"Брюсов" - читать интересную книгу автора (Николай Ашукин, Рем Щербаков )ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯЕженедельно у Брюсова на 1-й Мещанской собиралась молодежь — поэты, переводчики, просто почитатели lt;…gt; В кабинете читались стихи, комментировались вновь вышедшие сборники, велись споры о тонкостях поэтического ремесла. Здесь же раздавались Валерием Яковлевичем работы по переводам с самых различных языков. Атмосфера была деловая, прозаическая, я бы сказал — ремесленная. И это отличало «брюсовские дни». Это был кружок позитивистов в поэзии в противовес мистицизму, богоискательству и всевозможной истерике других московских литературных салонов, как, например, в издательстве «Мусагет» или в особняке Морозовой, где верховодили А. Белый и В. Иванов, уже хода охладевшие к Брюсову, очевидно, за его чересчур, по их мнению, материалистическую линию работы и поэзии. И здесь Валерий Яковлевич, с особенной четкостью и ясностью характерных для него суждений, давал убийственные характеристики окружавших его «подбрюсовцев», его старательных подражателей, которых он жалостливо презирал за неумение идти своей дорогой. И в этой толпе почитателей его он оставался таким же одиноким, как и среди злобно хлопавших стульями академиков Преувеличенно вежлив и преувеличенно холоден был он и к тем, и к другим. И только с искренними и действительными «врагами» своими в искусстве был и внимателен, и по-живому заинтересован (Асеев Н. Валерий Брюсов // Известия ЦИК СССР и ВЦИК. 1924. 11 окт. № 233). Одно из лучших воспоминаний тех лет — брюсовские «среды». Они были немноголюдны, внешне скромны. Собирались в три часа у чайного стола. Иоанна Матвеевна раскладывала домашний сладкий пирог. На эти среды я, так же как и мои сверстники, приходил с захватывающим интересом: тут можно было в интимной обстановке послушать «мэтра», повстречать то одного, то другого из тогдашних поэтов. Однажды за столом собралось уже несколько человек, а Брюсов все еще не появлялся. lt;…gt; Когда мы прождали уже довольно долго (заставлять ждать не было в привычках воспитанного «мэтра»), он, наконец, явился с разгоряченным, недовольным лицом и заявил, что его задержал молодой поэт из провинции. С этим юношей Брюсов, видимо, не мог установить творческого контакта, от этого был и взволнованный, раздраженный вид: — Он мне говорит, что плачет, когда пишет стихи! Я ему сказал, что плакать должен не он, а читатель! На средах у Брюсова я встречался с разными людьми: и с развязным Шершеневичем, и с оригиналом Кручёных, и с похожим на «мертвую голову» Ходасевичем, который был принят у Брюсова как свой (Шервинский С. С. 504). В феврале 1914 года Брюсов, живший в санатории под Ригой, вернулся в Москву. Старые раны были залечены. Новые стихи посвящались новой, уже санаторной «встрече». На ближайшей среде «Свободной эстетики», в столовой Литературно-Художественного кружка, за ужином, на котором присутствовала «вся Москва» — писатели с женами, молодые поэты, художники, меценаты и меценатки, — предложил прослушать его новые стихи. Все затаили дыхание: первое же стихотворение оказалось декларацией. Не помню подробностей, помню только, что это была вариация на тему: а каждая строфа начиналась словами: «Умершим – мир!» [202] Прослушав строфы две, я встал из-за стола и пошел к дверям. Брюсов приостановил чтение. На меня зашикали: все понимали, о чем идет речь, и требовали, чтобы я не мешал удовольствию (Ходасевич В. С. 48, 49). Мы были одни из первых, кто (на страницах «Русской мысли») указал на И. Северянина как на подлинное поэтическое дарование. Нам нет причин отказываться от своего мнения, и мы можем повторить теперь, когда деятельность И. Северянина у всех на глазах, когда его выступления на эстраде обращаются в сплошные овации, что он — поэт истинный, достойный серьезного внимания. Но в то же время мы обязаны предъявить теперь к И. Северянину и гораздо более серьезные требования. lt;…gt; К сожалению, второй сборник стихов И. Северянина «Златолира» не оправдал наших ожиданий. lt;…gt; По-прежнему он остается хорошим мастером певучего стиха, несколько «бальмонтовского» склада. По-прежнему у поэта есть удачные образы, сильные по той сжатости, с какой они выражены. Но вместе с тем еще сколько недостатков, оскорбляющих всякий чуткий вкус! Как часто музыкальность стиха куплена просто шаблонностью ритма lt;…gt; Как часто оригинальность рифмы достигнута бесцеремонным обращением со словами, их ударением и их смыслом (например, «Шимпанзе — романсе», «лип — я разум пред тобой расшиб»)! Как много quasi — иностранных слов, может быть, приятных для слуха, но совсем не нужных русской речи: «эоля, фиоля, фиолово, Миньоля, Гризель, Ивлиса, Гильометта, эксцессер» и т. д.! Как еще неудачны многие словообразования (например, «озабветь»)! Многие стихи так неуклюжи, что производят впечатление прямо комическое: Я вдохновенно сел в курьерский… Между «Громокипящим кубком» и «Златолирою» промежуток времени всего в один год. Поэтому было бы преждевременно делать решительные выводы о возможности для И. Северянина развить свое дарование. Но несомненно, что ему как художнику предстоит еще большая работа. Во-первых, круг тем, которые разрабатывает поэт, крайне узок. Нельзя без конца говорить об «эксцессерах» и «грезерках», о прелести «бокалов с ледяным напитком» и о преимуществах мечты перед мыслью. Или, по крайней мере, те же темы должны быть как-то по-новому углублены. Пока же поэзия И. Северянина слишком однообразна и поверхностна. Во-вторых, поэт слишком неразборчив в тех средствах, какими он пользуется для создания своих стихов. Он часто красоту подменивает дешевой красивостью, а золото — безвкусной фольгой. И.Северянину необходимо гораздо строже относиться и к языку, и к стилю, и к метру, и к ритму. Только расширив свои кругозоры как художника, только сделав стих и более строгим, и более тонким, И. Северянин может стать действительно значительным поэтом. Иначе ему угрожает опасность всю жизнь писать подражания самому себе (Брюсов В. Год русской поэзии // Русская мысль. 1914. № 6. С. 14). Брюсов неоднократно давал в «Русской мысли» заметки о моих стихах. Общий тон этих рецензий был более чем благожелательный, и потому, когда появилась его заметка о моей «Златолире», явно, на мой взгляд, несправедливая и недобрая, я, откровенно говоря, очень обиделся и написал ему — нашумевшую в свое время — отповедь в стихах, так больно задевшую его, как это видно из его примечания к большой статье о моем творчестве, написанной специально для сборника Пашуканиса «Критика о творчестве Игоря Северянина». Конечно, теперь, спустя чуть ли не 13 лет, когда охладился пыл момента, я вижу, что я несколько погорячился, но в ту пору я не мог поступить иначе, больше всего опасаясь, что мое молчание могло бы быть истолковано как боязнь перед «авторитетом», что для меня, дерзкого в то время «новатора», как называла меня тогда некоторая часть отечественной критики, было бы Чрезвычайно неудобно… Несомненно, некоторую lt;рольgt; [203] в возникновении моего «бунтарского» стихотворения еще сыграла одна довольно известная – увы, только в те годы — актриса, хорошо знавшая Брюсова и предупредившая меня не доверять всем его восторгам и комплиментам. «Берегитесь этого человека, — говорила она, — он жесток, бессердечен, завистлив и никогда ничего не делает без причины, без предвзятости, и если он теперь хвалит вас и всячески обхаживает вокруг, это значит, ему так почему-то нужно и выгодно. Когда же для него в вас минет надобность, он начнет со спокойной совестью всячески вредить вам и никогда не простит вам вашего таланта. Он бросит вас, как надоевшую женщину». И так как я совершенно не знал Брюсова как человека и вдобавок был целиком под чарами говорившей, я и припомнил ее слова, сказанные мне приблизительно за год до моего с Брюсовым конфликта. В результате — стихи, в которых я открыто обвинял Валерия Яковлевича в зависти. Статья, написанная Брюсовым для сборника Пашуканиса, несмотря на все ее кажущееся беспристрастие и из ряда вон выходившие похвалы, — что же, тем тоньше она, — носит в себе следы глубочайшей, неумело скрытой обиды, и вся она создана под знаком ее (Северянин И. С. 460). 1915 г. Январь (Северянин И. Victoria Regia. М., 1915. С. 111, 112). Недовольный моими критическими замечаниями о его книгах, Игорь Северянин позволил себе заявить в стихах, что я ему «завидую». Любопытно, в чем бы я мог «завидовать» Игорю Северянину. Мне было бы стыдно, если бы я оказался автором «Ананасов» [204], и мне было бы обидно, если бы я сделался объектом эстрадных успехов, выпавших на долю Игоря Северянина. Поэту, немного очадевшему, должно быть, оттого, что «идут шестым изданием иных ненужные стихи», следует усвоить себе простую разницу между критической оценкой и завистью. Не нужно непременно завидовать и можно не переставать любить, судя критически и иногда строго осуждая те или другие страницы прозы и стихов. Неужели Игорю Северянину непонятна благородная любовь к литературе, побуждающая нас, критиков, оценивать создания поэзии, а понимает он только «кумовство» или «зависть»? (Брюсов В. Примеч. к статье о поэзии И. Северянина в сб.: Критика о творчестве Игоря Северянина. М., 1916. С. 12). В репертуаре Малого театра в предстоящем сезоне оставлено место для пьесы В. Брюсова, написанной им по настоятельной просьбе А. И. Южина. В настоящее время пьеса Брюсовым совершенно закончена и нуждается только в окончательной отделке. Драма — в пяти актах, с прологом, из современной жизни. Заглавие пьесы еще не дано [206]. Завязка ее такова: сановник передает своему секретарю большую сумму денег, с тем чтобы он после его смерти передал ее незаконному сыну сановника. Случается так, что вскоре же после этого сановник умирает. О переданных деньгах никто, кроме секретаря, не знает. В его душе борьба — отдать или не отдать эти деньги. Сын сановника — негодяй, прожигатель… Оказывается, однако, что дочь секретаря — возлюбленная незаконного сына сановника. На этой почве разыгрывается драма (Пьеса В. Брюсова // Московская газета. 1914. 16 мая. № 315). В 1914 году Брюсовым написан киносценарий «Фильма веков. Кинематограф столетий» (ОР РГБ). Перед войной Брюсов задумал совершить поездку в Тимгад, мертвый город в Африке, почти что в Сахаре. Валерий Яковлевич хотел в нем найти следы Атлантиды. Война помешала осуществить это путешествие [207] (Из воспоминаний И. М. Брюсовой). Лето 1915 и 1916 годов Брюсовы жили на даче в деревне Бурково. lt;…gt; Несколько вечеров говорили об Атлантиде. Валерий Яковлевич был убежденный «атлантолог», не допускавший даже возможности сомнений в существовании Атлантиды. Сомневаться в существовании Атлантиды, по его мнению, мог только человек, недостаточно в этом вопросе эрудированный или совершенно неразбирающийся в истории древнего мира. lt;…gt; «Существование Атлантиды подтверждается столькими фактами, наличием стольких ярко выраженных дочерних культур, что отрицать Атлантиду — значит отрицать культуру египетскую, мексиканскую, эгейскую и т. д.». Все эти доказательства существования Атлантиды Брюсов приводил с необычайной логикой и страстностью lt;…gt; Заветной мечтой Брюсова было посетить Африку, район Тимбукту, селение Тимгит (Сахара, Судан, верхнее течение реки Нигер). По мнению Валерия Яковлевича, здесь были расположены колонии Атлантиды и была надежда найти какие-то следы поселений и остатков культуры атлантов (Рихтер Н. В семье Брюсовых // Брюсовский сборник. Ставрополь, 1975. С. 179, 181, 182). Рапповец Г. Лелевич, автор книги о Брюсове, уделил всему периоду 1914—1917 гг. всего две фразы: «Нельзя считать Брюсова предвоенных лет и первых месяцев войны последовательным глашатаем империалистических чаяний. Но эти чаяния, видимо, все-таки увлекали Брюсова широтой своего размаха». Столь серьезные обвинения не доказывались абсолютно никакими ссылками, никакими цитатами (Дербенев Г. С. 172). 24 июля 1914 г. Литературно-Художественный кружок чествовал обедом уезжающего на войну в качестве корреспондента lt; «Русских ведомостей»gt; Брюсова… Многие ораторы отмечали выдающееся значение Брюсова как писателя и выражали уверенность, что исключительно богатые впечатления дадут и исключительно богатый результат… В ответ на приветствия Брюсов просил забыть о нем ж о писателе и личности и не забывать, что такие моменты исключают значение личности, хотя бы и не столь скромной но даже и гениальной. Мир живет одной душой, миллионное славянство довлеет единой целью. В этих мировых катастрофах, когда впереди — переоценка всех ценностей, не время заниматься личностью. — Забудьте обо мне, я еду простым чернорабочим. Поднимем бокал за культуру, за право, за духовные ценности, во имя которых мы призваны бороться. Будем верить в победу над германским кулаком. Славянство призвано ныне отстаивать гуманные начала, культуру, право, свободу народов… Речь Брюсова закончилась под бурные аплодисменты. Писателю кружок поднес походную сумку со всеми принадлежностями (Проводы В. Я. Брюсова // Голос Москвы. 1914. 25 июля. № 170). Империалистическая война вновь всколыхнула в Брюсове те же чувства, что некогда русско-японская. Ему сном показалось, что в войне он найдет, наконец, «невозможное слияние мечты и силы», что война раскроет перед человечеством ослепительные перспективы, позволит, наконец, почувствовать весь трепет, всю полноту жизни. Брюсов откликнулся на войну целым lt;рядом «патриотических» стихотворенийgt;. Но уже с осени 1915 г. временами в «патриотическую» лирику Брюсова врываются иные ноты. Сперва это — туманный пацифизм. В феврале 1917 г. Брюсов пишет стихотворение lt;«Тридцатый месяц»gt;, знаменующее разрыв с шовинистическим угаром (Лелевич Г. С. 164—166). Война может на время отодвинуть на второй план высшие интересы общей культуры, науки, искусства, литературы, но она не должна ни на миг подавить их совершенно. Мы все верим, что наша борьба окончится торжеством России, но тем нужнее, чтобы для будущих дней, которым суждено вставать в более счастливой атмосфере мира, сохранились ни в чем не нарушенными лучшие традиции дня вчерашнего. Война, при известных условиях, — великое дело и последний довод в мировых спорах, в которых правый не всегда силен одной своей правотой, но война все же и горькое зло земли, тяжелое бедствие народов. Война все же ведет к одичанию и огрубению нравов, к забвению высших идеалов, к падению культурного уровня. Посильно бороться с этой «оборотной» стороной войны также прямая задача нашего Кружка. Я желал бы, чтобы Кружок, по возможности, и в дни войны не прерывал и своей литературно-художественной деятельности. lt;…gt; Постараемся под гром пушек, под канонаду столкнувшихся эскадр не забывать о тех вечных ценностях, которые хранят в себе литература и искусство Европы (Извести Московского Литературно-художественного кружка. 1914. Вып. 7. С. 2). 20 июля Литературно-Художественный кружок устроил пышные проводы своему несменному председателю. Было произнесено за ужином много торжественных речей и напутственных слов, много говорилось о войне. В ответной речи Брюсов прочел чуть ли не экспромтом написанное стихотворение «Последняя война». Валерий Яковлевич всегда читал свои стихи с увлечением, но на этот раз он читал их с таким воодушевлением, с особенным подъемом. Весь зал замер. Казалось, что кругом сплошь единомышленники Брюсова, что все во всем с ним согласны. 13 августа были проводы на Александровском вокзале. Многие из присутствующих на банкете приехали на вокзал. Опять восторженные речи. Общее воодушевление, и Валерий Яковлевич уехал. 19 августа москвичи уже читали в «Русских Ведомостях» статью их военного корреспондента «Путь на запад». 21-го уже появилась новая статья «В Вильне», а 28-го — «Из Варшавы». lt;…gt; Я до сих пор не удосужилась перечесть эти статьи. В те дни, когда они появились на страницах газеты, они читались с большим интересом. О них много говорили (Стенограмма выступления И. М. Брюсовой на вечере памяти В Я. Брюсова в 1944 г. ОР РГБ). Живу здесь так, как вообще приходится мне последнее время жить в разных городах. Множество знакомых, почитатели, вопрошающие, что я думаю о том и о том, что значат те и тс стихи и т. д. Кое-что пишу, и статьи, и одну повесть (Письмо И. М. Брюсовой от 17 августа 1917 года ОР РГБ). Мечта, что война смоет все грязное, пошлое, реакционное в русской жизни и вызовет силы светлые, бодрые, обновляющие, — эта мечта увлекала многих. Смесь патриотических порывов с шовинистическими настроениями источало опубликованное в сентябре 1914 года воззвание «По поводу войны. От писателей, художников, артистов», подписанное Горьким, Буниным, Серафимовичем, Шмелевым, Ермоловой, Шаляпиным, В. Васнецовым, Коровиным. Ленин назвал этот документ «поганой бумажонкой российских либералишек». lt;…gt; Среди подписавшей воззвание русской интеллигенции, напечатанное на страницах либеральных «Русских ведомостей», не было имени Брюсова. По той лишь причине, что именно от этой газеты он еще 13 августа выехал военным корреспондентом на фронт. lt;…gt; 15 августа Брюсов прибыл в Вильну. Для Брюсова очень важны встречи, беседы с жителями Вильны и прежде всего – с интеллигенцией города. Уже в день приезда, только устроившись в Георгиевской гостинице, он сообщает открыткой жене: «Сейчас иду с визитами по своим рекомендательным письмам». Одна из первых встреч – с Вацлавом Ледницким, сыном знакомого польского литератора Александра Ледницкого. lt;…gt; Но вот письмо от 18 августа, представляющее для нас особый интерес. После упоминания о том, что в городе «есть интересная старина, в том числе собор св. Анны (конечно, католический), о котором наполеон говорил, что желал бы его унести на ладони в Париж», далее сообщается: «попал здесь в круг белорусов, мечтающих о возрождении Белоруссии, фанатиков своей идеи, убежденных, что белорусы – единственные подлинные славяне. Видел их поэтов, ученых, филологов…» Прежде всего, кто же эти белорусские поэты, ученые, филологи, в круг которых попал Брюсов? Факт встречи с Янкой Купалой известен давно. Несомненно, под множественным «поэты» Брюсов имел в виду Купалу, чье творчество настолько впечатлило его, что он тут же взялся за перевод. Кто были остальные? Имена наверняка встречавшихся с Брюсовым позволяют установить три открытки, сохранившиеся в его архиве. Они были посланы из Вильны в Варшаву. Из подписавших двое достаточно хорошо известны. Братья Луцкевичи, Иван и Антон, были ведущими фигурами белорусской общественно-литературной жизни в Вильне. Иван Луцкевич, археолог и этнограф, посвятил себя собиранию белорусской старины. Антон Луцкевич, младший брат Ивана, выступал в печати как публицист, литературный критик. Они и есть те, кого Брюсов в том письме назвал «учеными, филологами». lt;…gt; Брюсов приехал в Варшаву 29 августа. Варшавским гидом Брюсова сделался старый знакомый Александр Робертович Ледницкий. «Он сразу "схватил" меня под свое покровительство, — писал Брюсов жене 23 августа, — и начал возить всюду. Я побывал во всех редакциях, у всех знаменитых писателей и у всех видных общественных деятелей, особенно у последних. Пришлось научиться если не говорить, то понимать по-польски. Все говорят по-польски, а я отвечаю по-русски. И, представь себе, – ничего, так или иначе разбираюсь…» lt;…gt; Но впереди было главное, то, ради чего он приехал, – видеть войну своими глазами (Букчин С. С. 136-144). «Великая война» наших дней захватила не только европейские государства, но и значительную часть внеевропейских стран. При той тесной связи, которая установилась теперь между всеми народами и землями мира, это совершенно естественно. Во-первых, все государства земного шара сплетены сетью разнообразнейших взаимных отношений (прежде всего торговых); во-вторых, у воюющих европейских держав на других материках и океанах есть колониальные владения, значение которых для их метрополий существенно и теперь, а в будущем должно стать огромным. Поэтому, в то время как решительные события ожидаются на старых полях Европы, видавших уже по нескольку «битв народов», военные действия ведутся также и в отдаленнейших от нас странах, и на «черном материке», и на водах, омывающих все пять частей света. lt;…gt; Германия на помощь своих колоний рассчитывать не могла. При настоящем положении дел она от них совершенно отрезана, да и вообще содержит в колониях лишь небольшие гарнизоны, преимущественно туземных войск, для местной службы. Почти не пришлось воспользоваться Германии и своими военными судами, стоявшими в Киао-Чао и в гаванях Тихого океана, благодаря энергичным действиям английских крейсеров и вмешательству Японии. lt;…gt; Приходится признать, что морское и колониальное могущество Германии уже теперь в начале войны потрясено до основания, если не сломлено совсем. Почти треть ее торгового флота находится в руках неприятеля; остальные суда в лучшем случае обречены на бездействие, а иные из них приходится спешно продавать нейтральным государствам. Военный флот доказал свою неспособность померяться силами с английским флотом и защитить колонии. Император Вильгельм говорил когда-то немцам: «Ваше будущее на воде», имея в виду деятельность флота и развитие колоний. На создание германского флота истрачены были миллиарды марок как из общеимперских сумм, так и собранных по всенародной подписке. Крушение этих заветных надежд — первый решительный и очень чувствительный удар, постигший Германию. 1 сентября 1914 г. Варшава (Брюсов В. Война вне Европы // Русская мысль. 1914. № 8, 9). Многие, может быть, не ожидали того энтузиазма, с каким отнеслась Польша к войне с Германией. С самого начала мобилизации, еще до объявления Верховного Главнокомандующего, война оказалась здесь популярной, народной, в лучшем смысле слова. Народная память не позабыла, что для поляков, более чем для всех других славянских племен, немцы — враг исконный, заклятый. Народная масса приняла войну, как великое родное дело, и можно сказать увлекла за собой вожаков различных партий, не дав им времени справиться со своими «программами». Народ высказался первый. Он высказался своим отношением к мобилизации, которая в Польше прошла с тем же воодушевлением, как и в остальной России (Брюсов В. Варшава в дни войны // Голос. Ярославль, 1914. 31 авг. № 200). Как только разошлю по редакциям все статьи, немедленно поеду на север lt; Польшиgt;, это будет, вероятно, моя последняя поездка. После нее возвращусь в Москву, не знаю — на прочное жительство или временно. Во всяком случае проживу дома долго, чтобы сделать Павлову, закончить роман, «Энеиду» [208] и т.д. (Письмо И. М. Брюсовой от 22 сентября 1914 года. ОР РГБ). 4 русских корреспондента допущены на «театр». Меня в том числе нет. Это меня сильно побуждает вернуться в Москву. Но очень обидно уехать, не видав ни одного сражения! (Письмо И. М. Брюсовой от 25 сентября 1914 года. Материалы к биографии. С. 139). К концу октября я вернусь lt;в Москвуgt;. Не говоря об том, что при всем моем удовлетворении работой корреспондента здесь, я все же скучаю, и очень по тебе, по дому. У меня есть в Москве два неотложных дела — «Вергилий» и «Юпитер». «Юпитера» надо сдать в «Русскую Мысль» в середине ноября, а он еще недописан! Следует доперевести 1/2 книги «Энеиды». Есть и еще кое-какие литературные обещания, заставляющие меня непременно ноябрь и декабрь провести в Москве (Письмо И. М. Брюсовой от 7 октября 1914 года. ОР РГБ). Книгоиздательству lt;«Альциона»gt; пришла, несомненно, удачная мысль: издать альманах небольших переводных рассказов, принадлежащих перу наиболее интересных французских писателей. За ценность и художественные достоинства перевода ручается имя редактора — Валерия Брюсова. Наиболее сильное впечатление производят рассказы Вилье де Лиль-Адана, но наиболее интересным представляется нам рассказ Анри Бордо «Вечерние огни», безукоризненно переведенный Брониславой Рунт. lt;…gt; Среди необозримого мира переводной литературы, где в большинстве случаев читателю дается скучное произведение в бесцветном, если не хуже, переводе, – данное издание является счастливым исключением. Имена, включенные в эту книгу, могут до некоторой степени помочь несведущему читателю при дальнейшем выборе переводных книг. Примечания редактора устраняют все могущие возникнуть затруднения и поясняют некоторые имена собственные (Галльский В. [В. Шершеневич] Разноцветные каменья. Первый сборник переводных рассказов под редакцией В. Брюсова. М.: Альциона, 1914 // Новая жизнь. 1914. № 11. С. 171). Жюль Лафорг всецело принадлежит к школе «символистов», занявши непримиримую позицию против «натуралистов», с молодым задором принялся, вослед Бодлеру и Верлену, за созидание новых литературных форм, изыскивая неожиданные и странные выражения, словообразования и сочетания звуков в утонченно инструментованном стихе, достигавшем, иногда в ущерб смыслу и ясности, поразительной музыкальности и изобразительной силы. lt;…gt; Ни на минуту не покидавшее Лафорга чувство своей обреченности дало ему возможность так проникновенно, как может быть никому и никогда, почувствовать обреченность самой земли, на смерть которой он создал величественный «Похоронный марш», к сожалению, не совсем точно переведенный Валерием Брюсовым, хотя и сохранивший музыку и печальную торжественность прекрасного стиха. Не собственный ли неизлечимый недуг lt;туберкулезgt; так обострил восприимчивость Лафорга к недугам мира и жизни, к ничтожеству человеческих душ и дел? (Журин А. Жюль Лафорг. Феерический собор / Вступительная статья, переводы, примечания и библиография В. Брюсова, Н.Львовой, В. Шершеневича. M.: Альциона, 1914 // Новая жизнь. 1914. № 12. С. 163-165). ФРАНЦУЗСКИЕ ЛИРИКИ XVIII ВЕКА. Сборник переводов, составленный И. М. Брюсовой. Под редакцией и с предисловием Валерия Брюсова. М.: Изд-во К. Ф. Некрасова, 1914. И. М. Брюсова сделала попытку собрать лучшие переводы в одну книгу для того, чтобы читатель мог вынести определенное мнение о духе французской поэзии XVIII века. Работу свою составительница выполнила очень хорошо, выбрав, действительно, хорошие и ценные переводы. Критерием оценки она взяла близость к подлиннику. И эта отправная точка выбрана удачно, так как всякая другая – легкость перевода, дух подлинника – была бы более спорна шатка. lt;…gt; Нам остается добавит, что к антологии приложен прекрасный очерк поэзии XVIII века, принадлежащий перу в Брюсова, и интересные редакторские примечания (Галльский В. [В. Шершеневич] Французские лирики XVIII века. Сборник переводов, составленный И. М. Брюсовой / Под редакцией и с предисловием Валерия Брюсова // Новая жизнь. 1914. № 12. С. 165-167). Сборник составлен не только внимательно, но и с любовью, и для назревшей в истории литературы переоценки XVIII века (в том числе — и русского, для чего кое-что уже сделано) он будет далеко не лишним. По собранному здесь материалу можно, в сущности говоря, проследить, как усваивалась эта лирика нашими поэтами начала XIX века (Эйхенбаум Б. Французские лирики XVIII века // Северные записки. 1914. № 12. С. 176, 177). В России к военно-корреспондентской работе допускались люди после большой предварительной проверки. Еще два года до войны было выработано «Положение о военных корреспондентах в военное время», по которому на театре войны допускалось присутствие только двадцати корреспондентов — десяти русских и десяти иностранных lt;…gt; На передовые позиции были допущены лишь немногие из российских литераторов. В самом начале войны получил звание военного корреспондента и выехал lt;…gt; Валерий Брюсов. Как можно видеть по его корреспонденциям, которые регулярно печатались в «Русских ведомостях», Брюсов вполне «справлялся» с задачей, возложенной на него буржуазной газетой. Под флагом гуманистического протеста против жестоких способов войны (это относилось только к неприятелю) Брюсов и выполняет свою основную функцию патриота-историографа и певца царского воинства. Он прикрывает авторитетом своего имени ту агитационную кампанию против врага, которая возглавлялась и организовывалась военными штабами. Так, Брюсов писал: «Немецкие зверства — не выдумка сочинителя трогательных фильмов для кинематографа, а горестная действительность. Мы вправе презирать пруссаков за все совершенное ими — от разгрома Реймсского собора до расстрела детей в польских городах» [209]. Рядом идет всяческое превознесение царской армии в противовес армии врага. «Немцы храбры и отважны в атаке, потому что они перед боем напиваются водкой и эфиром. Храбрость русских – трезвая и сознательная» [210] (Цехновицер-1. С. 108, 109). 18 января 1915 года в Литературно-Художественном кружке был устроен ужин в честь временно вернувшихся с театра военных действий В. Я Брюсова и журналиста С. С. Мамонтова. Ряд многочисленных речей открылся речью А. И. Сумбатова lt;Южинаgt;, приветствовавшего В. Я. Брюсова от лица дирекции и характеризовавшего важность и значительность корреспонденций Брюсова, печатающихся на страницах газеты «Русские Ведомости». Эти корреспонденции говорят, что Валерий Яковлевич не только большой поэт, но и вдумчивый наблюдатель жизни, стоящий на высоте переживаемого момента. Брюсов, отвечая на эту речь, заметил, что Сумбатов слишком преувеличивает значение его корреспонденции, тем более что для него корреспонденции — новая область литературного труда, и до сих пор он еще учился; быть может, в будущем он сумеет больше отвечать требованиям, предъявляемым к военному корреспонденту. lt;…gt; Вяч. Иванов напомнил присутствующим, что в настоящем году исполнилось 25 лет литературной деятельности Брюсова, охарактеризовал значение Брюсова и его поэзии в литературе, высказал пожелание, чтобы Валерий Яковлевич скорее вернулся к своей музе и всецело отдался служению поэзии. Брюсов в ответной речи указал, что не время говорить о «лицах», о поэтах и поэзии, об юбилеях, когда совершаются великие события, когда помыслы всех и каждого обращены к будущему, к судьбам народа, богатством языка и образов которого питается поэт и живет литература. Если бы обстоятельства момента сложились так, что пришлось бы выбирать между поэзией и родиной, то пусть погибнет поэт и поэзия, а торжествует великая Россия, потому что наступит грядущее торжество родины и тогда явится поэт, достойный великого момента (Известия Московского Литературно-художественного кружка. 1915 Вып. 10. С. 39). В Литературно-Художественном Кружке случайный ужин, устроенный дирекцией Кружка В. Я. Брюсову и С. С. Мамонтову, обратился в чествование В. Я. Брюсова. На ужине присутствовали около 100 человек: членов дирекции и Кружка, литераторов, артистов, общественных деятелей – П. Н. Милюков, Н. Н. Щепкин, Вяч. Иванов, польский поэт Лео Бельмонт, Г. Курнатовский, А. Р. Ледницкий, Ю. К. Балтрушайтис, В. Г. Богораз-Тан, А. Е. Грузинский, Л. М. Лопатин, О. А. Правдин и др. Председательствовал кн. А. И. Сумбатов. lt;…gt; Г. Г. Курнатовский и А. Р. Ледницкий указали на заслугу г. Брюсова в польском вопросе, на то, что он способствует сближению русского и польского народов. С. С. Голоушев отметил, что путь поэта Брюсова не был усыпан розами, и ему пришлось преодолевать тернии. Лео Бельмонт с большим подъемом прочел стихотворение «Валерию Брюсову»: он будет одним из звеньев золотой цепи любви, которая соединит два братских народа и заменит железную цепь братства, сковывающую Польшу. lt;…gt; Было получено несколько телеграмм и стихотворение, присланное и посвященное г. Брюсову композитором г. Скрябиным. В заключение Валерий Яковлевич прочел свое новое стихотворение «На Карпатах» (Чествование В. Я. Брюсова // Русские ведомости. 1915. 20 янв. № 15). «Третья стража», «Риму и миру», «Венок», «Все напевы», «Зеркало теней» — все эти сборники, несущие ряд крупных завоеваний в области формы, охватывающие своим содержанием жизнь всех эпох, всех стран, всех народов делают бесспорным первоклассный поэтический талант В. Я. Брюсова. Два больших романа, ряд рассказов и повестей доставили В. Я. Брюсову значительное место и среди прозаиков. Но что больше всего характеризует литературную деятельность В. Я. Брюсова, это — та первостепенная роль, которую он сыграл как один из вождей символического движения; припомним его участие в журнале «Весы» и его влиятельную критическую деятельность. lt;…gt; Но нужно заметить, что, овладев формой, В. Я. Брюсов неустанно ищет нового содержания, новых областей поэзии. Отсюда его большое значение, как певца современности, как певца города. Здесь ключ к его симпатиям к футуристам и к его признанию «каких-то возможностей развития в их попытках». Такого остро чувствующего современность писателя не могли не захватить невероятные события современной войны. В. Я. Брюсов делается военным корреспондентом, непосредственным свидетелем великой народной борьбы за будущее (Б. С. [Садовской Борис] К чествованию В. Я. Брюсова // Утро России. 1915. 24 янв. № 24). В конце января 1915 года Брюсов возвратился в Варшаву. Он успел к началу немецкого наступления в районе Мазурских озер. 10-я русская армия вынуждена была отойти на южный берег Бобра. Но форсировать реку и взять стойко защищавшуюся крепость Осовец немцам не удалось. Сильнейшие бои разгорелись в районе Прасныша, и Брюсов спешит туда, где был пять месяцев назад. lt;…gt; Война стала бытом. Цензуре не нравятся эти наблюдения корреспондента «Русских ведомостей». lt;…gt; Не исключено, что причина личных неудач Брюсова была и в том «неосторожном» интервью, которое он дал газете «Голос Москвы» во время своего отпуска. Он подчеркнул тогда, что публика «не может довольствоваться»» сообщениями штаба верховного главнокомандующего, что «читателю хочется иметь наряду с фактом — картины! Знать те условия, в которых живет армия, ясно представлять себе, как происходит разведка, бой, что такое окопы, обстрел аэропланов и т. д.» («Голос Москвы», 15 января). Большая часть беседы была изъята цензурой (Букчин С. С. 150, 151). Написал статью о Пушкине, много перевел «Энеиды» и (почему-то) деятельно работал над своим «Учебником стихосложения». Вообще хочется работать «литературно», и корреспондентская деятельность, сказать по правде, — надоела (Письмо И. М. Брюсовой от 2 февраля 1915 года // Материалы к биографии. С. 139). Великая война наших дней замечательна между прочим тем, что в ней впервые авиация заняла серьезное положение. Одиночные полеты во время балканской войны были лишь первыми слабыми опытами. Теперь, напротив, авиация стала организованной силой в армии, и можно сказать, что к трем «родам оружия», существовавшим с давних времен, — пехоте, кавалерии, артиллерии, — прибавился четвертый, — летчики. lt;…gt; Несмотря на то, корпус летчиков в армии остается явлением чрезвычайно характерным, своеобразным. Первенец XX века, авиация пришлась по душе современным людям; у нее нашлись страстные поклонники, посвящающие ей всю свою жизнь; уже есть прирожденные авиаторы, как бывают прирожденные поэты. Когда беседуешь с летчиками, преданными своему делу, кажется, что попал в новый мир. Какие-то чуждые нам представления о событиях складываются у людей, которые привыкли смотреть на землю «сверху вниз», наблюдать жизнь с высоты в 2000 метров. lt;…gt; Я задал вопрос lt;офицеру-наблюдателюgt; П., особенно интересовавший меня: каково, по его мнению, значение авиации для военного дела? – Я думаю, – не без грусти ответил П., – что настоящую пользу мы можем принести исключительно при разведках. Бросание бомб в сущности – вздор. Нацелиться с высоты страшно трудно: метишь в одно место, а попадешь на десятки сажень в сторону. lt;…gt; – А воздушный бой? – спросил я. – Почти невозможная вещь. На большом расстоянии стрелять бесполезно: при быстроте хода аэропланов ни за что не попадешь. А подойти в воздухе близко к неприятелю удается один раз из ста, если не из тысячи (Брюсов В. Летчики // Русские ведомости. 1915. 5 февр. № 28). Много писал (драму, повесть, «Энеиду», «Метрику»). Хочу привезти а Москву большой запас рукописей, с которыми и обращусь к издателям (Письмо И. М. Брюсовой от 9 февраля 1915 года. ОР РГБ). Военная обстановка, несходство наших возрастов, целеустремлений и характеров создали кратковременную, но сердечную дружбу. lt;…gt; Валерий Яковлевич лежал на походной койке и, не поднимая половы, высказывал различные заключения «Женщина всегда рождается вновь – снимая покровы». «Чем ближе к природе, тем малоценнее искусство». «Любить – значит утверждать, что ты существуешь». Брал книгу и шприц и уходил на мешочную насыпь у стены. Под светом ручного фонаря писал часами, выкуривая по сотне папирос… lt;…gt; Мысли не заслонили пред ним событий, и события не делали его чужим или невнимательным к нашим будням. Две-три любимые книги, чернильница и свечи в бутылках были всегда у него под руками. Часто пробуждался ночью, нервничая подходил к двери, пока я не спрашивал о причине бессонницы. Тугими пальцами крутил табачную гильзу и с одинаковым вниманием, порою с утомляющей, черствой методичностью, подбирая отточенные мысли, по неуловимым сцеплениям и поводам, говорил о Верхарне, о влиянии Тамерлана в архитектуре, об античной эротике, о национализме Данте, о манере Скрябина… Знания его распространялись далеко за пределы чистой поэзии: он был поэтом-профессором, поэтом-ученым. Читал на память страницы из Пушкина, Данте, Кальдерона, Тютчева, Карлейля, Шопенгауэра… Отлично решал задачи по геометрии и математике, знал медицину. Он умел скульптурно высекать фразы, и слова у него казались изваянными, словно Пестумские фризы (Талызин М. [Суганов М. А.] По ту сторону. Париж, 1932. С. 167). Прости, что последнее время мало пишу. Во-первых, много работаю. За месяц я послал в «Русские Ведомости» одиннадцать статей! Почти по 3 в неделю, по 2 дня на статью, считая с разъездами! Да кроме того, переводил «Энеиду». Да писал «Метрику». Да продолжал драму. Работал с утра и до утра… А во-вторых, последние дни крайне хлопочу. Дело в том, что по некоторым причинам официального характера корреспонденты с недавнего времени поставлены в положение вдесятеро более тяжелое, нежели раньше (хотя и раньше их положение было нелегкое). Доходило до того, что я не видел никакой возможности продолжать свою работу для «Русских Ведомостей», собирался им писать об этом lt;…gt; и ехать в Москву, в полную «отставку». Но тут вмешался Н. А. Морозов lt;бывший шлиссельбуржецgt; и попытался дело уладить. Для этого, однако, мне надо посещать множество лиц, официальных и неофициальных, ждать в приемных, писать заявления etc. На это теперь уходит полдня (Письмо И. М. Брюсовой от 24 февраля 1915 года. ОР РГБ). Шесть дней мы почти не выходили из автомобиля. Последний день ехали беспрерывно 23 часа, от 5 утра до 4 ночи lt;…gt; Скажу тебе, что я подумывал даже вовсе отказаться от своей работы и совсем вернуться в Москву (Письмо И. М. Брюсовой от 19 марта 1915 года. ОР РГБ). К началу 30-х годов окончательно обозначился разрыв между Пушкиным и современным ему кругом читателей. Уже «Борис Годунов» был встречен полным непониманием. Ряд других величайших созданий Пушкина нашел самый холодный прием со стороны критики и общества. Все, даже молодой Белинский, говорили об «упадке пушкинского таланта» именно тогда, когда гений вполне раскрылся. Пушкин понял, что должен оставить все попытки подойти к своему читателю, т.е. снизойти до него. Пропасть между великим поэтом, опередившим современников на столетие и более, и «публикой», «толпой», «чернью» была слишком широка и глубока, чтобы можно было восстановить между ними связь, не посягая на самое святое в творчестве. Убедившись в этом, Пушкин, так сказать, «махнул рукой» на читателя и стал писать, повинуясь исключительно внутренней потребности, не думая о том, для чего он пишет и будет ли он понят. Характерным примером такого творчества может служить «Домик в Коломне». Эта шутливая поэма совершенно не была оценена в свое время. Рассказывают, что «повесть почти всеми была принята за признак конечного падения поэта… В обществе старались не упоминать о ней в присутствии автора, щадя его самолюбие» (Анненков). Впрочем, «Домик в Коломне» в значительной степени недоступен широким кругам читателей и теперь и, вероятно, таким останется всегда. Дело в том, что, кроме изящества и живости рассказа, реалистичности и меткости описаний, остроумия тонких замечаний, рассеянных в октавах, и т. п., «Домик в Коломне» имеет другую ценность, которая для самого Пушкина, конечно, и была самым важным: эта повесть должна производить впечатление главным образом своей формой. lt;…gt; Одновременно с «Домиком в Коломне», во время «болдинского сидения», осенью 1830 года, написаны Пушкиным и его «маленькие драмы», три оригинальных, — «Скупой Рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный Гость», — и одна, переведенная с английского: отрывок, озаглавленный «Пир во время чумы». За Пушкиным уже было такое грандиозное драматическое создание, как «Борис Годунов». Но в «Борисе» Пушкин всецело следовал шекспировской поэтике. «Борис Годунов» — как бы одна из шекспировских хроник, только из русской истории; в нем — все, как у Шекспира: та же рисовка характеров и страстей, такое же деление на маленькие сцены, тот же стих, беглый, пятистопный ямб, с отдельными, рифмованными стихами и т. д. Для своего времени, для нашей литературы, «Борис Годунов» был событием значительнейшим: он раз навсегда порвал с вековым прошлым русского театра и указал ему новые пути: ориентацию корнелерасиновскую заменил ориентацией шекспировской (Брюсов В. Маленькие драмы Пушкина. К предстоящему спектаклю в Художественном театре // Русские ведомости. 1915. 22 марта. № 67). Жизнь моя «течет» весьма однообразно, именно течет. Впечатления лишь от поездок. Потом я целые дни и пишу. (Ведь за 59 дней я написал 29 статей в «Русск. Вед.» и 2 статьи в «Голос» [211], т. е. по статье менее, чем в 2 дня) lt;…gt; Свободных часов не остается. А если бывают свободные минуты, пишу стихи и перевожу «Энеиду» (Письмо И. М. Бросовой от 2 апреля 1915 года. ОР РГБ). Валерий Брюсов, следуя за отступающими русскими войсками постепенно проникается чувством отвращения к войне, ранее воспетой им, и полон уже стремления вернуться к прерванной в июле 1914 года «чисто» литературной деятельности. Этой смене настроений способствовало познание настоящего, неприкрашенного лика войны. lt;…gt; Вот Брюсов описывает свое посещение поля, где только что произошло сражение. Поэт рассказывает, как он бродил среди тысяч распростертых трупов, как он всматривался в лица врагов, — «убитых юношей, почти мальчиков, с кроткими личиками, с едва пробившимися усиками», и в лица пожилых воинов. lt;…gt; И когда Брюсов вместе с войсками входит в покинутую неприятелем деревню и видит сожженный госпиталь, с изогнувшимися в огне прутьями кроватей, обгорелыми клочьями материй — вероятно, шинелей и одеял, — и снова груды трупов, — поэт уже опускает голову и, отвернувшись, проходит мимо. «Нет у нас, нет сил всматриваться в это зрелище!» [212] — восклицает он. Брюсова все чаще и чаще охватывает усталость от видения страданий (Цехновицер-1. С. 277). Нового в моей жизни — ничего. lt;…gt; Впрочем, перевел заново «Ворона» [213]; соберусь и пришлю тебе. Это, конечно, самый точный перевод из всех, какие существуют (Письмо И. М. Брюсовой от 17 апреля 1915 года. ОР РГБ ). В Варшаве Брюсовым было написано окончание «Египетских ночей» — Пушкина (Из воспоминаний В. Язвицкого. Рукопись у Р. Щербакова). Брюсов в 1915 году в Варшаве приступил к повести «Моцарт» [214] и вчерне закончил в Москве в сентябре 1915 г. Брюсов lt;…gt; предполагал опубликовать ее в журнале «Русская мысль». Уже 14 августа 1915 г. он сообщал секретарю редакции А. П. Татариновой: «Рассказ "Моцарт" (около 1 печ. листа) будет доставлен в течение 7—10 дней» (ИРЛИ). Однако другие дела (прежде всего работа над антологией «Поэзия Армении») отодвинули исполнение этого обещания. 8 ноября 1915 г. Брюсов писал Татариновой, что приложит «все усилия», чтобы в скором времени представить «рассказ (маленькую повесть) “Моцарт", совершенно lt;…gt; написанный и нуждающийся не столько в поправках, сколько просто в переписке с оригинала». Однако и эта завершающая фаза растянулась на долгие месяцы. 1 октября 1916 г Брюсов, после многократных обещаний, вновь сообщал Татариновой: «… в ближайшем будущем надеюсь прислать пресловутого “Моцарта"» (там же), но рукопись в редакцию так и не поступила (Гречишкин – Лавров. С. 366). Посылаю Тебе «Ворона» — работа, занявшая у меня неделю досуга, целые дни и, увы, целые ночи. Очень прошу сохранить свято список: у меня осталась лишь неразборчивая черновая. Посылаю, между прочим, и для доказательства ясности моей мысли и моей способности работать. lt;…gt; Чтобы сделать такой перевод (он — совершенство), надо обладать всеми своими способностями в полном объеме (Письмо И. М. Брюсовой от 27 апреля 1915 года. ОР РГБ). — Жаловались и раньше, что нынешняя война ведется ожесточенно, — говорил мне один из участников боев под Шавлями, только что приехавший оттуда, — но то, что происходило до сих пор, теперь мне кажется детской добродушной игрой. lt;…gt; Добивание раненых, систематический обстрел Красного Креста, всевозможные жестокости над мирными жителями, употребление разрывных пуль и штыков-пил, — это все у нас, под Шавлями, проделывается немцами день за днем. Кто не знает добродушия и благодушия русского солдата! Бывало, и не раз, что солдаты делились последним куском с ранеными немцами. Но там вы бы не узнали и солдат! Мы все видим, как они борются с собой, чтобы удержать себя от такой же расправы с пленными немцами, какую те чинят над нашими пленными. Там солдаты ненавидят немцев всеми силами души; ненавидят до боя, в самом бою и после боя: и, поверьте, те заслужили эту ненависть, которую нелегко возбудить в русском человеке! (Брюсов В. Вести из-под Шавлей // Русские ведомости. 1915. 17 мая. № 112). Минувший год lt;апрель 1913 — апрель 1914gt; в русской поэзии останется памятен всего более спорами о футуризме. В столицах и в провинции устраивались публичные чтения и диспуты о футуризме, привлекавшие полную залу, Футуристические пьесы шли в переполненных театрах. Тощие и объемистые сборники стихов и прозы футуристов, появляющиеся один за другим lt;…gt; Несомненно, со времени своих первых выступлений наш русский футуризм развился значительно, и главное, постарался сам выяснить свою «идеологию». В своих брошюрах футуристы попытались выработать теорию футуризма. Делясь (как это всегда бывает в молодых литературах школах) на ряд враждующих между собой фракций, они высказали немало противоречивых взглядов. Но в конце концов все различные направления русского футуризма можно свести к двум определенным типам: к футуризму умеренному и футуризму крайнему. Эти два типа различаются по существу дела: умеренные, признавая первенствующее значение в поэзии «формы», пользуются ею, чтобы выявить некое новое (с их точки зрения) «содержание»; крайние — ничего, кроме «формы», в поэзии не знают и видеть не хотят. lt;…gt; Основной недостаток поэзии «умеренных футуристов» тот, что в погоне за пресловутым «ритмом современности» они сознательно дробят свои стихотворения на отдельные стихи, давая каждому самостоятельную жизнь. Известное впечатление мелькания, синематографичности получается, но исчезает, как-то распыляется целое, не объединенное единым символом. lt;…gt; Есть ли среди наших «умеренных» футуристов подлинные дарования, — пока не видно. Часто интересны стихи Вадима Шершеневича; природным даром музыкального стиха обладает Константин Большаков. lt;…gt; Из стихов и прозы «крайних» раньше всего знакомишься с их тоже «крайней» неосведомленностью в разных областях. Один из них, например, старательно отмечает в своих стихах особым шрифтом все ассонирующие звуки, как будто он первый ввел в стихи ассонансы и их не безмерно больше (и гораздо более тонких и исхищренных) в стихах Пушкина и Вергилия! — или особенно подчеркивает, что его стихи написаны «без буквы р», как будто это его «изобретение» и того же не делал еще Державин! Другой громоздит сотни новосочиненных слов: «зарошь, дебошь. варошь, студошь, жарошь, сухошь, мокошь, темошь» или «словойназа, слово–лю, слово-жди, словойдут, словоплямив, словолян» и т. д., как будто такие случайные сочетания букв могут иметь какое-нибудь значение для поэзии. Третий, в прозе, глубокомысленно рассуждает: «До сих пор утверждали, — мысль диктует законы слову, а не наоборот» (а труды В. Гумбольдта, Потебни и др.!) lt;…gt; Ко всему этому присоединяется намеренная грубость стихов наших «крайних». С условной красотой поэзии они хотят бороться усиленным употреблением слов резких, бранных, выражающих что-либо отвратительное или просто считаемых «неприличными». «Я весь хорош, даже бранный», заявляет один из «крайних». Поэтому иным из поэтов приходится в книгах заменять иные слова или части слов точками. lt;…gt; Как бы то ни было, беспомощность теоретических рассуждений и противоречивость всех попыток «творчества» гг. «крайних» приводят к неоспоримому выводу, что они нисколько не подготовлены к прокладыванию новых путей в искусстве. Весьма недостаточно поносить бранными словами все, что было, и все, что есть вне своего кружка, чтобы уже найти нечто новое. Именно «нового» мы у наших крайних футуристов и не видим: напротив, то, что они делают, — или повторение весьма старого, или только беспорядочное (и безвкусное) смешение слов, полуслов и звуков. Объявив, что «поэзия не ставит себя ни в какие отношения к мифу», футуристы в то же время пишут стихи, которые, посте дешифрования их намеренно замысловатого языка, оказываются обычнейшими «стихотворениями», написанными на обычнейшие «поэтические» темы (таковы большинство стихов В. Шершеневича, К. Большакова, а также многие стихи В. Маяковского). Если и есть какая правда в учении о «слове как таковом», то ее проповедники сами этой правды не понимают и проявить ее в поэзии не умеют. Довольно тягостный труд — выискивать в десятках книжек, наполненных бессодержательными и бесформенными стихами, отдельные удачные выражения. lt;…gt; Справедливость заставляет нас, однако, повторить то, на что мы уже указывали раньше: больше всего счастливых исключений мы находим в стихах, подписанных В. Маяковским. У г. Маяковского много от нашего «крайнего» футуризма, но есть свое восприятие действительности, есть воображение и есть умение изображать (Брюсов В. Год русской поэзии // Русская мысль. 1914. № 7). Все мы хорошо помним, как живо В. Брюсов приветствовал зарождение российского футуризма, как он, этот опытный, проницательный литератор, носился с грошовыми брошюрками, писанными на птичьем языке, как вслух разбирал убогие мыслишки юношей неумных и бесталанных, едва ли читавших что-либо, кроме трактирных прейскурантов и цирковых афиш. Тогда раздавались кое-где голоса, упрекавшие В. Брюсова в заискивании пред новыми силами, в боязни отстать от молодого поколения, якобы идущего на смену декадентам. lt;…gt; Господа футуристы! Одну минуту внимания. С одной стороны я понимаю вас, господа. Вам осточертела литература и литературная ложь, весь этот затяжной и страшный самообман, чудовищно разросшийся на бумажной почве. Ваш бессмысленный дикий крик принимаю я, как протест, как собственный мой протест против стиснувшей всех нас, художников, литературы. Но не по адресу вы кричите, господа, и не то совсем собираетесь делать, что надо. Вы угрожаете бросить Пушкина и Достоевского с «парохода»: оставьте Достоевского в покое, он еще пригодится вашим внукам. Не туда направлена ваша звериная злоба. lt;…gt; А знаете, господа, я ведь это вовсе не с вами говорю, не с теми, кто кричит дырбулщур и плюет на статую Пушкина. Я вас футуристами и не считаю: вы самозванцы. lt;…gt; Незадолго до разразившейся над нами военной грозы известно стало, что писатель В. Я. Брюсов готовится праздновать свой двадцатипятилетний юбилей. lt;…gt; Юбилей, к сожалению, отпраздновать не пришлось. Гром австро-немецких пушек вышиб из сознания русской интеллигенции не только двадцатипятилетие спортивной статьи В. Брюсова, но и лермонтовскую столетнюю годовщину. lt;…gt; В. Брюсов явился в литературу в образе недоношенного младенца. Его первые опыты в «Русских символистах» и в «Шедевре» имели успех, вернее, видимость некоторого успеха лишь благодаря статьям о них Буренина и Вл. Соловьева. Опыты эти крайне беспомощны и слабы, несмотря на бесчисленные позднейшие переделки; соперничать с ними могут разве лишь родственные им «Крематорий здравомыслия» и «Засахаренные крысы». lt;…gt; Футуристы не остались чуждыми и великой войне. В то время как В. Брюсов пишет бледные корреспонденции из Варшавы, любители «эротических комбинаций» мечтают «вытереть русские штыки о платья венских кокоток». О, Лермонтов, Лермонтов! «Дистанция огромного размера». Далее идти некуда (Садовской Б. Озимь. Пг., 1915. С. 24, 26, 28, 33-35, 45). В Вильне проездом в Москву гостил несколько дней В. Я. Брюсов, с которым нам удалось побеседовать по вопросу о современном состоянии русской литературы. «Я, — сказал нам Валерий Брюсов, — недостаточно знаком с литературой текущего дня. Последний год я провел на войне и мало следил за новостями литературного рынка. lt;…gt; Думаю, что война оставит глубокий след на всей русской жизни и отразится также на литературе. lt;…gt; Что же касается отношения футуристов к войне, то я еще не заметил ничего нового в их стихах, написанных под влиянием переживаемого момента. Вообще же, я всегда относился с большим вниманием к футуризму, как и ко всякой попытке создать в литературе нечто новое. Я думаю, что в исканиях футуристов есть своя доля правды. Кое-что из этого будет усвоено всей литературой вообще. Среди футуристов есть два несомненно талантливых поэта. Это — Маяковский и Большаков. Есть еще интеллигентный и образованный работник Шершеневич. Но весьма вероятно, что он покинет ряды футуристов» (Цак Ал. У Валерия Брюсова // Вечерняя газета. Вильна, 1915. 17 мая. № 954). В мае 1915 г. lt;Брюсовgt; окончательно возвратился глубоко разочарованный войной, не имея уже ни малейшего желания видеть поле сражения. К тому же, Брюсов приехал больным, так что пришлось снова начать прерванное лечение и уложить его в постель, а с такого рода пленением он легко мирился. Оно давало ему возможность сосредоточиться и быть у себя со своими работами (Материалы к биографии. С. 139). В Москву я приехал собственно на две-три недели, но, по-видимому, мне не придется возвратиться на театр войны: новые правила делают это невозможным. Таким образом, почти наверное, я должен буду обратиться к своим обычным занятиям. В этом смысле я нахожусь вполне в вашем распоряжении, если у вас есть какая-либо работа для меня в «Истории литературы XX века» или в «Словаре». lt;…gt; Вообще буду признателен за все предложения, потому что сейчас, с прекращением «Сирина», я в полном смысле слова оказался «безработным»: никакого очередного дела у меня нет, и всю свою деятельность надо начинать чуть не сначала. Может быть, с окончанием Пушкина, Вы предпримете издание еще одного из «великих писателей»? Может быть, вернетесь к давнему проекту издать Данте? Тогда я в Вашем распоряжении и как переводчик (Письмо к С. А. Венгерову от 30 мая 1915 года // ЛH-85. С. 684). Редактор lt;С. А. Венгеровgt; говорит в предисловии, что «с точки зрения читателя-неспециалиста издание настоящим (VI) томом может считаться законченным». В согласии с таким решением редактор не дает никаких указаний, когда можно ждать появление дополнительного VII тома. Сомнительно, однако, чтобы читатели, даже весьма далекие от «специального» изучения Пушкина, признали VI том завершением издания. Достаточно сказать, что в предыдущих томах многократно встречается ссылка: см. «Историю пушкинского текста в конце изд.». Но именно эта «История» и вынесена в «особый выпуск», так что «законченное» издание в самом заключает требование продолжения. Между тем к «Истории текста» отнесены не только мелкие разночтения, может быть, и не интересные для неспециалиста, но и крупные варианты, и важные черновые наброски, которые давно приобрели как бы права самостоятельных стихотворений и печатались в самых популярных изданиях (стихотворные наброски к «Египетским ночам», строфы «Евгения Онегина» и др.). В дополнительный том вынесены и объяснительные примечания ко всей прозе Пушкина (кроме писем). Добавим, что по внешнему виду VI том значительно беднее предыдущих: все портреты даны в меньших размерах, нежели раньше; рисунков мало; нет следа орнаментаций в духе эпохи, как в первых томах. Все показывает, что редактор не рассчитывал сил ни своих, ни издателя: начатое по грандиозному плану, как «Пушкинская энциклопедия», издание завершается гораздо более скромно, и конец его решительно «скомкан». Поспешим, впрочем, заметить, что мы говорим это отнюдь не в укор редактору: поступить так было для него, конечно, печальной необходимостью. Нет сомнения, что С. А. Венгеров, если бы это зависело только от него, предпочел бы довести своего Пушкина до конца по тому же широкому масштабу, по которому издание было предпринято. lt;…gt; Эти мелкие замечания, как и общие соображения об издании, не мешают нам считать труд С. А. Венгерова в высшей степени выдающимся. Издание, исполненное под его редакцией, остается не только лучшим и самым полным изданием Пушкина, каким мы обладаем, но и драгоценным собранием материалов, откуда еще долго будут черпать исследователи (В. Б. [Валерий Брюсов] Библиотека великих писателей / Под ред. С. А. Венгерова. Пушкин. Т. VI. Изд. Брокгауз — Ефрон. Пг., 1915 // Русские ведомости. 1915. 17 июня. № 138). Среди книг, уже многочисленных, о современной войне выдающееся место займет только что появившаяся книга Эмиля Верхарна «Окровавленная Бельгия». Мы привыкли видеть в Верхарне певца широких исторических и общественных проблем, в своих убеждениях склонявшегося к социализму. Несмотря на целую серию своих книг, посвященных родной стране, Верхарн в значительной степени был поэт космополитический, интернациональный. Европа представлялась ему единым миром, и в ряде поэм он воспевал «европейскую расу», ее культурные завоевания, стоящие перед ней задачи. Война наших дней, великий раздор в среде европейских народов и страшный лик, обнаруженный Германией, в самом основании потрясли все несколько идиллистическое мировоззрение поэта. В предисловии Верхарн сам говорит: «Тот, кто написал эту книгу, полную нескрываемой ненависти, был когда-то человеком мирным. Он восхищался народами; многие из них он любил; в том числе была и Германия…» Упомянув о том, какой предстала Германия в начале войны, Верхарн продолжает: «Автор никогда не переживал более неожиданного, более тяжелого разочарования. Оно так его поразило, что он почувствовал себя другим человеком». lt;…gt; Ужасы германского нашествия на Бельгию теперь удостоверены официальными расследованиями и свидетелями, в правдивости которых нельзя сомневаться. Десятки городов и сотни селений сожжены, храмы преднамеренно разрушены, население разорено и частью истреблено lt;…gt; Зная свою страну, поэт говорит, что результатом явилась всеобщая ненависть к немцам, — такая яростная и глубокая, что она переживет ряды поколений. lt;…gt; Истинная Германия только на время была страной Гёте, Бетховена, Гейне. Но она всегда была страной безжалостных ландграфов и кровавых ландскнехтов. Тысячелетия она бросает свои орды на Европу. В этом ее роковое и страшное предназначение. lt;…gt; Заканчивается книга Верхарна восторженным гимном Бельгии. «Ты, Бельгия, первая, еще раньше Франции и Англии, стала на защиту этого нового духа против регрессивной, но грозной Германии. Никогда большей чести не выпадало на твою долю. Ты ее приняла с героической простотой. О, моя родина, окровавленная Бельгия! Да будут любимы все твои раны и да будут поддержаны все твои упования!» (Брюсов В. Окровавленная Бельгия // Русские ведомости. 1915. 5 июля. № 154). lt;В одной из записных книжек Брюсова за 1915 г. сохранился следующий перечень книг, издание которых он предполагал осуществить в ближайшее время: На театре военных действий. Корреспонденции. Письма военного корреспондента из Польши 1914—1915 гг. — В наши дни. Сборник стихов на современные темы.— Опыты. Сборник стихов. Сны человечества. — Sed non satiatus. (Стихи) [215]. — Мой Пушкин. – Из моих бумаг. – Краткое изложение науки о русском стихе. – Учебник стихосложения. – Эдгар По. – Гораций. – Данте. – Римские цветы. – Donata. Разные переводы в стихах.gt; (ОР РГБ). Брюсов закончил драму из современной жизни «Пироент» [216], которая будет предложена им Московскому Малому театру. «Пироент» (Pyrois — античное именование планеты Марс) есть название фантастического корабля, или точнее снаряда, при помощи которого герой драмы, молодой русский инженер, надеется установить сношения с другими планетами. Контуры этого гигантского снаряда, окруженного лесами, блоками, подъемными кранами, служат фоном для декорации первых, вступительных сцен. Замысел драмы, однако, чисто психологический, напоминающий идею «Преступления и наказания». Для достижения своих грандиозных задач герой драмы должен пройти через преступление. Из этого возникает трагический конфликт (Новая драма Брюсова // Биржевые ведомости. 1915. 24 сент. № 15107). КАРОЛИНА ПАВЛОВА. СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ Редакция и материалы для биографии К. Павловой Валерия Брюсова [217]. М.: Изд-во К. Ф. Некрасова, 1915. Каролина Павлова принадлежит к числу наших замечательнейших поэтов, — нужно ли это доказывать после восторженной оценки ее поэзии в отзывах Баратынского, Хомякова, Языкова, графа А. Толстого, К. Аксакова, И. Киреевского, Шевырева, М. Каткова, К. Бальмонта и многих других? Между тем, в наши дни лишь очень немногие знают поэзию К. Павловой, а для широких кругов читателей ее стихи как бы не существуют. lt;…gt; Сборник «Стихотворений», изданный ею при жизни (М., 1863), можно найти только у столичных букинистов; другие изданные ею книги lt;…gt; давно стали библиографической редкостью; в хрестоматиях и антологиях редко встречается больше двух-трех, и не особенно характерных, ее стихотворений. Издательство К. Ф. Некрасова решило пополнить этот пробел и предприняло издание «Сочинений» Каролины Павловой, которые и должны появиться в течение 1914—1915 гг. в двух томах, под редакцией пишущего эти строки. lt;…gt; Декабрь 1913 (Предисловие). Новое двухтомное издание К. Павловой, по оговорке самого редактора, не претендует на совершенную полноту. Так, например, в него не вошла еще никогда не опубликованная и труднодоступная переписка Павловой и все произведения ее на иностранных языках, между ними примечательные переводы русских поэтов на немецкий язык. Однако новое издание Павловой является все же первым и единственным «полным собранием» ее сочинений. lt;…gt; Весь интерес сосредоточен на I томе, который содержит лирику Павловой и обстоятельную биографическую статью Вал. Брюсова (S. [Арабажин К. И.] К. Павлова. Собр. соч. — Сборники «Московского Меркурия». Вып. 1. М., 1917. С. 2, 3). Перед нами — тень московских 20-х, 30-х, 40-х годов, тень пушкинской славянофильской Москвы, старого московского романтизма и тогдашнего милого, слегка простодушного, слегка сантиментального (что не мешало ни уму, ни чувству) «стихотворчества». Эту Москву нельзя вообразить себе без Каролины Павловой. Она такая же необходимая фигура тех далеких перспектив, как столь похожий на нее муж ее, знаменитый в свое время автор «Трех повестей», Н. Ф. Павлов, выбившийся из низшей среды на заметное место в тогдашнем обществе и после сраженный житейским крушением, в котором коронную роль сыграла его супруга. Об этой семейной трагедии московский пересмешник С. А. Соболевский сложил известные стишки: Бойкие, злые стишки застряли в памяти потомства, тогда как собственные стихи Яниш-Павловой, когда-то так шумевшие, которыми поочередно восхищались Баратынский, Языков, Хомяков, Киреевский, Аксаков, Алексей Толстой и другие, были так основательно забыты, что даже любители литературы вряд ли сразу вспомнят что-либо из них. Этому способствовало почти полное отсутствие на книжном рынке сборников поэтессы, не переиздававшихся целые десятилетия. lt;…gt; Я думаю, сама поэтесса не мечтала быть так изданной. Два прехорошеньких томика приятно квадратного формата, с наивно милыми виньетками на обложке, в которых все приятно: шрифт, бумага, силуэтный портрет и цветной автограф, заставляют мириться с довольно высокой ценой. Нехорошо только, что «материалы» В. Брюсова обильно усыпаны опечатками (особенно в цифрах годов), иногда совершенно затемняющими ход событий. lt;…gt; Зато подбор самих произведений Павловой сделан достаточно тщательно и полно. Пожалуй, даже слишком тщательно (хотя предисловие и «очерчивает пределы изданий»). lt;…gt; В лучших стихах Павловой веет что-то тютчевское, что было вообще в воздухе той эпохи (Перцов П. Поэтическая тень // Новое время. 1915. 24 окт. № 14233). Выход в свет собрания сочинений К. Павловой следует приветствовать как одно из тех истинно культурных явлений, которыми наша жизнь уж не так-то богата. Что греха таить? — широкая публика крепко не любит стихов, и оттого так называемых «забытых поэтов» в литературе русской слишком много. lt;…gt; Павлова умна, но чувство меры художественной в ней развито слабо. Не говоря уже о длиннотах, которыми очень страдают стихи ее, — удивительно, до чего не заботится она о впечатлениях читателя. Оригинальный и смелый эпитет ставит она, не разбирая, идет ли он к данному месту, подходит ли по своему духу ко всей пьесе. lt;…gt; Как бы то ни было, однако, поэты и исследователи русского стиха найдут в двух томах сочинений Павловой много для себя ценного и полезного (Ходасевич В. Одна из забытых // Новая жизнь. М, 1916, янв. С. 195—198). ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ. ОБРУЧЕНИЕ ДАШИ. Повесть из жизни 60-х годов. М.: Универсальная библиотека. — (Универсальная библиотека. № 1149), 1915. В повести нашла отражение история семьи Брюсовых. В образе Власа Терентьевича Русакова воплотились представления писателя о своем деде, Кузьме Андреевиче Брюсове, который в 1844 г. выкупился у помещицы из крепостного состояния и стал преуспевающим купцом, занявшись прибыльной пробочной торговлей. Отец Брюсова Яков Кузьмич явился прототипом для Кузьмы Русакова. В работе над повестью Брюсов пользовался материалами семейного архива lt;…gt; Связь героя повести с разночинной интеллигенцией также имеет аналогии в биографии Я. К. Брюсова. lt;…gt; Попытке привлечения Кузьмы Русакова к участию в кооперативной типографии соответствует в реальности начинание, в котором активную роль играл Я. К. Брюсов, – организация в Москве в 1871-1872 гг. lt;…gt; Один из источников «Обручения Даши» – дневник Якова Кузьмича, который он вел с 1862 г. (часть его записана латинскими литерами как и «журнал» Кузьмы); некоторые сюжетные элементы повести (жалобы на скупость отца, сцена посещения Кузьмой учителя танцев) прямо восходят к дневнику Я. К. Брюсова (Гречишкин – Лавров. С. 357, 358). ЭМИЛЬ BEFXAPH. СОБРАНИЕ СТИХОВ. 1883-1915. Переводы Валерия Брюсова. М.: Универсальная библиотека. — (Универсальная библиотека. № 1130—1131), 1915. Предлагаемое теперь вниманию читателей собрание переводов есть в сущности новое издание «Стихов о современности» lt;1906, изд. «Скорпион»gt;. Однако книга переработана заново, а главное, увеличена почти вдвое. Первое издание заключало (не считая прозаических отрывков) перевод 21 поэмы; теперь число переводов возросло до 36. Прежние переводы вновь просмотрены и кое в чем исправлены. Переработан и пополнен вступительный очерк. Настоящее собрание, насколько то возможно в ограниченных размерах книжки, знакомит со всеми этапами творчества Верхарна (Вступительная статья). ОСКАР УАЙЛЬД. БАЛЛАДА РЭДИНГСКОЙ ТЮРЬМЫ. Перевод с английского размером подлинника Валерия Брюсова. М.: Универсальная библиотека. — (Универсальная библиотека. № 1098), 1915. Удивительная баллада, последнее создание «короля жизни» Оскара Уайльда. Тюрьма научила его страшной красоте страдания. С беспощадной жестокостью он воплотил эту красоту в вереницу однообразных строф, мучительно раздирающих сердце. Но эта беспощадная жестокость есть в то же время всепрощающая любовь ко всем людям (Предисловие). В 1915—1917 гг. Брюсов читал лекции в «вольном» университете имени Шанявского в Москве (Краткая автобиография. С. 15). ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ. ИЗБРАННЫЕ СТИХИ. 1897-1915. М.: Универсальная библиотека. — (Универсальная библиотека. № 1135), 1915. Как мать любит всех своих детей, красивых и некрасивых, так поэт обычно любит все написанные им стихи, и более совершенные, и не удавшиеся ему. С каждым стихотворением связан целый мир воспоминаний, каждое кажется живым существом, которое чувствует обиду, если его не включают в число избранных. Вот почему автору самому так трудно составить сборник своих избранных стихотворений, особенно, если книга, по необходимости, должна быть небольшой. За 25 лет литературной деятельности мною напечатано около тысячи стихотворений; предлагаемый вниманию читателей сборник мог включать не более 50—60, так что не приходилось даже брать одно из десяти. Чтобы найти руководящую нить в этом трудном выборе, я старался думать не о себе, но о читателе. Я заботился включать в сборник не то, что было дорого мне, но то, что дало бы, по возможности, читателю представление о всех моих попытках выразить жизнь и мир со своей точки зрения… (Из предисловия). В. Брюсов высокоталантливый человек. Есть такой особый человеческий талант или, пожалуй, гений, дарующий носителю своему возможность достичь на избранном поприще глубоких пределов славы. Из Брюсова мог бы выйти прекрасный администратор не только в стенах «Литературно-Художественного Кружка», но и на государственной службе, дельный профессор, хороший инженер, полководец, врач. Он пожелал стать поэтом, рассудив совершенно справедливо, что звание это — величайшее на земле. Лишь одного не принял он тут в расчет: это, что губернатором или ученым можно сделаться, а поэтом надо родиться. Одного маленького условия не хватило Брюсову: прирожденного дара Божия. lt;…gt; В истории литературы Брюсов со временем займет место подле Сумарокова, Бенедиктова, Минаева и подобных им писателей, воплотивших отрицательные стороны своих эпох (Садовской Б. Озимь. Статьи о русской поэзии. Пг., 1915. С. 36—38). Дорогой Борис Александрович! Не знаю, следует ли мне посылать Вам это письмо. Мне кажется оно совершенно лишним. Но сказать Вам откровенно два слова об «Озими» мне все же хотелось бы. Не решаюсь оспаривать Ваше мнение о том, поэт ли я. Выражаясь высоким слогом, об этом будет судить потомство. Вы отвели мне место после Бенедиктова и Минаева – поэтов, владевших стихом лучше всех своих современников. Высшей похвалы нельзя пожелать. Но ведь для Вас мы все только стихотворцы. К сожалению, я никак не могу установить точного и непререкаемого различия между поэтом и стихотворцем. Условимся так: Вы – поэт, я – стихотворец. Но ведь и это положение условно, как все на свете. Кто Пушкин – поэт или стихотворец? По-моему, и то и другое. Не думайте, что я обиделся или сержусь на Вас. Вы человек прямой и не умеете быть неискренним даже с дамами. Вы написали откровенно все, что думали. Для меня это совершенно ясно. Конечно, «Озимь» создаст Вам много врагов. Я не из их числа (Письмо Б. А. Садовскому от апреля 1915 // Новое литературное обозрение. 1993. № 4. С. 121). О Садовском я уже перестал думать. Между прочим, в его книжке есть места, цель которых «обидеть» лично меня, т. е. намеки на обстоятельства «интимные», которые читателям абсолютно не могут быть понятны. Кстати: основное мое впечатление от этой «Озими» было — удивление (Чуковский К. С. 361). Он стоял возле кафедры, опершись на нее правой рукой. Его тело было чуть скошено. Сюртук на нем — как твердый футляр. На деревянном, грубо вырезанном лице, как приклеенные темные усы, бородка и брови. С механической точностью он рубил воздух короткими ударами левой руки. Стихи, докладываемые им, назывались «Ultima Thule» [218]. Они строились на сквозной однозвучной рифмовке. В них шла речь о пустынном заброшенном острове. Они ничем не обогащали уверенное огнеупорное мастерство поэта. И все же Брюсов производил впечатление. lt;…gt; Этот человек, так жадно стремившийся быть современным, всегда выискивавший новые виды литературы, неиспользованные формы и имена, пытавшийся соединить пирамиды и фабрики и на основании формул алхимии, смешанных с вычислениями Эйнштейна, — построить макет современной души и сейчас раньше других бросившийся объезжать Западный фронт, чтобы впоследствии с проницательной стремительностью раньше многих войти в ряды революции, — он теперь только берег свое состоятельное прошлое и не мог извлечь из себя мысли, объясняющей и себе и другим содержание данного дня. Он, владеющий неисчислимым запасом названий, по очереди прикладывал их к действительности. Но его обозначения отскакивали от событий, ломались при соприкосновении с ними. И Брюсов стоял, словно не на эстраде, а на том безжизненном острове, о природе которого так точно сейчас нам сообщал (Спасский С. Маяковский и его спутники. Воспоминания. Л., 1940. С. 37, 38). Известие о «катастрофе», постигшей «Сирин», признаюсь, поразило меня, что называется, «как громом». Ясно, что жаловаться — совершенно бесплодно, тем более Вам, также, вероятно, пострадавшему в этой «катастрофе», но трудно и совсем промолчать. Собрание моих сочинений было единственным моим достоянием, теперь это достояние у меня отнято. В самом деле, иметь 8 разрозненных томов из 25-ти в сто, в тысячу раз хуже, чем не иметь ни одного или иметь все 25. Эти 8 томов на много лет будут препятствием для нового издания, т. к. никто покупать их не станет, и они постоянно будут находиться на книжном рынке. Думать же, что найдется издательство, которое возьмется продолжать издание «Сирина», — совершенно нельзя: издание «Сирина» было предпринято крайне неэкономично, цена тома почти не покрывала его стоимости (Вы это знаете лучше меня), и никто не захочет продолжать такое издание в такой его форме… Многое я еще мог бы сказать на эту тему, но, повторяю, — это вполне бесплодно. Если «Сирин» решил, по всей строгости нашего договора, выплатить мне неустойку, мне остается только смириться… (Письмо Иванову-Разумнику от 14 января 1915 года // ЛН-27-28. С. 498, 499). Мне бы очень не хотелось налагать на Вас хлопоты за меня, ибо это всегда — тяжкое испытание для всяких, самых дружественных отношений. Однако дело таково, что для меня очень и очень важно так или иначе пристроить свои сочинения, и, несмотря на все Ваши указания, мне все-таки кажется, что «Ниве» они подошли бы lt;…gt; Пока высылаю Вам проспекты издания, начатого — увы! — «Сирином». Из проспектов видно, что прозы у меня много, много больше, чем стихов, — а со времени издания проспектов еще прибавилось. Рассказов, может быть, 4 книги, драм — 2, статей «Далекие и близкие» достанет на 2 книги, «Алтарь Победы» в издании «Нивы», вероятно, займет 3 книжки и т. п. Серьезно говоря, Вы окажете мне очень большую услугу, если сколько-нибудь посодействуете «устроению» моих сочинений (Чуковский К. С. 459, 460). Брюсов должен в душе благодарить «Сирин» за то, что издание его сочинений действительно прекратится задолго до конца. lt;…gt; Чем больше книг Брюсова, тем меньше Брюсов. Груда томов в глазах читателя становится все выше; а фигура писателя все ниже. Странно, а так. Прочтите всего Брюсова, — и вы увидите, что никакого Брюсова собственно и на свете нету. Нет поэта, нет писателя, нет единой личности. А есть почтенный и усердный ремесленник, на груди которого горит заслуженная трудовым потом медаль «за трудолюбие и усердие». Когда г. Брюсов обещает «не лишать библиографов удовольствия открывать новые стихи Валерия Брюсова», он этим посягает на нечто такое, что выходит далеко за пределы назначенной им самому себе скромности — не добродетели, которая желательна, но — увы! ни для кого не обязательна, — а просто той меры, каковая довлеет любой «монаде». Еще характернее для Брюсова, — что он, издавая себя как классика, приводит варианты к некоторым стихотворениям. Он оправдывается, что предоставляет читателям самим судить «эти разные разработки одной и той же темы». Но какая же это «новая разработка» темы, хотя бы замена в целой пьесе одного слова «исступленные» другим словом — «сладострастные», замена, на теме нисколько не отразившаяся? А как красноречиво свидетельствуют эти мелочи о вечной неуверенности в себе и в своем деле, о вечном ученичестве, о неспособности покорить мысль и слово!.. Зато Брюсов сам покорен словом, — цитатой, кавычками, книгой и бесконечными литературными воздействиями то Бальмонта, то Андрея Белого, то западных поэтов. Но если Брюсов еще мало определился для себя самого, — то его давно уже определили и читатели, и критики. Брюсов, несомненно, почтенная величина, его прилежание удивляет и даже умиляет, у него огромный опыт во всевозможных стилях до демонологического романа включительно; читая его, словно знакомишься с целой библиотекой… Но не с цельной библиотекой, — и никак невозможно определить, где в этой книжной груде «книга» самого Брюсова. Во всей этой кипе стихов нет единой души, стопы бумаги ничем между собой не связаны, потому что это ведь не связующая нить — горькое и трогательное, исключительное у Брюсова по своей искренности, признание, что она любил «лишь сочетанья слов» и служил «всем богам». Поистине нет горшей участи, чем не иметь лица, быть покорным зеркалом, быть Петером Шлемилем, не отбрасывающим тени. Самый богатый технический опыт, самая ловкая литературная сноровка, усердно «набитая рука» – все это служит г. Брюсову только во вред, беспощадно обнажая жалкую внутреннюю пустоту, отсутствие главного, единого на потребу. О, если бы поменьше эрудиции, но побольше интуиции! lt;…gt; У Брюсова нет возраста; он никогда не был молод и никогда не будет стар; его дело – блюсти строгую чистоту данного Богом – не на радость – зеркала. Голова у него крепкая: он перепробовал тьму хмельных напитков – и Бальмонта, и Верлена, и Верхарна, и Тютчева, и Эсхила, – и ни разу не был пьян. lt;…gt; «Поэзия Брюсова» – это только вывеска над складом образцов всевозможных имитаций. Вот детское, вот вакхическое, вот гражданское, но все это ненастоящее, а из самого лучшего папье-маше. Все сделано или, вернее, подделано недурно, но, как подобает подделке, сердца ничуть не шевелит. Ни в чем нет души, и самая быстрота, с которой Брюсов фабрикует своих Ассаргадонов, викингов, флорентинок, переносится с северного полюса на острова Пасхи, из Ассирии в далекое будущее; удивительная молниеносность превращений достигается лишь за счет полнейшей внутренней разобщенности продуктов этого машинного искусства. «Я» художника отсутствует. Вы чувствуете, что между автором и произведением лежит неизмеримое расстояние, темное и холодное, как межпланетное пространство, и вам становится холодно и жутко среди этих безродных стихов в паноптикуме восковых фигур. Какая мертвечина, какая тоска! (Лернер Н. О. Заметки читателя // Журнал журналов. 1915. № 2. С. 7). К биографии Н. О. Лернера. Факты. В далекой юности я был секретарем «Русского архива» у почтенного П. И. Бартенева; Н. О. Лернер начинал свою литературную деятельность, помещая в «Русском архиве» критические статьи с нападками на «либералов» (последнее говорю не в упрек автору). Случилось, что П. И. Бартенев поместил мою рецензию на какую-то книжку, а рецензии Н. О. Лернера на ту же книжку не поместил. Сделал это старик по старческой забывчивости: не потому, что предпочитал мои писания, а просто позабыл, что «в портфеле редакции» лежит заметка одесского сотрудника (а я об этом и вовсе не знал). Н. О. Лернер прислал негодующее письмо; я ему написал ответ, объяснив, как дело произошло. Отсюда завязались у нас письменные сношения и заочное знакомство. Я посылал Н. О. Лернеру свои книги; он благодарил письмом, в котором выражал свой восторг перед моей поэзией, что, конечно, могло быть простой любезностью. Но и позже Н. О. Лернер, в письмах, не раз высказывал, что очень высоко чтит мои стихи, и называл меня «своим любимейшим поэтом». Лично мы встретились лишь один раз, в Москве, у меня; мне после этой встречи как-то не захотелось продолжать личных встреч… Но переписка продолжалась по-прежнему в дружеском тоне и с неизменными, со стороны моего корреспондента, похвалами моей поэзии. Однако параллельно этим частным письмам г. Лернер начал систематически печатать бранчливые рецензии на мои книги, притом явно недобросовестные. lt;…gt; Наконец, как-то случилось мне в одной статье неодобрительно отозваться об одной заметке г. Лернера. Притом в статье моей г. Лернер даже не был назван по имени, так как его заметка была анонимной. Тотчас по появлении моей статьи в печати, я получил от г. Лернера письмо, полное непристойной брани. Я опять пожал плечами и ответил ему, что после такого письма считаю наши отношения прекратившимися. Несколько лет после того мне не случалось говорить о г. Лернере в печати, он же продолжал ожесточенно критиковать мои стихи и мою прозу. «Что ж, — думал я, — критика свободна: воля г. Лернера любить или не любить мои писания». В 1916 г. я счел своим долгом написать очень резкую заметку об одной статье о Пушкине, — не потому, что эта статья была подписана именем Н. О. Лернера, а потому, что она была оскорбительна для нашего великого поэта («Русский архив». 1916. № 1). Проступок мой «не остался без отмщения». Месяца через полтора появилась статья lt;«Облезлая радуга»gt; Н. О. Лернера о моей поэзии, где заявлялось, что мои стихи вообще дрянь и всегда были дрянью («Журнал журналов». 1916. № 27). Мне могут напомнить выражение: «критика свободна». Правда, но как же быть с увереньями г. Лернера, что я — его «любимейший поэт». Убеждения и вкусы меняются, но я не стал бы хвастаться тем, что моим «любимейшим поэтом» в течение ряда лет был писака, все стихи которого при ближайшем рассмотрении оказались дрянью. Я ссылаюсь здесь на частные письма. Делаю это сознательно. Если г. Лернер пожелает, могу опубликовать их, чтобы доказать, что расточаемые в них похвалы моим стихам никак нельзя признать любезностями вежливого корреспондента (ОР РГБ). (Брюсов В. Неизданные стихотворения. М., 1935. С. 459, 463. |
||
|