"Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь!" - читать интересную книгу автора (Корольков Юрий Михайлович)

«САКУРА-КАЙ» — ОБЩЕСТВО ЦВЕТУЩЕЙ ВИШНИ

Оказавшись между молотом и наковальней — между сторонниками осторожных действий на континенте и военными экстремистами, которые предпочитали немедленную оккупацию Маньчжурии, премьер Танака был вынужден уйти в отставку. Разговор с императором довершил падение кабинета. При дворе все понимали, что смерть Чжан Цзо-лина произошла не без участия кого-то из армейских офицеров. Посвященный в закулисную сторону событий и стараясь замять неприятное дело, премьер-министр Гиити Танака подготовил фиктивный доклад императору. Он сообщал, что преступника так и не удалось обнаружить, а что касается лиц, допустивших халатность и не обеспечивших охраны китайского маршала, то они уже наказаны, а штабной офицер Кавамота уволен в отставку. Никто из них в событиях не замешан, просто допущена халатность…

— Это расходится с тем, что вы говорили мне раньше, — холодно сказал император и прекратил аудиенцию.

Это был неслыханный скандал в жизни высочайшего двора.

Сконфуженный Танака покинул императорские покои. Он вышел к подъезду, где его ждала высокая, открытая коляска, запряженная вороными конями, с независимым видом сел в экипаж и откинулся на сиденье, скрывая от посторонних взглядов то, что творилось у него на душе, и, в сопровождении почетного эскорта конных гвардейцев, выехал из дворцовых ворот.

Император Хирохито стоял у окна. Он проследил глазами за отъезжавшей коляской премьер-министра и раздраженно сказал лорду хранителе печати:

— Я не верю ни одному слову премьера Танака…

— Вы правы, ваше величество, — поспешил согласиться лорд хранитель печати. Кроме него в зале присутствовали министр двора и несколько человек из императорской свиты — лица, наиболее приближенные к трону.

Слова императора поспешили сообщить премьеру, и он уже не мог больше возглавлять правительственный кабинет.

История с убийством Чжан Цзо-лина постепенно забывалась, но борьба между сторонниками различных методов японской политики продолжалась. Новый премьер-министр Хамагучи соглашался, что оккупация Маньчжурии станет первым шагом на императорском пути на север — в советское Забайкалье, в Приморье, а там, как знать, может быть, и на Урал, но пока воздерживался от решительных действий.

Хамагучи считал, что политика дальнего прицела требует особо осторожных и расчетливых действий. Новый премьер не забывал поговорки предков: «Не забывай прошлого, оно лучший учитель будущего». Нельзя повторять просчетов русско-японской войны. Тогда казалось, что победа над царской Россией находится в японских руках. Но обессиленная Япония не смогла удержать в руках рис победы, уже сваренный и готовый к употреблению. Судьба пронесла чашку риса мимо японского обеденного стола… К тому же англичане и американцы не желали усиления островной империи. С этим тоже пришлось считаться. А в итоге получили не то, что задумали.

Война с Россией не привела к заветной цели — устранить ее с Дальнего Востока не удалось. Взяли только половину Сахалина, половину Маньчжурской железной дороги, построенной русскими, половину… Всё в половине того, что хотели получить себе целиком. И вооруженные силы царской России остались в Маньчжурии. В Портсмуте обе стороны договорились, что для охраны своих участков железной дороги они будут держать не больше пятнадцати солдат на каждый километр пути. Для Японии это составило всего-навсего пятнадцать тысяч солдат, может быть немного больше. Так родилась Квантунская армия.

Портсмутский договор, который в Петербурге считали кабальным, оказался просто недописанным документом, как будто начали диктовать и оборвали на полуслове. Стоило ли ради этого вести затяжную, изнурительную войну?

Интервенция в Забайкалье и Приморье тоже не принесла успеха. Все это надо учесть, взвесить и действовать неторопливо, наверняка. Школьную доску перед занятиями вытирают начисто и начинают писать заново. Так следует делать и в континентальной политике — начать все сначала, так, чтобы играть и выиграть наверняка…

Так думал новый премьер Хамагучи. Он был совсем не против активных действий, не против захвата Маньчжурии, советского Забайкалья, Приморья. Но быстрее едет тот, кто не торопится, кто выбирает дорогу…

А сторонники немедленных действий увидели в Хамагучи валун на путях колесницы японской государственной политики. Страсти разбушевались, когда после лондонской конференции по разоружению премьер Хамагучи согласился символически, только символически, сократить японскую армию на четыре дивизии. В генеральном штабе это восприняли как оскорбление достоинства императорской армии. К тому же премьер Хамагучи осмелился поддержать и одобрить сокращение бюджета армии и военно-морского флота. Такого ему простить не могли. Через несколько дней на перроне токийского вокзала молодой офицер Сагоя пытался застрелить премьер-министра. Он стрелял в упор, но Хамагучи был только тяжело ранен.

Много месяцев премьер находился между жизнью и смертью, и все это время его замещал министр иностранных дел барон Сидехара. Премьер-министр, неугодный гумбацу — клике оголтелых военных, так и не поднялся с госпитальной койки — он умер через год после покушения.

Трагическое событие на токийском вокзале не было случайным террористическим актом одиночки-фанатика, как писали об этом газеты, — офицер Сагоя сделал себе харакири и перед смертью принял вину на себя. На самом деле все обстояло совсем иначе.

В тот год в Токио стояла прекрасная, прозрачная осень — пора хризантем. Они пышно распустились в парках и оранжереях. Сугробы белых, оранжевых, желтых хризантем громоздились в зеркальных витринах магазинов на Гинзе, заполняли корзины уличных продавщиц, прилавки цветочных киосков. И женщины в дань ежегодной сезонной моде нарядились в изящные кимоно, расшитые разноцветными хризантемами. Казалось, что ожившие цветы покинули клумбы и разгуливают по улицам города, образуя радужный, яркий букет, составленный искусными мастерами.

Наряден и оживлен был в эти дни и ресторан «Кинрютей Ин», стоявший недалеко от парка Хибия в центре города. Молодые офицеры из академии генерального штаба охотно посещали этот недорогой ресторанчик. Хозяин умел всем услужить, вкусно кормил по умеренным ценам, а завсегдатаям ресторана отпускал в долг. Вряд ли где еще в Токио можно было найти такое нежное, настоящее киотское мясо для прославленного скияки. Сырые, тонкие, как бумага, ломтики розового мяса, с мраморными прожилками, поставленные на стол, вызывали неизменное восхищение гурманов.

Месяца за полтора, может быть, за месяц до того, как произошло покушение на Хамагучи, в ресторане «Кинрютей Ин» собралась небольшая группа — человек двадцать — молодых офицеров в военной форме, указывающей на их принадлежность к академии генерального штаба. Среди компании в штатской одежде был только один человек — Окава Сюмей, по всей вероятности игравший здесь главную роль.

Был здесь еще артиллерийский подполковник Хасимота Кингоро, выделявшийся громадным ростом, неестественно удлиненным лицом с крупными чертами, точно страдающий застарелой слоновой болезнью. Недавно Хасимота вернулся из Турции, где он провел несколько лет в качестве японского военного атташе. Именно в честь приехавшего подполковника, в прошлом тоже воспитанника академии генерального штаба, и собрались молодые офицеры в ресторане «Кинрютей Ин».

Когда офицеры заняли отдаленную угловую комнату и, отстегнув мечи, уселись на плотных подушках вокруг стола, пожилая хозяйка в темно-сером кимоно, приличествующем ее возрасту, принесла все, что было необходимо для приготовления скияки. Окава Сюмей поднял руку, призывая к вниманию. Он был необычайно, до измождения, худ, и, может быть, поэтому нос его выдавался, как клюв пеликана, увенчанный толстыми стеклами громоздких очков.

— Господа! — начал он, но появление хозяйки прервало его речь.

Девушки внесли жаровни с пылающими углями, поставили сковородки с высокими бортами. Хозяйка мелкими, скользящими шажками подошла к Окава и, став на колени, тихо спросила:

— Окава-сан, вы хотите, чтобы здесь были гейши?

— Нет, нет… Мы проведем вечер в мужской компании.

Хозяйка поклонилась до земли и вышла. На ее лице не отразилось удивления, вызванного словами Окава, — не было еще случая, чтобы этот богатый посетитель провел время в ресторане без женщин.

— Господа! — повторил Окава. — Сегодня мы принимаем в нашем кружке истинного самурая Хасимота Кингоро, возвратившегося в страну после долгого отсутствия… Все мы хотели бы почтительно выслушать мысли подполковника Хасимота, которыми он согласился поделиться с нами.

Тогда приподнялся Хасимота Кингоро. Сдвинув колени, он сидел на собственных пятках, возвышаясь над всеми, как воинственный бог Хатимана из древнего Камакурского храма.

Подполковник Хасимота, человек крайних взглядов, был начальником русского отдела в разведке генерального штаба и старательно изучал историю революционного движения в России. Потом он уехал военным атташе в Турцию, носился с идеей отторжения Сибири и Кавказа от Советской России. Теперь он был снова прикомандирован к генеральному штабу.

Когда-то в подчинении у Хасимота был ловкий разведчик Канда Масатона. Долгое время он жил в Забайкалье, в Москве, торговал японскими фонариками, был уличным фокусником, работал прачкой, стирал белье и собирал информацию. В итоге появился секретнейший доклад «Материалы к операции против СССР». Это было перед отъездом Хасимота в Турцию. Канда писал:

«В будущей войне подрывная деятельность в русском тылу будет иметь чрезвычайно важное значение… Возможны случаи, когда подрывная работа будет играть решающую роль в войне с Россией».

Канда предложил план диверсионной работы против Советского Союза, и Хасимота был с ним согласен. Их служебные отношения давно перешли в дружбу, они одинаково думали.

Ареной будущих военных действий Канда считал Восточную Сибирь, не говоря уже о Приморье и Забайкалье, а кроме того, Северный Китай и Монголию.

«Если в Китае к тому времени будет правительство, связанное с Россией, — писал Канда, — его надо немедленно уничтожить».

Канда советовал принять меры, способствующие тому, чтобы советское командование в операциях на Дальнем Востоке допускало ошибки и просчеты. Для этого нужна тонкая дезинформация. Надо делать все, чтобы вызывать недовольство, беспорядки, надо свергнуть коммунистическую власть в Сибири и на Кавказе. С помощью русских белоэмигрантов следует формировать диверсионные, террористические группы, разрушать железнодорожные тоннели, телеграфную связь, обращая главное внимание на Транссибирскую железную дорогу.

Когда-то они сидели здесь, в этом ресторанчике, — Канда и Хасимота — только в другой комнате. Хасимота спросил:

— Скажи мне, Канда-сан, как ты не провалился, как тебя не схватили русские?

Канда усмехнулся:

— Я только стирал белье… Его приносили мои агенты с бельевыми метками, служившими шифром. Я только читал донесения и опускал их в мыльную воду. Все говорили, что я хорошо стираю белье…

Они пригласили в тот вечер гейш и весело провели время. Потом Хасимота уехал в Турцию, а Канда занял его место в разведывательном отделе. И вот через два года Хасимота снова возвратился в Японию.

Домой он ехал через Россию, задержавшись в Москве, доверительно разговаривал с послом Хирота [4]. Японский посол в советской столице дал ему поручение. «Сообщите генеральному штабу, — сказал он, — что необходимо придерживаться твердой политики в отношении к СССР. К войне надо быть готовым в любой момент. При этом главная цель заключается не в обороне против коммунизма, но в завоевании Восточной Сибири. Подскажите, что для конфликта можно использовать очередные переговоры о рыбной конвенции. Если эти переговоры приведут к разрыву дипломатических отношений, они только приблизят осуществление нашей кардинальной политики в отношении к Советской России. Вы меня поняли?»

Хасимота достал из бокового кармана маленькую записную книжку и занес одному ему понятным шифром поручение посла Хирота.

Хирота сказал еще: «Вы окажете мне этим большую услугу, я не хочу и не могу посылать такую информацию через министерство иностранных дел. Там еще сидят люди, которые не понимают наших ключевых позиций. Я предпочитаю иметь дело с военными… А теперь, — сказал японский посол, — мне пора на прием в Кремль — буду убеждать русских, что мы с ними самые неразлучные друзья».

Хирота рассмеялся и попросил секретаря вызвать машину…

Разговор продолжался с коллегой Хасимота — военным атташе в Москве генералом Касахара. Касахара присутствовал при разговоре с послом. Он сказал, и Хасимота это тоже записал в книжку:

«Я уверен, что сейчас наступает момент, когда для нас создана исключительно благоприятная обстановка, чтобы империя приступила к разрешению проблемы Дальнего Востока. Россия, занятая восстановлением своей экономики, не в силах вести войну. Не исключено, что мы сможем сейчас добиться своей цели, не вступая в войну. Но если она и возникнет, она не представит для нас больших затруднений. Надо жить по нашей старой пословице: „Если ничего не предпринимать, ничего и не выиграть“.

Сейчас он вспомнил эту пословицу и начал с нее разговор с молодыми офицерами. Он говорил сидя, расстегнув ворот кителя и время от времени запуская пальцы обеих рук в свои густые черные волосы, жесткие, как тонкая сталистая проволока. Всем своим видом он хотел показать, что находится в своей среде, где ему нечего стесняться.

— Если ничего не предпринимать, — говорил он, — нечего и рассчитывать на выигрыш… Я тридцать дней был в пути, направляясь в Японию, и все это время размышлял о том, как избавиться от либерализма, который разъедает нашу страну Ямато, мешает нам идти по пути Кондо. И у меня созрел план, которым хочу поделиться с вами.

У Японии есть только три возможности избежать угрожающего стране перенаселения. Перед нами открыты только три двери — эмиграция, вторжение на мировой рынок и расширение своей территории. Две первых двери для нас захлопнуты, и само собой разумеется, что Япония должна поторопиться войти в последнюю распахнутую дверь. Мы потребуем земель для империи на севере, юге, востоке и западе, земель, на которых Япония сможет свободно развиваться и процветать.

Об этом не могло бы быть и речи, если бы раса Ямато являлась низшей расой, не способной к освоению новых земель. Но мы раса господ и хотим управлять сферой великой Восточной Азии. Силой оружия мы устраним всех, кто помешает нам в этом…

Потом, перебивая друг друга, офицеры заговорили о том, что первым шагом на пути утверждения сферы великой Восточной Азии должна быть Маньчжурия, что нельзя терпеть парламентских либералов, которые боятся собственной тени. Горячие разговоры и выпитая саке накалили обстановку.

Уже стемнело, и сквозь окна, заклеенные бумагой, проникал неживой, призрачный свет. Хозяйка принесла зажженные свечи. Их неровное, колеблющееся пламя едва пробивалось сквозь клубы табачного дыма. Кто-то крикнул: военные должны управлять империей, не нужен парламент… Его поддержали. Привстав на коленях, заговорил Кавамота, тот самый Кавамота, который возглавил саперов при покушении на Чжан Цзо-лина. Его только для вида отчислили из армии, на самом деле пристроили в академии генерального штаба.

— Я готов снова поехать в Маньчжурию, командовать саперами! — выкрикнул Кавамота.

Окава Сюмей пока только наблюдал и слушал, ждал, когда температура дойдет до точки кипения. Это время пришло. Он сказал:

— Кавамота-сан, мы ценим вашу доблесть, но сначала нужно расчистить поле вокруг трона, надо выкорчевать гнилые пни… в кабинете.

— Да, да, и мы начнем корчевать с Хамагучи!…

Снова заговорил Хасимота, на целую голову возвышавшийся над остальными:

— Я разделяю ваше негодование… Высшие офицеры армии думают точно так же. Если парламент не разделяет идеи предков, нам не нужен такой парламент… Японская политика нуждается в решительном обновлении. Кто слаб духом, тому не место в империи. Побеждают лишь сильные… В традициях самураев решительные действия никогда не считались бесчестными, — конечно, если действия вызваны благородным порывом служения императору. Это не противоречит понятию о чести. Пусть уйдут все, кто мешает! Так говорит Бусидо — закон самураев. Пусть несогласные уйдут в вечность! Хакко Итио!…

Хасимота поднял над головой руку, будто держал меч, и рывком опустил ее.

Офицеры в экстазе вскочили с циновок, выхватили и обнажили мечи, потом с треском бросили их обратно в ножны.

— Хакко Итио!… Хакко Итио!… Весь мир под японской крышей! — кричали офицеры, которым пришлись по душе слова Хасимота.

— Давайте создадим общество!… Общество обновления!…

— И назовем его «Хризантема» — цветок Японии!…

— Нет, нет! — кричал капитан Сагоя, маленький, подвижный офицер с лицом фанатика. — Пусть это будет «Сакура-кай»… К цветению вишен мы достигнем пели… Хризантемы — это сегодня, а мы смотрим в будущее…

— Сакура-кай!… Сакура-кай!…

Приняли это название. В общество решили принимать только молодых офицеров, по званию не старше подполковника, как это было здесь, и ресторанчике «Кинрютей Ин», где старшим по званию и возрасту был Хасимота. Для него сделали исключение, он стал главой нового общества. Основной костяк общества молодых офицеров составили выпускники академии генерального штаба, изучавшие проблемы оккупации Маньчжурии и Монголии. Официально оно так и называлось — исследовательское общество по изучению маньчжурских и монгольских проблем «Сакура-кай».

Через полтора месяца первой жертвой деятельности общества «Сакура-кай» пал японский премьер-министр Хамагучи, он был тяжело ранен капитаном Сагоя.

Но это было только начало. К весне тридцать первого года в «Сакура-кай» насчитывалось сто пять молодых офицеров. Во главе общества оставался Хасимота Кингоро, его называли покровителем заговоров — на протяжении многих лет в Японии не было политического убийства, покушения, интриги, к которым он хоть каким-то образом не был причастен.

Движение молодых офицеров находило поддержку среди руководящих военных деятелей, группировавшихся вокруг Сатбо Хамба — японского генерального штаба. И не только поддержку — идея создания общества «Сакура-кай» исходила от начальника Сатбо Хамба — еще одного второго человека в Японии после благословенного императора. Его назначал император, и он не был подотчетен даже премьер-министру. Но второй человек в государстве — не первый. К тому же в таком положении находился и начальник штаба военно-морского флота, и премьер-министр, их также назначал император, и они тоже считались вторыми в империи. А военная клика — гумбацу — жаждала самостоятельных действий. Эти действия должны были начаться с того, чтобы устранить из правительства всех нерешительных, всех, кто мешает, кто тормозит движение Кондо — движение по императорскому пути. Лучше, если во главе правительства будет стоять военный. Миссию обновления руководства страной принял на себя «благоразумный Койсо» — начальник бюро военных дел, координирующий действия военных и гражданских властей.

Когда назревали события в Маньчжурии, честолюбивому генералу Койсо было пятьдесят лет. Он нетерпеливо ждал ответа из штаба Квантунской армии, именно штабу поручили разработать в деталях план военной оккупации Маньчжурии с дальнейшим продвижением в монгольские степи и советское Забайкалье. По этому поводу начальник штаба Квантунской армии сообщал, как обычно, секретно, как обычно — шифром, доступным только ограниченному кругу людей:

«План операций, которые должны привести к оккупации Маньчжурии, является одной из составных и важнейших частей общего плана операций японских войск против Советского Союза, ранее направленного в первый отдел генерального штаба. Требуемый план заканчивается разработкой и незамедлительно будет выслан с соблюдением высших мер предосторожности».

В том, чтобы ускорить военные действия на континенте, были заинтересованы и промышленники Японии, апостолы делового мира, представители могучей четверки: Мицуи, Мицубиси, Сумитомо, Ясуда, владевшей почти половиной национальных богатств страны — монопольным производством самолетов, танков, военно-морских кораблей, боеприпасов, вооружения… Их связным с генеральным штабом был Окава Сюмей, человек, глядящий на мир острыми черными зрачками, заслоненными двойными стеклами очков. Будто забыв дорогу в свой кабинет Южно-Маньчжурской компании, он проводил время в Токио, занятый с Хасимота таинственными делами, которые должны были обеспечить маньчжурскую операцию.

Иногда они приходили в кабинет Койсо и разговаривали втроем. Сквозь толстые стены сейсмоустойчивого здания, воздвигнутого после токийского землетрясения, сюда, в военное министерство, не проникал ни единый звук гудящего за окнами города. И отсюда, сквозь эти стены, не могла просочиться ни одна тайна, рожденная в кабинете начальника бюро военных дел. Генерал Койсо, с морщинистым лицом, поджатыми губами и выдающимся подбородком, сидел за голым столом, с которого были убраны все до единой бумажки, и молча слушал Окава или Хасимота, покачивая в знак согласия головой. Сейчас он очень напоминал китайскую статуэтку, бесконечно кивающую фарфоровой головкой, — ту, что стояла на полке позади генерала Койсо. Окава Сюмей отметил это, когда излагал план низвержения правительственного кабинета. Это, почти синхронное, кивание головами статуэтки и генерала раздражало Окава, сбивало его с мыслей. Он никак не мог избавиться от ощущения, что и голова Койсо скреплена шарниром с его неподвижным туловищем. Наконец он не выдержал и пересел в другое кресло, чтобы не видеть хотя бы кивающей статуэтки.

— Извините, свет падает мне в глаза, — объяснил он. — Обычно я не выношу этого… Вот так удобнее, я продолжаю… Для демонстрантов нужно штук триста холостых гранат, несколько штук должно быть настоящих. Это идея Хасимота-сан… Мы проведем демонстрацию у входа в парламент, под взрывы петард ворвемся в зал заседаний и свергнем правительство. Новый кабинет возглавит генерал Угаки. Он как будто бы дал на это согласие?

— Да, военный министр не возражает, — подтвердил Койсо. Генерал перестал покачивать головой. — Что вам нужно еще? Средствами вы располагаете?

— Это я беру на себя, — ответил Окава, — но нам нужны люди, исполнители.

Койсо повернулся к громоздкому Хасимота:

— Кого бы вы хотели привлечь?

— Прежде всего Доихара. У него есть опыт… Обязательно Тодзио и, конечно, генерала Тетекава для консультаций…

Койсо снова закивал головой. Теперь он раздумывал. Его глаза остановились на массивном лице Хасимота.

— Согласен, — сказал он. — Окончательный вариант покажите мне. Когда намечаете инцидент?

— Сессия парламента открывается двадцатого марта. Лучше всего в этот день.

— Да, да, лучше всего в этот день, — повторил Койсо и поджал губы, иссеченные сетью глубоких морщин. — Перед решающими действиями в Маньчжурии мы должны иметь сильное правительство…

План Окава и Хасимота сводился к тому, чтобы вызвать беспорядки во время демонстрации перед парламентом и дать этим повод армии вмешаться в события. После этого в Токио объявят военное положение и военный министр Угаки возьмет на себя всю полноту власти, чтобы восстановить порядок в стране и столице.

Хасимота Кингоро развил лихорадочную деятельность. Окава добыл деньги, чтобы заплатить горлопанам, которые станут будоражить толпу, кричать, требовать смены правительства. Хасимота через военное интендантство заполучил несколько ящиков учебных гранат и спрятал их в доме одного из членов общества «Сакура-кай». Среди учебных гранат, якобы взятых для полевых занятий, лежало несколько боевых, настоящих. Хасимота сказал по этому поводу: «Должно быть хоть немного крови, чтобы все выглядело естественно…»

Близилось двадцатое марта — день военного путча, но за несколько дней до срока «рассудительный Койсо» вызвал Хасимота и предупредил, что инцидент отменяется по указанию Сатбо Хамба — военный министр Угаки не захотел возглавить переворот. Но скорее всего дело было не только в нерешительности военного министра. Койсо сам входил в правительственный кабинет и знал, что дни умирающего Хамагучи уже сочтены. Можно было ожидать, что новый премьер станет проводить более решительную политику.

Койсо приказал вернуть на склад гранаты, полученные подполковником Хасимота.

В тот вечер обескураженные заговорщики Окава и Хасимота встретились в ресторанчике «Кинрютей Ин». С ними был невозмутимый до равнодушия Доихара Кендези. Пили и обсуждали сложившуюся обстановку. Вскинув брови, отчего выражение лица его сделалось сонным, Доихара сказал скучающим голосом:

— Не огорчайтесь, не огорчайтесь. События развиваются нормально. Не состоялся один инцидент, будет другой… На вашу долю инцидентов хватит. Посмотрим, что произойдет в Мукдене…

Полковник Доихара оказался более информированным, чем его собеседники.

Вскоре он исчез из Токио и вернулся только в середине лета. Доихара тайно ездил в Мукден, вел переговоры с Чжан Сюэ-ляном на правах друга и советника его отца. Он уговаривал Чжан Сюэ-ляна объявить независимость Маньчжурии, отделиться от Китая и стать неограниченным монархом нового государства. Доихара обещал щедрую поддержку займами, вооружением, войсками. Но Чжан Сюэ-лян заупрямился. Он рассчитывал на большее — стать властителем всего Китая. Многолетняя междоусобица в Китае создавала такие возможности.

Доихара воротился ни с чем.

— В таком случае, — сказал ему Итагаки, — будем действовать силой. Для Маньчжурии мы найдем другого императора. Подумаем о Генри Пу-и, он в детстве уже был на китайском престоле…

В июле сотрудник второго отдела генерального штаба полковник Доихара Кендези привез в Токио секретный план маньчжурского инцидента. Его подписали начальник штаба Квантунской армии генерал Мияги, полковник Итагаки и скрепил своей подписью новый командующий Квантунской армией генерал-лейтенант Хондзио.

С годами японское название генерального штаба — Сатбо Хамба — стали относить к его руководителям, оно сделалось собирательным наименованием начальника генерального штаба. Как далай-лама в Тибете. Почти как в Ватикане, где глава католической церкви при посвящении становился папой Пием с добавлением порядкового инвентарного номера. Но должность начальников Сатбо Хамба не была пожизненной, как в Ватикане, — военные патриархи сменялись в зависимости от обстановки, однако наименование Сатбо Хамба оставалось неизменным, так же как неизменной была его политика.

Перед мукденским инцидентом под именем Сатбо Хамба выступал генерал-лейтенант Каная. Осенью Сатбо Хамба утвердил план мукденского инцидента и поставил свою именную печать под предупреждающими, настораживающими иероглифами: «Кио ку мицу!»

Перед тем как завершить ритуал и дать благословение, жрец бога войны — Сатбо Хамба — собрал своих служителей — военных первосвященников. Был здесь благоразумный Койсо, начальник имперской резведки генерал Тетекава, руководитель оперативного отдела генштаба Тодзио, ведавший планированием военных операций за границей, командующий Квантунской армией генерал Хондезио, полковник Доихара…

Говорили о конкретных делах; как на шахматной доске, расставляли людей в предстоящей игре. Доихара сообщил, что в Северной Маньчжурии убит японский разведчик, капитан Накамура. Под видом агронома он выехал к монгольской границе. Не исключено, что убийство совершили контрразведчики Чжан Сюэ-ляна. Труп капитана Накамура китайцы сожгли, об этом стало известно только через два месяца. Полковник Доихара сказал, что расследование гибели Накамура могло бы послужить поводом для инцидента.

С полковником согласились, но решили — пусть этот повод останется в резерве. Доихара должен поехать в Мукден расследовать убийство капитана Накамура. Как поступить дальше, там будет видно…

Тяжелые орудия, необходимые для инцидента, Сатбо Хамба распорядился отправить немедленно.

Все распределили согласно плану: командовать ротой при нападении на китайские казармы будет подполковник Кавамота, у него есть уже опыт. Генерал-лейтенант Хондзио должен немедленно отбыть в Порт-Артур. Японские войска в Корее будут приведены в состояние боевой готовности.

В Фушуно под Мукденом воинские части заранее погрузят в эшелон. Пусть солдаты поживут в вагонах, если но какой-то причине инцидент придется отодвинуть.

Сатбо Хамба напутствовал всех словами, что инцидент в Маньчжурии должен вывести Квантунскую армию к советским границам. В этом, именно в этом стратегический замысел предстоящих событий. Теперь оставалось ждать удобного повода. Повод найдет Итагаки, недаром его прозвали «фитилем мукденского инцидента»…

Казалось, все было подготовлено, однако перед самым началом событий из Токио в Мукден пришлось отправить еще одного сотрудника генерального штаба. Дело в том, что министр иностранных дел Сидехара, замещавший умиравшего премьер-министра, узнал неведомыми путями о самостоятельных действиях военных. Он обратился в генеральный штаб за разъяснением. Сидехара, так же как и премьер, считал преждевременным начинать активные действия на континенте. Он настоял немедленно отправить в Маньчжурию представителя генерального штаба с приказом приостановить исполнение задуманного инцидента.

Что было делать? Хитрить!…

Начальник генштаба согласился с главой правительственного кабинета. Да, да — в Маньчжурию поедет генерал Тетекава. Письмо уже написано.

Когда Тетекава перед отъездом зашел попрощаться, Сатбо Хамба сказал ему:

— Это письмо, Тетекава-сан, не нужно передавать командующему… Не нужно, повторяю… Оно должно затеряться в пути. Но Хондзио пусть знает его содержание и всю ответственность за события должен принять на себя даже в том случае, если поступят указания от императора прекратить инцидент. На словах скажите ему, что я послал вас с заданием отменить инцидент, но сам я против такой отмены… Приезжайте в Мукден с таким расчетом, чтобы не опоздать и не быть там раньше времени. Встретит вас Итагаки…

Напутствуемый такими сложными, запутанными, противоречащими друг другу указаниями, генерал Тетекава, начальник разведывательного отдела генерального штаба, в половине сентября тридцать первого года уехал в Маньчжурию.