"Планета шампуня" - читать интересную книгу автора (Коупленд Дуглас)

9

Однажды, несколько лет назад, подкрепляясь в закусочной Пимма «На обочине», мой отчим Дэн, не обнаружив под рукой «клинекса», взял и чихнул в долларовую купюру. Не прошло и месяца, как он стал банкротом. Он по сей день клянет себя за тот злополучный чих, свято веря, что в этом, а вовсе не в его бездарности, и кроется причина его краха.

Дэн занимается, вернее занимался, строительными подрядами и в лучшие времена был «крут, как вареное яйцо» (он так шутит, во козел-то!) — в те стародавние времена, когда он женился на Джасмин и когда я сам не дорос еще до старших классов школы.

— Строительный подрядчик наговорит тебе чего угодно, чтобы затащить в постель, — игриво сказала мама как-то раз одной своей приятельнице во время какой-то из вечеринок, которые они с Дэном устраивали в те далекие времена, когда в моде была лососина из Новой Шотландии, квартирная сигнализация и чеки из швейцарского банка, — эпоха, когда Джасмин в первый и, будем надеяться, последний раз экспериментировала с крепдешиновыми платьями а-ля мыльная опера, макияжем и шикарными закусками из морепродуктов и таскалась по фуршетам, пила коктейли вместе с расфуфыренными заводными куклами — женами подрядчиков, Дэновых корешей; все они переехали на жительство в Бомжополь, когда пришел Большой Страх. — Присочинит, польстит, умаслит, соврет, наобещает, сопрет — короче, так ли, сяк ли он тебя в койку затащит — и что же тут выясняется?

— Что?

— Тебя поимели. — Коктейльный юморок.

Лет десять назад Дэн появился в орбите Джасмин как что-то неизведанное, опасное, пьянящее: ей, как я понимаю, вконец опостылели волосатые рожи — целую вечность она других не видела. И какое-то время они были вполне счастливы — на свой особый лад: их не покидала животная самоуверенность, которую внушают людям деньги. У меня в памяти хранится даже несколько эпизодов, в которых Дэн выглядел вполне прилично, все они так или иначе связаны с машинами: только в машине — желательно гоночной — и можно было наблюдать спокойного, расслабленного Дэна.

Помню, как мы ехали по шоссе Три Шестерки на 12-цилиндровом «ягуаре», и Дэн, когда мы со свистом неслись мимо Завода, крикнул: «Эх, жми-дави!» — и, вильнув из стороны в сторону, на полной скорости дал задний ход, чтобы проверить, фиксирует ли одометр пробег, когда едешь задним ходом. (Нет.) Да, вот это была машина! Само совершенство. Фасонистая. Помню, я спросил Дэна про какую-то прорезь на приборной доске — зачем она? «Чтобы держать там сотенные».

Помню, как однажды Дэн прилепил на передние фары пурпурные кисточки на липкой основе, раньше обрамлявшие соски какой-то стриптизерши и доставшиеся ему в ночном клубе в городке Якима, — Джасмин их обожала и ни за что не хотела их отклеивать, так они и болтались на фарах, пока сами собой не истлели.

Помню, как-то мы ехали по автостраде, которую пересекала линия высоковольтной передачи, и Дэн гаркнул, чтобы мы прикрыли наши сокровища, и заставил нас сложить ладошки на причинном месте.

Помню, как по-хамски Дэн вел себя на парковках, — просто прямо под носом у инвалидов въезжал на их синюю разметку, машину ставил по диагонали, так что занимал сразу два места, и управы на него не было, потому что у какого-то прохиндея в муниципальном совете он добыл себе удостоверение инвалида.

Помню еще один случай, когда у Дэна был задвиг на бодибилдинге, и он после тренажерного зала вместе со мной и Дейзи ехал домой и вдруг рывком свернул к продовольственному магазину, кинулся внутрь, в молочном отделе схватил с полки коробку слизок и, оторвав угол, стал жадно заглатывать содержимое. Мы с Дейзи побежали за ним и ошарашенно смотрели, как тягучая белая жижа стекает у него по подбородку, застревает в шерсти на груди и, оставляя пятна на майке, капает на пол, собираясь в мини-лужицы.

— Стероиды, — сообщил он нам. — Если я не сожру чего-нибудь прямо сейчас, мой желудок сам себя начнет жрать. Притащи-ка мне вон ту гроздь бананов.

Хорошее было время, хорошие годы!

Я стою в коридоре перед дверью в квартиру Дэна и чувствую, как из замочной скважины тянет холодом.

Многоквартирный дом Дэна буквально смердит безысходностью. Здесь нашли себе приют те, у кого в жизни просматривается одна общая черта — все они где-то когда-то не успели вскочить в уходящий поезд. Я не хочу дотрагиваться до кнопки вызова лифта, не хочу вдыхать в себя унылые кухонные запахи, выползающие в коридор. Я чую, как позавчерашнее жаркое разогревается вместе с туберкулезными палочками. В нише под лестницей растут сталагмиты почты, пришедшей на имя давно выбывших адресатов. Под окном, из которого виден одинокий пень, — газон с чахлыми бархатцами: цветы выросли самосевом, никто их не сажал, и пень никто выкорчевывать не будет. В ветках кустарника, протянувшегося вдоль дороги — якобы живой изгородью, запутался мусор, и вычищать его никто не собирается.

Я стучу в дверь. Никто не откликается, но тишина меня как раз не удивляет. У Дэна своя теория: дверь открывать, только если в нее постучали трижды; телефонную трубку снимать только после шестого звонка.

Когда я стучу в третий раз, дверь открывается.

— А-а. Ты.

— Привет, Дэн. Не обязательно изображать бурную радость.

— Привет. Да, понятно. — Дэн смотрит на меня, и мозг его пытается меня сфокусировать, как если бы я был кинофильм на огромном экране, а он киномеханик, подстраивающий резкость. — Ну заходи, раз пришел.

Вслед за Дэном я прохожу в его промозглую квартиру, где все свободные поверхности отданы живописному холостяцкому беспорядку — опять-таки вспоминаешь зрительный зал в киноцентре, груды мусора на полу после нескольких подряд утренних показов мультика «Бэмби»: трусы, носки, картонки из-под китайской жратвы, пультики от священной аудио-видео-коровы, объявления о найме на работу, пустые аптечные пузырьки из-под рантидина, пепельницы, разнокалиберные рюмки и стаканы, журналы — и все это вперемешку с несколькими чучелами птиц, которые он прихватил с собой в то утро, когда бросил Джасмин: гуси, утки и ястребы — наглядное подтверждение (хотя это и так ясно), что природа рано или поздно за террор над ней расплатится.

— Выпьешь?

— Нет, спасибо.

Стакан Дэна, на котором вместо геральдических гербов красуются бульдозеры, с коротким кряком отрывается от импровизированного кофейного столика — поставленных один на другой гладеньких алюминиевых кейсов, какие были в моде у шишек наркобизнеса в 1930-е годы, — и Дэн, прежде чем поднести стакан ко рту, изрекает:

— Молодежь нынче пошла — чистюли, аж поскрипывают.

— Допустим.

Сидя в коричневом велюровом кресле, Дэн опрокидывает стакан в глотку.

— А я махну еще стаканчик. Как тебе Европа?

— Нормально.

— Правильно! Молчание — золото.

Дэн идет в другой конец комнаты, наливает себе, зажигает сигарету, потом возвращается, садится прямо напротив меня и спрашивает с деланной доверительностью вкрадчивым голосом коммивояжера:

— Так-так. Что я слышу — будто ты направо-налево рассказываешь всем, какое я исчадье ада?

— Хм, Дэн. А где доказательства, что это не так?

— Что ты несешь, черт тебя дери?

— По дому, что ли, соскучился?

— Слушай, ты все-таки выродок.

— Вот-вот. Из-за таких высказываний ты и докатился до нынешнего состояния.

Дэн замолкает, потом с улыбкой говорит:

— Ты все не меняешься, да?

— Дэн, почему ты ушел от Джасмин? И почему ты так ушел? Паскудно.

— Я не намерен обсуждать эту тему. Мой адвокат не советовал. — Дэн тушит сигарету. — И кстати, чему я обязан удовольствием лицезреть тебя сегодня?

— Дружеский визит, ничего больше.

— Шпионить пришел? Ну и что ты ей скажешь? Какую дашь мне в рапорте характеристику? Положительную?

Я молчу.

— Ладно, ладно. Дыши ровно. Но и ты на меня не наезжай. Ты вот думаешь, что знаешь меня, и зря — ничегошеньки ты не знаешь. Что ты сделал со своими волосами?

— Сейчас так модно, — говорю я, рассеянно проводя пятерней по торчащим в разные стороны гелем склеенным «свечам».

— Сопляк ты сопляк, дешевка! Но, с другой стороны, мода есть мода. Я сам в свое время патлатый ходил.

У Дэна те еще волосы — вечно слипшиеся, «мокрые». Но меня на этот крючок не подцепишь, дудки. Когда имеешь дело с алкашом, лучше помалкивать, все равно очков в свою пользу не заработаешь. В лучшем случае выйдет ничья. Тактика поведения? Упреждающая — напустить на себя скучающий вид. Односложность реакций и поведения — вот самый действенный способ совладать с неуправляемыми субъектами, да и вообще с любой неуправляемой ситуацией. Пусть лицо у тебя будет как картинка на компьютерном мониторе во время рабочей паузы. Не позволяй никому догадаться о том, какие мысли тебя увлекают, в какие игры ты любишь играть, в какие дали тебя заносит воображение. Никого не допускай к сокровенному!

— Зелен ты еще, — заводится Дэн, — Лет через десять звякни мне — тогда и потолкуем. Тогда ты уже поймешь, что не все дороги перед тобой открыты. Погоди, ты еще не видел, как у тебя перед носом захлопываются двери, одна за другой. Небось, тогда и спеси поубавится!

Дэн все хлебает свое пойло. На «кофейном столике» перед ним рассыпана его коллекция порционных пакетиков (соль-перец, сливки для кофе, горчица) и пластмассовых ложечек, вынесенных из разных фаст-фудов. Не приведи Господи, чтобы моя жизнь превратилась когда-нибудь в такое убожество — судорожные попытки хоть как-то, по крохам собрать то, что еще осталось от былой силы, хоть чем-то заполнить вакуум, когда все надежды пошли прахом! Но — и то верно: звякни лет через десять, тогда и потолкуем. Кошмар.

Дэн еще какое-то время разглагольствует про нашу семью, мою учебу и свои собственные виды на будущее.

— Если хочешь, передай Джасмин, что я скоро выберусь из этой помойки. Буду жить в роскошном кондоминиуме.

— Ну-ууу?

— Ронни даст мне ключи от квартиры в «Луковом» комплексе, все равно покупателей на нее нет как нет. Скорее всего, и не будет. Сколько мне платить за аренду — лучше не спрашивай, не скажу.

Ронни — бывший партнер Дэна по бизнесу.

— Конечно. Понятно.

— Телевизор вот с таким экраном — это на нижнем уровне, везде «светомаскировочные» шторы, в ванной джакузи на подиуме, и окно во всю стену с видом на Луковую балку.

— Круто.

— Так что лично я, считай, устроен. С комфортом, как в старые добрые времена. Сам себе хозяин. Мы еще поживем!

По моим наблюдениям, единственная черта, достойная восхищения в некоторых людях, напрочь лишенных других достойных восхищения черт, это то, что у них, по крайней мере, нет привычки себя жалеть.

— Ладно, Дэн, мне пора. — Насмотрелся я на него, с меня хватит. Такое впечатление, что ему мою мать бросить — все равно как после крупного выигрыша на скачках сходить в магазин уцененных товаров и там ни в чем себе не отказывать.

Дэн, в свою очередь, смотрит на часы и объявляет, что ждет звонка по телефону-автомату на углу. Супермодный телефонный аппарат, который достался ему в прошлом году в качестве поощрительного приза за то, что он залил полный бензобак, почему-то (странно, правда?) сломался. Он выходит вместе со мной, и мы спускаемся по лестнице.

— За что платишь, то и получаешь, — кричит он, обгоняя меня и устремляясь к звенящей телефонной будке на углу. — Всё, впредь буду покупать только качественный товар, — он срывает с рычага трубку и, прежде чем ответить, успевает крикнуть мне: — Европейский!

Так вот.

Может, Анна-Луиза права — может, никому не дано знать, что приключается с двумя людьми, которые сегодня любят друг друга, а завтра нет. Я никогда ничего не смогу понять про Дэна и Джасмин. Что же тратить силы на пустые домыслы.

На противоположной стороне улицы я замечаю «Человека, у которого 100 зверей и ни одного телевизора» — он катит тележку со старыми газетами в пункт приема макулатуры. Сознательный. На меня вдруг накатывает какой-то панический страх: а вдруг их развод повлияет на оценку моей платежеспособности, ведь в прошлом году я завел себе сразу шесть пластиковых карточек — у представителей разных банков, которые приходили к нам на кампус вербовать клиентов. («Обратите внимание на голограммы, мистер Джонсон. Такие голограммы у вас в бумажнике, представляете?») М-да.

Я скрываюсь в Комфортмобиле, ставлю кассету с какой-то крутой записью — в надежде, что не одна, так другая мощная тема в конце концов совладает с моим настроением, но нет. Я вынимаю кассету, делаю вдох-выдох, хлопнув дверцей, завожу моего зверюгу и уплываю прочь, словно серебристая птица верхом на аллигаторе, скользящем вниз по течению Амазонки.