"Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь!" - читать интересную книгу автора (Корольков Юрий Михайлович)

ДОКТОР ЗОРГЕ ИЗ ФРАНКФУРТА

Года за полтора до назревавших мукденских событий в Китай приехал журналист Джонсон. Александр Джонсон. Во всяком случае, так он подписывал статьи, которые время от времени посылал в заштатные американские газеты. Он корреспондировал также в немецкую экономическую газету, писал в специальные журналы, но главным образом изучал вексельное право, банковское дело в Китае. Говорили, что отец его — преуспевающий инженер, работал поставщиком в нефтяной промышленности, потом директором небольшого банка в Берлине. Было совершенно естественно, что сын пошел по стопам отца, готовя себя к деятельности в области финансово-экономических отношений. Именно с этой целью он и приехал на Дальний Восток.

Друзья называли Джонсона Ики, но настоящее его имя было Рихард. «Рихард Зорге — доктор социологических наук, Франкфурт-на-Майне, Германия», как значилось в его визитной карточке.

Он был элегантен, подтянут, довольно высок ростом, слегка прихрамывал — след тяжелого ранения в минувшую войну, но эта легкая хромота не нарушала статности его спортивной фигуры. Крупные черты лица доктора оживляли внимательные серо-голубые глаза, временами становившиеся почти синими. Широкие, приподнятые вразлет брови придавали лицу выражение восточного воителя, изображаемого на старинных китайских гравюрах. Выглядел он несколько старше своих тридцати пяти лет, высокий, открытый лоб прорезали глубокие морщины. Копна густых темно-каштановых волос и волевой подбородок довершали внешний облик доктора Зорге, или Александра Джонсона, как подписывал он свои статьи.

Задержавшись на несколько дней в Пекине, Зорге поездом приехал в Шанхай. После жестоких морозов, перенесенных им в пути через заснеженную Сибирь, Шанхай встретил его теплыми ветрами, зеленью парков. Приближалась весна.

Сначала Зорге поселился в отеле на Нанкин-род, в самом центре Шанхая. Окна его номера выходили на широкую набережную бескрайней Хуанпу — реки-работяги, которая просыпалась с рассветом и замирала глубокой ночью. Отель принадлежал бывшему контрабандисту Сашэну, торговцу опиумом и оружием для враждовавших китайских генералов. На том он и разбогател, контрабандист Сашэн, но времена наступали смутные, и он предпочел вложить добытые капиталы в более надежное предприятие.

Рядом с отелем стоял многоэтажный Английский банк с бронзовыми львами у входа. В этом банке молодому доктору социологических наук предстояло начинать свою исследовательскую работу.

Прежде всего Зорге отправился к германскому консулу — таков закон для каждого иностранца: являться с визитом к своему консулу. Толстяк Борх встретил доктора с распростертыми объятиями. Для консула рекомендательное письмо, представленное Рихардом, было почти законом.

Письмо было от председателя германского химического общества, созданного при гигантском концерне «ИГ Фарбениндустри», который интересовался емкостью китайского рынка для сбыта немецких химических товаров и просил шанхайского консула оказать всяческое содействие доктору Зорге в порученном ему деле.

Консул вложил письмо обратно в конверт и располагающе улыбнулся. «Э, парень-то, видно, с головой, — подумал он, — если имеет такое деликатное поручение!»

— Прошу вас, дорогой доктор, чашку кофе!

— С удовольствием.

Зорге долго рассказывал о Германии, о своих планах.

— Видите ли, господин консул, — говорил он, — журналистский опыт у меня небольшой, но, надеюсь, он мне пригодится. Главное же, чем я хочу заняться, это изучением банковской системы в Китае, вексельным правом. Я изучал его еще в экономическом институте. Да и отец мечтал видеть меня финансистом… Диссертация о государственных тарифах позволила мне стать доктором. Так что здесь я подкован лучше, чем в журналистике. В Шанхай я приехал на два года по договору с германо-китайским обществом исследования восточных проблем. Надеюсь, что это время с вашей помощью не пропадет для меня даром… Ну и, конечно, считаю для себя большой честью выполнить поручение химического объединения.

Генеральный консул посасывал сигару и слушал молодого доктора. Он все больше ему нравился. Нравилась его скромность, сдержанность, уважительность в разговоре.

Господин Борх охотно взял на себя опеку над этим приятным, общительным немцем, который впервые оказался в Китае и, несомненно, нуждался в поддержке. Тем более что у него такие связи в Германии… Толстяк Борх одобрительно отнесся к идее доктора — совмещать исследовательскую банковскую работу с работой корреспондента. Это позволит господину Зорге поездить по всей стране, посмотреть, познакомиться. Когда же еще ездить, как не в молодые годы!

Прежде всего консул Борх настоятельно рекомендовал доктору отправиться в Нанкин и познакомиться там с военными советниками при армии Чан Кай-ши. Они имеют возможность свободно ездить по всей стране, куда им вздумается.

— Имейте в виду, мой молодой друг, вам прежде всего надо установить хорошие связи. На этом держится мир и карьера. — Борх по-отечески обнял Рихарда за плечи и добавил: — Вот что! Поедете в Нанкин, надевайте свой лучший костюм. Там это любят. И еще: если встретитесь с Чан Кай-ши, будьте с ним предельно учтивы. Это лучший способ завоевать его расположение.

Как только выдалось время, Зорге поездом отправился в Нанкин — столицу гоминдановского Китая. Там располагался штаб германских военных советников.

Было душно, термометр показывал выше двадцати пяти градусов. Не задерживаясь в гостинице. Рихард поехал в штаб, который находился в просторной двухэтажной вилле с мансардой, выходившей окнами в тщательно ухоженный сад с прекрасными цветниками, китайскими мостиками, искусственным прудом и гротами из дикого серого камня. Рихард поднялся в приемную и, не дожидаясь, когда о нем доложит китаец-служитель, прошел на веранду, откуда доносился гул мужских голосов. Офицеры сидели в одних сорочках, развесив кителя на спинках плетеных кресел. Под потолком вращались электрические опахала-вентиляторы, но и они не спасали от душной жары.

— Господа, вам привет из Берлина! — воскликнул Зорге, останавливаясь в дверях с поднятой рукой. — Может быть, мне тоже дадут здесь выпить?!

Через полчаса Рихард, сбросив пиджак, сидел в центре офицерской компании, в окружении сдвинутых со всей веранды кресел. Он уже перезнакомился со всеми советниками и как бы между делом сказал, что в мировую войну сам торчал под Верденом, кормил там вшей и ползал на животе. Конечно, среди двух десятков германских офицеров нашлись сражавшиеся на Западе.

Посыпались восклицания: «А помнишь?…», «А знаешь!…» К Зорге протиснулся капитан с эмблемой технических войск на петлицах:

— Так слушай, мы же с тобой были рядом. Помнишь, стояла разбитая мельница. Вот там была наша техническая рота…

— Ну как же! Это как раз напротив той дерьмовой высоты Морт-ом. Сколько раз я бывал на этой мельнице!…

Капитан Меленхоф полез целоваться. Пили за военное братство, за высоту, которую не удалось взять. Советники приняли Зорге в свою компанию. Оказывается, этот хромой парень тоже хлебнул войны! В кармане у него Железный крест, полученный от Гинденбурга; он пошел воевать добровольцем…

Рихард провел в Нанкине несколько дней. Шатались по китайским ресторанчикам, пробовали всякую всячину — горячих, скользких, похожих на мягкие хрящи трепангов, бамбуковые ростки, морскую капусту, почерневшие, лежалые в извести яйца, пили вонючий ханшин… Говорили обо всем, что взбредет в голову: о китайской кухне и войне, о китайской армии и ее вооружении, о выучке солдат и происках англичан, американцев. Полковник Крибель познакомил Рихарда с военным министром Хо Ин-цином, правой рукой Чан Кай-ши. Однополчанин Меленхоф предложил Зорге поехать с ним в Кантон. Оттуда они поплывут вверх по Жемчужной реке. Там такая красота! Зорге увидит такое, что ему и не снилось? Летчики Блендхорн и Леман пообещали познакомить его с Чарльзом Линдбергом, тем самым американцем, который первым перелетел Атлантический океан. Теперь он полковник и тоже работает в Китае.

Поездка в Нанкин дала Рихарду очень много. В германский штаб он приезжал теперь как домой. Вскоре новые приятели представили его Чан Кай-ши — высокому, худому китайцу с коричневым голым черепом. Познакомили с министром иностранных дел Ваном. Чан Кай-ши сразу же сел на своего конька, начал пространно рассказывать, как он готовится к новому походу против китайской Красной армии. Теперь-то он уж наверняка разгромит красных! Германские советники поддакивали, соглашались с правителем гоминдановского Китая.

Рихард Зорге приехал в Шанхай не один. В то же самое время, но другими путями из Москвы приехал ведущий, сотрудник разведывательного управления. Рихард в шутку называл его наставником — он вводил его в курс дел, связывал с нужными людьми, обеспечивал радиосвязь с Владивостоком, Хабаровском.

Они работали вместе с полгода, и все это время наставник оставался в тени. Это был невысокого роста, смуглый, черноволосый человек с узким лицом, подвижный, неунывающий, которого никогда нельзя было застать врасплох. Всегда веселый, общительный, он мог быть серьезным и сдержанным и каким-то седьмым чувством определял нависшую опасность и умел ее избегать. Из разведывательного управления его специально послали вместе с Зорге в Китай, чтобы «поднатаскать парня», помочь ему на первых порах.

Наставник пришел в восторг, когда Рихард вернулся из Нанкина и рассказал ему о своих знакомствах и встречах. Ученик оказался способный. Уезжая в Москву, — это было на конспиративной квартире перед тем, как отправиться на вокзал, — он сжал на прощание руку Рихарда и сказал:

— Доложу Старику с чистым сердцем — работать можешь! Прощай, будь осторожен…

С тех пор Рихард Зорге работал самостоятельно.

Спустя много лет он писал о своей жизни в Китае:

«Мы старались установить, какие слои и классы населения активно поддерживают нанкинский режим, действительный характер изменений, происходящих в социальном фундаменте правительства… Собрали сведения о военных силах, имеющихся у правительства, и реорганизации, которая проводилась под руководством немецких советников. Кроме того, мы внимательно наблюдали за перемещениями в верховном командовании, а также за изменениями в вооружении армейских частей и фортов… Постепенно у нас накопилась исчерпывающая информация относительно так называемых „чанкайшистских дивизий“, имевших самое современное вооружение, — дивизий, верных нанкинскому правительству, и дивизий сомнительной надежности. Я собирал подобные сведения, главным образом, через китайских членов моей группы, хотя нередко получал весьма важные данные лично от немецких военных советников и предпринимателей, занимавшихся поставкой оружия…

Помимо этого, я собирал информацию о внешней политике нанкинского правительства и убедился, что оно целиком зависит от Англии и Соединенных Штатов… Мне стало ясно, что в будущем США займут место Великобритании как господствующая держава на Тихом океане, причем симптомы этого я обнаружил уже в то время».

За несколько месяцев до того, как Зорге появился в Шанхае, в Китай приехал еще один участник подпольной группы — радист Макс Клаузен. Рихард не знал его, в Москве с ним не встречался, но наставник рассказывал о нем довольно подробно: моряк из Гамбурга, солдат мировой войны, кузнец, техник — Клаузен сменил в жизни десяток различных профессий до того, как стал радистом на германских торговых кораблях. Потом участвовал в забастовках, создавал профсоюз моряков, работал в обществе «Руки прочь от Советской России!» — это было в двадцатых годах, когда лорд Керзон в своем ультиматуме грозил войной молодой Советской республике.

Первый раз в Советскую Россию Клаузен пришел на шхуне — доставляли какой-то груз в Мурманск. Потом на другом корабле заходил в Ленинград. Моряк влюбился в Страну Советов, мечтал о ней, как только может мечтать двадцатипятилетний восторженный парень, для которого Ленин и его страна были символом справедливости.

Советская Россия, отбившись от врагов, начинала строить новую жизнь. Для этого нужны были люди с техническим опытом, знанием, таких людей не хватало, и Советское правительство обратилось с призывом о помощи. Из капиталистических стран поехали сотни, тысячи инженеров, консультантов, техников, квалифицированных рабочих. Их называли «иностранные специалисты». Среди них были люди разные — одни ехали в Россию, как в Клондайк, считая еще нищую страну золотой россыпью, и гребли деньги лопатой. Русские отдавали последнее, чтобы быстрее восстановить разбитое, разрушенное войной хозяйство. Но были и другие специалисты — рабочие, пролетарии, видевшие в Советской России свое отечество, готовые его защищать и создавать. Таким был и Макс Клаузен, моряк из Гамбурга. Сначала он работал на Днепрострое. Но Клаузену и этого казалось мало — страну социализма нужно не только строить, но защищать, оберегать. В это время над Советской Россией снова сгустились тучи военной опасности. Радист поехал на передний край невидимой борьбы, оберегать страну социализма. Так он очутился в Китае, где его ждала тяжелая, опасная подпольная работа.

Вот что знал Зорге о гамбургском моряке, с которым ему предстояло работать. Клаузена не было в Шанхае, когда приехал Рихард. Радист уехал в Маньчжурию, где вспыхнул вооруженный конфликт на Китайско-Восточной железной дороге между белокитайскими войсками Чжан Сюэ-ляна и войсками советской Дальневосточной армии. Он находился там несколько месяцев, чтобы быть ближе к событиям, к фронту.

Свою информацию в Хабаровск Клаузен передавал прямо из гостиницы, которая стояла недалеко от вокзала. В окно он мог видеть поезда, войсковые колонны, двигавшиеся в сторону советской границы.

Только после того как положение на КВЖД восстановилось, Клаузен возвратился в Шанхай.

О приезде своего радиста-коротковолновика Зорге узнал на другой день, но еще несколько недель выжидал и не встречался со своим будущим помощником, чтобы проверить, не привез ли Клаузен за собой «хвост» из Маньчжурии.

В те годы в Шанхае каждый иностранец открывал какое-нибудь дело. Макс Клаузен открыл ремонтную мастерскую с маленьким гаражом. Занимался главным образом электрикой. Он поселился в Гонкю — на восточной шанхайской окраине, в квартирке, которую нашел ему приятель Вилли.

Свободные вечера приятели просиживали в ресторанчике «Косей», пили пиво, рассказывали друг другу истории из своей жизни, а главное — ждали… Ждали, когда поступит сигнал о встрече. Как-то раз Вилли вдруг, оборвав себя на полуслове, поднялся из-за стола и вышел. Только бросил, на ходу вытирая губы:

— Сиди, я сейчас вернусь…

Пришел он через несколько минут.

— Ну вот, наконец-то… Послезавтра вечером встречаемся здесь же. Придет Рихард…

В назначенный день они снова сидели за столиком. Вскоре в ресторанчике появился Зорге. Он остановился среди зала, глазами отыскивая свободное место, и тут увидел своего знакомого, Вилли. Вилли придвинул стул, познакомил Рихарда с Максом.

— Мой земляк, — сказал Вилли, — вы, кажется, тоже бывали в Гамбурге…

— Еще бы! Покажите мне немца, который не бывал в Гамбурге.

Клаузен поднялся из-за стола и протянул Зорге шершавую, крепкую руку. Перед Рихардом стоял плотно сбитый, широкоплечий человек с грубоватым лицом, начинавший немного полнеть в свои тридцать лет.

Сидели долго, неторопливо тянули пиво, играли в карты, которые принес им официант. Выигрывал Клаузен и по этому поводу подзадоривал своих партнеров. Как бы между делом, рассказывал о поездке в Харбин.

— Так месяц и проспал на аккумуляторах… Трансформатора-то не было.

— Да, на трансформаторе спать куда удобнее, — с серьезным видом согласился Рихард.

Все рассмеялись.

— Ты смотри, как получается… Должно быть пятьсот вольт напряжения, а каждая батарея дает сорок пять, я их сам делал. Значит, надо одиннадцать штук, если по три, — Клаузен выложил рядом одиннадцать карт. — Стола не хватает, так это ж карты, а там каждая батарея по тридцать сантиметров… Держал под кроватью, а кислота испаряется. Утром встанешь, голова свинцовая, и выходить нельзя надолго — найдут под кроватью такую начинку, не поздоровится. Даже уборщицу не пускал, сам убирал комнату…

— Для целомудрия тоже не плохо, — пошутил Вилли.

Подошел официант. Клаузен сгреб карты, начал их тасовать.

— Ну что, опять остались без козырей!… Хотите отыграться?

На улице, когда приятели провожали доктора, Рихард сказал Клаузену:

— Указания будешь получать через Вилли… Сейчас главное — передатчик, собирай быстрей, но осторожно. Связывайся с Висбаденом. Позывные есть?

— Есть… Может быть, и до Мюнхена достанем.

«Мюнхен» — это Москва, «Висбаден» — Владивосток. Зорге прежде всего заботился о радиосвязи.

— Значит, договорились. Мы еще поработаем! — Зорге крепко хлопнул Клаузена по плечу, как это принято у гамбургских портовиков.

Макс понял и рассмеялся:

— Ты что, тоже соленый? Бывал на море?

— Всяко бывало…

Они разошлись. Рихард постоял немного, проводил глазами товарищей. Как будто все было в порядке — Вилли и Макса никто не преследовал. Потом он перешел через улицу, свернул за угол, подозвал рикшу, проехал несколько кварталов и, запутывая следы, пешком вернулся в гостиницу.

В той же гостинице, где поселился Зорге, жила американская журналистка Агнесс Смедли. Жила она на том же этаже, но в другом конце длинного коридора, застланного темно-вишневой ковровой дорожкой. Смедли представляла в Китае влиятельную франкфуртскую газету. Рихард много слышал о ней еще в Германии, читал ее книги, статьи, знал о ее прогрессивных взглядах, но лично с ней знаком не был.

Утром в одно и то же время Смедли поднималась на верхний этаж в кафе-ресторан завтракать. Рихард сталкивался с ней иногда в лифте или раскланивался за завтраком. Обычно она садилась за столик одна и тотчас же начинала работать — писала что-то на маленьких листках бумаги, вырванных из блокнота. Увлеченная своим занятием, она часто забывала про завтрак или, не глядя, отхлебывала остывший кофе, отламывая, тоже не глядя, кусочки кекса. Агнесс была сорокалетняя женщина, статная и красивая, с приветливым лицом и лучистыми серыми глазами. Обычно, прочитав за завтраком газеты, Рихард уходил раньше ее, а на следующее утро они снова встречались. Однажды они оказались за одним столиком, и Агнесс попросила у Рихарда вечную ручку. Так они познакомились и вскоре стали друзьями.

В облике Смедли проскальзывало что-то неуловимое от ее далеких предков-ацтеков, кровь которых текла в ее жилах. Может быть, это ощущалось в гордой посадке ее головы, в четком рисунке губ, безукоризненной линии профиля, но основное, вероятно, заключалось в ее характере. Друзья в шутку называли Агнесс дочерью Монтесумы. Она была человеком гордой души, не терпевшим обиды, энергичная, волевая и женственная одновременно.

Когда-то она принимала участие в работе левых американских организаций. Чиновник, представитель калифорнийских властей, бросил ей в связи с этим обидную фразу «Вы не американка, Агнесс Смедли…» Чиновник упрекал ее в отсутствии патриотизма. Женщина негодующе посмотрела на него, глаза ее сузились, она ответила:

— Уж не себя ли вы считаете настоящим американцем?! Мои предки защищали континент от конквистадоров, и я хочу продолжать борьбу с потомками конквистадоров, с вами, грабящими народ!

На родине своих предков Смедли была почти нищей. Мать ее работала прачкой, а отец — Агнесс не могла без содрогания вспоминать об отце, — потеряв работу, потеряв волю к борьбе за каждый кусок хлеба, падал все ниже, превратился в пропойцу, отнимал у матери все, что она зарабатывала, продавал вещи и все это нес к трактирщику. А на руках у матери кроме Агнесс были еще дети, и они хотели есть, их надо было одевать… Агнесс с ужасом рассказывала, как ей приходилось что-то красть, чтобы накормить голодных сестренок.

Потом судьба как будто сжалилась над ней. Ей удалось кончить школу, стать студенткой. Вот тогда-то и произошел разговор с правительственным чиновником в Калифорнии. Она вынуждена была покинуть свою страну. Жила то в Англии, то в Германии, но второй своей родиной считала Китай, прекрасно знала его, исколесила вдоль и поперек китайские провинции. Много месяцев Агнесс Смедли провела в китайской Красной армии, участвовала в ее тяжелых походах, много писала о ней, не скрывая своих симпатий к борьбе китайских крестьян и рабочих.

Когда познакомилась с Зорге, Агнесс заканчивала свою книгу «Дочь земли», в которой было много автобиографического. В Шанхае американская писательница располагала большими связями. Она дружила с писателем Лу Синем, встречалась с Бернардом Шоу, который наезжал в Китай, с японскими и китайскими прогрессивными журналистами и всегда находилась в курсе самых последних событий. Зорге гордился дружбой с Агнесс Смедли — обаятельной, умной и образованной женщиной, которая ввела его в свой круг думающих, прогрессивных людей.

Через некоторое время Рихард покинул дорогую и неудобную гостиницу, где с утра до ночи он находился под наблюдением множества людей. Консул Борх помог ему найти удобную и недорогую квартиру на Рю де Лафайет — во французском секторе города.

Агнесс Смедли тоже покинула «нашего контрабандиста», как они называли между собой отель Сашэна. Она поселилась в уютной двухкомнатной квартирке, которую обставила по своему вкусу — наполнила изящными безделушками, сувенирами, собранными со всего Китая. Окна, прикрытые голубовато-серыми шторами с легкими черными штрихами китайских рисунков, выходили на Сучжоуский канал, за которым тянулись кварталы японского сеттльмента. По каналу проплывали джонки, лодки под парусами, сзади на корме сидели кормчие с веслами в руках, в круглых соломенных шляпах. Все это было залито солнцем, и казалось, что темно-зеленая гладь канала повторяет рисунки, выписанные на оконных шторах.

Теперь они встречались реже, но не проходило недели, чтобы Рихард, один или с новыми друзьями, не появлялся бы в гостеприимном жилище Смедли, конечно, если хозяйка была в городе. Было непостижимо, как эта женщина легко, без тени сожаления, меняла изысканный комфорт своего жилища на тяжкие скитания по китайскому бездорожью. Она внезапно исчезала на много недель из Шанхая, где-то бродила, ездила, совершала походы с солдатами Красной армии, вместе с ними подвергалась опасности и возвращалась обратно, смуглая от загара, переполненная впечатлениями, сияющая удивительно чистыми глазами тончайшей серой мозаики.

Когда Рихард впервые появился в ее повой квартире, он воскликнул:

— Агнесс, вы заказали шторы под цвет своих глаз?!

Она рассмеялась:

— Нет, это просто мой любимый цвет. Я не люблю ничего кричащего, яркого…

Зорге любил проводить время в обществе Смедли, вести неторопливую беседу, слушать ее рассказы. Характер Агнесс располагал к откровенности, она умела подметить малейшие перемены в настроении собеседника.

Как— то раз они сидели у окна. Был вечер, от канала тянуло свежестью. Рихард задумчиво смотрел на проплывающую джонку.

— Сегодня вы грустите, Рихард, это на вас не похоже, — сказала Смедли.

— Нет, я просто задумался о превратностях человеческих судеб.

Он вспомнил о недавнем прошлом.

— Знаете, Агнесс, есть темы, на которые я предпочитаю говорить лишь с женщинами, которым доверяю, которые вызывают мое расположение. Они понимают все тоньше, чем мы, мужчины. Вы одна из них.

— Спасибо…

— Вы иронизируете? — насторожился Рихард.

— Нет, нет!… Правда! Я не терплю иронии.

— Несколько лет назад я работал в институте социальных наук ассистентом профессора в Аахене. Это был маленький немецкий городок. Профессор жил в центре, и я иногда приходил к нему. Профессор был женат на молодой женщине моего возраста. Он выглядел старше ее лет на двадцать, даже больше. Она приносила нам в кабинет кофе, и этим ограничивалось наше знакомство…

Раз я пришел в их дом и не застал профессора. Мне открыла его жена. Стояли в дверях, и я ощутил, будто меня пронзил электрический ток. Значительно позже она рассказывала, что испытала такое же чувство. В тот момент в ней проснулось нечто доселе спавшее, опасное и неизбежное. Но тогда я только заметил, будто она чего-то испугалась, ее выдали глаза, встревоженные и заблестевшие. Я ушел, не заходя в квартиру, но с этого все началось. Я почувствовал, что полюбил жену моего профессора, которого считал учителем. И я решил уехать, уехать куда угодно, но она опередила меня. Без видимых причин она собралась в два дня и поехала в Мюнхен к матери, никому не сказала о причинах своего отъезда. Профессор недоумевал, я тоже…

О том, что она уезжает в Мюнхен, я узнал в последний день от профессора. Провожали ее мы вместе с ним, и я принес на вокзал цветы — чайные розы в серебряном кубке. Это все, чем мог я выразить свое отношение к жене профессора. Она взглядом поблагодарила меня, торопливо поцеловала мужа и уехала. Она бежала от своих чувств, но не смогла их отбросить. Об этом я узнал позже.

А я и не подозревал, что происходит с Христиной, был сосредоточен на собственных чувствах, тоже старался от них избавиться. В отношениях с профессором я чувствовал себя самым последним человеком. Почему-то все время повторял библейскую заповедь: «Не пожелай жены ближнего своего…», хотя к тому времени давно перестал верить в бога.

Христину я не видел несколько месяцев. В то время случилось так, что меня уволили из института за политическую неблагонадежность. В полицейском досье я числился крайне левым. Заботы профессора не помогли мне. Он сам едва удержался и должен был перейти в другой институт — во Франкфурт. Внутренне я, пожалуй, был даже доволен таким поворотом событий. Мне нужно было во что бы то ни стало изменить обстановку. Долго не мог найти работы и в конце концов нанялся горняком, — был откатчиком вагонеток, рубил уголь на шахтах в Бельгии. Это была очень тяжелая работа, но я выдержал.

Потом вернулся во Франкфурт и там снова встретил Христину. Она ушла от мужа и жила одна. Наша разлука не укротила наших чувств. Это стало ясно с первой же встречи. Вскоре мы поженились. У нас была хорошая большая квартира. Мы арендовали у какого-то обедневшего немецкого дворянина кучерскую, стоявшую рядом с запущенным садом около пустой конюшни. Мы сами привели ее в порядок, и получилось неплохо. Приятель-маляр покрасил стены, каждую комнату своим цветом: красным, голубым, желтым… Христина любила старинную мебель, картины. Она сама занималась всем этим. В доме у нас всегда было полно народу. Чуть не каждый день просиживали до утра, спорили, говорили…

— А профессор? — спросила Смедли.

— Профессор?… Я разыскал его во Франкфурте и рассказал ему все-все еще перед тем, как мы стали жить вместе. Вы знаете, что он мне ответил?… Он сказал: «Мы не вольны управлять своими желаниями. Они сильнее нас… Пожелать жены ближнего своего — грех по библейской заповеди, но не человеческой. Никто не виноват, просто я старая неумная кляча… Не станем больше говорить об этом…» Вот что мне ответил профессор.

У меня была интересная работа, рядом со мной был человек, которого я любил. Что еще нужно для счастья?

Жизнь во Франкфурте продолжалась недолго. Мне предложили поехать в другую страну, и я без раздумья покинул обжитый угол.

Из Германии Зорге уехал в Москву, но он не сказал об этом Агнесс Смедли, просто — в одну страну.

Тогда, весной двадцать четвертого года, во Франкфурте-на-Майне проходил очередной съезд германской компартии. На съезд нелегально приехали из Москвы Мануильский, Пятницкий, Куусинен, Лозовский… Их надо было охранять от шпиков, и Тельман поручил эту работу Рихарду Зорге. В помощь ему дали отряд красных фронтовиков. Делегаты жили у супругов Зорге, назвав кучерскую «Домом патриция». Квартира была удобная с точки зрения конспирации — дом на отшибе, рядом с запущенным садом. Они подружились — делегаты и энергичный молодой коммунист, руководитель отряда «Рот Фронт». Но Зорге сейчас вспоминал о другом.

Он губами вытянул из пачки сигарету, высек зажигалкой огонь и закурил. Желтый язычок пламени осветил плотный подбородок, тенью рассеченный надвое, большой рот и глаза с почти отсутствующим выражением, обращенные в прошлое. Тень от бровей закрывала верхнюю часть лица. Зажигалка погасла…

— Мы поселились в гостинице, — продолжал Рихард, — в тесном номере. Работа у меня была интересная, важная, я поздно возвращался домой. Христина работала в научном институте, переводила с английского рукописи Маркса.

Иногда мы ходили в немецкий клуб, но и для этого не хватало времени. Вскоре мы почувствовали, что в наших отношениях что-то нарушилось, оборвалось. Мы не знали что, старались отбросить это, но оно возвращалось снова и снова… Так продолжалось два года.

Когда мы поженились, мы обещали сохранить друг другу полную свободу. Но когда понадобилось воспользоваться договором, оказалось, что это трудно. Трудно обоим. Христина сказала, что ей лучше ненадолго поехать в Германию. Я не стал возражать… Мы делали вид, что поездка не будет длительной, но знали, что расстаемся навсегда. Так и случилось — это было лет десять тому назад…

Вскоре и я уехал в Скандинавию. Был и в Германии. Мы встретились, но только товарищами… А сегодня я получил от нее письмо — мы иногда переписываемся. Пишет, что собирается уехать в Америку. В Германии становится жить все труднее. Фашизм набирает силы. Христина пишет — теперь опасно оставаться в Германии…

— Вы жили в России, Рихард? — спросила Смедли.

— Да, я был в эмиграции…

— Я люблю Россию, — сказала Агнесс. — Но какой же вы одинокий, Рихард!…

— Да нет! У меня много друзей, много незавершенных дел!

— Я говорю о другом… Я старше вас, Рихард, поэтому, вероятно, лучше все понимаю… Потом, я женщина, которая тоньше воспринимает… Вы сами так сказали, Рихард…

— Э, не станем больше говорить об этом! Идемте погуляем.

В тот вечер они долго бродили по набережной, сидели в летнем кафе на берегу Хуанпу в скверике, рядом с садовым мостом. На воротах сквера висела предупреждающая надпись: «Собакам и китайцам вход запрещается».

Зорге скривился, кивнув на оскорбительную табличку:

— Меня угнетает такое отношение к людям.

Словно продолжая раздумывать о том, что говорил ей Зорге, Агнесс спросила:

— Хотите, Рихард, я познакомлю вас с очень милым японцем… Я люблю открывать новых людей и могу поделиться с вами… Это корреспондент токийской «Асахи». У него солдатское лицо, но он ненавидит войну, не терпит милитаристов и вообще тех, кто вывешивает такие надписи.

— Буду вам благодарен. Готов знакомиться со всеми, кто думает так же, как вы…

Агнесс Смедли встретилась с японским журналистом Ходзуми Одзаки несколько месяцев назад в книжном магазине на одной из улочек французского сеттльмента. Рылись в книгах у одной полки, заговорили о китайской живописи, и новый ее знакомый обнаружил большие познания, отличное понимание национального искусства Китая. Оказалось, что он читал книги Агнесс Смедли и намерен перевести кое-что на японский язык.

— Вы несомненно понравитесь друг другу, — сказала Смедли.

Вскоре Агнесс позвонила Ходзуми Одзаки и пригласила его пообедать вместе с приехавшим недавно в Шанхай иностранным корреспондентом.

Встретились они в гостинице «нашего контрабандиста», на верхнем этаже, в ресторане с красными, цвета счастья, стенами, расписанными золотыми драконами.

Не было ничего примечательного ни в том, что за одним столом сошлись коллеги-журналисты, ни в том, что американка Смедли представила японскому журналисту своего хорошего знакомого. Но именно в этот день произошло событие, которое принесло в дальнейшем столько неожиданных огорчений многим разведкам мира. Встреча в ресторане гостиницы Сашэна положила начало большой дружбе и совместной работе двух ненавидящих войну людей — Рихарда Зорге и Ходзуми Одзаки.

Одзаки и в самом деле был похож на простого солдата своим прямоугольным лицом, зачесанными назад густыми черными волосами и желто-зеленым кителем, который он носил летом. Но лицо у него было очень бледное — результат непрестанного пребывания в четырех стенах, без свежего воздуха, за работой, за книгами.

— Одзаки-сан, ну когда вы смените свою униформу! — воскликнула Смедли, когда Ходзуми подошел к их столу. — Мечтаете быть солдатом?

— Из меня выйдет плохой солдат. Я предпочитаю быть хорошим журналистом…

— Я думаю точно так же, — вступил в разговор Рихард. — Агнесс, может быть, вы нас все-таки познакомите?

Поначалу Одзаки был сдержан, но к концу обеда разговорился. Речь зашла о политической обстановке в Китае.

— Экономический кризис захватил и Японию, — говорил Одзаки. — В Токио наши дзайбацу — промышленники-монополисты — намерены поправить свои дела за счет Маньчжурии. Японские капиталовложения непрерывно растут и составляют здесь уже полтора миллиарда иен. Это совсем не мало. Теперь в Маньчжурии почти все иностранные капиталы принадлежат Японии. Исключение составляет только Китайско-Восточная железная дорога, которую построили русские. Но это всего какая-нибудь четвертая часть иностранных вложений, остальной капитал, повторяю, принадлежит нам, японцам… Но вы ведь знаете, что вслед за капиталом маршируют солдаты. Я не думаю, что политическая обстановка в Китае разрядится в ближайшее время. Скорее наоборот — взрыв поезда Чжан Цзо-лина только начало событий. Я уверен, что Доихара был причастен к этому политическому убийству… Вы знаете Доихара, Агнесс-сан? Он был советником при маршале Чжан Цзо-лине. И еще Итагаки… Эти люди не появляются случайно на горизонте и не исчезают раньше времени. Сейчас они постоянно курсируют между Токио и Мукденом.

Зорге поразило, с какой прямотой говорил Одзаки.

— Но если за капиталом маршируют солдаты, как вы сказали, значит, они маршируют к войне, — сказал Рихард.

— Для меня в этом нет никакого сомнения.

— Но что же делать, как остановить марширующие колонны?

— Не знаю, не знаю… Для меня это нерешенный вопрос. Знаю только, что если война — это будет ужасно…

— Но мы не можем оставаться сторонними наблюдателями, — сказал Зорге…

Да, Зорге не был сторонним наблюдателем… За несколько месяцев пребывания в Шанхае ему удалось создать достаточно широкую сеть, способную выполнять задания Центра. Люди здесь были разные — одни приехали специально, как немец Клаузен или добродушный пышно-усый чех Вацлав Водичка, светловолосый — цвета спелой пшеницы — блондин. Других привлекли в самом Китае, долго и тщательно проверяя, — того же Ходзуми Одзаки или Константина Мишина — подпоручика царской армии, колчаковского офицера, который воевал с Советами и покинул страну против собственной воли. Ошибка, допущенная когда-то, стала источником незажившего горя, тоски, невыносимейшей ностальгии.

Вацлав держал магазинчик фотографических принадлежностей в торговом районе города, а Мишин работал в мастерской у Клаузена.

К концу тридцатого года в Шанхае появился еще один подпольщик, Зельман Клязь, крутолобый эстонец атлетического сложения. Но это было уже после того, как из Китая от группы Зорге стали поступать первые донесения. Китай становился все более широкой ареной действия самых различных империалистических сил — японских, британских, американских, германских, — чьи интересы переплетались, вступали в противоречия, объединялись. Как в параллелограмме сил, они действовали в разных направлениях, и задача советской разведки сводилась к тому, чтобы определить, как будут действовать силы, сложенные воедино.

Донесения Зорге, направляемые из Шанхая в «Мюнхен», то есть в Москву, содержали информацию о политической обстановке в Китае. Он сообщал об угрожающем положении в Маньчжурии, захват которой японцами, несомненно, приблизит военную опасность к советским границам. Зорге анализировал события и делал вывод: японская агрессивная политика остается неизменной от начала века до наших дней — и совсем не исключено, что внедрение японцев в Китай будет первым шагом к продвижению Японии на север, в сторону советского Приморья и Забайкалья. Оставалось только неясным, как станут вести себя в новой ситуации Соединенные Штаты, Великобритания.

В этих условиях Центр решил усилить группу Зорге опытным военным работником. Выбор пал на Зельмана Клязя, как значился в эстонском паспорте прибывший военный консультант. В группе его называли Паулем, Зорге тоже не знал его настоящей фамилии — Пауль так Пауль. Конспирация требовала знать возможно больше о вероятном противнике и возможно меньше о товарищах, с которыми предстояло работать.

У ветеринарного врача Зельмана Клязя была другая фамилия и, конечно, другая профессия. Карл Римм — сын эстонского батрака — стал перед революцией школьным учителем. Он учил детей, разводил с ними цветы, сажал жасмин перед окнами школы, а в семнадцатом году делил помещичью землю. Но в те годы, чтобы обрабатывать, владеть землей, нужен был не только плуг, но и оружие. С тех пор Карл Римм навсегда стал военным. Он создавал первые отряды Красной гвардии в Эстонии, сражался под Нарвой, воевал с английскими интервентами на севере под Архангельском, был на востоке под Екатеринбургом… Казалось, не было фронта, где бы в гражданскую войну не воевал пулеметчик Римм, ставший членом Военного совета. Потом была военная академия, командный факультет и работа в разведке. Карл знал Василия Блюхера — главкома Дальневосточной республики, который одно время был военным советником в китайской армии — таинственным генералом Геленом. И может быть, это обстоятельство — близкое знакомство с Блюхером — сыграло свою роль в том, что Карл Римм поехал в Китай, стал называться Паулем.

В Шанхае ветеринарный врач Клязь поселился на Вейхавей, работы по своей специальности в городе не нашел и занялся коммерческой деятельностью. Он познакомился с чехом Вацлавом Водичкой, вступил к нему в долю, и они вместе держали магазин фотографических принадлежностей, проявляли пленку, печатали любительские снимки. К огорчению коммерсантов, заказов было слишком много, и у них не хватало времени заниматься делом, ради которого приехали в Шанхай. Пришлось отдавать пленку в другие мастерские, иной раз себе в убыток, но это высвобождало время для проявления микропленки, которую приносил в магазин франкфуртский журналист Джонсон, он же исследователь банковской системы в Китае — Рихард Зорге.

Кроме того, Клязь открыл собственный ресторанчик рядом с домом, в котором он жил. Там Рихард и познакомился со стоявшим за стойкой громоздким эстонцем, занятым приготовлением коктейлей. Рихард присел на высокий табурет и, когда рядом никого не было, негромко спросил:

— Не мог бы я видеть Пауля?

Хозяин ресторана отвинтил блестящую никелем крышку шейкера, разлил в фужеры коктейль, подозвал китайца-кельнера:

— Два коктейля на стол у окна…

Рихарду он ответил условленной фразой:

— Пауль приехал… Старик передает вам привет…

Старик — это Ян Берзин, руководитель советской разведки.

С тех пор Рихард Зорге был частым гостем в ресторанчике Клязя или в магазинчике фотографических принадлежностей с вывеской над дверью: «Вацлав Водичка и К°». С Паулем они говорили подолгу и обстоятельно. Со стороны их беседы напоминали разговор в военно-историческом отделе академии с анализом обстановки, перспектив, оценкой событий и возможного влияния подмеченных фактов на политику отдельных лиц и государств.

Вскоре к Паулю приехала жена Луиза — маленькая, веселая, коротко постриженная женщина с черными глазами, очень домашняя, заботливая жена. Рядом с огромным, широкоплечим Паулем она выглядела совсем девчонкой. Клязь нетерпеливо ждал ее приезда. Она ехала через Германию, из Венеции плыла на итальянском лайнере «Конте Россо», и, когда многопалубный белый пароход вошел в устье Хуанпу, Пауль не вытерпел, вскочил на прогулочную лодку, поплыл навстречу. Он, словно одержимый, стоял на хлипкой лодчонке, размахивал руками, пытался разглядеть среди пассажиров дорогую женскую фигурку…

Клязь ни разу не назвал в Шанхае жену ее настоящим именем — Люба, только Луиза, как в паспорте. Она стала шифровальщицей, лаборанткой, сборщицей почты, связной, исполняла тысячи обязанностей — и все легко, весело, просто. Нужно было обладать неженской волей, чтобы постоянно таить, глубоко прятать тревогу и за себя и за дорогих ей людей…

Когда в магазинчике накапливалось слишком много заказов, Клязь глубоко вздыхал и трагическим голосом говорил своему компаньону:

— Послушай, Вацлав, с таким количеством заказов наша фирма скоро вылетит в трубу. Такая популярность стоит нам слишком дорого…

— Ничего, — флегматично отвечал чех, разглаживая пшеничные усы, — для чего же у нас Луиза…

И Луиза отправлялась на другую улицу, где ее еще не знали, отдавала проявлять пленку, приносила готовую.

Как— то ночью ограбили магазин. Что это -случайность или поиски следов? Решили, что при всех обстоятельствах надо сообщить в полицию. Грабителей так и не нашли, но полицейский инспектор несколько раз приходил в магазин, выспрашивал, составлял протоколы. Как будто бы все было тихо. Скорее всего, произошла случайная кража. И все же Зорге предостерег — держаться настороже и встречаться возможно реже.

Прошло полтора года, как Зорге поселился в Шанхае. Его сеть работала исправно, люди Зорге были готовы встретить назревающие события.