"Аттила: Бич Божий" - читать интересную книгу автора (Бувье-Ажан М.)

X ДВА МАРСОВЫХ МЕЧА

Gladius Martis: меч Марса, бога войны из античной мифологии, сохранил свое символическое значение и для римских солдат, принявших христианство, — они потрясали Марсовым мечом, веря, что он способен отразить все удары клинков противника.

Церковь попыталась было заменить его на меч святого Михаила или святого Георгия, но слишком не настаивала. К тому же в Евангелии говорится, что тот, кто с мечом придет, от меча и погибнет, а это мало подходило для христианизации языческого символа. Даже в Константинополе золотой меч, несомый спатарием перед императором, назывался spatha Martis.

Gladius Martis: скифский меч царя Марака, найденный в окрестностях Астрахани пастухом, который удостоился чести преподнести его Аттиле, уже давно вошел в легенду (легенды бывают и правдивыми… или становятся таковыми). Искажение имени Марак и превращение его в Марка или Марса, несомненно, помогло римлянам поверить в «Марсов меч», который когда-то принадлежал царю скифов, чем и объяснялась его воинская слава.

У Аэция был меч Марса, и Аттила гордо принял в наследство меч Марса. Бились ли они на равных?

Аттила сумел собрать гигантскую армию. Вполне вероятно, что некоторые союзники, особенно остготы и болгары, не испытывали большого энтузиазма, но просто не имели другого выбора, кроме как следовать за гуннами. Однако Аттила, созывая воинов, пользовался тройным преимуществом.

Прежде всего, он давал восточным народам возможность беспрепятственно продвинуться на запад и получить в награду за верную службу право обосноваться на новых землях под защитой победителя.

Кроме того, не должно было возникнуть проблем со снабжением: войскам предстояло пройти по богатым землям, где можно было легко достать пищу и собрать ценную добычу.

И наконец, Аттила обращался к воинственным народам, многие из которых жили войной и еще не утратили атавистической тяги к кочевничеству, от которого были вынуждены отказаться под давлением обстоятельств.

Аэций также встал во главе сильной армии. Сперва у него возникли серьезные проблемы. Валентиниан III, безумный спесивец (и это еще мягко сказано), согласился дать ему не более четверти римских легионов, расквартированных в Италии. На настойчивые просьбы главнокомандующего он отвечал, что Император — он, Империя — его, что он ожидает новых нападений в Африке, мятежей на Сицилии и заговоров в Италии. Этот трусливый эгоист хотел в ущерб делу усилить внутреннюю полицию, а также охрану побережья полуострова и альпийских перевалов. Так что ядром «римских легионов» Аэция стали варвары-федераты.

Большое войско выставили галлы. Чем дальше проникали гунны, тем сильнее оно прирастало. Основой его были галло-римские легионы, традиционно охранявшие северные и рейнские границы, затем к ним добавились гарнизоны городов и заслоны, выставленные в свое время против багаудов.

Этой мобилизации способствовали два явления. Во-первых, различные «гости», осевшие в Галлии, единодушно высказались в поддержку римлян, и незачем стало держать против них войска, чтобы пресечь любую попытку проникновения в земли империи или проявление сепаратизма. Стражники смогли встать в строй воинов. Во-вторых, подавляющее большинство багаудов, отличавшихся решительностью и отвагой, дали знать Аэцию через галло-римских военачальников, что они готовы участвовать в борьбе с захватчиками. Союз с багаудами стал возможен благодаря личным усилиям Авита и духовенства. Авит обещал Аэцию поддержку багаудов при условии, что их не будут притеснять после победы. К Авиту прислушивались все епископы, среди которых были багауды, а к епископам-багаудам прислушивались священники-багауды, даже если епископы не поддерживали их борьбу.

Возникло удивительное явление: между багаудами, решившими сопротивляться гуннам, и багаудами, поддерживающими захватчиков, разгорелась борьба. На Мозеле произошли вооруженные столкновения. Но затем сторонники гуннов осознали, что рискуют сменить одно ярмо на другое и при этом быть отвергнутыми соплеменниками. Поэтому Евдоксий, возможно, совершенно искренне, ввел Аттилу в заблуждение, обещав поддержку багаудов, тогда как он мог рассчитывать лишь на изгоев-отщепенцев. Позиция багаудов в этом конфликте имела далеко идущие последствия для всего уклада галльского крестьянства и даже для всей экономики Галлии. Для Аэция поддержка багаудов имела большое значение. Они всегда были хорошо вооружены, одинаково успешно действовали в нападении и обороне, были отважны и воинственны. Свободные крестьяне не имели ни вооружения багаудов, ни столь же отлаженной организации, но тем не менее в случае необходимости могли храбро и упорно обороняться. Следуя примеру багаудов, они выставляли отряды добровольцев и даже небольшие армии. Между партизанами-разбойниками и мирными пахарями наметилось некоторое сближение. До того в некоторых провинциях, особенно на северо-западе и в центре, багауды и не-багауды, жившие в соседних, но достаточно удаленных друг от друга деревнях, не были знакомы. На следующий день после почти национальной победы над гуннами багауды почувствовали новую атмосферу и перестали отгораживаться от внешнего мира. Они осознали преимущество взаимовыгодного обмена перед хищническими набегами.

Кроме багаудов и свободных крестьян, источником для пополнения армии Аэция являлись и личные отряды богатых землевладельцев. Ослабление охраны поместий также имело свои последствия. Колоны и рабы могли беспрепятственно бежать, а тех, кто оставлял хозяев, чтобы присоединиться к войскам, было запрещено удерживать. Иногда, правда, сам хозяин приказывал рабам вступить в ряды защитников отечества. Крупные поместья на время пришли в упадок, но только на время, так как очень скоро в силу необходимости поддержания порядка владельцы латифундий превратились в воинственных сеньоров, твердой рукой устанавливавших свои безжалостные законы. Крестьяне были прикреплены к земле, однако при этом многие ремесленники оставили поместья и обосновались в защищенных городах и селах, выскользнув из рук своих господ.

Другим благоприятным для Аэция фактором стало положительное отношение к нему летов. Это были варвары, некогда проживавшие по среднему течению и в верховьях Рейна. Им выделили земли в центре Империи при условии постоянной готовности выступить в поход по первому зову. Это были воины-крестьяне.

От летов отделяли гентилов, которые имели самое разное происхождение и, подобно летам, получали землю, но на обычных условиях. Они теснее смешались с местным населением, чем леты. Позднее различия между гентилами и летами будут постепенно исчезать, пока эти две категории поселенцев не сольются в единую нацию.

Леты поднялись по призыву римлян, и их примеру последовали многие гентилы. Их поддержку трудно переоценить, так как они были умелыми воинами. Однако у них был один недостаток, который, впрочем, давал при этом немало преимуществ — леты сохранили свои обычаи, исконную тактику и боевые приемы, плохо сочетавшиеся с правилами, принятыми в галло-римской армии.

Сохранились упоминания об основных группах летов, сражавшихся с захватчиками: тевтоны из Шартра, батавы и свевы из Байё и Кутанса, свевы из Ле-Манса и Клермона, франки из Ренна, сарматы из Отена, сарматы и тайфалы (выходцы из Шварцвальда) из Пуатье, саксы из области между устьями Сены и Луары.

Количество воинов-варваров, вставших под знамена Аэция, выглядит несколько завышенным, но надо учитывать, что, за исключением летов, далеко не все из них поднялись по первому зову: 17 000 багаудов, 4000 свободных крестьян, 3000 ополченцев из городов, поместий и отрядов стражников и 1800 летов и гентилов! В целом выходит 25 800 воинов, что составляет более одной шестой части всех войск, отданных под командование Аэция.

Военные историки полагают, что основное различие между римским войском и варварами заключалось в преобладании пехоты у первых и кавалерии у вторых. Но при этом они всегда спешат добавить, что со времени походов Юлия Цезаря положение вещей претерпело серьезные изменения. Прежде всего, федераты и другие союзники галло-римлян были большей частью природные наездники, а многие приспешники гуннов — от гепидов до остготов — имели сильную пехоту с железной дисциплиной.

Часто отмечают тот факт, что за варварами следовало большое количество повозок и обозных телег, сковывая войска и препятствуя выполнению маневра, а тем более отступлению. Но в первые недели великого похода и в особенности после взятия Реймса Аттила дает четкие указания, чтобы обоз под сильной охраной следовал на достаточном удалении, чтобы не мешать перестроениям войск.

Кстати, неоднократно отмечалось, что громоздкие римские обозы, несомненно, менее разношерстные, чем у варваров, и чаще имевшие чисто военное предназначение, также нередко сковывали войска и даже приводили к катастрофам. Тем не менее, учитывая опыт кампаний Цезаря, римские легионы теперь старались обеспечивать сопровождение из конных и пеших лучников и метателей дротиков, которые прикрывали фортификационные работы по укреплению лагеря и возведению оборонительных сооружений. Аэций увеличил количество разведчиков, чаще всего набиравшихся из прирожденных наездников — варваров на римской службе, чтобы иметь лучшее представление о защищенности выбранного места расположения войск.

Римская тактика ведения боя в открытом поле претерпела значительные изменения, во многом на основе опыта, полученного в боях с варварами. В авангард выделялись конные разведчики и легкая кавалерия, которые должны были обстрелять противника дротиками и стрелами и тут же быстро отойти к основным силам. За ними, если была такая возможность, в три линии следовала пехота:

— первая линия легкой пехоты, вооруженной простыми метательными копьями — пилумами (pilum);

— линия средневооруженной пехоты, media pedestris, на поздней латыни, которая вооружалась пиками с ремнем — Іапсеа с amentum. Метание производилось не обычным способом, а при помощи кожаной пращи, которая позволяла посылать копье на значительно большие расстояния;

— линия тяжелой пехоты, состоявшей из воинов, защищенных панцирем, имевших меч и кинжал, а порой и боевой топор, — урок, усвоенный у варваров, так как римская пехота уже отошла от использования топоров. В легионах, укомплектованных галлами, использовался франкский обоюдоострый топор.

В отличие от построений легионов минувшего века, в каждой линии имелись свои велиты — легковооруженные пешие воины, которые должны были драться любым доступным во время боя оружием и преследовать поверженного врага.

Все легионеры, включая и галлов, к тому времени уже имели металлические шлемы и щиты. Велиты и другие легковооруженные воины защищались кожаными щитами, укрепленными стальными полосами и бляхами. В целом, ноне столь единообразно, как во времена Траяна, применялись четыре типа щитов: маленький круглый — у велитов, средний овальный — у воинов первой линии, большой круглый или овальный — для второй линии, большой прямоугольный — для тяжеловооруженной пехоты. При построении в каре тяжелая пехота становилась в первую линию, образовывая стену или черепаху из своих прямоугольных щитов, из-за которых в противника летели стрелы и дротики.

На марше шлемы, поножи и наручи часто подвешивались к пикам или палкам, которые воины несли на плечах. Большой опасности воины подвергались, когда разбивали или покидали свой лагерь, так как они снимали свои доспехи и могли стать жертвой неожиданного нападения из засады тщательно замаскировавшихся варваров, которые осыпали легионеров смертоносным дождем стрел. Хотя римляне принимали меры предосторожности и выставляли группы прикрытия из пеших и конных стрелков, засады, западни и другие военные сюрпризы, приводившие к тяжелым потерям, случались довольно часто.

Артиллерия уже получила достаточно широкое применение, и громоздкие машины, обслуживающий персонал и снаряды занимали немалое место в обозе, часто затрудняя его продвижение.

В случае длительного похода или экспедиции в малоизведанные земли в обозе транспортировались не только съестные припасы и боевое снаряжение, но и пункты снабжения (что-то вроде передвижного магазина), печки, ручные жернова для помола зерна, шанцевый инструмент, снаряжение понтонеров, тараны и другие баллистические машины, которые нельзя было катить. В обоз входили и передвижные медицинские пункты со всеми инструментами, приспособлениями и запасами лекарств и перевязочных материалов. Полевая медицинская служба, доведенная до совершенства (по тем временам) в римских и галло-римских легионах, на протяжении всей кампании Аэция была перегружена работой, так как приходилось оказывать помощь и союзникам-варварам, не имевшим собственных лекарей. Римская артиллерия имела развитую структуру, включая в себя карробаллистов, которые применяли и обслуживали баллисты, запряженные лошадьми или волами, немобильные онагры, метавшие камни и другие снаряды, понтонеров, которые наводили мосты и приводили в движение тяжелые тараны, и саперов, способных изменять русла рек, откачивать воду из рвов, строить фундамент для укреплений и поджигать города и деревни.

В IV веке только войска, расположенные в Галлии, снабжались восемью крупнейшими поставщиками военного снаряжения, специализировавшимися на производстве кирас, панцирей, кольчуг, шлемов и других доспехов, мечей, дротиков, копий, луков и стрел, щитов и баллист. На складах хранились запасы оружия и боеприпасов, стрел и камней для пращи.

Несмотря на тот запас питания, что находился в обозе, римские пехотинцы всегда были нагружены собственной снедью. В любое время, за исключением периода активных боевых действий, каждый легионер нес на плече палку или копье, на котором висел заботливо увязанный узелок с харчами. Брошенные мешки с продовольствием всегда были приятной находкой для не имевших регулярного снабжения варваров.

Обычным боевым построением римлян на открытой местности было каре, позволявшее отражать нападение со всех направлений. Гунны не только не использовали этот прием, но даже считали его опасным, так как он позволял окружить и осадить воинов, со всех сторон запертых в кольце врагов. Зато гепиды им пользовались часто. Рассказывают забавную историю о том, как в окрестностях Лана встретились войска римлян и гепидов и построились в каре, после чего ни одна из сторон не знала, что делать дальше, и противники разошлись без боя.

Выход из каре осуществлялся следующим образом: тяжеловооруженные пехотинцы раздвигались, стена из щитов складывалась, как два крыла, первые, а затем вторые линии воинов выдвигались вперед, одна за одной, и тяжелая пехота, выстроившись в рад, замыкала походный порядок.

Военные историки не перестают удивляться, что в то время, как кавалерия Восточной Римской империи достигла выдающихся успехов и быстро развивалась, конница Аэция находилась в упадке.

И действительно, есть чему удивляться. В начале V века конные воины, защищенные стальными шлемами и пластинчатыми доспехами или кольчугами, были главной ударной силой при фронтальном столкновении. Кроме того, используя высокую мобильность, кавалерия должна была отойти после первой атаки и разделиться на три группы: два «крыла», бравших врага в клещи с флангов, и отряд, который осуществлял глубокий обход противника, перегруппировывался и нападал с тыла.

Это тем более удивительно, что армия Аэция состояла главным образом из галлов, которые имели репутацию лучших наездников, чем римляне.

В чем же могли заключаться причины слабости римской кавалерии? Прежде всего, в ее численном меньшинстве по сравнению с гигантской конной массой варваров, затем в недостаточной защищенности коней от стрел и дротиков и, наконец, в том, что у римлян стремена стали использоваться недавно, и у воинов не было достаточного опыта обращения с ними, а галлы вообще пренебрегали ими, к тому же качество стремян оставляло желать лучшего. Наконец, в качестве причины называют психологическое воздействие гиканья, вольтижировки, нарочитого варварского одеяния гуннов; их дикие крики и улюлюканье должны были пугать коней римлян и приводить в расстройство построение кавалерии. Впрочем, они навели бы не меньший ужас и на пехотное каре.

С другой стороны, вполне вероятно, что Аэций недооценил боеспособность варварской пехоты. Считая гуннов отличными наездниками, но никудышными пехотинцами, он полагал, что и его немногочисленная конница легко втопчет в землю пешие колонны варваров. Однако оказалось, что гепиды и остготы располагали тяжелой пехотой, которая была обучена укрываться за стеной больших щитов и стойко выдерживала натиск кавалерии, осыпая атакующих стрелами и дротиками.

Как-то раз на Мультьенском плато в районе Уазы сильный пеший отряд гепидов был атакован галло-римской конницей. Гепиды немедленно построились в каре по римскому образцу. Всадники разделились на четыре колонны и атаковали каре со всех сторон одновременно. После пяти-шести атак остатки римлян были вынуждены буквально спасаться бегством, так как большинство их лишилось в бою своих коней.

Одной из особенностей этой Галльской войны стало то, что тяжелая, закованная в броню конница вестготов была лучшей у римлян, а тяжелая пехота гепидов — лучшей у гуннов.

О составе войска Аттилы сохранилось гораздо меньше документальных свидетельств, чем об армии Аэция.

Костяк составляла кавалерия. Аммиан Марцеллин оставил ее описание, но очевидно, что оно относится к первым волнам гуннов, прорывавшихся на запад, и уже не столь точно отражает положение дел ко времени битвы за Галлию. Однако долгое время историки считали его классическим и представляли гуннов кем-то вроде диких краснокожих с примитивными топорами и луками, которые готовы были содрать скальп с первого встречного и убивали ради удовольствия убивать.

Основная тактика гуннов и большинства их союзников по-прежнему строилась на запугивании, но воин-пугало, от которого шарахались люди и кони, был хотя и основным, но уже не единственным типом.

«Дикая» конница всегда располагалась в первой линии. Она атаковала противника с фронта и с флангов и старалась, насколько это было возможно, обойти его с тыла. Когда нельзя было одновременно напасть с фронта и с тыла, отряд на рысях отходил, обтекал легион на довольно большом расстоянии с флангов и атаковал с тыла. Воины «первой линии» часто даже не имели другого оружия, кроме лука со стрелами и пращи, а иногда обходились только запасом маленьких топориков на шнурах, которые метали во врагов и калечили коней противника, если вдруг наталкивались на вражескую кавалерию.

«Вторая линия» уже имела иные, нежели действовать противнику на нервы, задачи. Ее образовывали конные лучники. Лук висел на локте правой руки, колчан с запасом стрел закидывался на спину через левое плечо. Лучник вытаскивал стрелу правой рукой, скидывал лук с локтя на ладонь и натягивал тетиву. Гунны отличались умением одинаково превосходно стрелять как вперед, так и назад через левое плечо. С лучниками смешивались конные пращники, метившие как в головы всадников и коней, так и в головы и грудь пеших воинов противника. Некоторые гунны одинаково хорошо управлялись и с луком, и с пращой и использовали в разные моменты боя то или иное оружие в зависимости от ситуации. Все всадники имели небольшой круглый щит, крепившийся на спине пониже колчана. Им пользовались редко, только при отступлении, так как при стрельбе из лука и при метании камней он мог бы только помешать.

«Третья линия» вооружалась дротиками или копьями, а иногда предусмотрительно и тем и другим. Дротики хранились в большом футляре-колчане, который подвешивался к седлу и свисал позади передней левой или, реже, передней правой ноги лошади. Всадник держал поводья левой рукой, а правой вытаскивал дротик и метал его во врага. Если всадник был еще и копейщиком, он клал копье перпендикулярно на шею коню и действовал тем же манером. У римлян всегда вызывала восхищение та ловкость, с какой гунны, проезжая через узкое место, моментально переводили копье из перпендикулярного положения в параллельное, вдоль левого или правого бока лошади.

Воины «четвертой линии», лучше других защищенные доспехами, имели дротик или копье и меч. Меч подвешивался к поясу с правой стороны. Верхом воин никогда не пользовался сразу и мечом и копьем: меч вытаскивался из ножен лишь тогда, когда не оставалось больше дротиков или копья и когда приходилось сражаться пешим. На земле воин мог драться одновременно обоими видами оружия, взяв меч в правую руку, а копье в левую.

Один из излюбленных приемов гуннов заключался в следующем: воины первой линии, вернее, те из них, кто уцелел, завершив атаку, направлялись к обозной телеге или просто к навьюченным лошадям, где брали проволочные сети, с которыми атаковали вновь, набрасывая их на вражеских пехотинцев. Пойманных в ловушку врагов убивали копьями и палицами. Воины четвертой линии также часто имели среди прочего вооружения проволочную сеть.

Превосходство гуннской конницы над римской в период этой Галльской войны сегодня уже не вызывает сомнений, хотя еще не так давно многие историки утверждали, что дисциплина и продуманная стратегия регулярной кавалерии должны были ставить ее выше неорганизованной конницы варваров-кочевников. Тактика рассыпного строя и дробления сил для охватов противника, применявшаяся гуннами, считалась неразумной, и от неминуемого поражения степняков должны были спасать только беспримерные отвага и индивидуальное воинское мастерство.

После проведенных исследований появился совершенно новый взгляд на положение вещей. Тактика гуннов имела свои преимущества, а их внешне грубое снаряжение во многом превосходило римское.

Одним из ключевых вопросов является использование железных стремян, сначала одного, затем пары. Авторство этого изобретения приписывается персам, туркменам и аварам, которых часто ассоциируют с белыми гуннами. Появление стремян датируется второй половиной V века, что, однако, опровергается многими исследователями, полагающими, что римские военачальники могли перенять это новшество во время войн с гуннами. В любом случае речь идет только об одном стремени, левом, которое помогало сесть в седло.

Парные стремена, как утверждает венгерский историк Ласло Маккай, были изобретены алтайскими тюрками, именуемыми в китайских источниках тью-кью. Эти тюркские племена первыми модернизировали уже известное одинарное левое стремя, добавив к нему парное правое. Стремена позволяли не только легко садиться на коня, но и прочно держаться в седле.

Затем от тюрков стремена переняли авары, а от аваров — воины хана Баяна, осевшего около 562 года на среднем Дунае, после чего изобретение распространилось по всей Европе и сыграло важную роль в формировании средневековой конницы.

Хотя вопрос о стременах полностью не закрыт до сих пор, сегодня принято считать, что задолго до появления железных стремян уже использовались кожаные стремена, изобретение которых, по всей вероятности, является заслугой гуннов.

Для этого есть много оснований. Люди, которые буквально всю жизнь проводили в седле, ели, пили и даже спали, не сходя с коня, не смогли бы выдержать такую нагрузку на ноги, не имея пусть даже самых примитивных стремян.

Конечно, это были довольно несовершенные стремена, представлявшие собой петли из прочной ткани или кожи, которые крепились к седлу. Опираясь на них, ноги уставали меньше, к тому же всадник уверенней держался в седле. В бою поверх стремян завязывались ремни грубых сапог.

При более тщательном изучении описания гуннов, оставленного Аммианом Марцеллином, можно обратить внимание на важные детали снаряжения. «Козлиные кожи, обмотанные вокруг их волосатых ног», столь удивившие римского всадника, не что иное, как те самые примитивные стремена. Обувь гуннов показалась ему «бесформенной и безразмерной», но это лишь означало, что она не предназначалась для боя в пешем строю, а образовывала защитный и усиливающий элемент стремян, который всегда можно было быстро и легко подогнать по ноге.

С вопросом о стременах тесно связан и вопрос об использовании шпор — съемных, железных или стальных, одинаково хорошо сочетающихся с кожаными стременами и сапогами. Тогда как галло-римские шпоры были острыми и ранящими, шпоры гуннов были короткими, менее заостренными и часто «звездообразными». Они были легкими и не натирали щиколотку.

Но надо было что-то придумать на случай непредвиденного нападения! Ведь могло и не хватить времени прикрепить шпоры. В этом случае выручали сапожные гвозди, которые, хотя и менее эффективно, но все-таки позволяли пришпорить коня.

Немецких археологов поразило обилие сапожных гвоздей во всех гуннских, пара-гуннских и германских захоронениях. Наличие сапожных гвоздей в ряде случаев выступало доказательством гуннского происхождения могилы, за неимением других научных аргументов. Этот примечательный факт был подтвержден на выставке «На заре Франции», экспонировавшейся в 1980–1981 годах сначала в Майнце, а затем в музее Люксембургского дворца (Сената) в Париже.

Таким образом, вполне вероятно, что грубые сапоги гуннов были скреплены гвоздями так, чтобы можно было воспользоваться их остриями, когда у всадника не было времени (или желания) надевать на ногу браслет с настоящими шпорами.

Во всяком случае, очевидно, что гунны придавали большое значение сапожным гвоздям и старались иметь их в запасе. Их ценили так высоко, что даже клали в могилы.

Некоторые исследователи полагают — хотя и бездоказательно, — что в каблуки сапог гунны вбивали боковые гвозди, острием к телу коня, которые позволяли слегка кольнуть скакуна и заставить его ускорить бег, не прибегая к шпорам.

Итак, если гуннская конница не прекращала совершенствоваться и превосходила римскую, то собственной регулярной пехоты у гуннов практически не существовало, особенно поначалу.

Пешее войско формировалось из оседлых дунайцев и кавалеристов, лишившихся своих коней. Снаряжение и вооружение ратников было самым разнородным, единой тактики и отработанных приемов ведения боя не было и в помине. Вооружение состояло из дротиков, лука со стрелами, широкого меча и кинжала. В избытке имелись кольчуги, что особенно удивительно. Специальных родов войск не существовало, и пехотинцы в случае необходимости становились артиллеристами и саперами.

Вопреки широко распространенному заблуждению, в войсках гуннов имелись интендантская и медицинская службы, хотя их, конечно, нельзя сравнивать с галло-римскими. Гуннам и в голову не приходило таскать за собой печки и жернова. Главную заботу «интендантов» составляли съестные припасы. Команды «снабженцев» забирали из кладовых разоренных деревень овощи и фрукты, сгоняли в стада коров, овец, коз и свиней. Скот гнали своим ходом за войском, пополняя запасы по дороге, забивали на привалах и, в зависимости от предпочтений, мясо варили, жарили или ели сырым, а остатки везли в кибитках. Запасали также кумыс, пиво, вино и фруктовые напитки, но за их распределением следил лично вождь или военачальник, который знал, когда можно выпить и повеселиться, а когда лучше оставаться трезвым. Обычно воины довольствовались водой из ручья.

Не вся живность перегонялась в стадах. Интенданты везли в кибитках молочных поросят, птицу, собак (вкусовые качества которых ценили азиаты и некоторые готы) и «крыс», хотя крысами летописцам на самом деле показались обыкновенные кролики.

Колоритное упоминание о сыром или полусыром мясе под седлом, конечно, основано на реальных фактах, но не должно восприниматься как общее правило, и внимательное чтение древних хроник подтверждает это. При набегах или рискованных экспедициях вожди отказывались от обоза, замедлявшего движение и лишавшего войска маневренности. Но питаться чем-то надо было, а сколько продлится поход, никто наперед не знал, поэтому приходилось проявлять предусмотрительность. Запас продовольствия в виде сырого мяса под седлом, таким образом, был не изыском гуннской кулинарии, а издержками войны.

Обоз же доставлял гуннам немало хлопот, так как враги знали их принципы снабжения и по возможности старались отбить или истребить стада, следовавшие за войсками, опустошить или сжечь кибитки с запасами провианта.

В войсках имелись лекари, знавшие целебные свойства трав и кореньев, и санитары, выносившие раненых с поля битвы. Однако для гуннов, в отличие от римлян, тяжелое ранение всегда означало смерть. Лучше умереть, чем жить калекой и не испытывать более счастья битвы. Раненого добивали по его просьбе, как, впрочем, и тогда, когда он об этом не просил. Но чаще всего он приканчивал сам себя, сожалея, что не погиб в бою.

Античные авторы сделали любопытное наблюдение: римлянин, будучи никудышным кавалеристом, любил своего коня, заботился о нем, считал благородным созданием, холил и лелеял, а гунн, лучший из наездников, за своим конем не следил.

Гунны хорошо кормили своих скакунов, давали им напиться и отдохнуть, рискуя даже быть захваченными преследователями, но к уходу за своими грязными «кормильцами» они были совершенно не расположены. Дело тут даже не в желании казаться диким и страшным. Конь — не роскошь, а средство передвижения и боевое снаряжение. Раненых лошадей забивали и употребляли в пищу. Когда заканчивались припасы, всадник мог хладнокровно вырезать кусок мяса из крупа своего коня и продолжать подхлестывать кричащее от боли животное, пока оно не издыхало. Всегда можно было взять запасного коня.

Запас коней, поразивший древних авторов, был наследием кочевой жизни. Он позволял быстро покрывать огромные расстояния, используя сменных лошадей, заменять павших и служил источником продовольствия любителям сырой или вареной конины.

Вместе со стадами передвигались кибитки с семьями гуннов, но во время Галльской кампании они уже не следовали непосредственно за войсками, как в описании Аммиана Марцеллина. Семьи останавливались в опустевших деревнях и охраняемых лагерях. Кроме того, само число таких семей было невелико, так как большинство своих близких гунны оставили в дунайских и рейнских областях. Этим отчасти объясняется стремительность продвижения войск.

Артиллерия гуннов была еще в худшем состоянии, чем пехота. Если убожество пехотинцев еще как-то компенсировалось качеством войск некоторых союзников, то хороших баллистических орудий не было во всей армии, осуществившей вторжение.

Число катапульт и баллист возросло уже в ходе войны. В дунайских и мозельских землях были в спешном порядке устроены еще две мастерские, из которых машины под надежной охраной доставлялись в места сосредоточения, указанные Аттилой. Стараниями Эдекона в изготовлении разрушительных машин был достигнут определенный технический прогресс. Прототипами служили римские образцы. Возросшая потребность в осадных машинах привела к увеличению количества в ущерб качеству. Передвижных баллист было по-прежнему мало, тогда как производство тяжелых машин расширялось.

Остготы славились своими таранами, считавшимися наиболее прочными и практичными. В Гуннии и на захваченных землях мастерские получили заказы на изготовление стенобитных орудий по остготскому образцу.

Копья, дротики и пики с более или менее длинным стальным наконечником, врезанным в древко, поставлялись с Кавказа. Двойное копье, представлявшее собой древко, на одном конце которого крепился стальной наконечник, а с другого — длинное плоское заостренное стальное лезвие, имело тюркское происхождение и изготовлялось в паннонийских оружейных мастерских. В Галлии оно появилось после падения Сен-Кантена. Это копье давало некоторые дополнительные преимущества пехоте и произвело впечатление на галло-римлян, которые немедленно обзавелись таким же оружием.

Можно только поразиться протяженности коммуникаций, по которым гуннским армиям в Галлии доставлялось снаряжение из самых отдаленных уголков Империи гуннов. Многолетние заботы Аттилы о благоустройстве путей сообщения оказались ненапрасными.

Хотя лодки гуннов, изготовленные из древесной коры, были столь великолепны, что вызвали уважительное удивление Максимина и Приска, дефицит средств для переправы через широкие реки создавал для завоевателей проблемы в ходе всей Галльской кампании. Переправы большой массы войск стали возможны только благодаря высокому мастерству понтонеров.

Быстрая переброска войск при помощи имевшихся челнов была неосуществима, но Аттила ошибочно полагал, что у него есть время построить достаточное количество лодок на месте. Времени, как, впрочем, и леса, не хватало. Пришлось довольствоваться большими плотами, наспех сколоченными общими усилиями саперов и простых воинов: целые когорты, сняв даже посты охранения, не покладая рук трудились для обеспечения переправы.

Стоит ли философствовать о «двух мечах Марса»? С точки зрения стратегии, простор для размышлений не слишком широк.

Несколько упрощая, можно сказать, что галло-римляне всегда старались давить своей монолитностью, сплоченностью рядов и четкостью механически отлаженных перестроений, тогда как гунны делали ставку на рассыпной строй. Нет ничего удивительного, ведь римлянин — прежде всего пехотинец, а гунн — конник. Современные стратеги считают не подлежащим сомнению фактом, что тактика гуннов продемонстрировала преимущество маневра перед статичной обороной.

Но противников отличала не только тактика. По отношению к населению галло-римляне стремились выглядеть несущими мир и покой, а гунны — сеющими страх. Аэций хотел изгнать Демона разрушения, объединить жителей Галлии, обеспечить им мир и процветание: он сдерживал, насколько это было возможно, разрушения и грабежи, чинимые войсками (Теодорих также старался обуздать своих, что для остальных союзников было непростым, а то и невозможным делом). Аттила шел изгнать тирана-притеснителя, освободить жителей Галлии, дать им независимость и… обеспечить процветание! Поскольку же приспешники тирана не поняли своего счастья и осмелились сопротивляться, их следовало запугать показательной резней и разорением. Он начал с поджогов, истребления и грабежа. Но, столкнувшись с последствиями, полностью пересмотрел свою политику и попытался сделать ее более гуманной. Ардарих последовал его примеру, но для других союзников сдержать войска, превратившиеся в разнузданную орду, было крайне тяжело, а порой и просто невозможно. Впрочем, поведение противников, таким образом, было вполне логично, если вспомнить, что римляне были защитниками, а гунны захватчиками.

Другим интересным фактором стало взаимное влияние противоборствующих сторон. Римляне улучшили свою кавалерию, а гунны подтянули пехоту. Римляне совершенствовались в стрельбе из лука, велиты осваивали атаку рассыпным строем, а гунны учились лучше владеть мечом и тверже стоять в пешем строю. Все достижения одной стороны тут же копировались другой. Война всегда способствует развитию средств разрушения.

На долю населения Галлии выпало много страданий, и особенно тяжело пришлось северянам, несмотря на то, что своей главной целью Аттила ставил подчинение вестготов Аквитании. Итогом его похода явилось уничтожение целых деревень и даже больших городов. Многие из них так и не были восстановлены. Картину разорения дополняли вырубленные леса, выжженные и вытоптанные поля, изуродованные дороги, разрушенные речные порты, горы смердящих трупов, грозящих эпидемиями.

Война стала заключительным страшным аккордом, довершившим лавину бедствий, обрушившихся на Галлию. Неурожаи и призыв крестьян в армию подкосили сельское хозяйство, в городах начался голод, увеличилась смертность от болезней, еще более усугубившая убыль населения в результате военных потерь.

Лишениям подверглись не только жители районов боевых действий — вся страна так или иначе почувствовала тяготы войны. Историков поразило искреннее добровольное содействие общей победе, которое временно сплотило все народы Галлии и создало некоторую иллюзию прочного национального единства.

Одержав победу, Аэций мог надеяться, что спас Империю и что Галлия останется ее провинцией. Но сама Империя была надломлена и разорена войной, и, разгромив врага, Аэций оказался еще слабее, чем был в начале войны. И что особенно важно, победа во многом была заслугой галлов, ибо они изгнали захватчиков со своей земли, и хотя им, как и прежде, пришлось выступить в роли защитников Империи, это совершенно не вело к развитию у них проимперского мышления. Их стремление к независимости только усилилось после всех пережитых лишений, от которых они смогли избавить себя сами. Многие стали задаваться вопросом, не будет ли Галлия втянута в чуждые ее интересам войны, если останется в составе Империи? В итоге — не имея, впрочем, большого выбора — галло-римляне предпочтут смириться с соседством других варваров и со временем образовать единую с ними нацию, чем продолжить сопротивление их натиску, даже после одержанной победы. Спустя всего несколько лет после смерти Аттилы, когда при Хильдерике, сыне Меровея, расселения франков уже было не сдержать, священник Сальвиан, автор трактата «О Божьем промысле», напишет: «Римляне (имеется в виду, галло-римляне — галлы, жившие под властью Рима) не желают впредь быть подданными Рима; они молят Небеса позволить им жить, как они живут, совместно с варварами».

Вскоре преемник Аэция уже рассматривался как помеха для единства галло-франкского королевства — и эта помеха будет устранена. Аттила, полагая, что творит благо, на деле покалечил страну, которая в результате осознала свои силы, но вместе с тем и пределы своих возможностей, и, столкнувшись с худшим из зол, научилась выбирать для себя меньшее.

Скрестились два меча Марса. Их ждали еще более яростные и кровавые битвы, но эта жестокая дуэль Аэция и Аттилы принесла победу третьей стороне, второстепенному персонажу драмы — франкам!

Можно сказать, что оба они, сами того не ведая, обеспечили единство и независимость страны, ставшей сначала Франкией, а затем — Францией.