"Сумасшедшая шахта" - читать интересную книгу автора (Белов Руслан)

4. Я б так жил... – Клептоман Елкин. – Мать Инесса спасает мир. – Ночь на седьмом небе.

Все вместе мы прошли в Контору (так назвал административное здание Шура). Увидев, что шедший впереди Елкин миновал помещение шахтной столовой, я изумился. Заметив это, Инесса сказала:

– В ней слишком много пустынного места. У нас на втором этаже есть кое-что поуютнее.

И скоро мы оказались в... в храме общественного питания. Более уютной столовой мне видеть не приходилось. Собственно, это была не столовая, а небольшая харчевня, чем-то похожая на живописные деревенские харчевни Восточной Европы. Крепкий деревянный стол на десятерых, тяжелые стулья-кресла, обшитые темным деревом стены и даже подвесной потолок с подвешенными к нему керамическими светильниками. На стенах висело несколько картин, очень плохих, но здорово, под старину, закопченных. Одна стена была "морской" На ней висели румпель, литография картины Айвазавского "Девятый вал" и барометр-анероид из кабинета начальника шахты. Вторая стена (с окном выходящим на тайгу) была деревенской. Справа к ней прилегала настоящая, но очень узкая русская печь с полатями, в центре размещались Шишкинские медведи, а слева на гвоздике висела пара лаптей, натуральных и даже чуть стоптанных, в углу стояла лавка с двумя наполненными водой деревянными ведрами. Третья стена была... больничной. В самом ее центре была прибита смирительная рубашка, по бокам которой висели на крючках белоснежные больничные халаты; справа, рядом с лавкой предыдущего натюрморта располагалась застеленная больничная кровать. Истощенная подушка с наволочкой, проштампованной черной краской, тонкое серое байковое одеяло, одетое в расползшийся дырами пододеяльник, под кроватью – белая металлическая утка с длиннющим хоботком... И освещение... Эта стена была освещена, или вернее затенена таким образом, что не бросалась в глаза... Ее бы вроде и не было, она просто присутствовала... А четвертая стена была кухонной. На ней висела или стояла на полках всяческая посуда – деревянная, керамическая и даже из тонкого мейсенского фарфора. Посереди стены открывалась небольшая деревянная дверь. Из нее доносились живописные запахи борща и жареного мяса.

– А вы неплохо устроились! – сказал я, обернувшись к стоявшим сзади жителям шахты.

– А что? – усмехнулся Шура. – Мы для себя живем... А если ты это насчет запахов, то я раз в месяц кабана или изюбря заваливаю. Тридцать Пятый рыбу ловит... А у Инессы – огород, коровы с курицами, кролики есть.

Слушая его, я заметил, что он держит в руке только что снятый пиджак. Накладное плечо пиджака было простреляно. Из дырки торчал клочок серой ваты. "Кто-то палец в пробоину просовывал, – подумал я. И когда вытаскивал, вату зацепил..."

– Что смотришь? – засмеялся Шура, перехватив мой взгляд. – Это твоя, Костик, работа. Четыре дырки ты мне сделал. Инка, ха-ха, теперь позже к тебе придет – штопать их будет.

Мы уселись за стол и перед каждым Инесса поставила глиняную миску с борщом. Когда я закончил с супом и принялся за смачную кость, рядом со мной сел только что вошедший Ваня Елкин. Он него пахло нитрокраской и бензином. Обернувшись к кухне он крикнул :

– Инка, мне без сметаны! Отдельно положи!

И обращаясь уже ко мне:

– Не люблю со сметаной. Весь вид портит, екэлэмэнэ. Борщ – он красивый, он так хорош. Машина нужна?

– Какая машина? – удивился я.

– Ну, не такая уж новая. Но в полном порядке. Жигуленок, "Четверка", кофе с молоком.

– Кофе с молоком? – удивился было я, но вспомнив запах нитрокраски, распространявшейся от Вани, снова взялся за кость.

– Так возьмешь? Недорого отдам.

– Не знаю даже... – протянул я, подняв вопрошающие глаза на сидевшего напротив Шуру.

– А что? Возьми... За грибами-ягодами будешь ездить... – сказал он тепло.

– А сколько просишь? – поинтересовался я у Вани.

– А сколько не жалко!

– Ну ладно, – согласился я и полез во внутренний карман куртки за бумажником. Шура внимательно смотрел на меня.

"Смотри, смотри, – подумал я. – Сейчас я тебе покажу перезомбированного по системе Станиславского".

И, вынув бумажник, я раскрыл его так, как будто бы только что нашел его под столом. Первым делом я вытащил свой паспорт раскрыл его и начал вглядываться в фотографию. Как бы что-то заподозрив, я сразу же поднял голову и недоуменно, перебегая глазами с одного лица на другое, стал смотреть на окружающих. Они молчали. Тогда я встал и подошел к зеркалу, висевшему на кухонной стене над умывальником. Посмотрев на себя с минуту, вернулся к столу с виноватой улыбкой деревенского дурачка, обнаружившего, что он сидит на лукошке с яйцами.

– Давно в зеркало не смотрел, – объяснил я свой поступок и, так и не сумев покраснеть, продолжил с интересом рассматривать содержимое своего бумажника.

– Смотри ты, у меня, оказывается и права водительские есть, – пробормотал я вслух.

– Поддельные... – сказал Елкин и отвернулся, не выдержав моего вопрошающего взгляда.

"Ну, ну, – подумал я. – Он и впрямь на ходу подметки срезает. Вот только когда он успел мой бумажник изучить?"

– Доллары зато настоящие, – сказал я, протягивая ему полтинник. – Хватит?

– Хватит! – ответил Елкин. – Тачку во дворе возьмешь. Я ее перекрасил и перебрал, Теперь как новая, что надо.

И, отказавшись от второго (кабаньих отбивных с кровью), вышел из столовой.

– Мог бы и шишек еловых ему дать, – с укоризной сказал Шура, когда за Ваней закрылась дверь. – Балуешь нашего Ваню.

– Тут ельников в округе нет. Километров на двадцать нет, – ответил я и осекся. И, испуганно взглянув в глаза Шуры, путано продолжил:

– Откуда я это знаю, я не знаю, но мне кажется, что я точно это знаю. Договорился бы на шишки и попух...

– Не бойся, память к тебе вернется почти вся, – мягко улыбнулся Шура. Ты только не притворяйся... Мы тут люди тертые и любой диагноз на лету определяем...

После того, как я уговорил несколько чашек крепкого чая с вареньем из жимолости и домашними ирисками, Шура отвел меня в ванную комнату, а после нее – в хрустальную спальную.

– Ты ее, Инессу, не обижай! – сказал он, уходя. – А то она заволнуется и может глупостей с твоим организмом наделать. А зачем нам с тобой глупости?

И, потушив верхний свет, вышел.

Я постоял немного у двери пытаясь сообразить, что это такое может сотворить с моим организмом Инесса. Решив, наконец, что глупости молодой симпатичной женщины будут наверняка приятными и даже, может быть, очень приятными, я не торопясь разделся, лег под услужливое одеяло и уставился в люстру. Ее подрагивающие хрусталики загадочно сверкали в боковом свете бра. Я потянул к ним руку и чуть качнул их. Они приятно зазвенели. Я тронул их вновь и прикрыл глаза, наслаждаясь сказочной музыкой.

"А я ведь совсем забыл, зачем приехал в этот сумасшедший дом, – подумал я, когда в спальне вновь воцарилась тишина. – Доллары, доллары... Зачем они здесь в этой компании? "Размяк характер, все мне нравиться", как сказал Маяковский... А девушка... Она ничего... Интересно, ведь я никогда не спал со шлюхами... Врешь, спал... И не с одной. Правда, это выяснялось позже... А Инка... Если у нее такой оригинальный бред, то она, наверняка, переспала с тысячью мужиков... И сегодня ночью я стану полноправным членом этой несметной семьи. Переспав с ней, я как бы пересплю со всем человечеством... Нет, не пересплю, а внесу свою лепту в живительную копилку Инессы И если она получит то, чего хочет, то этот сын действительно будет сыном человечества."

Я уже почти спал, когда Инесса легла ко мне. Ее легкое белое тело придвинулось к моему и обдало меня своим жаром.

– Ты поспи немного, отдохни. Тогда лучше получится... – прошептала она мне в ухо.

– Да я в общем-то и не устал... – ответил я, поворачиваясь к ней лицом. – Вы меня по атому растащили, а Смоктуновский их собрал, да так ладно... Как новый я сейчас.

– Ты не обижайся и меня не бойся, я хорошая. И тебе хорошо со мной будет. Только ты полюби меня. Ребенок мой должен в любви родиться...

– Расскажи мне о себе, – попросил я, рассматривая нежное лицо Инессы, ее белую лебединую шейку, обрамленную простой хлопчатобумажной ночной рубашкой.

– Не хочу... – прошептала она и, на секунду закрыв глаза, нырнула в свое прошлое. – Не было у меня ничего хорошего и я все забыла. У меня нет сил на прошедшую жизнь, я должна о другом думать...

– О чем?

– О нем. Знаешь, мне сейчас показалось, что он уже чуть-чуть родился. От тех мужчин, с которыми я была до тебя. Он уже здесь, я нутром чувствую... И так приятно мне. Ты ему поможешь родиться? Поможешь, да?

– Знаешь, чтобы ребенок в любви родился, надо любовью заниматься, а не разговорами... Я хотел сказать, что, может быть, приступим? Меня к этому тянет неодолимо. Ты такая красивая...

– Не говори об этом. Расскажи лучше о себе.

– А что рассказывать? Несколько раз был женат, но каждый раз через год-два чувство возникало чувство – а правильно ли все это, туда ли я иду? И все разваливалось, и все приходилось начинать сначала. Поначалу я думал, что все эти жизненные выверты – это судьба, которая ведет меня куда-то. К чему-то очень существенному, "предназначению своему, на белый свет тебя явившему". Потом всяких книжек начитался и понял, что все это "предназначение" – всего лишь обычная душевная болезнь, связанная с тем, что моя мать, будучи беременной мною, много нервничала...

– Нет... Это не душевная болезнь, я знаю... Это ты шел ко мне. И я к тебе шла. Шла, даже в психбольнице шла, когда меня в смирительной рубашке – часами держали...

– А долго ты в больнице жила?

– Долго. Полжизни. Сначала пациенткой была, а потом медсестрой помогала... Но все это позади. Очень скоро я рожу святого мальчика. Его будут звать Христос. Он вырастет и все на свете исправит. И все, все станут безгрешными ангелами. И в его царстве люди будут любить. И веру свою они будут нести в сердце. А для зла выстроят храмы и будут приходить туда и приносить свое зло... И закапывать его там под светлые иконы...

"Храм зла... – подумал я и криво улыбнулся. – Что-то вроде выгребной ямы. Несчастные приходят и оставляют в ней все свои душевно-мозговые нечистоты, то бишь зло... Свою неотрывную половину..."

– Но я не знаю, как все будет в точности... – как бы прочитав мои мысли продолжила Инесса задумчиво. – Но я знаю, что надо делать, чтобы все люди стали добрыми... Это очень просто...

– Родишь – девой Инессой тебя называть будут...

– Не будут! Я рожу его от всех мужчин. Все мужчины Земли будут его отцом. А я одна – матерью...

"Смотри ты! – подумал я. – Я был прав, оказывается, насчет секса со всем человечеством. Не иначе у нее трубы перевязаны... Это – печально... И сношаться сейчас она будет не со мной конкретно, а, по крайней мере, со всеми ныне здравствующими мужиками. Группенсекс прямо... Тоска... Как мы там все вместе уместимся? А женщина-то ничего... Бархатная конфетка с чертовскими зелеными глазами..."

– Может быть, закончим эти разговоры, а? – сказал я, оборвав свои постыдные мысли и нежно погладив ей плечико. – Это извращение какое-то – лежать в постели с мужиком и говорить о втором пришествии. Поцелуй меня... Ты меня своими глазами давно с ума свела. Если бы не они, давно слинял бы отсюда. Ты такая редкостная красавица – слов не подобрать... Ладошки твои такие мягонькие, пухлые, детские совсем. А грудки! Какая прелесть! Можно я их увижу?

И я, мягко повернув Инессу на спину, не спеша задрал ей рубашку, обнажил высокие, упругие груди и начал их целовать, целовать, вдыхая в себя их сладкий запах. В ответ она пылко обняла меня, затем, обхватив мою голову горячими ладонями, приблизила мое лицо к своему и принялась страстно целовать мои глаза...

Мы занимались любовью всю ночь практически без перерывов. Последний раз подобный подвиг я совершил в юношестве в день прощания с целомудренностью. Утром, когда Инесса готовила меня к очередному чувственному апофеозу, раздался стук в дверь и мы услышали бодрый голос Шуры:

– Завтрак на столе, выходите.

Инесса не обратила на это сообщение ровно никакого внимания. Она лишь улыбнулась и с утроенным энтузиазмом продолжила приятное для нас обоих занятие.

В кают-компанию мы явились минут через сорок пять. Насчет ожидающего на столе завтрака Шура приврал. На обеденном столе стояли только блюдца с вареньем и тарелки с домашними сметаной и маслом. Но лишь только мы с Инессой уселись, на кухне послышалось шипение жарящихся блинов.

– У вас и сметана своя есть? – спросил я совершенно счастливую Инессу.

– Да. У нас две голландские коровы. Сена косим больше восьми тонн на каждую. За ними Тридцать Пятый смотрит. А Смоктуновский доит. Когда я дою или кто-нибудь другой, молока в полтора раза меньше получается. Он им стихи читает, они это любят...

В это время из кухни показался Шура с первой порцией дымящихся блинов. Блины были с дырочками и поджаристые. Я сначала ел их со сметаной, затем с вареньем из жимолости, затем со смесью сметаны и варенья из жимолости...

Когда блины кончились, я сообщил Шуре, что еду с Инессой в однодневное свадебное путешествие в Кавалерово. Инесса удивилась моим словам, но ничего не сказала, а Шура пожал плечами и попросил привезти формалина и кое-каких химикатов из больничной аптеки. Я удивился его просьбе, но Шура сказал, что занимается в свободное время лабораторными опытами по школьному учебнику химии.

В Кавалерово я отвел Инессу к гинекологу и он привел ее фаллопиевы трубы в полный порядок. Зачем я все это предпринял, не знаю. Может быть, просто захотел иметь в старости влиятельного сына?