"Шесть серых гусей" - читать интересную книгу автора (Кулонж Анри)

11

21 марта

— Открывай! — крикнул Ларри. — Или мне придется заняться этим самому, тебе же будет хуже!

Ему никто не ответил. На двери полуразрушенной хижины был прикреплен осколок зеркала, словно ее хозяин имел привычку бриться во дворе. В зеркале отражался исхудавший тип болезненного вида, в котором Ларри с трудом узнал себя. Были видны в нем и стоявшие в сторонке ребятишки, и поросшие деревьями и цветами предгорья вулкана. По тону Ларри дети поняли, что может начаться нечто особенное, и предвкушали увлекательное зрелище.

— Открой, Кариани, — повторил Ларри, — я знаю, что ты там, монах хренов! Я узнавал у соседей: они сказали, что зверь в норе!

— Конечно, — отозвался из хижины едва слышный голос. — Для них я все равно что священник, а тут все коммунисты.

Ларри услышал у себя за спиной хихиканье и обернулся.

— Послушайте, ребята, я могу бить ногами не только по дверям, — бросил он.

Угроза подействовала, смех прекратился, и Ларри услышал, как в глубине дома поспешно передвигают мебель. Это Коррадо пытался забаррикадировать вход комодом или шкафом, значит, надо было действовать быстро. Здоровым плечом Ларри толкнул дверь, и она треснула, словно прогнившая доска. Он вошел в комнату, в которой не было ничего, кроме погасшей печки и грубо сколоченного шкафа. У окна стояла худая фигура с наведенным на вошедшего пистолетом.

— Ты совсем спятил, Коррадо! Откуда у тебя оружие? — крикнул Ларри. — Брось немедленно, или ты дорого за это заплатишь!

Он заметил, что руки молодого человека дрожат, а во взгляде читаются нерешительность и испуг.

— Я не знаю, кто вы… — пробормотал юноша. — Что вам надо?.. Как вы меня нашли?..

Вокруг все еще заметной тонзуры в беспорядке топорщились волосы, делая худощавое личико подростка еще менее привлекательным. Ларри сделал шаг в сторону, потом внезапно прыгнул на юношу и вывернул ему руку, пытаясь отобрать пистолет. Последовала короткая схватка, и Коррадо нажал на спусковой крючок так, что Ларри не понял, сделал он это случайно или намеренно. Раздался громкий выстрел, пуля рикошетом отскочила от плиток пола и застряла в сухо треснувшей дверце шкафа. Коррадо пронзительно вскрикнул.

— Я поранился, я поранился! — рыдал он, держась за правую ногу.

Ларри увидел, что брюки у юноши порваны и на ткани медленно проступает кровавое пятно.

— Мне больно, — стонал послушник.

— Идиот! Этого еще не хватало! Ты крадешь оружие, угрожаешь им мне, а потом стреляешь себе в ногу! Тем хуже для тебя, ты кончишь свою жизнь безногим калекой в трущобах Неаполя! А пока скажи мне, куда ты его дел? Где он, мерзкий воришка?

— Не кричите так, синьор. Револьвер лежит на полу. Я украл его у возвращавшегося домой итальянского солдата.

Ларри подобрал оружие, проверил, нет ли в стволе патрона, и сунул пистолет в карман. Потом открыл шкаф и перерыл валявшийся там хлам.

— Куда ты его спрятал, Коррадо? Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, разбойник!

— Я не знаю, что вы ищете. У меня ничего нет, ничего…

Ларри в ярости вывалил на пол содержимое ящиков комода.

— Это вещи моих родителей, — захныкал юноша. — Они уехали на север еще в начале войны. Это все, что они мне оставили…

Ларри с угрожающим видом подошел к нему.

— Не раздражай меня, — произнес он сквозь зубы.

— У меня кровь так и хлещет, смотрите…

— Мне плевать, — отрезал Ларри. — Так где?

— Я не понимаю, чего вы от меня хотите, — пробормотал Коррадо. — В монастыре я был почти никем.

Он упал на матрас. Ларри схватил его за шиворот, приподнял, но не сумел как следует обыскать, потому что у него все еще ужасно болело плечо. Однако он смог убедиться, что ничего похожего на то, что он искал, у юноши не было.

— Где ты его спрятал? — заорал он. — Ты что, думаешь, я напрасно проделал весь этот путь?

Коррадо охватила паника, и он начал дрожать всем телом.

— Я скажу вам, где он, скажу, — торопливо заговорил он. — Но предупреждаю: он немного… немного испорчен…

— Как это «испорчен», дубина?

— Немного испачкался, просто испачкался…

— Что ты с ним сделал, мерзавец? Берегись, если он пропал!

— Когда я сбежал из аббатства, мне пришлось передвигаться ползком в грязи, чтобы перейти линию фронта… Я принял меры предосторожности, завернул его в тряпку, но этого оказалось недостаточно…

Он снова начал скулить, и Ларри рассердился:

— Ты полз по грязи! В хорошеньком же он состоянии! Чем рассказывать всякие глупости, лучше покажи его мне!

Коррадо произнес совершенно другим, резким тоном:

— Мне нужны деньги.

Ларри удивленно взглянул на него:

— Деньги? Ты спятил! Думаешь, они у меня есть? Я что, похож на человека, который разгуливает с тысячами лир в кармане? Посмотри на меня внимательно!

— Не знаю, куда вы их спрятали, но деньги у вас есть, — уверенно ответил молодой человек. — А мне надо питаться и лечиться.

Ларри почувствовал, как в нем поднимается волна леденящей душу ненависти.

— Вот я тебя сейчас вылечу так вылечу… Считаю до трех: один… два…

— Печь, — с трудом произнес Коррадо.

— Я должен был догадаться сам: ты не развел огонь, — буркнул Ларри.

Не спуская глаз с послушника, он направился к очагу, свободной рукой стал шарить в холодной золе и вскоре обнаружил какой-то предмет цилиндрической формы, наполовину засунутый в трубу. Ларри осторожно вытащил его и несколько секунд недоверчиво разглядывал грязно-черный продолговатый сверток, покрытый сажей. Невероятно, но именно этот уродливый предмет и был целью его поисков. Он повернулся к Коррадо:

— Лучше бы ты сразу сказал мне, где он, а не размахивал пистолетом! Тогда и нога осталась бы целой!

Лицо юноши скривилось.

— Мне больно, я истекаю кровью… Подумать только, я мог лишиться своих подпорок, когда шел через минные поля, а вместо этого нашел способ изуродовать себя сам…

— У тебя просто царапина! Только штанину себе разорвал!

— Мне больно, говорю вам, — простонал Коррадо.

Ларри пожал плечами и развязал узел веревки, которой был обмотан пакет. Под грубой тканью его пальцы нащупали не шершавую бумагу, а упругий, ласкающий кожу пергамент. «Пергамент лучше сохраняется», — подумал англичанин. Когда он разворачивал сверток, у него промелькнула мысль, что он предпочел бы делать это в одиночестве, во всяком случае, как можно дальше от алчного, хнычущего и зловредного парнишки, который не сводил с него глаз.

— Насколько я понимаю, ты его видел?

— Они слишком грязные и липкие, чтобы летать! — усмехнулся Коррадо.

Присев на корточки, Ларри развернул рисунок и, оценив наконец размеры бедствия, застыл в отчаянии.

— Ты его просто уничтожил, болван несчастный! — крикнул он в ярости. — Все еще хуже, чем я думал. Посмотри, в каком он теперь виде!

— Я знаю, что он подпорчен! — воскликнул юноша. — Сальваро тоже на меня разозлился! «Не надо было ползти, дурак», — сказал он мне. А я ответил, что если бы я не полз, то не смог бы перейти линию фронта. И знаете, что он сделал? Он дал мне пощечину!

— А откуда неуч вроде тебя мог знать, что это ценный рисунок?

— Это дал мне понять, сам того не желая, отец Андреа Мартино, один из монастырских архивариусов, сопровождавший ценности. Он сказал: «Ты помощник отца Мауро? Он немного не в себе из-за переезда, и я прошу тебя позаботиться о рисунке, который я обнаружил среди других, менее ценных бумаг». Я подумал, что если так говорит сам отец Андреа, то рисунок стоит денег!

— Какое несчастье, что его просьба была адресована такому мерзавцу! — вздохнул Ларри. — Уж ты о нем позаботился, нечего сказать! Но каков хитрец! На рисунке изображены птицы — ты и засунул его в книгу о птицах! Браво, брависсимо! Это ж надо такое придумать! Но ты еще больший хитрец, чем я мог подумать, и тебе пришла в голову гениальная мысль переставить книгу в другой раздел для того, чтобы в случае, если придется действовать быстро, тебе не надо было искать ее среди десятков книг на ту же тему! Да, тут у тебя что-то есть! — сказал Ларри, хлопнув Коррадо по лбу.

— Не смейтесь надо мной, если бы я был так хитер, как вы говорите, я не забыл бы взять листок, который был приклеен к обратной стороне рисунка. Он отлепился сам, как только я взял рисунок в руки, и я забыл его в книге! Если бы вы видели, какое лицо было у Сальваро, когда я ему об этом сказал! А я еще и рисунок испортил… Он сказал мне, что на листке наверняка было написано что-то важное и это удвоило бы цену рисунка! Как вы думаете, он говорил правду?

— На том листке была дарственная записка, — сказал Ларри, не вдаваясь в подробности. — Представь себе, мы с отцом Мауро заподозрили, что это твоих рук дело, а поскольку он знал, откуда ты родом, мне удалось тебя разыскать.

— Вряд ли он сказал вам обо мне что-то хорошее, — вздохнул Коррадо. — Он меня не любил. Надо будет с ним! помириться…

— Слишком поздно… Отец Мауро… отец Мауро не пережил бомбардировки аббатства.

Коррадо поднял глаза на Ларри.

— Надо же, — произнес он вместо сожаления. — А кто теперь будет заботиться о синицах?

— Не знаю, — сухо ответил Ларри. — По правде говоря, я не хочу говорить с тобой об отце Мауро. Расскажи мне лучше о твоем подельнике Сальваро. Рисунок ему предложил ты? Значит, ты был с ним знаком?

— А то как же, я знал Амброджио давно! — ответил Коррадо.

— Как это? Мне казалось, ты жил взаперти в своем монастыре!

Лицо юноши снова приняло таинственное выражение.

— Может статься, я вам и расскажу, — произнес он загадочно. — Я раздобыл ему не только рисунок, но и фотографию, сделанную для того, чтобы предупредить, что в июле в монастырь привезли чертовски красивые картины. И еще какую-то бумагу, которую взял, не глядя, из папки, на которой было написано «Неаполь», потому что подумал, что это ему интересно. Эту последнюю он прочел — написано было по-английски — и сказал, что она может кое-кого заинтересовать.

— Вот эта бумага? — спросил Ларри, показывая ему записку Мэри Шелли, сообщавшую о смерти малышки Елены.

Коррадо потрясенно уставился на Ларри:

— Да… Откуда она у вас? Он вам ее продал?

Ларри пожал плечами:

— Он и в самом деле думал обо мне, когда сказал, что кого-то она может заинтересовать, но ты должен знать, что я никогда бы не стал покупать краденые бумаги! Я занимался тем, что разыскивал краденое, болван!

— Я вас не знаю… — ответил Коррадо, снова захныкав. — Документ должен был купить у меня Амброджио, а не вы…

Тут уж Ларри дал волю своему гневу.

— А что скажет принцесса Скальци, когда ей вернут это?! — спросил он, дотрагиваясь до пергамента, словно это была кожа сиятельного больного. — Рисунок испорчен, а он, должно быть, был необычайно хорош, это и сейчас заметно! Я просто вне себя от ярости: сокровище было доверено монахам, да, им доверяли, а какая-то маленькая дрянь воспользовалась этим! Вор!

Он в ярости ударил по ноге раненого, и тот громко застонал.

— Подыхай теперь тут! — кричал Ларри. — Ты только посмотри! Бедные отважные путешественники! Они вшестером летят сквозь мрак! До того как ты испачкал рисунок своими грязными лапами, они парили в ясном золотистом небе, улетая в бесконечность! А теперь бедняжки кружат по пещере, как стая летучих мышей… Пока не появился ты, они путешествовали в безграничном пространстве, грациозно и мощно взмахивая крыльями, а теперь заблудились, ослепли. Как заблудился в своей жизни ты, бездарь! Бесполезное, никчемное создание!

Коррадо выслушивал оскорбления, закрыв глаза.

— Я хочу пить, — прошептал он.

— Мне плевать! Ты что думаешь? Думаешь, я пойду за водой к колодцу вместо тебя, как ночью ходил с цистерной к источнику?

— В умывальнике осталось еще немного воды… — умоляющим голосом произнес парнишка.

— Так поднимись и возьми сам!

Молодой человек попытался встать.

— Я не могу, — выдохнул он.

На лбу у него выступили капли пота, а лицо приобрело восковой оттенок. Ларри встревожился и подошел к нему.

— Я принесу тебе воды, но не пытайся сбежать: далеко не уйдешь, — с угрозой в голосе произнес он.

В умывальнике не было ничего, кроме двух тряпок, но на кухонном столе Ларри нашел наполовину пустую бутылку с водой и принес ее Коррадо. Тот стал жадно пить из горлышка. Он так спешил, что подавился и выплюнул на угол рисунка то, что проглотил. Это вывело Ларри из себя.

— Опять! — взревел он. — Грязь, копоть, а теперь еще и вода! Чем провинились несчастные пернатые? За что им на пути попался именно ты?

— Смотрите, вода смыла немного грязи, — заметил Коррадо, словно извиняясь.

Ларри склонился над рисунком. На сей раз Коррадо сказал правду: на уголке пергамента образовалась светлая полоса. Ларри смочил водой край своей рубашки и осторожным движением стер грязь с маленького фрагмента на обратной стороне рисунка.

— Такого цвета он и был, — сказал Коррадо с комической уверенностью эксперта по старинным рисункам.

Ларри едва сдержал удивленный возглас и наклонился над только что расчищенной поверхностью внизу листа, где появились первые слова какой-то надписи.

— Ты ничего не заметил? — спросил он.

— У меня не было времени его рассматривать… — ответил Коррадо тоном виноватого школьника. — Я только жалел, что отклеился второй листок.

Ларри тотчас стало ясно, кто автор надписи, но его обычно уверенная рука устало дрожала. Ларри потер рисунок сухой тканью и обнаружил несколько коротких строк, едва различимых на покрытом черными полосами пергаменте.

«Мне хотелось бы поддержать Элизу Фоджи, и я дарю ей в память о нашей маленькой Елене драгоценный рисунок пером на пергаменте, подаренный мне лордом Байроном, как значится в расположенной выше дарственной.

Каза Магни, Леричи, 26 апреля 1822. Перси Биши Шелли».

Ларри быстро поднял голову: Коррадо, закрыв глаза, лежал на своем матрасе.

— Вот-вот, — прошептал Ларри, словно разговаривая сам с собой. — Аллегра, дочь Байрона, о которой Шелли так заботился, умерла за неделю до этого, и ее смерть, должно быть, пробудила трагические воспоминания. Вот доказательство, которое я искал! Деталь мозаики, которой мне так не хватало.

Между тем им овладело смутное разочарование. Он рассматривал рисунок со всех сторон и не чувствовал удовлетворения.

— Ты не помнишь, было ли что-нибудь написано с другой стороны? Там, где сам рисунок? — спросил он, наклонившись к Коррадо.

Тот не ответил. Он скорчился на своем ложе, и Ларри увидел, что по матрасу разливается огромное темно-красное пятно. Гнев его тут же утих.

— Сними брюки, — велел он.

Ему пришлось помогать Коррадо, тот гримасничал и хныкал. Наконец обнажилась худая нога. Глубокая рана шла от бедра до колена. Из тряпок, лежавших на умывальнике, Ларри соорудил жгут.

— Так и быть, ты пойдешь со мной в Сан-Себастьяно. Там мы найдем врача.

— Я не могу, — простонал Коррадо. — Не могу больше…

— Послушай, от Сан-Доменико до Сан-Себастьяно всего километр. Ты обопрешься на меня, я буду поддерживать тебя, как сумею, но сам я тоже ранен и не смогу тебя нести.

Коррадо не ответил, однако, сделав усилие, поднялся на ноги. Ларри обнял его за плечи, и они сделали несколько шагов по направлению к двери. Перед самым порогом юноша потерял сознание и рухнул на пол. «Не хватало еще, чтобы он отдал Богу душу прямо у меня на руках», — подумал Ларри. Оставшейся водой он смочил лоб и виски послушника. Юноша открыл глаза.

— Портшез бы пригодился, — прошептал он.

Ларри не поверил своим ушам.

— Что? — спросил он. — Ты, кажется, слишком много знаешь!

Коррадо не ответил. Под глазами у него залегли глубокие тени. Ларри попытался собраться с мыслями, потом снова нагнулся к нему.

— Слушай внимательно: в твоих интересах все мне рассказать, иначе я брошу тебя тут. Если ты видел портшез, значит, был в доме Амброджио в тот день, когда все это произошло! Рисунок уже был у него, так ведь? Тебе было велено его украсть!

Коррадо отрицательно помотал головой.

— Я хотел, чтобы он обратил на меня внимание, вот и все, — оправдывался он. — Поэтому я и принес ему фотографию, которую вы видели, ну ту, где был грузовик с картинами. Я сделал ее своим старым аппаратом, который тайком от монахов оставил у себя. Только для того, чтобы он узнал, что наверху полно прекрасных вещей…

— Среди которых ты уже начал выбирать что украсть, разбойник! Ты начал с рисунка, потом стащил письмо, которое сейчас у меня! Унес бы и больше, если б смог! Ты только не сказал мне, как тебе удалось доставить свою добычу в Неаполь. Ведь монахи вроде тебя не имеют права покидать стены аббатства!

Коррадо усмехнулся:

— Когда отец аббат и полковник Шлегель решили увезти монастырские сокровища, мне поручили спуститься вниз, на завод по производству апельсинового сока, и помочь им сделать ящики для книг. Там я узнал, что заводской грузовик должен отвезти в Неаполь сезонных рабочих, которые трудились здесь все лето. Я забрал то, о чем вы знаете, украл в деревне гражданскую одежду и фуражку, чтобы прикрыть тонзуру, и спрятался в машине.

— Поздравляю! Но почему ты решил прийти в тот дом?

В первый раз Ларри увидел на лице Коррадо некое подобие улыбки, отчего оно стало почти привлекательным.

— Чтобы снова увидеть Домитиллу, — прозвучал ответ, которого Ларри совсем не ожидал.

Ларри потрясенно смотрел на Коррадо.

— Ты с ней знаком?

Коррадо робко кивнул:

— Да. И через нее познакомился с Амброджио. Поверьте, это не самое лучшее мое воспоминание. Мне было шестнадцать, ей — тринадцать, и он гнал меня прочь, когда я пытался с ней повидаться. После того как родители вернулись работать в город, я жил на углу улицы Карло Поэрио. Ни в Сан-Доменико, ни в Сан-Себастьяно нечем было заработать на жизнь… Это было еще до того, как авария автобуса в Сарно сделала меня сиротой, до того, как мой опекун определил меня в приют при церкви Святой Реституты. Все знали, что отец Домитиллы занимается контрабандой, но он не хотел, чтобы я встречался с его дочерью, потому что все еще считал себя адвокатом! Впрочем, — добавил он покорно, — не было нужды ей это запрещать: она на меня даже не смотрела, а я, бывало, целыми днями ждал ее у аквариума, куда она ходила играть.

— Ты был влюблен?

Он состроил разочарованную мину.

— Говорю вам, она не обращала на меня внимания, — повторил он печально. — Знаете, меня почти насильно отправили к монахам, и все годы, что я был послушником в монастыре, я мечтал о том, чтобы ее увидеть. Найдя наконец способ убежать из аббатства и привезти товар ее отцу, я подумал, что он разрешит мне войти в дом и я смогу с ней повидаться… хотя бы на минутку… Но знаете, что он сделал? Отругав меня за то, что рисунок в таком ужасном состоянии, он унес его, сказав, что покажет заинтересованным людям, и отказался дать мне за него денег! Письмо, от которого осталось всего несколько строк, он тоже взял и еще накричал на меня, как будто это я залил его водой! Я прождал целую неделю, а в то утро проник в дом, чтобы попытаться вернуть свое добро.

— И чтобы посмотреть на нее?

— Да уж, в этот раз я ее видел! — воскликнул Коррадо, и лицо его просветлело. — Я был вознагражден! В тот знаменательный день я вдоволь насмотрелся! И должен вам сказать…

С улицы послышался детский крик. Ларри встал и открыл дверь. На улице что-то переменилось. В воздухе стоял едкий сернистый запах, который, казалось, давил на странно неподвижные цветущие деревья.

— Ребята! — позвал он. — У меня есть для вас монетки по десять лир!

Из соседних лачуг показались две детские фигурки. Казалось, они предоставлены самим себе, как маленькие оборвыши, бегающие по улицам Неаполя.

— Ваши родители ушли? — спросил он.

— За овощами в Сан-Себастьяно…

— Помогите мне отвести туда Коррадо, он поранился, — сказал он, давая каждому по монете.

— У меня есть старый велосипед, — сказал старший из детей, немного поколебавшись. — Но у него нет шин.

— Давай быстрее!

Ларри бегом вернулся в дом, свернул пергамент и спрятал у себя на груди, испытывая странное успокоение от его теплого и какого-то плотского контакта с кожей. Коррадо снова со стоном рухнул на матрас.

— Сможешь сесть на велосипед? — спросил Ларри бодро. — Мы спустимся в деревню, тебе не надо будет крутить педали: мы тебя повезем.

Ребятишки вернулись со старым ржавым агрегатом. С большим трудом они взгромоздили Коррадо на седло и, поддерживая, направились в деревню.

— Не отпускайте меня, — с тревогой взмолился раненый. Пока они двигались вниз по склону, он вздрагивал и мотал головой, словно всеми силами стараясь не потерять сознание. На полпути, когда уже стала видна разрушенная овчарня, его вырвало прямо на руль.

— Прекрати пачкать все, к чему прикасаешься! — с отвращением крикнул старший из детей, и Ларри задумался: что он имеет в виду?

— Держись, вот уже показались дома, — бросил он.

— Пожар! — воскликнул Коррадо, поднося руку к щеке. В тот же момент и Ларри почувствовал на лбу жжение, словно его укусила оса. Он обернулся к вершине вулкана. Белый пушистый султан, обычно ее украшавший, еще вчера казавшийся продолжением заснеженной вершины, превратился в огромный столб мутного переливающегося дыма, похожего на кусок покрытого оспинами антрацита, как склоны горы Кайро два месяца назад. Ветер совсем стих, и на фоне черных туч раскаленные угольки сверкали, как падающие звезды. Ему вспомнились строки из «Освобожденного Прометея»125.

— Земля дрожала, и над ней

Из туч свергался дождь камней,

Живому нес уничтоженье126, — прошептал Ларри. Он вспомнил, что Шелли, Мэри и Клер поднимались на Везувий 18 декабря 1818 года. Там были все, кроме Элизы. И у всех осталось от поездки ужасное впечатление.

— Серой пахнет со вчерашнего дня, но так иногда бывает, — невозмутимо произнес один из мальчиков. Такое спокойствие могло появиться только от долгого соседства с вулканом.

— На сей раз это серьезно, — ответил Ларри. — Во всяком случае, так нам до деревни не добраться. Укроемся в овчарне.

Он подобрал среди овечьего навоза доску, которая когда-то служила ставнем.

— Возьмите ее, чтобы защититься от угольков, бегите вниз к родителям. Бегите со всех ног!

Ребятишки бросились вниз, вырывая друг у друга доску и крича то ли от возбуждения, то ли от страха. Стоя под крышей ветхого строения, он смотрел, как они удаляются, потом нервно рассмеялся. Извержение! Было от чего волноваться! Ему самому давно казалось, что он бродит по миру, в котором божественные грозы трагическим эхом откликались на человеческую жестокость. Только святая Схоластика в своей невинности и чистоте могла бы отыскать, быть может, в этом ужасе своих голубок. «Так защити же нас, святая заступница, — взмолился он тихо, усаживая Коррадо возле деревянной кормушки. — Защити этого бедного мальчика, которого твой верный почитатель так не любил, но который тем не менее часто украшал цветами твою статую». Он ослабил жгут на ноге Коррадо, Рана выглядела ужасно, но кровотечение, кажется, прекратилось. Коррадо тихо постанывал, закрыв глаза.

— Как только пепел перестанет падать, я пойду за помощью, — сказал ему Ларри.

— Это лапилли127, — прошептал Коррадо. — Я видел такое в тридцать третьем, когда лава залила дорогу в Боскот-реказе128. — И добавил так, словно речь шла просто о топографическом уточнении: — Я не чувствую своей ноги.

— Послушай, я пойду за помощью, как только это станет возможным. Кровь больше не идет, а от пули в мягкое место не умирают! Лучше вспомни, что ты начал мне рассказывать, когда закричали мальчишки.

Коррадо посмотрел на него, пытаясь собраться с мыслями.

— Это я убил Амброджио, — произнес он едва слышно. Ларри снова показалось, что он ослышался:

— Что ты мелешь?, . Это Домитилла! Я в некотором смысле имею право это утверждать! Амброджио набросился на меня, размахивая кинжалом. Если бы она не схватила его за руку и не толкнула головой в зеркало, меня бы здесь не было. Коррадо усмехнулся:

— Говорю вам, его убил я. У нее не хватило бы на это сил. Вы что, мне не верите?

— Нет. Мне даже кажется, что ты бредишь, — ответил Ларри, кладя руку ему на лоб.

— Я не брежу, но мне холодно… — прошептал Коррадо. — Так холодно, а кругом горячий пепел…

— Надеюсь, мальчишки благополучно добрались, — сказал Ларри. — Если тебе холодно, возьми мою куртку.

Коррадо отмахнулся:

— Спасибо, она воняет хуже, чем рясы монахов!

— Извини, ты очень капризен. Не забудь, что я два месяца ее не снимал!

Коррадо кивнул.

— Раз вы мне не верите, я расскажу, как я его убил, — сказал он голосом, в котором вдруг появилась твердость и какая-то гордость. — Как я вам уже говорил, он забрал то, что я вынес из аббатства, и не дал мне за это ни лиры. Поэтому в то утро я проник в его квартиру через крышу, чтобы вернуть свое имущество, и ждал его.

— Твое имущество! Скажешь тоже! Кроме того, у тебя не было никакого шанса получить деньги: у Амброджио ничего не было. А даже если бы было, ты его знаешь достаточно хорошо для того, чтобы понимать, что он ни гроша бы тебе не заплатил!

Коррадо пожал плечами:

— Его все равно не было дома.

— Я это и сам знал: он отправился в порт продавать мою машину! Это тебя, в сущности, устраивало: ты мог спокойно посмотреть на Домитиллу.

Коррадо кивнул.

— Да… — ответил он грустно. — Я увидел ее впервые после трех лет разлуки… Я спрятался в комнатушке за кухней и видел то представление, которое она вам показывала. Теперь я могу без сожаления отправляться к святой Схоластике, туда, где она сейчас: я видел то, что хотел увидеть, даже если она показывала это не мне, а вам. Зрелище того стоило! — Он закрыл глаза, и на лице у него застыло восхищенное выражение, словно он пытался навеки сохранить воспоминание о том, что видел. Ларри насмешливо рассмеялся:

— Если ты отправишься в рай — в чем я сильно сомневаюсь, — ты рискуешь встретиться там с отцом Мауро, и это тебе может не понравиться.

Коррадо пожал плечами.

— Тут появился этот тип, которого никто не ждал, — продолжал он. — И бросился на вас, как буйнопомешанный… Никем не замеченный, я пошел за ним по пятам, спрятался за портьеру у входа в коридор, как настоящий бретер, и увидел Домитиллу, спешащую к вам на помощь. Вы заметили, как храбро она себя вела? Конечно, мне очень хотелось, чтобы она была влюблена в меня так же сильно, как влюблена в вас, но я сразу понял, что ей не справиться с этим сумасшедшим… Неправда, что она швырнула его в зеркало. Она — вы, конечно, скажете, что это самое главное, — не дала ему вас зарезать, схватив руку с ножом. Остальное, — продолжил он с явной насмешкой, — остальное — моя работа. Я толкнул его вперед, я подобрал выроненный им кинжал, и я довершил дело, сделав с ним то… ну, то, что он хотел сделать с вами.

Он так правдоподобно и естественно показал, как он это сделал, что по спине у Ларри побежали мурашки.

— Я немного задержался в квартире, видел, как Домитилла мыла пол вокруг трупа, как она вынимала пачки денег у него из карманов… Поэтому я знаю, что у вас водятся деньжата, и немалые.

— Это были деньги от продажи машины. Думаю, Домитилла сейчас живет на них…

— Вы тоже не видели ее с той ночи?

— Нет, на следующий день мы встретились… А потом… Я тоже ушел.

— А она, кажется, так вас любила!

— Да, но без взаимности, и, может статься, я сомневался в ее любви… Она хотела сбежать от отца и ушла бы с любым офицером только для того, чтобы уехать из Неаполя.

Коррадо, кажется, успокоился, и лицо его немного прояснилось.

— Это хорошо, что вы оставили ей деньги, особенно потому, что у нее никогда столько не было, — сказал он восхищенно.

— Спасибо за одобрение. Но расскажи, что было дальше…

— Так вот, когда я увидел, какой оборот принимают события, как трудно вам спускать по лестнице тело, я собрался было вам помочь и, не говоря ни слова, взяться за носилки, но я не знал, как на это отреагирует Домитилла. А мне больше всего хотелось оставаться в стороне от всего этого. И я убежал и вернулся в Сан-Доменико в старый дом родителей.

Что-то в его рассказе насторожило Ларри.

— Да, возвращаясь к тому вечеру… Ты говоришь, что не знал, как отреагирует Домитилла… Ты не сказал мне, видела она тебя или нет?

— Мне кажется, видела. Мы встретились взглядами! Но, как я вам уже говорил, она меня не любила. Еще когда она была совсем маленькой, а я учился в лицее, она все время говорила, что я стараюсь застать ее врасплох, напугать…

Лицо его исказила гримаса боли.

— Все-таки я снова ее увидел, — прошептал он. Ларри надоело говорить о Домитилле, и он подошел к двери.

— Послушай, сейчас камнепад прекратился, и я попробую спуститься. Никуда отсюда не уходи, я вернусь со спасателем.

Коррадо посмотрел на него.

— Если вы когда-нибудь с ней встретитесь… — начал он.

— Маловероятно, — нетерпеливо прервал его Ларри. Коррадо снова закрыл глаза. Ларри несколько минут молча его разглядывал.

— Отец Мауро был прав, ты не самый лучший кандидат в монахи, — сказал он. — Но почему ты согласился похоронить себя там? Ты говорил, что это было против твоей воли, я легко могу такое допустить. Только не понимаю, как монахи могли так ошибаться на твой счет: ведь ты превратился — назовем вещи своими именами — в настоящего разбойника.

— Директор пансиона Святой Реституты, куда меня отдали в четырнадцать лет после смерти родителей, считал меня хорошим учеником, особенно по латыни… Я хорошо прислуживал во время мессы… И потом, это избавляло моего опекуна от необходимости заботиться обо мне… Когда мне предложили стать послушником, я согласился, но без всякой радости… И не для того, чтобы принять постриг, а чтобы забыть…

Рука его потянулась к бедру, словно пытаясь защитить рану.

— После всего, что случилось, я пошел к нему… Не для того, чтобы рассказать о том, что случилось на Ривьера-ди-Кьяйя, конечно, а чтобы просто объяснить, что не могу больше жить в монастыре… Мне повезло, он меня понял… Он больше не руководит пансионом, а служит каноником в Дуомо129… Я выжил благодаря ему. Он защищал меня, кормил, давал денег… Как-то раз на улице меня ранил американский военный, и я пришел к нему… Если со мной что-нибудь случится, сообщите ему… Канонику Кардуччи…

— С тобой ничего не случится, — ответил Ларри. — Мы вернемся и спустим тебя вниз, а я прослежу, чтобы о тебе позаботились. Это винодельческий район, тебя смогут нанять на работу. Из тебя не получилось хорошего монаха, может быть, получится хороший виноградарь. Ну, до скорого!

Он засунул пистолет в карман, открыл дверь и побежал вниз по склону.

Держа над головой куртку, которой пренебрег Коррадо, Ларри вскоре добрался до первых домов Сан-Себастьяно. Деревушка, прижавшаяся к склонам вулкана, казалась пустой, словно все ее жители убежали к морю — или туда, где небо пока оставалось чистым. Он обернулся посмотреть на овчарню, казавшуюся отсюда маленькой и хрупкой под продолжавшими сгущаться тучами, и пошел к церкви, невзрачный купол которой виднелся среди черепичных крыш. Над пустынной и тихой улицей нависла тяжелая и душная атмосфера.

— Есть здесь кто-нибудь? — крикнул он. — Что же это такое! Мне нужен врач! Мне нужен врач, — повторил он, но на его тревожный зов ответило только эхо, отразившееся от стен почерневших и опустевших домов.

Он продолжал спускаться в сторону церковной площади и, только дойдя до самого центра деревни, понял, что произошло. Там стояла плотная толпа, молча глядевшая на поток лавы, медленно продвигавшийся по главной улице. Это ничем не напоминало языки пламени и огненные взрывы, которые он представлял себе, когда рассматривал гравюры с изображением извержения Везувия в неаполитанской траттории. В ста метрах от него, за эфемерной преградой из полицейского оцепления, смрадная магма наступала безжалостно, медленно и вязко, словно гигантское щупальце. Лава просачивалась в проходы между домами с яростным и неотвратимым упорством, заливала площади и улочки и, окружив какое-нибудь несчастное здание, неумолимо сминала его с тихим всасывающим звуком, за которым следовал глухой треск рушащихся стен. Происходящее показалось Ларри прямой — но не менее жестокой — противоположностью тому истерическому вою и оглушающему грохоту, которыми сопровождалась бомбардировка аббатства. В тяжелом и тревожном молчании на глазах у потрясенных жителей исчезала деревня, пойманная и съеденная чем-то вязким и прожорливым.

— Назад, назад! — кричали карабинеры, когда лава захватывала все новые куски земли. Серая толпа, жалобно причитая, неохотно отступала, как будто считая себя последней преградой, способной еще остановить наступление стихии.

Время от времени, когда падал очередной дом, почти непристойно обнажая свои самые интимные уголки: старенькие дешевые обои в цветочек, убогую мебель, пожелтевшие фотографии, появлявшиеся на миг только для того, чтобы тотчас же исчезнуть навсегда в толще шлака, — слышались душераздирающие рыдания.

— Там, наверху, в Сан-Доменико, раненый! — крикнул Ларри. — Есть здесь врач?

На него посмотрели так, словно при сложившихся обстоятельствах его вопрос был просто неприличен.

— В такой день болеть нельзя, — проворчала какая-то старуха.

— Он не болен, он ранен и истекает кровью! Где врач, черт побери?

Никакой реакции. Он подошел к офицеру карабинеров.

— Я все слышал, но что мне прикажете делать? — ответил тот. — Действительно, очень не вовремя!

— Вы не из нашей деревни и вообще не из наших мест, — недоверчиво прибавил деревенский старейшина. — Кто он, этот ваш раненый? Один из тех солдат, которые так торопились вернуться домой, что довели страну до перемирия, из-за которого мы теперь по уши в дерьме? Идите к вашим друзьям-американцам и просите, чтобы они его вылечили. Как только они узнали, что вулкан проснулся, то приехали в Черколу, что у самого его подножия, со всем необходимым оборудованием, чтобы помочь нам.

— Будет поздно!

— Церковь, — произнес кто-то, не повышая голоса, словно пытаясь отвратить то, что вот-вот должно было случиться.

Старинное здание стало в свою очередь разрушаться, и толпа поняла, что даже Провидение не поможет. Серовато-белый купол внезапно треснул, как яйцо, из которого собирается вылупиться цыпленок. Лава охватила церковь с двух сторон, словно тисками, фронтон приподнялся, воспарив в насыщенном серой воздухе. Спустя мгновение купол, колонны и стены обрушились с глухим шумом в озеро магмы, и от святилища остался только мертвенно-белый портик, сквозь который просвечивало неоглядное свинцовое небо. Глухой стон отчаяния и протеста пронесся над толпой.

— Почему не вынесли святого? — крикнул сердитый голос. — Выносите святого, черт побери! Почему члены братства его не выносят? Сейчас или никогда!

— Потому что теперь помощи ждут от америкосов, а не от церкви! — ответили ему.

— А в результате она рухнула, — иронично прокомментировал человек, стоявший рядом с Ларри.

— Я помню, статую выносили в двадцать девятом, ведь так, Фабрицио? И чем это помогло, спрашивается? Жители разрушенных тогда деревень могут кое-что об этом рассказать!

Какой-то краснолицый старик в старом тяжелом плаще подошел к карабинерам.

— Мы несем его, несем, просто не сразу смогли отыскать ключ, — сказал он срывающимся, но полным надежды голосом.

— Слишком поздно для церкви, но, может быть, успеете спасти кинотеатр, — ответил сержант.

Ларри посмотрел на кинотеатр, стоявший прямо напротив церкви. На облупившихся колоннах перистиля еще видны были обрывки довоенных афиш и можно было прочитать имена актеров: «Алид… Вал… Мае… ир…». Низ был оторван. Он никогда не узнает, как назывался фильм, но это было не важно, потому что становилось ясно, что благородное лицо Алиды Вали130 тоже исчезнет, что станет высшим оскорблением красоты и изящества. При мысли о том, что они могут лишиться не только церкви, но и кинотеатра, жители деревни впали в уныние, близкое к апатии, и Ларри понял, что сейчас никто ему не поможет. «Тем хуже, я спущу его вниз сам, как смогу, а когда он будет лежать посреди площади, то будет крестный ход или нет, им все равно придется что-то делать», — подумал он. Отойдя от толпы, он двинулся вверх по улочке, по которой спустился в деревню, но тут из дома вышел карабинер и преградил ему путь.

— Прохода нет, — сказал он.

— Я шел здесь пять минут назад! На полпути к Сан-Доменико в старой овчарне лежит раненый. Сын Кариани.

— Кариани или принц Савойский, все равно прохода нет, — повторил карабинер. — Слишком поздно.

В его голосе слышались мрачные похоронные интонации: «Слишком поздно».

— Слишком поздно для чего? Для того, чтобы спасти истекающего кровью человека?

Молодой карабинер неожиданно вышел из себя:

— Вы что, не видите, что происходит? Наверху больше ничего нет, и ваш приятель — раненый он был или нет — нашел там свою могилу.

Ларри оттолкнул его и поднялся еще на несколько метров, чтобы попытаться самому разглядеть овчарню. Огромный столб на вершине вулкана стал еще толще, словно был вытесан из неизвестного свинцово-серого непрозрачного вещества, в толще которого теперь медленно двигались угрожающие смерчи. Воздух там, вдали, был, казалось, так насыщен мелкими частицами, что даже не пропускал света…

— Вернитесь! — приказал карабинер.

Ларри показалось, что он слышит звук передергиваемого затвора. Но тут позади них, в центре деревни, раздались громкий шум и крики. Не обращая внимания на Ларри, карабинер побежал к площади. За прошедшие несколько минут настроение резко изменилось. Жителями овладела какая-то странная эйфория. Несколько ребятишек начали танцевать фарандолу у края мерзкого потока, залившего половину городка.

— Что тут происходит? — удивленно спросил он.

— Она больше не движется, — ответил кто-то из жителей голосом, дрожащим от облегчения.

У колонн кинотеатра карабинеры расставляли вешки, обозначая ими границу, до которой дошел поток лавы, прежде чем застыл, словно каменный слоеный пирог. Задумчивому взгляду Алиды Валли предстал унылый пейзаж: поля дымящейся лавы, над которыми возвышались почерневшие куски стен, верхушки деревьев и обломки рухнувшего собора. Чуть ближе, на том месте, где еще несколько минут назад стояла галантерейная лавка, на поверхности плавала старая полуобгоревшая шина и — как символ счастливого времени — изящная ивовая корзина, абсолютно целая с виду.

— Как же так! — возмущалась старуха, с которой недавно разговаривал Ларри. — Почему святой спас не церковь, а кинотеатр?!

Чуть в стороне несколько жителей деревни, одетых в длинные черные плащи, уносили статую святого, справедливо считая, что тот факт, что наступления лавы остановлено, является пусть маленькой, но победой. Они торжествующе пели какой-то церковный гимн, который, как надеялся Ларри, был им внушен не божественной благодатью. Он вспомнил про бенедиктинцев, которые пять недель назад вышли, неся перед собой статую основателя своего ордена, к немецкой линии обороны, но тут же были вынуждены поспешить обратно в аббатство. Неужели в этой стране любой святой должен уметь предотвращать катастрофу? Или ее оправдывать? Среди членов братства было несколько совсем еще молодых людей: должно быть, честь состоять в нем передавалась от отца к сыну. Ларри двинулся к ним навстречу, решив обратиться ко всем сразу, чтобы быть наконец услышанным.

— Синьоры, — сказал он, поздоровавшись, — может быть, вы сможете мне помочь. Там, наверху, в Сан-Доменико, есть раненый. Срочно нужен врач.

Они переглянулись.

— Но в Сан-Себастьяно нет врача, мой бедный друг, — ответил человек среднего возраста. — Они все в Неаполе, деньгу зашибают. Им не до нас!

— У нас тут есть санитар, — сказал его сосед. — Сын Чезаре. Как там его зовут… Ах да, Валерио. Валерио! — громко позвал он.

Подошел молодой человек. На нем тоже были черный плащ, длинный пиджак и серебряная цепь, как у остальных, но этот наряд казался слишком мрачным для его по-юношески хрупкой фигуры.

— Валерио, возьми инструменты и иди с синьором, — приказал человек, бывший, судя по всему, главой братства. — Не забудь, — добавил он, — что мы благородные люди.

Внимание Ларри привлекла одна деталь: из нагрудного кармашка пиджака у молодого человека выглядывал немного выцветший красный платок, оттенок которого показался Ларри смутно знакомым. Он нахмурился, пытаясь вспомнить, где он мог его видеть. Но юноша ждал, и Ларри не стал ни о чем его спрашивать.

— Я захвачу по дороге сумку и догоню вас, — флегматично произнес Валерио.

— Надо торопиться, — нервно бросил Ларри, и они почти побежали вверх по улице.

Судя по всему, карабинер оставил свой пост, и они беспрепятственно вышли из деревни.

— Надеюсь, ничего серьезного, а то у меня с собой нет медикаментов, — встревоженно предупредил парнишка.

— В худшем случае мы просто отвезем его в Неаполь в санчасть Пятой армии, — решил Ларри.

Они увидели вулкан и замерли. Огромный столб над кратером, казалось, уплотнился. Небо словно пустило корни в гранитный постамент. Все вокруг было покрыто грязью и шлаком, над которым вились зловонные дымы.

— Я не вижу овчарни, — заволновался Ларри.

— Естественно, — откликнулся Валерио. — Все унесла лава. Наверное, это был тот поток, который разрушил церковь…

За потоком застывающей магмы, блестевшей и дымившейся, как только что заасфальтированная дорога, виднелась деревушка Сан-Доменико, которую, судя по всему, стихия пощадила.

— Бедный мальчик, — прошептал Ларри. — Он, конечно, не был ангелом, но такая смерть…

— Если бы он остался наверху, с ним бы ничего не случилось! — заметил Валерио. — Но, быть может, он смог убежать…

— Вряд ли, потому что он поранился, — ответил Ларри, не вдаваясь в подробности. — Он был неплохим парнишкой, хотя, конечно, и не образцом добродетели!

— Значит, его не приняли бы в члены нашего братства, — сказал Валерио.

— Он был принят в еще более святое собрание, представь себе! Сказать тебе — не поверишь.

— Правда? — спросил молодой человек, не выказывая ни малейшего любопытства.

Ларри с болью смотрел на поле лавы, навеки похоронившей под собой ничтожную жизнь, единственным светом которой была Домитилла. Он шел, задумавшись о том, какую странную и важную роль дважды сыграл Коррадо в его судьбе. Сначала он спас ему жизнь, обернув против Амброджио его же собственное оружие, а потом помог ему — против своей воли! — завладеть рисунком, который он, Ларри, так стремился получить. Он украдкой дотронулся до свернутого в трубочку пергамента, мягкую и шелковистую поверхность которого чувствовал кончиками пальцев, словно погладил оперение одной из шести серых птиц. В конце концов, Коррадо не виноват в том, что они не принесли на своих крыльях того, на что он надеялся!

Едкий запах дымящейся лавы был так силен, что они не сговариваясь двинулись прочь. Через сто метров Валерио, шедший впереди, остановился перевести дух.

— Мне сказали, ты санитар? — спросил Ларри.

— Да… — ответил он. — Волею обстоятельств. Я не остался бы им надолго, если бы не встретил в госпитале свою невесту.

— Невесту? — спросил Ларри, удивленный внезапной откровенностью. И вдруг его осенило. — Боже мой, — произнес он, пристально вглядываясь в молодого человека.

— Что случилось? — спросил Валерио.

— Гуттаперча, — прошептал Ларри и подошел пощупать ткань платочка в нагрудном кармане юноши.

— Не понял.

— Это гуттаперча. Да, я вспомнил ткань из гаража. Твоя невеста, случайно, не Домитилла Сальваро? Это кусок от палатки Нобиле, ведь так? Она дала его тебе как залог любви., .

— Знаете, Нобиле был родом из Прато, это недалеко отсюда, — пояснил Валерио, словно желая дать всему более прозаическое объяснение.

— Ты познакомился с ней в Баньоли?

— Нет, в госпитале Иисуса и Марии, но я встречался с ней и раньше, когда она сопровождала дона Этторе Креспн в его поездках на виноградники… Она действительно работала в Баньоли, но недолго.

Он уставился на Ларри, широко раскрыв глаза, словно в свою очередь о чем-то догадался.

— Так это вы тот английский офицер, о котором она мне рассказывала?

Ларри кивнул. Странно, но он был немного разочарован тщедушным телосложением молодого человека и его невыразительным лицом. Домитилла, пламенная Домитилла, ее пышная грудь — в таких объятиях? Он удивился, почувствовав укол ревности, который, наверное, ощутил и Коррадо, и произнес те же самые слова:

— Ну, так передай ей от меня… Нет, не говори ничего.

— Вы можете сделать это сами, — отозвался юноша.

— Она что, там, внизу?

— Само собой!

— Но ее же не было на площади перед кинотеатром!

— Была… Она даже сказала мне: «Если здесь не будет кино, я возвращаюсь в Неаполь».

Это было уже слишком: она стояла в толпе на площади! Ему казалось, что его бурные требования привести врача привлекли к нему всеобщее внимание, а она его не заметила и, возможно, даже не узнала. Когда они подошли к площади, он подумал, что не уверен, что хочет снова увидеться с Домитиллой. Они находились еще достаточно далеко от кинотеатра, и у Ларри было время уйти.

— Как твоя фамилия? — спросил он.

— Ганцони. Мы родом из Сан-Себастьяно, — пояснил Валерио ровным голосом. — К счастью, наш дом остался цел. У моего отца виноградники в окрестностях Грациано, но мы всегда жили здесь. Только вот уже пять лет не можем собирать урожай, и мне пришлось некоторое время поработать в другом месте…

— Понимаю, — ответил Ларри. — Слушай, мне кажется, нам с ней не надо встречаться. Не знаю даже, стоит ли рассказывать ей о том, что ты меня видел. Во всяком случае, спасибо, что пошел со мной.

— Но я ничего не сделал, — ответил Валерио.

Он в задумчивости брел по какой-то узенькой улочке, спускавшейся вниз, в долину.

— Ларри! — окликнули его.

Знакомый хрипловатый голос. Он быстро обернулся.

— Как же так, — сказал он, — твой жених сказал мне, что ты там, внизу, и собирался…

— Он неплохой мальчик, — перебила она, даже не поздоровавшись. — Его отец является членом братства, а это значит, что он принадлежит к числу именитых граждан.

— Я счастлив, — холодно ответил Ларри.

Ему показалось, что за прошедшие четыре месяца она повзрослела и расцвела. Круги под глазами почти исчезли. Ее волосы, да и сама она, выглядели более ухоженными, хотя она и потеряла частицу своей диковатой прелести.

— Послушай, Домитилла, влюбленные женщины так не говорят.

— Я не влюбленная женщина, — сказала она уверенным и грустным голосом. — Валерио, пожалуйста, оставь нас… Нам надо поговорить о вещах, которые тебя не касаются.

Ларри обернулся. Он не заметил, как молодой человек подошел к ним, увидев, наверное, как Домитилла махала англичанину рукой.

— Не беспокойся, Валерио, я сразу же уеду, и уеду надолго, — успокаивающе произнес Ларри.

Паренек неохотно отошел. Ларри несколько минут следил за ним взглядом, потом повернулся к девушке.

— Ты мне говорила, что выйдешь замуж за офицера! — бросил он. — А этого ты станешь водить за нос. Не уверен, что он тебе подходит…

По ее лицу промелькнула слабая улыбка, она вздохнула и продолжала молча смотреть на него.

— Прошло целых четыре месяца, — сказала она потухшим голосом.

— Я звонил тебе в Баньоли через несколько дней после своего отъезда из какого-то кафе в Кайяццо, где оказался телефон. Тебя там уже не было, и мне не захотели говорить, где ты. А потом и сам я ушел в подполье.

— В Баньоли все говорили по-английски. Это мне напоминало о том, что ты уехал. Поэтому я перевелась в госпиталь Иисуса и Марии, директор которого был знаком с моей матерью. Там я его и встретила, — сказала она, указывая подбородком в сторону, куда удалился Валерио. — Познакомились мы с ним еще раньше, в Сан-Себастьяно, когда я приезжала проведать своего старого дядюшку, жившего недалеко отсюда, в Масса.

Она заметила, что Ларри ее не слушает, и сердито ткнула его кулаком в бок.

— Почему ты уехал? — спросила она, внезапно сменив тон. — Даже не предупредив… Чем я заслужила такое?..

В ее голосе было столько едва сдерживаемого гнева, что он на всякий случай отступил на шаг.

— Послушать тебя, так мы много месяцев жили вместе! Не забудь, мы были знакомы всего несколько часов, Домитилла! Даже если эти часы были насыщены странными событиями, это не может изменить того, что…

— Что ты не любил меня? — спросила она быстро.

— Постарайся меня понять. Я чувствовал, что ты прежде всего хочешь уехать от отца, и я это прекрасно понимаю. Но ты решила влюбиться и женить на себе того, кого, как тебе казалось, ты полюбила, тогда как он оставался только частью прекрасно продуманного плана.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь… Скажи только, почему ты уехал?..

В глазах Домитиллы он прочел вопрос, который мучил ее все эти месяцы.

— Я думала, что никогда больше тебя не увижу. Может быть, так было бы лучше, но уж если мы встретились, я хочу знать, — настаивала она.

— Я уехал потому, что… Я говорил тебе… Я оказался на дороге, по которой не хотел идти, и я…

Он волновался и путался в словах.

— Послушай, Домитилла, — продолжал он, пытаясь успокоиться. — Столько событий за такое короткое время… Слишком много событий, и ты не успела понять, что я так же мало подхожу тебе, как и Валерио, хотя и по другой причине! Да, у тебя сложилось совершенно превратное представление обо мне и о моей стране. Ты можешь представить себя в Англии? Смотришь на дождь за окном и ждешь, когда я вернусь из колледжа. И никаких тебе ванн из огуречного лосьона, о которых ты читала в статье про Вивьен Ли. Мне показалось, ты думала, что будешь встречаться с ней на каждом углу! Но ты бы все время мерзла и мучилась от сырости, потому что у тебя никогда не хватало бы жетонов и монеток, чтобы заставить работать эти чертовы обогреватели, уж я-то знаю! Не прошло бы и двух недель, как ты — замерзшая и несчастная — начала бы громко сожалеть о своей ссылке и жаловаться всем подряд, а тебя принимали бы за сумасшедшую, потому что у нас никто не высказывает никаких чувств… Нет, Домитилла, ничего бы у нас не вышло.

— Ты сгущаешь краски, и я знаю, ты делаешь это нарочно! В Англии, как и в любой другой стране, светит солнце, есть прекрасные парки, элегантные, утонченные, хорошо одетые люди. Они не ругаются непрерывно, дети не просят милостыню, у них есть няни, женщины умеют себя держать… И еще мне казалось, что то, что мы пережили, должно было нас сблизить… И прежде всего наша тайна…

Она судорожно прижалась к нему всем телом. Он ласково отстранился, подумав о том, что Валерио, возможно, наблюдает за ними.

— Да, кстати, — спросил он, — тебя никто не беспокоил? Я хочу сказать, полиция?

В первый раз лицо девушки просветлело.

— Не принимай такой таинственный вид! Нет, меня даже не допрашивали. Я ходила в полицию, но благодаря репутации отца меня считают потерпевшей. Особенно после того, как я им рассказала, что он меня бил. Я побывала дома. Все меня убеждали, что это небольшая потеря, что его грязные делишки когда-нибудь обязательно выплыли бы на свет Божий, все меня очень жалели, вот.

— Меня тревожит еще одно: ты так и не нашла документов о продаже машины? А ведь ее и в самом деле продали… Не знаю кому, и это меня заботит.

— Ох! — воскликнула она беззаботно. — Бумаги существуют, уверяю тебя, они потеряны, но не для всех!

Он почувствовал, что девушка не расположена обременять себя мыслями о прошлом, и не стал настаивать.

— Домитилла, всплыть могут не только грязные делишки, но и он сам, в прямом смысле слова! Не забывай, что он на дне плавучего дока, и когда-нибудь портшез явится на свет, словно похоронное суденышко с сидящим в нем призраком. Чистка дна в доке, несчастный случай в море — и довольно! Все сразу поймут, что портшез взят у синьора Креспи, а внутри твой отец!

— Знаешь, у дона Этторе я тоже была. Он предложил мне, пока дом еще не рухнул, пожить у него. Я отказалась, сославшись на то, что мне больше нравится комната в госпитале, и он понял, что я ни под каким видом не желаю возвращаться в этот дом.

— Он говорил с тобой о портшезе?

— Да. Я ответила, что ничего не знаю. Мне кажется, до меня у него побывал кто-то из твоих друзей.

— Пол? Я хочу сказать: капитан Прескот?

— Не знаю, но это был кто-то, кого встревожило твое исчезновение и кто вел собственное расследование… Дон Этторе так на меня смотрел, что я подумала, что он мог что-то заметить или узнать.

— Ты ничего ему не сказала?

— Конечно, нет…

— Ты никогда ничего не скажешь, ничего, даже если тебя начнут допрашивать, — сказал он. — Никто ничего нам не сделает.

— Не волнуйся! Невозможно узнать, что произошло. Никто не видел, как мы спускали портшез с лестницы.

— Видел, — ответил Ларри.

Она вздрогнула, как попавшая в ловушку оленуха, нахмурилась и посмотрела на Ларри. Он чувствовал, как она мучительно пытается догадаться, что же еще ему известно.

— Так ты встречался с монашком? — спросила она презрительно. — Он ничего против меня не скажет.

— Я встретился с ним против собственной воли, — сказал он.

Снизу доносились гул и песни, словно люди праздновали чудо, совершенное их святым. Валерио наверняка был там в первых рядах. Ларри приблизился к девушке, испытывая яростное желание ее поцеловать.

— Я никак не мог понять, откуда у тебя взялись силы, чтобы отбросить твоего отца в зеркало, когда он собирался меня зарезать.

— Но они у меня нашлись! — воскликнула она сердито. — У меня нашлись силы, лейтенант Ларри. Мне придала их любовь к тебе. Ты же сам видел, как все произошло! Ты же мог видеть, что я не дала ему тебя…

— Но тебе было известно, что в доме есть еще кто-то. Послушай, мне было бы лучше, если бы я был уверен, что это не ты убила отца. Ты это знала с самого начала, и уверяю тебя, это сняло огромный камень с моей души.

Она опустила голову.

— Коррадо был нашим соседом, он жил на улице Карло Поэрио. Он влюбился в меня, когда мне было тринадцать.

— Я знаю эту историю, — ответил Ларри.

— Может быть, он тебе не рассказывал, как он постоянно старался зажать меня в угол, чтобы поцеловать или просто до меня дотронуться. Отец даже пожаловался его родителям, и они отправили его в интернат. Только потом он поступил послушником в монастырь. Но в конце ноября, за неделю до той страшной ночи шестого декабря, он пришел на Ривьера-ди-Кьяйя. Я не видела его больше трех лет. Он хотел снова застать меня врасплох и, чтобы понравиться отцу, принес ему фотографию автомобиля, груженного картинами, которую я тебе показывала, и старинное письмо, которое я отдала тебе в гараже. Вскоре они с отцом страшно поссорились из-за рисунка, и он исчез, чтобы появиться в тот самый день…

— На рисунке были изображены шесть летящих гусей… Те, о которых твой отец говорил перед смертью… А раньше он о них не упоминал?

— Я все тебе расскажу. Утром шестого декабря я увидела Коррадо еще до твоего прихода. Папа уже ушел в порт. Он сказал мне, что отец оставил рисунок у себя, но ничего ему не заплатил, что он пришел его вернуть и воспользоваться этим предлогом, чтобы сказать, что всегда меня любил. Он попытался поцеловать меня, я дала ему пощечину и велела убираться. Я думала, что он так и сделал. Но в ту минуту, когда я кинулась на отца, чтобы помешать ему, он молча возник рядом. Я помню, что кинжал упал, Коррадо подобрал его и…

Она равнодушно повторила жест Коррадо.

— Я видела в то мгновение его взгляд. В нем был вызов, он словно говорил: «Я делаю это для тебя, без меня ты бы из этого не выпуталась, и он тоже». «Он» — это ты, — уточнила она.

— Я понял.

— Я не знаю, что стало с рисунком, о котором ты говорил. Я его не видела. Думаю, что Коррадо нашел его и унес с собой.

— Мне это известно, потому что он прятал рисунок в своей лачуге, и мне пришлось буквально вырвать его у него из рук. Он сильно попорчен, но я верну его монахам, как только смогу.

— Можно посмотреть?

— Если хочешь! Он у меня. Правда, вряд ли на нем можно еще что-нибудь разглядеть…

Она пожала плечами:

— На самом деле мне не хочется. Если бы эти гуси могли на своих крыльях отнести меня к тебе — тогда да… А так…

— Все-таки ты должна была рассказать мне все на следующий день там, в гараже, — сказал он с упреком. — Прежде всего, я уже тебе говорил, это сняло бы с моей души груз отцеубийства. И, возможно, я бы поступил по-другому… Может быть, я не отправился бы в этот монастырь, а просто постарался разыскать Коррадо — ты же знала его фамилию, — рассчитывая на то, что у него есть вещи, которые меня интересуют.

Она вдруг разрыдалась у него на плече.

— Я хотела, чтобы ты любил меня… я хотела, чтобы ты думал, что это я тебя спасла…

— Я восхищаюсь тобой, Домитилла! Ты и в самом деле спасла меня, и я никогда этого не забуду. Ты остановила его руку и не дала ему меня зарезать. Бедняга Коррадо только… только довершил дело.

Он отстранился и посмотрел на девушку. Она продолжала тихо плакать. Ему снова захотелось ее обнять и страстно овладеть ею.

— Я всегда буду помнить об этом и, может быть, после войны вернусь навестить тебя и еще раз поблагодарить…

— Нет, — ответила она. — Это слишком просто.

Она утерла слезы подолом юбки, открыв в этом полудетском жесте свои худые мускулистые ноги.

— Почему ты уехал? — повторила она, икая. — Наверняка есть еще какая-нибудь причина, кроме того, что ты хотел от меня отделаться… Ты не все мне рассказал… А я тебе сказала все…

— Но не о влюбленном монахе-расстриге!

— Он ничего мне плохого не сделает, говорю тебе. Он вроде тебя, он слишком сильно хочет еще раз меня увидеть, даже если я выйду замуж!

— Я о нем больше не беспокоюсь. Бедный влюбленный лежит там, — сказал он, указывая на поле лавы позади них.

— Ты хочешь сказать, что…

— Да.

Приоткрыв рот, она молча смотрела на блестящий дымящийся язык застывающей лавы, тянущийся среди цветущих деревьев.

— Отец-библиотекарь сказал мне, как называется его деревня, — пояснил Ларри. — Когда я добрался до Сан-Доменико, чтобы задать ему несколько вопросов, он попытался выстрелить в меня, но только сам себя ранил. Я забрал у него рисунок и собирался вернуться туда вместе с твоим будущим мужем, чтобы помочь ему…

— Он мало что мог бы сделать, — сказала Домитилла. — Он такой неловкий!

— Но, кажется, очень ревнивый, — ответил Ларри, делая ей знак глазами.

Домитилла обернулась. Молодой человек стоял внизу, в нескольких метрах от них, и чувствовалось, что его тревожит их затянувшаяся беседа.

— Валерио, оставь нас в покое! — крикнула она раздраженно.

— Скоро она станет твоей на всю жизнь, — добавил Ларри. — Дай нам еще несколько минут…

— Что вы такое делали вместе, вы двое, если так долго ( разговариваете! — гневно крикнул Валерио.

Домитилла, как пантера, ринулась к нему и влепила пощечину, которая, без сомнения, надолго ему запомнится. Он удалился с виноватым видом, бросив на Ларри ненавидящий взгляд.

— Домитилла, я уверен, что «мы двое», как сказал Валерио, не продержались бы долго, — заговорил Ларри, как только молодой человек ушел. — Мы уже объяснились с тобой, и нет нужды к этому возвращаться. Но это не повод, чтобы из-за любовной неудачи выходить за кого-то, кто тебе совершенно не подходит!

— Дело сделано, — сказала она упрямо. — Я помолвлена. У нас это серьезное обязательство.

Они помолчали. Ларри чувствовал себя, как Шелли, когда тот отпускал юную Эмилию, которой был страстно увлечен, в постель к старикашке — тот согласился жениться на ней, запертой в монастыре бесприданнице. А Домитилла, подняв к нему лицо и выпятив распиравшую кофточку грудь, ждала объяснений. Она больше не спрашивала, почему он уехал, но ее мрачный взгляд требовал, чтобы он сказал правду.

— Когда ты отдала мне тот листок, помнишь? — начал Ларри. — Вспомни, в тех строчках, написанных Мэри Шелли, говорилось о смерти ребенка.

— Ну и что?

— Это стало для меня кошмаром.

— Но почему… почему? — спросила она, словно внезапно обезумев от тревоги.

Он помотал головой:

— До войны я пережил похожую трагедию, а эта записка… пробудила воспоминания.

Она, не понимая, смотрела на него:

— Как? Это была твоя дочь?

Он кивнул, и она совсем растерялась.

— Но все это случилось так давно… Неужели из-за этого ты меня оставил?! — пробормотала она. — Почему, ну почему я отдала тебе это письмо… Я думала, что поступаю правильно…

— Ты и поступила правильно, Домитилла, — ответил он с нежностью, которую давно ни к кому не чувствовал. — Этот листок доказывал, что в Монтекассино находится литературный архив, относящийся к той эпохе, и что этот архив мог не только дать мне ключ к раскрытию тайны жизни Шелли, но и — что не совсем скромно — к тайне моей собственной жизни, потому что мы пережили похожие испытания. Надо тебе сказать, тогда я опасался, что авиация союзников будет бомбить аббатство, и то, чего я боялся, действительно случилось. К счастью, все ценности успели вовремя вывезти, но об этом я узнал, только когда добрался до монастыря.

Она больше не слушала.

— Мне жаль… — прошептала она. — Если бы я не отдала тебе это письмо, ты остался бы со мной… Я любила тебя, и не только потому, что хотела, как тебе кажется, уйти от отца…

— Уверяю тебя, я не смог бы любить тебя так, как ты заслуживаешь.

— Ты хочешь сказать, что нашел бы другой предлог меня бросить?

Он не ответил. Она снова принялась рыдать у него на плече.

— Ты представила своего жениха дону Этторе Креспи? — спросил Ларри, пытаясь ее успокоить.

— Да, он пригласил нас съесть мороженое в «Гамбринусе». Мне кажется, он думает так же, как и ты… Он сказал мне, что я буду водить его за нос. Да, чуть не забыла: спасибо за деньги. Я не смогла бы прожить на то, что нам платят в госпитале. Я не трачу все сразу… Скажи, — она посмотрела ему в глаза, — может, мне вернуть тебе часть?

— Почему ты спрашиваешь? Ты считаешь, что я немного… — он подыскивал нужное слово, — немного неопрятен?

— Для англичанина — да. Ты не так хорошо смотришься, как раньше. Может быть, виновата борода. Ты похож на бродягу.

Он усмехнулся.

— Я был ранен, — пояснил он. — Меня выхаживали на какой-то ферме, и две недели я пил только козье молоко и ел поленту.

— Ранен! — воскликнула она. — Я могу тебя…

— Иди-ка лучше к нему, — ответил Ларри. — Ты была с ним груба, так что не стоит больше искушать судьбу, а не то ты перестанешь быть ему нужной.

— Этого только не хватало, — заметила она.

— Кстати, я не сказал тебе, как я его узнал? По платочку, похожему на ткань, из которой сделана палатка Нобиле. Эта ткань лежала в гараже!

— По крайней мере ты помнишь хоть о чем-то, что было в гараже, — прошептала она тихо.

Домитилла на минуту прикрыла глаза, и на лице ее появилось то самое выражение, какое было в тот день, когда он впервые увидел ее в квартире Амброджио. Потом она повернулась и, даже не махнув на прощание рукой, ушла. Он видел, как она торопливо шла по площади и исчезла в толпе, по-прежнему стоявшей на краю лавового потока, поглотившего больше половины деревни.

«Домитилла!» — захотелось ему позвать, но он не смог произнести ни звука.