"Шесть серых гусей" - читать интересную книгу автора (Кулонж Анри)

12

22 марта

Ларри, не прячась, двинулся по дороге, ведущей в Портичи131. На обочине было припарковано штук пятьдесят грузовиков Пятой армии, и здоровенные весело ржущие джи-ай выгружали стопки серых одеял и складывали их на обочине. Чуть дальше, вокруг опустевшей риги, в спешке разбивались конусообразные палатки, которые он уже видел на военной базе на Сицилии. В каждой палатке можно было разместить десяток походных кроватей, но он был убежден, что американцы плохо знали жителей разрушенных домов, если думали, что те отправятся жить в американский лагерь, а не к родственникам и соотечественникам, чьи дома пощадила стихия. Солдаты, ставившие палатки, смеялись и шутили, как будто извержение Везувия для них было лишь временной передышкой, отпуском, экзотическим способом вырваться на время из монотонного казарменного быта и быть подальше от опасностей, ожидавших их на передовой.

Он предпочел наблюдать за этой суетой из риги, откуда были видны ряды палаток, и ждать, когда, следуя добрым принципам Пятой армии, начнут раздавать продовольствие. Он был так голоден, что для того, чтобы приглушить боль в желудке, старался вспомнить, когда в последний раз ел. Он стащил немного хлеба в Троччиа, нашел два сморщенных яблока на хуторе возле Масса, но последняя настоящая трапеза была больше десяти дней назад. Так не могло больше продолжаться! Время от времени он впадал в полуобморочное состояние: ноги становились ватными, и он погружался в какой-то бледный и мутный мир, где не было ни плотности, ни силы тяжести, а гигантский конус на вершине вулкана превращался в огромное молочно-белое облако, готовое воспарить в разреженном воздухе.

Неожиданно его внимание привлекли голоса, раздававшиеся совсем близко. Он подошел к окну и мельком увидел двух человек, входивших в ближайшую к риге палатку, продолжая начатый разговор. Собственно, звучал даже не разговор, а монолог одного из собеседников:

— Мне нравится атмосфера временного лагеря, полковник. Это напоминает бои, которые мой отряд вел с австрийцами на Пьяве132, пытаясь стабилизировать линию фронта после событий в Капоретто133. Это случилось, кажется, в конце девятьсот семнадцатого… Господи, тогда все было по-другому, короля уважали, несмотря на поражение, а какой был боевой пыл! Ваши деятельные и энергичные молодые солдаты возвращают мне частицу той жизненной силы, которая была в нас тогда…

Это горячее пылкое признание было встречено молчанием, словно человек, к которому оно было обращено, не знал, что ответить. Оно было произнесено на прекрасном английском с легким итальянским акцентом, тогда как сам он говорил по-итальянски бегло, но с ярко выраженными англосаксонскими интонациями. Полотнище палатки не доходило до земли, и Ларри мог видеть безупречные гетры говорившего, полы его длинного пальто из плотной шерсти и заляпанные грязью башмаки полковника.

— Мои парни здесь не для того, чтобы сражаться, а чтобы помогать гражданскому населению, — уточнил последний казенным языком. — А так вы правы, синьор. Энергия им понадобится. Извержение! Только этого нам не хватало!

— Но, полковник, люди, живущие рядом с Везувием уже много веков, привыкли к смене его настроений, к его капризам и вспышкам гнева! Это часть их жизни! Сколько раз я слышал, как крестьяне говорили: «Я женился, когда было извержение девятьсот шестого» — или: «Моя мать умерла, когда было извержение двадцать девятого». Извержения случаются не так уж редко, и они служат вехами в жизни людей. Я и сам как-то заметил, что говорю своим студентам или коллегам по университету, что такую-то теорему я доказал в год извержения тысяча восемьсот семьдесят второго, а вот этот интеграл был взят мной тогда, когда потоки лавы дошли до Боскотреказе!

— Так вы профессор математики? — спросил полковник с внезапным уважением.

— Да, я преподавал в Принстоне, — просто ответило шерстяное пальто. — В тысяча девятьсот тридцать третьем, когда тоже было извержение. Я даже встречался там с Эйнштейном, вскоре после его приезда в Америку, и имел возможность беседовать с ним. На самом деле изучить лаву на месте я смог только в тысяча девятьсот двадцать девятом. В тот год у меня возникла мысль о том, чтобы построить плотину в Большом ущелье, которая, возможно, смогла бы спасти деревни в Пагани и Кампителли. Кстати, может быть, вам будет интересно узнать, что я передал сохранившиеся чертежи блестящему молодому капитану, которого вы только что видели. До войны он был архитектором. Он считает, что дамбу такого типа можно соорудить на западном фланге, в глубине ущелья Лошади, и отправился обсудить это с саперами. Вы же знаете архитекторов! Как только им представляется возможность, они стремятся воздвигнуть стены, достойные Иерихона! Он должен заехать за мной на джипе, так что я вынужден покинуть вас, полковник.

Они попрощались, затем говоривший вышел из палатки. Несмотря на игривую тирольскую шапочку, украшавшую голову незнакомца, Ларри хватило нескольких минут, чтобы понять, что это дон Этторе Креспи, хотя он видел его лишь однажды, да и то мельком, а молодой архитектор, о котором тот говорил, — не кто иной, как Пол. Говорила же ему Домитилла, что Пол приходил к Креспи, чтобы разузнать о его исчезновении. Да и как он мог этого не сделать! Тогда они, вероятнее всего, и познакомились.

Ларри спрятался в риге и с бьющимся сердцем стал думать, что ему предпринять. Ни в коем случае нельзя было упускать возможность встретиться с Полом, но при мысли об этом его охватывала тревога. Как Пол воспримет его появление после того, как он во второй раз исчез и так долго не давал о себе знать? Совсем по-другому его смущало присутствие Креспи. К нему вновь вернулось почтение к университетской иерархии, которое, как ему казалось, давно исчезло, и уважение к статусу профессора не позволяло ему предстать перед таким важным лицом, как бывший коллега Эйнштейна, — Домитилла ничего ему об этом не рассказывала! — в облике бродяги. В этот момент какой-то солдат со стопкой одеял прошел вдоль стены риги. Выйдя из своего укрытия, Ларри окликнул его.

— Эй, Джо, шерсть — это здорово, но лучше бы ты принес воды и мыла! Меня даже козы боятся.

Он говорил на смеси английского и итальянского, которую сам изобрел. Солдат остановился как вкопанный, потрясенный как его внезапным появлением, так и его речью (которую, вероятно, принял за какой-то местный диалект), и с удивлением его рассматривал.

— Ты чего хочешь? Супа? Его раздают вон там, суп и сгущенку.

— Знаю, но мне бы воды, чтобы привести себя в порядок!

— Извини, приятель, но в Тридцать шестой дивизии нет салона красоты! Хотя это было бы неплохо, потому что у нас есть парни, которые не мылись с самой Сицилии и здорово воняют.

—Мне нужно только немножечко воды в кувшине… Пойми, старина, я все потерял в этой помойке, что упала нам на голову…

Казалось, солдат был тронут его несчастьем.

— Попробую, — пообещал он.

Через несколько минут он вернулся с вожделенным сосудом.

— Я взял его в санчасти, — пояснил он, — берегись, если не вернешь!

Ларри сделал знак, что вернет обязательно, и поспешно умылся, пытаясь пригладить волосы и бороду, с удивлением обнаружив в последней остатки поленты, которую ел на ферме в Пиньятаро, пока выздоравливал. «Что же подумала обо мне Домитилла! — расстроился он. — Неудивительно, что она сказала, что у меня не такой бравый вид, как раньше. Настоящий бродяга. А она еще жалела, что мы не вместе!..»

Умывшись, пригладив волосы и вымыв руки, он почувствовал себя гораздо лучше и пожалел, что рядом не было зеркала, чтобы он мог оценить свое превращение. Если бы еще съесть чего-нибудь, то он сумел бы показать себя в лучшем виде. Ларри заметил, что рядом с Креспи больше не было полковника из Тридцать шестой дивизии, и понял, что настал подходящий момент, чтобы с ним заговорить. Он осторожно вышел из своего укрытия и широким шагом направился к величественной и высокой фигуре.

— Синьор, я стоял за пологом палатки и случайно услышал ваш разговор… — произнес он по-итальянски. — Мне показалось, что у нас с вами есть общий друг.

Он почувствовал на себе пристальный взгляд Креспи, затем тот протянул ему руку:

— Лейтенант Хьюит, я полагаю?

Ларри усмехнулся.

— Кажется, когда-то я им был, — ответил он. Креспи смотрел на него с любопытством и симпатией.

— Ваш друг будет счастлив, лейтенант! Он так волновался и сделал все, чтобы вас разыскать. Подумать только, он даже слушал мои рассуждения о математике!

— И какие рассуждения, могу себе представить… Слышал, вы говорили об Эйнштейне… Я правильно понял, что Пол должен вот-вот заехать за вами?

— Я жду его: он обещал отвезти меня на мои виноградники, расположенные выше Оттавиано. Боюсь, что их повредили потоки лавы, как в тысяча девятьсот шестом.

Звук их голосов неожиданно заглушил ужасный шум. Перед соседней палаткой внезапно образовалась очередь, моментально превратившаяся в орущую и толкающуюся свалку.

— Местные жители умеют чувствовать приближение пищи: наверное, приехала походная кухня, — заметил Креспи.

— Тем лучше. Я с удовольствием съел бы что-нибудь, — сказал Ларри. — Я так давно этого не делал.

— Знаете, все мы примерно в одинаковом положении! Эти обеды позволили мне немного набрать вес.

Повисло молчание, прерываемое только криками, доносящимися от соседней палатки. Ларри заметил, что старый джентльмен украдкой его разглядывает.

— Благодаря вам я познакомился с вашим другом, — сказал он. — Я уже говорил, что вскоре после вашего исчезновения он пришел ко мне, чтобы спросить, знаком ли я с вами, и предупредить, что, судя по всему, вы общались по делам службы с этим мерзавцем Сальваро. Он спрашивал, не могу ли я чем-нибудь помочь ему в расследовании… Я хорошо помню вечер, проведенный в его обществе. Представьте себе, мой старый дворецкий Джанни в честь открытия театра решил подать мне ужин со всем блеском и великолепием, как делал когда-то… Только нам нечего было положить в тарелки! Капитан Прескот появился в самый разгар этого спектакля, да еще вместе с девушкой.

— С девушкой! — воскликнул Ларри.

— Да… Я же, желая продемонстрировать им былое неаполитанское гостеприимство, втянул их в это представление. А они умирали с голоду! На следующий день нам с Джанни стало так стыдно, что мы решили, как только это станет возможным, пригласить их на настоящий ужин, чтобы исправить впечатление об итальянской кухне. Позвольте пригласить и вас…

Ларри вежливо улыбнулся.

— Вы говорили о девушке… — заметил он. — Не могли бы вы ее описать?

Дон Этторе Креспи выглянул наружу, чтобы посмотреть, не идет ли Пол.

— Француженка из экспедиционного корпуса… Очаровательное создание… Ох, я и так сказал вам слишком много, не говорите ему ничего… Он человек скрытный, но мне показалось, что все кончилось не слишком хорошо.

Ларри кивнул.

— Мне он казался закоренелым холостяком, — прошептал он.

— Каждый имеет право изменить мнение! Оставим это и займемся более серьезными вещами: попробуем получить суп.

Они обогнули соседнюю палатку и вошли в нее с другой стороны. В палатке витал давно забытый запах: восхитительный, чудесный, неописуемый запах горохового супа. Он исходил от новехонькой, еще блестящей алюминиевой походной кухни, на боку которой красовалась наклейка с надписью: «Дар штата Нью-Джерси». У большинства из тех, кто ожидал своей очереди перед палаткой, в руках были разнообразные емкости: от классической тарелки до глиняной миски или бидона для отработанного масла, который протянул повару стоявший одним из первых старый крестьянин, потерявший все.

— Эй, ты что, хочешь, чтобы тебя несло до самого конца войны? — крикнул ему по-английски здоровяк, разливавший суп огромным половником.

— Не понимаю, — ответил старик по-итальянски, с наслаждением нюхая суп, тотчас же покрывшийся подозрительно переливающимися пятнами.

Креспи подозвал одного из подавальщиков. Тот был одет в белую куртку и больше походил на санитара.

— Не могли бы вы принести лейтенанту, вернувшемуся с задания, полную тарелку. И поскорее.

— Две, — уточнил Ларри. — Для дона Этторе и для меня.

Сыграл ли свою роль их изысканный английский, неизвестно, но им принесли две тарелки с ложками и, чуть погодя, кувшин воды.

— Это достойно того, чтобы присесть, — сказал Креспи.

Они молча сели на одну из походных кроватей, как будто ничто: ни землетрясение, ни скорое свидание с Полом — не имело больше никакого значения. Ларри с наслаждением ел суп, словно никогда в жизни ничего вкуснее не пробовал. Странно, но густая похлебка напомнила ему запахи «Французской таверны» на Бомонт-стрит, куда он время от времени водил Одри (но они никогда не заказывали первого). Доев, он испустил удовлетворенный вздох, похожий на отрыжку, и обрадовался, что Креспи, энергично расправлявшийся со своей порцией, кажется, ничего не заметил. Господи, к нему возвращалась жизнь!

— Надо будет найти способ поблагодарить жителей Нью-Джерси, подаривших нам походную кухню, — сказал он Креспи. — Я постараюсь объяснить им, что сейчас чувствую. Раз уж я преподаю литературу, то смогу, в знак признательности, прочитать им лекцию об одном из их поэтов, только не об Уолте Уитмене134

Дон Этторе любезно улыбнулся, но Ларри отметил, что, несмотря на то что тот жил в Америке и имел множество научных степеней, он ничего не слышал об Уитмене.

— Ах, вы преподаете литературу, — только и сказал он.

— Да, я специалист по Шелли, — ответил Ларри, вздохнув. — Из-за этого-то все и началось.

Ему показалось, что Креспи изучает возможность получить вторую порцию супа и не слушает, что ему говорят.

— Я познакомился с Полом в Оксфорде, — уточнил Ларри.

— Тебе не кажется, что так пахло во «Французской таверне»? — спросил кто-то позади него.

Ларри поспешно встал.

— Невероятно, но именно об этом я сейчас и думал! — воскликнул он.

Пол взглянул на него и немного натянуто улыбнулся, но не обнял, на что, может быть, рассчитывал Ларри.

— Если бы с тобой не было дона Этторе, я бы тебя даже не узнал, — несколько холодно прибавил он.

— Один визит к парикмахеру — и я стану похож на себя, — заметил Ларри.

Повисло молчание, прерванное криками и свалкой вокруг походной кухни. Пол повернулся к Креспи, словно желая объяснить свое поведение.

— Вы знаете, он не в первый раз так исчезает!

— Хуже всего то, что я это сделал по той же причине, — прошептал Ларри.

Казалось, он разговаривает сам с собой. Креспи почувствовал возникшую неловкость и, желая разрядить обстановку, повторил предложение, незадолго до этого сделанное Ларри.

— Давайте отпразднуем нашу встречу у меня дома, если он еще не рухнул! Капитан, я должен вам кулинарную компенсацию. На этот раз Джанни сможет совершить чудо и…

— Чудес будет, безусловно, меньше, чем в прошлый раз, и, к несчастью, на одного человека меньше за столом, — угрюмо прервал его Пол.

Креспи испугался, что допустил бестактность, и продолжил смущенно:

— Выйдем отсюда. Капитан, вы обещали отвезти меня кое-куда…

— Это мне тем более просто сделать, дон Этторе, что на КП инженерных войск в Черкола мне утром сказали, что у них нет достаточного количества людей и оборудования, чтобы думать о постройке плотины, которую я им рекомендовал.

Креспи посмотрел на планы подступа к вулкану, которые Пол разложил на походной койке.

— Знаете, я спрашиваю себя, не поздно ли возводить эти защитные сооружения, — заметил он. — Лава течет туда, куда хочет, и мне хотелось бы знать, не побывала ли она на этот раз в моих виноградниках…

Пол приподнял полог палатки, пропуская дона Этторе вперед.

— Я в вашем распоряжении, дон Этторе, — сказал он почтительно, как шофер обращается к хозяину.

Ларри стоял в стороне. Пол нетерпеливо повернулся к нему:

— Ну, ты едешь? Не разыгрывай здесь «Немую из Портичи»135, которая сейчас идет в театре «Сан-Карло», когда ты столько должен мне рассказать! Во всяком случае, мне так кажется,

— Меньше, чем ты думаешь, если у тебя такое настроение, — ответил Ларри.

Пол рассердился.

— Послушай, я из кожи вон лезу, чтобы тебя не записали в дезертиры, а ты так со мной разговариваешь! — воскликнул он. Но тут, к величайшему облегчению Креспи, его внимание отвлекла группа свободных от службы солдат, толпящихся вокруг своего товарища, читающего «Звезды и полосы». — Мне не дают людей, а парни бездельничают и газеты читают, — проворчал он.

Подойдя к группе солдат, он тут же получил новый повод для возмущения.

— А заголовок! — воскликнул он. — Вы видели? Лучше не придумаешь: «Везувий возвращается к жизни, потому что рад снова встретиться со своими старыми американскими друзьями!» Как не стыдно писать подобные глупости! Кто придумал такое? Гейтскелл? Он у меня получит! Не может не ляпнуть!

— Что ты так злишься? — спросил Ларри.

— Ты можешь себе представить, как отреагируют люди, если им переведут эту чушь?! И как к нам после этого будут относиться…

— Вы и вправду не меняетесь, — бросил Ларри. — Вы даете глупые названия своим газетам, понапрасну сравниваете с землей тысячелетние аббатства…

— Замолчи ты… Я не только делал все от меня зависящее, чтобы спасти этот чертов монастырь, но столкнулся при этом с одним новозеландским животным, которое находилось под британским командованием, насколько мне известно! Объясни мне наконец, что ты делал там, наверху?

— Откуда тебе известно, что я там был?

Пол пожал плечами с деланной небрежностью:

— Нет ничего, что происходит в этой стране на территории исторических памятников, о чем мне не было бы известно.

— Дети, успокойтесь! — крикнул Креспи, пытаясь прекратить перепалку. — Пора ехать, капитан. Лейтенант, я надеюсь, вы поедете с нами.

— Я так и не понял, как ты узнал, где я был? — настаивал Ларри, пристально глядя на Пола.

— Ты там был во время бомбежки, что только ухудшило твое положение!

Не обращая внимания на внезапную торопливость Креспи, Пол явно забавлялся удивлением друга.

— Ты узнал об этом от Коррадо? — спросил Ларри. — Нет, что это я говорю… Бедный парнишка убежал из монастыря еще в середине ноября, а встретил я его только вчера!

Креспи живо вмешался в разговор:

— А я знаком с вашим юным послушником. Этот бездельник все время приставал к дочери моего негодяя-жильца. Да, ну и общество у меня было! Бенедиктинцам не следует пытаться сделать из него монаха!

— Они и не будут, — отозвался Ларри. — Или, вернее, теперь не будут. Я сам сообщил Домитилле, что она навсегда избавилась от надоедливого воздыхателя.

— Как, Домитилла была наверху? — спросил Креспи, не заботясь больше о судьбе юноши.

— Должен вам сказать, дон Этторе, что этот Коррадо стал тем звеном, благодаря которому мы с Полом узнали, что картины из Неаполитанской пинакотеки были перевезены в аббатство, и это были сведения из первых рук! Он укрылся в Сан-Доменико, а часть деревушки оказалась на пути потока лавы, — добавил он, не вдаваясь в подробности.

— Вы хотите сказать, что он умер? — спросил Креспи. — Похоронен заживо?

— Боюсь, что так. Он был ранен и не смог убежать.

— Мир его душе, бедный мальчик… Я не думаю, что Домитилла будет жалеть о нем. Он преследовал ее весьма неприятным образом.

— Раз вы вспомнили о ней, скажите, вы ведь знаете, что она с недавних пор помолвлена с молодым человеком из местных?

— Да, она меня с ним познакомила… По правде говоря, мне кажется, что она заслуживает лучшего! Самое странное то, что познакомилась она с ним благодаря мне еще тогда, когда я в коляске объезжал свои виноградники. Я останавливался здесь, чтобы заказать у бондаря необходимые мне бочки. Отец не боялся оставлять Домитиллу без присмотра, а поскольку мне не хотелось, чтобы она сидела в одиночестве, я брал ее с собой.

— В коляске или в фиакре, — сказал Пол вполголоса, тихонько хлопнув друга по плечу.

Креспи сделал вид, что ничего не заметил, а Ларри, обрадованный этим дружеским жестом, не смог удержаться от гримасы боли.

— Что еще случилось? — спросил Пол в отчаянии.

— У меня вместо правого плеча фарш.

— Ты ранен?

— Немецкая пуля, представь себе.

Пол в изумлении уставился на приятеля:

— Немецкая пуля?

— Точно. Я схватил автоматную очередь, когда их штурмовой отряд занимал развалины аббатства, откуда я пытался выбраться. В конце моего запутанного расследования я наконец дошел до последнего, высшего этапа. До места, где я должен был найти мой «Грааль»! Тут меня и подстрелили. Уже стемнело, и мне удалось укрыться на какой-то ферме близ Пиньятаро в семье крестьян, которым я буду вечно благодарен. Они не только меня приютили, но и лечили разными припарками и настоями из трав, рецепты которых, по их словам, сохранились еще с древнеримских времен. Плечо почти зажило, но шрам производит ужасающее впечатление.

Пол слушал, и лицо его прояснялось.

— Плечо, прошитое немецкой очередью! Это здорово! — воскликнул он. — Лучше и быть не могло!

— Прости, не понял, — сказал Ларри.

— Мы сочиним целую историю об этом ранении, удачном, своевременном и желанном. А я все мучился, как снова поставить тебя в строй после того, как разыщу… Потому что я был уверен, что ты объявишься: ты это здорово умеешь делать! Хокинс просто обалдеет. Значит, так, слушай внимательно. Ты был ранен и две недели провалялся без сознания, а когда пришел в себя, то обнаружил, что потерял память и не знаешь, кто ты: англичанин, немец, бенедиктинский монах или бандит из Форчелла…

— Благодарю!

— Я сейчас произношу защитительную речь, пытаясь избавить тебя от английских застенков. Тебя подобрала какая-то местная семья…

— И это правда, как я тебе уже говорил!

— Прекрасный пример бытового героизма…

— Не будем преувеличивать! В том районе не было танков, и я отдал свои часы в обмен на их гостеприимство.

— Черт побери, не имеет значения, что было на самом деле! — воскликнул Пол. — Я пытаюсь тебя спасти! Я буду свидетельствовать о твоей храбрости и высоком моральном духе. Тебя подобрала эта семья… Прекрасно для них, для нас и для тебя. Статья в «Звездах и полосах» — Гейтскелл мне не откажет. Остается майор Хокинс. Ты у него в печенках сидел! Представь себе, что твой начальничек еще в январе внес тебя в список ослушавшихся приказа и дезертиров! Он уже облизывался, предвкушая, как подведет тебя под трибунал! Я все сделал для того, чтобы найти тебя, спроси у дона Этторе. Так я с ним и познакомился.

— Я ему рассказывал, — ответил Креспи.

— Хорошенько поразмыслив, я разработал план, который позволит тебя реабилитировать. Ты еще и орден получишь, — прибавил он, словно размышляя вслух. — После этого они ничего с тобой сделать не смогут.

— В тысяча девятьсот семнадцатом один итальянский офицер был награжден английским орденом, не помню каким, — заметил Креспи. — Он потребовал прекратить огонь, чтобы пропустить к линии фронта грузовик с австрийскими медсестрами, и все посчитали, что его человечный поступок заслуживает награды.

При слове «медсестра» Пол скривился.

— А потом я покажу им фотографию, — поспешно продолжил он.

— Какую фотографию?

— Фотографию, благодаря которой я узнал, что ты там, наверху! Помнишь, накануне бомбардировки над тобой пролетел самолет-разведчик?

— Помню… Теперь я понял!

— Я почти вырвал эту фотографию из рук генерала Макинтайра, потому что мне показалось тогда, что я тебя узнал… Ты стоял в той же позе, что и в ротонде Рэдклиффа в Оксфорде!

— Чертов Макинтайр! — воскликнул Креспи. — Мне больно думать об ужасной и бесполезной бомбардировке и о том, что немецкие десантники все еще занимают развалины, которые вы, лейтенант, покинули последним.

— Это как раз то, что я и предсказывал, — вздохнул Пол. — Руины оборонять гораздо проще, чем неповрежденное здание! Я говорил об этом Макинтайру, но все напрасно! Как бы то ни было, я постараюсь дать понять твоему майору, и на этот раз гораздо более настойчиво, чем прежде, что ты находился там по моей просьбе, чтобы попытаться спасти хотя бы часть сокровищ аббатства…

Ларри устало махнул рукой:

— Там ничего не было, старина. Но мы не могли знать об этом.

— Если бы только Коррадо связался с нами вместо того, чтобы пытаться получить деньги от Амброджио… А ведь он достаточно его знал, чтобы понимать, что ему это не удастся!

— Бедный мальчик, больше всего он хотел повидаться с Домитиллой, — сказал дон Этторе. — Бумаги, которые он ему принес — хотя мне неизвестно их содержание, — были только предлогом, чтобы еще раз попытаться добиться расположения малышки. Что же касается Амброджио Сальваро, то если бы Коррадо сообщил ему, что все ценности вывезены из аббатства, он бы не захотел, чтобы вы об этом узнали.

— Почему? — спросил Пол.

— Чтобы поднять цену на информацию, которую мог бы вам предоставить. Попытаться привязать вас к себе в некотором роде. А потом, зная о вашем интересе ко всему этому, воспользоваться им, чтобы внушить мысль о том, что он наложил лапу на целый кладезь ценнейших документов…

— Ни Пол, ни я никогда бы не стали покупать документы сомнительного происхождения, тем более ворованные!

— Я знаю это, друзья, но настоящий мошенник не может себе представить, что есть честные люди! Однако я все же хотел бы знать, что с ним случилось.

— Он так и не появился? — спросил Ларри, стараясь придать своему голосу уверенность и заинтересованность.

На этот раз, кажется, настал черед удивляться дону Этторе:

— Как? Домитилла вам ничего не рассказала?

— А что она сказала вам? — спросил Ларри, не боясь, что дон Этторе расскажет ему что-то, о чем он не знает.

— Так вот… Ее отец так и не дал о себе знать. Она прождала его две ночи, бедняжка, одна в пустой квартире на Ривьера-ди-Кьяйя. Она даже отказывалась спуститься ко мне и воспользоваться моим гостеприимством. А потом решила больше не возвращаться в этот дом, несмотря на то что я предлагал ей пожить у меня, — простодушно рассказывал Креспи,

— Я помню только, что Амброджио не явился на встречу, которую я назначил ему в церкви Санта-Мария деи Анджели. Помнишь, Пол, я зашел к тебе, чтобы предупредить… Тогда ты еще должен был ехать в Беневенто.

Пол кивнул:

— Насколько я помню, это была наша последняя встреча, и она прошла не слишком гладко…

Ларри пожал плечами, словно речь шла о каком-то пустяке.

— А Домитиллу я едва знал. Не смотри на меня так, Пол, я говорю правду. Просто у меня создалось впечатление, что отец и дочь составили некий заговор, чтобы вынудить меня на ней жениться. Они вместе написали мне странное письмо, так встревожившее Пола, — сказал Ларри, обращаясь к Креспи. — Как настоящий друг, он тут же представил себе, как я попадаю в ловушку и оказываюсь связанным на всю жизнь!

— Признайся, ты не остался к ней равнодушен!

— Как бы то ни было, я встретился с ней вчера, когда люди смотрели, как лава пожирает их деревню. Это было не место, да и не время для долгого разговора. Она подошла ко мне вскоре после того, как я узнал, что это ее жених пошел со мной, чтобы попытаться спасти Коррадо! Он сын одного из местных старейшин. По крайней мере она ни в чем не будет нуждаться.

Он махнул рукой, словно отгоняя муху и давая понять: «Хватит о Домитилле».

— Я понял, что у нее была причина находиться в Сан-Себастьяно, — ответил Пол. — Но как там оказался ты? Ты говорил, что залечивал свою рану в Пиньятаро, и вдруг оказался здесь?

— Может быть, я хотел увидеть извержение вблизи, как дон Этторе в двадцать девятом, — пошутил Ларри.

— Вот опять! Ты что-то говорил о своем «Граале»…

— Так вот… Сказать честно, я хотел разыскать документ, который не смог получить в аббатстве. Я понял, что «маленький монашек», как вы говорите, дон Этторе, унес его с собой. Недалеко отсюда, в Сан-Доменико, деревушке на склоне вулкана, я разыскал негодяя и смог наконец завершить свое расследование.

— Ты нашел бумаги?

— На самом деле это кусок пергамента, — сказал Ларри, вынимая из-за пазухи обернутый в ткань цилиндр. — Коррадо сказал мне, что вернулся за ним в дом, потому что Амброджио Сальваро отказался платить…

— Мне кажется, что это как-то связано с исчезновением Сальваро, — заметил дон Этторе. — Может быть, Коррадо решил отомстить своему сообщнику… Но маленький послушник унес свою тайну в могилу, и в этой стране двумя мерзавцами стало меньше!

— Всякий обвиняемый может рассчитывать на смягчающие вину обстоятельства, — спокойно ответил Ларри. — Как я понял, смерть жены послужила толчком, с которого началось падение Амброджио. А неодолимое влечение, которое испытывал к Домитилле Коррадо…

— Хватит их защищать, — нетерпеливо прервал его Пол. — Покажи лучше то, что ты искал с риском для жизни…

— Наверное, я слишком много ждал от всего этого, — прошептал Ларри.

Издалека, с вершины вулкана, снова послышались глухие взрывы. Огромный конус, венчавший гору, стал еще темнее, чем накануне.

— Вот какие дела, — произнес дон Этторе. — Весь мрак мира, кажется, обрушился на нас.

— Вернемся в палатку, — предложил Пол. — Посмотрим, что нам принес лейтенант, и поедем, дон Этторе.

Ларри уже развязал веревку и разложил рисунок на койке.

— Мрак поглотил и рисунок, — вздохнул он. — Коррадо полз по грязи, прижимая его к себе, и это рисунку не понравилось.

Дон Этторе и Пол взволнованно склонились над пергаментом.

— Шесть летящих гусей, я хорошо вижу, — сказал Пол прежде, чем повернуться к Ларри. — Ведь во время нашего последнего разговора ты что-то спрашивал об этом?

— Да, Амброджио рассказал мне о рисунке в одну из наших с ним встреч, но я не знал, чем все это обернется. Это доказывает, что он хотел нам его продать!

— Самое главное, что ты его нашел, — сказал Пол. — Кажется, для тебя он очень важен! Если бы он так не пострадал, то был бы очень красив, — прибавил он, снова устремив на него свой взгляд.

— Как будто несчастные птицы летят сквозь пепел, извергаемый Везувием, — произнес Креспи. — Рисунок стоит того, чтобы его отреставрировать. Хотите, я дам вам адрес человека, который раньше занимался моими картинами? Он спас моего Ланфранко, когда того залило водой.

— Пусть решает принцесса Скальци. Но, судя по всему, ей было неизвестно, что на рисунке имеются две дарственные надписи. Одна — написанная рукой Байрона и обращенная к Шелли. Она отклеилась от листа пергамента, и Коррадо забыл ее в Монтекассино, к вящему гневу Амброджио (по крайней мере так он мне рассказывал). Байрон подарил рисунок другу в благодарность за теплый прием, который тот оказал ему в Пизе. А другую надпись, — продолжил Ларри, переворачивая рисунок, — я обнаружил, слегка потерев оборотную сторону. Ее сделал сам Шелли, обращаясь к Элизе, гувернантке Мэри, что подтверждает мою гипотезу о том, что Элиза Фоджи и была матерью маленькой Елены — того загадочного младенца, рождение которого так потрясло Шелли, что он поспешил уехать из Неаполя двадцать восьмого февраля тысяча восемьсот девятнадцатого года, оставив ребенка кормилице…

— И все это происходило под моей крышей! — воскликнул Креспи. — Признаюсь, что до вашего приезда я не очень интересовался тем, что было в моем собственном доме сто двадцать пять лет назад. От того времени у меня осталось только письмо, случайно обнаруженное в секретере, которое я показывал вам в тот памятный вечер, капитан…

— Дон Этторе прочел его мне в ту ночь, когда мы играли в ужин, — объяснил Пол Ларри. — Мэри Шелли жаловалась супругу на угнетенное состояние духа. И неизвестно еще, она ли это была.

— Это легко проверить, — сказал Ларри и вынул из бумажника листочек, в котором недоставало слов, отданный ему Домитиллой.

— Это тот же почерк?

— Да, — не колеблясь ответил Креспи. Пол не смог удержаться от смеха:

— Это ж надо, у тебя с собой весь отдел рукописей Бодлианской библиотеки! Есть еще что-нибудь?

— Это все, что осталось от письма Мэри Шелли, в котором она сообщает о недавней смерти Елены. Коррадо взял его, чтобы заинтересовать Амброджио, потому что, как он сказал мне незадолго до гибели, там было слово «Неаполь». Письмо взволновало меня не только по причинам личного порядка. Совершенно очевидно, что оно было написано Мэри не на Ривьера-ди-Кьяйя, а уже после смерти девочки. Следовательно, это письмо не могло быть украдено у дона Этторе. Тогда я подумал, что в Монтекассино могут находиться какие-то архивы, и решил любой ценой пробраться туда.

Воспоминание о нескольких часах, проведенных в гараже с Домитиллой, и о его тайном уходе — вернее, бегстве — были еще так свежи, что рука Ларри дрожала, когда он убирал листок в бумажник.

— Мне повезло, что негодяй, которого я поселил наверху, не успел украсть у меня другое письмо Мэри, ее патетическое послание к мужу! — воскликнул Креспи. — А он знал о его существовании, потому что я читал его Домитилле! Бедная малышка, — добавил он со вздохом. — Ей не придется писать таких писем парнишке, за которого она собирается замуж.

— Как бы то ни было, Амброджио заинтересовался такого рода документами только после того, как выяснил, что они меня интересуют. Тогда-то за бумагой «верже» девятнадцатого века ему стали мерещиться другие бумажки: банковские билеты!

— Во всяком случае, я заранее радуюсь, что могу показать вам письмо Мэри. Оно такое трогательное, — сказал Креспи.

— Сколько неизданных документов! — иронически бросил Пол. — Твоя книга станет событием в литературоведении!

Ларри взглянул на Пола. «Забавно, — подумал он, — что Пол всегда в таком насмешливом тоне говорит о моем труде. Это пройдет, как только он перестанет проектировать дома в стиле Тюдор и построит что-нибудь по собственному проекту».

— Меня привлекала не столько перспектива найти неизвестные документы, — объяснил он уверенно, — сколько установить с Шелли более личные, более тесные, я бы сказал, почти физические отношения. Тут рисунок меня разочаровал. Я думал… На самом деле я не знал, что на нем увижу, но надеялся, что он будет достоин того, что я перенес, разыскивая его. А вместо этого мне достались перелетные птицы… несущиеся сквозь полярную ночь, — добавил он, усмехнувшись и убирая пергамент в защитный футляр.

— Кстати о перелетах. Вы рассказали Ларри историю с портшезом? — спросил Пол тем же тоном, каким говорил о будущей книге своего друга.

Ларри с трудом смог скрыть свое смущение. Креспи, ничего не заметив, наклонился к нему.

— Вы мне не поверите, но у меня украли портшез! — воскликнул он. — Он всегда стоял в маленькой гостиной, там же, где и секретер с письмом Мэри Шелли. Так вот, украли не письмо, а портшез!

— В самом деле странно, — согласился Ларри.

— Не скрою, меня это очень заинтриговало, — сказал Пол.

— Помнится, после того достопамятного призрачного обеда вы поднялись наверх и так обрадовались, когда обнаружили там вашу очаровательную француженку. Ох, простите меня! — воскликнул Креспи.

Пол побледнел. Дон Этторе был так искренне расстроен, что Ларри решил все выяснить. Это позволяло также сменить тему, потому что ему вовсе не хотелось, чтобы они рассуждали об исчезновении портшеза.

— Это была… Юнона, которую мы тогда с тобой встретили?

— Да, — ответил Пол. — Между нами что-то… что-то начиналось. Я тебе потом расскажу, — сказал он, но Ларри показалось, что он не собирается этого делать.

— Дон Этторе, — с притворной веселостью обратился Пол к пожилому джентльмену, — чтобы помешать вам предаваться воспоминаниям, мне придется незамедлительно отвезти вас на ваши виноградники.

— Мне очень жаль, — сказал дон Этторе, вставая. — Я слишком неловок! Можно, я возьму с собой одно из одеял, которые, кажется, никому не нужны, потому что, поднимаясь сюда в джипе, я замерз.

Он вдруг стал похож на провинившегося мальчишку. Пол ласково похлопал его по плечу.

— Все же я рад, что вы запомнили ее такой, потому что и я ее такой запомнил, — сказал он, отвернувшись.

Дон Этторе уселся рядом с Полом, а Ларри устроился как мог на заднем сиденье потрепанного автомобиля.

— Я поеду вдоль побережья, через Торре-дель-Греко, чтобы оценить ущерб, нанесенный южным склонам, а потом мы поднимемся к вашим виноградникам, — сказал Пол немного резко, словно пытаясь забыть о своей недавней откровенности.

— Как хотите, — откликнулся Креспи виновато.

Пол думал, что на дороге будет такая же суета и беспорядок, как перед бомбардировкой в Кассино, но на второй день после начала землетрясения жители словно оцепенели в тревожной безнадежности, считая, что единственное спасение от новых потоков лавы — в бегстве к морю. Кое-кто враждебно поглядывал на бледное и осунувшееся лицо Ларри, словно он был колдуном, решившим испробовать свои способности на склонах вулкана, и результат не замедлил сказаться. А как еще можно было объяснить, что такой тип едет в джипе в сопровождении офицера и штатского, в котором сразу можно было признать человека влиятельного? Вслед им неслись злобные проклятия. Пол повернулся к Ларри и с сарказмом в голосе сказал:

— Виновата дьявольская сторона твоей натуры. Ты пугаешь людей.

По мере того как они продвигались вдоль берега моря, погода понемногу менялась. Ветер стих, а вместе с ним исчез и едкий запах, который испускал столб дыма, вертикально поднимавшийся над жерлом вулкана на головокружительную высоту. Этот враждебный неровный столб был похож на склоны Монте-Каиро в разгар наступления Тридцать четвертой и Тридцать пятой дивизий, а южные склоны вулкана, покрытые цветами, напротив, выглядели вполне мирно и живописно. С каждым поворотом дороги чувство всеобщего облегчения мало-помалу вытесняло тревогу, словно люди верили, что на этот раз беда их миновала.

Как только Пол свернул с идущей вдоль берега дороги вверх, к склонам, дон Этторе воскликнул:

— Вот здесь сошла лава в тысяча девятьсот шестом!

Возникшая было неловкость исчезла, и старым джентльменом овладело почти юношеское веселье, которое росло по мере того, как росла его уверенность в том, что на сей раз его виноградники не пострадали.

— Вы увидите, лейтенант, — сказал он, обращаясь к Ларри, — какое чудо мое «Лакрима-Кристи». Сохранившее аромат винограда, с легким привкусом серы. Ваш друг его уже пробовал, и оно, кажется, ему понравилось.

Ларри сделал страшное лицо, стараясь внушить дону Этторе, чтобы тот не пытался вернуть Пола к грустным воспоминаниям. Креспи замолчал.

— Привкус серы… — шутливо произнес Ларри. — Не уверен, что в нынешних обстоятельствах это можно считать достоинством!

— Замечательное вино, — сказал Пол. — А если бы ты видел, в каких бокалах нам его подавали!

С холмов веял весенний ветерок, игривый и душистый, возвещавший конец всем несчастьям. Джип рычал на поворотах, а трое пассажиров погрузились в приятную эйфорию. Испытания, сражения, любовные неудачи этой бесконечной зимы и угрожающе нависшее над ними свинцовое вулканическое облако были забыты, когда за ветровым стеклом перед ними открылся, как чудесное видение, поистине райский пейзаж.

— Впереди Сорренто, Амальфи и Равелло136! — воскликнул дон Этторе. — Самая прекрасная дорога Италии! Коляски и повозки, увитые зеленью. Лимонные рощи и душистые ветра!

Пол подмигнул дону Этторе. Старик понял, что его оплошность забыта, и тихо усмехнулся. На его подвижном лице появилось выражение, какое могло быть у старого кондотьера в день победы над врагом. Пол подумал, что такое же лицо, наверное, бывало у Креспи тогда, когда ему удавалось разрешить какую-нибудь не имевшую ранее решения задачу или осилить неинтегрируемое уравнение. Внезапно старик привстал в джипе.

— Смотрите, вот они! — крикнул он, обводя рукой горизонт. — Вот они, мои виноградники!

Пол постарался скрыть свое разочарование. На холмистой поверхности земли лозы почти не было видно, но опытный глаз Пола различил глубокие борозды и следы танков и самоходных гаубиц. Он подумал, что немцы, должно быть, скрывались здесь, когда вдоль берега шли части Пятой армии.

— Семена прорастут к середине мая как символ возрождения! — радостно говорил Креспи, заражая своим ликованием собеседников. — Теперь, когда виноградари вернулись домой, я приглашаю вас на праздник сбора урожая!

Дорога превратилась в утрамбованный проселок, и Пол остановил машину на крутом повороте.

— Я узнаю тропинку! — воскликнул дон Этторе и прежде, чем Пол смог его удержать, соскочил на землю и с юношеской прытью зашагал по полю.

— Нет! — заорал Пол.

Но было поздно. Раздался сухой взрыв. Дон Этторе коротко вскрикнул и упал в нескольких метрах от дороги.

— Боже мой! — воскликнул Пол, выходя из машины. — Я только-только заметил следы, оставленные Десятой танковой дивизией, и не успел его предупредить, как он уже убежал…

Ларри догнал друга у самого начала тропинки.

— Они всегда оставляют после себя минные поля. Иди осторожно по моим следам, наверняка здесь есть и другие мины! — крикнул Пол.

Они быстро подошли к дону Этторе. Он лежал на боку и стонал, держась за правую ногу.

— Какая глупость, какая глупость, — прошептал он. — А я так радовался…

Ларри склонился над раной. Берцовая кость торчала под прямым углом, кровь била фонтаном. Ларри тотчас же стянул с себя рубаху.

— Что ты де… — начал было Пол.

— Привычка, — ответил Ларри.

Он сделал жгут и как можно туже затянул его на ноге дона Этторе, остановив кровотечение.

— Попробуем перенести его в джип, — сказал он. Пол дрожал всем телом.

— Как же это… как же это я не успел предупредить его… — лепетал он.

— Ты ни в чем не виноват: разве мы могли предположить, что он выскочит из джипа, как коза!

— Нет-нет, вы ни в чем не виноваты, капитан, — прошептал Креспи. — Это я… я вел себя как глупый осел… Какая глупость!.. Джанни предостерег бы меня… Я ехал в машине с двумя вновь обретенными друзьями… Впереди было столько прекрасных лет… А теперь…

На лбу у него выступили капельки пота.

— Мы отвезем вас, дон Этторе, — сказал Ларри. — Жгут держится.

Креспи грустно улыбнулся и показал на Везувий.

— Я ухожу, — выдохнул он. — Знаете, что писал Плиний… о своем дяде, погибшем во время извержения семьдесят девятого?.. «Он возлежал на останках мира».

Дон Этторе закрыл глаза, и лицо его исказилось от боли. Пол наклонился к нему.

— Я поеду очень медленно, — сказал он ласково. — В Сан-Себастьяно есть полевой госпиталь, врачи вам помогут.

Они попытались приподнять старика, но тот снова закричал.

— Нет, друзья мои… Это невозможно… Я ухожу… жаль… Я так любил этот мир, несмотря на все испытания… Да, я так любил свое земное существование… Я был бы несчастен, если бы не родился… Каждую минуту своей жизни я…

Он не смог договорить. Пол и Ларри стояли перед ним на коленях, не зная, следует ли им предпринять еще одну попытку. Креспи приподнял руку.

— Послушайте меня, — сказал он прерывающимся, но слегка окрепшим голосом. — Сообщите Джанни… осторожно… Скажите ему, что его сиятельство сыграл с ним дурную шутку… и умер раньше его. Он служил у меня пятьдесят лет, он знает, что я открыл на его имя небольшой счет в Рабочем банке на Римской улице. Вот еще… Передайте мой архив Неаполитанскому университету… Он не такой ценный, как архив принцессы Скальци, но все-таки… О Шелли… Письмо из секретера отдайте ей… Это немного облегчит ее сожаления об испорченном рисунке…

— Мы все сделаем, дон Этторе, но не стоит так много говорить… — сказал Пол сдавленным голосом. — Вы все скажете ей сами…

Креспи снова слабо улыбнулся:

— Теперь Домитилла… Мне хотелось бы помочь ее семье, хотя мне и кажется, что они не пара… В гостиной есть маленькая шкатулка… Это ей. О Господи, я и не знал, что может быть так больно!

Голова его лежала на комке земли. Пол снял китель и сделал из него некое подобие подушки. Креспи прикрыл глаза, но тут же снова тревожно открыл.

— У вас, случайно, нет листка бумаги? — спросил он неожиданно. — В самом конце моей последней работы, той, что лежит на письменном столе в гостиной в зеленой папке, есть непонятное предложение… мне бы хотелось… его прояснить.

— У тебя есть бумага? — спросил Пол у Ларри. — У меня только автоматический карандаш.

— Нет… Впрочем, вот записка Мэри Шелли!

— Пишите на обороте, мой мальчик, — торопливо произнес дон Этторе. — Я предпочел бы, чтобы литература и наука встретились при других обстоятельствах, но у нас нет выбора…

Он нервно провел рукой по лбу.

— Пишите: «Я сгруппировал предыдущие выражения и получил следующее: сумма (n+1) = 1/2 (n+2), — откройте квадратные скобки, — (n+1) + 1», — закройте квадратные скобки, они поймут… Покажите… Да… Правильно… Дальше: «Здесь следует отметить, что вид нового уравнения идентичен виду исходного с той только разницей, что п заменено на (n+1)». Записали?

Его голос был едва различим, и Ларри торопливо писал, прислушиваясь к дыханию, слетавшему с губ дона Этторе.

— Хотите, я перечитаю?

— Нет… Еще несколько строк… «Другими словами, если моя формула применима к п, то она применима и к (n+1). Если падает одна костяшка, то вслед за ней падают и все остальные. Я настаиваю на том, что это завершенное индуктивное доказательство», — закончил он, и глаза его блеснули.

— Я все записал, — сказал Ларри. — Потом перепишу это и положу в папку.

— А как там мои дорогие доминошники из кафе «Вакка»?.. — прошептал дон Этторе.

Изо рта у него вытекло немного слюны. Он судорожно дернулся и уронил руку. Ларри взглянул на застывшего в отчаянии Пола.

— Повторяю еще раз: ты ни в чем не виноват, — ласково утешил его он. — Дон Этторе прожил прекрасную жизнь, ведь так?

— Скажу тебе одно: я никогда не буду пить «Лакрима-Кристи», — выдавил Пол и осторожно закрыл глаза дону Этторе.

С большим трудом они перенесли тело в джип и положили на заднее сиденье, завернув в одеяло, которое захватил дон Этторе. «Надо же, — подумал Ларри, — последний раз, когда я переносил мертвое тело, это был труп Амброджио Сальваро, мне помогала Домитилла, а Коррадо следил за нами». Пол резко нажал на газ, развернулся и молчал до самого Боскотреказе. Ларри не решался смотреть на тело Креспи и глядел прямо перед собой. «Какая глупость, какая глупость!» — все время повторял Пол сквозь зубы. При въезде в Торре-дель-Греко он резко затормозил на обочине каменистой дороги и молча стукнул кулаком по рулю.

— Перестань себя винить! — крикнул Ларри. Пол с трудом подавил рыдание.

— Он так хотел увидеть свои виноградники! — произнес он глухо. — Я не смог ему отказать, тем более что он знал, что я еду в эту сторону, и передал мне свои расчеты по плотине в Большом ущелье… Я должен был показать их саперам…

— Конечно, ты не мог ему отказать.

— Весь идиотизм в том, что, едва заметив следы танков, я подумал: «Господи, здесь мины», а он уже прыгнул…

— Да, прыгнул так прыгнул, вот бедняга.

— Прошу тебя!

— Прости, но не стоит так себя терзать…

— Я познакомился с ним благодаря тебе, или, вернее, из-за тебя. Он действительно старался помочь мне тебя найти. Когда Домитилла пришла объявить о своем отъезде в Баньоли, он пытался ее расспросить… Если хочешь знать, я многого не понимаю в этом деле, но мне кажется, что тебе известно гораздо больше. А этот пропавший портшез…

— Ты многого обо мне не знаешь. А я — о тебе. Так, мне кажется, что из истории с Юноной ты вышел весьма потрепанным.

— С Сабиной, — уточнил Пол. — Да, я сейчас не готов снова влюбиться во француженку.

Ларри не ответил.

— Я думал, что услышу от тебя: «А я — в итальянку», — сказал Пол.

— Пойми, я никогда не был влюблен в Домитиллу! Она мне нравилась, нравились ее диковатость и великолепная грудь! А она, кажется, действительно была в меня влюблена, а не просто хотела уйти от отца. Ты видишь, как я сейчас выгляжу? А знаешь ли ты, как она смотрела на меня вчера? В минуту слабости, увидев ее жениха, я вдруг подумал: а почему бы и нет? Почему бы мне не увезти с собой эту дикарку? Но хватило шести слов, чтобы наваждение прошло.

— Каких слов?

— Ты можешь представить ее в Оксфорде?

Пол рассмеялся.

— Заметь, — добавил Ларри, — я все-таки дал ей приданое.

— Ну да?

— Я оставил ей деньги, которые выручил от продажи «фиата» ее отец. А мне этих денег так не хватало.

Пол внимательно посмотрел на него:

— Так этот тип все-таки объявился?

Ларри понял, что проговорился, и засмеялся:

— Да, прежде чем исчезнуть по-настоящему.

— Ты мне когда-нибудь расскажешь?

Ларри согласно подмигнул.

— Подумать только, если бы я не выиграл в покер этот чертов автомобиль, я не отправил бы Амброджио его продавать и все обернулось бы совсем по-другому, — вздохнул он.

Пол догадался, что сейчас он больше ничего не узнает.

— Знаешь, я провел небольшое расследование. Милейший майор Хокинс приказал мне обследовать остатки твоей машины в Форчелла. Покупатель, личность которого нам удалось установить благодаря одному из наших информаторов, рассказал, что, продав автомобиль на запчасти, он выручил втрое больше, чем заплатил Сальваро. Кстати, именно под сиденьем этого обломка кораблекрушения я и обнаружил письмо кардинала Мальоне, в котором он советует графине отвезти ее литературный архив в Монтекассино, где тот будет в полной безопасности. Тогда-то я и понял, что ты скорее всего там, хотя Амброджио и не успел передать тебе письмо кардинала, потому что потерял его.

Ларри усмехнулся. Пол задумчиво смотрел на друга.

— Хорошо, что ты так благородно поступил с девушкой… А я даже не успел задать себе такого вопроса.

— Такое впечатление, что все пошло не так, как тебе хотелось бы…

Пол разочарованно хмыкнул.

— Со мной такое случилось впервые, — признался он.

— Ты впервые поддался чарам француженки?

— Нет, просто впервые влюбился. Все так хорошо начиналось… А потом она тоже влюбилась, но, увы, не в меня.

— В другого офицера?

— В медсестру из экспедиционного корпуса.

— Ну и ну! — растерялся Ларри.

— Хуже того: эта медсестра тяжело ранена. Кажется, Сабина так и не пришла в себя.

— Ты, судя по всему, тоже.

Пол глубоко вздохнул.

— Так вы что, — продолжал расспрашивать Ларри, — вы с ней?..

— Да.

— Значит, она любит и мужчин тоже.

По лицу Пола пробежала тень, а затем к нему вернулась его обычная сдержанность.

— Я пока не понял, — ответил он.

Перед ними расстилалось сияющее море, а внизу, под склоном, заросшим розмарином и можжевельником, зрели мириады лимонов. Вдалеке виднелись аметистово-лиловые скалы острова Капри.

— Не знаешь, отчего в таких прекрасных местах к нам возвращаются самые грустные, самые тяжелые воспоминания? — спросил Ларри.

Пол не ответил.

— Я никогда не рассказывал тебе, почему… почему не давал о себе знать после тридцать шестого?

— И тут я многого не знаю, — съязвил Пол.

— Я женился на Одри. Тебе и тогда не нравился мой выбор, но именно выбора-то у меня и не было: Одри ждала ребенка. Не скрою, твое отношение меня немного обидело. Во время ее беременности, чтобы немного развеяться, я отправился по следам Шелли в Италию и вернулся незадолго до рождения моей малышки Элис. Поначалу ее существование ничего не значило в моей жизни, но по мере того как она росла, я любил ее все больше и больше, словно отдавая ей ту любовь, которой не испытывал к ее матери.

— Боже мой! — невольно вырвалось у Пола. — Я боюсь продолжения.

— И ты прав. Она умерла, когда ей было три года. Утонула в болотце в окрестностях Оксфорда за те несколько секунд, на которые мы выпустили ее из виду.

— Ох, — произнес Пол со страданием в голосе, закрыв лицо руками. — Теперь мне понятно почему… Но, черт возьми, ты мог бы сообщить мне! Конечно, я был в Бостоне, но я мог бы тебе написать… позвонить… попытаться утешить…

Ларри молча кивнул.

— Я знаю, что в такой беде мало чем можно помочь, — вздохнул Пол. — А как Одри?

— Это стало концом нашего брака. К счастью, она снова вышла замуж за какого-то врача из Нортхемптона, у нее теперь другие дети.

Они молчали. Тишину нарушил грохот запряженной ослом двуколки. Возница, не обращавший никакого внимания на погруженный во мрак Везувий, словно то, что происходило наверху, было просто случайным явлением, а не событием его собственной жизни, бросил на друзей удивленный взгляд. Но опасение, смешанное с уважением, которое внушали украшенные звездами джипы, заставило его проехать мимо.

— Теперь ты сможешь понять, почему загадочная история с родившимся и умершим здесь ребенком так потрясла моего любимого поэта, да и меня, учитывая все обстоятельства.

— Нет, пожалуйста, не начинай снова говорить о Шелли! — воскликнул Пол.

— Напротив, сейчас самое время. И может быть, мы говорим о нем в последний раз, потому что говорить о Шелли — значит говорить обо мне. Представь себе, я был в таком жутком, болезненном состоянии, что убедил себя в том, что Шелли протянет мне в моем горе руку помощи.

— Как это?

— Передаст какое-нибудь послание, что ли. Впрочем, я не знал, в какой форме…

— Вот они, радости дружбы! Ему можно было передавать тебе послания, а мне нет! Мне кажется, — продолжал Пол, подумав немного, — что именно поэтому ты так искал — или, лучше сказать, отчаянно преследовал — этот рисунок.

— Тот документ, который на поверку оказался рисунком, — уточнил Ларри.

— Это было нечто большее, чем научное исследование…

— Конечно, — ответил Ларри. — И именно поэтому я немного разочарован.

Пол повернулся к телу дона Этторе.

— Ты спрашиваешь его мнение? — спросил Ларри с иронией.

— Не забывай, он был знатоком, прожившим жизнь в окружении прекрасных картин. А он говорил, что рисунок очень хорош.

Мимо них прошел какой-то крестьянин. Его заинтриговала сцена у дороги, но он все равно крикнул: «Да здравствуют союзники!» — словно извиняясь за то, что застал их врасплох.

— Дон Этторе не говорил «союзники», — заметил Ларри. — Он сказал: помирившиеся. «Наконец-то помирившиеся».

— Нет, он сказал: «Вновь обретенные».

— Подумать только, он так огорчился, что расстроил тебя!

— Ты мало его знал, но я к нему очень привязался именно потому, что в моей памяти он навсегда будет связан с воспоминанием о Сабине. Он был изысканным даже в быту, несмотря на все лишения! Не много таких людей встретилось нам за последние четыре года. У тебя, конечно, есть семейство Шелли, но у меня… Я уже говорил тебе о хрустале и фарфоре, на которых нам подавали тот обед, а вот совсем свежий пример. Не далее как сегодня утром я заехал за ним, и мы уже были на углу площади Витториа, как вдруг он заставил меня повернуть обратно, потому что забыл баночку с зубным порошком на случай, если ему придется ночевать не дома!

— Я бы не вернулся! — воскликнул Ларри.

— Он был просто болен от огорчения, и я послушался. Он объяснил мне, что этот порошок делают специально для него в какой-то аптеке в Вомеро, потому что он любит, чтобы в нем был абразив… Наверное, он заботился о том, чтобы его зубы были белы так же, как была очаровательна его улыбка.

— Во Франции говорят: зубы, похожие на клавиши рояля.

— Он бы сказал: белые, как костяшки его любимого домино. Я так и слышу голос Джанни: «Его сиятельство играет в домино». Страшно подумать, что нам придется ему сообщить…

— Господи, — сказал вдруг Ларри, — а эта баночка с порошком все еще у дона Этторе?

Пол удивленно посмотрел на него.

— Конечно… Мы же вернулись за ней, ..

Но Ларри уже вышел из машины, осторожно приподнял одеяло и дрожащими руками, словно совершая святотатство, шарил по карманам шерстяного пальто дона Этторе. Наконец он нащупал маленькую баночку и достал ее,

— «Зубной порошок для блестящих зубов», — прочел он вслух.

— Ты меня тревожишь, — сказал Пол. — Покажи-ка мне лучше еще раз рисунок, мне хочется на него посмотреть.

— Сейчас, — ответил Ларри.

Он осторожно вытащил сверток, достал рисунок и разложил его на капоте автомобиля.

— Дай мне твой носовой платок, если только он чистый, — попросил он.

— Он не слишком чистый, но чесотки у меня нет!

Ларри взял платок, насыпал немного зубного порошка на тонкий батист и осторожно потер уголок пергамента, на котором сразу же появилось светлое пятно.

— Вот так! — пробормотал он.

Пол молча и удивленно смотрел на приятеля. С величайшими предосторожностями Ларри принялся за центральную часть рисунка, осторожно тер, а потом сдувал почерневший порошок. Сначала из мрака появилась одна птица, потом вторая, а потом и весь рисунок. Шесть гусей летели, плавно взмахивая крыльями, на фоне светлого, почти прозрачного неба.

— Ну и ну, — произнес Пол, наклоняясь над рисунком. — Фокус с зубным порошком.

— Я вспомнил, что один археолог из музея Ашмола137 в Оксфорде дал мне этот рецепт: он пользовался на раскопках похожим препаратом, чтобы счищать с папирусов тысячелетние слои пыли. Правда, я не гарантирую, что специалисты по древним рукописям будут в восторге!

— Пусть говорят что хотят, а рисунок и вправду чертовски хорош, — сказал Пол. — Как тонко прорисованы птичьи перья… Знаешь что? — добавил он, внимательно рассматривая пергамент. — Мне кажется, это Пизанелло138. Во-первых, он часто рисовал птиц. Во-вторых, ты мне напомнил об Оксфорде: там в музее я видел один из его рисунков тушью на пергаменте точно такой же фактуры. Я уверен, потому что держал его в руках.

— На рисунке тоже были изображены птицы?

— Нет… Дама в роскошном наряде, стоящая боком к зрителю, и элегантный кавалер, насколько я помню. Ты сможешь проверить, когда вернешься.

— Байрон не мог подарить Шелли такую дорогую вещь.

— Ни он, ни антиквар, продавший ему рисунок, не подозревали о его ценности. А Шелли, может статься, знал, раз подарил его Элизе, словно желая облегчить ей жизнь…

— Надеюсь, она не продешевила, когда, в свою очередь, продала его — прошептал Ларри.

Он продолжал тереть пергамент, расчищая поля, словно желая дать отважным путешественникам немного пространства, которого они так долго были лишены.

— Посмотри, это похоже на список имен, — неожиданно произнес Пол.

Ларри ласковыми движениями не столько тер, сколько гладил пергамент.

— Ты прав! — прошептал он.

Он медленно сдул остатки пыли, словно испустил последний вздох. Пол вслух читал имена по мере того, как они выступали из черноты:

— «(Без имени), 1815

Клара, 1818

Уильям, 1819

Елена, 1820

Аллегра, 1822».

Смотри, твой поэт дописал здесь несколько строк своим мелким почерком:

Разобьется лампада,

Не затеплится луч139.

Пол повернулся к другу:

— Посмотри, это его почерк?

— Да, все оказалось так просто, — ответил Ларри. — В этом списке имена детей — его и Мэри — с датами их смерти, все они умерли в младенчестве. Первый прожил только две недели, и ему даже не успели дать имя. Клара умерла в Венеции, когда ей исполнился год. Уильям умер в три года. Затем умерла Елена, рождение которой доставило Шелли столько хлопот и имя матери которой я наконец выяснил. К списку он прибавил Аллегру, дочь Байрона и Клер Клермон, которую любил как собственное дитя и пытался вытащить из убогого пансиона, в который ее поместил отец, и вернуть матери…

Пол вздохнул:

— Жизнь, отмеченная печалями и…

Испугавшись, что делает приятелю больно, он неловко замолчал, не зная, как вести себя дальше. Ларри, словно загипнотизированный, смотрел на рисунок и на список.

— Дети, как хлопья снега, летят следом за птицами, — шептал он.

— Я когда-то читал историю о гусе, который унес маленького мальчика на Крайний Север, — сказал Пол, пытаясь отвлечь приятеля. — Ты обратил внимание: гусей шесть, а детей — только пять?

Ларри широко улыбнулся, и эта улыбка словно осветила его заросшее бородой разбойничье лицо.

— Дай мне карандаш, — попросил он.

Пол протянул ему карандаш, и Ларри, тяжело навалившись на капот джипа, стал писать.

«Элис, 1939», — старательно вывел он внизу и прочел вслух весь столбик имен.

— Вот так, — удовлетворенно произнес он, как человек, завершивший тяжелый труд. — Вот где ее место. Вот где должно было быть написано ее имя: здесь, а не на могиле. Теперь она летит вместе с ними в открытое чистое небо. Они столько лет ждали ее. Теперь гуси унесут ее далеко-далеко…

Пол заметил, что Ларри говорит сам с собой, в задумчивости водя рукой по пергаменту, персиковому, как детская щечка. Ему показалось, что друг забыл о его существовании, но тут Ларри повернулся и сказал:

— Знаешь, Элис зовет меня с собой в полет, словно не хочет расставаться… Не смотри на меня так… Я не говорил тебе, но я чуть было не застрелился вчера из пистолета, который Коррадо украл у итальянского солдата. Когда я нашел его, он угрожал мне этим оружием, а потом ухитрился прострелить себе ногу и не смог убежать от лавы. Так вот, желание убить себя вдруг ушло. Ну вот, об этом я тебе рассказал, — сказал он, словно сожалея о том, что сделал. — Постепенно ты узнаешь и остальное.

— Пойдем, — сказал Пол, словно говорил с тяжело больным, — тебе надо отдохнуть. Ты много пережил и выстрадал, но постепенно все наладится.

Ларри смотрел, словно не слыша, расширив зрачки, как будто вглядывался во что-то у него за спиной.

— Несколько минут назад вчерашнее мрачное настроение покинуло меня, — продолжил Ларри. — Теперь, напротив, я испытываю своего рода восторг, потому что — как бы тебе это объяснить так, чтобы ты не счел меня безумным, — чувствую, что связан с Элис так же, как с Шелли и его жизнью, усеянной детскими могилами. Связан со всем, что он, как ты говоришь, пережил и выстрадал… Как будто Перси удочерил моего ребенка, увел вслед за собой в волшебный мир и сочинил, глядя на нее, одну из своих величайших и трогательных поэм, «Адонаис».

Видны могилы свежие кругом,

Среди лучей возделанное поле…

Никто из них пока не исцелен.

Неизбывная, тяжкая грусть…

Я ждал этого от него. Мне необходимо было вставить имя Элис в этот список. Теперь я словно освободился… Значит, не зря я так интересовался им, не зря чувствовал, что между нами существует особая связь… В конце концов, он передал мне свое послание.

— Тебе будет трудно, но ты смиришься, — сказал Пол. Ларри, казалось, не услышал, и Пол понял, что в жизни друга происходит что-то очень важное. Развязался узел, который еще вчера готов был его задушить… Ему показалось, что Ларри приблизился к концу длинного периода страданий, когда он винил себя в гибели дочери, которой теперь хотел найти место, ее собственное место. А для него — и это совершенно очевидно — ее место было в трогательном ряду умерших детей Шелли. Пол подумал, что Ларри посредством этого странного переноса еще больше привяжется к своему любимому поэту, оправдывая тем самым все те усилия, которые он потратил на то, чтобы изучить его творчество стих за стихом и проследить за всеми его метаниями. Странный поступок, подумал он, но какое это имело значение, если лицо друга понемногу светлело и успокаивалось. Он слышал, как тот все еще шепчет: «Они летят очень высоко… высоко в поднебесье… высоко над волнами…», — однако ему показалось, что эти печальные слова были скорее заключительным аккордом, освобождающим от навязчивого состояния тревоги и страдания, чем новой жалобой.

— Давай я все-таки покажу тебе документ, из которого я узнал, что ты наверху, — сказал Пол, чтобы сменить тему.

Он порылся в сумке и достал фотографию, над которой Ларри торопливо склонился.

— Как тебе удалось узнать меня в этой размытой фигуре? — воскликнул он, улыбаясь. — Ротонда Рэдклиффа — это прекрасно, но я усматриваю в этом скорее доказательство… Я пытаюсь подобрать слово, которым можно определить нашу дружбу, старина… Вспомним Ореста и Пилада? Ахилла и Патрокла? Лорела и Харди140?

— Хорошее сравнение, но, кажется, они друг друга терпеть не могут! А для нас надо подобрать пример дружбы втроем, потому что ты, судя по всему, позабыл о своем дорогом Шелли, к которому, признаюсь теперь, я тебя немного ревновал!

— Ты прав, у нас было так много поводов расстаться, — заметил Ларри с притворной кротостью.

— Может быть, но в нашей ссоре не было бы и десятой части той злости, что бурлила в моей схватке с генералом Макинтайром по поводу бомбардировки аббатства. Именно после этой сцены я и утащил у него фотографию, как это сделал бы Коррадо. Уверяю тебя, мне есть о чем тебе рассказать!

— Я предпочел бы начать прямо сейчас, — улыбнулся Ларри. — Да, на этой фотографии я с гордым видом стою посередине Райской лоджии. Но ведь тогда я действительно считал, что попал в рай и вот-вот проникну в святая святых — библиотеку аббатства! Тогда я еще не знал, что, во-первых, библиотека пуста; во-вторых, что лоджия на следующий день будет разрушена…

— И разрушена совершенно напрасно, — вздохнул Пол. — Союзники так и не смогли прорвать оборону… Жюэн был прав.

— …В-третьих, — продолжал Ларри, — я тогда не знал, что цель снова ускользнет от меня и мне придется пройти еще один этап! Но теперь, когда я ее достиг, торжественно клянусь: Пол, я хочу, чтобы ты был так же счастлив и спокоен, как я в эти последние несколько минут. Забудь о милой Франции, я найду тебе в Бостоне прехорошенькую девушку, которая, если повезет, окажется дочерью какого-нибудь преуспевающего архитектора и обеспечит твое будущее…

— Спасибо от меня и от нее также, — насмешливо заметил Пол. — А где ты собираешься искать такую редкую птицу?

— После войны я хочу отправиться в Нью-Джерси, чтобы поблагодарить тамошние общественные организации за подаренную ими походную кухню, благодаря которой мне довелось попробовать самый вкусный суп в жизни! Оттуда поеду в Бостон и займусь тобой.

— А что ты будешь делать в свободное от решения моих сердечных проблем время? — с любопытством спросил Пол.

— Ну, не знаю… Я мог бы прочесть на филологическом факультете Массачусетского университета курс лекций о творчестве… Ну, ты знаешь кого… Мы будем жить втроем, как у Хаверкрофт!

— Но прежде тебе придется рассказать мне еще кое-что. Об исчезновении Амброджио, например. Мы с Сабиной обнаружили в квартире очень подозрительные пятна…

При этих словах Ларри нервно рассмеялся.

— Нельзя смеяться в присутствии покойника! — воскликнул Пол с деланным возмущением.

Друзья не сговариваясь повернулись и, посерьезнев, приподняли одеяло, открыв лицо дона Этторе Креспи. Казалось, он улыбается индуктивным доказательствам и будущим урожаям винограда. Они по очереди провели указательным пальцем по его большому аристократическому носу, словно погладили мраморное надгробие.

— Раз ты заговорил о Хаверкрофт, — шепнул Ларри, — то должен помнить, как она говорила: «Три года в моем доме — и вы готовы вступить в жизнь».

— Ах, старая сова, мерзкая пиявка! Но она была недалека от истины, — проворчал Пол.

— Особенно в отношении тебя, — сказал Ларри. — Поэтому у меня к тебе есть одна просьба, помимо того, что мне понадобится твоя помощь, чтобы вернуться в строй…

— Что еще? — всполошился Пол.

Ларри медленно прикрыл одеялом безмятежное лицо дона Этторе и сказал:

— Пожалуйста, сообщи Джанни сам.