"Последний ворон" - читать интересную книгу автора (Томас Крэйг)

13 Расспросы прежних друзей

– Зачем так? Его познания в юриспруденции...

– Польше шуму...

– А ты, Джеймс, промолчал, что тебя можно поздравить.

– О, всего лишь небольшой приварок, Кеннет. Чтобы не помереть с голоду.

– Не сомневаюсь, пригодился твой недавний опыт. Не знал, что в Америке, как и у нас, – имею в виду опыт государственной службы.

– Да нет... – Мелстед смущенно заерзал на стуле. Обри был озадачен. В течение всего обеда Джеймс непринужденно отвечал на все его зондирующие вопросы. Теперь же только из-за того, что, сожалея о напрасной трате времени, Обри проявил более живой интерес, Мелстед насторожился и стал юлить. Экспортные лицензии, знание разных стран, сам знаешь... – Проглотив остатки крем-брюле, захрустел карамелью.

Часы на каминной доске показывали девять. Обри сразу подумалось, что в Калифорнии около полудня. – Ну что ж, они получили то, что нужно, Джеймс. Остается надеяться, что ты не продешевил. – Мелстеду было не спрятать подозрительного взгляда. – Можно спросить, какой фирме так повезло? – спросил Обри, склонившись над тарелкой с, пудингом.

– Вряд ли это о чем-нибудь говорит, по Шапиро...

– И ты об этом умолчал, когда мы говорили о "Шапиро электрикс" и участии этой компании в...

– Ну, Кеннет, ты не знаешь, каким занудой ты становишься, когда начинаешь повсюду видеть загадки, низменные мотивы и коварные связи! – Мелстед начал протестующим тоном, но потом, махнув рукой и улыбнувшись, постарался сгладить впечатление. – Словом, ты себя знаешь.

Обри промокая губы салфеткой, всем видом показы вал, что не находит ничего смешного. Потом, тщательно расправив салфетку на коленях, сказал, не поднимая глаз:

– Видишь ли, Джеймс, возможно, это предложено тебе по старой дружбе. У меня же есть основания считать... Он бросил на собеседника наивный взгляд, ...что твой друг Шапиро, как это ни неприятно, имеет отношение к утечке высокой технологии... – Он поднял руку, предупреждая рвущийся из искаженного злой обидой рта Мелстеда протест. – Постой, я знаю, что это было давно и что ты за него ручаешься, но к нему, как представляется, ведет не один след. Не просто в Силиконовую долину, а поточнее.

– Полагаю, что это дружеское предупреждение, Кеннет?

– Нет. Пожалуй, мне не следовало ничего говорить. Просто эта новость была для меня большой неожиданностью.

– Кеннет, ведь твоя племянница тоже работает у Шап... черт, извини Кеннет, честное слово! Но ты понял, что я хотел сказать?

Наконец-то разговор пошел, слава Богу. Совсем неожиданно. Выходит, его приласкали и вознаградили за старание и умение молчать!

Мелстед указал официанту на тележку с сыром. Судорожно схватил бокал с кларетом и, чуть пригубив, взглянув на Обри.

– Понял, – с мрачным видом ответил Обри.

– А твои дела ужасны, – как можно мягче заметил Мелстед.

Обри было возмутился, но усилием воли сдержался, сохранив печальное выражение.

– Рад сообщить, что не так плохи, как боялся поначалу Клайв. Оррелл навел справки и, насколько известно, тамошние полицейские службы стараются нас успокоить. Теперь она проходит как свидетельница, а не как основная подозреваемая. – Он изобразил слабую страдальческую улыбку.

– Слава Богу. Я так пережинал за тебя все это время, Кеннет, – Обри знал, что так оно и было. Он же был Мелстеду другом.

Подъехала тележка с сыром, Мелстед жестом уступил очередь Обри, по тот отказался.

– Спасибо, не хочу.

– О, тогда я взял бы кусочек этого свежего на вид стилтонского... и, это глостерский? Хорошо, и его... Так, бокал портвейна. Ты, Кеннет?

– Нет, спасибо, Джеймс. – Приветствуя Мелстеда, мимо прошел банкир, потом постоянный секретарь, с которым они учились в Оксфорде. Сидевший ярдах в десяти молодой человек помахал Обри, будто подзывая официанта. Новичок из Форин оффис, пару раз доставлявший ему депеши. Мелстед принялся за сыр с крекерами, приговаривая про себя:

– Не могу терпеть воображающих черт-те что заведений, где тебе навязывают сыр до десерта, – провозгласил он, расплывшись в улыбке.

– Согласен. Прежде всего важно чувствовать себя удобно, находиться среди знакомых лиц, а не в безликой массе.

– Ты сегодня несколько не в духе, Кеннет? – В глазах нерешительность.

Сверху смотрел примостившийся на позолоченной раме потускневшего зеркала ангел.

– Я очень беспокоюсь за тебя, Джеймс. Поэтому рад, что мы нашли возможность вместе пообедать.

– За меня? Можно подумать, что ты мой домашний врач!

– Твои связи с этим типом, Шапиро, и в конечном счете с Маланом... – Он поднял ладонь, предупреждая возражения. – Видишь ли, Джеймс... мне не следовало бы говорить тебе это, совсем не следовало, во всяком случае не теперь... – Да, не следовало. Он представил себе, как бы был поражен и раздосадован Годвин, если бы услышал его сейчас. Обри заранее предупреждал Малана и Шапиро, возможно, сводя на нет все расследование. Давал Прябину и Малану время и возможность разобраться в обстановке. Но Кэтрин для него должна отодвинуть на задний план все остальное. Приложив к губам салфетку, продолжал: – Нет, не следовало ничего говорить. Видишь ли, их связывает очень многое, и, кроме того, очень многое связывает Малана с такими людьми, как, например, советский резидент. Постой, Джеймс, дай мне закончить, пожалуйста. – Он прокашлялся. – Дело больше не ограничивается утечками из Силиконовой долины или таких компаний, как "Рид". Петля затягивается, картина обретает очертания. Я вполне определенно чувствую, что Шапиро с Маланом по уши завязли в этом деле.

Мелстед побледнел, напряженно глядя на Обри.

– Кеннет, это ужасно! – только и мог произнести он. – Если в этом есть хотя бы доля правды, тогда это ужасно!

– Именно. – Еще в машине, но пути в клуб, он понял, что нет другого способа, кроме как потрясение, которое бы могло выбить Мелстеда из равновесия. Нужно было говорить об утечке, краже высокой технологии, намекать на преступление, даже измену родине только тогда можно было подойти к...

– Уверен, ты что-то предпринимал в связи с аннулированным проектом дистанционно управляемых лета тельных аппаратов, который разрабатывала фирма Рида. Я в этом убежден, Джеймс.

– Но Малан спас «Рид электроникс»! – выкручивался Мелстед.

– Возможно, это входило в его планы. Он – один из основных держателей акций компании Шапиро и многих других, работающих по секретным контрактам.

– Как хочешь, Кеннет, но в моей голове это не укладывается. – Сыр оставался без внимания. – Я, право, думаю, что ты идешь по ложному следу.

– Моя бригада так не думает, Джеймс. Я тоже. Мы считаем, что Малан – очень опасный парень, и очень давно. Его связи с Москвой по линии золота и алмазов ни для кого не секрет, а ДПЛА, видно, его еще одна побочная махинация, – горячо зашептал Обри, заговорщически подавшись вперед. Дотронулся до руки Мелстеда. Тот нервно ее отдернул. – Джеймс, пусть даже это запрещено, но я обязан был хотя бы частично сказать об этом такому старому близкому другу, как ты. Мы думаем, что Малан переправил эти аппараты в Америку, к Шапиро в Сан-Хосе, а оттуда они просто исчезли! Джеймс, в этих аппаратах и пультах управления были детали, технологии, всякая всячина, отдельные системы, которые не имели никакого отношения к компании Шапиро! Почему их отправили туда? Лескомб мне говорил, что...

– Разве Лескомб не погиб?

– Джеймс, похоже, ты собираешься все отрицать.

– Разумеется, нет!

– Джеймс, может быть, мне следует сказать тебе, что я намерен преуспеть в этом деле. Джеффри и премьер-министр считают мою должность чем-то вроде санитарной службы при авгиевых конюшнях, но я намерен доказать, что способен не только на неудачи, но и на успех. Я собираюсь принести кабинету на блюде головы Малана и Шапиро! – закончил он, бросая свирепые взгляды. Симулировать гнев не было нужды.

Мелстед до того струсил, что побледнели щеки.

– Ясно, – пробормотал он после долгого молчания, гоняя ножом по тарелке порушенные остатки сыра. При этих скребущих звуках у Обри заныли оставшиеся зубы. С бешено бьющимся сердцем он хищно следил за Мелстедом. – Какими уликами ты располагаешь, Кеннет? Хочу сказать, теперь, когда Лескомба... м-м, нет в живых!

– Кое-что имеется. Согласен, не столько, сколько хотелось бы. Но кое-что есть. Картина начинает вырисовываться, и довольно неприглядная картина; боюсь, причастные к ней лица хорошо известны нам обоим. Что еще можно раскопать и как скоро – пока не знаю. Но уверен, что докопаемся.

– Ясно.

– Джеймс, на твоем месте я бы отказался от должности консультанта у Шапиро. И, возможно, стал бы помаленьку освобождаться от компрометирующих директорских постов, если такие у тебя имеются.

– Я? Ты совсем не...

– Ну, разумеется. Но в чем я убежден, так это в том, что если ты напряжешь свою память, то вспомнишь много полезного для меня... для нас. Ты встречался с Маланом за ленчем в тот самый день, когда проект выбросили на свалку, так что ты, возможно...

– Нет!

– Возможно, нечаянно обмолвился, что могло его насторожить или ускорить развитие событий. ДПЛА выскользнули из страны сразу же после этого. Так ты обсуждал с Маланом этот проект?

– Я, э-э... конечно, нет! Не помню... – Он густо покраснел. Нетерпеливо махнул рукой, подзывая официанта. – Кофе, Кеннет?

– Пожалуй, да. И не помешало бы немножко арманьяка. Может быть, и тебе? Я сегодня разговорился. Возможно, мне удастся убедить тебя последовать моему примеру. – Он простодушно улыбался, похлопывая по лежавшей на усыпанной крошками скатерти руке Мелстеда. – Джеймс, я помогу при малейшей нужде, ты это знаешь. А ты в свою очередь мог бы помочь мне, уверен в этом. – Затем надавил: – Пентагон отказался от своих обязательств по проекту ДПЛА, даже не проведя испытаний. И те ДПЛА никто не собирался демонстрировать Пентагону. Это был лишь предлог, чтобы переправить их, и к тому же в целости и сохранности, через Атлантику, как только министерство обороны вышло из игры. Ты должен мне в этом помочь, Джеймс.

Нет, сначала он не знал. По крайней мере в этом можно быть уверенным, что даже приносило какое-то утешение и, возможно, оправдывало то, как он держал себя со старым другом. Да, возможно, понимание того, что имела место всего лишь тайная сделка, а не какой-то неопровержимо преступный заговор, лучше поможет расколоть Джеймса.

Где-то, в какой-то момент, Джеймс догадался. А теперь он знал, как убили Ирину.

Плотина была чужеродной, ее очертания не вписывались в созданную им мысленно картину. Чем больше он шарил биноклем, тем реже возникало виденное прежде и тем увереннее различались детали окрестностей. Низкие лесистые холмы, спускающиеся к заливам искусственного похожего на трехпалую кисть озера; голые острые гребни более высоких откосов; и вдали на севере окутанная белым гора Шаста. Ни одна особенность в точности не совпадала с той картиной. Местность была менее суровой на вид, во множестве двигались люди. И, конечно, никаких трупов, ни лежащей головой в воде Ирины, ни солдата с перерезанным горлом. Тем не менее он понимал, почему они выбрали это место – озеро Шаста: чтобы доказать русским, что ДПЛА решит их вожделенные замыслы. Их устраивало некоторое сходство с крутыми склонами, долинами и открытыми водными пространствами в двадцати тысячах футах ниже воздушного коридора между Советским Союзом и Афганистаном. Именно здесь они впервые определенно осознали, что Ирина будет убита.

Хайд различал изгибы трех заливов озера и залитую солнцем Лошадиную гору на северо-востоке. Устье реки Макклауд было плохо видно за островами, утесами и серым пространством воды, над ушедшим под воду городком Кеннетт. Усеянное точками причалов, изрезанное полосками переливающихся в утреннем свете следов движущихся лодок, озеро, каким он его видел, встречало грубоватым радушием, ощущением присутствия человека и атмосферой прирученной девственной природы. Он посмотрел на карту, потом снова туда, где за пересекавшим озеро мостом межштатной автострады № 5 водная гладь скрывалась за высокими, темными утесами. Там, в устье Макклауд, вероятно, более пустынно.

Он отхлебнул из фляжки, наполненной коньяком. Только для того, чтобы согреться! Потом убрал фляжку.

Вчерашний день он провел в ожидании доставки от Мэллори снайперской винтовки. Тем временем взял напрокат в Окленде японскую машину с четырьмя ведущими колесами. Купил боеприпасы к "браунингу", сухой костюм для подводного плавания, камеру, продукты, радиотелефон и другие нужные вещи.

Когда он проезжал оставшийся в двенадцати милях позади Реддинг, город только просыпался, бледнели неоновые вывески, первые машины дымили выхлопными газами. Неохотно вступая в новый день, медленно двигались первые пешеходы. На хвосте никого – никто за ним не следил.

Обернулся на шум осторожно въезжавшей на площадку машины с дачей-прицепом. Даже после того как пожилая пара, выбравшись из автомобиля, изумленно замерла перед открывшимся их взгляду виду, он продолжал внимательно рассматривать их, пока написанное у них на лицах выражение немого удивления и восторга окончательно не успокоило его. Он даже кивнул в ответ на их приветствие, потом снова вернулся к озеру, холмам и утесам, серой воде и далекой, покрытой снегом горе. На автостраде № 5 движение уже было оживленным; но его мысли летели дальше, к месту, помеченному на карте Фраскати крестиком, но не обозначенному буквами. Удостоверившись, что карта в кармане, он вернулся в свою машину с четырьмя ведущими, оставив пожилую пару восхищаться панорамой.

Он звонил Роз. Это все, что он мог. Сообщил ей, что у него все в порядке, "все в порядке, Роз, черт возьми!" Теперь она будет знать, где он. Это было для нее очень важно, все равно что знать, где находится крематорий или церковь, в которой состоится панихида. Он влился в движение на автостраде; тросы, стойки и поручни моста резали залитое солнцем пространство на аккуратные дольки света и тени. Внизу оказалась небольшая гавань – плавучие домики, прогулочные катера, рыбацкие лодки, поставленные на зиму на прикол. Холмы спустились к самой дороге. Потом мрак длинного извилистого туннеля, завораживающее впечатление от стробоскопического аффекта, создаваемого светильниками под потолком.

Он свернул налево, на извивающуюся между голых выщербленных скал более узкую дорогу, усыпанную по бокам щебенкой. Крутой подъем, спуск, и он съехал с дороги, словно внизу его ждала засада. Видневшийся с правой стороны далеко под ним охотничий дом представлял опасность. Вокруг машины поднялась и осела белая каменная пыль. Под сапогами захрустели обломки скал.

Хайд, не торопясь, провел биноклем по окрестностям. Охотничьи домики и хижины без дыма над крышами, шеренга покинутых прицепных дач, одинокая фигура мужчины, лениво бредущего среди разбросанных в заливе Лейквью суденышек. Справа режет воду первый паром к пещерам Шаста. Слева из трубы высокого просторного деревянного дома вьется дымок; в туристских брошюрах такие дома называют люксами. Узкий короткий причал, покоящееся в воде основание дома, галечная полоска берега, пришвартованный прогулочный катер. Хайд достал из куртки карту и, прислонившись к большому шероховатому обломку скалы, стал искать пометку Фраскати. Здесь? Бинокль, карта, снова бинокль – здесь! Глухо, учащенно заколотилось сердце. Дом находился примерно в миле по ту сторону озера. Позади него возвышалась лишенная снега Лошадиная гора, угрюмо темнеющая стволами обнаженных деревьев. Он представил – может быть, увидел? – полосу поваленных деревьев, оставленную падавшим вдоль склона авиалайнером. Еще дальше к северу вода отливала зловещим серым цветом, несмотря на создаваемое рябью и блеском стекол бинокля ощущение, что солнышко согревает ее поверхность. Карта, бинокль, карта, бинокль – вот тут, где крестик и пометка ПУ. Фургон с пультом управления ДПЛА. Выброшенный за ненадобностью. Огромный фургон с пусковым устройством на крыше и системой управления ракетой внутри.

Он провел биноклем вдоль противоположного берега. Усиливалось ощущение уже виденного – глядевшее на него мертвое так хорошо знакомое лицо Ирины – вызывало нервный зуд и судороги в руках. Попасть в дом и на окружающий его участок можно было только по воде. Местность не позволяла фургону подъехать к месту запуска. Его, должно быть, доставил вертолет, такой же, какой вывез ДПЛА Харрела из ущелья. Вероятно, он же бросил фургон в озеро, когда тот стал не нужен.

Хайд вздохнул. Весь замысел было так легко проследить, так легко собрать в одно целое. Фраскати для этого потребовались месяцы поисков и находок. Хайд выделил на восстановление улик две ночи, сегодняшнюю и завтрашнюю. Сегодня ночью он должен на тысяче квадратных ярдов свинцовой зловещей воды отыскать фургон с пультом управления, сфотографировать его и выбраться с уликами в руках. Остаться в живых весь следующий день, прежде чем...

...Там... спускается по траве к береговой гальке. На бледную кожу падает солнце. Позади нее Харрел. Даже когда опустил бинокль, и фигурки стали далекими, их можно было безошибочно узнать. Женщина, племянница Обри, и Харрел. Вышли поиграть... вернее, показаться. Она, пригнувшись, спускалась к причалу, Харрел следовал за ней. Впечатление такое, словно американец ведет ее на поводке. Хайд поправил резкость, но было слишком далеко, чтобы разглядеть выражение их лиц. Во вторую ночь он должен будет отправиться за ней. Это неизбежно. Обри мудохается с такими, как Мелстед, ковыряет землю, надеясь найти там нефть. Что бы там ни было известно Мелстеду, Обри на него не надавить... "Мою племянницу похитило ЦРУ, сэр Джеймс... нет ли у тебя чего такого, что позволило бы шантажировать того малого, Харрела, чтобы тот ее отпустил? Ну, пожалуйста..."

Словом, жизнь женщины оставалась в его руках...

Все это колеса. Совсем не ее жизнь и уж, конечно, не Обри. Харрел – вот кто ему нужен.

Минут десять Хайд любовался крошечной фигуркой Харрела, радуясь, что тот не подозревает о его присутствии. У Харрела тоже был бинокль, но Хайд старался, чтобы в стеклах его собственного не было бликов от солнца. Спустя тридцать минут, в течение которых женщина, скрестив на груди руки, ходила взад и вперед по причалу, отшвыривая ногами камешки, они вернулись в дом, быстро исчезнув из виду за елями еще до того, как дошли, как он предполагал, до крыльца двухэтажного здания. Должно быть, его арендовали; нужно поинтересоваться на одной из лодочных стоянок. Он на корточках двинулся назад. Добравшись до машины, забрался в нее. Разглядел луч солнца, блеснувший на стволе оружия или просто на осколке стекла, и еще одну человеческую фигуру неподалеку от дома. Значит, они, сколько бы их там ни было, рассредоточились, высматривая его, ожидая его появления.

Развернув машину, рывком выбрался на шоссе. В зеркале заднего обзора поочередно исчезли дом, вода, потом Лошадиная гора. Он свернул на грунтовую дорогу, почти тропу, ведущую на север, к тому месту, которое помечено на карте крестиком и инициалами ПК. Сегодня нужно держаться подальше от них, а ночью...

...Фраскати, черт побери, надеюсь, что у тебя был только один экземпляр этой проклятой карты.

Он проснулся с ощущением, что спал крепко и что ему снилось детство. Взглянув на часы и на темноту за тонкими занавесками, понял, что уже часов семь вечера. В соседней комнате слышались звуки радио и еще не усталые шаги людей. Сладко зевнув, повернулся на спину. До того лежал, уютно свернувшись калачиком. Ему снились школьные каникулы, полные народа пляжи, предназначенные для партийных чиновников, цветущие луга и мелькающая в ручье рыба, даже собственная тень, когда он в охотничьем азарте наклонился над водой. Улыбнулся, потом горько сглотнул, подумав, что даже подсознательно пытается бежать от угрызений совести, вызванных, как он считал, предательством идеалов.

"Дети никогда не одолеют взрослых", – предупреждал он Ирину... Уже тогда не смотрел ли он с подозрением на Никитина, как бы предвидя будущее? Они были больше обычного пьяны от успеха и спиртного. "На этот раз одолеют", – весело ответила она, потешаясь над его серьезным видом. Он покачивался в глубоком кресле. Но она погибла, и она ошиблась. Никитин пришел к выводу, что его главное дело – удержать от распада империю, союз республик, контролируемый из Москвы партией. Диденко знал, что это искреннее убеждение, давно укоренившееся в сознании и лишь укрепившееся благодаря развитию событий. Они трое, особенно он и Ирина, словно дети, которым некуда девать энергию, не останавливаясь ни на минуту, носились по Кремлю и по стране, меняя все по пути. Но теперь взрослые вновь утвердили свой авторитет, нашлепали по попке и отправили спать...

...После гибели Ирины перед носом захлопнулась дверь. По впалой щеке покатилась слеза бессилия и острого разочарования. В этот миг он чуть ли не физически ощущал присутствие Ирины в этой нетопленой комнате и был почти готов признаться, что любил ее, был больше чем другом. Почти боготворил ее. Но его нынешнее враждебное отношение к Никитину никак не было связано с Ириной, но зато имело самую тесную связь с начатым ими делом, которое после ее смерти пошло насмарку.

Он встал с кровати, освобожденной для него одним из детей сестры. Беспокойно заметался по комнате: казалось, что, пока он спал, к нему подсознательно, помимо воли, вернулось стремление к решительным действиям. Половицы тихо поскрипывали под его тщедушным телом. Он приоткрыл простенькую занавеску. Посреди замерзшего окошка оставался глазок – наверное, остался с тех пор, как он дул на него раньше, когда смотрел на простирающиеся за домом заснеженные поля. На глубокий, с протоптанной дорожкой снег из окон горницы падал яркий желтый свет. В спальне ледяной холод. Он энергично растер руки. Во сне на него нахлынула волна воспоминаний детства. И постоянно присутствовал взрослый, предупреждавший пионеров держаться подальше от пьяных веселых мужиков или запрещавший заходить на отгороженный пляж, где могли загорать только очень важные партийные чиновники. Их всегда учили не сходить с протоптанных дорог и тропинок.

Провел рукой по лбу и посмотрел на руку, словно ожидая обнаружить грязь. Глаза снова повлажнели. Глупо. Все было строго расписано: не ходи туда, не делай этого, это разрешено, а это нет. Никитин с Ириной, должно быть, слышали в детстве у себя на Украине те же предупреждающие голоса, но дело в том, что она их не слушала, а он слушал. Когда Ирина позвала его в Москву занять пост руководителя городской парторганизации, он слышал те же самые старые нашептывания, по смех Ирины был громче, и в конце концов взрослые уснули и их игра началась по-настоящему!

Недавнее прошлое не хотело отпускать. Они вычистили Политбюро, проверили настоящие выборы в Центральный Комитет, они сделали так много за такое короткое время – в этот пьянящий миг казалось, что они бесповоротно изменили все на свете!

Очнувшись от грез, увидел, что, словно перед выступлением, мечется по комнате. Открыв дверь спальни, прошел по застланному старыми половиками коридорчику в горницу. Сестра Соня удивленно подняла глаза, видно, увидев на его лице необычное выражение. Ее муж, Василий, директор сельской школы, оторвавшись от еды и газеты, тоже посмотрел как-то недоверчиво, словно от Диденко исходила угроза.

– Гляжу, твой приятель генеральный секретарь получил приглашение от президента посетить Америку. И в Лондон приглашают. Недурно, а? – насмешливо заметил он.

Сестра кормила грудью младенца, а ее маленькая дочка, Наташа, играла у огня с тряпичной куклой. Она, подражая матери, должно быть, тоже кормила ее грудью. Диденко был неуверен: он никогда не понимал детей и не разбирался в их играх.

– Что... ах, да. Да, что-то слыхал.

– В новостях показывали зверства мусульман, проговорил Василий с набитым ртом. – Где-то на востоке. Пора бы что-нибудь с этим делать.

– О, да... а что?

– Петр, – тихо обратилась к нему сестра.

Диденко посмотрел на не поднимавшего головы от тарелки, продолжавшего жевать Василия. Черт побери!..

– Я тоже смотрела новости. Там показывали... – она поглядела на младенца, потом на дочку, – ...изуродованные трупы.

– Что там происходит? – допытывался Диденко.

– Дополнительные войска. Аресты.

– Знакомая реакция! – презрительно бросил он.

– А что делать? Там же убивают людей! – проворчал Василий. – Теперь, когда прислали еще две гвардейские дивизии с тапками и всем, что нужно, чучмеки свое получат. С такими вещами мириться нельзя.

– Господи, Василий... – начал было он, и тут же смолк, словно альпинист, берегущий силы перед последним тяжелым подъемом. Из того, что узнал, он понял, что должен ехать.

Это действительно был их кошмар – Таджикистан, Узбекистан и Казахстан вспыхивали один за одним вдоль всей южной границы, словно факелы, поджигаемые афганцами, иранцами и их собственной "гласностью". Можно было убеждать Эстонию и Латвию, даже проклятых грузин, но только не мусульман. Поэтому союз должен сохраняться ценой крови, а власть партии оставаться непоколебимой. Никитин считал целью своей жизни сохранение партии, но он был лишь одной частью мозга, который составляли они втроем. Теперь он был тем, что осталось после лоботомии!

– Извини, Василий, – пробормотал он, – возможно, ты и прав. Нельзя позволить, чтобы дело зашло дальше, – и, помедлив, добавил: – Соня, я вечером уеду. Я... должен кое-где побывать. – А у огня было так тепло, и комната согревала, словно одеяло.

– Куда ты собрался? Это что, обязательно?

– Спасибо тебе, Соня... и Василию. Вот побыл у вас, и мне стало лучше. Но у меня еще остались дела. Если он готовится к поездке в Америку, то тогда он у себя на даче... – Где они вместе намечали столько перемен! – ...отдыхает перед историческим визитом. Во всяком случае, будет там. – Петр потер лоб. – Я забыл кое-что ему сказать...

Василий, ухмыльнувшись, уткнулся в газету, Соня согласно кивнула головой.

На лице Диденко оставалась бессмысленная бодрая улыбка. В сердце и под лопаткой похолодело. Никаких дел больше не оставалось. К этому сводился смысл всех воспоминаний детства и иллюзорного ощущения присутствия Ирины в маленькой холодной спальне. Его, как Никитина, уже не переделать. Прежде чем уйти на покой, в безвестность, на пенсию, он должен еще раз попытаться переубедить Никитина! Оставался только он – другой Ирины уже не будет.

– Ведь около десяти есть автобус? – спросил он Соню, застегивавшую кофточку, давая отрыгнуть младенцу.

– Кто такой Блэнтайр... И откуда у него этот акцент? – резко спросил Обри, щелкая пальцами, заметив, что Чемберс при этом раздраженно передернул плечами.

– Гм... Патрик его знает, – ответил Годвин. – Состоял в отрядах французских парашютистов в Алжире, был наемником в Родезии, потом в Намибии...

– Полагаю, что там все еще предпочитают называть ее Юго-Западной Африкой, Тони.

– Родом из Родезии. Пару лет назад наши люди потеряли его след. Теперь объявился вместе с Маланом. Интересно.

– Значит, Джеймс отчаянно рвется поговорить с Маланом по телефону. Наложил в штаны, – злорадствовал Обри.

В Лондоне смеркалось. На крашеной стене, мерцая, словно угли в камине, угасало желтое пятно. Вдали за Оксфорд-стрит виднелась желтовато-розовая полоска заката, а первые звезды были отделены от заката чистой аквамариновой полосой неба.

– Блэнтайр работает на Малана и знает Патрика, – воскликнул вдруг Годвин. – Если он консультирует Харрела, то...

– Пока что Малан не будет давать советов Харрелу, – возразил Обри, снова повернувшись к окну. – Он напрямую не связан с эти делом... возможно, только отчасти, поскольку оно затрагивает Джеймса. – Склонив голову набок, стал слушать записи телефонных разговоров Мелстеда.

Грубовато-добродушный голос Оррелла... Оррелл по подсказке Мелстеда уже звонил Обри. "Слушай, старина, не тронь... Не придирайся к Джеймсу по пустякам, Кеннет". Потом Джеймс позвонил Лонгмиду, секретарю кабинета, а Лонгмид позвонил ему. "Кеннет, ты что там задумал?" И уже погромче, с присущим ему раздражением: "По-твоему, Джеймс может быть впутан в?.. Чепуха!"

Мелстед паниковал. Он почуял запах паленого. Даже позвонил Шапиро, но какое-то чутье удержало его от того, чтобы обо всем рассказать, только выразил беспокойство из-за отсутствия Малана. Звонок за звонком, чтобы клянчить, умолять, поносить. Теперь квартира Блэнтайра – в ответ на повышенные тона, почти истерические требования Мелстеда, категорические, твердые отказы, советы сохранять спокойствие и не волноваться.

– Еще что-нибудь интересное? – спросил Обри.

– Сейчас прокручу, – ответил Чемберс. Щелчок переключателя, жужжание пленки, снова щелчок. – Он звонил Хьюзу.

– Причем здесь Хьюз? Какое он может иметь значение? Он же с этим делом совершенно не связан!

– Хорошо, хорошо... сэр. Я только прошу... вот, послушайте.

В трубке слегка прерывистое дыхание Джеймса, но с библиотекарем он говорит спокойнее, скорее повелительным тоном.

– Нет, просто уберите все оттуда. Понятно, Джон? Никому туда не ходить, даже тебе. Я... Неважно почему, просто для спокойствия. Кто-нибудь с тобой говорил?

– Зачем? – сердитый молодой голос.

– Просто... спросил. Хорошо, Джон. Только не забудь передать всем, чтобы держались подальше от квартиры. – Щелчок в трубке.

– Единственный звонок? – спросил Обри. Чемберс кивнул. – Кто, по его предположениям, должен был позвонить ему, кто должен держаться подальше. Чемберс, какую роль здесь играет Хьюз?

Черты лица Годвина потяжелели, будто палились свинцом. Да и Чемберс держался как-то неуверенно, без обычного цинизма.

– Конечно, это к Мелстеду не относится... – выпалил он.

– Что не относится?

– Как Хьюз проводит вечера.

В комнате жужжание аппаратуры. Экраны, магнитофоны, принтеры. Не обещающее хорошего выражение лица Чемберса напомнило Обри лицо Роз, за час до тоге слушавшей, что он ей говорил. Он понимал, что держался с ней неуверенно, но жизнь Патрика, чувство вины перед ним обязывали его объяснять, давать заверения. Так или иначе, когда у нее в квартире обнаружили «жучок», он счел себя обязанным, практически вынужденным рассказать ей все как есть. Чемберс сидел с необычном для него траурным выражением лица, словом, был не в своей тарелке. Годвин чересчур старательно разглядывал лежащий на коленях ворох бумажной ленты. Они до смешного походили на двух нашаливших школьников, от которых уговорами и угрозами добываются признания.

– А как, позвольте узнать, Хьюз проводит вечера? – Обри повернулся к окну, но аквамариновая полоса потемнела, а желтовато-розовый закат догорел. Он слышал, как Чемберс, открыв папку, перебирает глянцевые увеличенные фотографии, как Годвин что-то бормочет, а может быть, просто прокашлялся. Чемберс подошел к нему с веером фотографий: ночные снимки – ореолы уличных фонарей, тени движущихся человеческих фигур и машин, некоторые на инфракрасной пленке, словно призраки. С верхнего снимка, снятый крупным планом, на него смотрел Хьюз.

– Это только часть, – тихо проговорил Чемберс. Но в голосе теперь звучал гнев. – Они все помечены. – Он поспешно отошел в сторону. Наружка сидела на хвосте у Хьюза весь вчерашний вечер, всю ночь и весь сегодняшний день... Да, здесь было несколько дневных снимков, грязная улица, забитые досками окна пустующего дома позади Хьюза, видимо, направляющегося на работу... Вот он приходит в библиотеку, принимается за сандвичи, завернутые в исписанный лист бумаги, голый парк, он на скамейке, позади расплывчатое изображение мамаши с детской коляской. Но большинство снимков сделано прошлой ночью. Помечены время и место – Обри узнал Юстон, потом собор Сан-Панкрас в викторианском стиле, Кингз-кросс. Словно фотографии, сделанные туристом, фиксировавшие все, что он увидел, прогуливаясь по Лондону: вокзал, такси, Пикадилли-серкус, Лестер-сквер. Театральная афиша, неоновая реклама кино, грязный проулок неизвестно где. Обри взглянул на небрежную надпись на обратной стороне. Набережная, за светом фонарей чернеет вода, темные или светлые фигуры перед фонарями или позади них. На многих снимках узнаваемое лицо Хьюза, ставшая привычной фигура.

– Что они должны мне сказать? – спросил он, нарушая гнетущую тишину комнаты. Ни Чемберс, ни Годвин не ответили. Шаркали ноги, под одним из них скрипнул стул.

Хьюз на Юстонском вокзале, на станции метро, где-то в закутке, где люди, свернувшись калачиком, лежали в картонных ящиках либо завернувшись в газеты или пластиковые мусорные мешки: Хьюз на Лестер-сквер, на набережной, еще в одном проулке; Хьюз, освещенный автомобильными фарами... И другие лица – тех, с кем он говорил Те, кем он больше всего интересовался, были так юны. Мальчики.

– Что означают эти снимки? – снова спросил он, чувствуя в голосе протестующие нотки, пытаясь отстраниться от постепенно доходящего до сознания гадкого подозрения.

– Сэр, мы не можем сказать абсолютно точно, но... – начал Годвин.

– Служба уверена, – твердо заявил Чемберс, которому надоело увиливать. Для него вопрос был ясен.

– Это же мальчики, – возразил Обри.

– Двоим по десять, другому одиннадцать, – перечислил Чемберс. – Считается, что находятся на чьем-то попечении, черт побери, а на деле брошены на улице для таких, как Хьюз!

– Вы хотите сказать, что он подбивает этих детей и?..

– Скорее, вовлекает их в свой клуб.

– Значит, Хьюз...

– Педофил, любитель мальчиков. Ни разу не попался, но...

– И вы пришли к очевидному выводу! – разбушевался Обри, держа в трясущейся руке фотографии. – Что, безо всякого сомнения, Джеймс Мелстед – тоже один из этих... Этих отвратительных типов!

Чемберс с каменным лицом смотрел мимо Обри. Годвин внимательно рассматривал пол. Сэр Кеннет отвернулся, направившись к окну. Его тошнило от отвращения. При взгляде на словно прилипшие к пальцам снимки в голове проносились чудовищные картины. Монотонный голос Чемберса выводил из себя, словно жужжащее над ухом насекомое.

– Им предлагали деньги, он записывал их фамилии, договаривался о встречах... объясняя, о чем речь, обещал что о них будут заботиться лучше, чем сейчас, когда они спят на улице. Что у них будут друзья. Несколько странно, что Хьюз не проходит ни по каким делам. Это посредник, сутенер, работающий на группу лиц...

Обри слабо махнул рукой, и под ворчание Годвина Чемберс замолк. Скандал, которого так боялся Дэвид Рид в тот день, когда Обри встречался с ним в министерстве. «Я не хочу скандала вокруг этих проклятых ДПЛА, Кеннет. Разумеется, я готов помочь всем, чем могу... не могу поверить, что Джеймс и Паулус каким-либо образом в этом замешаны».

А теперь это!.. Если Малан что-нибудь об этом знал – а он должен был знать! – то Джеймс стал легкой жертвой шантажа. Боже милостивый, это так ужасно! Гнусно, мерзко... непростительно... и так реально. Обри был нужен рычаг, ключ, чтобы открыть Мелстеда, как дверь... а не сточная канава, в которой его утопить.

– Нет... нет, Чемберс, здесь нет ничего такого, что бы указывало на малейшую причастность Джеймса к делишкам Хьюза... – Чемберс, не скрывая своего презрения, скривил рот с выражением прежнего цинизма. – Вы, черт бы вас побрал, не можете предъявить мне никаких свидетельств!

– Это он предупреждал Хьюза держаться от него подальше! – заорал Чемберс и, повалив стул, поднялся на ноги. – Какие еще паршивые доказательства вам нужны? Ваш приятель Мелстед любит мальчиков! Этот подонок Хьюз ему их поставляет!

– Я отказываюсь признавать...

– Это как раз то, что вы искали, способ его расколоть! Ваша паршивая племянница не может выбраться из дерьма... сэр.

– Тони, а ты... ты веришь чему-нибудь из этого?

– Не могу... усомниться, сэр.

– Я тоже, – тяжело вздохнул Обри, снова отворачиваясь к окну. Очень хотелось прижаться лбом и щеками к холодному стеклу. Признать такое было невыносимо ужасно. Продажность, алчность, сексуальные извращения – да, все одно к одному. Средства для использования людей, шантажа, принуждения к сотрудничеству. Он думал, что знает все о том, чем покупают людей. Оказывается, нет. Джеймс и дети! Обри бросило в жар, щеки горели от стыда.

– Вам придется предъявить это ему, сэр, – пробормотал Годвин.

– Я... – Ему хотелось дико закричать, но он лишь тихо произнес: – Знаю, Тони. Понимаю. – Чемберс удовлетворенно фыркнул.

Напряженность в комнате вдруг исчезла, словно отключили мощный генератор. Но внутри не было ни покоя, ни облегчения. Как можно вообще даже намекнуть на это?

Джеймс был... незнакомым ему человеком. Совсем чужим. Презренным, гнусным. Продажным сверх всякой меры. Кипя от ярости, он мотался по комнате, словно хотел убежать от дошедшего до него страшного известия. Не стоило ему всем этим заниматься. В его мире люди погибали, предавали, были бессердечны, грубы, алчны, глупы – но так или иначе это было слишком ужасно. И совсем рядом. Словно листая в газете страницы с зарубежными новостями, он видел сообщения из далеких стран о жестоком обращении с детьми, насилиях, пытках; и лишь об одиночных случаях жестокости и полном к ним равнодушии на другой странице – странице, касающейся внутренней жизни Англии. Обычно, когда он мысленно возвращался в собственный более привычный мир, ему удавалось видеть все в истинном свете – но это!

Он вздрогнул. Если у Джеймса есть секреты, то, зная о его связи с этим чудовищем Хьюзом, можно воспользоваться случаем, чтобы спасти Кэтрин. Ничего проще и ничего труднее.

– Обстановка изменилась. Кое-что выплыло наружу.

– Блэнтайр, я уже спал. Мне нужно рано лететь в Москву...

– Извини. Тебе следует знать. Часа два назад они нашли "жучок" в квартире той бабы.

– Каким образом?

– Ее навестил Обри. В качестве обычной предосторожности осмотрели дом. Нашли "жучок" и провели полную проверку. Источник пропал.

– Вообще-то это не мое...

– Нет, твое дело! Я говорил тебе, приятель, ты недооцениваешь этих ребят, Хайда и старика. Веришь таким, как Мелстед, который болтает, что у Обри нет веса. Обри был у нее больше часа – по-твоему, они только чаи распивали?

– Ты знаешь женщину... говоришь, что знаешь Хайда и Обри. Какой смысл Обри говорить ей что-нибудь?

– Потому что нужно. Единственный способ вовлечь ее в игру. Хайд ей все рассказывает... всегда так было. Значит, по-твоему, он берет на себя труд звонить ей?

– Что там у тебя еще?

– Обри сел на хвост Хьюзу... я почти уверен. А от Хьюза ниточка ведет прямо к Мелстеду. Сегодня Мелстед звонил мне полдюжины раз. Он близок к панике, а Обри за него еще не брался! Черт побери, Паулус, неужели не видишь, что это может ударить по тебе? Ты еще на проводе?

– Думаю над тем, что ты сказал, Робин, – думаю!

– Думай. Только недолго.

– Робин, мне не нравится это вмешательство – оно заходит слишком далеко.

– Обри непрочь запачкать руки.

– А я не хочу, чтобы мои руки вообще кто-нибудь видел. Почему Мелстед не прекратил все это?

– Потому что Обри прячется за поручение премьер-министра. Считается, что он занят только утечкой высокой технологии. А ты устроил убийство Лескомба, Паулус. Запачкал руки.

– Это делалось руками русских. Потому я и не пользовался твоими услугами! Это ни на кого не вывело. Харрел, черт возьми, захватил племянницу Обри. Вот где настоящая причина всей заварухи!

– Так что будем делать?

– Ты говоришь, что баба Хайда знает, где он, и что Обри знает о Мелстеде? Хайд меня пока не касается, он числится за Харрелом.

– Тогда подкинь помощь Харрелу!

– У него есть... там почти дюжина ребят. Хайд сам по себе, приятель!

– Может быть. Но если Харрел будет знать, какие у Хайда поручения, что он делает и где точно находится, тогда он сможет покончить с ним до того...

– Обри не станет рассказывать этой женщине! Не верю этому!

– Он брал ее в Пешавар. Она уже знает, что происходит. Обри доверяет бабе, Паулус. Он чувствует себя перед ней виноватым, и для очистки совести рассказал ей. Поверь мне!

– Как это сделать?

– Наблюдение за ней слабенькое... большей частью всего один человек. Она ходит по магазинам...

– Не хочу, чтобы ты наломал дров. Хватит с нас Харрела.

– Этого не будет. Роз меня знает, я знаю ее. Ты нуждаешься в информации об Обри, а выбор невелик. Тебя это не коснется. Все свалим на янки.

– Если она тебя знает, то не выйдет.

– Тогда назовусь внештатным сотрудником ЦРУ. Пойдет?

– Не знаю...

– Паулус, Мелстеду очень многое о тебе известно. Хорошо бы узнать, не подбирается ли Обри к...

– Хорошо. Но чтобы я оставался в стороне, Робин... Далеко в стороне.

– Так и будет. Я просто поболтаю с Роз, потом уж решу, что с ней делать.

– Работай чище.

– Как всегда. До завтра. Позвоню.