"Импульс" - читать интересную книгу автора (Коултер Кэтрин)

Глава 13

Остров Джованни

Март, 1990 год

Рафаэлла раскрыла дневник. С левой стороны страницы была аккуратно выведена дата — «5 апреля 1983 года». Взглянув на слегка неразборчивый, очень ровный почерк матери, Рафаэлла почувствовала, что слезы вот-вот брызнут у нее из глаз. На мгновение девушка зажмурилась, пытаясь справиться с болью. Эта боль казалась бесконечной. Даже если мать полностью оправится от болезни, боль будет продолжать жить в тех, кто любит Маргарет. Рафаэлла попыталась проглотить застрявший в горле комок.

Надо постараться, чтобы все получилось так, как она задумала. Рафаэлла на секунду закрыла дневник и подумала о своих ежедневных звонках из резиденции отца в клинику «Сосновая гора» на Лонг-Айленде. Разумеется, Доминику было известно о них. Кроме того, Маркус наверняка сообщил ему, что ее мать лежит в больнице без сознания.

Надо будет между делом спросить у Доминика, может ли она звонить в больницу каждое утро. А если он поинтересуется, что Рафаэлла делает здесь, на Карибском море, когда ее мать так больна и находится в Нью-Йорке, тогда она ответит ему примерно так же, как Маркусу. С Домиником Рафаэлла будет разговаривать более убедительно по одной простой причине — так надо. Слишком многое было поставлено на карту.

И Доминик знал о том, кто такая Маргарет Ратледж, не больше, чем он знал о собственной дочери. Даже если он и помнил какую-то там Маргарет, она была Маргарет Пеннингтон, а не Маргарет Холланд.

Рафаэлла снова раскрыла дневник, рисуя в воображении мать: вот она с ручкой в руке сидит за миниатюрным письменным столом в стиле Людовика Шестнадцатого, взгляд ее задумчив, и она, одержимая настоящим, вспоминает пережитое в прошлом и гадает о будущем.

Сегодня вторник, моя дорогая Рафаэлла, и ты приехала домой из Колумбийского университета на весенние каникулы. Мне до сих пор смешно вспоминать, как Чарльз рвал и метал, узнав, что ты не собираешься поступать в Йель — его альма-матер, — а выбрала Колумбийский университет: в самом сердце Испанского Гарлема, опасный для неподготовленных, но, как ты сказала, считающийся лучшей журналистской школой во всей Америке. Чарльз пришел в ужас. «Колумбийский университет! — Он почти орал на меня. — Боже правый, Колумбийский университет!»

Я как могла задабривала Чарльза, льстила ему, любила его до тех пор, пока он окончательно не потерял голову, но так и не осмелилась сказать, что, по правде говоря, это не его дело, в каком университете ты хочешь учиться. Он ведь так привязан к тебе, Рафаэлла. Это беспокоит меня, поскольку мне кажется, что он больше гордится тобой, чем собственным сыном, Бенджамином. Славный, неприхотливый Бенджи — яркий пример того, что гены хоть и передаются с поколениями, но не всегда дают человеку желаемые качества. Бенджи, насколько тебе известно, человек искусства, в этом он похож на свою мать, Дору. Его акварели действительно прелестны. Однако Чарльз презирает любые современные направления в живописи. Ему нравятся художники, которые имели счастье творить как минимум три века тому назад, такие, как Хальс, Рембрандт, Вермеер, Брегель. Они в основном голландцы по происхождению; картин, принадлежащих их кисти, полным-полно в коллекции Чарльза, и некоторые из них, я уверена, были приобретены не совсем безупречным путем.

Но я отвлеклась. Скажу тебе честно, Рафаэлла, окажись его сыном сам великий Микеланджело, Чарльз все равно беспрестанно воспитывал бы его.

Неужели я подшучиваю над собственным супругом? По-видимому, да, но насмешки мои совершенно беззлобны. Он такой человечный, а до остального мне нет дела. О да, даже слишком человечный… совсем не такой, как Доминик, — тот заботился исключительно о себе и своей династии. Я никогда не понимала стремления Доминика создать династию, если только за этим не скрывается его собственная потребность видеть себя бессмертным… или, может быть, что-то еще?

У него родился только один сын. Его зовут Делорио, и он всего лишь на восемь месяцев моложе тебя, Рафаэлла. Мне известно о нем не так много, но я знаю, что он довольно долго, с юных лет, живет с отцом. Вот и вся его святая династия. Что касается жены Доминика, ее зовут Сильвия Карлуччи, и они с Домиником уже более десяти лет живут раздельно. Сильвия родила ему сына и начала пить как сапожник, потому что Доминику скорее всего не было до нее никакого дела и он не старался этого скрыть. А теперь, вдобавок ко всему, она поселилась совсем близко от нас. Сильвия живет в небольшой деревушке под названием Хиксвиль, это очень изысканное и уединенное место, и ходят слухи, что она меняет молодых любовников как перчатки. О, смотри-ка, твоя мамочка начала сплетничать. Настоящая старая дура. Вне всякого сомнения. Да и во что еще могла превратиться дура молодая?

Про Сильвию ходит еще один слух. После рождения Делорио она назло Доминику сделала операцию по перевязке труб. Ее отец, старик Карлуччи, не одобрил поступка дочери, но в конце концов принял ее сторону, когда Доминик так поспешно бросил Сильвию. Поговаривали, что старик грозился убить Доминика, если тот сделает попытку развестись с его дочерью. Таким образом, Доминик получил единственного сына, и других законных детей не предвидится, если только Сильвия не умрет и он не женится снова. Это ирония судьбы, Рафаэлла. Жизнь полна ею. Иногда от этого становится страшно.

В дверь постучали, и Рафаэлла поспешно захлопнула дневник.

— Минутку.

Она быстро засунула дневник в стопку книг — бульварных романов, туристических проспектов, биографических справочников, брошюр о Карибском море и еще двух дневников матери. Кипа возвышалась на камине, и каждый входящий мог при желании просмотреть ее. Только после этого Рафаэлла открыла дверь спальни.

— Привет, Меркел. Как дела? Здесь так тихо. Что, мистер Джованни готов приступить к работе?

Меркелу все это не нравилось, совсем не нравилось. Рафаэлла так молода, слишком молода для мистера Джованни, и она так честна, открыта и отнюдь не скрывает своих симпатий. А симпатии ее принадлежат Маркусу от начала и до конца.

— Какой красивый галстук. Особенно мне нравится эта полоска.

— Последний крик моды, если верить «Джи Кью». Он сделан в Англии, его можно заказать только там. Спасибо, что обратили внимание. Мистер Джованни хотел бы приступить к работе прямо сейчас.

Рафаэлла ослепительно улыбнулась:

— Я готова. Только возьму диктофон. Ах да, Меркел, вы, наверное, уже знаете, что моя мать лежит в больнице на Лонг-Айленде. Мне хотелось бы звонить туда каждое утро. Как вы думаете, это не сложно?

Меркел пристально взглянул на Рафаэллу. Маркус ошибается. Рафаэлла именно такая, какой кажется со стороны. Она ничего не пытается скрыть. Рафаэлла — репортер, и она хочет написать биографию Доминика; у нее нет никаких секретов. Ей можно доверять, по крайней мере до определенного предела.

— Разумеется, не сложно, мисс Холланд. Я поговорю с мистером Джованни.

Доминик находился в гостиной, где разглядывал свою коллекцию египетских украшений. Жестом он подозвал Рафаэллу к себе.

Она подошла к нему и поглядела на матовое стекло витрины.

— Помнишь, я говорил тебе, что эти предметы относятся к Восемнадцатой династии? Наверняка помнишь. Ведь ты молодая девушка, а не забывчивая старуха. Знаешь, многие считают украшения, принадлежащие этой эпохе, слишком вычурными, декадентскими, а по-моему, они прекрасны. Особенно вот это. — Доминик достал деревянную коробочку в форме маленькой собачки и открыл ее. Оттуда пахнуло чем-то сладковатым, чем именно, Рафаэлла так и не смогла определить, а на подушечке из синего бархата она увидела детский золотой браслет. Он казался таким хрупким, что ей было страшно даже дышать на него.

— Очень красиво, — проговорила она, и, к ее облегчению, Доминик закрыл крышку и осторожно положил коробочку назад под стекло. Он включил свет, вытер руки о белоснежный носовой платок и улыбнулся Рафаэлле.

— Рафаэлла, в любой момент, когда ты захочешь взглянуть на какую-нибудь из этих вещей, — только скажи. Прикосновение к этим предметам, сознание, что они находятся здесь, что принадлежат мне на какой-то период времени, приносят моей душе мир и спокойствие. Эти вещи соединяют меня с прошлым, помогают чувствовать, что жизнь не имеет конца и все мы, в тех или иных формах, будем существовать в бесконечности. О, я тут строю из себя великого философа, хотя сам всего-навсего простой смертный.

— Вы какой угодно, сэр, но только не простой.

— Называй меня Доминик, пожалуйста, — проговорил он обиженно.

«Интересно, как бы ты отреагировал, назови я тебя „отец“, — подумала про себя Рафаэлла.

— Хорошо, Доминик.

— Мы с тобой станем очень близки, Рафаэлла. Если ты правильно понимаешь, чего я от тебя ожидаю…

Доминик замолчал на секунду, и Рафаэлла кивнула. О да, она понимала правила его игры, те планы, которые он связывал с ней, поставленную перед ней задачу описать его величие. Рафаэлла согласится со всем, что он попросит, — только бы остаться в резиденции. Доминик не переставал волновать ее воображение. Он ее отец, теперь Рафаэлла знала это. И еще она знала, что сделает все возможное для его уничтожения. Рафаэлла напишет биографию Доминика и ославит его на весь мир.

— Отлично. Ты сделаешь именно то, что я попрошу. Твоя книга станет шедевром, вот увидишь. Ах да, еще я увлекаюсь живописью, насколько тебе известно. Скажи мне, когда захочешь взглянуть на картины в хранилище. — Прохладными длинными пальцами Доминик погладил ее по щеке.

Рафаэлла в изумлении стояла, не в силах пошевелиться. Ведь она ни разу не думала о том, что может интересовать Доминика как женщина. Даже если он не узнал в Рафаэлле свою дочь, то она вполне могла за нее сойти по возрасту. Рафаэлла улыбнулась и попыталась отстраниться, надеясь, что ее шок и отвращение остались для Доминика незамеченными.

— Пойдем в библиотеку, там прохладнее.

— Я бы предпочла сесть на веранде, с которой открывается вид на бассейн. Мне так нравится аромат цветов. К тому же там больше места. И надеюсь, есть розетка для диктофона?

Доминик кивнул, улыбка ни на миг не сходила с его лица.

«…таким образом, именно мой папа был одержим идеей перетащить всю нашу семью из Италии в прекрасный Сан-Франциско. К тому времени, когда он умер в 1954 году, его мечта сбылась. Уезжали многочисленные братья, сестры, кузены, в основном нахлебники, но это абсолютно не беспокоило отца, поскольку он всегда был полон непонятного стремления быть надежной опорой для всех, всех, кроме единственного сына».

Рафаэлла усердно стенографировала, исписывая страницу за страницей, добавляя к его воспоминаниям собственные комментарии и записывая их на диктофон. Значит, Доминик считает, что отец уделял ему мало внимания?

Жаль, что в этом месте он поперхнулся. Рафаэлла знала, что Доминик заранее все обдумал и решил, в каком ключе он будет преподносить свою жизнь и что именно из этой жизни стоит включить в книгу. Когда Доминик говорил об отце, в голосе его не слышалось ни глубокой горечи, ни боли. Только злобное нытье — похожее она уже слышала от Делорио. Это поразило Рафаэллу до глубины души.

Наконец Доминик прервал повествование и поднял руку. Появился Джиггс, как всегда, в белом, и получил приказание, отданное тихим голосом.

— Я попросил принести нам лимонада, Рафаэлла.

— Очень хорошо.

Доминик замолчал, выключил диктофон и откинулся в кресле, сплетя пальцы рук.

— Меркел сказал мне, что ты хочешь звонить отсюда матери.

— Да. Она попала в аварию — возможно, Меркел говорил вам — и находится в больнице без сознания. Врачи заметили некоторые улучшения в ЭЭГ. Каждый день я молю Бога, чтобы в одно прекрасное утро она проснулась с улыбкой и зажила прежней нормальной жизнью.

— Должно быть, нелегко для тебя находиться так далеко от нее.

Рафаэлла уставилась на свои руки. Она очень крепко сжала в пальцах карандаш.

— Полагаю, ты очень близка с матерью? Хотя не понимаю, почему я делаю подобные выводы. Например, мой сын совсем не близок с матерью — фактически он не видел ее уже много лет.

— Боже мой, почему?

Доминик пожал плечами, кивком головы отпустил Джиггса, который принес лимонад, и уставился на поднос с бокалами, стоявший на стеклянном столике.

— За наше общее будущее, — поднял он наконец бокал.

— За наше будущее, — повторила Рафаэлла и чокнулась с Домиником. Она увидела, что он готов заговорить снова, и бесшумно нажала на кнопку.

— Ты спрашиваешь, почему Делорио не видится с матерью. Вообще-то все очень просто. Моя жена — алкоголичка и была ею столько лет, что я даже не берусь сосчитать. Она совсем не хотела ребенка, может быть, только как орудие, чтобы причинить мне боль. И тогда я избавил Делорио от ее опеки. Он просил меня об этом, понимаешь, просто умолял. Теперь она живет на Лонг-Айленде, у нее море слуг, денег столько, что десяти женщинам хватило бы на целую жизнь, и куча молодых любовников.

Рафаэлла почувствовала, как сердце ее яростно заколотилось, но голос оставался ровным, задумчивым. Она покачала головой.

— Я никогда их не понимала. Женщин в возрасте, которые общаются с очень молодыми мужчинами, и, разумеется, пожилых мужчин, имеющих дело с молоденькими девушками. Вообразите, как бы вы себя почувствовали, спроси кто-нибудь у вас, как поживает ваш сын или дочка. Никаких общих интересов, никакого совместного опыта или воспоминаний, ника…

— Ты забываешь о сексе, самом могущественном и распространенном оружии. И вдобавок к этому, разумеется, не учитываешь того, что даже пожилой мужчина, такой, как я, еще не утратил своей привлекательности и обаяния и в состоянии очаровать женщину намного моложе его. Например, такую, как ты.

— Но это всего лишь иллюзия. На деле ведь все не так.

— Не так? Может, и не так для пожилого мужчины, ведущего подобный образ жизни, но это кажется вполне реальным для тех, кто смотрит на подобные отношения со стороны. Не будь наивной, Рафаэлла. Уже много веков богатые мужчины используют молоденьких девушек с целью доказать противникам свою мужественность, влияние и силу. И это, моя дорогая, очень даже реально.

— Возможно, но это так низко. Использовать людей, извлекая из этого выгоду.

— Ты очень молода, Рафаэлла, а молодые догматичнее любого религиозного фанатика и страстно защищают свои воззрения, даже если они абсурдны.

— Может быть, — согласилась Рафаэлла и заглянула в тетрадь. — Ваша жена, Доминик, вы так и не развелись с ней?

Казалось, лицо его тут же окаменело.

— Нет, я не такой человек. Я давал ей клятвы перед Богом. И держу свое слово. Мне не важно, чем она занимается… Пока Сильвия жива, она останется моей женой. Жаль, что эта женщина родила мне всего одного сына. Да, очень жаль. Сильвия не была верной женой. С самого начала она стала изменять мне.

Голос Доминика звучал искренне и твердо, хотя иногда в нем и прорывалась боль. Рафаэлле не приходилось раньше встречать человека, умевшего так проникновенно лгать. У него это здорово получалось. «В точности, как описывала мама», — подумала про себя Рафаэлла. Она снова заглянула в тетрадку, покрутила в пальцах карандаш, затем спросила без обиняков:

— А вы никогда не изменяли ей?

— Нет, до тех пор, пока она не нарушила клятвы. Я хотел сыновей, Рафаэлла, хотел построить династию, чтобы доказать отцу, что он не единственный… Я отвлекся. Но Сильвия стремилась отомстить мне, хотела, чтобы я страдал…

Рафаэлла внимательно слушала пылкие речи Доминика — без сомнения, он оседлал любимого конька. В голосе его появлялось все больше и больше горечи, и Рафаэлла постепенно понимала, как была права мать: Доминик был одержимым человеком. И еще он был прирожденным лжецом. Неожиданно Доминик прервал свой рассказ и улыбнулся.

— Хотите сделать перерыв? — поспешно спросила Рафаэлла.

— Коко, заходи, дорогая. Передохнем немного. Бедняжка Рафаэлла слушала мою болтовню дольше, чем может выдержать нормальный человек.

— Это было так интересно, — проговорила Рафаэлла, и она не лгала.

— Мы нарушили хронологию. Это не помешает тебе, Рафаэлла?

— Совсем нет. По правде говоря, Доминик, я бы предпочла разговаривать о вещах в той последовательности, какую вы предложите, или вообще не по порядку. Это придаст повествованию большую непринужденность. А сейчас, если вы позволите, я вас покину: мне хочется прослушать то, что мы записали на кассету, и расшифровать те замечательные записи, которые я сделала.

— Да, Рафаэлла, ты так и не объяснила мне, почему тебе вздумалось приехать сюда в то время, как твоя мать лежит в коме в трех тысячах миль отсюда.

Голос Доминика казался сладким как мед, но Рафаэллу было не так просто обмануть. Она всегда помнила об осторожности. Девушка не спеша оглянулась: ее улыбка была полна горечи. Подобная игра не составляла для нее особенного труда. Глаза Рафаэллы наполнились слезами.

— Я почти неделю пробыла рядом с мамой. Но чем я могу ей помочь? Отчим поддержал меня, когда я решила уехать. Понимаете, я ведь все запланировала заранее. Он сказал, что пришлет за мной самолет, если в состоянии мамы будут какие-нибудь изменения. Мне кажется, так даже лучше. По крайней мере вы, сэр, помогаете мне забыть обо всем этом.

— Твой отчим — Чарльз Ратледж.

— Да, очень хороший человек и прекрасно относится к маме.

«И не похож на тебя. Он добрый, честный и искренний», — добавила про себя Рафаэлла.

— Любопытно, знаешь ли, — проговорил Доминик задумчиво. — Мужчина с таким положением, как у твоего отчима, богатый и, по-видимому, очень могущественный, выбирает женщину не намного моложе себя. Крайне любопытно.

— Возможно, он принадлежит к той категории людей, которые иллюзиям предпочитают что-то настоящее. Простите меня, Доминик. До встречи, Коко.

Всю дорогу до своей комнаты Рафаэлла ругала себя за то, что так резко говорила с Домиником. Ведь он такой проницательный. Да поможет ей Бог, если она перегнула палку.

Марсель, Франция

Март, 1990 год

Маркусу всегда нравился туман, даже в Лондоне, но только не здесь — на юге Франции, в Марселе. Он приехал сюда шесть часов назад, и все это время дождь лил как из ведра. Но сейчас дождь поутих, и густая пелена тумана окутала порт. Время от времени тишину прорезали громкие и протяжные гудки. Мужчины толпились на палубах, вдоль пристани, выглядывали из дверных проемов, громко разговаривали, и только красные огоньки их сигарет «Галуаз» мерцали в темноте. Давно сгнившие доки прохудились от частых дождей, пропахли сырой, грязной шерстью и заплесневелыми плащами.

Маркус отпил глоток — итальянское пиво было ужасным — и поблагодарил Бога за то, что находится под крышей, а не на улице, в этой пронизывающей до костей сырости.

В баре под названием «Красный цыпленок» было шумно и промозгло; зал то и дело оглашался громким хохотом. По бару слонялись пять-шесть проституток; девушки принимали угощение от моряков и шарахались от широкоплечих докеров в промасленных одеждах.

Маркус откинулся назад в перекошенной и грязной виниловой кабинке. От сигаретного дыма воздух казался голубым, синие колечки вились вокруг голых лампочек, свисающих с черного потолка. Маркус так волновался, что даже на мгновение пожалел, что не курит.

Где же Бертран?

Совсем молоденькая девушка, не старше шестнадцати, как показалось Маркусу, продиралась сквозь толпу мужчин к его кабинке. Он видел, как она недовольно морщилась, когда кто-то из мужчин гладил ее по бедру или по обнаженной коленке. Худенькая, по-детски прелестная, с длинными черными волосами, ниспадавшими вдоль спины, и очень белым от густого слоя пудры лицом, как в конце концов догадался Маркус.

— Monsieur? Vous voulez quelque chose d'autre, peut-etre? [2] Маркус улыбнулся девушке:

— Ты ведь знаешь, что эту отраву невозможно пить, ведь правда? — Затем он отрицательно покачал головой и перешел на французский: — Non, mademoiselle, non, merci. [3]

Маркус наблюдал, как она пробирается между маленькими столиками, стоически принимая все сальные комментарии, все бесцеремонные жесты. Бедная девочка. Наверное, дочь хозяина бара. Да, именно так. Дешевая рабочая сила. Возможно, она покрыла лицо таким слоем белой пудры специально, чтобы не узнавать саму себя. Маркус покачал головой. Он подумал о Рафаэлле: «Интересно, что она сказала бы об этом баре и его обитателях?» Наверное, широко раскрыла бы глаза и ужаснулась до глубины души, но постаралась бы вести себя так, как будто пришла в «Карнеги-холл». Маркус усмехнулся и пожалел, что ее нет рядом.

Но где же Бертран?

Какая-то проститутка состроила ему глазки, послала воздушный поцелуй и вопросительно подняла умело нарисованную черную бровь. Маркус, улыбаясь, покачал головой. Она начала подниматься со стула, но он снова покачал головой, на этот раз без улыбки.

Проститутка пожала плечами, села на свое место и наклонилась вперед так, что ее груди, полные и обвисшие, почти вывалились из блузки. Какой-то мужчина громко рассмеялся, просунул руку под блузку и начал тискать ее грудь. Проститутка заорала и ударила его по руке, затем сбросила мужчину со стула, и тот растянулся на полу. Бар взорвался хохотом.

В музыкальном автомате заиграла музыка: какая-то молодежная группа разразилась неистовым роком, заглушившим шум в баре. Дым стал настолько густым, что Маркус закашлялся. Он уже совсем собрался покинуть бар, когда в дверях появился Бертран.

С минуту Маркус разглядывал его, думая про себя: «Выглядит, как герой из кинофильма сороковых годов». На Бертране был светло-коричневый плащ и фетровая шляпа, низко надвинутая на левый глаз. С его тонких губ свисала сигарета.

Бертран бросил взгляд в сторону Маркуса, еле заметно кивнул и медленно, как будто каждое его движение снималось на видеокамеру, направился к его кабинке.

— Ты опоздал, — заметил Маркус.

Бертран сел и подал знак молоденькой официантке.

— Это было неизбежно, — проговорил он, затем добавил, глядя в сторону девушки: — Хорошенькая. Ее зовут Бланшет, ей всего пятнадцать, и она не была девственницей, когда я впервые занялся с ней любовью. Интересно, кто был первым. Наверное, один из этих интеллектуалов-посетителей.

Произнося эти слова, Бертран не переставал улыбаться девушке.

— Ma chere, une biere, s'il te plait. [4]

Девушка кивнула, в ее улыбке была видна нервозность. Бертран жестом приказал ей идти.

— Ты опоздал. Что, это было совершенно неизбежно?

Маркус терпеть не мог Бертрана и все, что с ним было связано. Некоторые считали его миловидным: лет сорока, подтянутый, с мрачным задумчивым взглядом, притягивающим как женщин, так и, судя по всему, молоденьких девушек. Но Маркус считал, что лицо Бертрана выдает его черную душу. Бертран был человеком злобным, безжалостным, аморальным и настолько непредсказуемым, что и женщинам, и мужчинам приходилось постоянно быть начеку, находясь рядом с ним.

— Дела, — проговорил Бертран и откинулся на стуле. Он расстегнул плащ: под ним оказались черный свитер с высоким воротом и темные джинсы. — Мне надо было кое-что проверить. Мой агент на заводе все перепутал, и я не сумел получить те мины, которые заказывал. — Он поспешно поднял руку, заметив, что Маркус мгновенно изменился в лице от гнева. — Я все исправил, не волнуйся. Завтра в шесть часов утра на улице Пьера, 27, ты, я и еще один тупой француз-бюрократ будем следить за погрузкой мин на борт «Аонии». Судно направится в Нигерию, насколько тебе известно. Все схвачено.

— И ты поплывешь на этом корабле?

— Да, так было запланировано. А вот и мое пиво. Merci, ma chere. [5]

Маркус наблюдал, как девушка медленно удалялась от их столика, несколько раз оглянувшись на Бертрана, но на этот раз улыбка ее была застенчивой. Бертран тоже улыбнулся ей и обратился к Маркусу:

— Хочешь трахнуть ее, Девлин? Она очень молода, но за последние две недели я многому ее научил. Раньше она была дикаркой: не умела ни доставлять удовольствие, ни получать его.

— Не хочу, — ответил Маркус, пытаясь не показывать отвращения, вызванного этим предложением. — Она совсем ребенок. Тебе в дочери годится.

— Да, годится, но ведь она не моя дочь, слава Богу. Я так люблю, когда они еще не совсем испорчены. А они становятся окончательно испорченными уже годам к двадцати.

— Мне нужны деньги. Я хочу заняться оформлением перевода прямо завтра утром, как только откроются банки.

— Ты получишь их сразу после того, как мины будут погружены на корабль.

— Почему только после этого?

— Потому что я не идиот. Всем известно о покушении на Джованни, и теперь ему вряд ли кто-нибудь доверяет. Нет, ты получишь деньги завтра, когда я удостоверюсь, что все прошло как надо. Не скрою, я обеспокоен путаницей, происшедшей на заводе. Видишь ли, Джованни должен был позаботиться о том, чтобы все было в порядке. И все равно была допущена оплошность. Был ли в этом умысел? Может, они решили, что Джованни совсем ослабел?

— На этот раз за этим должен был проследить ты. Бертран пожал плечами.

— Так сказал тебе Джованни? — Он залпом выпил пиво. — Видишь ли, я не должен был следить за этим. Сейчас Джованни по уши в дерьме, Девлин. Все следят за ним, гадают, что произойдет дальше, ждут. Ты в самом деле не хочешь присоединиться ко мне и позабавиться с малышкой? Мне всегда нравилось, когда рядом находится еще кто-то, наблюдает и забавляется так, как ему хочется, пока я делаю то же самое. Или, может, ты у нас пуританин, а, Девлин?

— Нет, но и не дегенерат.

Левая рука Бертрана потянулась к правому рукаву. Маркус увидел, как блеснула серебряная рукоятка ножа.

— Не делай этого, Бертран. У меня тут прелестный маленький пистолетик, он заряжен и нацелен прямо тебе между ног. Только попробуй не угомониться, парень, и я прострелю тебе яйца. Немедленно.

Бертран скосил глаза на правую руку Маркуса. Кисть была спрятана под столом.

— Я не верю тебе, Девлин.

— Тогда проверь.

— Я ухожу. Заплати за пиво, как порядочный холуй. — Бертран поднялся, двинулся мимо столиков и растворился в клубах синего дыма.

Маркус вытащил руку из-под стола. И осторожно сунул револьвер на место — тот был прикреплен к ремню, обмотанному вокруг кисти. Раньше ему никогда не приходилось простреливать кому-нибудь яйца. Маркус не знал, стала бы его мучить совесть, лиши он Бертрана мужского достоинства. И решил, что скорее всего нет. Он бросил на стол несколько франков, взял плащ и вышел из «Красного цыпленка».

Маркус внимательно посмотрел по сторонам. Либо Бертран и в самом деле отправился по делам, либо притаился в переулке, поджидая Маркуса, чтобы перерезать ему горло. «Нет, — подумал Маркус, — бизнес куда важнее личных обид».

И он быстро зашагал в сторону пансиона, обветшалого заведения с завтраком и постелью всего в трех кварталах от порта. Им заправляла громогласная старая карга. Старуха еще не спала, когда Маркус вернулся, и он не сомневался, что она, поджидая его в темноте, занята поисками женщины, которая пошла бы с ним наверх.

— Pas de femmes [6], — бросил он ей и стал подниматься по лестнице наверх, в свою комнату.

Снизу доносилось сиплое кудахтанье:

— Je puis vous aider, monsieur! Une jolie femme, eh? Tres jeune, eh? [7]

Когда Маркус взревел: «Non!» [8]), она закудахтала снова, но потом отстала.

Он не мог дождаться, когда уедет отсюда. Эта часть Марселя представляла собой большую помойку и, насколько он помнил, была такой всегда. Или сейчас стала даже хуже? Мужчины и женщины, которых Маркус встречал на улицах, казались такими же опустошенными, такими же жестокими и несгибаемыми, как и раньше. Не помогали даже нескончаемый дождь и сырость. От них грязь казалась еще чернее, и все вокруг выглядело мрачным и заплесневелым. Маркус не стал раздеваться и прямо в одежде растянулся на узкой кровати.

Что поделывает Рафаэлла? В безопасности ли она? Удалось ли ей держать на замке свой очаровательный ротик? Что бы она сказала о Бертране? И о пистолете Маркуса?

Он тосковал по ней. Это поразило его до глубины души. Маркус уже долгое время ни по кому так не скучал. Разумеется, он тосковал по матери, по Джону, даже по дяде Морти, но ни разу не чувствовал такой ледяной, пробирающей до самых костей пустоты. Маркус не обрадовался подобному чувству; оно заставляло его сильнее жалеть о том, что он ввязался во все происходящее. Возможно, Сэвэдж прав. Надо выбираться из этого дерьма, пока еще жив.

И этой ночью к нему опять явился старый сон. Он начался с соблазнительных мягких тонов и романтических, как в старых кинофильмах, декораций, затем ход событий ускорился, сон стал терять свою плавность, приобретая углы, острые и жесткие. Маркус увидел рядом с собой отца, Райана О'Салливэна. Мать, Молли, тоже была вместе с ними; она смеялась, дразнила мужа, который, как обычно, был слишком серьезным, и покусывала его за мочку уха острыми белыми зубами. Затем он услышал громкий шум, шум усиливался, и сцены пошли не по порядку. Он увидел кровь, красную, она становилась все краснее и заливала все вокруг, а потом он увидел отца, лежащего в луже крови, которая была везде, так много крови и…

Маркус вскочил, проснувшись от собственных стонов. Рубашка насквозь промокла от пота. Сердце яростно колотилось. Он почувствовал, как кошмар медленно рассеивается и мысли возвращаются к реальности. Неужели это никогда не кончится? Маркусу не хотелось снова засыпать, но он все же заснул. На этот раз без сновидений.

Маркус внезапно проснулся в темноте, и тут же сон как рукой сняло — что-то было не так. Кто-то пытался открыть дверь его комнаты. Перед тем как лечь спать, Маркус закрыл ее на замок. Очень медленно Маркус повернулся на бок, лицом к двери. И увидел, как кто-то осторожно нажал на дверную ручку.

Хиксвиль, Лонг-Айленд

Март, 1990 год

Чарльз неподвижно сидел за рулем взятого напрокат «форда-таурус» и сквозь черный железный забор рассматривал двухэтажный особняк в стиле Тюдоров. Сидеть было неудобно, и от усталости у него слипались глаза. Чарльз достал купленный в закусочной кофе и снял крышечку с пластмассового стаканчика. Кофе оказался холодным и противным на вкус, но он выпил его до конца.

И снова стал ждать. Ему необходимо было увидеть женщину, по вине которой страдает Маргарет. Такое немыслимое совпадение все еще никак не укладывалось у него в голове, но его частный сыщик Б. Дж. Льюис был твердо уверен в правильности найденной им информации. Возможно, так оно и случилось. Ведь машина Маргарет находилась недалеко отсюда, когда произошла авария. В двух милях от этого места, не больше. Но почему? Раньше Чарльз не задумывался над этим. Что она здесь делала? Насколько ему было известно, никто из друзей Маргарет не жил в Хиксвиле.

Сильвия Карлуччи Джованни. Его жена. Близкий ему человек.

Чарльз должен увидеть ее.

Но как он поймет, всего лишь взглянув на эту женщину, действительно ли она врезалась в автомобиль Маргарет? И если так, произошло ли это случайно? Чарльз покачал головой; он окончательно перестал что-либо понимать.

Внезапно у дверей началось какое-то движение. Чарльз замер и перегнулся через руль, чтобы лучше видеть вход в дом. Оттуда вышел мужчина; он был молод, привлекателен и своим сложением напоминал гладкого молодого быка. Один из ее любовников? Очевидно, да. Юноша повернулся в проеме дверей — Чарльзу показалось, что он обнял кого-то, — затем выпрямился, улыбнулся довольной улыбкой и зашагал прочь. Он был одет в белую футболку и обтягивающие голубые джинсы, явно подчеркивавшие его мужское достоинство. Юноша весело насвистывал.

Чарльз увидел, как он подбросил в воздух связку автомобильных ключей, затем ловким движением поймал ее; сел в белый «порше», завел мотор и нажал на газ, отчего гравий разлетелся из-под колес в разные стороны. Он был похож на мальчика-подростка, взявшего на время машину отца. Должно быть, надо было нажать на какую-то кнопку внутри машины, потому что ворота стали медленно раскрываться. Чарльз почти чувствовал, как не терпится молодому человеку поскорее выехать за эти ворота, ощущал его бьющую через край энергию, его удовольствие от того, что он такой, какой есть. «Интересно, долго ли он будет радоваться?» — подумал про себя Чарльз. «Порше» поехал вдоль дороги в западном направлении.

Чарльз снова принялся ждать. Что ему еще оставалось делать? Опять воцарилась тишина: ни намека на Сильвию, ни намека на кого-либо другого. Он вспомнил о Маргарет, неподвижно лежащей на больничной кровати. Этим утром он сидел рядом с женой, когда личная медсестра делала ей массаж: надо было, чтобы мышцы Маргарет оставались по возможности упругими и гибкими. Атрофия мышц и пролежни были сейчас главными ее врагами. И поэтому Маргарет делали массаж три раза в день. Тело ее было белым, без единого шрама, грудь оставалась по-прежнему упругой и высокой, и Чарльз безумно желал Маргарет, желал так же, как в первый раз, когда они встретились на пляже в Монток-Пойнте.

Она казалась такой юной, когда лежала на больничной кровати с аккуратно подобранными волосами, одетая не в больничную рубашку, а в голубой пеньюар от Диора, подаренный им несколько месяцев назад ко дню рождения.

Чарльз держал ее руку, гладил длинные пальцы, подмечая, что ногти нуждаются в маникюре. Не выпуская руки Маргарет, он откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

И вот теперь он сидит перед домом Сильвии Карлуччи Джованни, ожидая ее появления. Через час уже стемнеет. И тогда придется ехать домой.

Чарльз негромко выругался себе под нос. Он так хотел увидеть Сильвию, ему это было просто необходимо. На мгновение Чарльз представил себе, как стреляет в нее, но через секунду уже посмеялся над самим собой.

Для начала нужно просто взглянуть на эту женщину.

Вдоль дороги сгущались сумерки. Чарльз задремал, но мгновенно проснулся. Он увидел Сильвию: та выходила из парадной двери. В сумерках было сложно разглядеть черты ее лица. Но когда она прошла под только что зажегшимся у дома ярким фонарем, Чарльз без труда заметил сходство.

Сильвия Карлуччи Джованни была похожа на его жену: те же белокурые волосы и грациозная походка, такая же стройная фигура и хрупкое телосложение. Он не нашел сходства в чертах лица, но с первого взгляда казалось, что эти женщины связаны между собой. Например, можно было решить, что они сестры.

Неужели эта изящная миловидная женщина и есть та алкоголичка, которая врезалась в Маргарет? Неужели это Сильвия Карлуччи Джованни?