"Наставники" - читать интересную книгу автора (Сноу Чарльз Перси)

6. Оттепель

В тот вечер началась оттепель, и поутру на стенах моей спальни виднелись неровные, словно след улитки, сырые потеки. Лежа в постели, я слышал, как по внешнему подоконнику барабанят капли.

– Мокрядь на дворе, сэр, – проговорил вошедший Бидвелл. – Господин Калверт шлет вам привет, и он сказал, что он, дескать, послал бы вам свои калоши, если б вы согласились их надеть.

С тех пор как Рой возвратился из Берлина, мы почти не виделись с глазу на глаз; в это утро он забежал ко мне на несколько минут сразу после завтрака, отправляясь в город с визитами. «Пусть все знают, что я еще жив, – улыбаясь, сказал он. – А то как бы Джего не обратился к ним с письмом». Над этой дружеской формальностью – привычкой Джего «обращаться с письмом» к университетским коллегам, когда в колледже кто-нибудь умирал, – Рой неутомимо потешался. Он ушел в утреннюю слякоть наносить визиты. У него было множество самых разных знакомых в Кембридже, и посещал он в первую очередь – отчасти по доброте, отчасти из озорства – обездоленных и несчастных, престарелых или обойденных по службе, даже если все считали их вздорными тупицами, а вот влиятельным и авторитетным ученым, которые, как я иногда с раздражением думал, могли бы при случае помочь ему, приходилось подолгу дожидаться, пока он соблаговолит зайти к ним.

Перед уходом он позвонил в Резиденцию, где все его любили, и договорился, что нас будут ждать там к чаю. Сам он собирался зайти туда пораньше, чтобы поговорить с Ройсом. Поэтому около пяти я отправился к ректору один, и слуга провел меня в пустую гостиную. День был пасмурный, во дворике за окном белел снег, изрытый у стен домов оспинами капели; багровое, пламя камина отражалось в сером оконном стекле. Через несколько минут в гостиную спустился Рой.

Ему было очень тяжело: все оказалось гораздо хуже, чем он предполагал. Ректор с воодушевлением говорил про «книжицу о ересях», которую они вскоре напишут. Рой уже давно уклонялся от этой работы, но теперь, как он сказал, ему придется ее сделать – в память о Верноне Ройсе.

Вскоре пришла леди Мюриэл; она поздоровалась снами так, будто ничего страшного не случилось – по-всегдашнему приветливо и немного свысока, – но Рой, поцеловав ей руку, необычайно искренне сказал:

– Вы ведь знаете – я был у него. Ужасно трудно кривить душой, правда? Какое несчастье, что вам пришлось на это решиться, леди Мью! Но я уверен – никто на вашем месте сразу не сообразил бы, как тут надо поступить.

Эти слова застигли леди Мюриэл врасплох – и принесли ей огромной облегчение: ее глаза наполнились слезами. Никому из нас не пришло бы в голову разговаривать с ней тоном утешителя. Хотелось бы мне быть таким же прямодушным человеком, как Рой!

Расплакавшись, она сказала, что ей очень, очень трудно.

– Никто не сумел вам помочь, – сокрушенно сказал Рой. – А вам ведь очень нужна была помощь, правда? Дай кому она не нужна в такую минуту!

Он утешал ее, пока не появилась Джоан, – войдя в гостиную, она сразу заговорила о Германии. «Именно», – всякий раз повторял Рой в ответ на ее уверенные реплики. И мать и дочь давно знали, что он не любит спорить; обеих всегда забавляла его притворная покладистость в разговорах, ставшая со временем как бы чертой характера.

Нежность, с которой Джоан относилась к Рою, вот-вот должна была перерасти в пылкую любовь, а леди Мюриэл смотрела на него почти как на сына. До нее наверняка доходили слухи об его сомнительной репутации, об его победах над женщинами, о «венце из виноградных лоз» – эту строчку продекламировал однажды ректор, – но она ни разу не сказала дочери: «Джоан, милая, мне решительно непонятно, чем он мог тебя заинтересовать», а между тем все другие молодые люди, которых Джоан приглашала в Резиденцию, только этой фразы и удостаивались.

Когда мы вышли из дома в дождливую тьму, я сказал Рою:

– Она скоро по-настоящему полюбит тебя, эта девушка.

Он досадливо нахмурился. Ему, как и многим мужчинам, которых страстно любят, порой не хотелось об этом думать. В тот вечер он чувствовал себя безгрешно свободным, хотя его очень печалила судьба Вернона Ройса.

– Давай пройдемся по магазинам, – попросил он. – Мне надо купить несколько подарков.

Мы свернули на улицу Сиднея. Лил затяжной дождь, в сточных канавках журчала и бурлила вода, полоска нерастаявшего снега оставалась еще только у стен, а мокрые тротуары по обеим сторонам узкой улицы отражали огни фонарей и яркие прямоугольники витрин.

– Мы отчаянно вымокнем. – Рой улыбнулся. – Но это тебе, знаешь ли, очень к лицу. Мне обязательно надо разделаться с подарками сегодня вечером.

Заходя во все магазины, мы миновали улицу Сиднея, Иоанна, Святой Троицы и приближались к Базарной площади. Рой выбирал подарки для своей весьма сомнительной, на мой взгляд, и несчастливой берлинской знакомой, которая жила этажом выше его на Кнезебекштрассе, – и выбирал, надо сказать, очень тщательно.

– Ага, вот это, пожалуй, подойдет маленькой танцовщице. – Я уже и раньше слышал про «маленькую танцовщицу», он всегда ее так называл. – Она весит всего тридцать пять кило. Очень легкая девушка. Особенно по сравнению с Артуром Брауном.

В одном из магазинов Рой вдруг заговорил – спокойно, просто и очень по-дружески – о Шейле, моей жене. Он хорошо знал грустную историю нашего брака, знал, к чему я всякий раз готовлюсь, когда уезжаю по вторникам домой, в Лондон. Я был рад этому разговору. Выйдя из магазина, он глянул на меня с ласковой улыбкой чуть презрительного сочувствия и сказал:

– И при этом ты еще можешь выносить здешних самодовольных типов! Эх, мне бы твою терпимость!

Разговор оборвался; мы миновали церковь Пресвятой девы Марии и вышли на Базарную площадь. Рой, все тем же дружеским тоном, спросил:

– Кстати о самодовольных типах – кого же из них стоит выбрать в ректоры?

Руки нам оттягивали пакеты с подарками, наши пальто набухли и отяжелели от влаги, а лица у нас были совершенно мокрые.

– Мне кажется, Джего, – ответил я.

– Кое-кто будет за Кроуфорда.

– Я не стану его поддерживать.

– Да, Кроуфорд чересчур, пожалуй, уверен в себе. Уверен, что на эту должность по праву должны выдвинуть именно его. Самонадеянно, я сказал бы, уверен. Едва ли такой самодовольный человек будет хорошим руководителем колледжа.

Я согласился.

– А знаешь, – заговорил опять Рой, – старик Винслоу поразительно отличается от всей этой братии. Он, конечно, и грубиян, и задира, и характер у него страшно неуживчивый, но зато уж пошлой бездарью его никак не назовешь. Вот кого они ни за что не выберут в ректоры.

– Джего тоже никак не назовешь пошлой бездарью, – заметил я. – Что бы про него ни говорили, но человек он весьма незаурядный.

– Да, у Джего много достоинств, – согласился Рой. – Но говорить-то перед выборами будут о его недостатках, а их у него тоже немало.

– И все же он вполне может пройти в ректоры.

– Да, Джего незаурядный, конечно, человек, – сказал Рой. – Вот за это-то его и постараются прокатить. В нем нет их хваленой «надежности».

– Артур Браун считает, что есть.

– Дядюшка Артур любит причудников.

– А Кристл полагает, что сможет его направлять. Я-то, между прочим, не особенно в это верю.

– Получится очень забавно, если он ошибется.

Мы свернули на Пети Кьюри, и Рой сказал:

– Те, кому Джего не нравится, молчать не будут. Они с три короба наговорят про заслуженных ученых… да и про незаслуженных тоже.

– Я-то об этом знаю побольше, чем они, – добавил он. Меня рассмешила уверенная заносчивость его слов, обычно вовсе ему не свойственная, и я улыбнулся. Мы как раз проходили мимо витрины – его лицо было ярко освещено. Он тряхнул головой, чтобы избавиться от дождевых капель, повисших на подбородке, посмотрел на меня и тоже улыбнулся; однако он говорил вполне серьезно. – Почему они не хотят понять главного? – негромко и спокойно спросил он. – Человек прежде всего должен познать самого себя. И ужаснуться. А потом простить себя – чтобы жить дальше; только тогда он может стать хорошим руководителем.