"И придет большой дождь…" - читать интересную книгу автора (Коршунов Евгений)

ГЛАВА III

Вечером, перед объективами телекамер, генерал выглядел уверенным в себе и полным сил. Твердым голосом он зачитал декрет, подписанный утром, и выразил надежду, что народ Гвиании поймет и поддержит этот шаг.

Гарри Блейк был в этот вечер в гостях у полковника Роджерса. Выслушав заявление главы Военного правительства Гвиании, Роджерс в волнении пригладил волосы и поймал себя на этом. Он, еще недавно столь уверенный в себе, чувствовал в присутствии Блейка нечто вроде комплекса неполноценности. И Блейк отлично понимал это. Вот и сейчас, заметив волнение Роджерса, он покровительственно похлопал полковника по плечу:

— Ну что, коллега? Дела идут как надо!

Полковник кивнул. Если бы генерал Дунгас знал, чего стоила Роджерсу подготовка этого декрета! В Лондоне тщательно продумали каждое слово в этом документе. Даже люди, куда более тонкие, чем генерал Дунгас, не избежали бы этой ловушки. Декрет был хитроумной «бомбой», заложенной под уже полуразрушенное здание государственной машины Гвиании. Феодалы Севера, конец власти которых был объявлен генералом Дунгасом несколько минут назад, знали содержание декрета вот уже с месяц: в северных городах агентура Роджерса накаляла страсти.

Наконец-то Блейк был доволен полковником. Сам он в Луисе очень скоро стал своим человеком. Оказалось, что он может быть приятным собеседником. И никто не мог заподозрить в маленьком человечке, поселившемся на вилле, принадлежащей компании «Шелл», матерого специалиста по подрывной деятельности.

Блейк много ездил по Гвиании. Он не знал устали, встречаясь с самыми разными людьми. Память его была профессионально цепкой, суждения логичны и точны.

Роджерс отдавал должное уму, напористости и профессионализму Блейка: впервые в жизни он вынужден был признать чье-то превосходство над его собственным «я». И это отнюдь не доставляло ему радости.

Когда неделю назад агентура донесла, что деятельностью Блейка заинтересовалась армейская разведка, — организация, в которой Роджерс тоже имел своих людей, полковник втайне даже обрадовался, все опять становилось на свои места.

Но лишь сегодня он сообщил Блейку, что полковник Спифф требует от генерала Дунгаса его высылки.

Блейк искренне рассмеялся: ход мыслей этого провинциала, этого выходящего в тираж разведчика, потерявшего квалификацию в африканской глуши, разгадать было нетрудно.

— Успокойтесь, дорогой полковник, — снисходительно процедил он. — Я улетаю сегодня вечером (Роджерс не сумел скрыть своего удивления). И если все пойдет как задумано, все лавры достанутся вам. А меня ждет еще небольшое дельце. Ну, скажем, в Азии.

Радио «Голос Гвиании» передало содержание декрета и на языке северян. В Каруне владельцы приемников выносили их на улицы, во дворы, устанавливали на подоконниках настежь распахнутых окон.

Город затих и напрягся. После убийства могущественного премьера Севера это был второй удар по чувствам жителей саванны.

Люди слушали передачу, затем ее повторение, еще одно, еще… И лица их суровели. И почти в каждой группе хмурых людей, старых и молодых, находился кто-нибудь, кто начинал вдруг выкрикивать то, что было на уме у остальных.

— Эти христианские собаки из Поречья хотят осесть на нашей земле! Посмотрите — они захватили здесь все: у них — лавки, у них — рынки. Они богатеют, разоряя нас.

— Раньше у нас был премьер, который защищал нас, — вступал в разговор другой. — Они убили его, и теперь нами будет править этот развратный, погрязший в грехах Луис.

Толпа роптала.

Ночью город не спал. Осторожные тени скользили вдоль глухих стен, бесшумно отворялись и затворялись двери: за глиняными стенами дворов-крепостей происходили какие-то приготовления.

Взрыв произошел на следующее утро.

Майор Мохамед, оставшийся в Каруне вместо майора Нначи командовать первой бригадой и затем утвержденный на этом посту генералом Дунгасом, получил рано утром сведения, что из университета, расположенного в нескольких милях от Каруны, вышли и двинулись на город колонны студентов.

Выслушав по телефону рапорт офицера, патрулировавшего университет и примчавшегося на «джипе» в городские казармы, Мохамед — он был еще в ночной пижаме — прежде всего сладко потянулся. Он не привык вставать в такую рань, и уж совсем не стоило просыпаться из-за того, что ему было известно заранее.

— Сейчас приеду, — сказал он по телефону офицеру, дежурному по бригаде, и не спеша принялся собираться. По его расчетам колонны должны были подойти к городу не раньше чем через час.

Их следовало впустить в старый город, дать им пройти по улицам около рынка, где к ним должно было присоединиться еще множество народу, и остановить у входа в новый город. На этом полковник Роджерс настаивал категорически — страсти должны быть направлены против Военного правительства, а не против иностранных компаний и банков.

Вспомнив об этом, майор улыбнулся: в данном случае он ничего не имел против — студентов он не любил за их всезнайство и претензии на роль будущих лидеров страны и, самое главное, за иронически пренебрежительное отношение к военным, в частности к нему самому.

И сейчас Мохамед предвкушал удовольствие от возможности хорошенько проучить этих бесштанных умников. Его отец, владыка одного из эмиратов почти у самых песков Сахары, одобрит его действия.

Мохамед спокойно позавтракал. Выпил кофе.

Оставалось еще полчаса. Он немного подумал, вернулся в свою спальню и открыл небольшой сейф, вделанный в стенку и искусно замаскированный деревянной панелью. Переложил несколько пачек денег (полковник Роджерс никогда не был скупым!) и достал из-под пакета акций «Шелл» — «Би Пи» из пластикового свертка сигарету с марихуаной.

Собственно, на наркотиках его и накрыли в Сандхерсте, военной школе в Англии, после чего у него началась «дружба» с Интеллидженс сервис.

Он подъехал к казармам вовремя. Солдаты как раз собирались рассаживаться по грузовикам, и сержанты придирчиво проверяли свои отделения, выстроившиеся перед машинами на пыльном плацу.

Майор остановил свой спортивный «мерседес» у здания штаба и подошел к группе офицеров, стоявших в стороне. Он чувствовал себя удивительно легко и радостно — обычное состояние после одной сигареты с марихуаной.

Офицеры вытянулись, щелкнули каблуками, отдали честь. Они были мрачны, и Мохамед обратил на это внимание.

— Плохое настроение, джентльмены? — спросил он весело. — А зря. Вы посмотрите, какой сегодня день!

День был действительно чудесным. Небо казалось бездонным и удивительно голубым. Солнце ярко светило, но лучи его не несли жары. Наступал «сухой сезон» — прохладный и здоровый.

— Или солдаты обленились? — продолжал Мохамед, проигрывая стеком.

— Не солдатское это дело — стрелять по безоружным, — хмуро сказал один из офицеров, метис, капитан Браун. Он был единственный северянин, кроме Мохамеда, в первой бригаде. Остальные поддержали его глухим ропотом.

— Разве в городе нет полиции по борьбе с мятежниками? — спросил майор Эйдема, типичный выходец из Поречья.

Мохамед нахмурился: чего доброго, эти идиоты откажутся выступать!

— С каких пор вы стали обсуждать приказы главы Военного правительства, джентльмены? — сухо спросил Мохамед. — Или после определенных событий… — Он паузой подчеркнул значение последних слов — …в армии Гвиании нет больше дисциплины? — Он обвел взглядом офицеров. Все промолчали. — Итак, — продолжал Мохамед, — наша задача не позволить мятежникам проникнуть из старого города в новый. По моим сведениям, они пойдут мимо рынка к воротам Нассарава. Здесь вы должны их остановить любыми средствами. Слышите, любыми!

Офицеры угрюмо молчали.

— Шесть машин с пулеметами и базуками пойдут к воротам Нассарава под командованием майора Нзеку. Еще шесть останутся здесь в резерве, на случай, если мятежники вдруг изменят маршрут. Я буду в штабе бригады.

Офицеры молча козырнули. И через несколько минут из распахнутых ворот лагеря первой бригады тяжело выползли мощные грузовики с солдатами в стальных касках. На крышах кабин были установлены безоткатные орудия, те самые, которые еще несколько месяцев назад разнесли белоснежный купол дворца премьера Севера.

Майор удобно расположился в кабинете командующего бригадой. Здесь сохранилось все, что было во время, когда бригаду возглавлял майор Нначи: книги на полках, кипы газетных вырезок.

— Дочитался! — усмехнулся Мохамед.

Сам он во время штурма дворца шел впереди нападавших — рядом с Нначи. И сейчас майор не испытывал по этому поводу никаких угрызений совести: покойный премьер был крут, и эмиры недолюбливали его за властность. Слишком часто в последнее время он вмешивался в их дела, и многие из них вздохнули с облегчением, узнав о смерти этого деспотичного политика. Но, освободившись от одного, они не испытывали совершенно никакого желания, чтобы ими помыкал какой-то безродный выскочка да еще и христианин.

В кабинет без стука вошли два солдата-радиста с ящиком мощной полевой радиостанции и батареями. Один из них молча размотал дополнительную антенну и выбросил ее конец за окно — на раскидистый куст, усыпанный крупными желтыми цветами. Второй надел наушники, занялся настройкой.

— Есть! — наконец сказал он и щелкнул переключателем. И сейчас же Мохамед услышал голос майора Нзеку:

— Говорит «Лев», говорит «Лев». «Акула», отзовитесь! «Акула» — это был сам Мохамед.

Солдат протянул ему стальное полукольцо, на концах которого были укреплены два маленьких микрофона. Мохамед привычно надел его себе на шею.

— «Акула» слушает. Докладывайте!

— Я — «Лев».

Голос майора был бесстрастен.

— Улица у ворот Нассарава нами перекрыта. Вперед выслано отделение под командованием лейтенанта Ония. Лейтенант предложит демонстрантам разойтись.

— Мятежникам, — поправил Мохамед. — Хорошо. В случае неповиновения — стреляйте. Жду дальнейших донесений.

Если из университета студенческие колонны вышли организованно, то по мере приближения к Каруне демонстрация все больше и больше стала походить на беспорядочную толпу. С каждой милей в нее вливались все новые и новые сотни людей, возбужденных, жаждущих крови и разрушений.

И вот в первые лавчонки южан полетели камни — в стены, в вывески, в поспешно закрываемые ставни. Потом, когда эти толпы ворвались в город, в ход пошли мачете, ломы, дубины. Жидкие двери срывали с петель, и толпа жадно хватала все, что попадалось под руку, — рулоны пестрых тканей, коробки с рубашками, обувь, посуду.

Владельцы в ужасе прятались во внутренних двориках. До них пока дело не доходило.

Студенты пытались еще придать толпе организованность. Кое-где даже удавалось не допустить или прекратить грабежи. Да и сама толпа все еще не осознала своей силы. Многие в ужасе отворачивались при виде начинающегося погрома: ведь такое случалось» в Каруне не впервые, и каждый раз дело кончалось кровопролитием.

— В центр города! Ко дворцу эмира! — кричали студенты. — Не останавливаться! Скорее, скорее!

Но люди, подосланные эмирами, вели дело к погрому. И какой-нибудь мирный ремесленник, вдруг оказавшийся владельцем даровой штуки яркого ситца, терял голову. «Да и разве не следует отомстить этим собакам-южанам за смерть премьера? — думал он. — Разве не хотят они захватить нашу землю и разве все, что у них в лавках, не наше?»

И он крошил своим мачете деревянные двери, выворачивая засовы и болты, и с глазами, налитыми кровью, хватал все, что попадалось под руку в убогой лавке, где и всего-то товару было, может быть, не больше чем на сотню фунтов.

У ворот Нассарава робкая цепочка солдат замерла поперек пустой, залитой солнечным светом улицы, выставив автоматические винтовки с примкнутыми штыками.

Лейтенант Ония, в щегольски подогнанной форме, стоял впереди солдат, выставив ногу, выпятив грудь и вызывающе помахивая стеком.

— Стой! — тихо сказал он и поднял руку.

Передние ряды толпы заколебались, все еще медленно подаваясь вперед под напором идущих сзади. Люди растерянно оглядывались назад, не зная, что делать дальше. Но тех, кто вывел их на улицы, кто ходил этой ночью из дома в дом, призывая покончить с засилием южан, среди них уже не было. Теперь впереди были подростки, жители предместий — простые ремесленники, мелкие торговцы и крестьяне, пришедшие в город на рынок и увлеченные общим настроением. Они-то меньше, чем кто-либо, задумывались о том, что ожидало их у ворот Нассарава. Встретив солдат, они остановились, не зная, что предпринять, тем более что пути назад — сквозь узкую улицу стиснутую глиняными стенами без окон, — не было. Толпа тревожно гудела и становилась все плотнее и плотнее.

— Солдаты… Солдаты… Солдаты… — глухо катилось по ее рядам.

— Я приказываю вам разойтись, — сказал лейтенант Ония в мегафон. Металлический голос с характерным акцентом южанина казался громом, раздавшимся с удивительно чистого и мирного неба.

Идущие впереди чуть попятились, толпа слегка колыхнулась назад. По морю голов словно покатилась легкая зыбь.

Так казалось человеку, удобно устроившемуся на плоской крыше одного из домов — примерно в полумиле от ворот Нассарава. Человек поудобнее приладил приклад винтовки и прильнул к оптическому прицелу.

Раздался почти бесшумно выстрел: сухой, резкий щелчок, которого не слышали ни лейтенант Ония, ни солдаты, стоящие за его спиной, ни толпа.

Лейтенант пошатнулся. Темное пятно расползлось по его салатовой куртке там, где сердце, и он медленно опустился на землю, так и не поняв, что произошло.

Но люди, стоящие в толпе, поняли это. В ужасе они отшатнулись и кинулись в плотную, упругую человеческую массу, что-то крича и воздевая руки. Толпа откинула их обратно, на растерявшихся солдат и…

Недружный залп скосил сразу человек пятнадцать. Рухнули убитые, дико закричали раненые. И толпа, обезумев, ринулась вперед, топча и давя упавших. Солдаты отпрянули — и заработали пулеметы. Ахнула базука — термитный снаряд врезался в человеческое месиво.

Люди кинулись назад, стали отступать — сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Вопли раненых смешались с проклятиями сбитых с ног, и все это покрывалось гулким стуком пулеметов.

Потом наступила тишина.

Весть о разгроме демонстрантов в Каруне появилась на первых полосах луисских газет на следующий день. Правительство запретило публиковать подробности, но в газете «Голос Севера», выходящей в Каруне, все же было напечатано десятка два фотографий — убитые у ворот Нассарава, плакаты демонстрантов и портреты майора Нзеку и лейтенанта Ония. И весь Север смотрел на эти фотографии, стискивая кулаки.

Генерал Дунгас в специальном заявлении для печати объявил, что майор Мохамед превысил свои полномочия, арестован и будет отдан под суд. Одновременно он отдал приказ о немедленной высылке из страны английского подданного, представителя компании «Шелл» в Луисе Гарри Блейка, за вмешательство во внутренние дела Гвиании.

Блейк узнал об этом решении уже далеко за пределами Африки.

А через неделю Петр получил пакет из министерства информации. Его приглашали принять участие в поездке, организуемой министерством для иностранных корреспондентов, чтобы они могли присутствовать в Каруне на открытом суде над майором Мохамедом.

В другой раз Петр встретил бы это приглашение с радостью, но теперь он лишь равнодушно прочел письмо и сунул его куда-то в стол.

Все эти дни после свадьбы Сэма он не находил себе места. Покушение на майора Нначи, стальная стрела в горле рябого, грязь на обуви Жака…

Тогда, в тот вечер, он не решился спросить Жака… Да и о чем он мог спросить француза? Мол, не убил ли он человека? Петр даже не стал расспрашивать Веру — уходил ли Жак из-за стола или нет.

Да, Жак был не тот, за кого его принимал Петр. Но он был не враг, ведь это он, именно он, спас Петру жизнь, Петру и… майору Нначи.

Через несколько дней Жак позвонил и сказал, что фирма опять срочно посылает его на Север.