Даже в разгар зимы он носил только рубаху, расстегнутую нараспашку, из-под которой выглядывал серебряный крестик. Помнится, мне всегда казалось, что парень носил его как напоминание о том, кто он такой.

— Как бы там ни было, именно он окликал меня, наносил первый удар, смеялся, когда я оказывался на земле... плевал мне в лицо.

— Я пытался сопротивляться, но они были старше меня, и к тому же их всегда было слишком много. Мать плакала каждый раз, увидев меня вымазанного в крови, но не говорила ни слова отцу. Однажды, он сам, заметив сломанный нос, сжал мои ладони в кулаки с такой силой, что мне стало больно. «Ты еще не научился защищать себя? — спросил он. — Не забывай, что у тебя тоже есть кулаки!»

— Некоторое время после этого я боялся выходить из дома. Я не сомневался, что они поджидают меня там, снаружи. Впрочем, я знал, что «они» не имели никакого значения. Здоровый парень с голубыми глазами — вот кто не давал мне покоя даже во сне, словно являясь наказанием за мои воображаемые грехи.

— И вот однажды я-таки решился и вышел на улицу. Это была суббота — дело происходило летом, и я думал, что они возможно отправились на Брайтон Бич. Я проходил один квартал за другим, не встречая ни единого знакомого лица, словно чужак в районе, где знал каждую трещину на тротуаре. Пребывая в таком настроении, я позволил накопившейся во мне злости выйти наружу и поднес к лицу сжатые кулаки. Мне следовало защитить себя... каким-то образом. Я знал, что на кулаки мне рассчитывать не приходится, но у меня имелось и кое-что кроме них.

В этот момент я поднял голову и увидел белый «Каддилак». Эта машина показывалась в нашем районе раз или два в неделю, и я знал зачем. — Люди, сидевшие в ней, торговали наркотиками. Белый «Каддилак» завернул на Ист-Ферст-стрит, а я остановился на перекрестке у светофора, наблюдая за автомобилем. Проехав примерно треть переулка, машина затормозила, и я увидел, как навстречу ей из тени возле двери дома, сдаваемого в аренду, вынырнула фигура. Я сразу же узнал того самого парня с голубыми глазами. Он отдал человеку в «Каддилаке» деньги и получил в замен пару маленьких бумажных конвертиков.

На протяжении целого месяца я следил за белым «Каддилаком», появляясь на Ист-Ферст-стрит. Он неизменно останавливался возле того же самого дома, но голубоглазый парень больше не появлялся. Иногда вместо него к машине подходил кто-то из его товарищей, но еще чаще они посылали вместо себя кого-нибудь из младших ребят, вертевшихся неподалеку, причем выбирая всякий раз нового.

Следующая суббота выдалась дождливая. Выскользнув из дому, я зашагал вдоль по Авеню С к Ист-Ферст-стрит. По дороге мне пришлось спрятаться во фруктовой лавке старика Вцитека, чтобы не попасться на глаза украинцам. Они направлялись в центр, как я услышал из их разговора, в кинотеатр Лоува Деланси. Парня с голубыми глазами среди них не было, и я не знал почему.

Не теряя времени, я поспешил на Ист-Ферст-стрит и, добравшись до его дома, расположился на крыльце у соседнего подъезда. Через десять минут я промок до нитки, а еще через десять дрожал от холода, несмотря на летнюю жару. Однако, наконец, я услышал особенное, непохожее ни на какое другое урчание двигателя и понял, что белый «Каддилак» уже завернул за угол и приближается к своей цели.

— Машина остановилась, проехав всего лишь на несколько шагов дальше того места; где я стоял. Боковое стекло опустилось, и я услышал негромкий оклик: «Эй, малыш. — Я поднял голову. Сидевший в машине поманил меня к себе рукой. — Вот тебе пара баксов, а ты отнеси вот этот сверток в квартиру 6ф в этом доме». Короткий тупой палец ткнул в направлении дома голубоглазого парня.

— Очутившись внутри здания на лестнице, я аккуратно развернул сверток. В нем оказались три бумажных конвертика. Я вновь упаковал их и стал подниматся на верхний этаж, задыхаясь от вони и духоты. Где-то гремело радио, заглушая стук капель дождя на крыше. Спрятав сверток, я постучал в дверь.

— Он не признал меня в первый момент. Да и с какой стати? Он мог предположить появление кого угодно, кроме меня. Поэтому я терпеливо дожидался, пока это не произойдет. «Я вижу, урок не пошел тебе на пользу, жиденок, — сказал он. — Ну что ж, это дело поправимое». Он кинулся на меня, но я увернулся и отскочил в сторону. «Я бы не стал спешить на твоем месте, — ответил я. — Ведь у меня твое ширево».

— Разумеется, он был слишком туп, чтобы заподозрить в моих словах правду. Он не поверил, пока я не высыпал содержимое первого конвертика в раковину и не спустил воду. Только тогда он поверил мне. «Не делай этого, — сказал он, — я не могу без него».

— quot;Однако, твой порошок в руках у жиденкаquot;, — ответил я, доставая второй пакет. Прежде мне не доводилось наблюдать, как люди умоляют о чем-нибудь, стоя на коленях... я имею в виду буквально. Оглядев его, я заметил следы от уколов на его руке. Он вызывал у меня непреодолимое отвращение. Я опорожнил второй пакет точно так же, как и первый. «Теперь остался только один», — сказал я. Он поднял на меня глаза, и я увидел, что их прекрасная голубизна исчезла, уступив место грязному коричневатому оттенку.

— quot;Вот, — продолжал я, помахивая конвертиком у него над головой, — подарок тебе от жиденкаquot;. С этими словами я уронил конверт в его дрожащие ладони и, следя за мучительным выражением у него на лице, добавил: «Я в этом не слишком хорошо разбираюсь. Но как ты полагаешь, что случится с тобой, когда ты вколешь себе то, что я положил туда?» Сказав это, я повернулся и вышел, но его лицо навсегда запечатлелось в моей памяти.

В наступившей паузе Дайна ощутила, как его напряжение постепенно спадает. Его дыхание замедлилось, и она поняла, что он опять засыпает.

— Рубенс..., — тихо позвала она. — Что случилось с тем парнем? Ты примешал что-то к порошку?

Он долго не отвечал, потом повернулся и обнял ее так, как она обнимала его.

— Какая разница, — произнес он.

— Как ты можешь так говорить?

Рубенс прижал ее к себе еще крепче и поцеловал так нежно, что она едва не расплакалась.

— Суть истории состоит не в этом, — прошептал он едва слышно. — Ну а теперь засыпай, любимая.

— Власть, — сказал ей Марион, — вот что притягивает людей в Голливуд. Здесь сосредоточено больше власти, чем в любом другом городе мира. За исключением Вашингтона, конечно. — Он саркастически хмыкнул. — Да и там завидуют тому, сколько у нас денег!

Они неторопливо прогуливались вдоль ограды съемочной площадки, время от времени оказываясь снизу под объективами трех огромных панорамных камер, чудовищные корпуса которых вздымались точно тела ископаемых ящеров из первобытного болота.

— Приехав в Голливуд, я подверг себя как личность суровому испытанию. — Марион, как обычно, говорил с некоторым высокомерием, отделявшем его от простых смертных, которым не повезло уродиться гражданами Британской Империи. Тем не менее в этой манере было что-то трогательное, ибо она являлась частью его особой отсталости — возврата к забытым идеалам девятнадцатого века. Всякий, кто общался с ним, не мог отделаться от мысли, что Мариона заботят только проблемы и интересы его собеседника. — Я мог бы оставаться в театре до конца своих дней. В конце концов, именно об этом я мечтал в молодости. Я хотел стать частью Вест Энда и, разумеется, Бродвея. Однако, справедливо утверждение, будто успех меняет каждого. Возьми хотя бы себя. После выхода «Риджайны Ред» твоя звезда, так сказать, зажглась. Публика познакомилась с тобой, и это не могло не повлиять на твою жизнь.

— В моем случае успех в театре заставил меня стремиться к чему-то иному... большему... Я принял решение проникнуть в самое сердце власти, чтобы, во-первых, посмотреть, смогу ли я выжить там, и, во-вторых, попробовать завоевать ее. — Он взял руку Дайны в свою. — Однако здесь любому быстро дают понять, что просто выжить в подобных условиях — уже само по себе достижение и немалое. Многим из великих людей это не удавалось и знаешь почему?

Площадку начали заполнять актеры и другие члены съемочной группы, и Марион потянул Дайну за собой в самый дальний укромный уголок. Остановившись, он взглянул ей прямо в глаза.

— Потому что в самом начале они забывают обо всем, стремясь к власти. — Его руки чертили в воздухе маленькие круги, подчеркивая каждое слово. — Заполучив ее, они полагают, будто достигли всего. — Голос Мариона опустился до шепота, но от этого его речь стала звучать еще более веско и убедительно. — Это — заблуждение, Дайна. Гораздо тяжелей научиться разумно пользоваться приобретенной властью. — Сказав это, он вдруг погрустнел. — Развращает не сама власть, но ее невежественное употребление.

Шум позади них достиг наивысшей ноты. Повсюду суетились люди, занимавшие свои места.

— Моя дорогая, мне кажется, что в этом смысле поправить что-либо для нашего общего приятеля, — Дайна догадалась, что он имеет в виду Джорджа, — уже слишком поздно. Однако ты — совершенно другое дело. Держать его в узде — безусловно входит в мои обязанности, поэтому, если ты вновь попадешь в подобную переделку, то просто отойди в сторону и предоставь дело мне. Я не хочу, чтобы ты оказалась втянутой в какие-то склоки. Ты слишком великолепная актриса, чтобы можно было позволить ммм... помрачениям нашего приятеля тревожить тебя.

— Он хочет сыграть эту роль, и я считаю, что она как нельзя лучше подходит ему. Однако ему нелегко. «Хэтер Дуэлл», вне всяких сомнений, написана для женщины — для тебя — и время от времени его недовольство перехлестывает через край, — он рассмеялся на сей раз весело и непринужденно. — Он может быть свиньей во всех отношениях, но вместе вам удается творить в кадре чудеса. Ты видишь, какой я хитрец. Я показал ему пленку, отснятую вчера. И кто бы он ни был, наш приятель, он определенно не дурак. К тому же у него хватило мужества признать, что я прав и знаю, что делаю. — Марион опять засмеялся и повернулся навстречу к приближающейся фигуре. — Джордж! — крикнул он. — Подойди и познакомься заново с первой леди в нашей труппе!

— Да, — ответил Эль-Калаам в трубку. — Совершенно верно, мистер президент. Я только что разговаривал с премьер-министром Израиля. Он побеседовал со своей дочерью и смог убедиться, что она жива и здорова. В настоящий момент, — он посмотрел в направлении Баярда Томаса, — ваш государственный секретарь ведет себя вполне примерно. — Обычно розовое лицо Томаса было белее мела. Даже проницательные голубые глаза его, казалось, выцвели. Не выдержав, он опустил глаза и уставился на собственные ладони. Его трясло точно в лихорадке.

В противоположном конце комнаты на полу, облокотившись спиной о книжный шкаф, сидел Джеймс. Казалось, ему стало немного легче, но его раны продолжали кровоточить все так же сильно. Хэтер и Рейчел, не отрываясь, смотрели на него.

— Что вы сказали, мистер президент? Я не расслышал. Эта трансатлантическая линия... Нет, это не имеет значения. — Эль-Калаам пристально наблюдал за Томасом, стремясь поймать его взгляд. Государственный секретарь Соединенных Штатов продолжал разглядывать свои трясущиеся руки. Вдруг Эль-Калаам улыбнулся.

— Ваш секретарь наделал в штаны, мистер президент. — Он прищелкнул языком. — Весьма постыдное зрелище. — Его лицо вновь посерьезнело, когда он взглянул на часы.

— Сейчас двадцать четыре минуты одиннадцатого утра. Сегодня, ровно в шесть часов вечера я буду ждать вашего звонка и сообщения о том, что тринадцать наших братьев выпущены из тюрьмы в Иерусалиме. После этого к восьми утра завтрашнего дня вам будут предъявлены наши остальные требования. Впрочем, вы знаете, в чем их суть. Дальнейших переговоров не будет.

— Если же к этому сроку мы не услышим по местному радио на частоте 1300 мГц о вашем полном и безоговорочном согласии, то дочь премьер-министра Израиля, ваш государственный секретарь и все остальные лица, находящиеся здесь, будут казнены, — сказав это, он с величайшей осторожностью положил трубку на рычажки.

— Это просто возмутительно, — заявил Рене Луче. — Я требую, чтобы меня и моего атташе немедленно освободили. Франция никак не возражает против целей, к достижению которых стремится ООП. Напротив...

— Заткнись, — холодно приказал ему Малагез. Эль-Калаам повернулся к Рудду.

— Ты должен получше заботиться о своем патроне, — сказал он. — Мне кажется, он становится слишком стар для своего офиса.

— Эль-Калаам! — крикнул Луче. — Выслушайте меня!

— Он еще не понял, — заметил Эль-Калаам, ничуть не изменив интонацию. В этот момент он смотрел на Сюзан, но обращался, как было очевидно всем, к Фесси.

Человек с крысиными глазками, казалось, даже не пошевелился, но тупой приклад его автомата врезался в солнечное сплетение Луче. Туловище французского посла переломилось пополам, колени подкосились и он рухнул на пол, точно подкошенный. Руки его конвульсивно ухватились за место ушиба на животе. Слезы хлынули у него из глаз, из открытого рта вырвался тонкий хрип. Фесси стукнул Луче по шее ребром ладони, и тот потерял сознание.

Эль-Калаам почесал нос и щелкнул языком, в точности как во время разговора с президентом. Слегка согнувшись, он опустил ствол автомата, так что мушка уперлась в подбородок лежащего без движения посла.

С силой приподняв голову Луче, Эль-Калаам заставил того открыть глаза и посмотреть ему прямо в лицо. Кожа на лице француза приобрела болезненно бледный оттенок, на ней блестели капельки пота, а глаза покраснели.

— Не сметь, — произнес Эль-Калаам, — обращаться ко мне, пока я не разрешу. — Он поджал губы. — Я знаю, это для вас должно явиться большим шоком, но здесь нет союзников. Вы такой же враг для нас, как и все они. — Он широким жестом обвел комнату, указывая на остальных заложников. — Между вами нет никакой разницы. — Эль-Калаам легонько стукнул дулом МР-40 снизу по подбородку Луче, так что голова того мотнулась, словно мячик. — Разве не так?

Французский посол молча посмотрел на него. В мутных глазах его застыла боль. Эль-Калаам, несильно размахнувшись, ударил его в висок, после чего, потянув за волосы, оторвал голову Луче от пола.

— Скажите, что это — так, мистер посол, — последние слова он произнес нарочито громко и разборчиво, подчеркивая свое презрение.

Луче с трудом облизал языком пересохшие губы и пробормотал.

— Это..., — голос изменил ему, и, откашлявшись, он начал снова. — Это так. Мы... мы — враги.

— Совершенно верно. — Несколько секунд Эль-Калаам пристально разглядывал его. Потом тень отвращения пробежала по его лицу, и он повернулся к Эмулеру. — Ну-ка, почисти его, как сумеешь. Или ты забыл свои обязанности атташе?

— Что? — воскликнул молодой француз. — Со связанными руками?

Эль-Калаам отвел дуло автомата от лица Луче, и Эмулер тут же вновь рухнул на пол у его ног.

— Воспользуйся своим языком, — бросил главарь террористов и отвернулся.

У противоположной стены гостиной Джеймс продолжал истекать кровью. Его левая рука, по-видимому, парализованная, беспомощно лежала на полу, в то время как правой он пытался оторвать кусок материи от окровавленного рукава своей рубашки.

— Пожалуйста, — взмолилась Хэтер, стоявшая возле Риты, — позвольте мне помочь ему. — Ведь он уже не в состоянии причинить вам никакого вреда.

Эль-Калаам пропустил ее слова мимо ушей, не обратив на них никакого внимания.

— Весьма любопытно, — наклонив голову набок, он с интересом следил за отчаянными усилиями, предпринимаемыми Джеймсом. — И увлекательно. — Он подошел вплотную к раненому. — Я хочу посмотреть, справится ли он сам.

— А если нет? — не выдержала Рейчел. За спиной у нее находился Малагез, контролировавший каждое ее движение. — Он спас мне жизнь, и я хотела бы помочь ему. Если вы не разрешаете Хэтер сделать это, то позвольте мне.

— Позволить тебе? — Эль-Калаам ни на мгновение не отводил глаз от Джеймса. Я не позволю тебе даже завязать шнурки на ботинках самой, не то что подойти к нему.

Джеймс тем временем полностью сосредоточился на своих действиях, не обращая внимания на происходящее вокруг. Гримаса боли застыла на его красивом взмокшем от пота лице, пока он старался дотянуться до рукава зубами. Хриплые звуки вырывались у него из горла, а связки на шее, вытянутой до предела, походили на канаты. Наконец его неимоверные усилия увенчались успехом.

Через мгновение раздался треск рвущейся ткани. Засунув два пальца в образовавшуюся дыру, Джеймс резко рванул, и добрая половина рукава осталась у него в руке.

Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы наложить повязку на руку.

Странное выражение мелькнуло в глазах Эль-Калаама.

— Отличная работа, — заметил он, наблюдая за тем, как Джеймс поправляет повязку. — Ты сделал это, как профессионал, как солдат.

Джеймс помедлил с ответом. Он смахнул пот со лба тыльной стороной ладони здоровой руки и вытер ее о штаны, отчего на них осталась темная полоса. Прислонившись спиной к книжному шкафу, он глубоко вздохнул, но тут же закашлялся и мгновенно вытер розовую пену, выступившую у него на губах. Эль-Калаам нагнулся и повернул ладонь Джеймса вверх.

— Кровь, — произнес он, и в ту же секунду Джеймс вырвал руку и провел ею о рубашку. Хэтер сдавленно вскрикнула и закрыла глаза.

— Я знаю кое-что о войне и солдатах, — промолвил Джеймс, даже не взглянув на жену.

— Неужели, — Эль-Калаам приставил дуло «узи» к груди Джеймса и, раздвинув ворот рубашки, заглянул под нее. Его лицо при этом оставалось непроницательным. — Откуда же?

— Я родился и вырос на баррикадах Белфаста, — ответил Джеймс. Его голова откинулась назад, веки опустились.

— Не надо, Джеми, — с трудом произнесла Хэтер. — Тебе нельзя напрягаться.

Рита сделала движение, собираясь заставить ее замолчать, но Эль-Калаам, махнув рукой, остановил свою помощницу.

— Не надо, — сказал он спокойно. — Пусть говорит, что хочет. Он расскажет мне..., — он присел на корточки перед раненым. — Правда?

Глаза Джеймса открылись, он посмотрел на Эль-Калаама.

— Значит на баррикадах, — тихо сказал тот. — Ты вырос на баррикадах Белфаста.

— Да, на баррикадах, — эхом отозвался Джеймс. — Там, куда пришли проклятые англичане вместе со своими протестантскими прихвостнями и стукачами, чтобы мучить и убивать молодых ребят, сражавшихся за свободу своей родины.

Волчья улыбка расплылась на лице Эль-Калаама. Он обернулся и кинул взгляд на Маккинона и Дэвидсона.

— Не желают ли эти два английских джентльмена подойти поближе? Не угодно ли им послушать о зверствах, чинимых их правительством по отношению к ирландским католикам?

На бледных лицах Маккинона и Дэвидсона застыло стоическое выражение.

— Мы живем с сознанием этого каждый день, — ответил Дэвидсон. — Это одно из обстоятельств нашей жизни.

— Только посмотри на них, — обратился Эль-Калаам к Джеймсу. — Ты видишь, как легко они оправдывают свои грехи?

— Грехи есть у каждого из нас, — тихо возразил Джеймс. — Я покинул Белфаст, потому что знал, что мой бизнес в Штатах принесет больше пользы. — Он взглянул на Хэтер. — Ты ведь знаешь, любимая, куда идет большая часть нашей прибыли. — Она вновь закрыла глаза, но не смогла удержаться от слез.

— В казну Ирландской Республиканской Армии, не так ли? — Эль-Калаам кивнул. Потом он вновь наклонил голову и заглянул в измученное лицо Джеймса. — Но вот что мне любопытно. В этом ли подлинная причина того, что ты уехал?

— Кажется, в глубине души я сам всегда подозревал себя в трусости. Мой брат и муж сестры, сражавшиеся с протестантами... умерли за свои идеалы. У нас не было ни шиллинга за душой... и они отдали свои жизни. Они сделали свой выбор. Теперь я сделал свой.

— Выбор? — в голосе Эль-Калаама послышалось удивление. — Какой выбор?

Джеймс помолчал, потом взглянул ему прямо в глаза и ответил:

— Выбор между защитой чести и покорностью перед беззаконием.

Эль-Калаам пристально посмотрел на него и, поднявшись на ноги, попятился назад.

— Вы знаете, а он прав, — воскликнул Кен Рудд, не обращая внимания на истерические предостережения Томаса.

— Что ты делаешь? — хрипло шептал тот. — Ты сошел с ума? Или ты не видел, что случилось с Рене Луче?

Рудд окинул его ледяным взглядом. Эль-Калаам резко повернулся и очутился лицом к лицу с помощником госсекретаря.

— Слова, — сказал он. — Одни пустые слова.

— Уже более двухсот лет американцы жили и умирали за слова, — ответил Рудд. — Свобода, справедливость...

— Я покажу тебе, что значат слова, — презрительно перебил его Эль-Калаам и, сделав короткий жест, крикнул: — Рита!

Высокая женщина вынырнула из-за спины Рейчел, на ходу снимая с плеча автомат.

— Что вы собираетесь сделать? — спросила Рейчел с широко открытыми глазами.

— Тихо! — прошипел Малагез, наводя на нее автомат. — Стой, где стоишь и смотри.

— Я не хочу смотреть на это!

— Ага, видите, — сказал Фесси, улыбаясь. — У евреев нет ни капли мужества.

— Избавьте ее от этого, — неожиданно произнес Бок, молчавший все это время. — Подобные вещи не должны касаться женщин.

— Ты видишь, — обратился Эль-Калаам к Рудду, — все эти разговоры — только пустая трата времени. Лишь действия производят впечатление.

Пока он говорил, Рита успела привести дворецкого, который находился вместе с остальными заложниками. Это был худой, заметно сутулящийся, человек с лысиной на макушке. Его глаза дико вращались, а тело била крупная дрожь.

— Что вы задумали?

— Джеймс знает, что сейчас произойдет, не так ли? Джеймс?

Голова Джеймса бессильно свесилась на грудь. Он сидел, уставившись в одну точку на противоположной стене, никак не реагируя на вопрос, обращенный к нему.

— Что происходит? Эль-Калаам... — Истерический лай Томаса заглушил вопрос Рудда.

— Заткнешься ты, наконец, или нет! — госсекретарь зажмурил глаза. — Умолкни, и они оставят нас в покое!

Рита вывела перепуганного насмерть дворецкого на самую середину гостиной и отступила назад. С резким щелчком она сняла свой автомат с предохранителя.

— Ради всего святого! — воскликнул Эмулер. Горничная ударилась в слезы, Сюзан слабо всхлипнула.

— Это не способ..., — начал Дэвидсон.

Раздался громкий треск автоматной очереди, заставивший всех подпрыгнуть на месте. Хэтер громко вскрикнула. Тело дворецкого развернуло и отбросило к дальней стене. Кровь бурным потоком хлынула из его ран. Рита вновь нажала на курок. Грохот выстрелов оглушил всех присутствовавших. Дворецкий широко раскинул руки, хватаясь пальцами за воздух. Его тело дергалось в предсмертной агонии; глаза закатились глубоко внутрь черепа. Вся его одежда была залита кровью. Ноги его подогнулись, и он грузно осел вдоль стены, оставляя на обоях широкую кровавую полосу.

Плач горничной — молодой блондинки со слишком большим количеством косметики на лице — перешел в жалобное подвывание. Точно повинуясь молчаливому приказу, остальные заложники стали медленно отодвигаться от нее. В невыразимом ужасе они жались в кучу напротив камина.

Рита развернулась. Дуло автомата вновь изрыгнуло оранжевое пламя, и горничная словно прыгнула спиной назад. Ударившись лопатками о мраморную каминную полку, она прогнулась вперед. Ее рот открылся, но из него не вылетело ни звука. Она рухнула на колени, скребя пальцами по полу, точно когтями, качнулась и упала на бок.

— Порядок, — произнес Эль-Калаам, едва видный в пороховом дыму, заполнившим комнату. — Теперь вы знаете, что следует принимать всерьез. Слова для нас — пустые звуки; смелость — бесполезная вещь перед лицом силы, которой мы обладаем. Она безгранична и неодолима.

Он обвел взглядом комнату, словно насыщаясь безграничным животным страхом, запечатленным на лицах заложников, и довольно улыбнулся. В гостиной наступила полная тишина. Эль-Калаам похлопал ладонью по стволу своего «узи» и шумно сплюнул на залитый кровью участок пола между двумя трупами.

Постепенно образ Рубенса в ее душе приобретал человеческие очертания. Однако, что было, возможно, еще более важно, его рассказ о своем преступлении в начале пути на Лоувер-Ист Сайд затронул какую-то чувствительную струну в самой глубине ее существа. Она знала это ощущение, когда ненависть становится настолько сильной, что во рту появляется отвратительный привкус, от которого невозможно избавиться. Разумеется, ей было известно и о наказании за такую слепую ненависть.

Поэтому неудивительно, что вечером следующего дня она вновь очутилась в доме Рубенса, а не у себя. Приехав туда, Дайна первым делом вдоволь наплавалась в бассейне, после чего Мария принесла ей поднос с большим запотевшим стаканом холодного «Бакарди» и тарелкой с сэндвичами из курицы, объяснив, что «сеньор вернется домой поздно и просил подождать его к ужину».

Опорожнив стакан наполовину, Дайна почувствовала, что замерзла достаточно для того, чтобы вернуться в дом. Усевшись в кресло во все еще влажном купальном костюме, она потягивала ром, время от времени ощупывая свои густые волосы, отяжелевшие и начавшие завиваться после купания, и разглядывала огромную написанную маслом картину, висевшую слева от камина. На холсте была изображена раскинувшаяся на прибрежных валунах русалка необъятных размеров. Взгляд ее живых зеленых глаз, странно смотревшихся на расплывшемся розовом лице, казался загадочным. В длинных волосах ее сверкали нити морских драгоценностей: крошечные осколки ракушек. Мокрая чешуя на хвосте мерцала, отражая свет. Рот ее был приоткрыт, как будто она тихо напевала какую-то песню. Внизу и за спиной русалки бушевали морские волны, словно стремившиеся поглотить ее. Самым любопытным в картине было то, что художник нарисовал море и глаза русалки абсолютно одной и той же краской, отчего у зрителя возникало головокружительное ощущение, будто он смотрит сквозь них, проникая взглядом в океанские глубины. Дайна устало закрыла глаза.

Наверное, было логично, что, когда она заснула этой ночью, ей приснилась темница. За всю свою жизнь она ни разу не произносила вслух этого слова, но на протяжении долгих лет, натыкаясь на него в исторических романах, прекращала чтение и смотрела перед собой невидящим взором, словно впав в транс, опасаясь, что оно из простого набора букв, напечатанных на бумаге, превратится в нечто более реальное. Ибо именно его Дайна мысленно использовала для описания комнаты, погребенной под землей на глубине третьего этажа. Лишенная света и воздуха келья не выходила из подсознания Дайны, тянула ее назад, назад в то время, когда она была лишена собственной воли... и походила на эмбриона в чреве матери.

Как обычно, после этого сна, она проснулась мокрая от пота, с омерзительным вкусом резины во рту, таким сильным, что ей захотелось встать и смыть его с языка. Однако Дайна не могла подняться сразу, ибо ей по-прежнему казалось, что она привязана за кровать.

— Дайна, — позвал ее Рубенс. — С тобой все в порядке?

Она ответила не сразу и некоторое время молча смотрела в потолок. Рубенс заворочался в постели возле нее. Она ощутила теплое прикосновение его кожи, и кошмар исчез.

Она встала и молча пошла в ванную. Вернувшись, она обнаружила, что Рубенс сидит на кровати и внимательно наблюдает за ней.

— Что случилось? Ты кричала.

— Просто сон, — она остановилась в ногах у кровати. Рубенс, не отрываясь, смотрел на ее обнаженное тело.

— Ты сказала это как ребенок, — заметил он и тихо добавил. — Как ты прекрасна. Она улыбнулась.

— Красота размножается в этом городе немыслимыми темпами! Вскоре она станет такой обыденной вещью, что потеряет всякое значение.

— Я не имел в виду твое лицо... или тело.

— Что же тогда?

— Впечатление, которое ты производишь: голос, жесты, интонации... твое присутствие. — Он протянул к ней руки. — Все в тебе.

Волосы рассыпались по ее плечам, став похожими на золотистое облако, когда она опустилась на кровать, навстречу его объятиям.

— Ты не такой, как о тебе говорят, — она чуть заметно вздрогнула, когда его руки сомкнулись у нее за спиной.

— Я очень холодный, — сказал он, но Дайна не могла понять, говорит ли он всерьез. Она все еще не могла разгадать его до конца.

— Был ли ты холоден со своей женой?

— Особенно с женой.

— Вот видишь, — в ее голосе послышалось шутливое торжество. — Значит, истории, которые рассказывают о тебе, должны быть правдой.

— Какие истории? — Рубенс осторожно поцеловал Дайну в плечо, и она ощутила щекочущее прикосновение его мягких ресниц.

— Я слышала, ты развелся с женой из-за того, что она не хотела дотронуться до тебя в присутствии посторонних.

— Я тоже слышал нечто подобное.

— Ну и как, это — правда?

— Это имеет значение?

— Не знаю, — она слегка отодвинулась от Рубенса, чтобы лучше видеть его лицо. Высвободив одну руку, она отвела в сторону прядь волос, свесившуюся ему на лоб. — Впрочем, да. Такое поведение, в известном смысле, позволило бы судить о тебе.

— О, да. Ты бы решила, что я — самовлюбленный маньяк. Во всяком случае, я уверен, что к такому выводу пришло бы большинство людей.

— Значит, это неправда.

— Да нет, в общем-то, так оно и было. Но это лишь внешняя сторона дела. Моя жена столь же холодна, как и я сам. Ведь именно у нее я перенял это качество.

— Ты вовсе не такой уж холодный, — Дайна положила ладонь ему на щеку.

— Нет. С тобой — нет. — Он накрыл ее ладонь своей. — Я даже сам себе удивляюсь.

— Напрасно, — она посмотрела ему в глаза. — Это вполне логично. Ты овладел мной, проник в меня. Но что с того? Плоть — ничто, по сравнению с...

В этот момент неожиданно раздался звон колокольчика у входной двери. Смешно взбрыкнув ногами, Рубенс спрыгнул с кровати. Дайна, перекатившись на бок, взглянула на часы. Их стрелки только что перевалили за полночь.

— Ты обязательно должен открыть?

— Да. — Он наспех накинул на себя голубой шелковый халат, весь усыпанный белыми блестками. Колокольчик зазвонил еще раз, и Рубенс спустился в холл.

Дайна перевернулась на спину и, широко раскинув руки на прохладных простынях, закрыла глаза. До нее донеслись голоса. Она поняла, что не заснет и, вздохнув, набрала свой номер. Мэгги оставила ей послание на автоответчике с просьбой позвонить.

— Привет. В чем дело?

— Мне просто немного не по себе и все, — голос Мэгги звучал глухо и устало. — Где ты?

— Дома. То есть, нет. На самом деле у Рубенса.

— Что ты там делаешь?

— Живу.

— Ха-ха. — Дайна услышала в трубке короткий резкий смех. В интонациях Мэгги напрочь отсутствовала обычная оживленность. — Понятно. Ну и как?

— Нормально. Послушай, Мэгги. Я предпочла бы поговорить о тебе.

— Ничего интересного. Я просто сижу и плачу.

— Я приеду к тебе. Ты не должна оставаться в одиночестве.

— Не говори глупостей. Не надо. Мне не нужен никто.

— Неправда. Тебе плохо одной, в этом все дело. Крис будет работать в студии всю ночь...

— Даже если нет, он все равно не приедет домой.

В наступившей паузе Дайна лихорадочно соображала, что бы такое сказать.

— У него проблемы в группе, вот и все. — В ту же секунду она поняла, что как раз этого-то говорить и не следовало.

— Откуда ты знаешь? — голос Мэгги вдруг стал резким.

— Ну... я наткнулась на него вчера. Мы немного поболтали. Обычная дружеская беседа о том, о сем, понимаешь?

— Нет, не понимаю. Что, черт возьми, происходит, Дайна?

— Я не могу понять, о чем ты.

— Ты сегодня вместе с Крисом?

— Мэгги, да что с тобой? Я сказала тебе...

— Я слышала, что ты мне сказала! — отрезала Мэгги и бросила трубку.

— Проклятье! — выругалась Дайна и вновь набрала номер подруги. Она трижды пыталась дозвониться, но каждый раз линия оказывалась занятой.

Встав с постели, она быстро натянула на себя джинсы и велюровую кофточку. Спустившись по лестнице, она прошла через холл в гостиную.

Там она нашла Рубенса в компании довольно высокого атлетически сложенного мужчины. Его немного выцветшие на солнце волосы были аккуратно зачесаны назад. Лицо незнакомца покрывал темный загар. Дайне пришло в голову, что он похож на любителя серфинга, явившегося сюда прямиком с Лагуна-Бич. Единственное в его облике, что противоречило подобному предположению, — влажные карие глаза и совершенно круглые очки в роговой оправе. Незнакомец напоминал Дайне какого-то знакомого из далекого детства, но кого именно, она не могла вспомнить.

— Дайна Уитней, а это — Шуйлер Фолтон, мой адвокат, — представил их друг другу Рубенс.

Фолтон переложил дипломат из буйволиной кожи из правой руки в левую и пожал протянутую ладонь Дайны.

— Итак, — сказал Рубенс, щелкнув пальцами, — давай продолжим.

Фолтон, открыв дипломат, достал оттуда пачку бумаг и вручил их Рубенсу. Тот моментально принялся изучать их.

Дайна тем временем наблюдала за Фолтоном. На лице его — слишком миловидном, чтобы его можно было назвать по-мужски красивым, — подумала про себя она, блестели мелкие капельки пота. Она решила, что очки делают его моложе, чем он есть на самом деле, и вновь попыталась понять, на кого он так похож. Вдруг она отвернулась, едва не прыснув со смеху. Фолтон выглядел в точности, как Кларк Кент.

Она встала к мужчинам спиной и спросила.

— Вы не хотите чего-нибудь выпить?

— Шуйлер не задержится здесь надолго, — бесцеремонно бросил Рубенс, не отрываясь от бумаг.

— Нет... спасибо, — протянул Фолтон. Его лицо медленно покрылось краской.

Рубенс протянул руку и вновь щелкнул пальцами. Фолтон залез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда тонкую, элегантную золотую ручку. Рубенс взял ее обвел кружочками два абзаца на той странице, которую он читал. Только теперь он поднял голову.

— Что это такое, черт возьми? — он швырнул кипу листов Фолтону и тот неуклюже поймал ее на лету.

Он взглянул на отмеченные места, но лишь мельком, поскольку прекрасно знал, о чем идет речь.

— Это текст, который я получил от правления компании в Нью-Йорке.

— Правления? Ты хочешь сказать от Эшли, составившего контракт таким образом? Я ясно дал ему понять, что не соглашусь на меньшее, чем пятилетний договор со скользящей шкалой и двумя опционами в год.

— Я... уф... я беседовал с ним сегодня днем. Он говорит, что они боятся завязнуть в этом. Ликвидность...

— К черту ликвидность! В наших интересах оказаться в связке с «Коломбайн». Мне что, необходимо отдавать все распоряжения этим кретинам в письменной форме?

— Эшли сказал...

— Мне плевать, что сказал Эшли! — Рубенс взорвался. — На кого ты работаешь, Шуйлер?

Фолтон молчал, изучая носки собственных ботинок.

— Тебе очень повезло, что мы живем в двадцатом веке. Что делали раньше с гонцами, приносившими дурные вести... Отрубали головы, кажется.

Фолтон прочистил горло и поднял глаза.

— По-моему, отрезали языки.

— Тоже неплохо. — Рубенс подошел к журнальному столику и нажал спрятанную кнопку, отчего крышка одного из ящиков бесшумно скользнула вниз. Внутри ящика стоял белый телефонный аппарат. Рубенс вставил в прорезь тонкую пластиковую карточку и стал ждать, пока номер автоматически наберется.

— Ты приехал один? — поинтересовался он между тем, обращаясь к Фолтону.

— Я, уф...

— Билл привез тебя.

— Я думаю, что это не...

— Да брось ты, Шуйлер. Дайна не имеет ничего против. Почему ты не привел его с собой. Ты ведь знаешь, как я рад его видеть, да к тому же он может соскучиться, сидя в одиночестве. — Вдруг он отвернулся и стал говорить в трубку уже совершенно иным голосом, мягким и приветливым. — Привет, Мардж. Да. Как ты? А дети? Отлично. Извини, что пришлось разбудить тебя. Да, я знаю. Просто пихни его в бок. — Он повернулся и посмотрел на Фолтона так, как должно быть мангуста смотрит на кобру. Когда он вновь заговорил, в его голосе зазвучали стальные нотки. — Эшли, ублюдок, ты соображаешь, что ты делаешь? Да, я знаю, сколько сейчас времени. Шуйлер только что вручил мне контракт с «Коломбайн». Ты знаешь, для чего он годится? Вытереть задницу. — На секунду он замолчал, слушая собеседника, затем продолжал низким угрожающим тоном. — Слушай ты, недоумок. Если ты испортишь эту сделку, я от тебя мокрого места не оставлю. Ты знаешь, что означают пункты семнадцатый и девятнадцатый? Нет? Что «Коломбайн» имеет возможность выйти из договора через три года, и если это произойдет, мы окажемся в дерьме, разумеется, ты не подумал. Чем ты в последнее время думаешь? Только не начинай этого. Я знаю, каковы обязанности Морин при тебе с тех самых пор, как ты ее нанял. Как? Кто, по-твоему, руководит компанией? Да. Так вот не забывай об этом там, за три тысячи миль отсюда, — Рубенс сделал паузу. — Эшли, лучше закончи эту сделку до четверга, когда я и Шуйлер прилетим в Нью-Йорк с новыми контрактами. Правильно. Да, Эшли, с этого момента я буду лично контролировать все, связанное с «Коломбайн». Да. — Рубенс швырнул трубку. — Тупица.

Он посмотрел на Фолтона.

— Вот так. Ты слышал? Чтобы завтра к десяти утра все было в порядке. — Он улыбнулся. — Ты еще не ходил за Биллом? — Он махнул рукой. — Дайна, ты не пригласишь друга Шуйлера зайти к нам пропустить стаканчик на ночь?

— Нет, — сказал Фолтон, прежде чем она успела пошевельнуться. Он повернулся к ней. — Я думаю, он просто шутит.

— Да что ты, дружище, конечно же, нет! — Однако то, что дружелюбие — насквозь фальшивое, было настолько очевидно, что Дайна уже сама почувствовала скрывающуюся за ним ярость. Лишь тонкий поверхностный слой цивилизованности не позволял ей выплеснуться наружу. «Но что же его так взбесило?» — спрашивала себя Дайна.

— Ты должен преодолеть в себе этот комплекс, Шуйлер. Дайне все равно, что ты голубой. Ей приходилось работать с ними постоянно, верно?

Она промолчала, не желая принимать участия в жестокой игре, затеянной Рубенсом.

— Дело в другом, — ответил Фолтон. — Ты знаешь.

— А, так стало быть вся загвоздка в Билле. Но черт возьми, Шуйлер, Дайна ведь не знает Билла, — он взглянул на Дайну. — Ты знакома с Биллом Денкли, дерматологом? Биллом с Беверли Хиллз? Шуйлер живет с ним, и в настоящий момент Билл сидит снаружи дома в машине, дожидаясь его. — Рубенс усмехнулся, оскалив зубы. — Послушай-ка, у меня есть отличная идея. Почему бы тебе не раздеться здесь и не показать Дайне черно-синие отметины, которые Билл...

— Рубенс, пожалуйста, не надо. — Шуйлер вновь переложил дипломат из одной руки в другую и вытер вспотевшую ладонь о брюки.

— Старик, тебе нечего стесняться. Представь, что Дайна — один из парней и все, а? Это должно зажечь в тебе искру...

— Довольно, Рубенс! — резко перебила его Дайна. — Прекрати.

Он собрался сказать что-то еще, но, взглянув на ее лицо, счел за благо промолчать и вместо этого встряхнулся, точно избавляясь от избытка эмоций. В который раз на протяжении менее чем четверти часа изменив тон, он поинтересовался:

— Как продвигаются съемки «Над радугой»? Шуйлер откашлялся и кинул на Дайну взгляд полной благодарности, прежде чем ответить.

— Я только что закончил расчеты по третьему месяцу и полагаю, что нам следует более подробно и внимательно контролировать расходы.

— Насколько эти негодяи превысили бюджет?

— На три миллиона... пока.

— А сколько уже затрачено всего?

— Около шести миллионов.

— Они тоже отстают по времени.

— Это все чокнутый художник по декорациям Роланд Хилл. Он никак не может уняться, делая их все больше и ярче. Сейчас они ждут неоновую иллюминацию, которая будет изображать огни Нью-Йорка. Она обойдется нам в четверть миллиона, потому что Хилл отказывается изображать что-либо в миниатюре. Рубенс повернулся к Дайне.

— Стоит этим мерзавцам поиметь за душой один-единственный успех, как они тут же начинают увлекаться и требовать все больше денег. — Он поставил стакан на столик. — Назначит встречу, Шуйлер. Когда-нибудь на следующей неделе.

— В офисе?

— Нет, здесь. Я хочу, чтобы эти маньяки расслабились, когда войдут сюда. Прочем, выйдут они совсем в ином настроении. Теперь, что касается «Коломбайн»...

— Ты получишь контракты к десяти. Я пришлю их с посыльным.

— Не беспокойся. Я сам приеду в офис. Фолтон кивнул.

— Приятно было познакомиться с вами, мисс Уитней. — Он пожал ей руку на прощание. — Я с удовольствием смотрю фильмы с вашим участием.

— Спасибо, — сказала она, подчеркнуто. — Приезжайте еще.

Каблуки Фолтона простучали по мозаичному полу в холле, затем раздался негромкий стук входной двери. Вскоре в гостиную донесся звук заводимого мотора Он быстро затих вдали, затерявшись среди высоких пальм.

Рубенс пристально изучал лицо Дайны, потом развернулся и подошел к бару. Некоторое время в комнате царила полная тишина, нарушаемая лишь позвякиванием кубиков льда о стекло.

— Почему ты обращаешься с ним так? — спросила она, наконец.

— Я не хочу говорить об этом, — раздраженно ответил он.

— Как хочешь. — Она направилась к выходу в холл.

— Куда ты собралась?

— К Мэгги. Она...

— Не езди никуда.

Она резко обернулась и очутилась лицом к лицу с ним.

— Она — мой друг, Рубенс.

— Я — больше чем друг. — Он шагнул к ней.

— Я не хочу оставаться у тебя сегодня... после того, как ты терроризировал Шуйлера.

— Кто он тебе?

— Дело в том, кто он тебе, Рубенс. Господи, ведь он же твой друг.

— Ему нравится, как я обращаюсь с ним.

Она покачала головой.

— Я наблюдала за ним. Ты обидел его. Очень сильно. И сделал так только потому, что это доставило тебе удовольствие.

Рубенс окинул ее каким-то особенным взглядом.

— Я вижу, что опять недооценил тебя.

— Боже, и это тебя волнует.

— Не уверен. — Он вышел из-за бара, прихватив свой стакан и, приблизившись к Дайне, кивнул головой. — Ладно, я расскажу тебе в чем дело. Я и Шуйлер вместе учились в университете. Мне пришлось много потрудиться, чтобы попасть туда, а ему помог отец. — Он махнул рукой. — Впрочем, это не имеет никакого значения. Мы жили в одной комнате, стали близкими друзьями... и вели себя соответственно: ходили вместе на футбол, помогали друг другу перед экзаменами, даже устраивали двойные свидания с подружками.

— А...

— Ну да. Лишь гораздо позднее он сказал мне о своих новых привычках. — Он сделал такой большой глоток, что Дайне стало заметно охватившее его волнение. — Я плохо отнесся к этому, хотя даже сейчас не знаю почему. Помню, как он раньше относился к женщинам. Бывало, мы не ложились спать всю ночь, толкуя о Ким Новак и Рите Хэйворт, сравнивая их с нашими подружками. Поэтому я думал, что изменения, произошедшие с ним, — всего лишь временное отклонение. — Он отвернулся. — Его невеста до сих пор звонит мне время от времени, спрашивая, есть ли какая-нибудь надежда. Она по-прежнему любит его.

— Рубенс, — мягко сказала она, — ты не можешь заставить его быть другим, не таким, какой он есть.

— Ты знаешь, — возразил он, — мне кажется, он сам не знает, каков он на самом деле. Иногда меня охватывает такое бешенство, что я готов задушить его. Я не хочу обижать его на самом деле, но всякий раз, когда Риджайна звонит и плачет в трубку, — он стиснул пальцы в кулак, — я спрашиваю себя, почему все должно обстоять именно так? Как он мог предпочесть ей этого жирного дерматолога?

— Ты рассуждаешь так, словно выбор должен сделать ты. Ведь это неверно. — Она сжала его плечо. — Но с другой стороны, я не знаю его так, как ты.

— Я не люблю Шуйлера, — Рубенс презрительно фыркнул. Однако его слова прозвучали неубедительно, и он даже не попытался оттолкнуть ее руки.

— Ты считаешь, что любить такого, как он, значит испытывать чувство недостойное мужчины? — Дайна не рассчитывала, что он ответит ей на этот вопрос; ей просто хотелось, чтобы Рубенс спросил самого себя о том же. — Что может быть важней дружбы?

Казалось, он слегка расслабился.

— Пожалуй, я действительно виноват перед этим придурком. Иногда я воображаю, что Билл обращается с ним недостойным образом, и поэтому веду себя так же.

— То, на что ты намекал в его присутствии... это правда?

Он улыбнулся.

— Нет, конечно. Просто это так действует Шуйлеру на нервы, что он начинает сходить с ума. Я думаю, что Билл и впрямь любит его. — Он втиснул свою ладонь в ее, так что их пальцы переплелись. — Он не такой уж плохой парень, для дерматолога. — Рубенс рассмеялся и повернулся к Дайне лицом. — Знаешь, ты обладаешь чрезвычайно неудобной способностью.

— Какой именно?

— Ты заставляешь меня замечать за собой многие вещи. — Она вдруг обратила внимание на то, с какой силой он вглядывается в ее глаза, и ощутила дрожь в коленях от его пристального взгляда. Рубенс выглядел так, будто она одним своим видом, как мифическое, волшебное существо, гипнотизировала его. Его дыхание стало частым и прерывистым, губы приоткрылись, а когда он дотронулся до ее щеки пальцами свободной ладони. Дайна ощутила необычайное тепло, исходившее от них.

— Не уходи, Дайна, — произнес он хриплым, низким голосом. — Не сейчас. Не сегодня. — Ток пробежал по ее телу от его прикосновения. Странный шум возник у нее в голове, стирая все воспоминания, так что Дайна двинулась навстречу раскрытым объятиям Рубенса, свободная от раскаленных углей и обжигающих льдов своего прошлого. — Пожалуйста.

Однако, несмотря на огромное эгоистическое желание остаться на всю ночь, она не могла сделать этого: откуда-то из ночного мрака, заглушая и тиканье часов на тумбочке возле кровати, и ровное дыхание уснувшего Рубенса, до нее доносился полный боли и отчаяния голос Мэгги, страдавшей в одиночестве.

На Дайну нахлынули воспоминания о бесконечной веренице унылых серых дней проведенных с подругой; их совместные скромные трапезы в «Тако Белле» и «Габургер Гамлет». Сколько раз они, обнявшись, рыдали навзрыд от ощущения безысходности и злости на целый свет, вызванного постоянными неудачами: никаких ролей, никаких фильмов, никакой жизни. Она уже не могла даже вспомнить, сколько приглашений в постель им пришлось отвергнуть, скольких продюсеров послать куда подальше. В те мрачные времена у них не было никого кроме друг друга. Ее сердце разрывалось на части при мысли о том, каково сейчас приходится Мэгги: как она должна страдать, наблюдая за головокружительным успехом подруги, при этом сама продолжая оставаться на дне.

Дайна села на кровати и, энергично тряхнув головой, прогоняя сон, поежилась. Ей пришлось сделать над собой такое чудовищное усилие, чтобы оторваться от теплого тела Рубенса, что она приказала себе не думать об этом.

Совсем тихо, стараясь не разбудить его, она одела джинсы и свитер. Отыскав ключи от своей машины, она шагнула было за порог, но остановилась, услышав, как Рубенс зашевелился и окликнул ее сонным голосом.

— Куда ты собралась?

— Я должна увидеться с Мэгги!

— На кой черт? Она ведь сейчас ненавидит тебя лютой ненавистью.

Дайна обернулась и увидела его лицо, почти целиком скрытое тенью. Лишь на щеке бледнела узенькая полоска, прочерченная лунным светом, похожим на шрам.

— Ты остановил меня сегодня один раз. Не делай этого снова. Пожалуйста.

— Я только указываю тебе на то, что само собой очевидно, сказал он, приподнимаясь на локте. — Если ты хочешь попусту тратить время, то это твое личное дело.

— Она — мой друг, Рубенс, — Дайна шагнула назад, приблизившись к нему. — Ты должен понять. Там, где ты вырос, друзья ценятся превыше всего. — Она запнулась. — Разве нет?

Рубенс ответил не сразу.

— Бьюсь об заклад, она теперь только и думает о том, как подставить тебе ножку.

Она наклонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть его лицо.

— Ведь это лишь игра для тебя, правда? Тебе совершенно нет никакого дела до Мэгги. Ты просто не хочешь, чтобы я уходила.

— Не хочу, — подтвердил он резким, раздраженным голосом, усаживаясь в кровати и пристально глядя на Дайну. Помолчав, он добавил. — Ну вот, теперь мы оба разозлились из-за такого пустяка.

Дайна подошла к кровати и, нагнувшись, поцеловала его в губы. Она осторожно прикоснулась пальцами к его лицу, и светлая полоска на щеке на мгновение пропала.

— Я не покидаю тебя. Я еду к Мэгги побыть с ней, а это совершенно другое дело. Ты заблуждаешься насчет нее. Наша теперешняя ссора забудется через день... но только если одна из нас сделает шаг навстречу другой. На сей раз это должна быть я: она слишком обижена и разочарована, ее переполняет отчаяние. — Она выпрямилась, но в тот же миг крепко сжала его ладонь в своей. — Не злись на меня. Мои друзья тоже важны для меня. К тому же она нуждается во мне сейчас.

— Я тоже нуждаюсь в тебе. Дайна улыбнулась ему.

— Сейчас ты сильней, чем она. Но не превращай это в новый поединок.

— Никаких поединков, — ответил он. — Делай то, что считаешь нужным.

В глаза Дайны ударил ослепительный свет, когда она повернула свой серебристый «Мерседес» на дорогу, ведущую во двор дома Криса и Мэгги. Он стоял почти на самом пляже, однако тихий шелест волн не был слышен за гремящей пульсирующей музыкой — одной из песен «Хартбитс» — доносившейся изнутри сквозь раскрытые окна.

Взобравшись по занесенным песком ступенькам. Дайна постучала в дверь. Ответа не последовало: по-видимому рев гитарных аккордов и громкий стук барабанов заглушал все остальные звуки. Дождавшись перерыва между песнями, Дайна с силой стукнула в дверь кулаком.

— Входи, открыто... А, это ты, — протянула Мэгги, увидев подругу. — Кто звал тебя сюда?

— Почему ты накинулась на меня? — спросила Дайна, приближаясь к софе, на которой сидела Мэгги, забившись в угол и свернувшись калачиком. На журнальном столике перед ней стояла почти пустая бутылка белого немецкого вина и пепельница полная раздавленных окурков. Рядом лежал дымящийся наполовину выкуренный косяк.

— Где Крис? — угрюмо поинтересовалась Мэгги. — Ты слишком труслива, чтобы привезти его сюда домой сама?

— Мэгги, я не понимаю, с чего тебе взбрело в голову...

— Я хочу знать! — крик Мэгги перекрыл музыку, свидетельствуя о незаурядной силе ее голоса. — Чем вы двое занимаетесь за моей спиной!

Дайна пересекла комнату и нажала кнопку на усилителе. На мгновение в комнате воцарилась мертвая тишина, однако затем снаружи донесся тихий шум прибоя. Дайна вернулась к софе и села напротив Мэгги.

— Извини, у меня просто не было возможности сказать тебе раньше, что между мной и Крисом состоялся разговор.

— Он мог прийти ко мне за советом. — Глаза Мэгги наполнились слезами. — Почему он пошел к тебе?

Дайна протянула руку, и Мэгги, всхлипывая, судорожно забормотала, словно прикосновение подруги развязало ей язык.

— Боже мой, Дайна, я не вынесу этого! У тебя есть все, а у меня — ничего... ничего. И вот теперь ты забираешь у меня даже Криса.

— Крис любит только тебя, Мэгги. Мы просто друзья, а есть вещи, с которыми можно обратиться к другу, но нельзя к любимому человеку. — Дайна обняла Мэгги, чувствуя на шее горячие слезы подруги. Все тело Мэгги сотрясалось от бурных рыданий.

— Ш-ш, тише, — шептала Дайна, точно успокаивая обиженного ребенка. Как ей хотелось, чтобы ее собственная мать хотя бы раз попыталась приласкать ее саму таким образом. Она нежно гладила волосы Мэгги. — Мы по-прежнему вместе, мы всегда будем вместе.

— Но ты уходишь от меня, — голос Мэгги звучал слабо и грустно. Стоило ей расплакаться, и вся злость ее тут же испарилась. — Ты уходишь, а я остаюсь здесь.

— Куда я ухожу? — возразила Дайна так же тихо. — Я — здесь, с тобой, как и раньше. — Теперь она уже плакала сама, потому что внезапно отчетливо увидела, что происходит с ними. Она поняла, что должна остановить губительный процесс и не допустить, чтобы их дружба умерла. Она сжала голову подруги в своих ладонях. Их взгляды встретились. — Чтобы ни случилось, мы всегда останемся друзьями. Между нами все будет по-старому. Я обещаю, Мэгги.

Мэгги, глядя ей в глаза, вдруг осторожно вытерла слезинку, сползавшую по щеке Дайны. Потом, глубоко вздохнув, прижалась лбом к ее груди и закрыла глаза. Так они сидели, не разжимая объятий, и убаюкивали друг друга, пока не заснули.

— Рита, — приказал Эль-Калаам. — Развяжи женщин. Перекинув автомат через плечо, Рита направилась к стоявшим возле софы Хэтер и Сюзан, на ходу извлекая нож из ножен. Перерезав веревки, стягивавшие кисти девушек, она отступила назад.

Эль-Калаам приблизился к ним.

— Вы развяжете себе ноги, когда я закончу говорить. Понятно?

Хэтер, не моргая, смотрела на него. Сюзан, не выдержав, слегка отвернулась в сторону. Она молча утирала слезы ребром ладони.

— В чем дело, леди? — Он шагнул вперед, подойдя вплотную к Сюзан. — От меня дурно пахнет? — Она не могла заставить себя повернуться к нему. — Мне следовало быть побогаче, чтобы вы удостоили меня своего взгляда, а? — Он взял ее ладонь и принялся разглядывать кольца с драгоценными камнями, унизывавшие тонкие пальцы молодой женщины. — Это глаза бедняка, леди. Человека, посвятившего всю свою жизнь достижению одной цели. Профессионала. — Он выпустил ее руку. — Впрочем, вам этого не понять. Потому что от нас, таких людей, всегда дурно пахнет. — Он весь подобрался. Его лицо налилось кровью. Хэтер, следившая за ним, встрепенулась и сделала движение по направлению к Сюзан, но было уже поздно.

— Ты будешь отвечать мне, когда я говорю с тобой! — проревел Эль-Калаам и с размаху ударил Сюзан по лицу. Та пошатнулась и, не выдержав равновесия, грохнула на пол.

— Поднимайся! — приказал Эль-Калаам.

— Оставьте ее в покое! — закричал. Фредди Бок. — Не бейте ее!

Фесси, жадно разглядывавший женщин, обводя глазами их фигуры и облизываясь, нахмурился и молниеносным движением обрушил кулак сбоку на жирную шею промышленника. Тот вскрикнул и качнулся назад.

— Свинья! — прошипел Фесси и плюнул ему на рубашку, но тут же вновь перевел взгляд на Сюзан и змеиная улыбка заиграла у него на губах.

— Поднимайся! — повторил Эль-Калаам еще резче, он не обратил никакого внимания на действия своего подчиненного. — Вставай, вставай! — Наклонившись, он схватил Сюзан за волосы и рывком оторвал ее голову от пола. Она захлебывалась от рыданий.

— От вас, женщин, никакого проку. Единственное, что вы умеете делать хорошо, это плакать. Больше вы ни на что не годитесь.

— Как насчет вот этой женщины? — Хэтер указала на Риту. — Она только что убила...

— Кто разрешил тебе открывать рот? — Эль-Калаам прищурился. Его мускулистая шея напряглась.

— Я только подумала, что я... а-а-а!

Его огромная ладонь тисками сжала нижнюю челюсть Хэтер. Он сам едва заметно задрожал от чудовищного усилия.

— Нет, — сказал он. — Ты не можешь думать. Запомни. — Он напрягся еще больше. — Плачь, черт побери!

Однако Хэтер продолжала все так же, не мигая, глядеть ему в глаза. Эль-Калаам разжал пальцы, от которых на лице девушки остались белые полосы, тут же покрасневшие, и наотмашь ударил ее по щеке. Потом второй раз, третий во все убыстряющемся темпе. Голова Хэтер мотнулась в сторону, и, наконец, слезы показались в уголках ее глаз.

— Вот видишь? — его тон сделался мягче. — Ты такая же, как и все остальные. Об этом тебе не следует также забывать.

Теперь он уже обращался к ним обеим.

— Слуг больше нет, — в голосе Эль-Калаама прозвучала ирония. — Они выполнили свою миссию и лишилась жизни в назидание остальным. Возможно, мысль об их судьбе добавит вам здравомыслия. — Он огляделся по сторонам, давая понять, что слова относятся ко всем пленникам. — Те из вас, кто прислушаются к голосу разума, могут выжить. — Его интонации приобрели стальной оттенок. — Прочие же, не прислушавшиеся к предупреждению, последуют за этими двумя, — он пнул ногой мертвого дворецкого, — в яму с известкой позади виллы. — Он широко улыбнулся и выражение на его лице резко изменилось. Во рту у него блеснули два ряда золотых коронок.

— Впрочем, довольно о грустном. Время идет и у меня в животе уже урчит от голода. Вы двое, — он указал на Хэтер и Сюзан, — будете готовить и убирать за всеми. По крайней мере, с этим вы сможете управиться, — добавил он ворчливым тоном. — Но, — продолжал он, взяв Сюзан за запястье, — нам придется снять это, не так ли? — Он стащил золотой браслет с ее руки. — Разве можно заниматься обычной домашней работой, когда на руках у тебя целое состояние? — Он сдернул с пальцев Сюзан по очереди все кольца быстрыми движениями, каждое из которых сопровождалось ее слабым полузадушенным вскриком.

Перевернув ее руку ладонью вверх, Эль-Калаам вновь улыбнулся.

— Не привыкла ходить такой раздетой, а? Ничего, теперь у тебя будет достаточно времени потренироваться.

— Что будет со всеми этими украшениями? — поинтересовался Кен Рудд. — Разделите между своими ребятами?

— Ради всего святого, — лицо Томаса густо покраснело. — Ты еще ничему не научился! Прикуси свой длинный язык, и ничего не...

Стиснув зубы, Рудд повернулся к боссу.

— Если ты не прекратишь свои причитания, клянусь богом, я вышибу тебе все зубы.

Томас побледнел, затем его лицо вспыхнуло. Он огляделся вокруг и, заметив, что все заложники смотрят на него, расправил плечи.

— Не смейте разговаривать со мной в таком тоне, Рудд. Своим положением вы обязаны исключительно мне! Неужели у вас нет ни капли благодарности? Я позабочусь о том, чтобы вы с треском вылетели из дипломатического корпуса за открытое неповиновение начальству.

— Я тоже позабочусь кое о чем, — хладнокровно парировал Рудд, — если мы выберемся отсюда. Вы грязный трус, Томас, и президенту должно быть об этом известно.

В это мгновение к ним приблизился улыбающийся Эль-Калаам.

— Могучему американскому орлу повыщипали перья! — он рассмеялся. — Однако юноша заслуживает ответа на свой вопрос. — Эль-Калаам взвесил на ладони драгоценности. — Все это не предназначается ни для кого в отдельности и пойдет на помощь народу Палестины в борьбе с сионистскими преступниками.

— О, да, — вступил в разговор Мишель Эмулер. — Это речь истинного революционера. Эль-Калаам обернулся к нему.

— Совершенно верно, таковым я и являюсь, — он опустил руку на плечо юного атташе. — Я вижу, вы кое-что понимаете, месье, а? Я не ошибаюсь.

— Я понимаю стремление палестинцев вернуть себе родину, — Эмулер кивнул. — Французы не любят израильтян.

— Нет, — ответил Эль-Калаам. — Да и с какой стати им любить их? — Приложив палец к губам, он принял задумчивый вид. Потом в своей обычной манере склонил голову набок.

Вдруг, откуда ни возьмись, в его руках очутился нож, и через пару мгновений руки молодого француза оказались свободными.

— Я думаю, так вы принесете больше пользы, чем связанный. — Рука Эль-Калаама по-прежнему лежала на плече у Эмулера. — Я хочу, чтобы вы просто поговорили с этими людьми, мой друг. Расскажите им о революции и свободе. Евреи, — продолжил он, — евреи...

— Да, да, да, Эль-Калаам, — перебила его Рейчел. — Мы все видим, как это происходит. Все, на что ты способен — пользоваться ненавистью, засевшей глубоко в душе у каждого. Любой еврей знает, что это такое, когда все вокруг против тебя. И здесь ситуация та же самая. Ничто не меняется в этом мире.

— Паранойя всегда была присуща евреям, — заметил Эль-Калаам. — Как я погляжу, ты также не исключение из правил.

— Мне кажется, ты путаешь паранойю и чувства людей, всегда подвергавшихся преследованиям, — ответила Рейчел. Однако Эль-Калаам пренебрежительным жестом отмахнулся от ее слов.

— Рита, — приказал он, — отведи женщин на кухню, чтобы они могли приготовить нам что-нибудь. Фесси, возьми, м-м, молодого американца и англичанина. Пусть они снимут с петель дверь в ванной, и тогда мы устроим парилку, понял?

Когда женщины, направляясь в кухню, проходили мимо Рейчел, та прикоснулась к плечу Хэтер.

— Мужайтесь, — успела только произнести она, прежде чем Малагез отдернул ее в сторону.

— Одни слова, — заметил Эль-Калаам.

Рита ткнула Хэтер в поясницу дулом автомата.

— Пошевеливайся, — сказала она, — иначе он посадит тебя в парилку, и ты горько пожалеешь об этом.

Серебристый «Мерседес» Дайны плыл в сгущающихся сумерках, точно паря над городскими крышами: внизу под дорогой простирался один из самых больших пригородов Лос-Анджелеса. «Если б я была в Нью-Йорке, — подумала она, — то взмыла бы на лифте со скоростью звука на самый верх „Всемирного торгового центра“, и оттуда бы стала разглядывать почти такие же далекие, как звезды, мерцающие огоньки на западе, тянущиеся от Хадсона в сторону полей Нью-Джерси, а на севере, мимо небоскребов, к вечному облаку дыма над Гарлемом».

Она не могла вернуться в свой пустой дом, где даже уже запах был чужим для нее. Рубенс уехал в Палм-Спрингс по делам, и хотя он приказал Марии впустить Дайну, у нее не имелось ни малейшего желания блуждать по его особняку в одиночестве.

Машинально она свернула на запад и помчалась вдоль освещенных автострад в сторону Лос-Феникса. Наконец она добралась до бульвара Сансет, очутившись в четырех кварталах к востоку от театра Хантингтон-Харфорд. Не думая о том, что делает, она свернула налево, направляясь к Ла-Сиенга, и, очнувшись, обнаружила, что остановилась возле здания студии «Лас-Пальмас Саундкордерс», где репетировали, готовя материал для нового альбома, Крис и его группа.

Моргнув несколько раз, точно желая убедиться, что это не сон, она наконец сообразила, где находится и вышла из машины.

Разумеется, она не могла проникнуть внутрь. Вообще, местонахождение «Хартбитс» всегда держалось под строжайшим секретом, хотя это и не приносило особой пользы. Утечка информации происходила в любом случае, так что меры безопасности оказывались отнюдь не лишними. Здоровенный, мускулистый негр, чья фигура загораживала вход, являлся только первым из нескольких человеческих барьеров, ограждавших группу от любого незваного посетителя. Он не только не пустил ее в студию, но даже отказался передать записку для Криса. Он вообще отрицал, что группа в данный момент находится внутри.

Его бритый череп отсвечивал голубым в лучах гудящих флуоресцентных ламп. Одет он был в ярко-красную рубашку и шоколадного цвета костюм. На бычьей шее болтались серебряная ложка и заточенная с обеих сторон бритва, также из серебра. Он вытянул перед собой ладони, растопырив толстые розовые пальцы, не позволяя Дайне пройти, и не обращая ни малейшего внимания на все ее возмущенные замечания.

Отчаявшись, она уже собралась было убраться восвояси, как вдруг увидела Найджела, промелькнувшего за могучим торсом охранника.

— Эй, Найджел! — завопила она, стараясь выпрыгнуть как можно выше, чтобы ее заметили. Найджел! Это я, Дайна!

Стоявший у дверей негр оттолкнул ее назад.

— Эй, ты, — его голос звучал тихо, но угрожающе. — Ты слышала, что я сказал тебе, мама? Убирайся...

— Погоди, Джерри. — Найджел боком протиснулся мимо охранника. — Так это ты! — он обернулся. — Все в порядке. Она — своя.

Негр пожал плечами и посторонился, однако не сделал ни малейшей попытки извиниться. Взяв Дайну за руку, Найджел повел ее вниз по короткому пролету покрытой ковром лестницы. Уже здесь освещение было гораздо более мягким и спокойным, чем на входе. Окрашенные в пастельные тона стены, расходились дугами в стороны у подножия лестницы.

Найджел остановился возле автомата с прохладительными напитками.

— Давненько не видались. — Он выудил из кармана мелочь и кинул монету в прорезь. — Хочешь кока-колы?

— Нет, спасибо.

— Пришла повидаться с Крисом?

Он повернулся в полоборота к Дайне, разглядывая ее поверх края мягкого бумажного стаканчика. Она стояла молча, наблюдая за тем, как он жадно пьет, сопя и отдуваясь. Вдруг взглянув поверх его плеча, она заметила полуспрятанную в тени фигуру человека, которая в это мгновение слегка выдвинулась вперед. В бледном пятне тусклого желтого света показалось лицо. Черты его были резкими и неровными, но при этом на удивление не несли на себе отпечатка жестокости и свирепости, в отличие от лиц обычных телохранителей. Спокойные серые глаза незнакомца, казалось, смотрели на все вокруг с одним и тем же выражением изучающего отчуждения. В первый момент они показались Дайне ужасно похожими на линзы, и она даже подумала, что если прикоснется пальцем к животу этого человека, то из неулыбающейся прорези рта покажется фотокамера.

Найджел встрепенулся и проследил за ее взглядом.

— Это всего лишь Силка, — тихо сказал он. — Защищает нас от всех. — Он не мог спокойно стоять на месте и все время пританцовывал, точно избавляясь от лишней энергии. Резной амулет из слоновой кости и черного оникса, висевший у него на шее, болтался из стороны в сторону, звонко стукаясь о ключицы.

Дайна перевела взгляд на Найджела.

— Я давно не видела никого из вас. Сам знаешь, у всех нас свои дела...

Он ткнул в нее костлявым пальцем, точно она была пластмассовой куклой.

— Ты становишься звездой, милашка.

— ...зная, что вы здесь записываете альбом, решила...

— Хрен с ним! — Найджел с громким хрустом перемалывал зубами мелкие льдинки. — Уф. — Он заглотнул ледяную кашицу и продолжал. — Мы отправляемся в турне через неделю. Вот где тебе следует посмотреть на нас! — Он стоял, широко расставив ноги, как какой-нибудь легендарный стрелок с дикого запада, положив руки на бедра, будто готовясь выхватить шестизарядные пушки. — На сцене! Вот это да! Супер-турне. Первое за, м-м-м, полтора года. — Он раскачивался взад и вперед, как кобра перед дудкой заклинателя, зачарованный мелодией, слышной ему одному. — Это похоже на войну; каждый концерт — сражение. Ты привык убивать, находиться на передней линии огня, слушая свист пуль и грохот взрывом, дыша пороховым дымом, заменяющим тебе обычный воздух. Ты привык к смраду горелого мяса и крови и живешь с ощущением, что твои руки постоянно стискивают горячий автомат. Это становится способом существования. — Он смял пустой стаканчик и небрежно швырнул его в сторону. Дайна заметила, что Силка не сводит с них глаз. — Затем тебя посылают домой, и знаешь, что происходит? Ты не можешь заснуть, потому что слишком тихо, вот что. Ты лежишь на скомканных простынях с открытыми глазами в ожидании знакомого треска автоматных очередей и визга пуль, проносящихся у тебя над головой. К тому же в доме слишком сильно пахнет уютом, чистотой и покоем! И вот тогда ты начинаешь понимать. Твои руки не находят себе места, вот в чем дело. Они пусты, не чувствуют привычной тяжести оружия и от этого начинают потеть. Ты можешь вытирать их о себя, об одеяло, мыть холодной или горячей водой — все бесполезно...

Вначале увлеченность Найджела войной и насилием чрезвычайно стесняла и беспокоила Дайну, даже несмотря на подробные предупреждения Криса, полученные ею перед первой встречей с клавишником «Хартбитс». Крис сообщил ей, что Найджел имеет одну из самых больших в мире коллекций всевозможных атрибутов Второй мировой войны, а его собрание различных видов оружия достигло чудовищных размеров. Впоследствии, он стал приобретать и вооружения, привезенное из Вьетнама, говоря, что оно куда более хитроумно сделано по сравнению с предшественниками.

Сейчас, когда Найджел ораторствовал перед ней, в его глубоко посаженных глазах горели отблески внутреннего пламени, бушующего у него в душе.

— Что-то вроде этого происходит с нами, когда мы перестаем выступать на сцене. Сидим дома и заплываем жиром. Не знаю, как для этих придурков, но для меня запись альбомов — тоска зеленая. Эти проклятые стены начинают давить на меня, поэтому чем раньше мы покончим со всеми делами здесь, тем лучше для меня. Мне хочется выбраться наружу, понимаешь? Туда, в ночь, где огни, микрофоны и высокая сцена, на вершине которой только мы наедине с огромной толпой, срывающей глотки, приветствуя нас, ждущей, плачущей, рвущейся к сцене, сметая все на своем пути во время исполнения последней вещи на бис, только чтобы прикоснуться к любому из нас...

— В середине концерта я подхожу к самому краю сцены и мне становятся видны два первых ряда. Все, кто там находится, стоят на ногах — все до единого! — машут руками, в которых зажаты розы. Я становлюсь на колени. Они начинают сходить с ума, а я даже через яму, отведенную для фотографов, чувствую этот запах, смешанный запах травы, пива и чего-то еще, что я не могу описать. Даже после стольких лет он все равно безотказно действует на меня. Это — аромат... молодости: страстная жажда, утолить которую мы поднялись туда на сцену. Мы — не Найджел, Крис, Ян и Ролли, а «Хартбитс». И я чувствую аромат секса, такой сильный, что знаю: стоит мне дотронуться до себя, и я кончу. Все эти испарения сливаются в стремительный воздушный поток, обрушивающийся на меня из темноты.

— Я смотрю вниз и вижу море лиц, блестящих в свете прожекторов. И ты знаешь, что мне чудится, я вижу? — Он широко развел руками. — Огромное зеркало, отражающее музыку обратно на сцену, к нам. Эти лица сияют, точно солнце, неземным светом. Все они преображены, полны какой-то особенной красотой, и мне кажется, что я могу, протянув руку, прикоснуться к ним и придать им любую форму, какую пожелаю, точно они из воска.

— Это — самое важное. Не деньги; деньги хороши только для того, чтобы тратить их. Но это — черт побери! — это сила, движущая миром. Мой инструмент превращается в винтовку. Когда я беру переносные клавиши во время исполнения вещи «Грязные торговые черви» и начинаю носиться по сцене, то становлюсь солдатом, рыщущим по джунглям в поисках врага, которому он должен размозжить череп.

Все время, пока Найджел говорил. Дайна внимательно наблюдала за ним. Ей пришло в голову, что его лицо могло бы показаться странным, принадлежи оно не артисту, выступающему на сцене. При ближайшем рассмотрении черты его выглядели утрированными, как у актеров в старых немых фильмах. На нем было слишком много всего, точно два лица оказались по ошибке втиснуты в рамки одного. Оно как будто все состояло из углов, из которых особенно выделялись острые скулы, и несло на себе следы грима, скорее театрального, чем косметического, так что подведенные карандашом глаза придавали Найджелу не женоподобный, а зловещий вид. Это как нельзя более соответствовало имиджу, выбранному им еще на заре карьеры «Хартбитс» и тщательно поддерживаемому впоследствии.

Тексты, написанные им, нередко носили демонический налет, и его увлечение сатанизмом незримой тенью присутствовало в них всякий раз, когда песни «Хартбитс» соприкасались с изнанкой жизни. Злобные, коварные женщины, наркотический кайф, фантасмагорические уличные поединки, в которых лезвия пружинных ножей со свистом рассекали воздух, неизменное подчеркивание и ничем не стесненное проявление агрессивности молодежи — все это составляло суть песен, принесших славу «Хартбитс». Именно эта превосходно отшлифованная темная сторона их музыки больше чем что бы то ни было другое позволяло группе удерживаться на протяжении долгих лет наплаву в море индустрии, печально знаменитой небывалым количеством быстро гаснущих звезд. Никому, даже наиболее радикальным представителям «новой волны», приезжавшим в Штаты из Англии, не приходило в головы презрительно назвать «Хартбитс» «старыми, тоскливыми пердунами» — титул, неизменно присваивающийся другим супергруппам, вышедшим из шестидесятых.

Найджел всегда производил на Дайну впечатление зверя, посаженного в клетку, беспокойного внутри, нетерпеливого, приходящего в подавленное состояние при любых переменах. Он несомненно сумасшедший, думала она, в том смысле, который идеально подходит для артиста.

— Эй, держи-ка вот это. — Он вытащил свернутый полиэтиленовый пакетик, спрятанный внутри толстого ремня. — Мой приятель привез на днях лично. Этот ублюдок уже окончательно свихнулся, но я должен признать, что у него можно раздобыть самое лучшее из того, что есть вокруг. — Он погрузил большой и указательный пальцы внутрь пакетика и пощупал темно-коричневые хлопья. — Готов поспорить, милашка, ты не имеешь ни малейшего представления о том, что это такое. Почки в чистом виде из Кам... — черт ее возьми! — ...боджи. Говорю тебе, этот парень — полоумный. Но мне следует быть осторожней. Он появляется и исчезает. Никто не знает, что может случиться, верно? Попробуй немного. Улетишь в одну секунду, я тебе обещаю.

Однако вместо того, чтобы забить наркотик в трубку, Найджел попытался запихнуть его Дайне в рот. Она отвернулась и выставила перед собой руки, защищаясь.

— Нет, Найджел, не надо. В другой раз. Он пожал плечами, ухмыльнулся, кинул маленький коричневый комочек себе в рот и принялся жевать.

— Ты удивляешь меня иногда, — заметил он, думая при этом однако о чем-то другом.

— Разве это не курят?

Найджел коротко рассмеялся.

— Господи, конечно нет, малышка. Эта дрянь слишком хороша, чтобы переводить ее подобным образом. Ее надо жевать. Только так. Погоди, увидишь. Я ничего не придумываю, ха-ха! — Он бросил еще одну монету в щель автомата и, получив стаканчик кока-колы, принялся сдирать крышку, жуя новую порцию почек.

— Уф, вот это экспресс. Помогает мне справиться со скукой. — Он проглотил то, что было у него во рту, запив кока-колой, и убрал пакетик с почками назад. — Крис внутри, возится с компьютером. Я всегда ухожу в такие минуты. Боже, он относится к записи альбомов так серьезно. В шестьдесят четвертом мы прекрасно обходились двумя дорожками вместо нынешних шестидесяти четырех. Черт побери! На кой хрен они нам сдались? Записывать Берлинскую филармонию? Мы рок-группа, а не сборище авангардистов-педерастов. Мы уже прошли раз через все это дерьмо в шестьдесят восьмом, кому это, спрашивается, нужно? Тогда мы не отставали от «Сержанта Пеппера» и остального — Крис и Леннон были большими друзьями в то время и все такое. Но с тех пор прошло бог знает сколько лет. Это не наша музыка, не рок-н-ролл. Мы должны делать свое дело и играть то, отчего у слушателей сносит крыши. Музыка улиц. Баррикад, ощетинившихя пулеметами. Наше место — трущобы и помойки, а не университеты. Там блестят глаза; в ушах стоит непрекращающийся гул. Там царит рок-н-ролл, вот что. Что такое жизнь, вообще, если не помойка?

Звук открывшейся двери в студию заставил его замолчать. Им ударил в уши грохот музыки, внезапно сменившийся тишиной и шелестом перематываемой ленты. Дайна услышала голос Криса, произнесшего одно слово:

«Здесь», и музыка заиграла с того же самого места. В тот же миг дверь в студии захлопнулась.

— Привет, Тай, — сказал Найджел и улыбнулся.

Он обращался к женщине, стоявшей спиной к закрытой двери и внимательно смотревшей на них. Она была среднего роста и почти такая же узкая в бедрах, как и Найджел. Стояла она подбоченившись, выставив ногу вперед, приняв позу, которая у любой другой женщины выглядела бы как явно непристойная. Однако от фигуры Тай веяло лишь каким-то холодом и мраком.

Тай обладала внешностью падшего ангела: треугольное лицо, большой европейский рот, чуть выдающиеся вперед скулы и тонкий, как лезвие ножа, нос.

Восхитительно — это словно несомненно пришло бы в голову каждому при первом же взгляде на внешность Тай, если бы не ее глаза. Похожие на две черные бусинки они совершенно не подходили к этому лицу и портили все впечатление.

Ее одежда состояла из короткого топа, плотно облегавшего грудь, похотливо выпяченную вперед и вверх, и черной юбки из грубого шелка с глубокими разрезами по бокам.

Все звали ее Тай, но настоящее ее имя было Таис. Она приблизилась к Найджелу и Дайне; взгляд ее страстных холодных глаз был неотрывно прикован к гостье.

— Меня удивило, что ты так долго отсутствуешь, дорогой. — Тай даже не посмотрела в сторону Найджела, хотя слова относились, разумеется, к нему.

— Ты ведь помнишь Дайну? — отозвался тот. — Подруга Криса и Мэгги.

— Как я могла забыть ее? — чувственные губы Тай скривились, изобразив подобие улыбки, исчезнувшей так и не достигнув глаз. — Зачем она пришла? Ты знаешь, что мы никогда не позволяем...

— Перестань. Ну же. — Он просунул руку подмышку Тай, так что его ладонь оказалась прижатой сбоку к ее груди. — Дайна — друг, это совсем другое дело. Приехала сюда бог знает откуда, а? — Он подмигнул Дайне. — Вкалывала в поте лица весь день и заглянула к нам немного поразвлечься. Ну же. Ну. — Он слегка пританцовывал на месте, не выпуская руки Тай.

— Я иду в женскую гримерную, — произнесла та медленным тоном. Наконец она перевела взгляд полный злобы с Дайны на Найджела. — Ты — со мной? — она говорила глубоким хриплым голосом. Даже если бы Дайна не знала, что Тай в прошлом играла на сцене какого-то театра в Европе, то все равно догадалась бы без всякого труда.

Найджел улыбнулся в ответ.

— Да. Конечно. Всегда готов. — С усилием вырвавшись из плена черных глаз-бусинок, он повернулся к Дайне. — Ты можешь зайти внутрь, если хочешь. Крис и остальные ребята будут рады увидеть тебя. Ха! Ролли где-то в недрах своей установки прячет твою фотографию. Верно, Тай? Ха-ха! — Тай молча потянула его, и они исчезли, не спеша свернув в коридор, похожий на тупик.

Внутри студни стены были наискось обиты лакированными рейками из светлого дерева, между которыми находились бледно-голубые акустические панели трапециевидной формы.

Дайна стояла тремя ступеньками ниже контрольной комнаты и, оставаясь незамеченной, могла разглядеть гигантский пульт с немыслимым количеством индикаторов, выключателей и ручек регулировки громкости, тембра и еще бог знает чего, плюс входные и выходные клеммы для шестидесяти четырех каналов. Работа пульта контролировалась компьютером.

За двойной стеклянной перегородкой находилось само помещение студии, заполненное массивными усилителями и динамиками с горящими рубиновыми глазками-индикаторами, различными инструментами, многочисленными переплетающимися толстыми шнурами и микрофонами. В одном углу располагалась кабинка со стеклом для записи вокала. У дальней стены стоял концертный рояль, закрытый сверху и с боков мягким чехлом цвета хаки. Двое худых техников, стоя на коленях на полу, возились с выходом одного из шнуров, заканчивая приготовления к записи последних инструментальных партий на альбоме.

Дайна по-прежнему не выходила из тени у входной двери, размышляя о Найджеле.

— Я всерьез боюсь его, — поделилась она своими впечатлениями с Мэгги после первой встречи с ним.

— Не валяй дурака, — Мэгги ободряюще улыбнулась. — Это всего лишь поза. Правда, весьма успешная, должна признать, но не более того. Он просто помешался на Тай. Мне кажется, он почерпнул у нее демонический бред, налет сенсационности. Я уверена, что именно с этим связаны все его похождения с другими женщинами. Она создает хорошую копию...

— Ее грудей должно быть больше чем достаточно, — насмешливо перебила подругу Дайна.

— О нет, только не для него. Найджел испытывает потребность двадцать четыре часа в сутки. Конечно, Тай не упускает шанс удовлетворить ее, как только он оказывается способным к этому. — Мэгги пожала плечами. — Однако неужели ты думаешь, что он способен сделать серьезную гадость? Они с Крисом знают друг друга всю жизнь.

— Привет, Дайна, как дела? — из двери, ведущей в студийную комнату, появился Ролли. Он улыбнулся девушке и, поднявшись по ступенькам, крепко и страстно, хотя и неуклюже обнял ее. На нем были драные джинсы и бело-голубая спортивная куртка поклонника «Доджерс». Когда он был в городе, то обязательно ходил на их каждый домашний матч, наблюдая за игрой, как правило, с открытой трибуны.

Ролли пошел дальше к Крису, который вместе с Пэтом, звукоинженером группы, составлял программу на компьютере для окончательного микширования. Затем он вернулся в студийную комнату и, осторожно переступая через кабели, словно это были ядовитые змеи, подошел к своей установке. Усевшись за нее, он принялся тщательно проверять звучание каждого барабана и тарелки, легонько постукивая по ним одной палочкой, внося какие-то изменения, когда ему что-то не нравилось.

Контрольная комната располагалась на двух уровнях. Нижний ограничивался с одной стороны передней панелью пульта, вдоль которой стояли удобная кушетка и маленький столик. Дайна зашла туда и села. Лампы, расположенные в углублениях потолка, отделанного темно-коричневым звукоизоляционным материалом, светили тускло. До нее донеслось резкое шипение перематываемой ленты, в которое вплетались обрывки аккордов, звучавших наоборот, походившие на звуки речи ребенка, бормочущего что-то себе под нос. Шипение прекратилось, и опустившаяся на несколько мгновений гробовая тишина вдруг взорвалась ревом музыки, таким громким, что Дайна подпрыгнула от неожиданности. Огромные колонки — в точности такие же, как в доме Криса — висели с обеих сторон у нее над головой. Потом она расслышала голос Криса, сказавшего: «Порядок».

Вновь наступило молчание. Затем скрипнуло кресло.

— Мне надо в туалет, а заодно и размять ноги. — Это говорил Пэт. — Скоро вернусь. — Дверь в холл с тихим шорохом закрылась за ним.

Дайна перевернулась на кушетке и встала на колени. Верхняя часть ее лица показалась над пультом.

— Привет, это ты?

— Мэгги здесь? Крис покачал головой.

— Она сказала, что ждет звонка. Может быть удастся получить роль.

— Отлично. — Она собралась было рассказать Крису о подозрениях Мэгги насчет них, но тут же передумала. «Чтоб ей провалиться, — выругалась Дайна про себя, — за такие мысли. Когда-нибудь она перестает верить чему бы то ни было вообще».

Крис кивнул головой.

— Может мне хоть теперь удастся вздохнуть посвободней. Боже, если так будет продолжаться и дальше, я скоро свихнусь.

— Она просто беспокоится.

— Да. — Крис вытряхнул сигарету из пачки и хорошо отработанным жестом щелкнул зажигалкой. — А разве когда-нибудь бывает иначе? — На его лице появилось свирепое выражение, когда он перегнулся через пульт к Дайне. — Надо верить во что-то, чтобы добиться чего-то в жизни. — Он яростно стиснул кулак. — Надо верить в себя, потому что вокруг полно людей, готовых тебе всадить нож между лопаток в любую секунду. Им доставит массу удовольствия облить тебя грязью. — Он был совсем близко от Дайны, и его взгляд блуждал по ее лицу, точно в поисках чего-то. Внезапно его настроение изменилось, и он, засмеявшись, откинулся назад в кресле. — Вот почему мы так хорошо понимаем друг друга, ты и я. Верно?

Дайна кивнула.

— Это одна из причин.

— Ты не видишь во мне пугала и не пытаешься ухватиться за хвост кометы. — Он опять рассмеялся. — Нет, черт возьми! Ты сама — комета. — Крис затушил едва начатую сигарету и извлек откуда-то маленькую металлическую коробочку. — Не желаешь покурить вот это?

Она покачала головой.

— Снаружи я встретила Найджела. Он хотел угостить меня какой-то сумасшедшей травой.

— Хм. Он что-то сегодня не в духе. Должно быть полнолуние. — Крис втянул ноздрями маленькую щепотку кокаина.

— Почему бы тебе не перейти на алкоголь. Это куда более здоровая привычка, — заметила Дайна, наблюдая за ним.

— Ха. — Крис зажал нос и затем провел пальцами с остатками белого порошка вдоль десен. — Пьянство — чисто проловское[12] пристрастие. Моего старика упрятали из-за него за решетку как-то раз. Он был настоящим алкашом, пока не удрал в море. Только это его и спасло.

— Море?

— Нет. Разлука с моей мамашей. — Его слова были полны горечи. Он невесело усмехнулся, а потом некоторое время молча глядел на нее. — Ты действительно не хочешь попробовать? Нет. Ну что за умница.

— Должна думать о своем имидже, — она рассмеялась.

— И я тоже, — заявил он, беря новую щепотку порошка. — Да здравствует имидж! — Он с силой втянул носом воздух, и кокаин исчез где-то в глубине его гортани. Крис убрал коробочку и вытер нос. — Ладно, хорошо, что ты не притронулась к тому, что предлагал тебе Найджел, а то б уже сейчас лыка не вязала.

— Я все еще немного опасаюсь его, — заметила она, — хотя прошло так много времени, с тех пор как мы познакомились.

— Кого, Найджела? Он просто маленький мальчик, пытающийся обратить на себя внимание повзрослевшего мира.

— Я как раз и говорю об этом. Он так любит оружие!

— А, вот ты о чем. Видишь ли, надо знать его так долго, как знаю его я, чтобы понять это. Для него не имеет значение все, что быстро проходит и исчезает. Но оружие — дело другое. Он может держать его в руках, ощущая его вес и мощь. И власть. Он дергает за курок и убивает животных. Он может пощупать рукой остывающую шкуру. Тогда он знает, что что-то может.

Дайна поежилась.

— Это отвратительно.

— Почему? — Он сделал вид, что прицеливается и нажимает курок. — Бах! Бах! Он не убивает людей.

— Иногда у меня создается впечатление, что он был бы не прочь, если б мог.

— О, ну в этом весь Найджел. Он всегда больше всех в группе был озабочен созданием имиджа. — Он кивнул. — Уж я-то знаю, о чем говорю: мы вместе росли на улицах Манчестера. — Он прикурил сигарету, затянулся один раз и забыл про нее. — Такое случается с детьми, не видевшими в глаза своих отцов, незнающими, что их ждет вечером по возвращении домой, чьи матери не могут наскрести денег на квартплату.

Крис еще раз затянулся, выпустив окурок из желтых мозолистых пальцев, и продолжал.

— Когда-то давно мы жили вместе в одном доме, хватаясь за каждую предоставлявшуюся возможность выступить на сцене. Из грязного подвала здания вечно несло старым картоном и мочой, да так, что мне приходилось зажимать нос прищепкой для белья, чтобы заснуть.

— Однажды я позвонил домой маме — у нас не было телефона, и мы постоянно отмораживали яйца, стоя у автомата на углу квартала зимними вечерами, — и она сказала мне: «Сынок, твой отец вернулся. Просто заскочил, чтобы навестить нас. Он хочет повидаться с тобой и привез тебе рождественский подарок».

— Я побледнел как мертвец, поднялся в нашу квартиру и, даже не услышав вопрос Найджела: «Что случилось, старик?», вновь вышел, направляясь к матери.

— Я подождал на улице, пока эта скотина не выйдет из дома, и тогда молча врезал ему так, что сломал нос. Кровь начала хлестать из него, как из резанной свиньи. Зубы посыпались изо рта один за другим. Потом я еще пару раз изо всех сил пнул его ногой пониже живота. Найджелу с трудом удалось оттащить меня от него.

— В общем, представь себе такую картину. Мой папаша валяется на тротуаре, словно куча тряпок, весь в крови, с выбитыми зубами и все такое и стонет. Я, трясущийся от ярости, пытаюсь вырваться из рук Найджела, как вдруг он оттаскивает меня в сторону и вытаскивает пистолет — немецкий «парабеллум» — и целится в голову отца. Я едва успел схватить его за руку, прежде чем он нажал на курок. Бах!

— Осколки щебенки брызнули нам в лицо, и я сказал Найджелу: «Ты окончательно спятил? Ты ведь мог прикончить его». Он ответил мне: «Ну и что? Посмотри, что он сделал с тобой и твоей матерью!»

— Это было только оправдание. Боже, ему до смерти хотелось попробовать, но я понял в чем дело. — Крис взглянул на Дайну. — У него была более чем уважительная причина, по крайней мере я так считаю. Отец Найджела бросил его мать, не оставив ей ни пенни, и той пришлось работать всю жизнь, чтобы прокормить семью.

— Что же случилось с твоим отцом?

— Это довольно смешная история. Он признал мою правоту и убрался прочь, так что я никогда больше его не видел. Однако через пару недель мать как-то в разговоре сказала мне: «Я слышала, что возле нашего дома была драка. Это ты дрался с отцом?» «Он рассказал тебе?» — поинтересовался я. «Да нет, сынок, он не обмолвился ни словечком. Миссис Фэйтфул видела вас». Тогда я подумал про себя: вот это да! Старый пьянчуга не сказал ей ни слова. От этого известия у меня на душе даже как-то потеплело.

— А мать продолжала говорить: «Сынок, я думаю пришла пора узнать тебе все о твоем отце». Она рассказала мне, что он был моряк. Море звало его. Что ей было делать? Стоять у него на пути, мешая заниматься единственным ремеслом, которое он знал и которым мог зарабатывать себе на жизнь? На это она была неспособна, поверь мне. Однако, она сказала мне, что каждый месяц получает от него денежный перевод. Конечно, она не стала говорить ничего о его пьянстве — мне пришлось самому узнавать правду об этом.

— Ему было суждено утонуть в семьдесят семь лет неподалеку от мыса Доброй Надежды. Мать показывала мне письмо, написанное капитаном его корабля. Однажды в разгаре сильного шторма он спустился за борт в шлюпке, пытаясь спасти двух членов экипажа, но тут же сам исчез в волнах, «точно море похитило его», — как поэтично высказался в письме капитан. — Крис фыркнул. — Прямо-таки героем стал. — Он откинул голову и закрыл глаза. Некоторое время он сидел, не двигаясь, дыша ровно и глубоко, словно заснул, но затем нажал на маленький рычажок на пульте, и музыка вновь грянула из огромных колонок.

Дайна опустилась на кушетку и потеряла его из виду. Обхватив голову руками, она зажмурилась, чувствуя, как волны музыки ударяются о ее веки, будто лучи яркого света.

Точно издалека до нее донесся звук открывшейся двери. Кто-то вошел в комнату, и музыка стихла, сменившись шуршанием ленты.

— А, Крис, вот ты где.

Судя по голосу, это был не Пэт: тот как истинный южанин растягивал слова. Вошедший же глотал согласные и неясно произносил гласные звуки, что напоминало Дайне манеру говорить, типичную для жителей окрестностей Лос-Анджелеса.

— Могу ли я узнать, что здесь творится? — продолжал незнакомый Дайне человек. — Каждый день между вами, ленивыми негодяями, происходит новая ссора, которую мне приходится улаживать. — Раздалось щелканье зажигалки. — Крис, мне очень не хотелось бы повторяться, но видимо без этого не обойдешься. Если альбом не будет завершен через неделю, то мы отправимся в турне, не имея на руках ничего нового. Ты знаешь, что это означает? Даже без какого-нибудь завалящегося сингла...

— Иди ты куда подальше, Бенно. В конечном счете, это не будет иметь никакого значения.

— Вот тут ты как раз ошибаешься, дружище. Послушай, почему бы вам не заняться музыкой, а бизнес предоставить мне, а?

— В том-то и загвоздка, дружище. Музыки уже нет, остался один бизнес.

— О, Крис, ты просто убиваешь меня. Без правильного ведения дела группа уже разорилась бы. Вы спускаете деньги, прежде, чем заработаете их. Один бог знает, сколько всасывает твой ненасытный нос.

— Убирайся к черту! Я вовсе не трачу так много.

— Говорю тебе, Крис, альбом надо закончить.

— Разве ты не видишь, что он целиком висит на мне? Никто из них не готов к нему, разуй глаза. От меня ждут, что все будет сделано, в то время как Найджел палец о палец не ударяет, а Ян даже не хочет слушать мои новые вещи.

— Послушай, Крис...

— Нет, черт возьми, это ты, козел, послушай меня! Мне осточертело тащить группу на своем горбу. Мне надоело выполнять чужие обязанности. Зачем им беспокоиться? Они прекрасно знают, что все будет в порядке и без них.

— Что ты хочешь сказать?

— Я не желаю больше барахтаться в этом дерьме и хочу уйти из группы.

— Понятно.

— quot;Понятноquot;? Что значит «понятно»?

— Я впервые слышу от тебя об этом. Что же мне еще сказать?

— Перестань. Я вижу тебя насквозь...

— Ты не можешь покинуть группу, Крис. У тебя есть определенные обязанности.

— Только не надо напоминать мне о моих возможностях, дружище!

— Я говорил о всех ребятах...

— Ты — тяжелый случай, Бенно. Просто поразительно. Тебе ведь глубоко наплевать на ребят, не так ли? Ну да. Тебя волнуют только доходы.

— Крис, «Хартбитс» сопутствовал успех в течение, м-м, семнадцати лет отнюдь не случайно. Даже ты должен признать это.

— Допустим.

— Все дело в музыке. Ребята живут ею. Ты стал отходить от того, гм, к чему все привыкли, и это приносит одни неприятности всем нам. Господи, я думаю не о себе. Мы превратились в проклятую индустрию. Судьбы многих людей зависят от успеха или неудачи очередного альбома. И вот я послушал несколько твоих собственных новых вещей, которые...

— Теперь мы, наконец, добрались до самого туманного вопроса, не так ли, дружище?

— Пэт ставил мне черновые записи...

— Моих песен...

— Я имею право услышать их. Ты забыл, черт возьми, кто я такой?

— Как я мог, Бенно.

— Так-то лучше.

— Музыка — это не твоего ума дело...

— Мое, когда мне кажется, что она может повлиять на...

— Кто тебе сказал, что ты — господь бог, чтобы судить?

— Вы — обнаглевшие негодяи, полагаете, что обладаете монополией на божественный престол или как? Определенные решения должны быть приняты. Затем-то я и пришел сюда.

— Да, и что касается музыки...

— Решения, касающиеся продолжения карьеры.

— Послушай, ты, ублюдок...

— И одно такое решение уже принято...

В контрольной комнате воцарилось молчание, и воздух вдруг стал густым и удушливым. Сердце Дайны тревожно забилось, словно птица, попавшая в силок.

— Что ты имеешь в виду, черт побери?

— То, о чем я только что говорил. Группа не позволит тебе порвать контракт.

— Группа?

— Видишь ли, по этому вопросу прошло голосование.

— Без меня? По чьей инициативе?

— Найджела и... моей. Это было необходимо. Надо было прояснить...

— Убирайся ко всем чертям, козел. Ты вызываешь у меня отвращение.

— Это ничего не решит.

— Прочь, Бенно. Сейчас же. Или через минуту тебе придется ползти на брюхе...

— Когда ты останешься, то поймешь...

— С этого момента тебе не удастся извлечь из меня никакой музыки.

— Крис...

— Ни единой ноты! Ни единой, пока я не обрету свободу.

— Существуют законные способы, но я не хотел бы прибегать к их помощи сейчас. Когда ты...

— Знаешь что, Бенно? Я внезапно неважно себя почувствовал, понимаешь? Возможно, что-то серьезное, вроде вирусного гепатита. Так что, по крайней мере, в течение шести месяцев на меня рассчитывать не приходится.

— Я могу позвать врача, чтобы...

— Альбом, Бенно, новый сингл и проклятое турне — все коту под хвост. И привет!

Вновь наступила тишина, в которой зазвучал голос Бенно, удивительно ровный и спокойный.

— Я даже на мгновение не допускаю, что ты говоришь серьезно, Крис. Стоит турне начаться — первый концерт в Сан-Франциско на следующей неделе — и твое настроение совершенно изменится.

— Ты просто не слушаешь меня. Я сыт по горло всей вашей компанией и не желаю иметь с ней больше ничего общего.

— Ты совершаешь серьезную ошибку, Крис.

— Господи, ты заговорил, как армия твоих придурков адвокатов. Исчезни. Просто исчезни.

— Ладно, поговорим через пару дней.

Дайна услышала, как за спиной Бенно захлопнулась дверь, и в ту же секунду задыхающимся от ярости голосом Крис прорычал:

— Чтоб им всем провалиться!

Она села на кушетке в позе человека, выскакивающего из игрушечной детской шкатулки и, вывернув шею, попыталась заглянуть на пульт.

— Ты еще здесь? — Обойдя вдоль стены, Крис очутился перед Дайной. — Да, — он усмехнулся. — Единственная из всех. Я был уверен, что ты уже испарилась. — Он почесал кончик носа. — Что за ублюдок этот наш менеджер! — Вдруг из его горла вырвались лающие звуки, изображавшие смех. Потом он пожал плечами. — Черт побери. Сегодня вечером я не в состоянии сделать что-либо по этому поводу. Как насчет того, чтобы смыться отсюда, только живо.

Крис привез ее в «Дансерз» — клуб, расположенный неподалеку от Родео-драйв, в который был открыт вход только для его членов. Внутри он походил на дворец с зеркальными комнатами. Главная из них имела круглую форму и была опоясана вдоль стен стойкой бара. Сквозь прозрачный пол комнаты открывался вид сверху на заросли тропических растений, поэтому каждый взгляд под ноги вызывал ощущение потери ориентации. Стены, выкрашенные черной блестящей эмалью, были покрыты электрическим мхом бесчисленных переплетавшихся нитей цветных огоньков, двигавшихся бесконечными волнами по кругу. Каждый час, словно напоминая посетителям о времени, на танцевавших в середине площадки проливался сверкающий дождь из «звездной пыли», источник которой прятался где-то наверху.

Крис и Дайна пробивались сквозь толпу, погружаясь все глубже и глубже в атмосферу, полную запаха пота, неистового движения и оглушающей какофонии музыки.

Они не обращали ни малейшего внимания на устремленные на них взгляды, на загорелые и раскрашенные лица с вытаращенными глазами, сновавшие вокруг точно мелкие рыбки возле акулы, на темные губы, прижатые к розовым ушам партнеров, так что те могли услышать слова за грохотом.

Вскоре откуда-то появились фотокамеры, а после нескольких поспешно сделанных секретных звонков, прибыла группа своеобразных прилипал. Они словно существовали только для того, чтобы быть рядом со звездами, тереться об их бока, подражать, взирать всегда полными обожания глазами, купаться в их ауре, жадно поглощать исходящее от кумиров волшебное излучение, подобно современным вампирам, питающимся духовной энергией, вместо крови.

Крис вертел Дайну вокруг себя, положив руки на ее бедра. Пот градом катился с их лиц, струйками стекая на пол, под которым кроны карликовых пальм раскачивались из стороны в сторону, словно тоже не могли устоять перед бешено пульсирующим ритмом.

Майка Криса потемнела от пота; блузка прилипла к телу Дайны, но они продолжали танцевать, безразличные к фотовспышкам, то и дело загоравшимся вокруг, и шуму, подобному неумолкающим ни на секунду раскатам грома. Они сами не заметили, как музыка в их ушах превратилась в ритмичный гул. Наконец, их перегруженный слух перестал воспринимать что-либо, а они все не останавливались, двигаясь в такт пульсации ударных, беззвучно отдававшейся в подошвах мощными толчками.

В какой-то момент они вдруг очутились у стойки бара, где Крис заказал две невероятных размеров порции джина с тоником. Впрочем, большую часть содержимого стаканов они вылили друг другу на голову. Они весело смеялись, отфыркиваясь, жадно поглощая остатки джина, не чувствуя его вкуса. Крис запрокинул голову назад, и Дайна с интересом наблюдала за тем, как перекатывается под кожей его кадык, пока Крис, вытряхнув ледяные кубики из стакана, не бросил их ей за блузку.

Дайна подпрыгнула, точно ужаленная, громко завизжав, однако за грохотом динамиков этого никто не услыхал. В тот же миг Крис вновь увлек ее за собой на площадку, которой уже не было видно за сомкнувшимися вокруг них плотным кольцом любопытных, завороженно наблюдавших за ними, слегка переминаясь на месте в такт музыки, подергивая бедрами и мелко тряся грудью.

У Дайны от всего происходящего кружилась голова: ей казалось, что сгустки живой энергии отовсюду проникали в ее тело через глаза, уши, нос. Она не заметила, как хрупкая скорлупа, внутри которой пряталось ее сознание, разлетелась на части под воздействием мощных сил, скрывавшихся в ней. В результате Дайна включилась в невидимую, но осязаемую энергетическую цепь высокого напряжения, и теперь ток, пробегавший по ее телу, вызывал у нее дрожь.

Сознание, освободившееся от оков времени и пространства, влекло ее то в темную комнату на три этажа под землей, похожую на выгребную яму, охраняемую бетонными псами, то на булыжную мостовую, к сетчатым ограждениям, поставленным вокруг гор разбитого кирпича, кострам, разведенным в урнах, и теням, мечущимся на закопченных стенах.

Она без конца повторяла про себя:

— Я жива, я жива, я жива!

Крис, вдруг появившийся откуда-то, обнял и поцеловал Дайну, потянул ее назад в кружащийся водоворот толпы. Тропический лес у них под ногами почтительно склонил кроны, приветствуя их возвращение. Музыка гремела вокруг, поддерживая в них жизнь и движение: это походило на безостановочное путешествие длиной в целую ночь, словно они пытались вырваться из Лос-Анджелеса, не покидая при этом его пределов.

Просто еще одна иллюзия, которая растворилась бесследно в первых лучах восходящего солнца, как будто ее вовсе и не было.

На Олд Малибу-роуд было так тихо и пустынно, что они ясно слышали мягкий шелест морских волн по левую сторону от дороги. Дайна затормозила перед поворотом и припарковала машину на обочине.

Крис спал, привалившись к дверце. Она нежно встряхнула его за плечо, и он приоткрыл глаза.

— А?

— Мы вернулись домой.

— Домой?

Дайна вылезла и, обойдя машину, открыла дверцу с его стороны.

— Да, домой. К Мэгги.

— Мэгги. Ну да. — Он принялся растирать веки. — Я видел сон. — Дайне пришлось наклониться, чтобы помочь ему выбраться наружу. — Это было в Суссексе. — Он обращался скорее к самому себе. — Давненько я там не бывал.

Он грузно навалился на Дайну.

— Крис, мне надо ехать на работу.

— Мне приснился Ион; он помахал мне рукой, стоя на пороге кухни. Он просто поднял руку и махал ей долго, точно звал меня к себе. Странно.

Она стала медленно и осторожно вести его к входной двери.

— Что тут странного?

Его голова мотнулась, и он чуть было не упал, споткнувшись, когда они ступили на песок. Искоса посмотрев на Дайну, он глухо сказал: «Ион мертв».

Она кивнула, помогая ему взойти по ступенькам. Это потребовало немало усилий и терпения.

— Ион умер давным-давно, — Дайна сказала это тоном матери, старающейся утешить плачущего ребенка.

Крис кивнул в ответ и, оторвавшись от нее на маленькой веранде перед входом в дом, вцепился в деревянные перила. Покачнувшись, он едва не упал на большой горшок с каким-то растением. Вся краска сбежала с его лица, а нижняя челюсть безвольно отвалилась. На мгновение Дайне стало страшно, когда она представила, что он может натворить в таком состоянии. Однако затем ему удалось взять себя в руки и, повернувшись к ней, он оперся спиной о перила крыльца.

— Давным-давно, — повторил он хриплым голосом вслед за Дайной, странным потусторонним эхом отзываясь на ее слова. — Я был там.

«Пожалуй, вполне достаточно», — решила она про себя. Приблизившись к Крису, она взяла его под локоть и подвела к двери.

— Я знаю, — сказала она сочувственно.

— Ты ничего не знаешь.

Она умудрилась дотянуться левой рукой до дверной ручки и попыталась повернуть ее. Та не поддалась, и Дайна, подумав вначале, что дверь заперта, вдруг сообразила, что крутит ручку не в ту сторону. Через мгновение дверь распахнулась.

Крис уже пребывал в таком состоянии, что Дайне пришлось чуть ли не втаскивать его в прихожую.

— Мэгги? — позвала она.

Все огни в доме горели, и Дайна прищурилась от нестерпимо яркого света. Она была слишком поглощена возней с Крисом, чтобы обратить внимание на странную иллюминацию, пока находилась снаружи.

Они добрались до гостиной, и Дайна застыла как вкопанная, не в силах пошевельнуться. Крис, чья голова моталась у ее плеча, встрепенулся и заморгал.

— Боже! — выдохнула Дайна.

— Что, черт возьми, здесь произошло?

В комнате царил страшный разгром. Длинная обтянутая кожей софа была опрокинута набок, а на подушках и задней стенке виднелось множество порезов, таких длинных, словно они были сделаны мачете. Восточный ковер казалось побывал в пасти бешеной собаки. Книжные полки стояли пустые, и повсюду белели страницы, яростно вырванные из книг. Толстый том «Лорда Джима» Джозефа Конрада валялся на полу со сломанным переплетом. Рядом лежала книга о гадании по картам с начисто оторванной обложкой.

Громадная стереосистема была вся разворочана на части: металлические детали искорежены, а пластик и стекло разбиты вдребезги. От гигантских колонок остались одни пустые скелеты коробок, внутри которых жалко болтались оборванные провода. По крайней мере, это можно было с уверенностью сказать о той, что располагалась ближе к входу в гостиную. Другая была повернута передней частью в сторону столовой.

— Мэгги! — еще раз крикнула Дайна, направляясь туда. Ее взгляд упал на расколотую крышку столика из дымчатого стекла, всю покрытую паутиной трещин. Дайна перешагнула через изодранные в клочья страницы биографии Сервантеса и в тот же миг увидела, что находилось внутри выпотрошенной коробки дальней колонки.

Некогда это являлось мыслящим и чувствующим человеком. Однако Дайне пришлось убеждать себя поверить этому, так как то, что открылось ее глазам очень отдаленно походило, на человеческое тело.

Лицо представляло собой примерно такое же зрелище, как крышка столика. Оно было лишь на четверть прикрыто свесившимися вниз волосами. Куски голого покрасневшего черепа виднелись на месте вырванных с дикой свирепостью прядей. Обе ноги и, по-видимому, одно плечо были сломаны, когда труп запихивали внутрь колонки. В некоторых местах из-под искромсанной и истерзанной плоти проглядывали белые и розовые кости. Все вокруг было залито кровью, уже начавшей подсыхать в тех местах, где она не скапливалась в лужи.

Дайна вскрикнула, но тут же зажала рот побелевшими костяшками пальцев. Она укусила себя за руку, но не почувствовала боли и изо всех сил вонзила ногти в ладони.

— Дайна, что это? — Крис очутился рядом с ней, и она так отчетливо ощутила тепло его тела, словно в комнате царил вечный холод космического пространства. Она почувствовала угрожающие позывы в желудке и закашлялась. Во рту у нее появился кислый привкус и ее начало тошнить. «О, боже! О, боже!» — мысленно повторяла она. Казалось, отвратительная, чудовищная картина, представшая перед ней, вытеснила все остальное из ее сознания. Ужас тихо, по-кошачьи закрадывался ей в душу, и она чувствовала себя так, будто часть ее жизненной энергии вдруг испарилась, исчезла в никуда.

О, боже! О, боже! Это восклицание прыгало внутри ее черепа, отскакивая от стенок, словно резиновый мячик. Дайна была не только не в состоянии перестать твердить его, но даже понять, что оно означает, словно перестав думать на родном языке.

Крис изо всех сил вцепился в ее плечи.

— А-а-а! — закричал он. — Мэгги!

Разумеется, Дайна поняла все сама. Именно поэтому бессмысленное восклицание засело у нее в голове. Однако она не могла перевести знание на язык мыслей, пока Крис не сделал этого за нее. Теперь же сознание происшедшего целиком овладело ее рассудком. Подобное ужасному незваному гостю, чудовищному носителю чумы, забредшему в дом, чтобы зарезать всех его обитателей, оно безжалостно впивалось в мозги Дайны стальными когтями и клювом, несмотря на отчаянные попытки сопротивляться ему, и разрывало на части грудь, выставляя обнаженное сердце под удары пронзительного ветра.

Она опустилась на колени перед колонкой и начала всхлипывать. Она пыталась отвернуться, закрыть глаза, но все тщетно. Точно пригвожденная к месту, она смотрела прямо перед собой и плакала, а рядом беспомощно стоял Крис, оглашавший мучительным ревом занимающееся утро, принесшее на своих крыльях ужас, боль и ненависть им обоим.