"Аттила: Бич Божий" - читать интересную книгу автора (Бувье-Ажан М.)

XI МЕЦ, НО НЕ ПАРИЖ

Аттила заявил о своем твердом намерении взять Мец: ему был необходим триумфальный захват какого-либо важного города. Кроме того, Мец мог стать наилучшей исходной позицией для намеченной им кампании.

Следуя римской стратегии и опираясь на собственный опыт создания укрепленных пунктов в центральной части своей огромной империи, он оставлял гарнизоны во всех захваченных землях, что не мешало ему также формировать крупные группировки войск, которые должны были действовать в различных направлениях, но на достаточно близком расстоянии друг от друга, чтобы можно было оперативно собрать всю армию или создать более мощное войсковое соединение.

План Аттилы был следующим: подавляя встречающиеся по пути отдельные очаги сопротивления и оставляя гарнизоны в укрепленных лагерях, стремительным броском достигнуть Южной Галлии, где атаковать и разбить войска вестготов Теодориха (который должен был попытаться помешать гуннам проникнуть дальше в Аквитанию), до того как с ними соединится Аэций, все еще находившийся в Италии, и «прижать» последнего в предгорьях Альп.

Из Меца на юг вели две дороги: одна — через Лангр, Шалон-на-Соне, Лион и долину Роны; другая — через Реймс, Труа, Орлеан, долины Луары и Вьены. Аттила пока еще не сделал выбора, хотя уже склонялся ко второму пути, так как его манил Реймс, а захват таких известных городов, как Лютеция Паризиев и Орлеан, бывший Кенаб Карнутов, впоследствии Аврелиан, преумножил бы его славу. Кроме того, Аттила был не прочь провести Аэция, соединившись со своими сообщниками в долине Луары.

История этих сообщников такова. Жили некогда между Доном, Волгой и Каспием кочевники аланы, рыбаки, охотники и скотоводы. Они, кстати, и дали Волге одно из ее первых названий — Ра. Теснимые белыми гуннами и сарматами, они совершили великий переход на Запад, подвергая разграблению все, что попадалось по пути. Они тайком перебрались через Дунай и Рейн: всадники — гуськом, в колонну по одному, кибитки — по ночам. Прорвались, наконец, в долину Оба, ограбив, разумеется, всех, кто встретился по дороге, а оттуда разбрелись в разных направлениях. Наиболее многочисленная группа пересекла Галлию по диагонали и прошлась по Пиренейскому полуострову, откуда многие отправились в Африку. Другие же взяли курс на Луару и Луар, а оттуда растеклись во все стороны, опустошив весь северо-восток, Лимузен и Ангумуа (область вокруг Ангулема). Часть аланов была перебита, другие же осели и смешались с местным населением, но многочисленные банды их еще бродили по берегам Луары, Луара, Луаре, Эндра и Шера, испытывая особое расположение к Сол они и туренской равнине.

Им вольготно жилось в галльских лесах, полных дичи, на берегах рек, тогда еще кишевших рыбой, и зеленых лугах долин. Аланы превратились в небольшой оседлый народ, который жил земледелием, скотоводством и охотой, строил деревянные домики и процветал, пока из-за Рейна не пришли, опять-таки скрытно, навестить своих орлеанских и туренских соплеменников новые волны аланов-переселенцев. Эти уже не тратили время на грабежи, стремясь как можно быстрее пробраться в хлебные места и строго выдерживая курс на Луару и Солонь. Вождь пришлых аланов, волосатый коротышка Сангибан, обосновался вблизи Шеверни или Шамбора и, не встретив возражений, провозгласил себя королем. Он ввел некоторую иерархию, отражавшую различия в образе жизни его оседлых и кочевых подданных, сформировал сильный отряд телохранителей, который составлял костяк его войска во время набегов, а в свободное от ратных дел время занимался охотой и рыболовством.

Сангибан вызвал серьезное беспокойство у галло-римлян, так как, несмотря на оседлость части его народа, он совершенно не стремился слиться с местным населением и больше походил на захватчика, чем на гостя. Желая задобрить вождя аланов и оправдать, хотя бы теоретически, его присутствие на земле Галлии, Аэций решил привлечь его к обеспечению коллективной безопасности, официально поручив ему охрану района Луары. Аттила знал Сангибана, и получше, чем Аэций, справед.іѵпю считая его продажной шкурой, неспособным соблюдать верность и дисциплину, готовым принять сторону того, кто больше заплатит, и предать римлян в любой момент. Назначение его главным стражем Луары явилось для Аттилы подарком судьбы. Но он знал, что Сангибан, этот жулик, став большим человеком в Галлии, имея собственное сильное войско, непременно начнет торговаться.

Аттила приближался к Мецу. От Тьонвиля он послал одно «крыло» к Брийе. Этот фланговый отряд спустился в направлении Коммерси, свернул с трети пути и поднялся к Мецу с юга, где и остановился. Другой прошел по течению Мозеля и подошел к Мецу с запада. За этим отрядом вскоре последовал третий, который двинулся к Буле, откуда взял направление на Шато-Сален, повернул, проделав четверть пути, и осадил Мец с востока. Наконец, основные силы под личным командованием Аттилы выступили в поход и вышли по прямой от Тьонвиля к Мецу с севера, замкнув кольцо окружения.

Но, прежде чем взять сильно укрепленный город, предстояло истребить отступавшие к нему отряды франков. Следовало прижать их к крепостным стенам и уничтожить, а затем уже переходить к штурму города. Кроме того, надо было связаться с мозельскими багаудами, поддержку которых обещал Евдоксий, чтобы те перебили всех, кто сумеет вырваться из осады до решительного штурма.

К багаудам были направлены эмиссары. К великому разочарованию гуннов, выяснилось, что псевдобагаудская банда Шато-Салена, состоявшая из бывших дезертиров, на которых можно было положиться в борьбе с римлянами, была полностью вырезана багаудами с запада от Нанси, решивших защищать галльскую землю. Сильная группировка багаудов из Коммерси заключила договор с мощным галло-римским гарнизоном Бар-ле-Дюка. Сен-Дизье стал мобилизационным центром крестьянского ополчения. Гунны не только не могли рассчитывать на поддержку багаудов, но и были вынуждены послать несколько «диких» конных отрядов, чтобы запугать ополченцев и отбить у них всякое желание прийти на выручку осажденным. Последнее не составило большого труда, так как отряды багаудов, войска ополчения и римские гарнизоны находились далеко от Меца и решили оставаться на своих местах, чтобы воспрепятствовать вторжению на собственные земли. Мец был предоставлен собственной судьбе.

Другое разочарование: возле города не было замечено ни одного франкского отряда. Движение огромных масс гуннов не могло укрыться от франков, и большая часть их когорт заблаговременно отступила в укрытия, надеясь на возможность атаковать осаждающих или же позже сдержать их продвижение. Остальные воины, главным образом местные жители, просто вошли в город и присоединились к его защитникам, щедро поливая штурмующих кипящим маслом и осыпая камнями.

Таким образом, гунны без труда подошли к Мецу с четырех сторон. Именно легкость похода и вызывала их досаду, поскольку им не удалось встретить и уничтожить ни одного вражеского отряда. Аттила постарался приободрить своих воинов, рассчитывая, что теперь защитников города оказалось больше, чем нужно, и запасы продовольствия иссякнут гораздо быстрее. Он не подозревал, что Мец был превращен в образцовую крепость и были сделаны все необходимые приготовления к долгой и изнурительной осаде. Если бы гунны надолго застряли у городских стен, им пришлось бы испытать голод гораздо раньше, чем осажденным.

Осада началась с обычного предложения капитулировать: сложите оружие и спасете свои жизни, только воины должны покинуть город и перейти в охраняемый лагерь, где с ними будут хорошо обращаться, город же не подвергнется ни пожарам, ни грабежам, а честь женщин не будет поругана. В ответ со стен посыпался град стрел и камней.

Глашатай снова воззвал к осажденным: осада продлится до падения города, и тогда уж капитуляция будет без всяких условий. Герольд подошел слишком близко и был убит. Метко брошенное копье попало ему в лицо.

Аттила приказал войскам встать лагерем, и много дней прошло спокойно: ни приступов, ни вылазок, ни попыток снять блокаду извне. Стены города были неприступны, и потерявший терпение Аттила приказывает пробить ворота тараном. Кипящее масло умерило пыл атакующих.

Ночью на все лагеря гуннов — северный, южный, восточный и западный — обрушился град снарядов. Стреляли все городские баллисты, катапульты и «скорпионы».

Утром Аттила пускает в ход свои катапульты. Увы! Только несколько каменных ядер перелетело через укрепления, а повреждения городских стен оказались едва заметными. Некоторое удовлетворение Аттиле доставили «тяжелые лучники», обстрелявшие город стрелами с горящей паклей. В городе был замечен небольшой пожар.

Осада продолжалась. Новый глашатай, в шлеме, панцире и кольчужной маске, сделал последнее предложение: в случае добровольной сдачи женщинам и детям даруется жизнь, если же горожане не внемлют разуму, осада продлится, пока они не передохнут с голоду до последнего человека. В ответ в него выстрелили из катапульты… мешком муки, который разорвался у его ног.

Терпение иссякло. Аттила отправил гонца к Эдекону с приказом явиться к городу с лучшими катапультами и баллистами и самыми мощными и совершенными таранами. Эдекон прибыл с самой современной военной техникой гуннов: окованными железом таранами с защитной крышей на раме и таранами «камнедёрами» — огромными стволами, имевшими на конце такие же огромные металлические «когти», при помощи которых можно было выбивать камни из каменной кладки, уже поврежденной обычным тараном. Эдекон доставил также снаряжение для рытья подкопов и гигантские катапульты, которые стреляли не слишком высоко, но могли разрушать крепостные стены.

Лагерь был отведен подальше от городских укреплений, чтобы избежать урона от летящих осколков камней и падающих стен. Воины, управлявшие осадными машинами, были защищены шлемами с широкой смотровой щелью спереди и спинным щитком, уберегавшим от кипящего масла.

Ворота выдержали несколько приступов и даже не дрогнули. От бомбардировки на стенах кое-где появились редкие едва заметные трещинки, совершенно не похожие на пролом. «Камнедёры» ничего не выдрали, если не считать нескольких выцарапанных камней. Под стены подвели подкоп, на который возлагались определенные надежды, но кладка так и не обрушилась.

Гнев Аттилы перерос в бешенство. Утром, к удивлению и замешательству своих командиров, он приказал подготовиться к организованному отходу. Войска строились, соблюдая порядок и дисциплину. Великая мечта о славной, ошеломляющей победе над знаменитым городом с давней историей таяла на глазах. Ярость Аттилы передалась его воинам. Аггила чувствовал себя униженным и боялся растерять престиж. Возможно, он хотел уйти и потому, что ожидал подхода франков и галло-римских легионов. На месте оставался только Эдекон со своими таранами, баллистами и прочими машинами с малочисленным прикрытием. Он уже приказал привести в походное состояние осадное снаряжение и присоединиться к уходящим войскам. Под издевательский хохот осажденных, взиравших на отступление с высоты городских укреплений, воины двинулись в путь. Но не прошли они и пятисот метров, как раздался оглушительный грохот: обвалилась почти вся южная стена.

Эдекон с великим трудом удержал воинов прикрытия, с радостными воплями бросившихся к пролому. Он обеспечил охрану катапульт и послал гонца к отступавшим войскам. Даже Аттила потерял контроль над собой. Вся армия в один момент превратилась в неуправляемую толпу. Исчезли вожди, иерархия и порядок. Это была некая бессмысленная сутолока прорвавшегося из загона стада.

Защитники города оказались в полной растерянности. Катапульты молчали. Лучники, наконец, вспомнили, что надо стрелять. Судорожно разбирались копья и дротики. Штурмующие падали под градом стрел, но новые волны наступавших перекатывались через завалы из тел убитых и шли вперед. Защитники города валились под ударами топоров и мечей, их сбрасывали со стен. Проломленные черепа, отрубленные головы, перерезанные глотки… Женщины и дети искали спасения в домах, церквях, часовнях и подворотнях. Покончив с защитниками, гунны перебили остальных. Сожгли все, что могло гореть. Подтащили тараны и снесли все дома, постройки и монументы. Резня и разрушение разворачивались с невиданной яростью и головокружительной быстротой.

Не осталось ничего. Не уцелело ни одного живого существа, ни одного дома, даже мебели. Ничего не брали — всё жгли, топтали, разбивали и швыряли. Найдя запасы продовольствия, уничтожили и их. Исключение составили только винные погреба. На развалинах города началась пьяная оргия, пляски и дикие вопли до изнеможения.

Аттила получил свою победу, показательный штурм! Эдекон стал большим человеком — такую стену разрушил!

Вожди обнялись. Радость успеха? Конечно. Но к их радости примешивалось беспокойство. Они видели, как их войска, расстроив порядок, пешие вперемежку с конными, расталкивая командиров, не слушая приказов, бросая снаряжение, неслись дикой ордой и повсюду сеяли смерть и бессмысленное разрушение. Разве можно с этой нестройной толпой дикарей привести войну к победному концу? Мыслимо ли превратить разрушителей в созидателей империи? Бич Божий обречен всю жизнь оставаться карающим орудием Господа?

Но сейчас ничего нельзя предпринять. И не стоит ничего предпринимать. Никто не смеет омрачить радость этих пьяных разбойников, устыдить их и усомниться в величии этой победы. Надо смолчать. На этот раз.

Воинов с трудом согнали в лагерь и едва нашли достаточно людей, способных держаться на ногах без посторонней помощи, чтобы выставить часовых и караулы. Прошло два дня, прежде чем снова можно было думать о продолжении похода. Все это время Аттила обдумывал и обсуждал с Эдеконом планы кампании. Решение было принято. Следующая цель — Реймс.

Войска Ореста пощадили этот город или просто пренебрегли им. В строгом порядке они перешли Маас и Эн и прошли через теснины Аргонна, эти «галльские Фермопилы», где оставили сильный гарнизон, чтобы не пропустить здесь франков Аэция. Те уже объявились в Шампани. Они были многочисленны, но плохо организованы, к тому же не ждали встречи.

Орест применил классическую тактику гуннов: атака легких «диких» наездников, затем одна за другой в дело вступают все четыре линии; окружение франкских когорт прошло не без труда, но тем не менее успешно, и, обойдя противника с флангов, перегруппировавшаяся конница ударила с тыла. У франков не было артиллерии, у гуннов была, но небольшая, и они не воспользовались ею. Встречная атака франкской кавалерии была отбита и, отступая, конница потеснила собственную пехоту, наступавшую более плотным строем, чем обычно. Гуннские всадники убивали коней франков, а затем легко расправлялись с оглушенными падением седоками. Подошла пехота гуннов. Орест приказал большей части своей конницы спешиться и примкнуть к пехоте. Коноводы отогнали коней на безопасное расстояние. Началась рукопашная. Гунны были лучше защищены доспехами, чем франки, и бой превратился в избиение. Последние когорты франков сдались и даже предложили перейти на сторону гуннов. Несмотря на это, Орест приказал их разоружить и всех перебить. Победителям достались все запасы франков. Это был настоящий пир. Окончив трапезу, войска выступили в поход.

Путь гуннам преградил сводный отряд галло-римлян и франков. К их удивлению Орест приказал построиться в каре. Он понял, что на этот раз противник был упрежден о его появлении и уже подготовил нападение с флангов и тыла. Но враги были обескуражены этим построением в каре, когда конница располагалась не только впереди стены из щитов пехоты, но и позади нее, готовая в удобный момент вырваться через проходы и атаковать. Они отступили без боя. Орест приказал перестроиться и атаковать. Гунны настигли убегавших врагов и перебили всех до последнего человека. Конница, посланная Орестом, встретила обходные отряды римлян и обратила их в бегство. Войска продолжили путь.

Они достигли Лана. Это был укрепленный город, стоявший на невысоком, но крутом холме. Орест разбил свой лагерь к западу от города и в течение четырех дней посылал во всех направлениях конные отряды, чтобы очистить окрестности от любого противника, осмелившегося приблизиться. Вся местность в радиусе нескольких километров была полностью вытоптана и выжжена: войска, которые могли быть посланы на выручку осажденным, посчитали бы, что крепость пала, и отошли бы назад. Всех крестьян, которых удалось захватить, вешали или распинали на кресте, скот забивали и оставляли гнить. Затем город был взят в кольцо и подвергнут бомбардировке. Никаких предложений о капитуляции. Несмотря на потоки кипящей смолы и град камней, ворота были высажены тараном. Однако за воротами гуннов ждал сильный гарнизон. Штурмующие отступили под дождем стрел, камней и дротиков. Сопротивление было столь сильным, что походило на прелюдию к контратаке. Осажденным удалось восстановить ворота и забаррикадировать проломы в стенах.

Орест выдвинул в первую линию лучников и пращников, приказав стрелять только при попытке вылазки. Такая попытка не заставила себя ждать, однако вышедшие из ворот тут же поспешили войти обратно, только уже в меньшем количестве. В течение трех дней Орест вел осаду города. На четвертый день на город обрушились снаряды всех катапульт, а с неба огненным дождем посыпались зажигательные стрелы. Ворота снова были проломлены, но гунны не торопились со штурмом. Было выставлено оцепление из лучников, которые даже не препятствовали горожанам в их тщетных попытках навесить ворота и залатать разбитые стены. Прошло еще два дня.

Наездники Ореста рыскали по округе. Повсюду распятые, повешенные, гниющие трупы людей и животных, но никаких следов римских войск. Чтобы зря не ездить, разведчики внесли свою лепту в разрушение, вытоптав и предав огню посевы.

От гуннов все еще нет никаких предложений об условиях капитуляции. На городской стене Лана показался герольд. Его послание нарочито наивно: чего хотят гунны? На каких условиях они хотят войти в город? В ответ просвистел камень из катапульты.

Городские лучники и копейщики предприняли массированную вылазку. Кавалерийской атакой гунны втоптали их в землю, прежде чем они успели отойти. Новый обстрел города из баллист и удары таранов. Город более не оборонялся. Через разбитые ворота неторопливо, без сутолоки, чуть ли не соблюдая равнение, в город входили пешие колонны гуннов. Островки сопротивления тут и там, особенно на площадях: в ход идут стрелы, дротики и кинжалы. Основные силы оборонявшихся собрались в центре периметра укреплений и дрались до последнего человека. Их тела сбрасывали с городских стен.

Орест издал дикий крик, понятый и подхваченный всеми. Войска растеклись по улицам во всех направлениях. Убийство детей, изнасилование и убийство женщин. Повсюду трупы. Зарезанные, удушенные, сброшенные со стен на каменную мостовую. Дав час на удовлетворение пороков, Орест и его командиры снова криками созывают своих подчиненных. Воины выстраиваются, после чего сбор и дележ добычи проходят в полном порядке под контролем и арбитражем начальников. Съестных припасов почти не осталось, только вино, которое также долго не задержалось в бурдюках.

Последней город покидала команда, которой было поручено систематически поджигать все, что горит. Справившись с поставленной задачей, она присоединилась к войскам на марше. Далеко были видны языки пламени, довершавшего разрушение города. Укрепления Лана будут восстановлены в 465 году по приказу Хильдерика I. В 1814 году городом овладеет прусский генерал Ф. Г. Бюлов фон Денневиц, и Наполеон 1 будет разбит под его стенами. В 1815 году город будет в течение двух недель отражать атаки войск антинаполеоновской коалиции.

После этой длительной задержки войска Ореста направились к городу Аугуста Веромандуорум, т. е. к современному Сен-Кантену. Два города разделяло всего тридцать восемь километров. Жители второго узнали об ужасной судьбе первого. Предчувствуя, что пришел их черед разделить участь Лана, горожане избрали иную тактику. Основные силы защитников расположились вне города на небольшом удалении от крепостных стен.

Орест также изменил тактику. Он бросил на защитников города «дикую» конницу гуннов и действительно диких франков Вааста. Обе стороны понесли чувствительные потери: Вааст был убит, но сен-кантенцы дрогнули и начали отступать к городским укреплениям. Дальше все шло по классическому сценарию: атака первой линии — и горожане оттеснены еще дальше, удар второй линии — и обороняющиеся прижаты к стенам, в бой вступает третья линия — и обороняться больше некому. Уцелевшие пробиваются к воротам, их впускают внутрь, но не успевают закрыть ворота — в город врывается четвертая линия. Резня, убийство женщин и детей, укрывшихся в церквях и часовнях, изнасилования, сбрасывание со стен, размозжение голов и перерезание глоток, захват добычи, поджоги и разрушение. Город был восстановлен лишь в 645 году святым Элоем, который дал ему имя Сен-Кантен в честь святого, принявшего мученический венец в 287 году, и основал коллегиальную часовню. В 1557 году, после жестокого боя у городских стен, Сен-Кантен, оборонявшийся до последней возможности, был захвачен испанцами под предводительством Филибера-Эммануэля Савойского. В 1870 году, после героической обороны национальными гвардейцами под командованием префекта Анатоля де Лафоржа, он был вынужден капитулировать перед прусскими войсками. В августе 1914 года город захватывают немцы. В 1918 году, после трехдневных кровопролитных боев, французы освобождают наполовину разрушенный Сен-Кантен.

Отдохнув и набравшись сил, войска Ореста, практически не ослабленные даже гибелью франков Вааста, направились, методично и без спешки уничтожая все на своем пути, к Реймсу, где должны были соединиться с Аттилой.

Аттила подошел к Реймсу. Там уже знали о судьбе Лана. У слабо защищенного Реймса с укреплениями из наваленных друг на друга камней и деревянного частокола не было ни малейших шансов устоять.

Епископ Никасий в лучшем праздничном облачении вышел из города в сопровождении церковных служителей. Во имя Всемогущего Господа он пришел просить императора гуннов пощадить город и не проливать крови невинных. Сам он готов был остаться заложником, обещая, что жители Реймса не предпримут никаких военных действий. Говоря медленно, чтобы его хорошо понимали, Никасий напомнил, как Дурокорторум открыл ворота Цезарю, и тот пощадил город, признав его официальной столицей ремов.

Чуть свесившись с коня, Аттила внимательно слушал епископа. Но тут, растолкав священников, к Никасию пробился какой-то гуннский воин и ударом меча снес ему голову. Как по сигналу, воины бросились к городу. История повторилась. Аттила даже не захотел после этого войти в Реймс и удалился со своей личной охраной на некоторое расстояние от пепелища, в которое превратился город.

Восстановление Реймса началось на следующий же день после смерти Аттилы. Крестьяне и ремесленники окрестных сел стали жителями вновь отстроенного, пока еще деревянного городка. С 459 года Реймс стал резиденцией архиепископа. Архиепископом был избран двадцатидвухлетний сын графа Ланского Ремигий, само имя которого указывает на семейные корни. Этот Ремигий стал другом франка Хлодвига, потому что встал на его сторону в борьбе с римским патрицием Сиагрием, преемником Аэция!.. В Реймсе же Хлодвиг принял святое крещение. Ирония истории.

Аттила привел свое войско к западным окраинам Эперне и держал речь, которую все должны были хорошо запомнить: ни один город не может подвергнуться нападению без его приказа; на марше должен соблюдаться безукоризненный порядок; обоз переполнен добычей, поэтому грабежи запрещаются. Берику, который только что присоединился к основным силам, поручается укрепление дисциплины, для чего под его начало выделяются необходимые силы правопорядка; команда Эслы, отменного исполнителя, получает задание обеспечить фураж и продовольствие, действуя больше силой убеждения, нежели оружия (для большей убедительности Эсле выделили большой отряд «дикой» конницы).

Войска миновали Шалон-на-Марне и Труа, пощадив оба города. У Бара-на-Обе Аттила встретился с Орестом и Онегезом, войска которых расположились между Шомоном и Лангром. В шатре Аттилы состоялся военный совет.

Аттила предоставил слово Оресту, который поведал о своих подвигах. Аттила оставил рассказ без комментариев и изложил ход собственной кампании, иногда давая Эдекону вставить несколько замечаний о роли артиллерии. Затем он прямо заявил, что был по-настоящему напуган дикостью собственных войск. Он признал, что потерял управление, не мог обеспечить дисциплину при штурме городов и избежать ненужных эксцессов. Мец надо было разрушить, но не так, как это произошло. Реймс вообще следовало пощадить, поскольку капитуляция города больше отвечала бы интересам гуннов, чем его разрушение. Только у Эперне ему удалось восстановить порядок и воспрепятствовать ненужному разорению края. Но проблема дисциплины стоит очень остро, тем более, что от ее соблюдения зависит победа во всей кампании. Потрачено драгоценное время, а через несколько дней придется встретиться с легионами Аэция, а они-то уж точно будут соблюдать образцовый порядок. Только управляемая армия будет способна одержать верх над ними.

Орест посчитал момент удобным, чтобы похвастаться собственными успехами: у него все было в полном порядке, никакой резни без приказа, добыча тщательно собиралась и надлежащим образом распределялась, города методически поджигались непосредственно перед уходом. Вот это настоящая дисциплина!

Онегез холодно заметил: «У тебя вышло не лучше. Скорее хуже». Аттила посмотрел на своего советника со столь очевидным одобрением, что Орест подпрыгнул от ярости: «Как это хуже?»

Онегез тоже приподнялся: «Сам знаешь. Ты держал людей в руках только потому, что все должно было закончиться резней и грабежом, и они это знали. Ты приказывал то, что не мог запретить. Вот твоя дисциплина. Она не только не подняла дух воинов, но и скрыла от них истинные цели похода. Мы завоевываем королевство, Орест, а не уничтожаем его».

Аттила не вступился, и Орест был уязвлен. И только у отталкивающего коротышки Скотты хватило ума выступить миротворцем: «Что сделано, то сделано. Победа есть победа. Наши люди и союзники показали себя храбрыми воинами. Наш император объявил нам, как полагается вести себя, и впредь будем так поступать. Я припас лучшие вина, так выпьем же во славу Атгилы и за его победу! Я пью также за талант Эдекона, неустрашимость Ореста, силу Берика, хитроумие Эслы, мудрость Онегеза и отвагу наших воинов!»

Войска двинулись к Лютеции. Часть их прошла между Сансом и Провеном, достигла Мелена и остановилась к югу от Лютеции. Другие отряды продвигались к востоку от Труа, к северу от Ножана-на-Сене, поднялись вплоть до Мо, достигли слияния Уазы и Сены, и взяли город в вилку с запада. Остальные войска поднялись до Витри-ле-Франсуа и по прямой прошли к Кретейю и Ножану-на-Марне, откуда одно крыло заняло позицию к западу от линии Кретей-Бобини, тогда как второе расположилось справа и слева от Аржантёйя. Кольцо окружения сомкнулось, хотя в некоторых пунктах гунны находились на значительном удалении от города.

Лютеция… Галло-римская Лютеция, некогда галльская Лукотеция — так лодочники с берегов Сены переиначили на латинский манер кельтское название Луктейх, что значит «болотистая местность».

Маленький островок посередине Сены когда-то облюбовало галльское племя паризиев. Вскоре другие роды паризиев поселились по соседству на холме Мартр и горе, получившей впоследствии имя Святой Женевьевы. Город уже давно назывался Lutetia Parisiorum, а впоследствии просто Paris — Париж. Но Париж был не только Лютецией. Он включал в себя большой посад вне линии городских укреплений — настоящий внешний город, столь крупный и оживленный, что его нельзя было назвать предместьем, поскольку в него входил весь квартал на левом берегу Сены с банями, театром, аренами и множеством жилых домов, представлявший собой своего рода огромный лагерь, укрепленный и хорошо защищенный.

Жила-была маленькая хрупкая девочка, дочь галлов Севера и Геронтии, людей богобоязненных и зажиточных, обитавших в красивой вилле в Неметодуруме, ставшем много лет спустя Нантером. Эта девочка, Геновефа (еще при жизни ее имя будет превращено народной молвой в Женевьеву), родилась в Нантере в 422 году. Ей было семь лет, когда город посетили знаменитые епископы Герман Оксерский и Лу из Труа, которые благословили этого хилого, но не по годам смышленого ребенка, поражавшего религиозным пылом весь Нантер и его окрестности. Герман подарил тогда Женевьеве серебряный крестик и пообещал вернуться. Они увиделись снова спустя восемь лет, в Париже, где девушка жила у своей набожной крестной после смерти своих родителей. Она по-прежнему была хрупка, но стройна, с пышными волосами, ниспадавшими на ее плечи, нежна, мила и улыбчива. Она проводила ночи напролет в молитвах и постилась больше, чем следовало. Такое благочестие, казалось, подрывало ее здоровье, но, несмотря на внешнюю хрупкость, она была полна сил. Женевьеву посещали видения Христа и святых Фомы, Павла, Петра и Мартина. Она могла даже творить чудеса: крестная, кашлявшая кровью, исцелилась от простого наложения крестного знамения; от одной ее молитвы хромой нищий, споткнувшийся и упавший на улице, встал совершенно здоровым и ушел не хромая; соседская девочка-заика избавилась от своего недостатка, чудесным образом прекратились колики, мучившие служанку. Герман объявил, что Женевьева «посвящена Господу» и что у нее дар заступницы.

Женевьеве минуло тридцать лет. Несмотря на все посты и утомительные молитвы, здоровье ее ничуть не пошатнулось, а даже несколько окрепло. Она совершает добрые дела, раздает милостыню, организует сборы пожертвований в пользу бедных, исцеляет больных, обучает неграмотных чтению Евангелия; она становится сиделкой, учительницей, благодетельницей и заступницей; она и странница, и затворница, молчальница и красноречивая вещунья, улыбчивая и строгая, сдержанная и полная энтузиазма, она — Ангел Господень, Божья Избранница.

И вот пришли гунны — дикие, ужасающие, неумолимые и непобедимые. Парижане в страхе и смятении: Бич Божий стучится в их двери. Гуннам мешали болота. Они умели наводить гати, но здесь топкая грязь простиралась до самых крепостных стен. Гунны не предпринимали попыток штурма, возможно, они ждали капитуляции. У горожан еще оставалась возможность вырваться из сжимающегося кольца окружения. Париж не мог выдержать долгой осады, и в первую очередь из-за недостатка питьевой воды.

Парижане собрались на сходку, дабы обсудить, что делать дальше. С болью в сердце было принято решение: под надежной охраной и со священниками во главе все женщины и дети покинут город и укроются в Новигентуме (Сен-Клу) и богатых селах в окрестностях нынешнего Версаля; если беглецы наткнутся на вражеский лагерь, они вымолят право прохода или прорвутся с оружием в руках, но ведь путь почти свободен — и не нарочно ли? Затем, ночью, город оставят мужчины. Брешь в кольце блокады позволяла надеяться, что многие сумеют пройти к востоку от Аржантёйя и достичь Кормейя и Понтуазы. Прорыв через Нантер и Рюль с выходом на Лувесьен и Гриньон также казался вполне осуществимым. На восточной стороне, с которой подошел сам Аттила, будет специально поддерживаться иллюзия подготовки к вылазке, чтобы отвлечь внимание от западной, откуда намечалось бегство. Те, кто не сможет бежать (возможно, что и все), сдадутся на милость победителя, спустившись вниз с крепостных стен, дабы выказать осаждавшим полную покорность. Все настигнутые во время бегства также сложат оружие и будут умолять сохранить им жизнь.

И тут в собрании появляется Божья Избранница, возвещая, что гунны не нападут, если горожане останутся на месте и будут молиться Богу; женщины осуждают малодушных, помышляющих о бегстве и готовых отдать город на разграбление и разрушение; они укрылись в церкви Святого Стефана и соборе Божьей Матери на западной стороне и забаррикадировали все входы и выходы; у них достаточно припасов, чтобы в течение многих дней прокормить себя и детей, которых они забрали с собой; следует остаться и читать молитвы, незачем охранять ворота и стены, слово Божье — вот истинная защита, все должны молиться и ждать скорого снятия осады.

Ошеломленные мужчины подумали, что перед ними сумасшедшая. Многие задавались вопросом, не является ли она орудием мести Господа и не влечет ли она их к смерти и наказанию муками ада? Часть была склонна считать ее просто изменницей на службе гуннов. Люди в гневе уже подступили было к ней, но отпрянули перед крестным знамением.

Но что же делать? Женщины добровольно затворились в храмах? Мужчины бросились к церквам, вопя и барабаня в двери… и услышали эхо псалмов. В ярости они вернулись к Женевьеве. В нее полетели камни, но ни один не попал в цель. Она опустилась на колени посреди площади и начала молиться. Многие мужчины обнажили головы, пали на колени, и нестройный хор тысяч голосов, поющих псалмы, донесся, наверное, до аванпостов Аттилы.

А на рассвете все гунны ушли.

Что же произошло?

Было высказано немало предположений:

— Аттила отступил, устрашившись мощных укреплений и болотистой местности;

— Аттила не испытывал ни малейшего желания возглавить очередную бойню и предпочел оценить дисциплинированность своего огромного войска, неожиданно приказав отступить;

— Аттила не решился на продолжительную осаду, которая могла задержать его у Парижа, и Аэций получил бы возможность беспрепятственно перейти через Альпы и подойти к нему, соединившись с войсками вестготов;

— Женевьеве удалось направить к Аттиле эмиссаров, которые смогли убедить его, что город неприступен и гарнизон сумеет продержаться до подхода легионов и наемников;

— Женевьева сумела направить к Аттиле толковых священников, которым удалось убедить вождя гуннов, что от проявленного милосердия еще ярче воссияет его слава, для чего он должен демонстративно пощадить город, который мог бы взять без малейшего труда;

— от Сангибана прискакал гонец, сообщивший Аттиле о сборе галло-римских сил к югу от Луары, продвижение которых аланы в одиночку не смогут остановить;

— и, наконец, произошло «чудо святой Женевьевы»: Милосердие Господне отвело занесенный Бич Божий.

Париж пел псалмы и возносил молитвы три дня и две ночи. Богослужения шли одно за другим. Женевьева стала предметом обожания и почитания всех парижан. Еще при жизни она стала святой покровительницей города. После смерти Германа Оксерского, также провозглашенного святым, она основала небольшую молельню, получившую его имя, на месте которой сто лет спустя была воздвигнута церковь Святого Германа Оксерского.

Но на том карьера святой покровительницы Парижа еще не завершилась, и, став образцом веры, она показала и пример героизма. В 488 году Парижем решил завладеть Хлодвиг. Осада затянулась. На этот раз город не думал о капитуляции, несмотря на лишения. Женевьева собрала небольшую команду умных и смелых парижан, которым чудесным образом удалось вырваться из города и добраться на лодке до Арсина-Обе. Женевьева со своими людьми смогла снарядить флотилию барок со съестными припасами и доставить груз — чудесным образом? — в осажденный Париж. Горожане оказали ей триумфальную встречу: она избавила их от голода!

Хлодвиг, удивленный доносившимися до него радостными криками парижан, решил узнать, в чем дело. Глашатаи начали переговоры. Женевьева обещала Хлодвигу, что Париж откроет ему ворота, если он поклянется стать его защитником. Хлодвиг согласился и — вот это действительно чудо — на сей раз сдержал слово. Быть может, это небывалое происшествие и подвигло его избрать Париж своей столицей.

Женевьева — святая Женевьева Парижская — почила с миром в своем любимом городе спустя год после смерти Хлодвига, в 512 году, немного не дожив до девяноста одного года.