Красавин ДмитрийХаос и музыка

Дмитрий Красавин

Хаос и музыка

Убийство, наркотики, следственный изолятор...Детектив?

Пожалуй, да. Но еще - размышления о вечном и преходящем, о феномене "я" и таинственном "Некто", овладевающем плотью человека...

Музыкант играл на скрипке - я в глаза его глядел

Я не чтоб любопытствовал - я по небу летел.

Булат Окуджава "Музыкант"

Стена его построена из ясписа,

а город был чистое золото,

подобен чистому стеклу

Откровение Иоанна Богослова гл.21.18

Глава первая

... "Есть такая партия!" - напугал собравшихся лидер...

... два зеленых человечка вышли из тарелки и направились в мою сторону...

... а голова мужчины лежала на пластмассовом подносе посередине стола...

... население поддержало федералов...

... жемчужные волосы Элизабет рассыпались по бедрам партнерши...

Выхватывая из текстов статей отдельные фрагменты, Сергей бегло пробежал глазами все полосы газеты. Для переданных им лично главному редактору еженедельника материалов (небольшая статья и три фото) по проблемам детского музыкального образования снова не нашлось места.

Он скомкал газету, бросил ее на пол, поднялся с кресла и, накинув на плечи пиджак, не переобувшись, в мягких домашних тапочках, вышел на улицу.

Моросил мелкий дождик. Сергей, секунду замешкавшись, ступил назад в подъезд, снял тапочки, протиснул их в щель между ребрами отопительного радиатора и босиком зашлепал по мокрому асфальту в сторону набережной.

- Для смакования подробностей о дурацких выходках амбициозных крикунов, вельможной лжи, бредовых рассказов о зеленых человечках у них места достаточно, а для серьезного разговора о реальных судьбах маленьких музыкантов они его не находят, - распалял он себя и, ускоряя шаг, громко вслух размышлял:

- Неужели политические дрязги, похождения воров и проституток интересуют читателей больше, чем вопросы воспитания собственных детей, вопросы гармонии и красоты музыки, которая непременно (а как же иначе!) пробуждает гармонию и красоту в душах? Господи, какими дикими стали мы, едва лишь сбросив шоры идеологической цензуры!

- А может, поторопились освободиться от шор? - мелькнуло где-то в дальнем уголке сознания. - Лошади без шор тоже шарахаются на дорогах в разные стороны.

Но тут же устыдился:

- Нет. Мы, в конце концов, люди, а не скот.

- Но если не скот, - возразил он себе минутой позже, - почему тогда премьера симфонической поэмы "Молога" прошла в полупустом зале? Почему не заинтересовала ни теле- ни радиожурналистов? Куда, наконец, подевались музыкальные критики? Неужели сердца людей настолько зачерствели, что музыка стала для них недоступной?

Обычно спокойного, даже несколько флегматичного Сергея довольно трудно было вывести из состояния душевного равновесия. Газета с ее преимущественной ориентацией на личностей страдающих прогрессирующей дегенеративностью, явилась последней каплей в потоке обманов, неудач, непонимания, который настиг его и теперь, сорвав с места, закружил в своих струях сообразно утвердившимся на всем пространстве России законам Хаоса. Фактический провал "Мологи"; нищенская зарплата в филармонии; бегство в Эстонию жены, испугавшейся не столько бытовых трудностей, сколько всеобщего одичания нравов; невозможность более содержать в музыкальной школе бесплатные учебные группы - все это слагаемые потока Хаоса, который отныне приобретал власть и над ним, Карякиным Сергеем Андреевичем, профессиональным музыкантом, композитором, лауреатом двух республиканских конкурсов виолончелистов.

В скверике у реки было безлюдно: боязливые горожане давно уже отказались от неспешных вечерних прогулок по набережной Волги. Темнело. В сгущавшейся черноте терялись длинные туловища фонарей: лампы в светильниках были разбиты еще в начале перестройки, а соединяющие их провода обрезаны в разгар "медной лихорадки". Сергей спустился по обрывистому берегу вниз и присел на влажный, обкатанный волнами камень.

Дождик перестал, но ни звезд, ни Луны по-прежнему не было видно. На поверхности реки отражались блики отдаленных огней дебаркадеров, расставленных вдоль фарватера бакенов, одиноких, еще не уснувших окон домов и замершего возле деревянного причала речного трамвайчика. Этого света было вполне достаточно, чтобы не чувствовать себя потерянным в темноте, а темноты было достаточно, чтобы не видеть разбросанные вдоль берега обрывки бумаг, бутылки, ржавые остовы матрасов, детских колясок... Волга тихо плескалась возле его ног, напоминая самим своим существованием о том, что есть в этой жизни нечто вечное, неизменное, спокойное и чистое. Сергей не видел плавающих на ее поверхности пятен мазута, поэтому верил реке и понемногу успокаивался.

Ах, до чего же доверчивы эти виолончелисты! Для того, кто оказался в потоке Хаоса нет права на передышку - тихие омуты лишь этапы на пути к стремнине.

Резкие хлопки выстрелов заставили Сергея вскочить с камня и поспешно вскарабкаться наверх. Тотчас он увидел мелькавшее между стволов деревьев обнаженное женское тело. Женщина бежала прямо на него. Болезненно-белый цвет груди; широко открытые глаза, в которых читался неподдельный ужас; прерывистое, со всхлипами дыхание...Сергей непроизвольно расставил руки в стороны:

- Стойте! Что случилось?

Незнакомка увернулась от выброшенных из темноты рук и через мгновение исчезла.

- Остановите! Остановите его! - донесся из глубины сквера ее задыхающийся от бега, полный мольбы голос.

Совсем рядом с Сергеем снова послышался выстрел. Сергей прижался к стволу дерева и увидел бежавшего по тротуару мужчину. Преследователь так же, как и убегавшая от него женщина, не отличался богатством гардероба. Времени для раздумий не было. Схватив случайно оказавшийся под ногами обломок доски, Сергей бросил его под ноги бегущего. Мужчина споткнулся и, падая, с налету ударился виском о бетонную кромку тротуара. Затем вскочил на ноги, сделал еще два шага вперед и снова упал. Сергей подхватил вылетевший из рук незнакомца пистолет и тут же направил его на лежащего:

- Стой! Не подходить!

Мужчина лежал без признаков жизни и явно не собирался ни вставать, ни тем более подходить к Сергею.

- Не шевелиться! - скомандовал Сергей.

- Бу-ууу, у-ууу, - послышался над рекой гудок теплохода. И сразу вслед за ним над набережной исчезли все звуки.

Сергей с осторожностью, не опуская наведенного на незнакомца пистолета, обошел распростертое частью на траве, частью на асфальте тело и тронул его носком голой ноги:

- Эй, ты жив?

Гнетущая тишина заполняла все окружающее пространство.

Сергей нагнулся над незнакомцем, повернул к себе его голову и ощутил на ладонях липкость крови. Он резко выпрямился и, стремясь тотчас же избавиться от этого кошмарного ощущения, принялся с силой тереть пальцы сначала о рукоятку и ствол пистолета, затем, засунув оружие себе за пояс, о лацканы пиджака.

Кровь оттиралась плохо. Сергей с ужасом поднес обе ладони к глазам. В темноте они показалась ему черными. Он снова нагнулся к незнакомцу - может, тот еще жив? Прижался ухом к груди - сердце не прослушивается. Сергей выпрямился, отступил пару шагов назад и беспомощно оглянулся по сторонам, совершенно не представляя, что надлежит предпринять в сложившейся ситуации.

Со стороны города к набережной тянулись клубы дыма. Неожиданно позади них из-за деревьев вырвались яркие языки пламени, послышался звон падающих на асфальт оконных стекол, и тут же в одной из боковых аллей сквера замельтешили мигалки мчащейся по направлению к месту пожара милицейской машины.

- Сюда! Сюда! - закричал Сергей в каком-то исступлении, замахал руками и бросился наперерез ослепительному свету фар.

Невидимые струи вытолкали его к самому центру потока Хаоса и повлекли в водоворот событий, уже не считаясь с волей и намерениями его собственного "Я".

Вернуться к содержанию

Глава вторая

Убийство популярного эстрадного певца, бизнесмена и мецената, личного друга известных лидеров мафиозного мира, Иосифа Лужкина, возникший в его квартире пожар, который, распространившись на полдома, лишил крова семью мэра и некоторых других, не менее уважаемых граждан, вызвали в городе самые оживленные дискуссии.

Молодежь и большинство людей среднего возраста скорбели по своему кумиру. Городское радио в день похорон с утра до полуночи передавало записи песен Лужкина: "Любовь путаны", "На зоне", "Судьба домушника", "Замочили кореша" и др.

Не дожидаясь окончания следствия, газеты и местное телевидение усиленно разрабатывали свои версии происшедшего. Убийца (его имя дотошные корреспонденты узнали на следующий день после описанных выше событий) сам сознался в содеянном, но простор для журналистских фантазий, сплетен и пересудов, тем не менее, был достаточно широк. Тому, кто регулярно и заинтересованно наблюдает за криминальной хроникой последних лет, не составило труда обратить внимание на сходство двух разделенных полугодовым промежутком преступлений: убийством Лужкина и убийством владельца гостиницы "Утес" Рафика Иванова. В обоих случаях в крови жертв обнаружены фазилоиды, что свидетельствовало о приеме внутрь накануне смерти сильнодействующего наркотического вещества - фазидола или его аналогов. На телах убитых найдены точечные кровоподтеки от ударов заточкой. Разница лишь в том, что убийца Лужкина не попал в сердце жертвы и только потом, на набережной, догнав певца, смог завершить свое черное дело.

Фазидол, заточка - все указывало на единство почерка. Параллели очевидны, и каждый журналист сводил их в одну прямую на свой манер. Авторы традиционных для постперестроечных времен версий прослеживали в обоих случаях следы ФСБ или жидо-масонов. Наиболее экстравагантные уверяли читателей, что здесь не обошлось без вмешательства инопланетян. Один наркоман даже видел зависшее над городом ярко-зеленое пятно диаметром в несколько метров, от которого тянулся луч в сторону квартиры Лужкина. Так или иначе, во всех публикациях подчеркивалась необходимость усиления борьбы с преступностью. Никому не позволено бегать с пистолетом за добропорядочными гражданами и добивать их доской почти на глазах у милицейского патруля.

Все эти версии, слухи, домыслы, соединяясь, перемешиваясь, разбухая, вливались мутными струями в общий поток Хаоса так, что уже и невозможно было логически определить - где правда, а где вымысел.

Каким-то образом об аресте Сергея Карякина узнала его жена, Алла Тылк. Она незамедлительно вернулась из Эстонии в Лещанск и, позвонила в прокуратуру, чтобы договориться о встрече с ведущим дело Карякина следователем. В качестве источника информации о произошедших на набережной событиях она назвала... свое сердце.

Согласитесь, довольно странный источник информации. Может для кого-то и романтично, но для старшего следователя отдела убийств городской прокуратуры, Валерия Павловича Елизарова, - абсолютно не убедительно. Кто известил Аллу об аресте мужа? С какой целью она скрывает сведения о подлинном источнике получения информации? Неясности вызывали подозрения. А не затем ли жена выбрала Эстонию в качестве постоянного места жительства, чтобы муж, ограбив квартиру Лужкина, мог потом благополучно переехать к ней из России, укрывшись таким образом от следствия? К сожалению, прямых улик против Аллы Тылк не было. Арестовывать ее только на основе не проработанных детально версий Валерий Павлович не мог - Алла успела получить эстонское гражданство, а с иностранцами нельзя обращаться по-свойски - возможны международные осложнения. Оставались два варианта получения достоверных показаний: массированное психологическое давление или доверительная "дружеская" беседа. Валерий Павлович, после недолгого раздумья, решил объединить оба варианта в один. Комната допросов в СИЗО подходила для реализации его идеи как нельзя лучше.

Следственный изолятор Лещанска размещался на западной окраине города в стенах бывшего женского монастыря. В тридцатые годы монахинь разогнали, монастырскую церковь взорвали, дабы не смущала горожан своим непролетарским видом, а многочисленные кельи, здание трапезной, хозяйственные постройки, объединив системой переходов, оставили почти неизменными, лишь слегка дополнив некоторыми необходимыми для нужд социалистического строительства деталями: зарешетили окна, заменили деревянные двери металлическими и по наружному периметру параллельно монастырской поставили еще одну ограду - из толстых металлических прутьев. Поверх обеих оград пустили ряды колючей проволоки, а в промежутке расположили низкие бетонные столбики с электропроводом высокого напряжения.

Первоначальная монастырская краска снаружи построек с годами выцвела, и по инициативе администрации СИЗО лет двадцать назад все стены перекрасили в коричневый цвет. Так что, проходя мимо бывшего монастыря, вряд ли кто еще мог испытывать подобающие его первоначальному назначению чувства благоговения и светлой радости. Тем более были далеки от этих чувств те, кому волей судьбы или прокурора предстояло увидеть бывшие монастырские помещения изнутри.

Как и предполагал Елизаров, Алла, "полюбовавшись" видом тюрьмы снаружи, пройдя холод бесчисленных железных дверей, прождав более двух часов после назначенного времени в узком мрачном вестибюле, не единожды проводив взглядом ведомых на допросы заключенных и бряцающих связками ключей надзирателей, к моменту начала разговора находилась уже в эмоционально неустойчивом состоянии. А под влиянием эмоций женщина легко может сболтнуть то, чего и не хочет.

Пригласив Аллу войти, Валерий Павлович не счел нужным извиниться за вынужденную задержку - это такая мелочь по сравнению с грузом решаемых им здесь задач. Сухо поздоровавшись, он поднялся вглубь комнаты к большому письменному столу, сел на невидимое со стороны дверей кресло и предложил Алле присесть на стоявший по диагонали, на расстоянии трех-четырех метров от стола, низкий деревянный стул. Алла послушно заняла предложенное ей место и сразу ощутила, как следователь вместе с массивным столом как бы навис над ней, угрожая ежесекундно сорваться с занятых высот и раздавить ее своей тяжестью.

Не вдаваясь в сантименты, Елизаров приступил к допросу:

- Фамилия, имя, отчество?

- Тылк Альбина Ио....

- Год рождения?

- Тысяча девятьсот пятьдесят пер...

- Как Вы в Эстонии узнали об аресте мужа?

Вопросы сыпались беспрерывно. Алла не успевала произнести еще последние слоги в словах предыдущего ответа, как надо было отвечать на следующий вопрос.

- Где Ваш муж прятал пистолет?

- У него не было писто...

- Как часто Вы звонили из Эстонии своим подругам, друзьям в Россию?

- Я ни с кем не поддерживала ....

- У кого Вы или Ваш муж покупали наркотические вещества?

Темп допроса нарастал. Вопросы чередовались без всякой последовательности и, казалось, без всякой связи с ответами.

- Когда Вы в Эстонии узнали об убийстве Лужкина?

- Я узнала об этом лишь в Лещанске.

- Почему Вы так внезапно решили вернуться в Лещанск?

- Я почувствовала....

- Как Вы почувствовали?

Этот вопрос с момента начала допроса звучал неоднократно, и Алла пыталась правдиво ответить на него, но Елизаров всякий раз, не дослушав фразы до конца, спрашивал ее о чем-либо другом. Что он еще хотел от нее услышать? Неправду? Неужели ему не понятна простая истина - то, о чем человек узнает сердцем, гораздо достоверней всяких телефонных звонков и телеграмм?

Алла не знала, как угодить этому злому напористому чиновнику, от которого зависела судьба Сергея. Губы ее задрожали, взгляд беспомощно скользнул по стенам комнаты в поиске той соломинки, на которую можно было бы опереться, и непроизвольно задержался на прикрепленном к стене, слева от стола следователя, портрете Дзержинского.

Но Железный Феликс вовсе не собирался придавать сил хрупкой маленькой женщине. Напротив, он, казалось, ждал этого момента и живо подключился к процессу допроса, пытаясь взглядом горящих в поисках истины глаз проникнуть в сердцевину ее души, выжечь в ней всякие надежды на милосердие и понимание.

"Памятник на Лубянке давно сняли, а тут все висит!" - мелькнула удивленная мысль, но тут же сникла под мощным крещендо новой порции вопросов:

- Что Вы видели? Что слышали? Кто показывал? Кто говорил? Как, каким местом конкретно Вы почувствовали?

Лысая голова Елизарова, прикрепленная прямо к украшавшим его плечи погонам, готова была оторваться от тела. Голос возвысился до крика, сорвался на визг и стал резонировать сам с собой, отталкиваясь от стен комнаты.

Алла, не выдержав нервного напряжения, заплакала.

Валерий Павлович понял, что пришло время менять тактику. Некоторое время он сидел молча, потом налил из стоящего на столе графина стакан воды, встал из-за стола и подошел к Алле.

- Вы должны меня извинить. Я был не прав. Последнее время приходится очень много работать. Вероятно, переутомился. Отсюда срывы, - произнес он, подавая ей воду.

Алла приняла стакан, сделала пару больших глотков и вернула следователю. Она очень хотела искренне отвечать на все вопросы, очень хотела понравиться Елизарову своим поведением, чтобы он разрешил ей встретиться с Сергеем или хотя бы позволил передать кое-какие принесенные из дома вещи.

Елизаров отнес стакан на место, взял из-под портрета Дзержинского стоявший там стул, поставил его напротив Аллы и сел к ней почти вплотную.

- Перестаньте плакать. Прошу Вас. Вы можете рассказать мне все потом. В принципе, это и не так важно...

- Да нет, важно, - перебила его Алла, - я все Вам расскажу, но только не кричите больше, пожалуйста.

- Извините еще раз.

- У Вас с женой бывает так, чтобы вы вдруг разом подумали об одном и том же? Разом вспомнили друг о друге, одновременно стали звонить друг другу по телефону и слушая в трубке короткие гудки: "Занято... занято..." догадывались об их причине?

- Простите, я холостяк.

- Такое бывает со всеми людьми, которые долго и близко знают друг друга.

- Не волнуйтесь, я Вам верю.

- Вы знаете, мы с Сергеем могли часами не разговаривать и знать, о чем каждый из нас думает...

Алла стала успокаиваться. Елизаров смотрел на ее крупные губы, на слегка припухшие от недавно набегавших слез большие голубые глаза ("Не русская, а красивая до помрачения", - отметил он про себя). Валерий Павлович уже знал, что не услышит сегодня от этой женщины всей правды, но еще не утратил надежды превратить ее в своего союзника. Если завоевать ее доверие, затем внушить сомнения относительно честности и порядочности мужа, дать понять, что следствие располагает необходимым минимумом доказательств подтверждающих его виновность в преднамеренных убийствах, то эта особа раскроет все семейные тайны не хуже, чем под пытками.

- Сергей недавно закончил писать большую симфоническую поэму "Молога", - продолжала рассказывать Алла. - Вы слышали о затопленном водами Рыбинского моря городе?

- Разумеется.

- "Молога" не классическая одночастная, а двухчастная поэма. В первой части тема Мологи - чистого, светлого начала - постоянно заглушается громом барабанов, взвизгиваниями флейт. Довлевший над страной Хаос пытается уничтожить Красоту, уничтожить Мологу...

- В тридцатые годы у нас еще не было Хаоса. В стране был железный порядок, - мягко возразил Елизаров.

- Но в изначальном, глубинном смысле порядок не может быть железным. Железо несет с собой насилие, а значит разрушение. Если "порядок" железный, он губит души людей. Истинный порядок, напротив, помогает поддерживать гармонию в глубинах сердец, позволяет человеку всегда и во всем сохранять ощущение внутренней свободы, не терять связи с Богом... Все, что разрушает такой порядок, является Хаосом. Вы согласны?

Валерий Павлович, не желая углубляться в бессмысленные дискуссии, промолчал.

Алла, приняв молчание за согласие, несколько воодушевилась.

- Вторая часть поэмы переполнена размышлениями, в ней доминируют покаянные голоса скрипок...

- Какое это имеет отношение к следствию? - не выдержал Елизаров.

Алла вздрогнула и закусила губу, готовая снова разрыдаться.

С минуту в кабинете стояла тишина. Наконец Елизаров, мысленно упрекнув себя за излишнюю горячность, постарался вновь придать лицу елейно-сочувствующее выражение.

- Впрочем, продолжайте, - поощрил он Аллу.

- Я хочу, чтобы Вы знали все, - тихо пояснила она.

- Я тоже хочу все знать...

Алла неожиданно почти физически ощутила наличие прочных монолитных стен отделяющих ее от следователя. Такие стены не сокрушить ни мольбой, ни слезами. Этот человек всю жизнь замуровывал душу в стенах недоверия и подозрительности. Его душа не может вырваться на свободу, не может соединиться с другой душей. Она бессильна, она почти мертва и поэтому не способна ощущать красоту музыки, гармонию человеческих чувств. Но как тогда помочь Сергею? Биться головой об этот монолит... А разве есть другой путь?

- Основу второй части, - пытаясь отогнать от себя возникшее видение, продолжила Алла, - составляет романс для виолончели. Земное бытие города насильственно прервано силами зла, но никакие силы не способны уничтожить дух Мологи, выжечь его в сердцах мологжан, в сердцах тех, кто смог противопоставить себя Хаосу. Густой выразительный голос виолончели звучит в сопровождении тихого, как бы отдаленного колокольного звона. Где бы я ни находилась, в любое время дня и ночи, даже тогда, когда Сергея не было рядом, романс мог проснуться во мне всеми своими нотками. Стоило только закрыть глаза...

- Да, я Вас понимаю...

- Так вот. Мы с Хильдой - это моя двоюродная сестра - ехали из Тарту. Я закрыла глаза, расслабилась, чтобы услышать романс, но вдруг увидела Сергея. Он стоял на берегу какого-то мутного, грязного потока. Поток был очень сильный. То тут, то там завихрялся, образуя водовороты. Неожиданно Сергей оступился и упал. Его захлестнуло волной, поволокло к пологому краю одной из воронок, кружа и втягивая в ее черное жерло. Откуда-то сбоку взвизгнули флейты, прокатилась барабанная дробь... Я закричала, ухватилась рукой за руль... Хильда не могла понять, что со мной происходит, остановила машину, стала успокаивать. А потом... Потом мы решили, что я должна вернуться к Сергею...

- Достаточно, достаточно, - прервал Елизаров рассказ Аллы, закрывая своей ладонью ее лежащие поверх округлой коленной чашечки пальцы и слегка сжимая их, - Вы снова начинаете сильно волноваться, а нам это ни к чему...

Алла, почувствовав прикосновение следователя, инстинктивно потянула руку к себе. Елизаров удивленно посмотрел на нее, но не убрал ладонь.

На короткий период в комнате установилась тишина. Испугавшись, что ее резкость может как-то навредить Сергею, Алла оставила пальцы в широкой ладони следователя.

- Слушайте, а Вы разрешите мне встретиться с мужем или хотя бы передать ему пакет с книгами и нижним бельем? - робко попросила она в следующий момент, полагая, что сейчас наилучшее время для такой просьбы.

- Разумеется, - заверил Валерий Павлович, распрямляясь на стуле и нехотя убирая руку с женского колена, - если мы с Вами найдем общий язык...

- Я готова сделать все от меня зависящее, чтобы помочь мужу.

"Сексапильная бабенка. Неплохо было бы поваляться здесь с ней на полу..." - подумал Елизаров.

Алла молча смотрела на него своими большими глазами и, вероятно, догадывалась о том, что сейчас происходит в душе следователя.

- Вы должны... - Валерий Павлович сглотнул слюну, в интересах дела отгоняя возникший соблазн.

- Вы должны, - продолжил он через секунду, - помочь Вашему мужу остаться в живых.

- Остаться в живых!? - удивилась Алла.

Из газет, из рассказов соседей, отбросив всякие фантазии и журналистские домыслы, она довольно быстро смогла вычленить суть происшедшего на набережной и надеялась, что Сергея в скором времени из тюрьмы выпустят. Возможно, потребуют подписку о невыезде до суда... Но что может угрожать его жизни?

- Вы же понимаете, - доверительным тоном пояснил Елизаров, - за Вашим мужем числятся два преднамеренных убийства. Если он не будет до конца искренен, то я ничем не смогу ему помочь.

- О каких убийствах Вы говорите? Я никак Вас не пойму...

- Об убийствах Иванова и Лужкина.

Только сейчас, спустя полтора часа после начала допроса, Алла осознала до конца, насколько серьезна нависшая над Сергеем опасность. Не только падкая до грязи пресса, но и здесь, в следственном изоляторе...

Из робкой, стремящейся в своих ответах и поведении угодить следователю женщины она моментально превратилась в агрессивного противника Елизарова

- Вы не смеете так говорить! Вы все лжете! Он случайно убил Лужкина, защищая женщину! Вы это знаете! Он мухи не обидит. Ходит в церковь. Мясо не ест!!!

Алла в запальчивости даже вскочила со стула и несколько раз решительно рассекла рукой воздух, приводя все новые и новые, убедительные, с ее точки зрения, доказательства невиновности Сергея Карякина.

Валерий Павлович слушал ее молча. Дав Алле полностью выговориться и дождавшись, когда она снова сядет на стул, он продолжил:

- Я верю Вам. Верю, что Ваши чувства искренни. Поверьте и Вы, что аналогичные аргументы в оправдание подследственных мне приходится выслушивать ежедневно. Случается, что я бываю не прав, но убеждают меня не эмоции, а факты. Поэтому давайте перейдем к фактам. Вы согласны?

Алла не отвечала - какие могут быть факты, чтобы признать невиновного человека виновным?

- Я верю, что Ваш муж нормальный человек, хоть и не ест мяса, саркастически заметил Елизаров, - но я не верю, чтобы нормальный взрослый человек босиком гулял по холодному асфальту. Теперь представьте - рядом с еще неостывшим трупом милиция арестовывает некоего гражданина, перепачканного в крови, с еще не остывшим от выстрелов незарегистрированным пистолетом за поясом, утверждающего, что он здесь оказался случайно и опять-таки совершенно случайно убил сексуального маньяка. Убитым оказывается не сексуальный маньяк, а известный артист. Эксперты утверждают, что перед этим его пытались усыпить и сонного заколоть остро отточенным предметом, проще говоря - заточкой. Вы не находите, что в такой ситуации версия Вашего мужа о случайном убийстве, мягко говоря, не вызывает доверия?

- Я ничего не нахожу. Преступник не стал бы звать на помощь милицию! Неужели Вам этого мало?!

- А Вы снова прикиньте логически - куда бы убийца, перебудив выстрелами полгорода, скрылся от прочесывающих сквер на набережной нарядов милиции? Его "добровольная сдача" - отчаянная попытка загнанного в угол волка притвориться овечкой.

- Сергей никогда никого не обманывал! Если бы Лужкин не гнался за женщиной...

- Женщина присутствует только в рассказах Вашего мужа. Не логичнее ли предположить, что не убитый за кем-то гнался, а убийца преследовал свою жертву и настиг ее?

- Почему же Ваша жертва бегала по парку в голом виде?

- А почему Карякин гонялся за своей жертвой босиком?

- Я снова не понимаю Вашей логики...

- Она проста - если один человек не успел, вскочив с постели, даже трусы одеть, а второму оставалось лишь ноги в ботинки просунуть, то значит второй покинул ложе раньше.

- ???

- Да. Да. Просто встал раньше, оделся и нанес спящему Лужкину удар заточкой. Он метил попасть в сердце, забрать из квартиры ценные вещи и босиком, на цыпочках, не слышно для соседей, уйти... Метил - но не попал. Разбуженный болью удара Лужкин в паническом страхе выпрыгнул со второго этажа в раскрытое окно и бросился бежать...

- Какие постели!? Какие ложа!? Объясните же, наконец, почему Ваш Лужкин был голым!? Я знаю, что Сергей не виновен, но я искренне хочу понять ход Ваших рассуждений и ничего, ровным счетом ничего не понимаю...

На лице Аллы проступили большие розовые пятна.

Валерий Павлович поймал себя на мысли, что ее волнение странным образом передается ему. Он снова сглотнул переполнявшую рот слюну. ("Без звука отдастся. Прямо на полу - стоит лишь намекнуть, что могу освободить мужа") Но вслух, несколько растягивая против обычной речи слова, произнес:

- Вы, конечно, читали и слышали про убийство Рафика Иванова?

- При чем тут Рафик?

- Фазидол. Недопитая бутылка шампанского. Два бокала. Голый труп гомосексуалиста Рафика Иванова посредине широкой двуспальной кровати. Неслышный для соседей (уж не босиком - ли?!) уход убийцы из квартиры своей жертвы.

- Но при чем здесь голый Лужкин? При чем мой муж?!

- Вы так наивны... - неожиданно слащавым голосом произнес Елизаров, заглядывая Алле в глаза и одновременно, почти уверенный в ее согласии, вновь протягивая руку к женскому колену.

Алла удивленно наблюдала за происходящими со следователем метаморфозами. Сознание отказывалось понимать происходящее. Действительность стала раздваиваться, как будто все это происходит не с ней, а с каким-то другим человеком. Уж не сон ли все эти кошмары? И вдруг она поняла, что смотрит вовнутрь той черной воронки, которую впервые увидела тогда в машине, возвращаясь с Хильдой из Тарту. Липкие пальцы следователя, заползающие от колена под край платья, его наглые гипнотизирующие глаза, гнусный смысл выдвигаемых им против Сергея обвинений - все это составляющее общего потока Хаоса.

- Господи! Как это омерзительно! Вы... Вы...

Она не нашлась, как выразить словами ту смесь ужаса, омерзения и боли, которая вдруг захлестнула все ее существо, резко ударила ребром ладони по блудливой руке Елизарова, вскочила со стула и, подбежав к выходу из комнаты допросов, глотая слезы, застучала кулаками по холодному металлу дверей:

- Выпустите! Выпустите! Сейчас же выпустите меня отсюда!

Валерий Павлович не торопясь вернулся за свой стол, посмотрел в раздумье на лежащий поверх него бланк протокола допроса, холодно пожав плечами, усмехнулся каким-то своим внутренним мыслям и нажал кнопку вызова охраны.

Дверь отворилась. Переступая через ее порог, Алла инстинктивно, как бы опасаясь удара сзади, обернулась, и тотчас от стола следователя ей в глаза ударил яркий сноп света. Елизаров, Дзержинский, стены и потолок комнаты допросов, отделенные от Аллы световой границей, погрузились в черную бездну небытия. Казалось, еще миг, и эта бездна поглотит испуганную, дрожащую от омерзения женщину. В лицо дохнуло холодом водоворотов Хаоса, вновь взвизгнули флейты. Чуть не сбив с ног охранника, зажав ладонями уши, Алла опрометью бросилась бежать вдоль тюремного коридора...

Глава третья

Первые дни после ареста Сергей был в неведении относительно происходящих за стенами тюрьмы событий: не знал о возвращении из Эстонии Аллы, о связанных с гибелью Лужкина слухах и газетных версиях. Ему казалось, что с минуты на минуту двери камеры откроются, и выпустят его на волю. Он размышлял о том, как наладить связи с Музеем Мологского края и землячеством мологжан. Было бы замечательно представить поэму на суд тех, для кого Молога была городом юности, чьи души озарены ее светом...

Однако двери открывались только за тем, чтобы вывести подследственного Карякина С. А. на очередной допрос. Более того, последнее время тюремный персонал стал обходиться с ним нарочито грубо. Несвоевременное или недостаточно четкое, по мнению служителей Немезиды, исполнение команд "Стоять!", "Руки за спину!", "Лицом к стене!" влекло за собой физическое воздействие - удар кулаком или пинок. Попытки возмутиться, отстоять свое человеческое достоинство, приводили к дополнительным тычкам, грубым окрикам.

Сергей пожаловался на действия персонала тюрьмы Елизарову. Валерий Павлович искренне удивился и обещал незамедлительно провести служебное расследование. Но уже на следующий день перед началом допроса ясно дал понять, что никаких расследований проводить не будет.

- С тобой, убийцей Лужкина, - неожиданно перейдя на "ты", пояснил он свою позицию, - обходятся достаточно гуманно. В тюрьме хроническая нехватка мест, но тебе выделили отдельную камеру, потому что среди зэков Лужкин пользовался особой популярностью, а зэки народ нервный. Персонал тюрьмы тоже люди, но они сдерживают эмоции. Тебя никто из охранников не изувечил, не сделал инвалидом. Большего требовать невозможно. Не раздражай тюремный персонал своей расхлябанностью, выполняй правила тюремного распорядка, не перечь, не прекословь. Это единственное, что я могу и обязан посоветовать тебе в данной ситуации.

После такого своеобразного ответа на жалобу Елизаров приступил к не менее своеобразному допросу, по ходу которого потребовал от Сергея чистосердечных признаний в преднамеренных убийствах Лужкина и Рафика Иванова. По тону, которым следователь задавал вопросы и бросал обвинения, по обильной нарочито несдержанной жестикуляции, резкости слов и выражений создавалось впечатление, будто он убежден, что сейчас перед ним сидит не жертва трагического стечения обстоятельств, а закоренелый убийца. Любые возражения Сергея пресекались с ходу. В конце этого достаточно длинного допроса Елизаров пригрозил:

- Мое терпение не безгранично. Не признаешься - будешь жить, как все заключенные, в общей камере. Что для тебя, убийцы популярного певца, это может значить, ты вполне представляешь. Если выживешь первую ночь - считай, повезло. Но, зная нравы уголовного мира, я сильно сомневаюсь, чтобы утром ты еще дышал. С такими как ты блатные не церемонятся. Думай, музыкант.

На обдумывание Сергею отводилось десять дней - на этот срок Елизаров уезжал за границу, в Германию, в составе российской делегации перенимать опыт немецких коллег.

* * *

Пинки служителей Немезиды, оскорбления, лязг засовов - все эти атрибуты тюремной жизни переносились Сергеем тяжело, но никогда в жизни он не испытывал такого унижения и такой беспомощности, как после последнего допроса с абсурдными обвинениями и недвусмысленными угрозами. На какое-то время он почувствовал себя выброшенным из реального течения жизни, словно все эти ужасные недоразумения происходят не с ним, а с каким-то другим человеком. Это не ему, а другому человеку грозили сейчас физической расправой. Другому человеку принадлежат вот эти руки, ноги, части тела... Сергей с трудом заставил себя подчиниться командам конвоира, подняться со стула и направиться к выходу из комнаты допросов. Елизаров произносил ему в след еще какие-то слова. Зачем? о чем? - Сергей не помнит. Когда его втолкнули в камеру, он споткнулся о каменные плиты пола, упал. Затем, поднявшись, прошел в угол, под зарешеченное окно, и долго сидел там на корточках без чувств, без движений... Осознание новой реальности давалось с трудом. Мозг сопротивлялся, не хотел мириться с неизбежностью потери оставшегося за стенами тюрьмы мира.

- Женщина! Та женщина с белой грудью, - спасительной искоркой мелькнуло вдруг в лабиринтах сознания, - она должна прийти и рассказать всю правду! Должна защитить его, как он там, на набережной, защитил ее.

- А может, она и тот маньяк, убивший Иванова, а затем по той же схеме пытавшийся убить Лужкина - одно и то же лицо? - родились следом сомнения. Сейчас она прячется и злорадствует, что все так удачно для нее получилось...

Тут же, почти осязаемо, он увидел перед собой глаза женщины, глаза полные муки и ужаса.

- Нет. Такие глаза не могут принадлежать маньяку, - решил Сергей.

В глазах женщины затеплились лучики благодарности, и они погасли во тьме камеры.

Он снова воспрянул духом и два-три дня продолжал жить надеждой, что женщину просто задерживают какие-то дела, но скоро она с ними справится, придет в милицию, расскажет всем о его, Сергея, невиновности...

Никто никуда не приходил. С момента трагической гибели Лужкина прошло более недели - срок достаточный, чтобы, если не прийти самой, то дать знать в милицию о своем существовании.

Сергей понял, что не следует более самообольщаться. Угрозы следователя - не шутка. Необходимо в течение отпущенного ему на размышления времени либо принять предложение Елизарова - "признать" за собой вину в двух преднамеренных убийствах, либо отвергнуть. "Признать" - означает купить себе более-менее спокойную жизнь до суда. Отвергнуть - означает быть искалеченным или убитым.

Чего проще - заяви о своей виновности и живи до суда в отдельной камере - без побоев, без страха смерти. Возможно, удастся выторговать у следователя разрешение, чтобы принесли в камеру виолончель, кое-какие книги, нотные тетради... За год могут открыться новые факты по обоим случаям убийств, найтись свидетели... В худшем случае, если до суда никаких оправдывающих фактов не появится, то он, Сергей, заявит на суде, что признания ложны и даны с единственной целью - защитить себя от физического насилия.

- А если отвергнуть сейчас все эти мерзкие обвинения, то для друзей, знакомых, учеников я все равно буду убийцей, - прошептал вслух Сергей, убийцей, убитым в тюрьме сокамерниками...

- Нет, не так, - возразил он минутой позже, - если я отвергну обвинения, и друзья, и ученики, и Алла будут знать, что я не признал вину. У них останется право выбора - верить мне или следственным органам. А главное - я останусь честным перед самим собой. Умру честным, не терзаясь угрызениями совести...

- А не все ли равно, как умирать? Кто я такой, чтобы это имело для меня значение - не сейчас, а в следующий миг после того, как меня убьют?

Сергей потрогал свое лицо кончиками пальцев. Жесткую щетину первых дней заточения уже сменила мягкость маленькой бородки. Поперек лба прощупывался небольшой шрам - след от удара о косяк двери. Он отстранил ладонь от лица, посмотрел на нее, затем приложил к груди:

- Это - я, Сергей Карякин, - произнес он вслух, как бы вглядываясь внутрь самого себя. - Если меня убьют, то не будет этой бороды, этого приобретенного три дня назад шрама, этой ладони...

- Нет, неправда. И бороды, и шрамы не вечны. Они появляются и исчезают в течение жизни неоднократно. Все клетки моего тела с младенчества и до настоящих дней тоже неоднократно обновлялись. Это мое лицо, моя ладонь, моя грудь. Все это тело принадлежит мне. Оно живет по своим законам, оно меняется, оно не такое, каким было двадцать или тридцать лет назад, но оно служит мне, и я служу ему. Мы взаимодействуем друг с другом. Тело является для меня источником информации об окружающем мире. Оно доносит до меня звуки, запахи, свет... Я чувствую его боль, его мышечную усталость... Оно говорит мне о всех своих желаниях, потребностях... Мне приятно, когда тело ощущает комфорт. Его страдания для меня почти непереносимы...

Сергей задумался, потом взял выданные ему следователем для записи "признаний" казенные листы, шариковую ручку и стал переносить на бумагу свои размышления.

Мое глубинное самосознающее Я и мое материальное тело, - записал он первую строчку, - образуют единство, образуют мою человеческую личность, суть меня, Сергея Карякина.

Я существую в рамках материального, пространственно-временного мира в единстве моего глубинного Я и живого физического тела со всеми его аурами.

Сергей пометил внизу листа дату - 16 сентября 1998 года - встал, прошелся несколько раз по камере - от дверей к окну и обратно от зарешеченного окна к дверям, как бы ища в глубинах сознания подтверждения только что зафиксированным на бумаге мыслям и ощущениям...

В коридоре послышались чьи-то гулкие голоса. Кто-то громко ругнулся матом. Лязгнули разграничивающие пролеты тюрьмы двери. Тотчас издалека донесся чей-то истошный вопль и следом, перекрывая его, гомерический хохот...

Внезапно Сергей поймал себя на мысли, что и этот вопль, и этот хохот, отражаясь в сознании, не только вызывают в нем гамму эмоций, ассоциаций, видений, но как бы замещают на миг его "Я". Его "Я" сливается с ними, покидает камеру и возвращается в нее лишь тогда, когда в нее возвращается внимание Сергея.

- Нет, "Я" - это не просто единство некой глубинной самосознающей сути и бренного тела, "Я" - это нечто неуловимое, бесконечно меняющее свои пространственные и временные границы, возникающее и исчезающее...

Если у человека болит зуб, то его "Я" становится болью, локализуется в ней, если человек читает книгу - его "Я" соединяется с "Я" главного героя, ощущает его радость, гнев, печаль... У идущего по улице слепого "Я" находится на кончике белой трости, ощупывающей дорогу.

"Я" человека - это то, на чем сосредоточено в данный момент внимание, что оживает в его сознании мыслями, эмоциями, ощущениями... Поскольку внимание никогда не бывает полностью (на все 100%) сосредоточено на чем-либо одном, то одновременно существует множество "Я". Большинство из них, так или иначе, привязано к бренному телу человека, так как именно тело с его центральной нервной системой является посредником между глубинной сутью и внешним миром. Если бы из зоны внимания человека хотя бы на миг исчезли все телесные ощущения, все аспекты жизнедеятельности (ощущаемые на периферии сознания дыхание, сердцебиение, мышечное напряжение, сухость кожи, голоса прошлых событий и т.п.), то "Я" затерялось бы в собственных глубинах. Возврат из такого глубокого медитативного состояния к осмысленному человеческому существованию был бы проблематичен. Поэтому так велик соблазн отождествления тела и "Я". По сути, это неверно. "Я" могут возникать и возникают в любых точках пространства-времени, сообразуясь лишь с направленностью внимания!

Сергей снова присел на корточки возле тумбочки, чтобы зафиксировать мысль на бумаге и снова засомневался.

- Если "Я" - исчезающе малые мгновения, то чем тогда является та глубинная сущность, которая фактом своего существования образует эти бесчисленные мгновения, появляющиеся и исчезающие в лучах ее внимания? Большое "Я"? Но без локальных, маленьких "я" - без тактильных, слуховых, вкусовых ощущений без эмоций, мыслей, без хранимых в памяти образов прошлого оно необнаружимо. Не существует! Не существует где? В материальном мире?

Наконец Сергей решился и записал:

Я, Сергей Карякин, это единство души (большого Я) и вечно меняющихся, появляющихся и исчезающих в лучах ее внимания, бесчисленных локальных "я". Направленность моего внимания может определяться как постоянно возникающими внешними "раздражителями" так и непосредственно волеизъявлениями души. Степень моей реальной свободы определяется тем, насколько свободна душа, насколько независима от внешних "раздражителей" в выборе объектов внимания.

Затем он поднялся с корточек, дошел до двери, в раздумье дотронулся до нее, ощутил холод металла...

- Если мою душу, благодаря стараниям следователя, отделят от тела, то она обретет абсолютную свободу? Ни холод, ни жара, ни чувства жажды или голода не будут отвлекать ее от возвышенного самосозерцания?

- Бр-р-р!, - тряхнул он плечами, отгоняя мысли о подобной перспективе. Что-то в глубинах сознания явно противилось возможности столь радикального освобождения. Слабость и неустроенность души? Боязнь реализации иных локальных "я", определяемых связями не с внешним миром, а с неким "Некто" прячущимся на дне души?

Сергей вспомнил книги Ясперса01) , вспомнил личный опыт отождествления себя с внутренним голосом, нашептывавшим ему мальчишке, стоявшем на высоком волжском мосту "А что, слабо прыгнуть вниз?" и потом, как тот же голос, став его маленьким локальным "я", из потемок детского сознания подтрунивал всадить найденный в песочнице нож в спину проходящего по улице пожилого человека: просто так ударить, беспричинно. Тогда на мосту он до крови закусил губы и больно стукнул себя по шее тыльной стороной ладони, а позднее, на улице - шарахнулся с тротуара в кусты и с какой-то неистовостью принялся мастерить дудочку из подвернувшегося под руку ивового прутика. В обоих случаях тот пытавшийся овладеть им "Некто" был посрамлен, но не был повержен. Он продолжал таиться в глубинах психики, готовый воспользоваться минутой душевной слабости, жаждущий реванша.

Но душе было ведомо и другое начало, более органично сливающееся с нею, не отталкиваемое, а желанное. Одно из самых сильных переживаний в жизни Сергей испытал, когда вместе с Аллой в районе Борка бродил по берегу Рыбинского водохранилища. Вечер был теплый, тихий, над водой начинали загораться звезды. В какой-то момент, ему показалось, что их отражения огоньки светящихся под водой окон. Вспомнились рассказы Паши Емельянова о находящейся в глубинах рукотворного моря Мологе. О мологжанах, не пожелавших расстаться с городом и разделивших его судьбу. В рассказах Паши Молога представала то сказочной феей одевающейся по весне в белый подвенечный наряд из цветущих яблонь, вишен, черемухи02) ; то заботливой матерью, дарящей своим чадам чистый сухой воздух03) , песчаные пляжи на десятки километров04) , грибные и ягодные угодья05) ; то убеленной веками сказительницей, повествующей о былом княжестве06) , величайшей на Руси ярмарке 07) , о княгине Ольге 08) , взбунтовавшихся холопах09) ... То ли под впечатлением Пашиных рассказов, то ли красота августовского вечера была тому причиной, но Сергей неожиданно почувствовал, что воды Рыбинского моря плещутся не во вне его, а в самых глубинах сердца; и там же загораются звезды, и окна домов легендарного города. Разделяющие внутренний и внешний миры границы исчезли, исчезли временные рамки, но Сергей не ощутил себя потерянным - напротив, в этот миг ему как бы открылся тайный смысл человеческого бытия. Бытия не ограниченного временем и пространством, не вычлененного искусственным путем из мира, а составляющим с ним единое целое и вместе с тем бытия свободного. Он коснулся руки Аллы, но не знал, как выразить в словах, открывшуюся ему Истину. И тогда в его сердце зазвучала музыка. Музыка погибшего города. Города, вознесшегося на небо в благолепии своих храмов, красоте цветущих садов, жертвенных судьбах своих горожан. В этой музыке не было траурных нот, не было упрека. Это была светлая, божественно-прекрасная музыка. Звуки рождались как продолжение ласкающих песок волн, как звон далеких колоколов, как набегавшие на глаза слезы.

- Музыка! Ты слышишь музыку, - спросил он у Аллы.

В ответ она сжала его пальцы и, склонившись, поцеловала их...

* * *

- Аля, Альбина, где ты сейчас? - прошептал Сергей, забыв о разбросанных на тумбочке листах бумаги, забыв об Елизарове и необходимости чудовищного выбора. Время медленно возобновляло отчет секунд. Звезды, волны, Молога таяли в глубинах сердца как тогда на берегу моря, уступая место целующей его пальцы Алле.

- Где ты сейчас? - повторил он свой вопрос и неожиданно для себя со всей непоколебимостью истинного знания ощутил, что знает ответ. Она здесь. Конечно же здесь, в Лещанске.

- Боже, я так долго занимался проблемами своей персоны, что совсем не слышал твоего тихого голоса! Ты здесь, ты вернулась. Бедный мой скворчонок...

Примечания.

1.Ниже приведены цитаты из книги К. Ясперса "Общая психопатология". Я полагаю, что они действительно подтверждают теорию Сергея Карякина о существовании некоего демонического начала в человеке, которое способно овладеть его душой.

"Больная шизофренией, проснувшись, увидела призрачные фигуры, она не знала, откуда они взялись. Это были внутренние картины, она знала, что в действительности их нет. Но эти картины навязывались ей и давили на нее"

"Больные с острыми психозами слышат мелодии, бессвязные звуки, свист, грохот машин, шум, который им кажется громче пушек. Как и в хронических случаях, здесь мы сталкиваемся с "голосами", с "невидимыми" людьми, которые, обращаясь к больным, кричат им самые разные вещи, задают вопросы, оскорбляют или командуют...."

"Мы были на пикнике. По пути домой меня, как гром среди ясного неба, поразила мысль: ты должен переплыть реку в одежде. Это не было похоже на толчок, в котором я мог бы дать себе отчет, это был скорее единый, колоссальный, мощный импульс. Не задумываясь ни на мгновение, я бросился в воду. Только почувствовав, что нахожусь в воде, я осознал всю необычность моего поведения и выкарабкался на берег. Весь этот инцидент дал мне обильную пищу для размышлений. Впервые со мной произошло нечто необъяснимое, нечто редкостное и совершенно чуждое."

"Переживания полного бессилия воли представляют собой примечательное явление. Чувства пассивности и подчиненности вполне обычны при острых, богатых переживаниями психозах.... (...) Больным кажется, будто что-то овладело их головой, они не могут сосредоточиться на своей работе, нужные мысли куда-то исчезают, а вместо них появляются совершенно неуместные мысли...

Больной не знает, почему у него появилась данная мысль, в его намерение вовсе не входило мыслить именно об этом. Мало того, что он не чувствует себя хозяином собственных мыслей - он ощущает, что находится под властью какой-то недоступной пониманию внешней силы.

....Больной шизофренией: "На меня оказывается какое-то искусственное воздействие, чувство подсказывает мне, что кто-то привязал себя к моему Духу и к моей Душе.. "

"....Больные ощущают, что их тянут назад, что их лишили способности двигаться. (...) Они осуществляют движения помимо своего желания, испытывая при этом удивление из-за того, что рука направляется ко лбу, что приходится напасть на другого человека и т.д. В их намерения это вовсе не входило. Все это ощущается как действие некой чуждой недоступной пониманию силы."

Здесь и далее в тексте подчеркнуто мной - Д.К

2. Обилие черемухи, сирени, плодовых деревьев, белыми облаками цветов окутывавшими по весне стоявшие на крутой излучине дома, делало Мологу для пассажиров парохода, следующего из Рыбинска вверх по Волге похожей на сказочную невесту. Возвышающиеся над деревьями белые стены собора, маковки церковных куполов, золоченые кресты дополняли это впечатление.

3. На редкость здоровый климат Мологи отмечен краеведами прошлого. Считалось, что чистый сухой воздух помог городу избегнуть страшных эпидемий чумы и холеры.

4. Золотистые песчаные пляжи тянулись вдоль правого берега Волги и левого Мологи.

5. Леса начинались сразу за городом. В километре от города на берегу Свято-озера, в мощном березняке подберезовики стояли шеренгами. За полчаса можно было, не разгибаясь набрать бельевую корзину грибов.

6. Мологское княжество существовало с 1321года по 1471 год, когда оно вошло в состав объединенного Москвой централизованного Русского государства.

7. Мологская ярмарка славилась на Руси с конца XIV века. Ярмарку организовал в 60-ти верстах выше устья реки, возле так называемого Холопьего городка, мологский князь Михаил по совету своего друга московского князя Ивана Калиты (данная версия о возникновени ярмарки приведена в книге Ю.Нестерова "Молога - память и боль", Существуют и другие версии.) После вхождения Мологского княжества в состав единого Русского государства, Иван III перенес ярмарку в устье Мологи, на левый берег прямо напротив города. Значение Мологской ярмарки стало падать в конце XVI века, когда на Волге появились многочисленные мели, препятствовавшие прохождению крупных торговых судов. Ярмарка была перенесена в Рыбную Слободу (ныне город Рыбинск), а затем в Макарьев и Нижний Новгород.

8. Легенды рассказывают, что в мологских краях часто забавлялась охотой княгиня Ольга. В версте от города находился огромный валун, на котором княгиня якобы когда-то присела отдохнуть. В память о том событии валун носил название "Ольгин камень".

9. С легендой о взбунтовавшихся холопах связано название Холопьего городка. Однажды, гласит легенда, новгородские воины отправились попытать военной удачи к вратам Царьграда. Удачен или нет был тот поход, история умалчивает, а только вернулись они домой лишь через семь лет. К тому времени их жены вышли замуж за рабов, которые встретили своих господ возле стен Новгорода с мечами и копьями. Но господа, бросив на землю щиты и оружие, пошли на холопов с плетками, и холопы в страхе бежали от разгневанных их коварством хозяев. Позднее опальные холопы поселились на берегу Мологи в тридцати верстах выше устья реки и основали там так называемый Холопий городок.

Вернуться к содержанию

Глава четвертая

Многие тысячелетия течет Волга среди равнин и лесов русских. Всякое повидала она на своем веку - и коней Золотой Орды, многочисленными табунами вспенивавшими воды ее, и разграбленные, затопленные разбойником Стенькой Разиным суда купеческие, и изможденные непосильной работой тела заключенных Волглага, и обжигающую сталь немецких снарядов... Обильно орошены берега ее слезами, потом и кровью людскими. Видно уж такая у людей натура - грабить, убивать, насиловать себе подобных. Река на них зла не держала: омывала раны, поила водой чистой, делилась богатствами рыбными, успокаивала души мятежные благолепием видов своих... И люди были благодарны реке, издревле тянулись поближе к ее берегам, украшая их городами великими, храмами белокаменными. Неиссякаемыми казались ее богатства, радушие, терпимость к роду человеческому. Да видно и злоба людская неиссякаема. Мало того, что в ненависти друг друга изводят, решили и Волгу извести. Перегородили ее дамбами, плотинами, потравили ядами, мазутом, кислотами... На ложе ее песчаное побросали железа тонны, банки, склянки, шины автомобильные, мусор строительный...

Израненная, униженная, река теперь сама нуждалась в добром докторе чем она могла помочь страждущим, ищущим ее защиты людям? Чем она могла помочь Алле Тылк? Почему эта женщина, испачканная грязью беспочвенных подозрений, прикрываемых улыбкой угроз, похотливых взглядов, блудливых рук, вырвавшись за ворота следственного изолятора, пошла в поисках успокоения и опоры именно к Волге? Вряд ли найдется рациональный ответ на этот вопрос. Это невозможно объяснить, как необъяснима тяга человека к теплу костра, к сиянию звезд в безбрежном небе...

Спустившись с обрывистого берега к Волге, Алла, по прихоти судьбы, села на тот самый, влажный обкатанный волнами камень, на котором ее муж, Сергей, сидел за несколько минут до трагической встречи с Лужкиным. Но теперь была середина дня, а не вечер, и ничто не скрывало от взглядов людей ни расползающихся по водной глади мазутных пятен, ни взлохмачиваемых ветром куч мусора на берегу. Чистой была только память. Закодированная в генах каждого русского человека память о другой Волге. О той Великой, полноводной реке, к которой испокон веков обращались люди, как к Матери, чтобы слушая Ее звуки, вдыхая Ее запахи, вглядываясь в Ее просторы обрести силу душевную, найти защиту, понимание...

Последние лет десять из всей палитры запахов над Волгой чаще всего доминировал бензиновый. Бывали дни, когда казалось, что с минуты на минуту река вспыхнет по всему течению, от Валдая до Каспия, и затопит огненными потоками поля, города, села, прибрежные деревушки...

Алла не ощущала этого запаха, не замечала окружающей грязи, не слышала пьяных голосов подростков, оравших изломанными голосами слова популярной песни:

Ее безумные глаза

смотрели в зад.

Ах, я балдею!

Ах, я балдею!

Я - такой крутой!

Своим глубинным Я она видела, слышала и ощущала Волгу такой, какой река продолжала жить только в памяти. Волгу ее юности, когда вдвоем с Сергеем, после выпускного бала, взявшись за руки, они бродили вдоль тихих берегов, вглядывались в подернутые дымкой дали, в отражения звезд покачиваемых на чистой водной глади...

И Волга была благодарна ей за память, даруя в обмен утешение...

Как долго просидела Алла на волжском берегу вне реальности, вне времени? Час? Два? Или пять минут? Она не помнит. К действительности ее вернул донесшийся со стороны реки резкий женский вскрик. Алла открыла глаза и увидела женщину. Она стояла в воде, метрах в пяти от берега. Длинное голубое платье с расстегнутыми у горла пуговицами, липло к телу, стелясь внизу мелкими волнами по поверхности воды Женщина придерживала рукой ступню левой ноги и с ужасом смотрела, как из большой рваной раны тоненькой струйкой стекает в Волгу кровь. Скинув туфли и подоткнув за пояс платье, Алла поспешила на помощь незнакомке. . Та протянула навстречу ей свободную руку, но потом резко отшатнулась, опустила в воду пораненную ступню и, сильно подавшись всем телом вперед, преодолевая сопротивление реки, пошла прочь от берега.

- Постойте! Куда же Вы? - закричала Алла, пытаясь догнать женщину. Но незнакомка двигалась быстрее и спустя минуту, достигнув глубины, поплыла по направлению к фарватеру.

- Вы утонете! Там сильное течение! Немедленно плывите назад!

Женщина, не обращая внимания на крики Аллы, удалялась все дальше и дальше. Ее белые распущенные волосы вытянулись по воде длинной змейкой. Неожиданно женщина обернулась, какое-то время застыв на одном месте, смотрела в сторону берега, потом разом вся погрузилась под воду, вынырнула, схватила ртом воздух и тут же вновь исчезла под водой.

- Господи, она же действительно утонет! - прошептала Алла и что есть сил закричала: - На помощь! Помогите! Помогите!

Ах, я балдею!

Ах, я балдею!

- донеслись в ответ голоса вошедших в транс подростков.

Алла беспомощно заплакала и, глотая слезы, поплыла к тому месту, где скрылась голова незнакомки.

Как и все выросшие на берегах Волги девчонки, плавала она великолепно и даже знала приемы спасения утопающих. Открыв под водой глаза, Алла нашла распростертое на дне реки тело, нырнула вниз и, обхватив женщину левой рукой за подбородок, потянула на поверхность. Потом долго, не переставая глотать слезы, плыла к берегу.

- Утопленницу достали! Утопленницу достали! Айда смотреть! - донеслись до ее ушей голоса подростков, и тут же они все стаей, кривляясь, перебрасываясь на ходу плоскими шуточками, перенасыщенными матом, скатились к реке, плотным кольцом обступив Аллу и лежащую около ее колен женщину.

- Мишка, смотри! - удивленно воскликнул один из пацанов, - это же твою мамашу из воды вытащили!

Толпа подростков расступилась, пропустив вперед невысокого, с выбритой наголо головой, парнишку лет четырнадцати, в рваных джинсах и с большим медным кольцом, продернутым через левую ноздрю. Не обращая внимания на подростков, Алла принялась делать женщине искусственное дыхание

- Мам-к, ты че? - удивленно произнес окольцованный подросток и, склонив к самому песку свою лысую голову, попытался увидеть лицо матери, закрытое сверху волосами Аллы.

Алла делала вдох из своего рта в рот женщины, парень ей мешал, и она резко оттолкнула его от тела женщины. Женщина, то ли услышав голос сына, то ли благодаря стараниям Аллы, неожиданно глубоко вздохнула самостоятельно. По ее телу прошла судорога. Часто, ритмично задрожали ресницы. Алла тут же несколько раз энергично ударила незнакомку ладонью по обеим щекам. Та открыла глаза, но все еще плохо осознавала происходящее, беспомощно и растерянно глядя на собравшуюся вокруг нее толпу.

- Ребята, быстро дайте что-нибудь сухое из одежды, - обратилась Алла к подросткам.

Те задвигались, и тут же на песке образовалась целая гора брюк, рубашек, джинсов...Алла выбрала из общей кучи вещи, подходящие по размеру, и стала стягивать с женщины прилипшее к телу платье.

- Ребята, отвернитесь же! - умоляюще, с надрывом прокричал Мишка и сам зажмурил глаза, чтобы не видеть наготы матери.

Когда женщину переодели и перебинтовали Мишкиной майкой пораненную ступню, Алла почувствовала, что ее тоже начинает знобить от холода. Подростки из пассивных наблюдателей уже давно превратились в активных помощников. Поддерживая незнакомку с двух сторон под руки, они помогли ей подняться и теперь, попеременно меняясь и путаясь друг у друга под ногами, повели домой. Алла оставалась одна. Проводив взглядом ребят, удалявшихся вместе со спасенной женщиной по пересекавшей сквер диагональю тропинке, она тихо пошла вдоль набережной к своему дому.

- Постойте! - неожиданно послышался сзади голос Мишки. Алла обернулась. Запыхавшись, парень подбежал к ней и, с силой потянув за рукав платья, то ли предложил, то ли скомандовал:

- Идемте к нам. Мы с мамкой совсем рядом живем. Вам тоже надо переодеться и согреться.

Мокрые складки платья липли к груди и ногам, небольшой ветерок усиливал чувство холода, неуютности...

- Идемте, идемте, а то простынете. У нас чай есть. Горячий! - настаивал Мишка, продолжая тянуть Аллу за рукав. Не в силах противостоять такой настойчивости, она послушно пошла вслед за подростком.

Глава пятая

Музыка... Существует ли что-нибудь более прекрасное из всего созданного человечеством за тысячелетия его существования, чем божественная гармония музыки? Тускнеют краски древних полотен, от ветров и дождей разрушаются стены храмов, умирают языки, на которых изъяснялись древние поэты, а музыка была и будет вечной. Никогда не верьте тем людям, которые утверждают, будто они не любят музыку. Просто их сердца переполнены шумом. Шум всегда агрессивен, всегда совершает насилие по отношению к человеку, всегда принуждает человека слышать только его (- Бум! Бум! Бум! Бац! Ах, я балдею!). Музыка, напротив, никогда не врывается насильно в Душу человека. Она звучит только тогда, когда стихает шум, когда человек сам открывает для нее свое сердце. И умирает, если человек не смог защитить сердце от шума. Надо научиться слушать музыку, и Вы ее обязательно полюбите!

Валерий Павлович Елизаров не умел слушать музыку. Окружающее его пространство было оккупировано голосами поп-звезд и блатных романтиков типа Лужкина. Поэтому, когда в купе подъезжавшего к Лещанску поезда ветром занесло пронзительно нежные звуки виолончели, его сразу охватило чувство непонятного беспокойства. Старший следователь по особо важным делам удивленно взглянул на разбитый корпус радиотрансляционной коробки, ковырнул пальцем торчащий сбоку от нее проводок. Из коробки чей-то простуженный голос заорал песню о скучающем по маме зеке. Валерий Павлович, удостоверившись в отсутствии материальных причин для внезапно услышанного им обрывка музыкальной фразы, резонно посчитал случившееся результатом общего психического и физического переутомления. Удрученный такими выкрутасами собственного мозга, он вышел из купе в тамбур - выкурить последнюю перед Лещанском сигарету и заодно прикинуть, что ценного можно рассказать коллегам о своей командировке.

А ценного было мало. Поездкой в Германию он не был доволен - напрасно выброшенные время и деньги, которых и без того вечно не хватает. Программа оказалась насыщенной - экскурсии, знакомства с рутинной следовательской работой в префектурах полиции, посещение пенитенциарных заведений... По поводу последних общее впечатление коллег выразил руководитель российской делегации полковник милиции Анатолий Васильевич Сизов:

- Если бы у нас так содержали заключенных, то каждый второй житель России мечтал бы оказаться за решеткой.

Единственное, что было достойно подражания, чем можно было удивить коллег в Лещанске - вовремя, регулярно выплачиваемая полицейским баснословных размеров заработная плата, и суммы, выделяемые из бюджета для закупки техники, автомашин, лабораторного оборудования... Вот такие традиции надо перенимать! Но это уже ария из другой оперы.

В целом, весь их немецкий опыт следователю с Российской глубинки был нужен не больше, чем кошке жестянка на хвосте. Поэтому вместо участия в организованном специалистами МВД заключительном семинаре по итогам поездки, он, сразу после прибытия в Москву, сославшись на внезапно случившуюся простуду, возвращался в Лещанск на день раньше намеченного срока.

За вагонным стеклом потянулись пакгаузы товарной станции. Поезд сбавил ход. Еще пара минут, и вот уже начинается вокзальный перрон.

На площади перед зданием вокзала Елизарова ждал милицейский газик. Молодой сержант радостно пожал протянутую шефом для приветствия руку. Спустя полчаса после прибытия поезда Валерий Павлович, уже напрочь забыв и Германию и пригрезившуюся ему недавно музыку, выслушивал от коллег местные новости. Четыре трупа в результате мафиозных разборок и один пенсионер-самоубийца за десять дней - не так уж и много по нынешним временам.

Коротко поделившись с коллегами своими впечатлениями от поездки, угостив женщин немецкими конфетами, Валерий Павлович с головой окунулся в привычную атмосферу повседневной следовательской работы.

Достав из сейфа и перелистав тощие папки дел об убийствах Лужкина и Иванова, он удрученно вздохнул - из-за ошибок и халатности сотрудников милиции преступник, замысливший и осуществивший два убийства, мог отделаться символическим наказанием. Даже убийство Карякиным Лужкина, под давлением толкового адвоката, суд может классифицировать как неумышленное! Почему ни один из четырех милиционеров, которым сдался на набережной Карякин, не попытался найти в маленьком скверике ту мифическую особу, которую убийца якобы защитил от изнасилования? Будь это сделано, даже халатно, символически - фонариком по кустам, к делу были бы приобщены показания милицейского патруля, удостоверяющие, что никаких голых баб в сквере на тот момент не было. С тапочками вообще анекдот произошел - составили акт, что тапочек за батареей не обнаружено, а через неделю выяснилось, что искали не в том подъезде!

Халатность и ошибки давно стали закономерностями в работе милиции. А разве может быть иначе, если теперь каждый рядовой работник думает сначала о том, где найти левый заработок, а потом уже об основной работе? (Оклад следователя 1500 рублей в месяц - попробуй на эти деньги прокормить семью!). Тот наряд милиции, почему в сквере появился? На пожар спешил? Дудки! Ребята через сквер по набережной катили, чтобы кратчайшим путем выехать к Садовому шоссе и там из-за кустов скорость замерять у возвращающихся в город после уик-энда автомобилей. Им Карякин не поперек дороги, а поперек халтуры встал! Сколько из-за него денег мимо карманов, не тормозя, пролетало, а они вынуждены были возле трупа торчать, ждать следователя. Кому в такой ситуации придет в голову мысль проверить показания убийцы, помочь коллеге изобличить преступника на месте? Вот Вам и перенимай немецкий опыт!

Побыв в своем кабинете часа два, освежив в памяти ряд других дел, Валерий Павлович решил ехать в СИЗО. Прежде всего, его интересовало, какие новые для следствия сведения содержатся в письменных показаниях Карякина. То, что Карякин за прошедшие десять дней должен был написать признания, пусть - с самооправданиями, с попытками свалить вину на каких-нибудь третьих лиц, было почти само собой разумеющимся - на последнем допросе виолончелист так перетрусил за свою жизнь, что опер его чуть не под ручки в камеру уводил. Однако возможны были и непредвиденные нюансы. Взять хотя бы, казалось, тщательно спланированный допрос Аллы Тылк... Впрочем, тогда он сам повел себя не лучшим образом - если личное чувство пересекается с чувством служебного долга, то одним из чувств надо жертвовать. А он мечтал насладиться полнотой обоих! Романтик...

В СИЗО Елизаров первым делом поднялся в кабинет начальника оперативной службы, Юрия Рябухина, чтобы узнать, какие изменения произошли в тюрьме за истекшие десять дней; в какую из пресс-камер01), если того потребуют интересы дела, можно будет перевести Карякина; кого из прессовщиков 02) в нее подселить.

Информация, которую представил Рябухин, оказалась малоутешительной: три профессиональных прессовщика распоряжением свыше переведены в Усольск, дабы укрепить там поредевшие в результате разборок с уголовниками ряды местных мастеров заплечных дел, а двоих оставшихся разоблачили в одной из камер и вчера ночью до полусмерти избили блатные. Кроме того, два дня назад в городе была проведена облава, в результате которой арестована большая группа лиц, занимавшихся производством и сбытом наркотиков. Для размещения прибывшего в СИЗО пополнения пришлось проводить перегруппировки и временно перевести часть обычных заключенных в пресс-камеры. Тюрьма перегружена, а суды работают медленно. В заведении, рассчитанном на 600 мест, содержится более 3000 заключенных.

- Надо бы, как во времена Лаврентия Павловича, "тройками" вершить суд, - высказал свою наболевшую мечту Валерий Павлович.

- Тюрем в России не хватает - вот в чем беда, - поправил его Рябухин.

Они помолчали, размышляя о том, как обустроить Россию. Затем обсудили ряд вопросов, касающихся новых форм отчетности. Под вечер, когда рабочий день уже подошел к концу, Елизаров попросил Рябухина ускорить подбор новых прессовщиков, а сам спустился в комнату для допросов. Осмотрел, все ли в ней подготовлено в соответствии с его указаниями. Пощелкал выключателями галогенных ламп - остался доволен и дал указание привести на допрос Карякина.

- Все тридцать листов казенной бумаги, выданных подследственному для записи признаний, должны быть изъяты у него и возвращены мне, не зависимо от того - чистые они, исписанные, рваные или целые, - напомнил он по телефону надзирателю и, собираясь с мыслями, на секунду расслабился.

В памяти почему-то снова ожила неприятная заключительная сцена допроса Аллы Тылк. Одновременно слух уловил слабые звуки виолончели. Казалось, неизвестный музыкант вновь оживил ту самую слуховую галлюцинацию, которая на доли секунды вывела Валерия Павловича из душевного равновесия в купе поезда. Но теперь звук, соединенный с мелькнувшим в сознании следователя образом жены Карякина, был более устойчив.

"Вот ведьма!" - внутренне содрогнувшись от мистического чувства реальности логически невозможной в стенах тюрьмы музыки, подумал Валерий Павлович и крепко зажал уши ладонями рук.

Виолончель стихла.

Валерий Павлович опасливо ослабил нажатие ладоней.

Сквозь толстые стены комнаты допросов больше не просачивалось ни звука.

Облегченно вздохнув, он вышел из-за стола, прошелся по комнате.

"Может она и впрямь телепатка - способна создавать звуковые галлюцинации? Будет мстить мне за себя, за мужа и, в конце концов, сведет с ума?" - мелькнуло в мозгу невероятное предположение.

Но музыка больше не звучала. Образ Аллы Тылк постепенно вытеснялся мыслями о предстоящем допросе Карякина, и Валерий Павлович окончательно успокоился.

Примечания.

1. Пресс-камера, пресс-хата (профессиональный жаргон работников ИТУ, СИЗО) - камера, в которой специально подобранные администрацией заключенные пытают, истязают, насилуют тех, кого к ним сажают, с целью добиться от них чего-нибудь конкретного. Например - дать нужные следователю показания.

2. Прессовщик (профессиональный жаргон сотрудников ИТУ, СИЗО) заключенный, согласившийся выполнять по заданию сотрудника ИТУ или следователя функцию палача и истязателя других заключенных в пресс-камере. Обычно в личном или оперативном деле прессовщика имеется отметка, которая служит указанием для опера о возможности соответствующего использования этого заключенного. Кроме того, такая отметка предупреждает помещение прессовщика во время этапирования вместе с другими заключенными. Разоблачение прессовщика чревато для него жестокой расправой.

(Текст примечаний приведен по книге "Тюремный мир глазами политзаключенных". М.,1993, центр "Содействие")

Вернуться к содержанию

Глава шестая

Купание в холодной сентябрьской Волге, предшествовавшие ему нервные перегрузки не могли пройти бесследно для организма - Алла заболела. Дня три у нее был сильный жар, она металась дома на кровати в бреду и если бы не Мишкина помощь, все могло закончиться плачевно.

Подросток, несмотря на его экстравагантную внешность и любовь к дурным песням, оказался довольно добрым и отзывчивым. Он навещал Аллу ежедневно, бегал по магазинам, аптекам, мыл полы, проветривал комнаты и пытался забавлять больную интересными, по его понятиям, историями.

От Мишки Алла узнала, что его мать зовут Светланой, что она часто болеет и нигде не работает. Отец паренька сидит в тюрьме - устроил пьяную драку в ресторане "Рябинушка", в ходе которой переломал вышибале ребра, отобрал у милиционера пистолет и палил из него по люстрам:

- Бац-с! Бац-с! Бац-с! Осколки по полу! Все визжат!

В этом месте рассказа у паренька в глазах зажигались огоньки неподдельного восхищения и гордости за стреляющего по люстрам отца. Алла его восторга не разделяла. Что с нее взять - женщина. Сам Мишка до последнего времени занимался каким-то "бизнесом", но в чем заключается суть его "бизнеса" рассказывать не стал:

- Расстроитесь, а больным расстраиваться нельзя.

В полусонной одури от принимаемых горстями лекарств, в слушании Мишкиных рассказов время текло незаметно, но подорванные болезнью силы восстанавливаться не спешили - прошла неделя или чуть более, прежде чем Алла с кричащей остротой вдруг ощутила невозвратимость убегающего времени. Поручив Мишке записать ее на прием к самому лучшему адвокату, выпроводив паренька - едва тот успел зайти к ней в квартиру - с этим поручением из дому, она взяла лист чистой бумаги, шариковую ручку и села за письменный стол, чтобы детально обдумать план дальнейших действий по вызволению Сергея из тюрьмы.

Пытаясь вспомнить все нюансы выдвигаемых против ее мужа обвинений, Алла погрузилась в лабиринты памяти. Ожили картины допроса: касающиеся ее колен липкие пальцы Елизарова, его грязные намеки о каких-то гомосексуальных связях Сергея с Ивановым и Лужкиным, пронзительный взгляд Железного Феликса, лязг железных засовов, ряды колючей проволоки... Потом все разом слилось воедино в беспорядочных завихрениях мутного потока. Голова закружилась. Пространство квартиры заполнилось пляшущими бешеными струями. Ее тело наклонилось, притягиваемое магнетической силой Хаоса. Еще момент... И вдруг Алла почувствовала, как другая, более мощная сила, выхватила ее из комнаты и, наполняя сердце легкостью, устремила ввысь, к небу.

Очнулась Алла от резкого запаха аммиака, у себя на кровати. Рядом с ее изголовьем сидела незнакомая женщина с хрупкими, изнеможенными болезнью или жизненными неурядицами чертами лица. На письменном столе, за которым Алла собиралась обдумывать планы дальнейших действий, стоял помещенный в ее любимую чешскую вазу большой букет белых роз.

- Слава Богу, - произнесла женщина низким грудным голосом, убирая от лица Аллы пузырек с нашатырным спиртом. - Мы так испугались - Миша открыл дверь, а Вы на полу лежите. Он за врачом в соседний подъезд побежал - скорую ведь нынче не дозовешься, а я вот перетянула Вас на кровать, чтобы врачу удобней было подойти, да уж минут пять, как с нашатырем кручусь.

Алла смотрела на женщину, на простирающееся за ее спиной пространство комнаты и видела, как тонкие лучи света возвращаются от паркета к окну, становятся все бледнее и гаснут один за другим. Вместе с лучами в комнате гасли дрожащие звуки виолончели, незадолго до Аллиного пробуждения заполнявшие всю квартиру.

- Кто Вы? - спросила Алла незнакомку, когда виолончель окончательно умолкла.

Женщина собралась ответить, но Алла ее опередила:

- А, я уже знаю. Вы Мишина мать, Светлана.

- Да. Я пришла Вас поблагодарить и за себя и за сына. Он, бывая у Вас, как-то стал добрее... Вот эти розы - Вам, - Светлана показала рукой на букет.

- Спасибо. Они очень красивые, - ответила Алла, слегка повернув голову в сторону письменного стола.

- Об адвокате не беспокойтесь, - угадывая Аллины мысли, успокоила больную Светлана, - Он сам придет к Вам сегодня вечером, в шесть часов.

- ???

- Не подумайте ничего. Его фамилия - Багудин. Вы, наверное, слышали о нем? Это самый известный адвокат в нашем городе...

- Нет. Я никогда не обращалась к адвокатам...

- Вы уж извините, но Миша мне рассказал, что Ваш муж - это тот Карякин, которого подозревают в убийстве Лужкина. Вы первые дни болезни иногда в бреду произносили имя Вашего мужа - вот мальчик и услышал. Я давно должна была рассказать Вам и о себе, и обо всем, что случилось...

- Ради Бога, Светлана, Вы ничего мне не должны...

- Нет, нет - должна. Но я только вчера почувствовала в себе достаточно сил, чтобы первый раз после того памятного дня выйти на улицу. Простите меня...

Светлана не успела сказать, за что ее надо прощать - в квартиру уже входили Мишка и участковый врач.

Потом Алла спала под действием введенных врачом через укол лекарств. Светлана за это время успела замочить и постирать два комплекта постельного белья, протереть пыль и навести порядок в квартире больной.

Потом пришел адвокат. После беседы с Аллой он обещал принять меры, чтобы Сергея освободили до суда. Договорились, что утром 23 сентября, как только Елизаров вернется в Лещанск, Багудин непременно обсудит с ним все нюансы дела. Разумеется, Алла может пойти вместе с адвокатом, если ей позволит здоровье, но он бы предпочел первую встречу со следователем провести с глазу на глаз.

После ухода адвоката Алла опять чувствовала себя утомленной.

Светлана, решив, что сейчас главное для больной - покой, отложила свои намерения рассказать ей о чем-то чрезвычайно важном на более поздний срок все равно до возвращения следователя ее рассказ ни на судьбу Аллы, ни на судьбу ее мужа никак не может повлиять.

На следующий день она обрадовала Аллу тем, что договорилась через знакомого надзирателя передать для Сергея в тюрьму некоторые личные вещи, продукты питания и даже - виолончель! За небольшие деньги знакомый Светланы готов был передать что угодно за исключением записок - посредничество в организации общения подследственного с внешним миром, без ведома следователя, могло закончиться для надзирателя потерей работы.

Так и случилось, что полностью, со всеми подробностями, историю о Светлане и той трагедии, которая толкнула молодую женщину к попытке совершить самоубийство, Алла узнала лишь за день до запланированной ими встречи с Елизаровым.

Вернуться к содержанию

Глава седьмая

Способность ощущать чужую боль, чужую беду заложена в женщине с доисторических времен, с того момента, как Бог Адаму ребро выломал, дабы создать страдающему от скуки мужику спутницу жизни. Даже я покрываюсь холодным потом, представив, какую боль пришлось бедняге при этом испытать. А насколько более осязаемо ощущала эту боль Ева, та женщина, которая из боли и возникла? Конечно, за миллионы лет эволюции способность ощущать чужую боль могла и атрофироваться за ненадобностью, хотя бы у некоторых женщин. Но я лично, Бог миловал, с такими особами не встречался.

Светлана принадлежала к тому, ныне уже редкому, типу женщин, которые не только способны ощущать боль ближнего, но проникаются ею настолько, что забывают о собственных болях.

Семнадцать лет назад она получила из далекого эстонского поселка Румму письмо от юного зэка. Неведомый юноша просил ее прислать ему по почте фотографию и далее на двух страничках из ученической тетради обосновывал причины, побудившие его обратиться к Светлане со столь странной просьбой. Оказывается, как-то раз он увидел Светлану на танцах в клубе Полиграфзавода. Юноша влюбился в нее с первого взгляда, но, будучи по натуре человеком чрезвычайно робким, не осмелился пригласить даму сердца на танец и рассказать ей о своих высоких чувствах. Танцевальный вечер подходил к концу. Какой-то тип в сером пиджаке пошел провожать Светлану домой, а влюбленный юноша, пораженный в самое сердце стрелой ревности, с горя и от досады побил в клубе стекла на окнах. Теперь, за свою безответную любовь, ему приходится страдать в тюрьме. Страдать не столько физически, сколько сердечно, ибо рана сердца кровоточит все сильнее и сильнее от невозможности хотя бы изредка лицезреть свою Дульцинею.

Живо представив себе робкого Дон Кихота, страдающего в тюрьме от неразделенной любви, Светлана почувствовала себя безмерно виноватой перед ним и во время зимних студенческих каникул сама поехала в далекую Эстонию. Так Судьба свела ее с будущим мужем, Владимиром Сковородкиным.

Битье стекол на "Полиграфе" было только прелюдией к бесчисленной череде подобных "подвигов" Владимира. Светлана не понимала до конца - почему ласковый и, казалось, любящий ее муж временами превращался в безмозглого громилу. Разумеется, он всегда называл какую-нибудь внешнюю причину Светлана не туда посмотрела, не то сказала, не так сделала, но они сами потом вместе смеялись над ничтожностью этих причин. Гораздо сложнее обстояло дело с причинами внутренними. Владимир плохо мог объяснить их суть, но, если коротко, то она сводилась к тому, что в доли секунды предшествующие вспышке гнева, он чувствует, как некто посторонний завладевает его телом, и тогда все события, происходящее вслед за этим актом внутреннего насилия, уже не поддаются контролю его собственного "Я". Светлана верила мужу, жалела его, и поскольку началу внутренних изменений психики всегда предшествовали хоть и незначительные, но внешние причины, источником которых являлась она сама, то и главным виновником всех бед мужа она считала себя. Сыпавшиеся на Владимира наказания в виде арестов, штрафов, различной длительности сроков заключения казались ей верхом несправедливости - ведь ее муж был жертвой, а не преступником! Уж если Вам непременно надо кого-то наказать за пьяный дебош или драку, то наказывайте ее, а не этого человека с нежной, легкоранимой психикой.

Владимиру в глубине души, хоть он и не смел себе в этом признаться, нравилось, что Светлана из-за него страдает. Быть может, таким странным образом он более сильно ощущал проявления ее любви? Любовь - главное, что ищет человек на Земле, и коль она сильнее проявляется через страдания, значит, человек будет всегда к ним стремиться? Значит, череде "подвигов", страданий, наказаний не будет конца? Наверное, так оно и продолжалось бы до тех пор, пока беспрерывные стрессы не свели Светлану в могилу. Но однажды друзья познакомили Владимира с Вячеславом Блиновым, "психиатром-любителем", который предложил Сковородкину, в порядке эксперимента, всякий раз, когда появляется реальная опасность новой вспышки гнева, принимать какие-то чудо-таблетки, изготовляемые самим "психиатром". Владимир попробовал таблетки действительно успокаивали. Более того, спустя десять минут после их приема в голове возникало чувство необычайной эйфории, хотелось любить всех людей на Земле, прощать обидчиков... Это чувство постепенно становилось настолько огромным, что окружающая действительность, в том числе и ощущение собственного тела, исчезала полностью. Теперь с тем "Некто", который раньше насильно овладевал Владимиром, никаких проблем не возникало. Пусть "Он" делает все, что хочет - это до того несущественно по сравнению с тем Океаном наслаждения, который взамен получал свободный от самого себя Сковородкин. "Некто" был благодарен за проявляемую к нему лояльность, не вытворял отныне никаких глупостей: не было битых стекол, не было приводов в милицию. А что "Он" вытворял, Владимир не знал, так как кроме чувства эйфории в памяти ничего не оставалось.

По ходу "эксперимента" Владимир познакомился с другими "пациентами" и смог наблюдать со стороны за происходящими с ними под влиянием таблеток изменениями. В числе его новых знакомых появились музыканты, поэты... Он стал свидетелем восхождения на Олимп Славы некогда малоизвестного ресторанного певца Иосифа Лужкина. Приняв таблетку и отдавшись на волю "Некто", певец достигал таких исполнительских высот, такого проникновения в самую суть песни, что публика захлебывалась в рыданиях от восторга. Если певец под отупляющий грохот ударных в течение десяти минут со сцены с придыханием повторял: "Ах, я балдею!", то вслед за ним начинал балдеть Владимир, без всяких таблеток. И не он один - балдели все сидящие в зале люди, а вместе с ними, казалось, балдел весь город. После концерта женщины бились в истерике, чтобы коснуться хотя бы кончиками пальцев потного тела певца, ложились под колеса его автомобиля, целовали капот... Действие таблеток заканчивалось, Иосиф Лужкин принимал комплименты, подарки, письма юных незнакомок с обещаниями неземной любви... Принимал почести, которые заслужил не он, а тот "Некто", который выдавливал на сцене из его горла хриплые, нечеловеческие звуки и дергал тело в конвульсивных движениях, в то время как сам певец пребывал в блаженной истоме таблеточного дурмана. Гонорары за выступления росли в геометрической прогрессии, но большую часть из них он вынужден был отдавать "психиатру" за таблетки. Чтобы жить соответственно своим запросам, певец взялся за реализацию таблеток среди преданных ему поклонников и через пару лет с помощью "психиатра" создал разветвленную, хорошо отлаженную систему оптовой торговли.

Владимир, в отличие от Лужкина и других "пациентов", денег "психиатру" не платил. Иногда он пытался ответить самому себе на вопрос - за что такая льгота?, но поскольку достаточных денежных средств у него все равно не было, то и особой настойчивости в поисках ответа он не проявлял. Светлана ничего не знала об "экспериментах" мужа. Какое-то время после очередного освобождения Владимира она радовалась, что наступило затишье в череде бесчисленных драк и битья стекол, но появившаяся у него привычка никогда не смотреть прямо в глаза собеседникам, его частые беспричинные отлучки, случаи откровенного обмана, увеличивающееся с каждым днем отчуждение между ними постепенно привели к тому, что однажды она с удивлением осознала, что с тоской вспоминает прошлую жизнь со вспышками гнева и пьяными дебошами мужа. Считая, в силу своего характера, одну себя виновницей происходящего в их семейных отношениях разлада, она занялась поисками его внутренних причин, пыталась вызвать мужа на откровенный разговор, узнать с его слов - что ей надлежит сделать. Владимир, неизменно отводя глаза в сторону, отвечал, что он благодарен ей, счастлив как никогда и ничего менять не надо. Светлана очень сильно хотела поверить, что так оно и есть - просто она еще чего-то не понимает, как вдруг случился этот непонятный скандал в "Рябинушке". Ее муж снова оказался за решеткой. Она без труда добилась через знакомого следователя разрешения на свидание, но Владимир почему-то сам отказался с ней встретиться. На следующий день он неожиданно передумал и, напротив, настоятельно просил ее прийти. Светлана пришла. Они поговорили о ничего незначащих вещах. Свидание подходило к концу, и вдруг Владимир, сильный здоровый мужчина, расплакался, заявил, что он пропащий человек, давно уже не принадлежит самому себе, и что если Светлана не увезет тотчас же Мишку из Лещанска, то и сына ждет участь отца. Светлана пыталась успокоить мужа, говорила, что она его любит и никогда не бросит - что бы с ним не произошло. В ответ Сковородкин впервые за все время их совместной жизни накричал на нее, сказал, что ненавидит и ее и сына, что убьет их обоих, как только выйдет из тюрьмы. Потом снова расплакался, стал просить прощения... Она, с разрешения следователя, навещала его еще три раза. Во время последнего свидания муж незаметно для посторонних глаз передал ей маленькую записку.

Вернувшись домой и прочитав записку, Светлана узнала о "психиатре", о том, что ее муж, исчезая из дома на сутки и более, балдел, напичканный таблетками, и кроме ощущения беспрерывного кайфа совершенно ничего не помнил - не помнил, что делал, с кем общался, где спал, где бодрствовал... Тот Некто, который раньше овладевал им лишь в короткие моменты гнева, теперь господствовал в нем беспрестанно до тех пор, пока не заканчивалось действие таблеток. Их сын, Мишка, зарабатывал на карманные расходы тем, что получал у Лужкина на реализацию таблетки и продавал их в школах города. В любой момент сын мог сам попробовать наркотик, и тогда ему не избежать судьбы отца. В любой момент сына могли арестовать и отправить в колонию. В любой момент сын мог стать жертвой разборок между распространяющими наркотики мафиозными группировками.

Вечером того же дня Светлана попыталась откровенно поговорить обо всем с сыном. Мишка удивился ее осведомленности, но взаимопонимания друг с другом они не нашли.

"Мне нравится моя жизнь - ребята уважают, в кармане всегда полно "бабок", - пояснил он свою позицию - а то, что много риска, так это еще больше привлекает. Ведь я же не девчонка".

В ответ на угрозу матери насильно увезти его из Лещанска, Мишка, в свою очередь, пригрозил, что убежит из дома.

Проплакав всю ночь и, по обыкновению, обвинив во всем себя - занятая проблемами с мужем, не усмотрела за сыном - она решила, что сама же, без помощи милиции, все и исправит. Пользуясь тем, что Лужкин, еще будучи малоизвестным ресторанным певцом, выказывал ей свои симпатии, она решила напроситься к нему в гости и, выведав информацию о самих таблетках и обо всем, что связано с системой их распространения, уже более детально продумать план спасения сына.

Лужкин был удивлен ее звонку, но ему польстило, что некогда неприступная для него женщина теперь сама жаждет встречи, и он милостиво согласился принять ее в тот же день вечером у себя в квартире.

Светлана пришла к нему в гости с небольшим опозданием, одетая в плотно облегающее ее все еще не лишенную изящества фигуру полупрозрачное трикотажное платье, благоухая сладостным ароматом "Шанель Аллюр".

После несколько преувеличенных взаимных комплиментов, когда на журнальном столике уже стояли наполненные шампанским бокалы, она, как бы поддавшись влиянию момента, не желая сдерживать нахлынувших чувств, воскликнула:

- Ах, если б мы могли вернуться в те годы!

- Нам бы твой громила все кости переломал, - счел нужным слегка умерить ее романтический порыв Лужкин.

Светлана, явно играя, обиженно закусила губу:

- Фу, какой ты вульгарный! Или у тебя тоже от наркоты все чувства притупились?

- Какой наркоты? - испугался Лужкин.

- Ах, брось, Оська! Я ведь Володьку как облупленного знаю - неужто, ты думаешь, я бы не заметила по лицу, по глазам, по словам его и мыслям, что он к наркотикам пристрастился? А глядя на тебя, сравнивая с ним, и о твоем увлечении нетрудно было догадаться.

- Ты следи за метлой-то. Какие еще увлечения?

- Ох, Ося, давай о другом..

- Нет, уж объяснись...

- Ну, сам подумай, - как бы уступая настырности Лужкина, пояснила Светлана. - Если я вижу, что передо мной стоит человек, внешне похожий на мужа, но с другими мыслями, движениями, чувствами, то значит сам муж отбыл в страну вечного кайфа, а передо мной лишь его плоть, но управляемая явно не им. Тебя я знаю давно. Всегда искренне переживаю за твои неудачи, радуюсь твоим успехам. И вдруг я вижу, как твое тело на сцене будто Кто-то за ниточки дергает, а из горла исторгается явно не твой голос. О чем это говорит?

Лужкин пожал плечами.

- О том, - Светлана наклонилась через стол к Лужкину, - что ты тоже отбыл в страну вечного кайфа, уступив плоть своему Таланту или еще Кому-то. Тебе виднее, кому...

- Не слишком ли ты догадливая?

- Грустно мне, Ося. Думаю, может и мне вслед за вами в страну кайфа поход совершить, уж коль она мужиков от женщин сманивает? Ты ведь совсем из-за кайфа от женщин отказался?

- У меня одно другому не помеха, - несколько мрачновато улыбнулся Лужкин и, первый раз за вечер посмотрев Светлане в глаза, поднял бокал и, прогнувшись через стол произнес:

- За Дам-с!

Светлана улыбнулась. Продолжая сидеть на диване, приподняла свой бокал.

Лужкин отодвинул ногой кресло, вылез из-за стола и пересел на диван, поближе к даме. В раздумье, не опуская бокала по-дружески, положил руку на ее плечо и пояснил:

- Видишь ли, милочка, таблетки, которые мы принимаем не имеют ничего общего с наркотой, как ты изволила выразиться. Мы называем их Фази, так как их производят на основе одобренного Минздравом Фазидола. Слышала про такое лекарство?

- Нет. А кто производит ваше Фази?

- Этого тебе, милочка, знать не положено, но по секрету скажу - вполне интеллигентные люди. Так вот, наркота, типа экстази и даже героина, дает балдеж, но нет полного расширения. Есть кайф, но без отрыва. Глюки и те привязаны ниточками к реальным стенам реальных домов. Фази рвет все нити. Балдежу ничто не мешает. Время останавливается. Секунда тянется тысячу, десять тысяч лет. Ты - в раю! Улавливаешь разницу?

- Не очень.

- Но это же просто! Плоть наркомана, раздираемая противоречиями между командами разума и повелениями Таланта, способна лишь сотрясаться в бессильных потугах достичь одновременно двух берегов. Чтобы человек балдел на все сто, а Талант мог проявляться без помех, сознание должно быть устранено. Ты видела сеансы Кашпировского?

- Да, тогда у половины телезрителей что-нибудь рассасывалось.

- Я не про то. Ты видела, как усыпленные гипнотизером люди - их сознание отдыхает! - по команде становятся рафаэлями, рахманиновыми - кем угодно; довольно недурно начинают играть на фортепьяно или рисовать на холстах? Люди спят, а их плоть творит. И делает это лучше, чем она могла бы делать, руководимая сознанием. Люди просыпаются и ничего не помнят!

- Да, такие фокусы впечатляют!

- Так вот, Фази как гипнотизер отделяет сознание от плоти. Но если Кашпировский просто вырубает сознание, то Фази перемещает его в рай. Пока Талант в течении трех-четырех часов командует моей плотью, я на десятки тысяч лет погружаюсь в райское блаженство. Для пациента Кашпировского время десяти сеансов пролетит галопом не оставив в памяти следа, а я за тот же физический период пробалдею в райских кущах миллионы лет. Есть разница?

Светлана неопределенно пожала плечами.

- Есть! - констатировал Лужкин. - Человек балдеет. Ловит кайф, а не спит, оглушенный дубиной гипноза! Его плоть во власти Таланта вытворяет чудеса, а он кайфует. Ему все по-фиг! И вот что интересно, нет бесталанных людей! Мой Талант исторгает из моей груди звуки нечеловеческих тембров в диапазоне трех октав!!! Да, я не помню, что происходит на сцене. В памяти остается лишь балдеж. Но мой балдеж через песню передается тысячам сидящих в зале людей. Люди балдеют без наркоты! Телевидение, радио, компакт-диски и магнитофонная пленка стирают границы между концертной площадкой и миллионами россиян. Скоро будет балдеть вся Россия! Впечатляет?

- Да, - согласилась Светлана, - перспективы заманчивые.

И тут же пожаловалась:

- А у моего Володьки никаких талантов от Фази не проснулось: он балдеет, а я что с ним, что без него - одна-одинешенька и никакого кайфа.

- Ну, это ты зря. Твоим Володькой владеет такой Талант, - начал было рассказывать Лужкин и осекся. Секунду помолчал, испытующе глядя на Светлану - можно ли ей довериться? Усмехнулся каким-то своим, промелькнувшим в сознании мыслям и спросил:

- А ты не боишься много знать?

- Почему я должна бояться? - удивилась Светлана и слегка отодвинулась от Лужкина, но его руку с плеча не убрала. - У меня муж есть. Не вечно в тюрьме сидеть будет. Вот уж его так действительно полгорода боится.

- А ты не находишь, что это тоже талант? - почему-то перешел на шепот Лужкин.

- Какой талант?

- Чтобы тебя полгорода боялись?

Лужкин прошептал это совсем тихо, повернувшись к Светлане вполоборота и глядя на нее широко раскрытыми глазами. Потом рассмеялся, видя ее замешательство, снял руку с плеча, встал с дивана и, выходя из-за стола, пояснил:

- Сейчас закуску принесу.

Через пару минут, насвистывая один из своих шлягеров, он принес с кухни и поставил на стол небольшую вазочку из голубого стекла, наполненную какими-то разноцветными конфетками.

- Угощайся. Подарок из Австралии.

- Вкусные? - поинтересовалась Светлана, протягивая руку к вазе.

- Обижаешь, милочка.

Светлана взяла одну из конфеток и осторожно надкусила. От белой мякоти начинки пахнуло миндалем. "Отравить хочет!" - мелькнула мысль. Но тут же она поняла, что это глупо - просто окончательно расшатались нервы.

- Вкусно! - одобрила Светлана изделие австралийских кондитеров и потянулась за второй конфеткой. Теперь ей попалась с мятным ароматом. Следующая пахла клубникой... Они совсем не были приторными. Их, наверное, можно было есть горстями, смешивая в единый букет разные ароматы...

- Хватит, хватит - поплохеет с непривычки, - остановил ее Лужкин, загородив вазу рукой, когда она намеревалась взять уже шестую или седьмую конфетку. Светлана хотела обидеться, но обиды не получилось. "Какой он в сущности славный человек!" - подумала она почему-то и несколько отрешенно стала наблюдать, как этот славный человек, торопливо проглотив одну австралийскую конфетку и снова унеся вазу на кухню, теперь ползает по полу комнаты, расставляя на расстоянии не более полуметра от стен толстые стеариновые свечи.

- Ты, сука, хотела знать все? Знать, чтобы заложить меня мусорам? неожиданно зло спросил он, повернувшись лицом к Светлане.

Краешком сознания она отметила, что его слова звучат грубо, но снова не смогла обидеться. "Грубость безобразна лишь сама по себе, но будучи произнесенной хорошим человеком, еще ярче оттеняет его достоинства. Улыбнись и скажи, что ничто внешнее не мешает тебе видеть его достоинств", - услышала она коснувшуюся глубин ее души подсказку, но не вняла ей и молча продолжала наблюдать за ползающим по полу певцом.

Дело у него клеилось плохо. Свечи были расставлены, но Лужкин никак не мог их зажечь - спички в трясущихся руках без конца ломались, зажженные подсвечники падали, когда он ненароком задевал за них полой пиджака или носком ботинка. Прошла целая вечность, прежде чем вся комната озарилась теплым колеблющимся пламенем горящих свечей. Ее странный хозяин снова подошел к Светлане, поднес к лицу женщины какой-то предмет, завернутый в красную фланельку, и громко произнес:

- Ты знаешь слишком много, чтобы жить, но я дарю тебе жизнь. Мало того, ты узнаешь еще больше. Узнаешь о таланте своего мужа. Узнаешь, почему отныне он должен бояться меня. Меня, Лужкина! Бояться, и значит повиноваться мне. Более того, я открою тебе твой талант! Но это позже. А сейчас - смотри!

С этими словами Лужкин развернул красную фланельку, и Светлана увидела длинное шило с набранной из цветных кусочков пластмассы рукояткой.

- Этой заточкой твой муж по приказу "психиатра" убил Рафика Иванова. Ею же он пытал десятки других людей. Потому что после приема Фази плотью твоего мужа овладевает величайший из талантов - талант палача. Умного, преданного палача, способного угадывать мысли хозяина и наказывать его врагов еще до того, как хозяин попросит об этом вслух! Ты слышишь меня?

Светлана не отвечала. Глаза ее были полузакрыты, а на губах мелькнула тень улыбки:

- Черт, надо торопиться, - пробормотал Лужкин и резко ударил ее по щеке. - Рано кайфовать!

Она пошатнулась от удара, и на некоторое время действительность вновь стала доминировать над грезами.

- Эта заточка, - продолжил Лужкин, - будет храниться в надежном месте, о котором знают лишь мои доверенные люди. Если у твоего мужа когда-нибудь, по приказу "психиатра" или исходя из собственной блажи, возникнет соблазн расправиться со мной, то заточка, хранящая отпечатки его пальцев и следы крови Иванова, ляжет вместе с подробными описаниями многих из его подвигов на стол следователя. Ты поняла? - брызжа слюной, нагнулся он к ее лицу. Если поняла, но не можешь произносить слов, то кивни головой.

Светлана послушно кивнула головой. Все, что она слышала, было таким малозначительным по сравнению с открывающимся перед ее внутренним взором Океаном Блаженства. Но этот добрый и милый человек почему-то мешал ей скорее оставить полный суеты и тревог берег. Капризно сложив губы трубочкой, она привстала с дивана, потянулась к Лужкину, чтобы уткнуться лбом в его мягкое плечо, но тот отшатнулся от клонящейся к нему женщины и, взявшись двумя руками за ворот ее трикотажного платья, резко развел руки в стороны. Половинки платья, скользнув по бедрам, упали к ногам Светланы.

- Теперь мы познаем с тобой твой Талант. Я вижу по твоей сексапильной фигуре, по крупным губам и мерцанию зеленых глаз, что в тебе пропадает один из самых обворожительных талантов - Талант страстной проститутки.

Треск рвущегося платья эхом пронесся над Океаном. По Его поверхности пробежали волнистые полоски ряби. Светлана с удивлением отметила для себя, что она сама и окружающий ее мир давно изменились, и эти изменения продолжают нарастать с угрожающей интенсивностью. И тут же она поняла причину этих изменений - в конфетах Лужкина содержался Фази, и значит, как только она окунется в волны влекущего ее Океана, так неведомый еще ей самой Талант, одно из многообразных проявлений таинственного Некто, завладеет ее плотью.

- Я помогу тебе удержаться на грани бессознательного, - словно прочитав ее мысли, заявил Лужкин, - помогу, чтобы ты смогла запомнить все фантазии, которые подарит нам твой Талант. Чтобы во все последующие дни своей жизни, влекомая Его силой и стыдящаяся Его проявления при муже, везде и повсюду ты искала меня, только меня, первооткрывателя твоего Таланта!

Пока он говорил, одновременно снимая с себя рубашку, брюки..., Светлана ощутила, как некто "Другой", возникающий только сейчас из глубин ее Души, начинает овладевать ее телом , в то время, как сама она медленно погружается в глубины вечного Блаженства.

- О, я позволю себе лишь сорвать с тебя эти нежнейшие трусики и маленький лифчик , - с этими словами Лужкин, уже будучи сам полностью обнаженным, вновь коснулся ее тела и бесцеремонно разорвал стягивавшие лифчик на спине резиновые петельки. Затем, встав перед Светланой на колени, так, что его голова оказалась на уровне ее пупка, начал медленно снимать с нее трусики.

Почувствовав, как шершавая ладонь Лужкина, коснувшись низа ее живота и нехотя обойдя мягкие колечки покрывающих лобок волос, начала спускаться, миновав колени, к ступням ног, Светлана с ужасом ощутила, что больше не сможет сопротивляться вошедшему в ее внутренний мир неизвестному "Некто". И уже не она, а завладевший ее плотью "Некто", дал команду телу приподнять сначала одну ногу, затем другую, чтобы Лужкину удобнее было снять трусики.

Лужкин торжествующе встал с колен, отбросил трусики в сторону, вышел на середину комнаты и, закрыв глаза, распахнув руки в сторону, дрожащим от волнения голосом театрально произнес:

- О, Великий Талант! Вместе с ней и я отдаюсь Твоей власти! Я жду Твоих фантазий!

В неверном пламени свеч его тело показалось Светлане сплошь изрезанным рубцами. Но она не успела определиться - красиво оно или нет, так как ее рука, влекомая "Некто", вдруг потянулась к оставленной Лужкиным на столе заточке, плотно сжало ее рукоятку; ноги согнулись в коленях, затем выпрямились в гигантском прыжке...

- Не-е-ет! - закричала Светлана и почувствовала, как острое жало заточки, разрывая ткань кожи и преодолевая сопротивление плоти, вонзается в грудь Лужкина. Неведомая сила вдавливает его глубже, глубже... Все происходит чрезвычайно медленно, но она никак не может помешать происходящему. Такое иногда бывало с ней во сне, когда вот так же, переполненная ужасом, она не могла заставить свои ноги двигаться, чтобы убежать от кошмаров. Наконец, сжимавшая рукоятку рука уперлась торцом ладони в левый сосок несчастного певца, ощутила его тепло и упругие толчки чужого сердца.

Лужкин упал, увлекая женщину за собой, потом дернулся резко в сторону, опрокинул несколько подсвечников и, моментально вскочив на ноги, тоже закричал:

- А-а-а-а-а!...

"Некто" подбросил Светлану в воздух так, что ее тело, сгруппировавшись, с налету больно ударилось об оконное стекло. Блаженная одурь от "конфеток" разом исчезла, и обнаженная женщина, слыша позади звон падающих на асфальт осколков стекла, в ужасе от всего увиденного, услышанного, содеянного и прочувствованного ею в этот вечер, не чуя под собою ног, побежала от дома Лужкина в спасительную тьму ночи...

* * *

Из всех последующих событий этого вечера Светлана помнит лишь звуки выстрелов и выброшенные из темноты руки незнакомца. Она увернулась от этих рук, что-то крикнула, услышала, как упал Лужкин, и, пробежав по инерции еще несколько метров, сама, обессиленная, упала, запутавшись ногами в некошеной траве городского сквера. Домой она вернулась под утро. Входная дверь оказалась запертой на ключ. Светлана не стала нажимать кнопку звонка и, чтобы не смущать сына своим видом, пробралась в квартиру через приоткрытую на кухне форточку.

Несколько дней она прожила как бы в забытьи - без чувств, без мыслей, автоматически делая привычную домашнюю работу, большую часть суток проводя лежа в постели. Мишка был занят своими делами и не обращал на мать никакого внимания. Как и все горожане, он скорбел о гибели Лужкина. Живой певец вызывал в нем интерес своими песнями и поведением на сцене. Мертвый - стал объектом культового поклонения. Кроме того его заботила более важная, чем здоровье матери, проблема - от кого теперь он сможет получать Фази, чтобы заниматься дававшим неплохой доход бизнесом.

Так они и жили - каждый сам по себе. Постепенно Светланой стало овладевать чувство своей ненужности в этом мире. Она ничего не могла сделать для попавшего в зависимость от Фази мужа. Ее закончившийся трагически визит к Лужкину не отвратил сына от увлечения отупляющими сознание ритмами и занятий преступным бизнесом. Более того, уже через пару суток после той памятной ночи она сама неожиданно почувствовала вырастающее из глубин Души желание вновь ощутить во рту вкус Фази и, махнув на все рукой, окунуться в Океан Блаженства. Разрастаясь до гигантских размеров, оно постепенно вытесняло все, что еще совсем недавно являлось для нее значимым, святым...

Однажды она не выдержала искушения и, пройдя в комнату сына, устроила в ней форменный обыск. Поиски оказались успешными, и спустя каких-нибудь полчаса на ее ладони лежал небольшой бумажный пакетик, наполненный разноцветными "австралийскими конфетками". Она смотрела на "конфетки" и в ее Душе боролись два чувства - желание поскорее вернуться в утраченный ею Океан Блаженства и естественный протест личности, не желающей лишаться своей свободы. Она понимала, что, приняв сейчас Фази, станет вечным послушным рабом того "Некто", который сделал ее мужа палачом, который отнимает у нее сына и превращает тысячи свободных людей в послушных марионеток. Светлана не помнит, как долго продолжалась эта мучительная внутренняя схватка. Но в какой-то момент протестующая личность одержала верх над искушением. Брошенные в форточку "конфетки" покатились под колеса выезжавших со двора "Жигулей". Обессиленная борьбой Светлана опустилась на стул, стоявший рядом с ученическим столиком Мишки. Немного поплакав и утерев слезы рукавом платья, она выбрала среди разбросанных на столе тетрадей чистую, достала из-под шкафа закатившуюся туда шариковую ручку и принялась писать письмо сыну. Она решила рассказать ему все: как она ходила к Лужкину, как Мишкиного отца и ее мужа, превратили в придворного палача при "психиатре", каких трудов ей стоило преодолеть сегодняшнее искушение. Она просила у сына прощения, что не смогла его уберечь, не смогла защитить от того страшного "Некто", которому теперь Мишка служит. Она просила у сына прощения за свою слабость, за то, что не может более противостоять соблазну, и для того, чтобы не стать рабой ненавистного "Некто", вынуждена сейчас же бежать из этой жизни.

Написав письмо, она положила его посередине ученического стола, вернулась к себе в комнату, одела любимую голубую юбку подаренную когда-то мужем, бельгийскую белую кофточку, выходные туфли и, выйдя из дома, направилась на набережную.

Потом были подростки, балдевшие от дешевого пива и отупляющих лужкинских песен... Холодная вода Волги... Испуганные глаза сына, и вернувшая Светлану к жизни незнакомая женщина.

Письмо матери, гибель Лужкина или встреча с Аллой явились тому причиной, но Мишка перестал торговать наркотиками. У парня появились несвойственные ему раньше серьезность, желание утешить мать, помочь больной Алле. Надолго ли такие перемены? Кто знает... Но Светлане это показалось достаточным, чтобы снова захотеть жить. Тяга к Фази еще иногда возникала, но уже не имела непреодолимого характера. Может, удастся вырвать из тьмы наркотической зависимости и находящегося в тюрьме мужа? Кто знает...

Рассказывая все это Алле, она понимала, что тем самым доверяет в ее руки судьбу Владимира Сковородкина. Ведь Алла теперь может сообщить следователю, кто именно убил Рафика Иванова. Но не рассказать - значит встать на одну сторону с теми силами Зла, которые сейчас стремятся уничтожить эту женщину и ее мужа, взвалив на них вину за несовершенные ими преступления.

На улице начинало темнеть, когда Светлана стала прощаться с Аллой. Женщины поплакали над объединившим их горем и договорились на следующий день вместе идти к воротам СИЗО, чтобы встретить Елизарова до того, как он, возвратившись из командировки, займется другими делами. Откуда им было знать, что старший следователь по особо важным делам прокуратуры города Лещанска Валерий Павлович Елизаров вернулся на сутки раньше намеченного срока и уже больше часа один на один ведет допрос заключенного Сергея Карякина...

Глава восьмая

Яркий свет галогенной лампы слепил глаза. С боков и позади Сергея уходила в беспредельность темнота. Казалось, весь следственный изолятор, весь Лещанск, вся Россия - погружены в эту тьму. И не существует в мире ничего кроме черного силуэта следователя, угадываемого за снопом света и флюоресцирующих глаз Дзержинского.

Валерий Павлович был раздражен. Он ожидал от Карякина что угодно: очередных фантазий на тему невиновности, попыток свалить вину на сообщников.

"Дайте еще день на размышления, дайте еще день на размышления", повторял тот как истукан.

Что это - верх цинизма или граничащая с кретинизмом недооценка нависшей над ним угрозы? О чем думал этот субъект целых десять дней? Куда девался запуганный интеллигент, с подкошенными от страха ногами?

Елизаров не знал, чем объяснить произошедшую с Карякиным перемену. Он пытался воззвать к его совести, снова угрожал - Карякин талдычил, как заведенный: "Дайте еще день".

Может разгадка в тех записях, которыми подследственный измарал все тридцать листов казенной бумаги?

Руки Валерия Павловича пересекли границу между тьмой и светом, материализуя из небытия исписанные Сергеем в камере листы. Попав в сноп искусственного света, бумага растворилась в нем. Сергею из центра комнаты были видны лишь синие закорючки букв, лишенные несущей их поверхности.

- Мое глубинное, самосознающее Я, - прочитал вслух начало первой фразы Елизаров и осекся, медленно скользя глазами по тексту.

- Что это? - спросил он минуту спустя.

- Я размышлял. Записывал размышления. Прежде чем в целях сохранения жизни и здоровья взять на себя вину за то, что я фактически не делал....

- Это я уже слышал, - раздраженно перебил его Елизаров. - При чем тут твои размышления и убийства ни в чем неповинных людей?

- Я, может быть, завтра возьму на себя вину, но я не убивал. Для того, чтобы лгать...

- А, - махнул рукой Елизаров, - опять старая песня! Не надо мне мозги пудрить, не надо притворяться овечкой. Только ответы по существу. Только по существу - и никаких "я может", "я полагал", "я думал".

- Я...

- Молчать, я сказал!

Валерий Павлович снова углубился в чтение. Иногда его лицо выплывало из тьмы, и тогда Сергей мог видеть глаза следователя. Серые, бесстрастные глаза, с тупой педантичностью изучали каждую строку, но не для того, чтобы соединиться с чувствами и мыслями автора, попытаться понять их, а с целью обнаружения тайного смысла - какие каверзы задуманы автором, каким образом он планирует уйти от ответственности?

Душа человека, освободившись от влияния внешнего мира, сливается с божественным или безобразным мира внутреннего. Влекомая направленностью внимания к божественному, она создает локальные "я", сливающиеся с образами прекрасного, наполняется любовью и тем самым обретает подлинную свободу, становится независимой от пространственно-временного плена. Влекомая направленностью внимания к безобразному, она в своих локальных "я" сливается с Хаосом, становится управляемой хаотическими силами зла и тем самым теряет свободу, то есть - становится "ничем", сгорает в огне ада.

Почему самоубийство для христиан является тяжким грехом? Ответ один потому что живое человеческое тело, как совершеннейший инструмент познания и преобразования мира, в христианстве почитается божественным даром. Но в таком случае, непринятие мер к спасению жизни так же противно христианским заповедям, как и самоубийство.

Покинув тело, лишенная материальной основы восприятия внешнего мира, душа тяготеет к тому, к чему было приковано внимание в момент смерти. Душа самоубийцы, у которого внимание было сосредоточено на окружавшем его зле (иначе зачем себя лишать жизни, если вокруг еще много прекрасного?), сливается со злом, создает локальные "я" страха и ненависти, не уходит от преследовавших человека проблем, а сливается с ними, то есть - гибнет.

Учиться находить прекрасное, сохранять и преумножать его, жить им единственное, что возвышает человека, единственное, что позволяет душе соприкоснуться с божественным.

Страница за страницей исчезали в темноте, но никакого тайного умысла в размышлениях Карякина не просматривалось. Валерий Павлович начинал чувствовать себя обманутым. Недоумение уже готово было смениться гневом, как вдруг в его глазах мелькнуло что-то похожее на восторг поймавшего первую рыбку рыболова.

- Да, много ты понапускал туману, чтобы поймать меня на крючок, поднял он глаза на Сергея. - И как хитро, с какой философской подкладкой, с какой патетикой!

Елизаров матерелизовал из небытия карандаш и, подчеркивая строки, зачитал вслух:

- Алла! Я знаю, что ты сейчас здесь, в Лещанске. Знаю, не имея тому никаких материальных подтверждений. Знаю доподлинно, как если бы видел тебя, слышал твой голос... Не это ли знание, не эта ли способность души общаться с родственной душой напрямую - без слов, жестов, взглядов - лучше всего свидетельствует о том, что физическое тело лишь инструмент, лишаясь которого, душа не умирает?

- Ты думал я поверю в вашу телепатическую связь? - обратился он к подследственному. - Думал, поверю тебе? А следующим шагом придется принять на веру и заявление твоей жены о том, что она якобы сердцем узнала о твоем аресте. О каких тогда сообщниках вести речь? Так что ли?

- Я написал...

- Молчать! Я сам вижу все, что ты написал.

На какое-то время в комнате установилась тишина. Затем лицо Елизарова снова выдвинулось из темноты Перейдя на более низкие тона, как бы снисходя к неопытности подследственного, он пояснил:

- Ты не защитил жену и не убедил меня в ваших с ней телепатических способностях, а, сам того не ведая, сообщил о том, что в СИЗО существует канал, по которому к тебе поступила информация от жены. Если без вашей помощи, не скрою, мне было бы трудно найти посредника, передавшего в Эстонию из Лещанска сведения о твоем аресте, то найти того посредника, который помог заключенному получить сведения от находящейся на воле жены, труда не составит.

Сергей молчал. Дистанция между тем, что он вкладывал в слова и тем, что следователь извлекал из его слов, была непреодолимо громадной. Любые слова и построенные из них фразы - суть только символы. Сами по себе они ни чувств, ни мыслей не передают. Лишь тот, кто умом и сердцем способен соединиться с их создателем, способен и понять то, что автор изначально вкладывал в написанные или произнесенные им слова.

Валерий Павлович даже в страшном сне не мог вообразить себя на месте бесправного, униженного человека, которого принуждают признаться в несовершенных им преступлениях. "Нечем крыть!" - так расценил он молчание подследственного. Между тьмой и светом снова стали взлетать и падать строчки. Воодушевленный первой удачей следователь выискивал в тексте другие возможные намеки, нюансы, зацепки...

Если душа всеми фибрами устремлена к прекрасному, страдания не сломят ее, а еще более оттенят прекрасное. Страдания очищают душу, ибо сильная душа, проходя через них не гибнет, но становится еще сильней, еще прекрасней. Великий смысл страданий в воспитании души, в приближении к Богу. А поелику, и принимать их надлежит с благодарностью, не гневясь. Но, Боже упаси, нельзя искать страданий, нельзя упиваться ими - тотчас же будешь отвращен от лицезрения Истины, тотчас в своих локальных "я" лишишься единения с прекрасным и отпадешь в мир скорби и мучений.

Царство Божие внутри нас!

Так ли это? Оно одно, а нас много...

Но в своем единстве оно открывается каждому из нас по-своему: как высшая степень совершенства, высшая степень прекрасного.

Что-то близкое открылось мне в тот вечер на Рыбинском море. Я реально ощущал бездонность души, вмещающей вселенную. Я реально ощущал, как не утрачивая беспредельности, она творит зримые образы. Царство Божие тогда соединилось во мне с небесной Мологой, с ее колоколами, ее музыкой... Симфоническая поэма - лишь слабая попытка выразить в звуках невыразимое. И все таки, какое счастье творить, руководствуясь столь совершенными образцами!

Как можно не доверять интуиции? Разве иначе может человек познать подлинную реальность? Сакраментальное "Я существую" и глобальное "Царство Божие внутри нас" мы знаем доподлинно, знаем интуитивно, и никакие логические построения опровергнуть наши знания не могут!

И вот оно еще одно зримое торжество интуиции - виолончель! Интуитивно я уже знал, что Алла здесь. Сейчас я знаю об этом держащими смычок пальцами, биением сердца, проникающей в душу музыкой - только скворчонок могла понять, как задыхался я без возможности творить музыку.

- Ба! - воскликнул Елизаров, радуясь очередной находке. - Вот Вам и слуховые галлюцинации! Это сколько же надо заплатить, чтобы разрешили в камеру виолончель передать!?

Сергей молчал.

- Молчишь? Ну да - платил не ты, а твои подельники. Твое дело по струнам пиликать. Впрочем... - Елизаров на секунду задумался. - Впрочем, вот и ответ: в корпусе виолончели можно было не только записку передать, но и полное собрание сочинений А.С. Пушкина. Правильно я говорю?

Сергей снова оставил предположения следователя без комментариев.

Поколебавшись в выборе между неожиданно возникшим желанием разворотить подследственному челюсть и необходимостью дальнейшего изучения исписанных им бумаг, Валерий Павлович остановился на последнем.

Между тьмой и светом вновь замелькали строки.

Клеточки моего тела, звезда Сириус, Лешка-алкоголик из пятой квартиры всё в основе своей состоит из элементарных частиц. Миллиарды лет назад они родились в огне Большого взрыва и миллиарды лет спустя после моей смерти, в большинстве своем будут все теми же неизменными протонами, нейтронами, электронами... В своей первооснове материальный мир един. Материальные различия между Лешкой и Сириусом лишь в формах соединения первооснов. Казалось бы, благодаря причинно-следственным связям, эти формы заданы начальными параметрами состояния материи в первый миг Большого взрыва. Но это далеко не так. Интуитивно человек всегда осознавал внутреннюю свободу. Более того, пришел Гейзенберг 01) , и интуитивные догадки стали научным фактом. Ученым в своих расчетах приходится уже учитывать зависимость поведения элементарных частиц от направленности внимания экспериментатора, то есть от создаваемых экспериментатором локальных "я". Будучи понятием нематериальным внимание влияет на поведение материальных частиц! Проявляет себя в роли Творца! Различия между Лешкой и Сириусом обусловлены не только причинно-следственными связями, но и творческими импульсами внимания, создающего бесконечные количества локальных "я".

Со времен Герцена и Чернышевского на Руси упорно ищут ответы на вопросы: "Кто виноват?" и "Что делать?". Суровеют взгляды, растет подозрительность, недоверие.

На этом пути Истины не достичь.

"Что прекрасней?", "Как сделать мир прекрасней?" - вот вопросы, которые должны волновать взыскующих Истину.

Истина (реальность в ее полноте) не имеет ничего общего с тем, что мы видим, слышим, ощущаем. Истина не может быть стесненной причиной и следствием, формами, временем. Истина в ее полноте включает в себя не только творимое, но и Творца. Отблеск Истины в сотворенном проявляется как воплощенная Красота, как Свобода и Любовь...

- Кто дал тебе право рассуждать о том, что есть Истина? - не удержался от комментария Валерий Павлович.

Сергей молчал.

- Истину устанавливает следствие.

Сергей не спорил. Его глаза устали от слепящего света лампы. Болела прихваченная сквозняками поясница. Хотелось присесть, ни о чем не думать, расслабиться, чтобы свести до минимума раздражающие сознание сигналы внешнего мира. Мозг отказывался реагировать на непрерывно генерируемый следователем бред логических построений.

Неожиданно свет погас.

- Допрос окончен, - сухо проинформировал Сергея следователь.

Валерий Павлович был раздражен не столько молчанием подследственного, сколько очередным проявлением халатности со стороны работников СИЗО, их неразборчивостью в способах получения левых заработков. Разрешить передачу виолончели в тюремную камеру! Такого, пожалуй, в истории российских тюрем еще не было!.

Некоторое время после того, как охранники увели Сергея, он молча расхаживал взад и вперед по комнате допросов. Потом поднял с рычага трубку телефона, позвонил по внутренней сети Рябухину и попросил его спуститься вниз, чтобы в тишине, без помех обсудить ряд проблем.

Обсуждение затянулось до семи часов вечера. Затем в комнату допросов был доставлен Владимир Сковородкин, у которого днем раньше в подкладке брюк были найдены наркотики. Известному дебоширу предложили на выбор - либо он будет сотрудничать с оперативной службой СИЗО, либо навсегда лишится возможности получать по якобы тайным, а на самом деле контролируемым операми, каналам таблетки Фази.

У Сковородкина из-за неполученной вовремя дозы наркотиков уже начинали расширяться зрачки , во рту появилось чувство сухости. Организм настойчиво требовал положенную ему дозу зелья.

После двухчасового сопротивления Владимир сдался и сходу получил первое задание - произвести прессовку02) убийцы Лужкина, Сергея Карякина. В тот же вечер он был переведен в камеру к Сергею.

Примечания.

1.Вернер Гейзенберг (1901 - 1976) - немецкий физик, один из основателей квантовой физики. В результате многочисленных экспериментов с элементарными частицами установил, что "поведение" последних (проявление волновых или дискретных свойств) в числе прочих причин зависит и от ожиданий экспериментатора.

2. Прессовка (тюремный жаргон и профессиональный жаргон работников СИЗО и ИТУ) - физическое воздействие на подследственного со стороны специально подобранного администрацией другого заключенного (прессовщика) с целью принуждения первого к даче нужных следователю показаний.

(Текст приводится по книге "Тюремный мир глазами политзаключенных". М.,1993, центр "Содействие")

Вернуться к содержанию

Глава девятая

На невысокой тумбочке, стоявшей в левом углу незнакомой, похожей на общежитскую комнаты, кривлялся в танце, выворачивая колени ног и руки, Иосиф Лужкин. Сбоку от него на узком белом шкафчике примостился Рафик Иванов и что есть силы орал:

По косячку, ку-ку, ку-ку.

По косячку, ку-ку, ку-ку.

По косячку, ку-ку, ку-ку.

Ку-ку, ку-ку...

Эти кукуканья с танцами продолжались неопределенно долгое время и, казалось, уже никогда не закончатся. В мозгу Валерия Павловича Елизарова, следуя задаваемому песней ритму, непроизвольно рождались импульсы, приводящие к подергиванию конечностей его рук и ног. Одновременно мозг пытался логически вычислить - что это за комната, и каким образом в ней оказались эти два убиенных Карякиным человека. Задача была архисложная, если учесть, что внимание постоянно сбивалось от вычислений к ритмичному кукуканью.

"Если я вижу, как танцуют и поют мертвецы, значит, либо они не мертвецы, либо я тоже умер, и теперь вместе с ними нахожусь в каком-то непонятном мире" - эта мысль долго довлела над всеми остальными. Сознание отказывалось верить ее безупречной логике, но не могло предложить каких-либо других столь же убедительных логических выводов.

Наконец за дверью странной комнаты раздались голоса других людей (мертвецов?). Лужкин соскочил с тумбочки и все так же кривляясь и подпрыгивая, открыл дверь. Игнорируя скоморошнические ужимки певца, трое человек в белых халатах подошли к Валерию Павловичу.

- Ку-ку! - произнес один из них - невысокого роста старичок с тонкой рыжеватой бородкой, в длинном синем галстуке выглядывающим в разрезе распахнутого халата. Старичок наклонился над кроватью и сделал ладонью несколько круговых движений перед глазами Елизарова.

- О! Сегодня мы уже смотрим вполне осмысленно, - подытожил он результат своего исследования и тут же спросил:

- Вы можете разговаривать?

- Где я? - с трудом шевеля губами поинтересовался Валерий Павлович.

- Вы находитесь в больнице имени Пирогова. Сейчас я уже могу Вас поздравить: операция прошла успешно - все дырки в черепе заштопаны. Если Вы будете неукоснительно выполнять рекомендации врачей, то через пару недель можно будет перейти на амбулаторное лечение.

- Ха-ха-ха!!! - рассмеялся из-за спины старичка Лужкин, показывая Иванову пальцем на Елизарова. Иванов соскочил со шкафа и, прошмыгнув между ног стоявших около кровати людей, несколько мрачновато улыбнулся.

Валерий Павлович хотел попросить старичка, чтобы тот выгнал Лужкина с Ивановым из палаты, но почему-то решил, что лучше пока эту тему не затрагивать.

Старичок потрогал тыльной стороной ладони лоб Елизарова, поправил под его головой подушку и, по-прежнему внимательно вглядываясь ему в глаза, сказал:

- К Вам уже третий день прорываются Ваши коллеги из областной прокуратуры. Я Вас оставлю с ними наедине, но не более, чем на десять минут.

Валерий Павлович ничего не ответил, и старичок вышел из палаты.

- Старший следователь областной прокуратуры - Тихомиров Владимир Александрович, - представился тот, что пошире в плечах, и передвинулся ближе к изголовью кровати - на то место, где ранее стоял старичок-доктор.

- Александр Горохов, - без объявления своей должности представился второй, помельче и помоложе.

- Нам поручено заняться расследованием Вашего дела, - пояснил Тихомиров. - Прежде всего, если это возможно в Вашем состоянии, мы бы хотели попросить Вас вспомнить все события, предшествовавшие нападению Сковородкина. Что, по Вашему мнению, могло спровоцировать заключенного наброситься на следователя? Может, у него была к Вам личная неприязнь? Разумеется, все это носит несколько формальный характер - наказывать уже некого. Покушавшийся на Вашу жизнь Владимир Сковородкин был сразу схвачен охранниками, но, вырвавшись из их рук, ударился несколько раз головой о косяк металлической двери и сутки назад скончался в тюремной больнице от нанесенных самому себе черепно-мозговых травм.

Валерий Павлович молчал, пытаясь осмыслить услышанное. В его памяти ожили события того памятного утра. Еще на подходе к воротам СИЗО к нему подскочили Алла Тылк и Светлана Сковородкина. Он довольно жестко дал им понять, что сегодня слишком занят, чтобы выкроить время для разговоров с уважаемыми гражданками. Тогда Сковородкина на ходу стала объяснять, почему им необходимо именно сегодня встретиться со следователем.

Что-же она говорили? Ах, да! Будто именно она была той мифической женщиной, за которой якобы гонялся Лужкин, и что это она под действием какого-то наркотика ударила певца в грудь заточкой.

Потом, женщины пытались прорваться вслед за ним на территорию СИЗО. Он вынужден был применить силу, чтобы удержать их, но пообещал через час принять. Прямо с проходной позвонил дежурному надзирателю, чтобы тот доставил в комнату допросов Владимира Сковородкина и, если необходимо, вызвал врача к Карякину.

- А что же было дальше? - уже вслух произнес Валерий Павлович и задумался.

Гости терпеливо ждали. Лужкин с Ивановым перестали кривляться и тоже с интересом наблюдали за Елизаровым.

- Да, потом был этот жуткий крик, - оживился он минуту спустя. - Я поднимался по лестнице и вдруг услышал: "Убийца-а-а!!! Убийца-а-а!!!"

- Это был голос Сковородкина? - полуутвердительно спросил Тихомиров.

Валерий Павлович, закрыв глаза, попытался вспомнить. Вероятно, это действительно кричал Сковородкин, потому что в следующий миг черная туша новоиспеченного прессовщика навалилась на него... И. все... Нет. Потом были какие-то вспышки света. Боль. Ужасная боль в затылке...

- Я ничего не помню, - сказал Валерий Павлович и попытался отвернуться от посетителей к стене, но тело оказалось прочно пристегнутым к койке широкими ремнями, исключающими всякие повороты.

- Вы последнее время много внимания уделяли расследованию нашумевших в городе убийств Иванова и Лужкина, - напомнил ему Горохов.

Иванов и Лужкин удивленно переглянулись и хором запели:

- По косячку, ку-ку, ку-ку...

- Почему он назвал меня "убийцей"? - с трудом превозмогая желание дергаться в такт песне, обиженно спросил Елизаров.

- Кто? - попытался уточнить Горохов.

- По косячку, ку-ку, ку-ку...- неожиданно для себя запел Валерий Павлович и почувствовал, как кто-то выкручивает его ноги в коленях, поочередно то в одну, то в другую сторону, пытаясь копировать движения Лужкина.

Посетители из областной прокуратуры забеспокоились. В палату влетел старичок-доктор, тоже засуетился, глядя на поющего Елизарова, крикнул что-то в раскрытую дверь, затем вытолкнул посетителей из палаты. Минуту спустя медсестра сделала Валерию Павловичу укол. Все действительные и мнимые кошмары подернулись пеленой. По потолку скользнула бледная тень измученного кривляниями Лужкина. Валерий Павлович уснул.

И снилось ему, что в Лещанске никто никого не убивает, не обманывает. Люди ходят по улицам, здороваются друг с другом, улыбаются...Вместо тюрьмы вновь стоит на окраине города монастырь. На широкой стене монастыря сидит Сергей Карякин и играет на виолончели. Музыка заполняет город, зримо стекает по тротуарам к Волге и сверкающей мозаичной дорогой устремляется к небу, где в сиянии ослепительных лучей вырастает из облака белых весенних черемух дивный небесный град со шпилями колоколен, белыми церквами, увенчанными маковками куполов и золотыми православными крестами.

- Это Молога? - спросил Елизаров у Карякина.

Карякин ничего не ответил, продолжая водить смычком по струнам. Когда последний аккорд упал на тротуарные плиты, он спрыгнул с монастырской стены и стал подниматься по мозаичной дороге к небесному граду.

Валерий Павлович протянул вслед ему руки, но тут же ощутил, как в грудь впились ненавистные ремни.

Карякин остановился, повернулся лицом к своему недавнему мучителю и пригласил:

- Пойдемте со мной, Валерий Павлович. Будем вместе сочинять музыку, я научу Вас играть на виолончели.

Елизаров почувствовал, что стоит ему принять приглашение, как стягивающие тело ремни исчезнут. Но ведь логически никак невозможно ни с того ни с сего без всяких приспособлений отправиться из больничной палаты в компании еще неоправданного подследственного прямиком на небо. И потом, вокруг остается еще столько неразрешенных вопросов...

Валерий Павлович замешкался. А что если Карякин только притворяется таким добреньким, а на деле готовит какую-нибудь пакость, чтобы отомстить... И потом, разве можно научиться играть на виолончели в пятьдесят с хвостиком лет?

Виолончелист все так же стоял посередине мозаичной дорожки и улыбался.

- Разве Сковородкин тебя не убил? - пряча руки за спину, поинтересовался у него Валерий Павлович.

- А разве можно убить человека? - удивился Карякин.

- Нельзя, - согласился Валерий Павлович, - вон и Лужкин с Ивановым живы-здоровехоньки, песенки популярные напевают.

Но как только он вспомнил про песни Лужкина, так виолончелист, мозаичная дорога, небесный град - качнувшись, растаяли в вышине. Откуда-то снизу послышался плеск волн, со всех сторон загрохотали барабаны, завизжали флейты и, секунду спустя, перекрывая какофонию звуков, в самое ухо Валерия Павловича Елизарова чей-то томный, изломанный голос с придыханием зашептал:

Ах, я балдею...

Ах, я балдею...

Я такой крутой!...