"Ласковые имена" - читать интересную книгу автора (Макмертри Ларри)

ГЛАВА VIII

Вернону часто приходилось слышать, что душа человека – это тайна; но истина, заключенная в данном утверждении, открылась ему только в этот полдень, когда Аврора впервые взглянула на него серьезно. Те человеческие души, с которыми он сталкивался в нефтяном бизнесе, были нисколько не таинственными, в этом он был уверен. Его подчиненные и конкуренты могли иногда довести его до бешенства, но ни один из них не беспокоил его так всерьез, как он начал беспокоиться, когда из отъезжающего «линкольна» бросил взгляд на Аврору, стоявшую на лужайке. То, что она не уходила, предполагало, что, по ее мнению, вечер не кончился; в таком случае она могла истолковать его отъезд как знак незаинтересованности. С этой ужасной мыслью невозможно было прожить целую ночь, и Вернон вскоре ощутил это. Проехав пятнадцать-двадцать кварталов, он повернул машину и устремился к улице Авроры, чтобы посмотреть, стоит ли она еще на лужайке. Ее там не было, и ему ничего не оставалось, разве что вновь повернуть и поехать в свой гараж.

Он не сказал Авроре, что среди его предприятий есть гараж в центре Хьюстона – новейший, самый высокий, самый лучший во всем городе – двадцатичетырехэтажный, оснащенный не только подъемниками, но и сверхбыстрыми автомобильными лифтами, сделанными в Германии. Гараж был рассчитан на несколько тысяч машин, часто в нем столько и собиралось, но когда Вернон приехал туда, переполненный новыми для себя волнениями, тот был почти пуст.

Поднявшись на самый верх, на двадцать четвертый этаж, то есть практически на крышу, он поставил свой «линкольн» в специальную нишу в западной стене, которую оставил для себя. Стена была достаточно высока, чтобы случайно через нее не переехать, но и довольно низка, чтобы, не выходя из машины, обозревать город.

По ночам никому, кроме него, не позволялось парковаться на крыше. Там он спал, более того, там был его дом, единственное приобретение, которое радовало его и от которого он никогда не уставал. Гараж был построен всего три года назад. Как-то раз, совершенно случайно, он заехал на крышу, чтобы взглянуть на город. С тех пор это стало его любимым местом. Осенью бывали такие прозрачные ночи, что оттуда можно было увидеть Галвестон, правда не часто. Поставив свой «линкольн», он всегда выходил, чтобы обойти вокруг и оглядеться. На востоке поднимались странные розовые и оранжевые зарева, там, вдоль канала, тянулись ряды очистных сооружений, и эти зарева никогда не тускнели.

С этой точки он видел все дороги, соединявшие Хьюстон с другими городами: по ним он ездил множество раз. На севере было несколько крупных транспортных развязок, свет над ними был белый. От одной отходило шоссе на Даллас, Оклахома-сити, Канзас и Небраску. Другие дороги вели на восток, в сосны Восточного Техаса, в Луизиану и Новый Орлеан, на юг, где была граница, и на запад – к Сан-Антонио, Эль-Пасо и Калифорнию. Вид с крыши был всегда разный – в зависимости от погоды. Бывали ночи, когда внизу виднелись россыпи сотен тысяч огней, и каждый огонек имел четкие очертания. Но в Хьюстоне бывали и влажные ночи, когда туман собирался где-то на уровне тринадцатого этажа, сквозь него пробивался тусклый оранжевый или зеленый свет. Иногда внизу было ясно, а облака, освещенные огнями большого города, висели прямо над головой – на уровне тридцатого этажа, если бы он был. Иногда дули северные ветры, иногда залив нагонял ветры юга, которые проносили мимо него серые нагромождения облаков и чуть ли не раскачивали его «линкольн». Однажды с залива подул такой сильный ветер, что Вернон испугался; утром он распорядился, чтобы по обеим сторонам от машины построили бетонные столбы, к которым ее можно было бы прикреплять цепями.

Часто, гуляя по крыше, Вернон останавливался, чтобы посмотреть на нити следов от реактивных самолетов, тянувшиеся к городскому аэропорту, – на крыльях самолетов мигали сигнальные огни. Самолеты напоминали крупных птиц, слетающихся на кормежку. Несмотря на то, что у него были проблемы с ушами, он летал так часто, что знал большую часть маршрутов и их пилотов, стюардесс и летные экипажи. Он мог определить самолет компании «Браниф», прибывающий из Чикаго, или прилет позднего рейса «Пан Америкэн» из Гватемала-сити, обоими маршрутами он пользовался сотни раз.

Обычно, к тому времени, когда все самолеты собирались в аэропорту, он был готов позаниматься на ночь немного делами. Если он был грязный, то мог спуститься на лифте и пройти три квартала до отеля «Риц», чтобы принять ванну и устраивался на заднем сиденье своего «линкольна», откуда делал свои ночные звонки. Находясь так высоко, он словно все видел, и даже очень далекие места, с которыми разговаривал: Амарилло или Альберту, Мексиканское побережье, Каракас или Боготу. Его компания имела несколько филиалов в разных странах, он хорошо знал своих сотрудников в каждом городе, и не проходило ночи, чтобы он не связался с ними, чтобы узнать о состоянии дел.

Когда звонки кончались, если было не очень поздно, он ложился на спину в своем «линкольне», оставив переднюю дверь открытой, чтобы пустить в машину немного свежего воздуха, и смотрел телевизор. На такой большой высоте прием был отличный. Иногда начиналась гроза, и тогда он выключал телевизор из соображений безопасности. Его отец был убит ударом молнии, когда работал на тракторе, и при мысли о такой смерти Вернону становилось плохо.

Если ему не спалось или хотелось есть, он всегда мог спуститься на четвертый этаж, где работала закусочная, оснащенная пятнадцатью автоматами с различной едой. Старый Швеппес, ночной сторож, обычно сидел в своей конурке рядом с закусочной, но застарелый артрит не давал ему заснуть в такую сырую погоду, и Вернону стоило только опустить в один из автоматов монетку, чтобы старик, услышав, как она брякнула, выползал наружу, в надежде немножко поболтать. Тридцать лет назад вся семья старика Швеппеса, жена и четверо детей, погибла от огня в своем трейлере, и он так и не оправился от этого горя, даже и не пытался. Он более тридцати лет проработал ночным сторожем, и у него было мало собеседников, но каким-то чудом остатки той общительности, которая прежде была ему свойственна, обнаруживались в разговорах с Верноном, а когда это случалось, отцепиться от него оказывалось не просто.

Часто, чтобы не обижать старика внезапным прощанием, Вернон начинал прогуливаться вместе с ним, поднимаясь по пандусам, Швеппес всегда собирался пройти не больше двух этажей, но не мог остановиться и доходил до самого верха. Так они взбирались наверх, все выше и выше над заливом – подъем мог продлиться и целый час; тем временем старик Швеппес не умолкая трещал о бейсболе, который стал его последней любовью, о том, как служил во флоте в первую мировую войну, или о чем угодно, пока, к его удивлению, они не оказывались на крыше. Тогда, застеснявшись, что он так заболтался, старый сторож быстренько садился в лифт, чтобы вернуться в свою конуру.

Вернон не был соней, четырехчасового сна ему было вполне достаточно, а сиденье «линкольна» служило ему отличной кроватью. Он всегда просыпался на заре, когда городские огни начинали тускнеть. Облако тумана поднимавшееся над заливом, освещалось вначале розовым, затем белым светом снизу, и наконец оранжевым – сверху, когда через него пробивался луч солнца, поднимавшегося над заливом и прибрежной равниной. Уличный шум, который обычно к двум часам замирал, вновь возрождался и к семи утра перерастал в непрерывный гул, монотонный, как звук речного потока. На «линкольне» выступали капельки росы; чтобы освежить рот, Вернон доставал из холодильника имбирное пиво и вновь принимался за звонки, – с утра он звонил в Западный Техас, чтобы узнать, как вышки проработали ночь.

Но Аврора нарушила его распорядок. Ночь прошла совсем по-другому. Выйдя из машины, он по привычке несколько раз обошел крышу, но вниз даже не взглянул. Он позвонил в Гватемалу, но через пять минут прервал разговор. Выйдя из машины и прислонившись к стене, начал яростно дергать себя за суставы пальцев, словно хотел их совсем вырвать, избавляясь от напряжения, которое накопилось оттого, что ему приходилось сдерживаться. Пролетели два или три самолета, но Вернон их едва заметил. Оглядев раскинувшийся внизу город, он почти точно мог определить, где находится ее дом. Окрестности Ривер Оукс выглядели темным пятном, так как высокие раскидистые кроны деревьев заслоняли огни уличных фонарей, но он хорошо знал этот район и определил то место, на север от Вестхаймера, где находился дом Авроры. Он слышал, что в «линкольне» звонил телефон, но не подошел.

Вспомнив о старике Швеппесе, Вернон, не колеблясь и даже не притворяясь перед собой, что ему нужен бутерброд в пакетике, спустился лифтом на четвертый этаж и направился прямиком к его конуре. Швеппес был высокий, шесть футов четыре дюйма ростом, костлявый, худой как проволока, с длинными спутанными волосами и глубокими впадинами на щеках. Униформу он носил по два месяца – от стирки до стирки; когда Вернон, держа руки в карманах, зашел к нему, старик изучал «Спортс Иллюстрейтед» без обложки.

– Швеппес, как здоровье? – начал Вернон.

– Черт возьми, что случилось? За тобой гонятся копы?

– Ничего подобного, у меня все в норме.

– Да, копы нас всех выловят – одного за другим, – прокряхтел Швеппес. – Но могу сказать, долгонько им придется меня разыскивать. Я хоть в Мексику смотаюсь, лишь бы не угодить в тюрьму.

– Может немного погуляем по пандусам? – предложил Вернон. Он чувствовал острую потребность поговорить, которую даже не старался скрыть.

От изумления старик уронил свой журнал. Это было впервые в жизни, чтобы Вернон приглашал его на прогулку. Обычно их разговоры завязывались исподволь. С минуту он не знал, что ответить.

– Копы за мной не охотятся, – повторил Вернон, чтобы успокоить его.

У старого Швеппеса была параноидальная боязнь ареста, в корне которой лежал случай, имевший место более тридцати лет назад в Ардморе, штат Оклахома, где его задержали на петушиных боях, и ему пришлось просидеть всю ночь в участке, в одной камере с негром.

– Ага, небось маленько прогуляться не помешает, – согласился Швеппес, поднимаясь. – Ты так никогда не дергался, сколько тебя знаю, Вернон. Если дело не в копах, то ты, очевидно, проиграл. Я тебя предупреждал, что сначала ты обдираешь этих крутых ребят, а потом, рано или поздно, они тоже тебя обдерут как липку.

У Швеппеса были и другие навязчивые идеи, и Вернон решил начать разговор первым.

– Швеппес, ты был женат, – начал он. – Как надо поступать с женщинами?

– Что случилось? – спросил Швеппес, снимая с крючка свой старый плащ. На пандусах был сквозняк, а его суставы болели и при безветрии.

– Я встретил настоящую леди, – сообщил Вернон. – Она наткнулась на мою машину, так будет точнее. Тогда я отвез ее домой, тут-то все и началось.

Во взгляде старика сверкнуло радостное удивление.

– Все началось? Хм, – бесстрастно повторил он. Пока он застегивал свой плащ, Вернон переминался с ноги на ногу; наконец они двинулись по направлению к пятому этажу.

– Задай свой вопрос по-новой, – попросил старик.

– Ну, вот я. Мне пятьдесят лет, и я ничего не знаю про женщин. Вот в чем беда, Швеппес.

– Но как встретил эту леди, то сразу захотел знать, так? – уточнил старик. – Вот где собака зарыта.

– Да, приблизительно так. Для меня все внове, надо было мне больше ухаживать за девушками, пока был помоложе, но меня ничего не зацепляло. Сейчас, наверное, восемнадцатилетние малолетки знают о таких вещах больше, чем я.

– Тогда ты правильно обратился. Я от женщин полжизни был без ума, конечно, это была первая половина жизни. Когда я потерял семью, что-то сломалось. Но я про них не позабыл. У меня память не хуже любого. Блондинка или брюнетка?

Вернону не удалось поймать вопрос налету, и Швеппес молча ждал ответа.

– Ну такая, коричневая. Это что, важно?

– Толстая или худая? – допрашивал Швеппес. – Уж дай мне тебя поспрашивать. В таком возрасте нельзя делать ошибки. Ты же не переживешь, если что сложится не так, раз уж она затесалась к тебе в жизнь в твои-то годы.

– Она скорее крупная, – смиренно отвечал ему Вернон.

– Из каких краев?

– Из Бостона.

Старый Швеппес поперхнулся.

– Ух-ты, это ж надо же. Бостон, Массачусетс. Дай-ка я пройдусь и все обдумаю.

Они пошли дальше, Вернон держал руки в карманах. Швеппес обычно разговаривал в режиме нон-стоп, и то, что при упоминании о Бостоне он вдруг замолчал, вызывало тревогу. На седьмом и восьмом ярусах не было проронено ни слова; на девятом Швеппес подошел к краю здания и выглянул вниз.

– Получается, она вдова. Тут не надо быть Шерлоком Холмсом. Сама по себе она бы сюда не приехала, если только она из Бостона. – Издав вздох, он продолжил подъем. – Не молода, правильно? – спросил он.

– Ну, ей нет пятидесяти. По крайней мере, я постарше.

– Ну вдовы обычно любят выходить за тех, кто помоложе их. Уж я-то видел. Не хотят привыкать к человеку, который вот-вот да помрет. Обычно женщина переживет одного мужа, и ей этого достаточно. Ну ты-то свеженький, как цыпленок. Это в твою пользу. Это значит, что тебя будет легко перехитрить. Как дело дойдет до военных действий. Потом тебе ее не с кем сравнивать. Нечасто бывает, чтобы в пятьдесят женщине случилось впервой появиться на сцене. Это наверное твой главный козырь.

– Она знает, что у меня нет опыта. Я на этот счет не темнил.

Швеппес покачал головой.

– Тебе не пришло в голову поучиться в вечерней школе? Нефть это одно, а леди из Бостона – другое. В той части страны они очень разборчивы в словах. Здесь твой деревенский разговор никому не мешает, а столкнешься с такой дамой, и окажется, что ты никуда не годишься. Вот это проблема.

Вернон огорчился. Он стал жалеть, что не оставил Швеппеса читать его спортивную газету. Разговор становился все более похож на судебное разбирательство, где он выступал в роли ответчика.

– Уж она ко мне из-за этого придиралась. Швеппес, я не могу ходить в вечернюю школу. Я буду чувствовать себя посмешищем.

– Ну, если ты дожил до того, что связался с женщиной, тебе суждено чуть не все время быть для кого-то смешным. Я и сам никогда не имел дело с женщинами с востока, не дальше чем из Литл Рока. Мне в жизни не случалось говорить с этими зазнайками, разве что, поздороваться, но все равно, я себя чувствовал пень-пнем. Дело в том, что они хитрее нас.

– Не то что умнее, а хитрее, – добавил он.

Потом он совсем замолчал, они поднимались в тишине. Стоял поздний ночной туман, постепенно они стали смотреть на него сверху вниз. Старик Швеппес начал прокашливаться. Наконец он сказал:

– Вернон, ты не такой, как я. Ты не станешь ни пьяницей, ни наркашом. Я знаю, что ты играешь, но это несерьезно. Игра становится проблемой только для бедного человека. Мне кажется, только женщина поможет тебе остаться человеком. По-моему, толстая брюнетка из Бостона ничуть не хуже другой. Мне было бы жаль, если бы ты сошел с ума еще больше, чем сейчас, если ты хочешь знать правду.

– Что ты говоришь? Я не сумасшедший. Я даже пятнадцать лет ничем не болел.

– Ну, ты, конечно, не опасный сумасшедший, но все-таки не в себе, – возразил Швеппес, оглядев Вернона с ног до головы. – Видишь ли, нормальные люди спят в кроватях с другими людьми, если у них есть такая возможность. Нормальные не устраивают себе ночлег в «линкольнах» на крыше гаража. По мне, так это признак сумасшествия. Ты просто псих, который не потерял способности делать деньги на нефти, хоть это ты не потерял.

Вернон не знал, что сказать. Ему показалось, что когда дело доходит до разговора с глазу на глаз, старый Швеппес не лучше Авроры. Его никогда так не критиковали в лицо. И он не знал, что сказать в свою защиту, так что промолчал. Они были на девятнадцатом этаже, и ему очень хотелось броситься к лифту и подняться к себе на крышу. Он попытался найти себе компанию, и это ему не удалось.

Когда на Вернона нахлынули самые мрачные мысли, Швеппес вдруг сказал, похлопав его по плечу: «Купи ей подарок. У женщин и политиков не так уж много общего, но и те, и другие не могут устоять перед подкупом».

– Хорошо, – чуть оживился Вернон. – А потом?

– Купишь другой. Ты богатый человек. Моя бабка была из янки, и ей никогда не бывало достаточно подарков. Если женщина не любит подарков, то в ней сидит какая-то тайная злоба.

Когда они добрались до двадцать четвертого этажа, Швеппес заглянул в «линкольн». Он покачал головой и закашлялся, отчего его худые щеки стали еще более впалыми.

– Только псих может держать у себя телевизор. У тебя он в машине, так что ты вдвойне ненормальный. Я слышал – от них рентгеновские лучи. Если на тебя все время действует облучение, не видать тебе никакой вдовушки из Бостона.

Пожав Вернону руку, он пошел к лифту.

– Не мешало бы тебе привыкать спать в доме, – сказал он на прощанье своему хозяину, оставшемуся в замешательстве на крыше.

Вернон разложил сиденье, устроил себе постель и лег, но небо стало светлеть, а он так и не заснул. Он все думал о том, что говорила ему Аврора, и о словах старого Швеппеса, и ему стало ясно, что тот был прав: он действительно сумасшедший. Двадцать лет назад, когда Вернону было около тридцати, он и сам так думал, но был так занят, что как-то забыл об этом. Конечно, спать на крыше в машине – безумие, такое не понравится ни одной леди, а Аврора была, должно быть, еще разборчивее других. Итак дело было безнадежно, и признаваясь так внезапно в своих чувствах, он свалял дурака, ему ничего не оставалось, как отступить. Но он же ей обещал, что придет к ней, когда вернется, и, значит, можно позволить себе это удовольствие хоть еще один раз в жизни.

Он завел «линкольн», прокатился по двадцати четырем уровням и выехал по Саут Мейн к маленькому круглосуточному кафе, которое любил.

Кафе, где Вернон постоянно завтракал, неизвестно почему называлось «Серебряная туфелька». Само оно не было серебряным, и никто из носивших серебряные туфли, вроде бы туда не заглядывал. «Туфелька» принадлежала мужу и жене, которых звали Бейб и Бобби, кафе стало их жизнью. У них был крошечный трейлер, стоявший на привязи у задней двери, словно шотландский пони, и тот из супругов, который более уставал, спал там, пока другой обслуживал посетителей. Этот старый одноместный трейлер, какие делали в тридцатые годы, достался им в уплату двухсотдолларового долга за чизбургеры от одного их приятеля по имени Рено, остановившегося на некоторое время в вонючем трейлерном поселочке, расположенном в нескольких ярдах выше по улице. В конце концов жизнь в трейлерном лагере показалась Рено чересчур оседлой, и он перебрался в другое место.

Кровать в трейлере была не шире узенькой полки, и Бейб с Бобби так и не научились спать на ней рядом, но с известной осторожностью там вполне можно было заниматься любовью. Иногда на них работали помощники, которых они нанимали, но это случалось редко и ненадолго, так что они справедливо гордились своей способностью справляться со всем самостоятельно.

– Скрипим понемножку, – такими словами всякий раз отвечал тот из супругов, кому случалось встретить Вернона, приходившего поутру съесть свои сосиски и яичницу. Много раз он хотел выкупить их дело, чтобы они могли завести себе помощников, а может быть и новый трейлер, но независимость мешала Бейб с Бобби клюнуть на это предложение. Бейб была рыжей толстухой. О Верноне она говорила: «Это та еще устрица», подразумевая его хитрость, и любила подразнить его всякий раз, когда он предлагал выкупить их дело.

– Знаю я тебя, Вернон, – говорила она. – Как только возьмешь меня на жалованье, так сразу же заберешь себе кое-что в голову. У меня таких умников столько за день перебывает. Я чересчур стара, чтобы думать о таких вещах.

Вернон не мог удержаться от смущения при этих разговорах.

– Эх, это я уже чересчур стар, – неизменно возражал он.

Когда Вернон показался в дверях, Бейб с Бобби сидели у прилавка, помешивая свой кофе. Кроме них в кафе никого не было.

– Привет, – сказал Вернон.

Бобби, продолжая помешивать кофе, не ответил, он все чаще впадал в какое-то забытье. Бейб встала, чтобы налить кофе Вернону.

– Слава Богу, хоть один клиент пришел, – воскликнула она. – А то здесь так тихо, что мы с Бобби чуть не заснули. Похоже, ты куда-то снимаешься? Собрался за новыми лимонами?

– Не сегодня, – ответил Вернон. Он раздумывал о подарке для Авроры, и ему пришло в голову, что у Бейб может быть какая-нибудь подходящая идея.

– Можно я задам тебе вопрос? – сказал он, стуча руками по стулу. – Я тут встретил леди, и она очень хорошо со мной обошлась. Что, если я куплю ей какой-нибудь подарок, знаешь, чтобы вроде как ее отблагодарить?

Вдруг Бобби вышел из своего забытья и хлопнул Вернона по спине.

– Ты подумай, Бейб, он что ль наконец с женщиной переспал?

Вернон зарделся, и Бейб бросилась на его защиту.

– Заткни свой поганый рот, Бобби. Вернон не так воспитан, и ты это знаешь. Все годы, что я его здесь кормила, он себе даже в голову ничего не забирал, это я тебе точно говорю. Так что замолкни и дай Вернону сказать, что он хочет.

Но Вернон уже высказал все, что хотел. Ему было нечего добавить.

– Она меня пригласила на ужин, только и всего. Мне подумалось, подарок пришелся бы к месту, но не знаю, что дарить.

– А как насчет бриллиантового кольца? – предложила Бейб. – Я всю жизнь о нем мечтала. Конечно, если ты ей подаришь бриллиантовый перстень, она подумает, что ты на нее глаз положил.

– Ну, если ты с ней не переспал, я даже говорить не хочу, – сказал Бобби, все так же помешивая кофе. – Вы там это с Бейб решайте.

Бейб, улыбаясь, варила сосиски как их любил Вернон, в ее воображении мелькнула приятная картина, словно он дарит кольцо ей самой.

– Ну, дарят кольца с бриллиантами, и шубы, и конфеты, и цветы. Вот, например, вишня в шоколаде. Как-то раз в момент слабости даже Бобби купил мне коробочку.

– Как она, красотка? – спросил Бобби, стараясь скрыть интерес, который он на самом деле испытывал. – Почему бы тебе не привести ее к нам, чтобы мы на нее посмотрели? Мы с Бейб только взглянем и через минуту скажем, годится она тебе или нет.

– Еще как годится, – сказал Вернон.

– Ты так же умеешь обхаживать красоток, как я разбираюсь в «кадиллаках», – Бобби поднялся и пошел к выходу. – Пойду вздремну.

Бейб все размышляла о подарке.

– А что, если ей подарить какое-нибудь домашнее животное? Мне всегда хотелось кого-нибудь завести, но Бобби мне не давал. А если козочку? Тут у одного парня из трейлерного лагеря есть чудесный козленочек, и он его продает. Это было бы необычно. У женщин всегда проблемы с очистками, а коза наверняка с ними разберется.

Идея Вернону сразу же понравилась. Самое удобное в этой мысли было то, что подарок был под рукой. Он мог его сразу же купить и отвезти. Он дал Бейб на чай целый доллар, не за то, что сосиски были какие-нибудь особенные, а за помощь в решении проблемы.

– Ты меня так избалуешь, – заметила Бейб, поглядывая на доллар. – Если хочешь знать правду, Бобби думает, что я в тебя влюблена. Хорошо, что ты наконец откопал себе подругу. Я уж вышла из тех лет, когда он колотил меня за каждые долларовые чаевые.

Вернон расхаживал между трейлерами, пока не набрел на тот, перед которым был привязан козленок. Это была маленькая белая с коричневым козочка: заспанная женщина в розовом халате продала ее за тридцать долларов, по сути даже не проснувшись. В семь часов утра «линкольн» с Верноном и козочкой на переднем сиденье уже подкатил к дому Авроры.

Вернон весь дергался. Чем дольше он обдумывал положение, тем очевиднее становилась его безнадежность, кроме того по размышлении он стал сомневаться и в козочке, которая начала жевать кожаные чехлы на сиденье.

Пока он суетился в машине, из двери дома вышла Аврора. Она была босиком, в ярко-голубом халате. Должно быть, она шла за утренней газетой и заметила «линкольн», стоявший на обочине дороги, когда дошла до середины покрытой утренней росой лужайки. Она, казалось, ничуть не удивилась. Ее лицо осветилось улыбкой, какую Вернону не доводилось видеть никогда, во всяком случае, ему никто так не улыбался.

– А, это вы, Вернон, – сказала она. – Какой вы деятельный. Этот козленок случайно не для меня?

– Вам не обязательно его брать, – ответил он, озадаченный тем, что она так быстро заметила подарок.

– Ну что вы, у вас нет никаких оснований, чтобы извиняться за такую очаровательную козочку. Мне кажется, вам не стоит держать ее закупоренной в машине. Давайте посмотрим, понравится ли ей моя лужайка.

Она протянула руки, и Вернон подал ей козленка через окно. Аврора опустила его на землю. Козленок стоял на мокрой траве как вкопанный, словно боясь провалиться под землю от одного шага. Аврора увидела свою газету и пошла за ней, а животное на пуантах побежало следом.

Она открыла страницу с комиксами и быстро ее пробежала глазами, выясняя, не случилось ли чего необыкновенного. А поскольку все было в порядке, взяла козленка и пошла к дому.

– Вернон, вы зайдете, или вы и так провели ночь в раздумьях и сомнениях? Готова поспорить, что это так и было. Очевидно, вы просто заехали, чтобы оставить у меня эту козочку, а сами следуете дальше в Альберту или куда вы там собирались.

– Я никуда не еду, – сказал Вернон, вылезая из машины. Как она додумалась, что козленок был его прощальным даром, было выше его понимания. Ее глаза сверкали, хотя всего тридцать секунд назад она улыбалась так, словно в этом мире у нее не было забот.

– Извините, но ваши слова звучат не очень убедительно, – сказала Аврора. – Видимо, вы стали жалеть о том, что вчера наговорили. Все нормально, уверяю вас. И не надо прикидываться такой побитой собакой. Как я уже сказала вам вчера, я просто ужасна. Вы, люди дела, быстро начинаете чувствовать, что общение со мной для вас невыносимо. Я, наверное, воздействуя на ваши слабые мозги таким образом, что они разучиваются зарабатывать деньги, чем бы вы ни занимались. Правда, должна сказать, что я несколько разочарована. Вчера вы говорили так, словно отвечаете за свои слова, и я не ожидала, что вы постараетесь исчезнуть с моего горизонта так быстро.

Вернон почувствовал, что с ним происходит то же, что случилось вчера в машине. На него нахлынули смятение и страх.

– Я не отлыниваю, – сказал он. – Я не еду в Канаду. Я все говорил на полном серьезе.

Аврора молча посмотрела на него, и он понял, что она читает его мысли: словно она переводила их на свой язык, едва они возникали у него в мозгу, хотя мысли появлялись вроде уже не там, а в некоем центре высокого давления, расположенном в грудной клетке.

– Я хочу сказать, что я такой же, то есть, как был вчера.

Аврора задумчиво кивнула.

– Да, но вы готовы отступиться при малейшем нападении, да? Боюсь, что это вызывает у меня некоторую долю презрения, Вернон. Если не ошибаюсь, за ночь вы решили, что у вас нет никаких надежд. Отступление и извинения вряд ли относятся к категории действий, показывающих женщине, что ею интересуются. Если вы не потрудитесь, чтобы уверовать в свои силы в ближайшие несколько дней, то с тем же успехом можете и дальше прятаться в своей машине. Там с вами ничего плохого не случится. Трудно допустить, что я заползу к вам в машину, чтобы заставлять вас говорить хорошим английским языком, не правда ли? Я также не смогу воспрепятствовать тому, чтобы вы наваливались на еду как краб, если вы будете ее заглатывать на заднем сиденье в своем «линкольне». Если вы хотите, чтобы я сказала вам правду, то знайте, ваши привычки несколько пакостны; и я была готова положить определенную долю энергии на то, чтобы привить вам навыки более здорового поведения, но если я вызываю в вас такой малый энтузиазм, который вы обнаружили этим утром, то я полагаю, что шансов у меня практически нет.

Замолчав, она обратила на него выжидательный взгляд. У Вернона было такое чувство, словно она готова прождать его ответа хоть целый день.

– Будь мы знакомы более лучше, я и поступал бы более удачно. У меня не было время научиться. Разве это непонятно?

К его глубокому облегчению, Аврора улыбнулась так же весело и загадочно, как и в первый раз, когда увидела его машину на обочине. Еще одна буря, вроде бы миновала.

– Да, это имеет определенный смысл, – согласилась она. – Как, согласно вашим намерениям, мы должны были провести сегодняшний день?

Намерений Вернон не имел.

– Позавтракать, – выпалил он, словно только что не поел.

– Предложение, разумеется, принимается. Но это развлечение вряд ли удастся растянуть на целый день. Я очень люблю развлекаться, хочу вас сразу предупредить.

– Я вот знаю много карточных игр, – сказал Вернон. – Мне кажется, вы должны любить карты?

Он удивился: Аврора схватила его за руку повыше локтя и начала с силой трясти. Он не знал, надо ли сопротивляться, и выглядел очень растерянным. Не останавливаясь, она вдруг залилась смехом, а потом сжала его ладонь в своей и стала ходить так по лужайке. Траву скосили накануне, и ее босые ноги покрылись обрезками травы.

– Я почувствовала, что вас надо встряхнуть, чтобы прекратился приступ суетливости. Для женщины с моим темпераментом такие приступы совершенно невыносимы. К счастью для вас, я очень люблю карты, и если вы останетесь, чтобы поиграть со мной, вполне вероятно, что я вам многое прощу.

– Это-то и есть мой план на сегодняшний день, – воскликнул Вернон, хотя две минуты назад у него и мысли-то такой не было.

– Тогда я почти в экстазе, – сказала Аврора, за руку ведя его к дому.