"Надежда (Книга стихов)" - читать интересную книгу автора (Корнилов Владимир Николаевич)

Корнилов Владимир НиколаевичНадежда (Книга стихов)

Владимир Николаевич Корнилов

(1928-2002)

НАДЕЖДА

CОДЕРЖАНИЕ

Сорок лет спустя

Трофейный фильм

Инерция стиля

Надежда

Командировка на Север

На кладбище

26 апреля

Полынь

Облако

Дождь

Разговор

Второкурсница

Рифма

Яблоки

Прежнее слово

Безбожие

Черный день

Сосны

Музыка

Шахматы и кино

Работа

Военный оркестр

Вечер Гарри Каспарова в Политехническом

Улыбка

Молодая поэзия

Гитара

Прямота

Аэродромы

Иннокентий Анненский

Пророк

Повторение

Монархист

Два поэта

Разговор с зеркалом

Игра судьбы

Перегонщики "Икарусов"

Платформа 126-го км

Большие батальоны

В больнице

Аритмия

Железная дорога

Стыд

Обещание

Старость

Стих стиху

Где малина, там крапива...

Погодинка

Смерть Хемингуэя

Начало

Пишущая машинка

Тоска

Читатель стиха

Достается, наверно, непросто...

В Подмосковье

Женщины

Незадача

вязальщица

Жара

Сигарета

Просьба

Слепец

Ваганьково

Утро

Чтение

Останкинская башня

Учитель

Собака подлеца

Баллада о Буткове

Три года

Сорок четвертый троллейбус

Долголетие

Неподвижность

Корни

Щитовидка

В прачечной

Музыка для себя

Пиво

Живопись

Художник

Ревность

Эстакада

Забвение

Дождь обычный

Жизнь

Дом

Памяти А. Бека

СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ

Подкидыш никудышных муз

И прочей нуди,

Я скукой день-деньской томлюсь

В Литинституте.

И замыслов невпроворот,

И строчек вздорных...

А за окном асфальт метет

Упорный дворник.

Сутулый, тощий, испитой,

Угрюм он, болен.

Но шут с ним и с его бедой

Я дурью полон.

...Когда бы знать, что он лишен

Других доходов,

Что от журналов отлучен

Отцом народов,

С того и проза тех времен

Вдруг стала тусклой...

Зато просторный двор метен

Литинститутcкий.

...Всю жизнь гляделся я в себя,

А в ближних - мало.

И все равно его судьба

Меня достала.

Такой или сякой поэт,

Я кроме смеха

На склоне века, склоне лет

Уборщик снега.

Кого от нашего житья

Возьмут завидки?

Он от чахотки сник, а я

От щитовидки.

...Тащу отверженность, не гнусь,

Не бью поклонов,

Но перед вами повинюсь,

Андрей Платонов!

И сорок лет спустя молю:

В своем зените

Простите молодость мою,

За все простите

За спесь, и черствость, и сполна

Еще за скуку,

С какой глядел я из окна

На вашу муку.

85, январь

ТРОФЕЙНЫЙ ФИЛЬМ

Гр. Бакланову

Что за бред? Неужели помню четко

Сорок лет этот голос и чечетку?

Мочи нет. Снова страх ползет в середку,

Я от страха старого продрог.

До тоски, до отчаянья, до крика

Не желаю назад и на полмига,

Не пляши, не ори, молчи, Марика,

Но прошу, заткнись, Марика Рокк.

Провались, всех святых и бога ради!

Нагляделся сполна в своей досаде

На роскошные ядра, плечи, стати

Со своей безгрешной высоты.

Ты поешь, ты чечетничаешь бодро

Дрожь идет по подросткам и по одрам

Длиннонога, стервоза, крутобедра,

Но не девушка моей мечты.

Не заманивай в юность - эту пору

Не терплю безо всякого разбору,

Вся она мне не по сердцу, не впору.

Костью в горле стала поперек.

Там на всех на углах в усах иконы,

В городах, в деревнях тайги законы,

И молчат в серых ватниках колонны,

Но зато поет Марика Рокк.

Крутит задом и бюстом иноземка:

Крупнотела, дебела, хоть не немка.

Вожделенье рейха и застенка,

Почему у нас в цене она?

Или все, что с экрана нам пропела,

Было впрямь восполнением пробела?

Или вправду устала, приболела

Раздавившая врага страна?

Ты одно мне по нраву, наше время!

Для тебя мне не жаль ни сил, ни рвенья.

Только дай мне еще раз уверенья,

Что обратных не найдешь дорог.

Ты пойми: возвращаться неохота

В дальний год, где ни проблеска восхода,

В темный зал, где одна дана свобода

Зреть раздетую Марику Рокк.

ИНЕРЦИЯ СТИЛЯ

Обретается мир с "не могу",

С "не умею"... Но некуда деться

И штурмует свою немоту

Неуверенный лепет младенца.

Это после придут мастерство,

И сноровка, и память, и опыт...

Но не стоят они ничего

Повторять нынче может и робот!

Все уменье - забудь и оставь,

Как бы громко оно ни звучало!..

Мертвый тянется на пьедестал,

И живой начинает сначала!

Он идет всякий раз от нуля,

Чтоб досталось побольше простора, Неизведанность снова продля

И страшась, как позора, повтора.

Я прочел где-то: "Если опять

С побежденными драться придется,

Надо тотчас из армии гнать

Разгромившего их полководца".

Не хочу пожелать и врагу

Той судьбы мастака генерала,

Потому-то меня "не могу",

"Не умею" - всегда вдохновляло.

НАДЕЖДА

Раньше, прежде,

На днях почти,

Стал бы нешто

Искать пути?

Есть дорога,

Нет - наплевать!

Безнадега

Как благодать!

Прочь, заботы!

Жми, брат Авось!

Для работы

И жизнь - навоз.

Что же сталось

Со мной на днях?

Может, старость,

А с нею - страх?

Как от сглазу,

Утих весь пыл;

Стал я сразу

Другим, чем был..

Безутешно

Прошу, как грош:

Мне надежду

Вынь да положь!

Дай как воздух,

Как воду дай,

Дай не вдосталь,

Дай не на даль,

Хоть немного

Уже брести,

Безнадегу

Мне не снести.

КОМАНДИРОВКА НА СЕВЕР

Наконец-то поеду на Север.

Не с руки было и недосуг

Маловато бывал там доселе,

Все сворачивал больше на юг.

А теперь, как чужую победу,

В руки суточные получу

И до самой до тундры доеду,

А точнее сказать, долечу.

"Север - клевер" - избитую рифму

В книгу Красную надо внести,

Чтоб об этих широтах надрывно

Никакой ерунды не плести.

Тем, кто бросил на Севере якорь

Не от радости и неспроста,

Не по нраву ни клевер, ни ягель,

Мерзлота, да и вся красота.

Ну, а я подобру-поздорову

Еду в край, где другому - беда,

Да и денег дают на дорогу

В два конца, а не только туда.

НА КЛАДБИЩЕ

Памяти Б. Слуцкого

Хоть здесь у вас, не скрою,

Явная благодать,

Я подошел к надгробью:

Надо потолковать.

Мертвому не погудка

Хоть барабан, хоть стих...

Вот и скажу, как будто

Вы и сейчас в живых.

Здесь вам теперь не место!

Нынче нельзя нам врозь,

Врозь, когда наконец-то

Стронулось, началось!

Время пошло хорошее,

Да нелегко идет.

Горько, что отгорожены

Вы от его тягот.

Вы, кто был ярок давеча,

Здесь позарез нужны,

А не на старом кладбище

Рядом с прахом жены.

Время идет погожее,

Тяжко ползет из мглы...

Жалко, что вы не дожили,

С ходу бы подмогли.

26 АПРЕЛЯ

Незадолго до пасхи,

Перед самой страстной,

Безо всякой опаски

Мы ругали застой.

Мудрецы и невежды

Ликовали спроста

Воскрешенью надежды,

А отнюдь не Христа.

Нам казалось: работа

Скоро нашу страну

Вынесет из болота

Прямо на быстрину!

...А уже мирный атом,

Не дождавшись утра,

Шел с доставкою на дом

Вдоль притока Днепра.

...От беды в отдаленьи,

Не смиряя восторг,

Мы забыли о лени,

Матери катастроф.

Лень, щадя наше тело,

Нежное, словно воск,

Разнесла до предела

Вместо мускулов - мозг.

Лень превысила меру,

Прервала с жизнью связь

И в последнюю эру

Перекинула нас.

...Хоть немногого стою,

Промолчать не рискну:

Как же дальше - к застою

Или прямо к Христу?

Но в киот и лампаду

Верить я не могу,

Хоть готов на лопату,

На кайло и соху.

Только жаль, много муки

От зари дотемна

Примут слабые руки,

Убоявшись ума.

И тогда не до выгод,

Привилегий и льгот...

Но покуда есть выход,

Что не в норы ведет,

Есть проход сквозь опасность

И спасенье в аду,

Я надеюсь на гласность,

На нее на одну.

ПОЛЫНЬ

Сколько ни читал, увы,

Не осилил и главы

Откровения святого

Иоанна Богослова.

Не по мне был этот пыл

Смесь возмездия и гнева:

"Третий ангел вострубил...

И звезда упала с неба...

Имя сей звезде Полынь..."

(Что иначе - чернобыльник.)

А в Чернобыле теплынь,

Воздвигается могильник.

По шоссе везут бетон.

Щебень, трубы для азота.

Тут работа на потом

И на двести лет забота.

...Богослов был верой тверд,

И его не переспоришь...

Он предрек, что треть всех вод

Смертная загубит горечь.

Взял откуда Богослов

Для пророчеств основанья?

...Так что не до рапортов,

Тушей и соревнованья,

Не до громкого всего,

Не до перевыполненья...

И какое ж торжество,

Ежели захороненье?

ОБЛАКО

Не имея облика

Только габарит,

Над страною облако

Странное парит.

Им по небу родины

С розою ветров

Мало еще пройдено

Сёл и городов.

Над Россией облако,

Прежних порезвей,

Не боится окрика

Никаких властей.

Прет куда понравится

Вдоль озер и рощ,

Соблюдая равенство.

Льет на землю дождь.

Не урежет порции.

Всем - один заказ,

Чем уж чем, а стронцием

Не обделит нас.

Будет вволю, в досыти

Воя и тоски...

Дай все это, Господи,

Встретить по-людски.

ДОЖДЬ

По березам, по кленам, по соснам

Хлещет с умыслом дождь-лиходей.

Жалко всех - жалко юных и взрослых

И по-новому жалко детей.

Нам-то что? Мы, хлебнув лихолетья,

И Чернобыли пережуем...

Только горестно думать, что детям

Никогда не гулять под дождем.

А ведь сам, капюшон нахлобучив,

Капли жадно сжимая в горсти,

На дожде подрастал и до тучи

Собирался еще дорасти...

Что же мы за добро сотворили,

Что и дождь нам уже не к добру

И как будто бы в тюрьмы - в квартиры

Затворили свою детвору?

Больно мы о себе возомнили,

И теперь от крутни-беготни

Мы хитрее библейского змия

И беспомощнее ребятни.

Дождь идет - и к чему долголетье?!

Наше время уже истекло.

Потихоньку уходим, а дети

Упираются лбами в стекло.

РАЗГОВОР

Давай поговори со мною,

Но не про то, что на слуху,

Давай про самое такое

Поговорим как на духу!

Поговори со мною, Дашка,

Без выкриков, без долгих слез,

А то тревожно мне и тяжко,

Что мы не говорим всерьез.

Поговори со мной немного

И понемногу приоткрой

Нелегкой жизни подоплеку,

Неопытной и молодой.

Себя готовя в медицину,

А значит, к зренью изнутри,

Поговори про сердцевину,

О шелухе не говори.

Поговори со мною, дочка,

Про темь души - бездонный склад,

В котором каждый - одиночка...

Про что ни с кем не говорят.

ВТОРОКУРСНИЦА

Ты стихом жила сначала,

Был напор в нем и кураж,

А уж после в пальцах сжала

Скальпель, точно карандаш.

Отделяешь ткань от кости,

Добираешься до мышц.

(Уж не так ли Маяковский

Извлекал из флексий смысл?!)

Только кто-то для учебы,

Как нарочно, подобрал

Весь в пробелах, низкой пробы,

Малогодный матерьял.

Потому для пользы дела,

Ежели другого нет,

Рад я вытрясти из тела

Свой нетронутый скелет.

...Кто о Рильке, кто о Лорке...

Но, сама с собой в ладу,

Ты торчишь в промерзлом морге

Триста с лишком дней в году.

Режешь долго и детально

Руки, ноги и т. п.

И, как двери, жизни тайны

Отворяются тебе.

Вскинувши густые брови,

От восторга ошалев,

Для народного здоровья

Юности не пожалев,

Ты стоишь, со мной не схожа,

У загадок бытия,

Мне опора и надёжа,

Дочка младшая моя.

РИФМА

Не владею белым стихом

Для себя, для своей работы.

Белый стих пополам с грехом

Истребляю на переводы.

Белый стих меня не берет

Ни в балладах, ни даже в песнях,

Не познал я его высот,

Не гулял в его тайных безднах.

Помню, в молодости с тоской,

Ошалелый и оробелый,

Я глядел, как наставник мой

Километры гнал пены белой.

Этих тысяч двенадцать строк,

А быть может, еще поболе,

Я без рифмы жевать не мог,

Как жевать не могу без соли.

...Рифма, ты ерунда, пустяк,

Ты из малостей - микромалость,

Но стиха без тебя никак,

Хоть зубри, не запоминалось.

Рифма, ты и соблазн, и сглаз,

Ты соблазном и сглазом сразу

Отравляешь лирикой нас,

И несем ее, как заразу.

Рифма, нет на тебе креста,

Ты придумана сатаною,

Но и жизнь без тебя пуста,

Хоть намучаешься с тобою.

ЯБЛОКИ

Бедный дичок загорчил, как досада.

Белый налив до сих пор сахарист...

Яблоки из монастырского сада,

Что же я раньше не рвал вас, не грыз?

Или шатался не больно идейно

По лесостепи, лесам и степи,

И, как назло, попадались отдельно

Либо сады, либо монастыри?

Вот отчего так смущенно и дерзко,

Словно во сне еще - не наяву,

В прежней обители Борисоглебской

Эти ничейные яблоки рву.

...Яблоки из монастырского сада,

Я не найду вам достойной хвалы,

Вы словно гости из рая и ада,

Словно бы средневековья послы.

Вас прививала лихая година,

И, хоть была невпродых тяжела,

Память о ней и горька, и сладима,

И через вас до сегодня жива.

Вот и сегодня в Историю живу

Вновь я уверовал благодаря

Этим бесхозным дичку и наливу

Борисоглебского монастыря.

ПРЕЖНЕЕ СЛОВО

Медленно, но упрямо

Время словарь казнит.

Прежнее слово - "дама",

Что у тебя за вид?

Вроде бы не сегодня

Вышло ты на покой

И ни на что не годно,

Даже в роман плохой.

"Дамы и кавалеры!"

Сказано не про нас.

Фразе такой нет веры,

Жизнь все же - не танцкласс.

Странно звучало б: "Дамы,

Дамы и господа!"

Тут от любви и драмы

Не отыскать следа.

Все это отзвучало,

Сникло в живой стране,

И никакой печали

Нету по старине.

Даму достала старость,

И недалек закат.

Вот она и осталась

Только в колоде карт.

БЕЗБОЖИЕ

Стали истины ложны

Что же делать старью?

Я последний безбожник

И на этом стою.

Если челюсти стисну,

Сбить меня не пустяк:

Черный хмель атеизма

И в крови, и в костях.

Чести-совести ради

Думал жить, не греша

Всё равно с благодатью

Разминулась душа.

Но стиха ни в какую

Не сменю на псалом

И свое докукую

На пределе земном.

...От основ непреложных

Отошли времена.

Я последний безбожник,

Не жалейте меня.

ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ

Начинался черный день - смешно:

Было мне тринадцать без недели,

Сочинял я "Думу про Махно"

И считал, что нахожусь при деле.

Но отец, меня не ставя в грош,

О моих дерзаниях проведав,

Приказал: "Переведи чертеж"

И насильно сунул мне рейсфедер.

Только что в седьмой я переполз,

До оскомины, до горьких слез

Ненавидя всякое ученье.

И опять - пожалуйста! - черченье.

Потому-то поднял дикий ор:

"Не хочу! Не буду! Лучше - розги..."

И вдруг дворник крикнул на весь двор,

Чтоб на окна клеили полоски.

Засмеялся я отцу в глаза,

В серые, уже не озорные:

И еще тянулось полчаса,

Прежде чем запели позывные.

...Взявши кружку, ложку, вещмешок,

Молча мой отец из дому вышел.

И никто мне помешать не мог.

И чертежник из меня не вышел.

СОСНЫ

Сосны загораживают свет,

И темнеет в восемь...

Впрочем, у меня претензий нет

Ни к одной из сосен.

В сумерках деревьев красота

Даже величава,

Хоть открыта мне не высота,

А ее начало.

Солнца я не вижу, не узрю

Даже неба просинь.

И хоть лето по календарю,

В комнатенке осень.

Ничего, пришпорю явь и сны,

Вылезу из мрака...

Только как забыть, что из сосны

Сделана бумага?

И растут во мне восторг и стыд,

Назревает сшибка,

И, как дятел молодой, стучит

Старая машинка.

МУЗЫКА

В глуши лесной играют Баха

(Не на рояле - клавесине!),

И старый Бах встает из праха

И снова в славе, снова в силе.

Звучит средь хвои неземная

Не знаю - фуга ли, соната,

А наша глухомань лесная

Уверена, что так и надо.

Сквозь ветки до небесной тверди

Воскресшие доходят звуки,

Не это ли и есть бессмертье,

Преодоленье смертной муки,

Преодоленье притяженья

Земли, и времени, и долга?..

И замер я от приближенья

ПолЁта, волшебства, восторга!

За стенкою играют Баха,

И радости моей нет краю,

И взмокла на спине рубаха,

Как будто это я играю,

Как будто я уже причислен

От музыки окрепший духом!

К высоким самым, самым чистым

Надеждам, помыслам и звукам.

Гоняет старость и усталость

Бах, заиграв на клавесине.

Такие чудеса остались

Лишь в решете и лишь в России.

ШАХМАТЫ И КИНО

Пешки и короли...

Залы, где днем темно...

Жизнь мою извели

Шахматы и кино.

Что меня к ним влекло?

Чёрта я в них нашел?

Шахматы и кино

Были заместо шор.

Пешки и короли,

С молодости маня,

Зорко подстерегли,

Взяли, как западня.

Каждый киносеанс

Был как уход в ничто,

Был как забыться шанс

Сразу минут на сто.

Шахматы и кино

Скучное бытие...

Лучше бы уж вино,

Лучше бы уж бабье...

Все-таки те грехи

Тем хороши хотя б,

Что за грехи - стихи

Душу вовсю когтят...

Но мне прожить в стихах

Было не суждено:

Гнал меня хлипкий страх

К шахматам и кино.

...Шахматы и кино

И пустота в душе...

Так-то... И никого

Не удивить уже.

РАБОТА

Я начал пилить и строгать,

И вскоре пронзило навылет,

Что оды могу не слагать

Всем тем, кто строгает и пилит.

Не издетства, не искони

Сегодня на них я похожий,

Умею все то, что они,

Вот разве они помоложе.

Работа - она как алтарь,

Давай причащайся артельно,

А хочешь - себя не мытарь,

И можешь стараться отдельно.

По этой причине простой,

Призваньем по гроб обеспечен,

Тащился за плугом Толстой,

А Блок даже складывал печи.

Понятно, оно нелегко,

Хватает мозолей и пота,

Но все же меня увлекло

Незримое братство работы.

Уже не один, а в семье

(За что извини меня, логик!..)

Могу я писать о себе,

А это и будет о многих.

ВОЕННЫЙ ОРКЕСТР

Л. Лазареву

На площади на Маяковской

Гремят барабаны и медь.

С охотою не стариковской

В толпу затесался глядеть.

Во всю батальонную силу

Играет оркестр духовой,

Как вырыли немцу могилу

В суровых полях под Москвой.

И холодом бьет по подошвам

Знакомая звонкая дрожь,

И помню, что все это в прошлом,

В сверхпрошлом, а все-таки, все ж...

И с мукою давней и тайной

И полупонятной тоской

Слежу, как, свернув с Триумфальной,

Идет батальон по Тверской.

Пошли косяком годовщины,

А жизни остался - лоскут...

И вроде совсем без причины

Последние слезы текут.

ВЕЧЕР ГАРРИ КАСПAРОВА В ПОЛИТЕХНИЧЕСКОМ

Евг. Евтушенко

Третий час, четвертый

Не кончался гул,

Все равно он твердо

Знал свое и гнул.

Безо всякой фальши,

Сверхнаходчив, быстр.

Сразу - фехтовальщик,

Спорщик и артист,

В телемониторах,

В микрофонах весь,

Весь - напор и порох

И победы спесь!

Перед ним, хоть слишком

Эту жизнь познал,

Сам я был мальчишкой

И мальчишкой - зал.

В одури восторга

Хлопал я, шалел,

Но притом не только

Возраст свой жалел.

Есть у силы сладость:

Слабого толкни!..

Но не сила - слабость

Лирике сродни.

А на нас жестоко

Под мигалок сверк

Двинул прежде срока

Двадцать первый век.

УЛЫБКА

"Неулыбы вы, неулыбы!"

Упрекают с улыбкой нас.

Отмахнуться еще могли бы,

Да никак не смолкает глас.

Значит, впрямь был изъян допущен

Где-то во глубине веков,

И, шаля, напускался Пушкин

На поэтов и ямщиков.

Что же это мы, в самом деле,

От безмерных своих причин

Прежде хоть заунывно пели,

А теперь, замрачнев, молчим?

Ну-ка, голову выше быта,

Выше ненависти-тоски,

Все претензии и обиды

Встретим весело, по-мужски!

Не для славы исправим нравы,

А за нравами - времена!

Будем радостны, если правы,

Это неправота мрачна!

В лихолетий, в круговерти

За улыбку давай держись

Пусть она не сулит бессмертья,

Но зато облегчает жизнь;

Упрощает твою задачу

Потому и веселым будь.

Улыбайся вовсю!

Иначе

Никому не укажешь путь.

МОЛОДАЯ ПОЭЗИЯ

Поэзия молодая,

Тебя еще нет почти,

Но славу тебе воздали,

Не медля, твои вожди;

И те, лет кому семнадцать,

Кому восемнадцать зим,

Уверены: все - эрзацы,

И надо дерзать самим;

И надо смахнуть с насеста

Заевшихся стариков,

Преемственность, и наследство,

И прочую смерть стихов.

Тут сразу без сиволдая

Закружится голова.

Поэзия молодая,

Наверное, ты права.

Но нынче поменьше к лире

Приставлено сторожей,

И ей одиноко в мире,

Свободнее и страшней.

И душу ободрить сиру

Пред волею и бедой

Навряд ли сейчас под силу

Поэзии молодой.

ГИТАРА

Б. О.

Музыки не было, а была

Вместо нее - гитара,

Песнею за душу нас брала,

За сердце нас хватала.

И шансонье был немолодым,

Хоть молодым - дорога,

Но изо всех только он один

Лириком был от бога.

Пели одни под шейк и брейк-данс

И под оркестр другие,

А вот с гитары на нас лилась

Чистая ностальгия.

Был этот голос словно судьба,

Словно бы откровенье,

Нас он жалел и жалел себя,

А заодно и время.

Пел свое, времени вопреки,

И от его гитары

Все мы, усталые старики,

Все же еще не стары.

ПРЯМОТА

Словно промыли

Время дожди:

Речи прямые

Нынче в чести.

Все без намеку

И не в подтекст,

А, слава богу,

Так вот, как есть.

Пустопорожье

Все выжгло в нас.

Все-таки, все же

Вырвали шанс.

Если работа,

Если судьба

Не от кого-то,

А от себя,

Сил и таланту

Хватит поспеть.

...А на попятный

Гибель и смерть.

АЭРОДРОМЫ

Тянулось не год, не года

Поболее десятилетия,

И ярко светили тогда

Огни-миражи Шереметьева.

А мы не глядели и бед

С обидами не подытожили,

И вынесли вес этих лет,

И выжили, дожили, ожили.

И помнили только одно:

Что нет ни второго, ни третьего,

Что только такое дано,

И нет за Москвой Шереметьева,

А лишь незабудки в росе,

И рельсы в предутреннем инее,

И синие лес, и шоссе,

И местные авиалинии.

ИННОКЕНТИЙ АННЕНСКИЙ

Счастлив ли Иннокентий Анненский,

Непризнания чашу испивший,

Средь поэтов добывший равенство,

Но читателя не добывший?

Пастернак, Маяковский, Ахматова

От стиха его шли

(и шалели

От стиха его скрытно богатого),

Как прозаики - от "Шинели"...

Зарывалась его интонация

В скуку жизни,

ждала горделиво

И, сработавши, как детонация,

Их стихи доводила до взрыва.

...Может, был он почти что единственным, Самобытным по самой природе,

Но расхищен и перезаимствован,

Слышен словно бы в их переводе.

Вот какие случаются странности,

И хоть минуло меньше столетья,

Счастлив ли Иннокентий Анненский,

Никому не ответить.

ПРОРОК

Степи Киргиз-Кайсацкие,

Бунтов седых подруги,

Удаль и плеть казацкие

И крепостные муки

Вновь, через два столетия

Отражены убого

В жалких, как междометия,

Проповедях пророка...

Без языка не выразить

Душу - с того горазда

Всех языкатых вырезать,

Словно они - дворянство.

Смотрят опять из Азии

Горько и обреченно

Желтые очи Разина,

Черные - Пугачева.

ПОВТОРЕНИЕ

Самое тебе открою, самое,

Ну такое, что на жизнь одно,

Но несказанное-несказанное

Угадала ты давным-давно.

Выложу, что затаил на совести,

Что сберег от всяких интервью,

Ото всех стихов и каждой повести,

И тебя опять не удивлю.

Без везенья просто делать нечего,

А прозрения не светят мне.

Как не знаю там насчет отечества,

Но пророка нет в своей семье.

Нету ни пророка, ни пророчества,

Но я снова, как по букварю,

Все тобой изученное дочиста

По складам и с чувством повторю.

МОНАРХИСТ

Погулять был и выпить силен,

Сладко жил, хоть без толку.

А отправленный на пенсион,

Растерялся надолго.

Все ж занятье нашел: склеил сам

Лист-гигант, на котором

Разместил, по квадратам вписал

Всех Гольштейнов-Готторнов.

- Ты со мной,- говорит,- не базарь,

Я душою и сердцем

Счастлив, что наконец-то наш царь

Наречен страстотерпцем...

Я молчу, потому что до слез

Жалко мне монархиста:

Размечтался облезлый Портос,

Мол, он граф Монте-Кристо...

Что ж, давай что угодно неси,

И не стану я спорить:

Все равно ведь у смерти вблизи

Что нести - все равно ведь...

ДВА ПОЭТА

Слух пошел: "Второй Некрасов!.."

Но брехня и чепуха...

Для статей и для рассказов

Этот не впрягал стиха.

Душу радовали кони,

И свидании за селом,

И лукавые гармони,

И гармония во всем.

Правда, пил средь обормотов,

Но зато в работе всей

Нету стертых оборотов,

Тягомотин и соплей.

Что ему журналов травля?

Сын задавленных крестьян

Барина из Ярославля

Победил по всем статьям.

Дар его был равен доле,

А стиху был равен пыл,

Знал он слово золотое

И сильней себя любил.

Жизнь отдавши за удачу,

Миру, городу, селу

Загодя шепнул: "Не плачу,

Не жалею, не зову..."

РАЗГОВОР С ЗЕРКАЛОМ

Хорошо бы на беду

Ты бы вовсе треснуло.

Нынче я в тебе найду

Мало интересного.

Вон лицо из глубины

Так давно немолодо,

Что уже страшней войны,

Хоть не ею смолото.

Лопни или потускней.

Все гляжу и охаю.

Ну тебя в качель с твоей

Плоскою правдохою.

И мне зеркало в ответ

Нехотя, несказочно:

- Нет чего, того уж нет,

И винить меня за что?

Но смотри, старик, смотри,

Хоть похож на лешего,

И спасибо говори,

Что не занавешено.

ИГРА СУДЬБЫ

Александр его удалил

В Кишинев, а потом в поместье,

Чем свободою одарил,

Уберег от уколов чести.

Мог в столице к полкам пристать

И не выстрелил пусть ни разу,

Все равно писать-рисовать

Воспретили бы, как Тарасу.

И какая б стряслась беда

Для России - не думать лучше...

А когда б не пошел туда,

Сам извел бы себя, замучил.

...В Петропавловке жестко спать,

Если каешься без оглядки,

А в Михайловском тишь да гладь,

И с опального взятки гладки.

ПЕРЕГОНЩИКИ "ИКАРУСОВ"

Перегонщики "Икарусов",

Новые пенсионеры,

Матерились в десять ярусов,

Так поизносились нервы.

Были классные водители,

Не могли стерпеть обиды,

Что сменили их вредители,

Нечисть пришлая - лимиты.

- Что творит лимит с машиною,

- Подпускать опасно близко!

А ему три с половиною

И московскую прописку.

Охраняю вроде сторожа

Будущую стройплощадку

И твержу: - Остыньте, кореши,

Чересчур вы беспощадны.

Что ж такого, если пришлые,

Тут не зона, не граница,

Да и пришлые не лишние,

Или не для всех столица?

- Ну, защита начинается...

А лимит раздавит банку,

Или вовсе - наширяется

И вползает за баранку.

...Перегонщики

"Икарусы"

Как механики чинили

На морозе в тридцать градусов

И опять лимит чернили.

Мерзлый, волею-неволею

Забегал я в их вагончик.

А потом меня уволили,

Так что не был спор закончен.

Как вы нынче, перегонщики?

Неужели вновь сердиты?

Спор какой идет в вагончике,

Если больше нет лимита?

Может, тоже перестроились

И уже не так вам туго?

Или вовсе перессорились

И ругаете друг друга?

Вам и то, и это надо бы,

Но когда нехваток тыщи,

Уж кого, а виноватого

Даже не ища отыщешь.

ПЛАТФОРМА 126-го КМ

Времена напористы

Свыше всякой нормы.

...Ожидаю поезда

У лесной платформы.

Времена напористы,

Но отнюдь не скверны...

Ожидаю поезда,

Утишаю нервы.

Было всяких вывертов

Больше, чем донельзя...

Ноги в джинсах вытертых

Вытянул на рельсы.

Были силы вынести

Бед чередованье,

Так что в неподвижности

Есть очарованье.

Дел - вагон с тележкою,

Что ж не беспокоюсь?

Отчего блаженствую,

Ожидая поезд,

И в начале августа

Таю от соблазна

Крикнуть вроде Фауста:

"Стой, ведь ты прекрасно!"?

Шевельнуться боязно

Поврежу вдруг лесу...

Ожидаю поезда,

Нужен до зарезу.

87-88

БОЛЬШИЕ БАТАЛЬОНЫ

Бог на стороне больших батальонов.

Вольтер

Они во всем едины,

Они не разделены,

Они непобедимы,

Большие батальоны.

Они идут, большие,

Всех шире и всех дальше.

Не сбившись, не сфальшивя:

У силы нету фальши.

Хоть сила немудрена,

За нею власть и право.

Большие батальоны

Всевышнему по нраву,

И обретает имя

В их грохоте эпоха,

И хорошо быть с ними,

А против них быть плохо.

Но всю любовь и веру

Все ж отдал я не богу,

А только офицеру,

Который шел не в ногу.

В БОЛЬНИЦЕ

Старик ворчит. Он стар.

С того небось ворчит.

С того, что слаб, что сдал,

Ворчание как щит.

Ворчание как круг,

Чтоб не уйти на дно.

Ворчание как друг,

И с ним оно давно.

На фронте, может, был,

А может, и сидел,

А нынче хвор и хил

И вовсе не у дел.

И ты к нему не лезь,

Хотя вы с ним равны,

И на свою болезнь

Гляди со стороны.

До смерти было далеко,

Но до испуга близко...

Постукивало домино,

Но звук был глуше писка.

Из капельницы сильный жар

По шлангу капал в руку,

И я в ночи соображал,

Идти откуда звуку.

В окно с больничного двора?

А может, из котельной?

Но доминошная игра

Спех обрела хоккейный,

Как будто заскользили вдруг

Игрушечные клюшки,

И равномерным был тот стук.

Но я лежал в отключке.

АРИТМИЯ

Изволнуешься, мамма миа!

Ливнем с лысины лупит пот,

Маляриею аритмия,

Закусив удила, трясет.

Припустила в охотку, ходко,

Так, что слева вовсю горит...

Заполошная идиотка,

Где посеяла прежний ритм?

Махи как умудрилась вымахать?

Что за дикое баловство?

С чистой рыси почти на иноходь

Перекинулась для чего?

Продолжаешь пороть горячку,

В страх кидаешь меня и в дрожь,

За проскачкой даешь проскачку

И не знаешь, куда несешь...

Перепуганы все родные,

И сочувствуют нам друзья.

Ты одумайся, аритмия,

Ты их выслушай. Так нельзя.

Опасаются: мне не выехать...

Но не зря ли тебя кляну,

Потому как любая иноходь

Веселей, чем ни тпру ни ну.

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА

Люблю железную дорогу

Всей памятью и всей душой

И ту, что далеко-далёко,

И ту, что тут, при окружной.

Мне запах мил угля и дыма

И гари ветровой глоток,

Они никак непобедимы,

Хоть перешли давно на ток.

Подросток, говорят, несносный

Дерзил и убежать грозил,

Но товарняк четырехосный

Его от немцев вывозил.

И я остался благодарным

Всем рельсам, всем вокзалам сплошь.

И ежели теперь с товарным

По чистоте купейный схож

И все, кто ездит, воем плачут,

И разрывает поезда,

Железную дорогу, значит,

За прошлое люблю тогда.

СТЫД

Вырос я едва-едва,

Замаячило

Мне занятие - лафа

Не бей лежачего.

Целый век себе лежи

Нога на ногу

По велению души,

Вроде пьяного.

Паста вверх не лезет из

Ручки шариковой

С карандашиком возись,

Звук нашаривай.

И на сердце нет греха

Сожаления,

И идет себе стиха

Сочинение.

Но сегодня мне впервой

Стало совестно,

И зачем-то сам с собой

Начал ссориться.

Понял, бедный, что лишь груши

Околачиваю

И доверчивые души

Околпачиваю.

ОБЕЩАНИЕ

Зря ты в тревоге и в горести,

Словно бы вся не со мной...

Помни, достанет мне совести

Не отправляться зимой.

Почва на той территории

Даже кайлу тяжела,

А не могу в крематории:

Там как на юге жара.

Помни, в тебе столько смелости,

Сколько во всех вместе нет,

И без какой-нибудь мелочи

Веришь ты мне тридцать лет.

Я обещал тебе некогда,

Что не оставлю одну.

Деться от этого некуда,

Сделаю, не обману.

СТАРОСТЬ

Старость - странность, как Зазеркалье,

Как четвертое измеренье,

Как материи иссяканье

И параметров измененье.

Так и тянет обратно в детство

Всякой сладостью начиняться,

Детективами наглядеться,

Телевизором начитаться.

Что ж, погодки и однолетки,

Пухнут вены и стынут жилы,

И успехи на редкость редки,

Но покуда живем и живы,

Не насытится око зреньем,

Не насытится ухо слухом,

Не насытится угрызеньем

Память сердца, а дело - духом.

СТИХ СТИХУ

Был у Евтушенко

Стих - не самый лучший,

Но ему оценку

Дал мой личный случай.

На большие сроки

Изгнан из шеренги,

Полюбил я строки

Жени Евтушенко.

Описал он просто,

Прямо, без утайки

Лихость, непокорство,

Стойкость ваньки-встаньки.

Жизнь была не нянька,

А скорей - лишенка,

Но грел душу ванька

Встанька Евтушенко.

Потому что, грустный

И не выйдя рожей,

С этою игрушкой

Был я чем-то схожий...

ГДЕ МАЛИНА, ТАМ КРАПИВА...

Где малина, там крапива,

Будто изуверство...

Всю мне юность отравило

Двух кустов соседство.

Без крапивы нет малины,

Жить не могут розно,

И одна к другой манила,

Чтоб обжечь нарочно.

Разум был не в силах вынесть

И считал дремотно:

Либо здесь несправедливость,

Либо грех просмотра.

Лишь внезапно, через годы,

Словно в пароксизме,

Понял замысел природы,

Отраженный в жизни.

И малина, и крапива,

И витье их веток

Дух и душу укрепило,

Жаль, что напоследок.

ПОГОДИНКА

На тихой улице Погодинке

Во имя мира и добра

Собачий лай трясет питомники

С полуночи аж до утра.

По тихой медицинской улице

Осенней полночью бреду

И слышу - узники и узницы

Опять почуяли беду.

Их лай то явственней, то глуше,

И вот уж - черт его дери!

Не разбираешь: он снаружи,

А может, и во мне, внутри.

И постигая боль собачью,

Я словно сам в стальном лесу

Истошно лаю, горько плачу

И клетку истово грызу.

Не сыщешь доводов для сердца,

Ему неведомо досель,

Что нечего глядеть на средства,

Когда так благородна цель.

Но как безвыходно и сиро

Вдруг станет, отвлечешься чуть,

И все несовершенство мира

Обстанет - и не продыхнуть.

СМЕРТЬ ХЕМИНГУЭЯ

Это право писателя

Подставлять пуле лоб.

Так что необязательно

Сыпать мненья на гроб.

Это право художника

Знать шесток свой и срок.

И примите как должное.

И поймите как долг.

Никакой здесь корысти,

И не стоит карать:

Это воля артиста

Роли не доиграть.

Если действо без цели

И дерьмо режиссер,

Рухнуть прямо на сцене

Доблесть, а не позор.

НАЧАЛО

Я в таком прохлаждался вузе,

Где учили писать стихи.

На собраньях по нитке в узел

Собирали мои грехи.

Выявляли космополитов,

Чтобы щелочью вытравлять,

И с товарищем у пол-литров

Стал я донышки выявлять.

Слава робкой его улыбке,

Что в те годы была светла,

Слава белой как свет бутылке,

Что от подлости сберегла.

Слава девушкам в главном парке,

Бесшабашным студенткам тем,

Что не очень-то были падки

До высокоидейных тем.

Слава юности, что соплива

И наивна была весьма.

Слава армии, что забрила

И в "телятнике" повезла.

И "губе" хвала, где душою

Отдыхал от сплошной "уры",

И Отечеству, что большое

И припрятало до поры.

ПИШУЩАЯ МАШИНКА

Пишущая машинка,

Хлеб мой, моя судьба,

Жизни моей ошибка,

Кто мне родней тебя.

Старый, согбенный, сивый,

Душу к тебе тащу

И с бестолковой силой

Все по тебе стучу.

Ходит каретка шатко,

Серая гнется сталь.

Что ж, мне тебя не жалко,

Да и себя не жаль.

Оба мы инвалиды,

Так что страшиться брось...

Но не снести обиды.

Что похоронят врозь.

58-86

ТОСКА

Мой товарищ ходит по Парижу,

Ручкается с Эльзой Триоле...

Я, несчастный, музыки не слышу,

Словно все притихло на земле.

Никоторой трели,

ни обрывка,

Ни ползвука, просто ни черта...

Словно все примолкло и обрыдло

И на череп вздета глухота.

Жизнь как печь, которая не тянет,

Хоть дрова кидаешь без конца.

Темнотою завалило память,

А из будущего

ни словца,

Никакого отзыва, ни свиста...

Даже жилка смолкла у виска,

И одна тоска самоубийства,

Самая российская тоска.

ЧИТАТЕЛЬ СТИХА

Ей-богу, твои ухищренья смешны,

Стыдливая, бедная лира...

Красивым девчонкам стихи не нужны,

И это вполне справедливо.

Для женщин счастливых, для крепких мужчин Поэзия - мелкая ставка.

Их поприще - жизнь, и, как всякий почин,

Она их берет без остатка.

Как мало веселых и звонких людей!

Поэтому грусть в дешевизне.

Читатель стиха, поскорее редей

Во имя вершителя жизни!

Когда в мирозданьи совсем никого

Жалеть уже станет не надо,

Засяду писать для себя самого,

Не зная ни капли пощады.

ДОСТАЕТСЯ, НАВЕРНО, НЕ ПРОСТО...

Достается, наверно, непросто

С болью горькой, острей, чем зубной,

Это высшее в мире геройство

Быть собой и остаться собой.

Устоять средь потока и ветра,

Не рыдать, что скисают друзья,

И не славить, где ругань запретна,

Не ругать там, где славить нельзя.

Потому в обыденщине душной,

Где слиняли и ангел и черт,

Я был счастлив и горд вашей дружбой,

Убежденьями вашими тверд.

И хотелось мне больше покоя,

Больше славы в огромной стране,

Чтобы кто-нибудь тоже такое

Мог потом написать обо мне.

В ПОДМОСКОВЬЕ

А. Гастеву

Этот стих тебе с любовью,

Если только разрешишь...

Ты меня из Подмосковья

Перекидывал в Париж.

В той закусочной у пруда

И разбитого шоссе

Возникали, словно чудо,

Тюильри, Шанз-Элизе.

Для стакана выбрав место,

Как факир из рукава,

Ты выхватывал де Местра,

Энгра и Делакруа.

Словно впрямь в Пале-Рояле

Десять лет твоих прошли,

А не на лесоповале

На краю родной земли.

И, глаза устало сузив,

Помрачнев навеселе,

Ты расхваливал французов

За уверенность в себе,

За достоинство и гордость,

Непрощение врагу...

И смолкал, упрямо горбясь,

Словно взвешивал тоску.

Так стоял, как будто грезил,

Хмуро, медленно зверел,

И созвучно "Марсельезе"

На столе стакан звенел.

ЖЕНЩИНЫ

Мужчины себя потеряли,

Но в женщинах крепче заряд:

Невестами и матерями

За нас, как деревни, стоят.

Мужчины себя уронили,

На то была бездна причин,

А женщины - те и доныне

Рожают и нежат мужчин.

Давно вся надежда и вера

На них - нешироких в кости,

До лучшего времени века

Надеются нас донести.

И носят, рожают и нянчат,

Как корни, из тьмы гонят ввысь,

И снова по-бабьему плачут,

Что помыслы их не сбылись.

НЕЗАДАЧА

Кто не мастер - несчастен

И удачи лишен.

К жизни он непричастен,

От нее отрешен.

Неспокойно, негордо

Ходит он по земле,

Потому что при ком-то,

А не сам по себе.

А уж бед и напастей

Нипочем не избыть,

Как возжаждет немастер

Вдруг за мастера слыть...

Не от той ли причины

Полпланеты встрясло?!

А ведь все получил бы,

Возлюбя ремесло,

Трезвость веры и мысли,

Повседневную высь.

И бессмертье при жизни,

И посмертную жизнь.

Только жаждет он снова

Не добра, а вранья,

И рыдает в нем злоба,

Как мотор без ремня.

ВЯЗАЛЬЩИЦА

Кто она - черту известно.

Взор из-под челки сердит.

Вечно напротив подъезда

С вечной работой сидит.

Выйду - посмотрит подробно,

Строчку заполнит крючком,

И отчего-то под ребра

Вновь саданет холодком.

Бред?

Несусветная дикость?

Полный в мозгу кавардак?..

Что ж мне мерещится Диккенс

"Повесть о двух городах"?

(В Сент-Антуанском предместье

Тоже плела приговор,

Тоже вязала из шерсти

Сводки на сотню голов.

Злобной волчицей рычала

Сгинула, точно овца...

Кто подстрекает начало,

Плачет еще до конца...)

Так что с вязаньем помедли,

Яростный взгляд опусти

И погребальные петли

Ради себя распусти.

Вяжет...

А жизнь по привычке

Ладит нехитрый уют.

Мимо бегут электрички,

Дети и птицы поют.

И о районе не скажешь,

Будто похож на Париж...

Что ж ты все вяжешь и вяжешь,

Что исподлобья глядишь?

ЖАРА

Ну и стояло пекло!

Ну, доложу, пекло!

Тут не опишешь бегло,

Время едва текло.

Парило и парило,

Долгий держался зной.

Словно планер,

парило

Лето над всей землей.

Молодо, яро, добро,

Жадно земля жила.

И неправдоподобно

Я умолял: - Жара,

Надобно продержаться!

Раз уж твоя страда,

Страждь!

Вдруг тебе удастся

Сразу и навсегда!

Жарь же, раскочегарь же!

Я тебя не продлю...

Но на декаду раньше,

Не по календарю

Перед рассветом оземь

Грохнулись небеса...

И потянулась осень,

лач дождевой начался.

СИГАРЕТА

Надежная вещь сигарета!

Сдави-ка покрепче в зубах,

Зажги - и не выдашь секрета,

Что дело и вправду табак.

Попыхивает светло-синий

Дымок её - символ добра,

И кажется: смирный и сильный,

Спокойно дымишь, как гора.

Какие огромные горы!

И море у самой горы!..

Какие кругом разговоры!

А ты втихомолку кури,

Молчи, что изъедены нервы,

О том никому невдомек,

Поскольку достойно и мерно

Восходит веселый дымок.

Хватает позора и горя,

А все-таки не обличай:

Покуривай, как крематорий,

И все это в дым обращай.

Пускай докатился до ручки

И весь лихолетьем пропах,

Но это не видно снаружи

Торчит сигарета в зубах.

Я сам за нее укрываюсь

И что-то таю и темню,

Справляю последнюю радость,

Одну за другою дымлю.

ПРОСЬБА

С высокой надеждой и верой,

Как будто на откуп векам,

Возил тебя в дом пионеров

По вторникам и четвергам.

В портфелях из всех магазинов

Таскал акварель и гуашь

И, взгляд над мольбертом разинув,

Просил:

- Не смущайся и мажь!

Работай!

Ведь краска, как слово,

Просторна для счастья и мук,

И только не надо такого,

Чего не в тебе, а вокруг...

Работай.

Пусть падают листья,

Пусть травы восходят - пиши.

Ладони с палитрой и кистью

Держи продолженьем души.

Так мало за долгие годы

Успел я в своем ремесле,

А мне после смерти охота

Шататься по этой земле.

Зароют - и стынешь никчёмно:

Ни зги, ни друзей, ни родни.

Не дай мне загинуть, девчонка,

Спаси от забвенья,

продли!..

СЛЕПЕЦ

Что такое родина

Город или дом?

Много понастроено

В городе моем.

Здесь не встретишь бедного

Странного слепца

Офицера белого,

Красного спеца.

Он, понурив голову,

У Днепра сидел.

Сизый с полуголоду,

Горбился, сивел.

Выли экскаваторы,

Пятилетка шла,

Он свое выкладывал,

Детство мне круша.

...Вот состарюсь. Начисто

Зренье изведу

И заместо зрячести

Смелость обрету.

Обопрусь на палочку,

Покорюсь судьбе,

Возле дома лавочку

Приищу себе.

Наскребу с три короба

Истины крутой...

Племя незнакомое,

Посиди со мной.

Родина - не родина,

А одно жилье,

Если захоронено

Слово про нее.

Но не все потеряно,

Если сели днем

На скамье под деревом

Слепенький с дитем.

ВАГАНЬКОВО

Хотелось бы мне на Ваганьково.

Там юность шумела моя...

Но ежели места вакантного

Не будет, то всюду земля...

Запри меня в ящик из дерева,

Найми грузовое такси

И вывези, выгрузи где-нибудь,

Названья села не спроси.

Пусть буду я там без надгробия,

Как житель чужого угла,

Чтоб ярость былая, недобрая

Колючей травой проросла.

Везде истлевать одинаково.

Давай поскорей зарывай...

...А все ж веселее Ваганьково,

Там тренькает рядом трамвай.

УТРО

Полшестого...

Бормочет дождик.

Дождь неспешный, непроливной..

Переводит,

как переводчик,

Слог небесный

на слог земной.

Я глаза на него поднимаю,

Я спросонья внимаю ему

И такое сейчас понимаю,

Что потом никогда не пойму.

Что-то ясное,

Проще простого

Открывается разом

шутя,

И пугает домашность простора

И дурашливый шепот дождя.

Тучи темные соснами пахнут,

В полумраке совсем не темно,

Словно весь я

от ветра распахнут,

Как с плохим шпингалетом окно.

Это кончится через минуту,

И тогда

с этим лучшим из чувств

Распрощусь

и его позабуду

И к нему никогда не вернусь.

Будет дождик

всего только дождик,

И туман

будет просто туман,

И простор,

словно голый подстрочник,

Будет требовать рифм и румян.

И начнутся пустые мытарства,

Жажда точности,

той, что слепа,

Где ни воздуха

и ни пространства,

Только вбитые в строчки слова.

Но покамест,

На это мгновенье,

Показавшись в открытом окне,

Мирозданье,

как замкнутый гений,

По случайности вверилось мне...

Нету в нем ни печали, ни гнева,

И с девятого

этажа

На согласье асфальта и неба

Не нарадуется душа.

ЧТЕНИЕ

...Он все еще кочует,

Под звездами ночует,

Бичует, и врачует,

И чует, что линчуют.

И никуда не скрыться...

Еще одна страница.

Еще одна девица

Стремится исцелиться...

Мне все давно известно,

Я знаю день и место,

Но все ж надеюсь честно

На исправленье текста.

Но нет!.. Созрели козни,

И бревна в гору тащат...

Не надо мне про гвозди...

Глаголь, второй рассказчик!

...И вновь каленных лечит,

Талдычит, бисер мечет...

"А вдруг не изувечат?"

Надеюсь целый вечер.

И вот, пока кочуя,

Он жить велит по-птичьи,

Я пропущу про чудо,

Зато запомню притчи.

К чему престол небесный

И ангельская свора,

Когда была в нем бездна

Таланта и простора?!

Была в нем прорва чувства.

И мне, ей-богу, грустно,

Не веруя в Иисуса,

Так веровать в искусство.

Евангелья от Матфея,

От Марка и от Луки

Читаю благоговея,

Неверию вопреки.

И все-таки снова, снова

Четвертым из всех задет,

Поскольку мне тоже слово

Начало всего и свет.

ОСТАНКИНСКАЯ БАШНЯ

Адмиралтейская игла

Стихам знакома исстари,

А мне близка, а мне мила,

Которая у Выставки.

Вокруг - панельные дома

И реже - знать кирпичная,

А надо всем она одна,

Такая непривычная.

Когда темно, когда светло,

Когда в тумане слепо,

И днем и ночью, как сверло,

Она буравит небо.

Я на девятый влез этаж

И дверь закрыл наружу,

Чтоб вечных не решать задач

И не морочить душу.

Какая, господи, тоска,

Как холодно и страшно,

Что вдруг до чертиков близка

Останкинская башня.

И молча распахну окно,

И млею перед нею,

Как будто ближе - никого

И никого - роднее...

УЧИТЕЛЬ

Учитель болен был и недоволен,

Мои стихотворенья разносил,

А я терпел, как нерадивый воин,

И даже снисхожденья не просил.

Была зима.

Учитель был простужен.

Дрожал в чужом нетопленом углу.

А я, чудак,

Надеялся на ужин,

На рюмку водки и на похвалу.

Он был худой.

Высовывались кости

Из ворота дешевого белья,

А мне казалось,

что ему все просто,

Что ниц пред ним повержена Земля.

Не потому ли,

Хоть об стенку бейся,

Хоть переламывайся пополам,

В ответ цедит:

- Вы не бездарны, Берсы,

Как Лев Толстой никчемным сыновьям.

Тоски и боли поровну изведав,

Терпел стрезва,

терпел и во хмелю,

Терплю и нынче.

Средь живых поэтов

Его любил всех крепче и люблю.

Но если вдруг теперь мои похвалит

Стихи,

где шлаку больше, чем руды,

Мне хочется его обрезать:

- Хватит!

И горько мне от этой доброты.

СОБАКА ПОДЛЕЦА

В поселке под Москвою,

Где дачам нет конца,

Заходится от вою

Собака подлеца.

Ей не угомониться,

Не ест она, не спит...

Подлец лежит в больнице,

Кондратием разбит.

Не мелкий бес, а дьявол!

В лихие времена

Кровавый бал он правил,

Как полный сатана...

Все так... А вот, однако,

Не знаю почему,

Несчастная собака

Тоскует по нему.

Какою мерой мерить

Судьбу и суть свою?

И почему не верить

Безгрешному зверью?

И что мы, в общем, значим?

Мне черт-те сколько лет

Ни дачи, ни удачи,

Собаки даже нет.

А вроде жил не праздно,

Не знал без строчки дня,

И не подлец. А разве

Любили так меня?

...Пес лает до упаду

Хоть кайся, хоть реви,

Хоть сочини балладу

О странностях любви.

БАЛЛАДА О БУТКОВЕ

В благодатном веке

Без гроша, тишком,

Частию в телеге,

Частию пешком

В Петербург добрался

Юноша Бутков,

И ему достался

Худший из углов.

Жизнь в углах неладна,

Смрад в углах и страх.

Надобно таланта

Не пропасть в углах.

От солдатской доли

Откупившись в долг,

Стал писать в неволе,

Но велик ли толк?

Вроде достоверный

Сочинит рассказ

"Нет, не Достоевский!.."

Слышит всякий раз.

Не дурак, не лодырь,

Хоть не в меру пил,

Он и впрямь не Федор

Достоевский был.

У того дорога

Из углов крута:

С плаца до острога,

Дальше - в рекрута...

И хотя в падучей

Сотрясалась плоть,

Но ее получше

Охранял господь.

Был Бутков напуган,

Нелюдим и зол.

Как за нитки - кукол,

Прототипы вел.

Дело шло не ходко,

И пришли в свой срок

С водкою чахотка,

Госпиталь и морг.

Господи, помилуй,

Ну зачем ты дал

Юноше унылый,

Невеликий дар?

Не деля на части,

Весь бы выдал кус

Без того несчастья

Наводнили Русь.

Дар - не пайка хлеба,

Не для бедняков...

И не узрел неба

Из угла Бутков.

Маленький писатель

Это что за червь?

Ты таких, создатель,

Наплодил зачем?

Где добыть им славы,

Мир перевернуть,

Если сердцем слабы

И таланту чуть?..

ТРИ ГОДА

Я тебя зарабатывал кротостью,

И охотою лезть на рожон,

И дурацким хожденьем над пропастью,

Хоть для этого не был рожден.

Я тебя зарабатывал верностью

Стихотворной и просто земной,

И открытостью, и откровенностью,

Все равно ты была не со мной.

Потому, как в заклятии адовом,

Вдохновляясь и плача зараз,

Я три года тебя зарабатывал

На четвертый ты только сдалась.

И теперь уж до самой до гибели

Ни за что не расстанусь с тобой,

И плевать, что парнишка из Библии

Страждал дважды по семь за любовь.

То предание ветхозаветное

Было, не было - не разберем,

И скорее всего и наверное

Там напутали с календарем.

СОРОК ЧЕТВЕРТЫЙ ТРОЛЛЕЙБУС

Сорок четвертый троллейбус

В полдень заполнен на треть.

Стоя у дверцы, проедусь,

Чтоб на тебя посмотреть.

Словно из старости в юность,

Словно бы через кордон,

Еду и зверски волнуюсь,

Чуть забелеет твой дом.

Добрый мой, славный товарищ,

Плоть моя, радость моя,

Ты не меня повторяешь,

Ты продлеваешь меня.

И, как подросток, неловок,

Чту я твое волшебство

Целые пять остановок,

Пять остановок всего.

ДОЛГОЛЕТИЕ

В этом веке я не помру.

Так ли, этак - упрямо, тупо

Дотащусь, но зато ему

Своего не подсуну трупа.

Двадцать первый - насквозь чужой,

С крематорием чем-то схожий...

Не приемля его душой,

Подарю ему кости с кожей.

От недоли хоть волком вой,

Только все-таки жить охота.

Потому доползти позволь

До две тыщи первого года.

Мне бессмертье не по плечу,

Потому и шепчу с надсадом:

- Пожалей меня - не хочу,

Не могу помирать в двадцатом.

Выдай крови и выдай сил,

Долголетия выдай, донор!..

Все равно я все упустил,

Все равно молодым не помер.

НЕПОДВИЖНОСТЬ

- Господа, седлайте коней!..

Ни коня, ни седла, ни сбруи...

На своей земле околей

И не лезь в соседние бури.

Кони ржут.

Стучат поезда.

От моторов твердь задрожала.

...А в груди моей, господа,

Распласталась грудная жаба.

И не слышу ваших коней,

Стука рельс, самолетного лаю..

На своей земле околей.

Потихоньку околеваю...

КОРНИ

Надо бы жить попроворней,

Строгость меня извела:

Взял - разменялся на корни,

И ни листвы, ни ствола.

Зряшно, подземно и слепо,

Все свое пряча внутри,

Маюсь без краюшка неба

И без полоски зари.

Жизнь ты моя нутряная,

Что же ведешь в никуда,

Роешь, меня зарывая?

Корень - он вроде крота.

Может, и мог бы покорно

Деревцем чахлым цвести,

Да разменялся на корни

И ни ствола, ни листвы.

Что это - страх или подвиг?

Точный расчет или бред?

...А на земле и не помнят:

Помер такой или нет.

ЩИТОВИДКА

Я считал себя гордым, стойким,

Неудачам глядел в глаза.

Врач сказал:

- Нету вас - есть только

- Щитовидная железа.

Все метания и мытарства

И рифмованное нытье,

На которые вы горазды,

Не от вас они - от нее.

Я-то думал:

Томленье духа,

Вера, совесть, и стыд, и честь...

Оказалось - лишь род недуга,

Интенсивный обмен веществ.

Никакого переизбытка

Благородных и высших чувств,

Лишь ничтожная щитовидка

Барахлит

и теперь лечусь.

Все от химии

не от бога

И земля, и вода, и снедь,

И свобода, и несвобода,

И, наверное, даже - смерть.

Вот и загнан, как мерин в мыле,

Вопрошаю в свои полета:

- Я - венец творения

или

Нуклеиновая кислота?!

В ПРАЧЕЧНОЙ

Бросила жена? Ее

Бросил сам? Сменил жилье?

...Гладили вдвоем белье

С ним в стекляшке.

Он балдел - заметил я

От шумевшего бабья

И от вороха белья

И от глажки.

А по виду был ходок.

Но совсем не холодок

То ли страх, то ли упрек

Был во взгляде.

Может, чудилось ему:

Я, старик, его пойму.

Объяснить мне, что к чему,

Будет кстати.

На подобный разговор

Я его бы расколол.

Прежде был и спор и скор

На знакомства:

Две рюмахи или три

Пропустили - говори.

Но теперь скребет внутри

Скорбь изгойства.

Несуразная судьба

Эмиграция в себя,

Словно начисто тебя

Съела фронда.

Вроде ты живой и весь

И душой и телом здесь,

А сдается, что исчез

С горизонта.

Потому теперь и впредь

Не к чему ломать комедь.

И не стал я пить с ним - ведь

Мы б не спелись.

После полусотни грамм

Он, запуган и упрям,

Выдохнул бы: "Пшел к ерам,

Отщепенец..."

Так что про житье-бытье

Мы молчали, а белье

Расстилали, как бабье,

На гладилке.

Потому и обошлось

Без мужских горючих слез,

Без сочувствий, без угроз,

Без бутылки.

МУЗЫКА ДЛЯ СЕБЯ

Словно бы в перекличке

Банджо и контрабас

За полночь в электричке

За город мчался джаз.

Скопом на барабане,

Струнах и на трубе

Что-то свое лабали

Лабухи о себе.

Видно, нет счастья слаще,

Чувства растеребя,

Мчать по равнине спящей

С музыкой для себя!

...Музыка в электричке,

Смысла в тебе - ничуть,

И потому-то трижды

Благословенна будь!

Кто ты ни есть - искусство,

Почва или судьба

Нету в тебе паскудства,

Музыка для себя!

Только восторг свободы

Да разворот души

И никакой заботы,

Проповеди и лжи!

...Сильно меня задела,

Ужасом осеня,

Исповедь без предела,

Музыка для себя!..

ПИВО

Помнишь, блаженствовали в шалмане

Около церковки без креста?

Всякий, выпрашивая вниманья,

Нам о себе привирал спроста.

Только все чаще, склоняясь над кружкой,

Стал ты гадать - кто свой, кто чужой,

Кто тут с припрятанною подслушкой,

А не с распахнутою душой?..

Что ж, осторожничать был ты вправе,

Но, как пивко от сырой воды,

Неотделимы испуг от яви,

Воображение от беды.

...Я никому не слагаю стансы

И никого не виню ни в чем.

Ты взял уехал. Я взял остался.

Стало быть, разное пиво пьем.

Стало быть, баста. Навеки - порознь...

Правду скажу - ты меня потряс:

Вроде бы жизнь оборвал, как повесть,

И про чужое повел рассказ.

...В чистых пивных, где не льют у стенки,

Все монологи тебе ясны?

И на каком новомодном сленге

Слышишь угрозы и видишь сны?

Ну а шалман уподобен язве,

Рыбною костью заплеван сплошь,

Полон алкашной брехни... и разве

Я объясню тебе, чем хорош...

ЖИВОПИСЬ

Лето в городе Гороховце,

Белое и рыже-золотое,

Все в полдневной солнечной пыльце,

Все помолодевшее от зноя.

Крохотный и древний городок

Возле Клязьмы прикорнул укромно,

И ему, наверно, невдомек,

Что отныне лето в нем огромно.

Как охота мне в Гороховец!

...Ошалев от зелени и света,

На холсте он уместился весь,

И в нем лето и все время - лето!

Никаких ни осеней, ни зим

Лето - в ржави крыш и колоколен!

...Разве ж этак мы изобразим,

Нарифмуем или наглаголем?

Разве нам дана такая власть?

Разве найдено такое слово,

Чтобы краской на бумагу класть

И тебе - пожалуйста! - готовы

Крыши, колокольни, деревца

Рыже-бело-золотого цвета,

И из города Гороховца

Никогда не исчезает лето.

ХУДОЖНИК

Б. Сарнову

Умер Володя Вейсберг,

Умер без суеты,

Умер, наверно, весь бы,

Если бы не холсты

Призмы, цилиндры, кубы

В каждом ожог и шок...

Ради такой Гекубы

Он-то себя и сжег.

Белым писал на белом,

Белым, как небытьё,

Чтоб за любым пределом

Вновь обрести свое.

Словно философ с кистью,

Истиной одержим,

Истиной, как корыстью,

Только одной и жил.

Сколько кругом ничтожных

Выжиг, лгунов, пролаз,

А вон какой художник

Все-таки жил при нас.

РЕВНОСТЬ

Я к нему не ревную,

Пусть он жутко красив

И пусть напропалую

Непослушных разил,

Аж со страстью земною,

Всю округу кляня,

Кто, кричал, не со мною,

Тот, мол, против меня.

Я не то чтобы против

Или там супротив,

Но он жизнь мне испортил

И тебя совратил.

И такого к тому же

Любишь больше отца,

Больше дочки и мужа,

И любви нет конца.

Я уже не терзаюсь

И его не кляну,

Издержал даже зависть,

Не ревную к нему.

И тревогой и болью

Сам себя исказнив,

Все равно я с тобою,

И ты все-таки с ним...

ЭСТАКАДА

Я иду по эстакаде

Эстакада хороша!

Но душа опять в досаде:

За душою ни гроша.

А на эстакаде снегу

Как на кладбище в селе...

И несладко человеку,

Если сам он по себе.

Я иду замерзши зверски.

Чем-то родственный зверью.

И поскольку больше не с кем,

С эстакадой говорю:

"Лихо ты свое сказала

Хоть в бетоне, а легка,

Аж до Рижского вокзала

От Сокольников легла!

Перехватывает горло,

Чуть начну про это речь...

Каждому бы так просторно

На сердце

навечно лечь!.."

Стих не жалобная книга,

А полундра и аврал!..

Но для праведного крика

Маловато я набрал.

И несу свою бодягу

Никому ни ко двору,

И не ведаю, где лягу,

Если все-таки помру.

ЗАБВЕНИЕ

И ты и я обижены судьбой

И, значит, квиты...

Давным-давно я позабыт тобой,

Ты мной забыта.

Когда теперь гляжу за толщу лет,

Которых сорок,

Мой взор как будто в пелену одет,

Совсем не зорок.

Там все вдали под гнетом темноты,

Там все уныло,

Хотя тебя любил и вроде ты

Меня любила.

Друг с другом не связало нас узлом

Пришла разлука...

И вот на улице не узнаем

Уже друг друга.

Да как же так? Зачем и почему?

Что с нами сталось?

А ничего... Есть этому всему

Названье - старость.

А в старости - все годы позади

И эти - сорок,

И не поверить, что свербил в груди

Любви осколок.

Так напрочь зарастает всякий след

Обиды ранней,

Что никаких таких в помине нет

Воспоминаний.

ДОЖДЬ ОБЫЧНЫЙ

Вновь дождь: у бога неполадки...

Я мок в окопе и в палатке

Не на войне, а малость позже,

Поскольку дождь тогда был тоже.

И снова он по окнам лупит,

Как будто он кого-то любит,

А вот ему не открывают,

И он чечетку отрывает.

...Он все такой же забияка,

Хотя лет тридцать не без гака

Прошло с окопа и палатки,

А он опять в большом порядке!

Осенний, летний или вешний,

Он все равно какой-то вечный,

А я, хоть лезу вон из кожи,

Здесь только гость или прохожий.

ЖИЗНЬ

Горькое и долгое прощанье

С уходящим от тебя тобой,

И тому прощанью нет скончанья

Аж до самой крышки гробовой.

Тут не обретенье, а потеря,

Потому кидаешься в тоску...

Это я прочел не у Монтеля,

Это я в своем нашел мозгу.

Понимаю: мысли всех велики

Супротив такого пустяка.

Только то, что выудишь из книги,

Вряд ли приспособишь для стиха.

Так что ни Христу,

ни Заратустре,

Сколько им с горы ни говорить,

Не раскочегарить наши чувства

И печали не угомонить.

Будешь сам нести свой личный

ужас,

Будешь сам вгонять в строфу

свой вздор,

И как жизнь уходит,

обнаружишь,

Как холодным потом льет из пор.

ДОМ

Построить, что ли, дом

Хоть на Мезени

Не с тем, чтобы потом

Он лез в музеи...

Там подлинней с утра

В тиши и хвое

День раза в полтора,

А то и вдвое.

В мансарде - наверху,

Внизу - в столярке

Изображать смогу,

И не в запарке,

Не только пустяки,

А - чередуя,

Романы и стихи,

Столы и стулья.

Вот это бы была

Не жизнь - житуха!

Отнюдь не кабала,

А праздник духа!

Но только из-за всех

Своих историй

Я дома, как на грех,

И не построил.

Растут мои года,

Надежду застя...

Но, впрочем, ерунда,

Не в этом счастье.

ПАМЯТИ А. БЕКА

Помню, как хоронили Бека.

Был ноябрь,

но первые числа,

Был мороз,

но не было снега,

Было много второго смысла.

И лежал Александр Альфредыч,

Все еще не избыв печали,

И оратор был каждый

сведущ,

Но, однако, они молчали

И про верстки,

и про рассыпки,

Что надежнее, чем отрава,

Что погиб человек

от сшибки,

Хоть онколог наплел:

от рака.

...Ровно через седьмую века

Десять лет и четыре года

Наконец, печатают Бека

И в театры толкают с ходу.

Вновь звезда ему засияла,

Предрекает горы успеха

И спектакли,

и сериалы...

Но не будет живого Бека.

И не ведает Бек сожженный

О таком своем часе звездном

И, в тоску свою погруженный,

Счет ведет

рассыпкам и версткам.

...Я судьбу его нынче вспомнил,

Я искал в ней скрытого толка,

Но единственно,

что я понял:

Жить в России надобно долго.