"Форсаж" - читать интересную книгу автора (Харрисон Колин)Восточная Четвертая улица, 215 МанхэттенНачальник тюрьмы солгал. Бумажка, которой он размахивал у нее перед носом, была всего лишь трюком. Ее Письмо, сообщавшее об ее освобождении, было хитрой уловкой. Дело в том, что окружной прокурор Манхэттена никого не отпускал просто так из тюрьмы, если, конечно, не случалось нечто из ряда вон выходящее. Кристина не сомневалась: это Тони Вердуччи решил вытащить ее на волю. Но при чем тут прокурор Манхэттена? Ведь они допрашивали ее два дня подряд, даже угрожали, что займутся ее матерью, однако она ничего не сказала ни о Рике, ни о Тони, ни о других, и потому ей быстренько влепили приговор. Но если письмо ничего не стоит, то какая цель у начальника тюрьмы? Что она такого натворила? Это не могло быть из-за истории с Мягким Ти, потому что время не сходилось. Письмо было заготовлено еще до того, как она ввалилась в кабинет начальника. И никто, кроме самого Мягкого Ти, не знал о случившемся до ее прихода. Сегодня она попробует позвонить своему адвокату, миссис Бертоли, своему продажному, дешевому и незаинтересованному адвокату, чтобы выяснить, что происходит; но шансы, что она сможет до нее добраться, были ничтожны. А если ей все же удастся дозвониться, то миссис Бертоли захочет знать, как будут оплачиваться ее услуги, и на этот вопрос у Кристины не было ответа. Яичница из порошка и разбавленный водой апельсиновый сок, то, что в Рикерс называли завтраком, будут поданы примерно через час. В коридоре женщины болтали, клянчили сигареты, спорили. Она припомнила ту особую атмосферу, которая создавалась их страхами, по первому месяцу своего заключения. Кристина страдала от головных болей и цистита, скрипела зубами по ночам, у нее начался опоясывающий лишай. Только попав в Бедфорд-Хиллз, она наконец-то смирилась с ситуацией, поверила в нее. Бедфорд-Хиллз с устоявшимся населением, иерархией среди заключенных представлял собой законченную цивилизацию по сравнению с Домом Розы. Многие женщины провели здесь десятилетия и даже больше. Они научились извлекать из своей ситуации все что можно и даже пытались заниматься самоусовершенствованием и улучшением своего быта. Некоторые демонстрировали лидерские качества и стремились к стабильности. Вряд ли можно было назвать это городом на холме, но, в общем, система работала. Даже умирая можно немножко пожить. Ей было трудно поверить, что она снова в Рикерс, что она упала еще ниже. От одной этой мысли становилось тошно. Я просто заключенная великого штата Нью-Йорк, думала она. С пластиковым мешком с дешевыми тряпками и тремя сотнями долларов в конверте, которые, возможно, уже украдены. Я нигде и никто. Она лежала в кровати, перебирая в уме, кто хотел бы ее освобождения, а кто нет. Рик и ее мать, само собой, ждут, когда она покинет тюрьму. Начальник тюрьмы и детективы, арестовавшие ее, не горят желанием ее отпустить. Тут все просто Ну а Тони Вердуччи – в чем его выгода в данном случае? Это выяснить потруднее. Все зависело от того, что ему известно про ту последнюю «работу». Нашел ли он исчезнувшие коробки? С тех пор прошли долгие четыре года. Когда-то Тони ею очень заинтересовался. Правильнее сказать, не ею как девушкой, а ее искусством планировать аферы. Что она делала для Рика. За четыре месяца до ареста Кристины от Тони Вердуччи пришло известие, что он желает ее видеть, и Рик сказал, что у нее нет выбора: если Тони желает с тобой поговорить, никуда не денешься. Она потратила целое утро, выбирая, что бы надеть на встречу с главарем мафии, и наконец решила, что ей следует выглядеть настолько глупо и молодо, насколько возможно. Заставлю его думать, что я всего лишь простушка, решила она. Надела джинсы, топик и, словно школьница, нанесла толстый слой косметики, надеясь, что это расхолодит Тони. Он прислал свой автомобиль в Виллидж, и, сама не веря тому, что на это решилась, она поспешила к открытой дверце машины. Шея водителя была покрыта фурункулами, его лица она так и не разглядела, только услышала, как он хрюкнул часом позже, когда, миновав ворота, машина вкатила на дорожку к дому на Лонг-Айленде. Миниатюрная старушка-итальянка провела ее на веранду, где Тони Вердуччи сидел в цветастой рубашке, тихонько посапывая, держа во рту незажженную сигару и смотря по телевизору с выключенным звуком кулинарное шоу. – Я только хочу, чтобы ты меня выслушала, Кристина, – сказал он мягко. – Просто послушай, что я тебе скажу, перед тем как дать ответ. – Он внимательно посмотрел на нее, челюсть и нижние зубы выдавались вперед, словно ящик кассового аппарата. – Прежде всего, я знаю, что этот Рик – придурок гребаный, я с ним только из-за его брата, у нас совместный маленький бизнес. Но если вдруг Рик будет тебя доставать, ты дай мне знать. Да? Нет? Ну хорошо, ладно, ты мне нравишься. И, похоже, от тебя будет толк, ты можешь нам помочь. Видно, что ты не работаешь на кого-нибудь вроде меня. Ты выглядишь как просто чья-то подружка. Тебе надо знать, что я руковожу серьезным делом. Ты все еще со мной? Далее, интересы мои самые разнообразные. Всякие там… Погоди, хочешь чая со льдом? Принеси ей чая со льдом и вот этих маленьких пирожных. Ну, тех, вкусных. Хорошо, итак, старший брат Рика, Пол, мне слегка помогает в работе, он говорит, что у тебя редкий талант – ты здорово сечешь в цифрах. Рассказал мне о том фокусе, который ты показала на его лодке. Хорошие люди нам нужны. Да, но только для тех, кто думать не умеет. Вобьют себе в голову, что семерка их счастливый номер, ставят каждый день на семерку. Если они делают ставки каждый день, то примерно раз в десять дней они должны выигрывать, но если каждый раз ставить доллар, а выигрывать только шесть, когда их номер выпадает, тогда у нас навар в четыре доллара. Я имею в виду, что люди очень глупые. Родились глупцами и глупцами проживают всю жизнь. Смотри, ты можешь ставить сразу на три номера в любом порядке. Так называемая комбинация. Шансы ниже, чем при прямой ставке, конечно. Теперь, наш доход – это разница между тем, что мы берем, и тем, что выплачиваем. А мы никогда не платим по всем выигрышам. Так бы мы денег не сделали. Просто часть этих номеров из лотереи устраняем и снижаем количество выплат по тем номерам, на которые больше всего ставят. Ставок делается много, картина вырисовывается детальная. Для тех, кто занимается бизнесом с номерами, это очень важно. Скажем, «Буллз» играют с «Кникс», значит, будет много ставок на номер, скажем, Майкла Джордана – двадцать три. Если этот номер выиграет, можешь считать себя покойником. Разве мыслимо заплатить такой выигрыш? Так что мы ограничиваем количество ставок на этот номер, ограничиваем количество ставок и общую сумму выплат по выигрышам. Если ставка больше определенной суммы, мы ее просто не принимаем. Скажем, кто-то хочет поставить десять тысяч баксов на номер двадцать три, но мы такую ставку принять отказываемся, потому что если он выиграет, мы разорены. Далее, существует два типа ставок. Первый называется Нью-Йорк, второй Бруклин. Бруклинский номер – это последние три цифры, указанные в сумме общего приза одного из ипподромов, на котором проводятся скачки чистокровных лошадей, – Акведука или Бельмонта. О размере выигрыша мы узнаем из газет. В выпуске следующего дня. Если оба ипподрома закрыты, используем информацию с ипподрома во Флориде. Нью-йоркский номер – немного посложнее. Нью-йоркский номер для тех, кто хочет узнать результаты в тот же день. Для них это как наркотик. Они привыкли играть в казино, в лотерею, да все что угодно. Это болезнь. Они не могут ждать до следующего дня. В нью-йоркском номере использовано то, что мы называем моделью три-пять-семь. Чтобы узнать первый номер ставки, нужно сложить сумму выигрыша, место и количество призов за первые три скачки. Последняя цифра будет первой цифрой нью-йоркского номера. Поняла? Люди будут смотреть телевизор и узнают, правильно ли они угадали первый номер. Если да, они просто начнут выпрыгивать из штанов и ставить опять. Раньше мы переставали принимать ставки до первого забега, но сейчас, когда есть компьютеры, мы это делаем вплоть до конца шестого забега. Итак, они видят, что угадали первый номер, и начинают безумствовать. Далее, мы получаем вторую цифру, используя результаты первых пяти забегов. И третью – первых семи. За этим нетрудно уследить, если привыкнуть. Игроки могут узнать цифры по радио и сложить их. Кроме того, сделать одноразовую ставку, или – Я в этом не заинтересована. – Что? – Я не заинтересована. – Послушай, ты не знаешь, сколько это приносит… – И не хочу знать. – Принеси-ка ей еще чая со льдом. Дай-ка я расскажу тебе о другой работе. – Боюсь, что и это не для меня. – А все же послушай. Бога ради, ведь мы тут говорим о серьезных возможностях. Стало быть, так. Мы покупаем телефонные карточки у телефонных компаний, используя маленькую подставную фирму. Покупаем эдак миллионов на девять. За столько их можно продать. Платим мы за них миллионов восемь. Покупаем за восемь, продаем за девять. Это большие деньги, так что мы распределяем их между пятью или шестью вкладчиками. Но продажа карточек ведет к серьезным издержкам. Нужно дать рекламу, нанять персонал и тому подобное. В этом бизнесе существует конкуренция. Реальный доход составляет где-то около семи процентов. Устойчивый, но не очень большой. Уйдет много времени на то, чтобы при семи процентах сделать большие деньги. Поэтому мы тратим какое-то время, шесть – восемь месяцев, и зарабатываем себе репутацию кредитоспособных клиентов у телефонной компании. Потом делаем большой заказ на карточки, миллионов на тридцать; торгуемся. Торгуемся изо всех сил. Скажем, мы соглашаемся заплатить за карточки двадцать пять миллионов. О'кей. В то же время начинаем рекламную кампанию, объявляя, что будем продавать карточки по сниженным ценам. Мы намереваемся продать карточек на тридцать миллионов примерно миллионов за двадцать. Понимаю, выглядит, будто мы теряем деньги. Распускаются слухи, что какая-то определенная карточка куда выгоднее всех остальных. Покупатели очень чувствительны к цене. Все эти кубинцы и бразильцы, звонящие домой. Остается только подготовить почву, а потом, в нужный момент, выбросить карточки в продажу. Обычно поближе к Рождеству, Дню благодарения, Дню матери, в то время, когда все начинают звонить. Ты пытаешься получить столько наличных с продажи, сколько возможно. Затем, когда спрос на дешевые телефонные карточки доходит до пика, делаешь телефонной компании большой заказ на новую партию. Кредит у тебя хороший, никто ничего не подозревает. Ты делаешь заказ на партию карточек стоимостью в тридцать миллионов и быстро продаешь их за двадцать. В то же самое время ты… – Ничего не платишь телефонной компании. Выписываешь им необеспеченный чек, прикарманиваешь двадцать миллионов, увольняешь всех служащих и объявляешь банкротство. – Именно так. На то, чтобы провернуть всю эту операцию, уходит год, с начала и до конца. Мы обеспечим тебе офис во Флориде. Твое имя не будет стоять на документах… – Нет, извините. – Не подходит? – Нет. – А заработок легкий. – Меня это не интересует. – А как насчет подрядов на цементные работы? – Извините, нет. Правда, нет. – А возможность хорошая. Не чета Риковым делишкам с этими дерьмовыми японскими мотоциклетами. – Уверена, но и это не для меня. – Почему? Ну не скажешь же ему прямо в глаза – да потому, что ее участие в делишках Рика их обоих связывало, что она лучше проведет время в библиотеке Колумбийского университета, что она женщина, которой двадцать два года. Зачем ей менять жизнь? – Ты его любишь? – А это так важно? – Ты слишком для него хороша, я думаю. – Вот этого я не знаю. – Что такое в нем, этом Рике, за что его женщины любят? За мускулы разве? – У него лицо печальное. – Не понял. – У него лицо печальное. Я думаю, за это. – Не понимаю женщин. Ни хрена не понимаю. Я женат сорок два года, у меня три сестры и две дочки, но я ни черта не понимаю в женской логике. Ну, хорошо, а как насчет ресторана? Хочешь заправлять рестораном? – А в чем это заключается? – Ну, весь смысл в том, чтобы иметь ресторан, который со стороны выглядит как заведение, приносящее доход. А дохода-то никакого и нет. – Обычно все как раз наоборот. – Разумеется, да. Но, как правило, свои доходы хочется скрыть. В этом случае нам нужен ресторан солидный, респектабельный и почти не приносящий дохода. Мы владеем парой таких в Маленькой Италии и одним на Пятьдесят шестой улице. Поскольку мексиканцы могут вполне сойти за итальянцев, учишь их нескольким фразам – – Которые, конечно, никто не покупает. – Правильно. Ты делаешь вид, что покупаешь рыбу, или оливковое масло, или выпивку. Стоимость списывается. Так мы отмываем деньги. Видишь ли, Кристина, одна из моих самых больших проблем, хоть верь, хоть нет, это управиться с наличными. Я должен знать, где они и где их нет. Они, между прочим, много места занимают. Ты их в ящик складываешь, он становится черт знает каким тяжеленным. У меня этих ящиков полно, их приходится перепрятывать, делать невидимыми. Ты ведь такие деньжища на свой чековый счет не положишь. Можно, конечно, отправить их на Каймановы острова или еще куда… Но мне эта идея не нравится. Я старомоден и таким вещам не доверяю. Ну да ладно, ресторан закупает продукты у поставщиков, которых мы контролируем. Эти предприятия действуют на вполне законных основаниях. Просто продают оливковое масло и тому подобное. Таким образом, наличные циркулируют в замкнутом круге и отмываются. Конечно, теряешь проценты на издержках, но такова цена стирки. Когда они выплывают, невозможно проследить их источник. Сто долларов от нашей лотереи превращаются в заказ на рыбу и выпивку для вечеринки, которой не было. Устраиваем двадцать банкетов в месяц. Из них только десять на самом деле. Остальные десять – на бумаге. Так можно скрыть полмиллиона, а то и больше. У нас есть пара ресторанов для яппи. Там тоже отчебучиваем подобные номера. Официанты и официантки не суют свой нос куда не надо, потому что ты нанимаешь такого сорта ребят, которые тратят все свое свободное время на выпивку и траханье. Просто невероятно, как увлеченно они трахают друг друга в ресторанах. И в уборных, и на кухне. Знаешь, один из моих менеджеров однажды наблюдал, как охаживали девицу на замороженной телячьей туше. А парень даже поварского колпака не снял. Эти мне полукровки. Ничего не помнят. Наркотики употребляют. Ты их нанимаешь и через пять месяцев увольняешь. Текучка в ресторанном бизнесе просто невероятная. Ну вот… Будешь жить в Манхэттене, тихо, спокойно… – Не могу. Извините. И тогда сидевший в цветастой рубашке Тони Вердуччи отхлебнул чая со льдом и недоуменно на нее посмотрел. Не привык он к такому неуважению. Ей же хотелось, чтобы он о ней просто забыл. Так или иначе, никаких контактов с ней после и во время ее ареста он не налаживал. Деревянная дубинка с треском прошлась по решетке камеры. – Уэллес! – Да? – отозвалась она в темноту, дыхание перехватило страхом. Она услышала звон ключей охранниц и, подняв голову, увидела двух внушительных тюремных матрон, нависших над ней. Одна черная, другая белая. Здоровенные тетки, с бычьими шеями и толстенными ногами. – Подымайся, – объявила черная, – поедешь на экскурсию. – Куда? – спросила Кристина. – Сама должна знать. – Куда меня повезут? – Давай одевайся. Я же тебе сказала, сегодня утром у тебя экскурсия, дамочка. Подымайся. – Матрона сунула мясистую лапу Кристине под мышку. – Натягивай одежду, – приказала другая. Она протянула пластиковый мешок, в котором Кристина привезла свои пожитки из Бедфорда. – Зеленую? – Кристина кивком указала на тюремную робу. – Нет, – ответила матрона. – Вольную. – Могу я только… – Нет! Мы спешим. Она встала и помочилась; надзирательницы, слишком хорошо знакомые с видом справляющих нужду женщин, бесстрастно наблюдали. На глазах у них она оделась, натянув джинсы и майку. Соски затвердели от холода, ей было неприятно, что матроны это видят. Ей завели руки за спину, защелкнули наручники и вытолкали из камеры. Несколько женщин-заключенных, охочих до любых развлечений, которые мог предоставить тюремный коридор, стояли, вцепившись в прутья. «Эй, тебя что, на электрический стул тащат, сука белая?» Может быть, тюремный департамент переводил ее в другую тюрьму, но тогда почему ей сказали переодеться в вольную одежду? До открытия судов еще несколько часов; скорее всего, ее переводят на север штата, в другую тюрьму. – Куда меня ведут? – спросила она опять. – Скоро узнаешь. Ее повели прямо к бело-голубому тюремному микроавтобусу, стоявшему снаружи; прежде чем она в него влезла, надели ножные кандалы и, усадив на скамейку, просунули сквозь них свободно болтавшуюся цепь. Она была единственной заключенной в этом обычно битком набитом автобусе, что выглядело странным, принимая во внимание переполненность тюрем и их ограниченный бюджет. – Куда меня везут? – прокричала она в окошко, но ответа не получила. Микроавтобус покатил к воротам с внушительной оградой, затем охранник пропустил его дальше и открыл ворота на выезд. Сквозь крошечное зарешеченное окошко она увидела Манхэттен, вернее, его «обрывки» из стекла, стали и камня. Каким манящим и недоступным он казался! Может быть, окружной прокурор и впрямь отпускает ее на волю. Может, появились причины для отмены приговора – вдруг кому-то это стало выгодно. Ее мысли то и дело возвращались к конкретным людям. Она вовсе не хотела выйти из тюрьмы, чтобы стать пешкой в игре кого бы то ни было, но прежде всего Тони Вердуччи. Полчаса спустя микроавтобус подкатил к массивному зданию Уголовного суда на Центр-стрит, 100, и матроны отвели ее в северную башню, в Склепы. На двенадцатом этаже заключенных временно помещали в разные камеры предварительного заключения; большинство из них были арестованы недавно и ожидали предъявления обвинения. Переход, соединявший двенадцатый этаж с остальной частью здания, был известен как Мост вздохов, и Кристину провели по нему вместе с парой проституток на высоких каблуках и в наручниках, в небольшую камеру рядом с залом суда на тринадцатом этаже. Ее сопровождали матроны, одна из них несла пластиковый мешок с пожитками. На стене зазвонил телефон, тетка сняла трубку. – Пошли, – сказала она Кристине. Это был тот же зал суда, в котором ее приговорили четырьмя годами раньше – те же высокие потолки, зеленые стены и длинные ряды скамей. Тот же самый помощник окружного прокурора, выносившей ей обвинение, сидел за столом. Судья, пожилой мужчина в очках с маленькой оправой, прошел к своему месту, плюхнулся в кресло и снял телефонную трубку. Потом обратился к стоявшей Кристине: – Можете садиться. Миновало несколько минут. Вошел другой мужчина и прошептал что-то помощнику прокурора. Она увидела детектива, который давал показания на процессе. – Ваша честь, – сказал молодой прокурор. – Детективу Пеку сообщили, что адвокат мисс Уэллес находится где-то здесь, в здании. Судья не оторвал глаз от своих бумаг. – Пятнадцать минут, или я откладываю слушанье. Детектив Пек исчез из зала суда. – Мисс Уэллес, – сказал судья, – мы пытаемся найти вашего адвоката. – О, – сказала Кристина, – для чего? – Это официальное слушанье, и вас должен представлять адвокат. – О'кей. – Ваш адвокат не из разряда восемнадцать-В? – А что это значит? – Их услуги оплачивает штат. – Нет, не думаю. – Это миссис Бертоли? – Да. – Миссис Бертоли с вами связывалась? – Нет. – Что ж, возможно, письмо окружного прокурора затерялось где-то среди множества бумаг миссис Бертоли, – устало заключил судья. – Возможно, это так… Или же, – его брови поднялись, лоб нахмурился, – она, возможно, видела письмо, но не сочла его достаточно важным. – Судья взглянул на Кристину. – Достаточно важным для вас, я имею в виду. – Да, – неуверенно согласилась Кристина. – Миссис Бертоли хорошо известна в этом суде, – продолжал судья. – Ее профессиональные качества заслуживают уважения, но не ее привычки. То, что она не связалась с вами, совершенно недопустимо. Однако, как и раньше, будем к ней снисходительны. На том основании, что она, подобно вьючному мулу, трудится в глубокой шахте, в которую едва проникают лучи общественной заинтересованности. Безответственность и халатность содержатся в той руде, которую такие, как она, вынуждены выносить на поверхность; и, увы, из этой руды легко выплавляются имеющие столь широкое хождение монеты хаоса. – Судья вздохнул. – На этом я прервусь. Здесь, в суде, все хорошо знакомы с моей риторикой. Будем считать, что это было мое официальное заявление. Суд не должен выносить суждений о качествах адвоката защиты, но… – Мы ведь здесь среди друзей, – пискнул помощник окружного прокурора. Дверь распахнулась, и в зал суда вступила миссис Бертоли, а за ней и детектив Пек. Она убрала в портфель мобильный телефон и официальной походкой подошла к барьеру, отделяющему публику от судьи и обвинителей. – Это и в самом деле четыреста сорок, десять? – Да, миссис Бертоли, – ответил судья, – давайте же приступим. – Он снял трубку и сказал пару слов. Вошла судебный секретарь и уселась за стенографическую машинку. – Что ж, хорошо, мистер Гласс, я прочел ваше заявление. Уверен ли ваш детектив, мистер Пек, что он совершил ошибку при идентификации? – Да, ваша честь, – ответил обвинитель. – И больше чем через четыре года таинственным образом сознается, что совершил ошибку? – Он был вовлечен в текущее полицейское расследование, – ответил Гласс, – и признал, что в деле, по которому проходила мисс Уэллес, были замешаны несколько лиц, следы которых потерялись в процессе тайного наблюдения. Под ними я подразумеваю неидентифицированные объекты наблюдения. Мистер Пек пришел к заключению, что одна из них находилась в грузовике в тот самый день, а вовсе не Кристина Уэллес. Кристина скосила глаза на Пека. Все это было бредом сивой кобылы. Конечно, это она была в грузовике – там-то ее и арестовали. Пек моргнул, но не изменил выражения лица. – Мисс Уэллес ни в чем не призналась? – спросил судья, резко отодвинув какой-то документ. – Именно так, – сказал Гласс. – Так же не было договоренности о смягчении наказания взамен на признание? – Совершенно верно. – Был ли произведен арест утерянного объекта наблюдения, замешанной в данном деле? – Детектив Пек известил меня, что ее арест будет скоро произведен. – Тогда в чем же была роль мисс Уэллес? – Она была подругой одного из главных подозреваемых. И больше ничего. – Ваш отчет указывал на то, что были затруднения в декодировании шифра, которым банда пользовалась для коммуникации. – Да, мы думали, что она имеет к этому какое-то отношение. Судья сделал паузу, на мгновение показалось, что он потерял ход мысли. – Не было ни признания, ни факта осведомленности в деталях дела? – Это было более четырех лет назад, ваша честь, но ответ – нет, не было. За все время она не признала себя виновной. – И за ней не числится никаких ранее совершенных преступлений и правонарушений? – Нет. – И ни одного ареста? – Ни единого. – А как она вела себя в тюрьме? – Примерно. – Готов ли детектив Пек ответить на несколько вопросов? Пек присягнул. Видно было, что этим утром он немало потрудился над своим галстуком и прической. – Хорошо, объясните-ка мне вот что, – сказал судья басовито. – Почему в зале суда нет репортеров? История ведь хоть куда. – Это потому, что меня не поставили в известность, – хриплым голосом запротестовала миссис Бертоли. – Иначе я бы всех на уши поставила. Судья проигнорировал ее ответ. – Продолжайте, инспектор. – Все просто, ваша честь. Мы сделали ошибку в опознании. Другая женщина участвовала в перевозке краденого – та же комплекция, тот же цвет волос, немножко ниже ростом. Нам не удалось ее хорошенько рассмотреть. Нам не было известно ее имя. Когда мы арестовали мисс Уэллес, мы полагали, что она и есть та самая женщина. Мисс Уэллес признала, что была в любовной связи с Риком Бокка, в котором мы подозревали инициатора и руководителя всей операции, и это все, что ей можно инкриминировать. – Просто подруга? – спросил судья. – Да. – Как много ей было известно? – Возможно, что-то она и знала, ваша честь, но участие в действиях преступной группы не принимала. Там действовали профессионалы. Опытные, матерые. Такие, как Бокка, хорошо нам известный. Она же в то время была всего лишь молоденькой девушкой и, совершенно очевидно, не соучастницей. Слышать такое просто оскорбительно, подумала Кристина, но промолчала. – То есть она была вроде как попутчица, подруга, что-то вроде этого? – подвел итог судья. – У Бокка таких было немало, – детектив подыскивал слово, – bimbos, пожалуй, так их можно назвать. – Подобные формулировки могут звучать унизительно, ибо нелицеприятны, – заметил судья, – впрочем, даже если терминология, к которой вы прибегаете, и вульгарна, она помогает пролить свет на ситуацию. Полагаю, что я вас понял. В Колумбийском университете я ни разу не получила ниже пятерки с минусом, зло подумала Кристина, но вдруг вспомнила, что Пек даже изгилялся по этому поводу во время допроса. – Так в чем же вы ошиблись? – спросил судья. – Проблема была в том, что истинным преступникам удалось скрыться – в тот раз нам их взять с поличным не удалось, – припомнил Пек. – В руках у нас осталась только лишь фура с крадеными кондиционерами. После ареста мисс Уэллес преступники разбежались и исчезли. Нам было известно, что Бокка виновен, но он переехал на Лонг-Айленд и не проявлял криминальной активности. Тихо себе работал на рыбачьей лодке. Но месяц назад в результате слежки мне удалось его обнаружить, и я осознал, что идентифицировал не ту женщину. – Пек перевел дыхание. – Не мог я себе врать. И я должен был себя спросить, уверен ли я. И вот я иду к мистеру Глассу, и, понятное дело, он не в восторге от всего этого. Судья кивнул миссис Бертоли: – Прошу вас, ваше слово. иссис Бертоли поднялась. – На основании новой информации, поступившей в распоряжение окружного прокурора города Нью-Йорк, в соответствии со статьей четыреста сорок, десять уголовного законодательства штата Нью-Йорк, я прошу у суда отмены приговора Кристины Уэллес и аннулирования установленного приговором срока ее заключения. Судья повернулся к Глассу. – Возражения? – Возражений нет, ваша честь. Судья вздохнул. – Мисс Уэллес, очевидно, штат Нью-Йорк, и в особенности окружной прокурор города Нью-Йорка, обязаны принести вам извинения. Равно как и должны вам четыре года вашей жизни. Извинение принести в наших силах, но отнятые годы компенсировать мы не в состоянии. Несомненно, правоохранительные органы стараются делать все возможное, чтобы подобное не происходило, но время от времени, в редчайших случаях, случаются серьезные нарушения законности. Это, должен я признать, и произошло с вами. Таким образом, я, – судья вытащил перо, – подписываю постановление об отмене вашего приговора и срока заключения. – Он поднял глаза. – О'кей… вы свободны, мисс Уэллес. – Он кивнул матронам, одна из них подошла к Кристине и разомкнула наручники. Потом вручила ей заклеенный конверт с удостоверением личности и деньгами. Гласс собрал свои бумаги и вышел, едва взглянув на Кристину. – Могу я говорить? – спросила Кристина, проверяя, целы ли ее деньги. – Прошу покорно, – сказал судья, махнув рукой. – Я свободна? – Да. Прямо здесь и сейчас. Она оглянулась по сторонам. – И это все? Все на этом закончено? – Да, – судья снял телефонную трубку. Кристина повернулась к миссис Бертоли. – Так я могу отсюда идти? – Очевидно. – Как часто подобное случается? – Никогда. – Но у них есть полномочия на это? – Да, – сказала миссис Бертоли. – Никто о подобных вещах не слыхивал. – Прокуратура многие вещи не разглашает. – А вы знали об их намерении? – Не имела представления. – Они выслали вам уведомление? – Я сильно в этом сомневаюсь, – ответила миссис Бертоли. – Это очень скандальная история. Так что они постарались ее замять. Кристина заметила стоявшего в глубине судебного зала Пека, он раскачивался на каблуках. Возможно, полицейский был одним из тех, кого ей следовало бы опасаться, подумала она. – А если я вам скажу, что опасаюсь преследования? Адвокатесса осмотрелась вокруг. – С чьей стороны? – Я не знаю. – Кристина склонилась ближе к ней. – Ну что ж, я… Лучше ей промолчать. – Просто я беспокоюсь, что меня могут преследовать. Миссис Бертоли кивнула. – Вы проводите меня до выхода? – спросила Кристина. Женщина взглянула на часы. – У меня скоро еще одно слушанье. – Так вы меня не проводите? Глаза миссис Бертоли были мертвыми, не выражающими ровно никакого интереса. – Мисс Уэллес, вы вольны входить и выходить по своему желанию. Я не возьму с вас платы за сегодняшние услуги. Детектив исчез. Но за ней мог следить кто-то другой за дверью зала суда. Она бы могла, конечно, подвязать волосы, или надеть солнечные очки, или переодеться в другой свитер, но что толку? К тому же при ней был ужасный и унизительный пластиковый пакет для мусора, который выдавал ее с головой. Она присела, сгорбившись, на сиденье в заднем ряду. Посижу здесь и все обдумаю, сказала она себе, не сдвинусь с места, пока не намечу план действий. Она была уверена, что за ней будут следить сразу же, как она выйдет из зала суда. Возможно, это сумасшествие. Но у нее были все основания подозревать, что все не так просто. Уж больно наглой звучала ложь Пека. Предположим, что кто-то, работающий на Тони Вердуччи, за всем наблюдает, предположим, он захочет с ней поговорить. Она встала и, выйдя из зала суда, пошла вдоль по коридору. Двигай ногами, не осматривайся и не оглядывайся. Ты еще не свободна. Она проходила мимо хмурых черных парней, рядом стояли их матери – грузные и измотанные; мимо молодых ухарей, слишком много куривших и побывавших в трех-четырех метадоновых клиниках; мимо шаркающих судейских служащих с животами, которые нуждались в бандажах, мимо частных адвокатов с мясистым лицом и в очень дорогих часах, мимо семей жертв, передвигавшихся группками, объединенных солидарностью; в их лицах читалась непреклонность людей, решивших посвятить жизнь торжеству справедливости, и чем суровее приговор, тем лучше. Не смотрите на меня, не замечайте меня, думала она, торопливо проходя с опущенной головой. Кристина вошла в лифт и неловко втиснулась между трех полицейских и двух адвокатов, ни один из которых не проронил ни слова. К ним присоединился на следующем этаже еще один мужчина, окинул ее взглядом. Какая странная стрижка, подумалось ей. Когда дверь лифта открылась снова, она вышла вслед за адвокатами. Мужчина со стрижкой тоже вышел из лифта. Не смотри на него, сказала она себе. Вошла в кабину и поехала на тринадцатый этаж. Мужчина за ней не увязался, но это ее не успокоило. Если Тони Вердуччи что-то от нее хочет, то ему придется подождать, пока она выйдет из здания суда. И Кристина скрылась в туалете. Мясистая женщина, в тугом белом платье и туфлях-лодочках, стояла возле зеркала, поправляя прическу, зыркнула на Кристину и опять уставилась в зеркало. В тот же момент в дверь уборной просунулась голова еще одной женщины. – Мона, Бобби в машине ждет! – А Жанетт выпустили? – спросила красотка, стоявшая перед зеркалом. – Да, поэтому Бобби нас и торопит. Женщина исчезла. Проститутки. Выход на волю под залог. Сутенер. Кристина наблюдала за той, что наводила марафет. – По крайней мере, твой парень за тобой приехал, – сказала она, стоя у соседней раковины. – Все они козлы. – Да. Но есть на чем уехать. Женщина повернулась к ней и нахмурилась. – Тебя тоже только что отпустили? Дверь опять открылась, и та же женщина прокричала: – Мона, Бобби весь дерьмом изошел. – Иду, иду, подожди минутку! – Мона повернулась к Кристине, – Прошу прощения, – и отправилась в кабинку, держа в руке маленький аэрозольный баллончик. – Никогда – А мужик у тебя нормальный? – обратилась Кристина к кабинке. Ноги Моны в туфлях были расставлены на фут. – Он о нас заботится. А тебе что, нужен кто-то? Он всегда ищет девочек. Кристина услышала шипение аэрозольного баллончика. – Да он со мной и разговаривать не захочет. – Почему? – Я одета не так, как надо. Опять раздалось шипение. – Если внешность подходящая, он сразу заметит. – Ну, не знаю, – сказала Кристина, до нее донесся сладковатый аромат. – Если он тебе подкинет работенку, тогда ты мне забашляешь через неделю, идет? – Конечно. Туфли в кабинке сделали шажок. – Я хочу сказать, две сотни баксов. – О'кей. – Двести баксов ровно. – А как же. Туфли повернули налево, как в степе. – Даже если у тебя будет неудачная неделя. – Идет, – сказала Кристина. Послышался шум воды, туфли повернули направо, затем появилась сама Мона. – Пойдешь со мной. Пошли побеседуем с Бобби. Они присоединились к третьей женщине и прошествовали по коридору, подобно средней руки кинозвездам, не обращая внимания на многозначительные взгляды копов и завсегдатаев судов. На улице у кромки тротуара стоял большой «мерседес-седан» с еще одной женщиной на заднем сиденье. Переднее окно скользнуло вниз, мужчина с невыбритой полоской кожи под нижней губой бросил им: – Какого хрена я вас дожидаться должен? – Йо, Бобби, – сказала Мона. – А мы тебя и не Тот устало кивнул – бизнесмен в погоне за воображаемой прибылью. – Вы все отсидели сколько положено? Мона и ее товарки кивнули. Водитель, толстяк в темных очках, оставался безучастным. – А ты кто такая? – спросил Бобби Кристину. – Она со мной, – сказала Мона. – Она мне нравится. – Я спросил, кто ты? – Беттина, – сказала Кристина. – А как тебя зовут? – Бобби Будь Здоров. Хочешь работать? – Сначала подвези меня в ап-таун. Бобби вздохнул и взглянул на Мону. – Ну вот, здрасьте, у меня тут не такси. – Так ты меня подвезешь? – спросила Кристина. – А что я с этого – Не то, на что ты рассчитываешь. – А ты вообще как здесь оказалась? – Долго рассказывать. Он удрученно махнул рукой. – Известное дело. Она влезла в машину и уселась рядом с тремя другими женщинами. На сиденье было тесно от бедер и ляжек. Если за ней и следил кто-то, он потеряет след. А если слежку ведут группами? Рик всегда говорил, что у полицейских есть машины и мотоциклы без опознавательных знаков, такси, микроавтобусы, грузовики «конэдисон», машины доставки, даже городские автобусы. Как она ни пыталась достичь его степени паранойи, так и не смогла. Ему всегда удавалось разглядеть то, что не видно другим, а ей – спрятать то, что было у всех на виду. Машина тронулась. Бобби обернулся. – Эй, Беттина, так зачем ты просила, чтоб тебя подвезли? – Да тут прицепился к ней кто-то, – ответила Мона покровительственно. Бобби кивнул. – Джерри, проскочи пару светофоров, пусть эта курочка отдышится. – Нет проблем, брат. Водитель притормозил на желтом, остановился и, как только зажегся красный, рванул через перекресток. «Мерседес» отрезало перпендикулярным трафиком. Потом два квартала на запад и сразу пулей по улице с односторонним движением, вильнул вправо на другую улицу со встречным движением, уходящую влево, сделал левый поворот на следующем светофоре и повернул направо в сторону ап-тауна из среднего ряда. В общем, если за ними кто и мог угнаться, то только на геликоптере. – Этот парень специалист! – воскликнул Бобби. – Ясное дело, мне приходится ему платить. – Бобби у нас богатый! – воскликнула Мона. – Очень богатый? – спросила Кристина. – О, я очень, – А это как? – Он всем девушкам дарит жемчуга. – Настоящий жемчуг? – спросила Кристина. – Конечно! – ответил Бобби. – Я его получаю от парня, который продает только лучшего качества. Для меня – по специальной цене. – На-ка, взгляни, – Мона извлекла нитку жемчуга из крошечной дамской сумочки. Кристина потрогала жемчуг. Выглядит как настоящий. Но ее мать, женщина бывалая, научила распознавать подделку. – Знаешь, – сказала она, – есть способ узнать, настоящий жемчуг или нет. – Да, по тому, сколько за него – Не только. – Ты хочешь сказать, нашли ли его в моллюсках? – Настоящий жемчуг всегда из моллюсков, – ответила Кристина, – но за ним больше не охотятся, как раньше, а специально помещают в раковину песчинку, и получается жемчужина. Это называется культивированный жемчуг. – Но он не фальшивый, да? – спросила Мона, с подозрением осматривая свою нитку. Машина плыла на север, к Канал-стрит. – Не фальшивый, ты права. Я говорю о разнице между культивированным жемчугом и синтетическим. – Синтетический – значит, фальшивый, – сказал Бобби, – вроде моих зубов. Но он выглядит как настоящий. – Хоть он и не настоящий, – сказала Кристина. – И близко не лежал. – А что, можно определить по цвету? – спросила Мона. – Нет, – ответила Кристина. – Не по цвету, но есть один простой способ. – Я на хрен весь этот треп слышать не желаю, – вдруг взвился Бобби, – я своим девушкам дарю настоящий жемчуг, так-то. – Значит, ты не возражаешь, если я покажу ей мой, – сказала Мона. – Для проверки. – А как насчет – Эй, там, кончайте базар. – А ну-ка, вот взгляни, подружка, – сказала Мона, протягивая Кристине свои бусы. – Не смей трогать! – Бобби хлопнул водителя по плечу. – Джерри, останови машину. Я эту фифу в своей машине терпеть не намерен. Чтоб она меня тут еще с дерьмом мешала. Машина притормозила у обочины, рядом с китайцем, отрезавшим рыбьи головы. – Греби отсюда, – сказал Бобби Кристине. – Обожди! – завопила Мона. – Скажи мне, как… – Пошла вон, вытряхивай свою поганую задницу из моей машины! Кристина открыла дверь и выскочила, прихватив пластиковый мешок, но дверцу не отпустила. – Отпусти дверь, – проревел Бобби. Она присела и посмотрела ему в глаза. Он мигнул. Рик научил ее, как распознавать слабаков. Обычно они больше кричали, чем делали. – Я думаю, – сказала Кристина тихо, – что тебе не помешает вылезти и минутку со мной поговорить. Это в твоих же собственных интересах. – Какого хрена тебе нужно? – Я собираюсь помочь тебе выкарабкаться из дерьма, в котором ты по уши увяз, Бобби. Он раздраженно вздохнул и выбрался из машины, оказавшись небольшого росточка. – Так что ты мне хочешь сказать, женщина? Он ее не испугал. Просто заурядный сутенер. Дешевый сутенер. Мир кишит такими, как он. – Хочешь знать разницу между настоящим и поддельным жемчугом? Мне кажется, тебе – Это еще зачем? – Потому что, – она взглянула на машину, а затем перевела взгляд обратно на него, давая ему понять, что ей известно о его любви к махинациям, – я Бобби сощурился от солнца. На мгновение задержал взгляд на китайце, потрошившем рыбу. – А тебе-то какого до этого хрена? – Да никакого. Я просто подумала, что, может, тебе интересно знать, как определить разницу самому, так чтоб, – она к нему склонилась, – ты не облажался. Он кивнул в раздумье. – Чтоб не возникало ненужных проблем и всего такого прочего. – Во-во. Он вытащил бумажник. – Пятерку? – Нет. – Десять максимум. – Ты что, больной? Кристина пожала плечами. – Для такого человека, как ты, эта информация ценная, Бобби. Ты бизнесмен, на тебя работают люди, и нужно, чтоб они тебе доверяли, тебе нужно поддерживать определенный имидж. Ты не можешь себе позволить, чтобы они начали свару, выясняя, у кого жемчуг настоящий, а у кого нет. Так? Это выставит тебя в дурном свете, даст понять, что ты дешевка. Так? Кроме того, тебе не помешает знать, что за товар продает твой поставщик – качественный или он облапошивает тебя. Бобби бросил взгляд вдоль улицы с повадкой человека, контролирующего ситуацию, и перевел взгляд на Кристину. – Ты права. – Так что пятьдесят хорошая цена. Он вытащил из кармана бумажник на цепочке и вручил ей купюры. – Кладешь жемчужину в рот и пробуешь на зуб. Если она шероховатая, значит, настоящая, если гладкая, тогда искусственная. Бобби уставился на нее. – И это все? – Да. – Пробуешь на зуб. – Гладкая – фальшивка. Шероховатая – настоящая. Он кивнул. – Вроде как люди. – Как Он агрессивно выставил вперед челюсть. – А ты из каких? Теперь можно было над ним и посмеяться. – О, Бобби, я такая же, как ты. – Это какая? – То и другое. Он покачал головой. – А ты не промах. Не хочешь ли провести вечерок с Бобби? – Не стоит. Но он уже держал визитку в руке. Красную, с напечатанным белыми буквами: БОББИ БУДЬ ЗДОРОВ – ИЩУ ПАРТНЕРОВ ПО БИЗНЕСУ. Она взяла карточку, только чтобы отвязаться от него. Бобби ей улыбнулся, в глазах лукавство. – Йо, Беттина, думаю, ты будешь в порядке, так что мне можно о тебе не беспокоиться, так? – Он хлопнул дверцей, и машина, кренясь, рванула с места. Была ли она свободна? Похоже, что да. Оглянулась – никого. Швырнула дешевую визитку на землю и шагнула в освещенный солнцем поток людей, прямо в восемь, или десять, или сколько их там миллионов, составляющих население города, такого огромного, что вам меня не найти, кто бы вы ни были. Она чувствовала себя слегка потерянной, но с каждой минутой город возвращался к ней, словно забытый язык. Она смотрела и видела – все более стремительные очертания машин, новые рекламы на боках автобусов, тротуары с мельтешащим людским потоком. Люди выглядели уставшими, одни, наверное, от тяжелой работы и низкой зарплаты, другие – от безделья и избытка денег. Копы-китайцы, русские домохозяйки из Бруклина, белые подростки, которым нравилось походить повадками на черных, и черные, пародировавшие самих себя. Навстречу ей вышагивали мужчины, которые предпочитали смахивать на женщин, и девушки, демонстрировавшие любовь к девушкам. Каждый был сам по себе, и никто не пытался влезть тебе в душу. Город сохранил тот же ритм и тот же темп, что и прежде. За четыре года она не прошла и четырехсот ярдов по прямой, а теперь перед ней раскидывался квартал за кварталом. Пространство. Она вновь понимала, что это такое – пространство. Женщин она разглядывала с особой дотошностью: цвет губной помады, крутизну мини-юбок, модели обуви. Как все просто – делают покупки, прогуливаются, спешат на работу, едят с подругами в ресторанах или фланируют в сопровождении мужчин. Она всматривалась в лица женщин, наверняка ни одна из них не может когда-нибудь оказаться в тюрьме. Это было видно сразу. Потому что они никогда не попадут в ситуацию, которая заставит их совершить чудовищную глупость. Они от нее застрахованы. И даже не догадываются об этом! Ей хотелось бы иметь такую же, как у них, большую сумку с блеском для губ, щеткой для волос, органайзером «Филофакс», кредитными картами и всем прочим. Продолжая идти, перекидывая из руки в руку свой мешок, она видела и других девушек, сбившихся с пути; кожа их была блеклой, в сальных волосах торчала какая-то дрянь. Или слишком коротко постриженных, или выкрашенных в зеленый цвет. А еще татуировки, кольца в носу. Все в них громко заявляло: вот она я, Возможно, я пытаюсь припомнить себя, подумала Кристина. Но разве не ясно, что Нетрудно представить, что будет потом – преподнесет на тарелке и свое сердце, и свою печень, станет умолять о прощении, и она себя возненавидит в любом случае – или за то, что простит, или за то, что далеко пошлет. Рик живет на Лонг-Айленде и работает на рыбацкой лодке, пусть он там и остается. Никогда не хотелось бы с ним встретиться. Да гори он в аду, если уж на то пошло. Она зашла в магазин электроники и попросила там пакет побольше. Переложила в него свои пожитки и рассталась с мешком для мусора. В Сохо, идя на север по Бродвею, Кристина заметила Центральный филиал музея Гуггенхейма, вошла внутрь и разжилась большой бумажной сумкой с логотипом музея. Вот это уже гораздо лучше. К северу от Хустон она остановилась в маленькой пиццерии, заказала два куска пиццы с разными приправами и колу – холодную, восхитительную кока-колу – отнесла промасленную бумажную тарелку к столику в глубине и оглянулась, разглядывая других посетителей: посыльных, секретарш, строительных рабочих. Она поднесла теплую корку ко рту, вдохнула запахи трав – орегано и базилика, и вдруг начала всхлипывать. Каким же безумием было все, что с ней произошло. Четыре года потеряно. Вся жизнь была разодрана в клочья – ее квартира, ее книжки, ее кошка, люди, которых она знала. Она долго привыкала к ненавистной тюремной рутине, которая была по крайней мере Полчаса спустя Кристина нашла то, что искала. «Секонд-хенд» в Ист-Виллидж, в витрину которого било яркое солнце позднего утра. Она вошла внутрь, зазвенел колокольчик, и пожилой продавец в розовой футболке поднял глаза от журнала и затушил сигарету. – Хай, дорогая, – его взгляд скользнул по ее гуггенхеймовской сумке. – Я сюда раньше частенько захаживала, в старые времена. – Она огляделась вокруг. – Однажды купила сногсшибательное кимоно. Продавец поправил на носу бифокальные очки. – Я тебя помню! – Уезжала. Его глаза просветлели. – С мужчиной на поезде? С красавцем в фетровой шляпе? Она улыбнулась. – Не совсем чтобы так. Он вышел из-за прилавка и оценивающе оглядел ее. – Что ж, тогда дай-ка я попробую – Пожалуйста. Он принял вызов серьезно. – Что ж, похоже, это было – бедствие, буря, и она тебя унесла, дорогая, и ты оказалась бессильна противостоять ей! – Что-то вроде этого. – И ты приходишь сюда, – Все так, – она улыбнулась. – Мне хотелось бы купить платье, такое, чтобы оно не выглядело дешево, поприличнее. Он кивнул. – Он начал перебирать вешалки с платьями, вытащил красное хлопчатое. – Нет. – Нет? – В нем я буду выглядеть слишком плоско. – Но, красавица моя, о тебе этого – Разве вы парней не знаете? – О да, знаю. – Мне нужно что-то – Такое, чтобы говорило: а вот – Именно. Пока он копался в платьях, она прихватила экземпляр «Виллидж войс», стопка которых лежала на стеклянном прилавке. – Бесплатно? – спросила она. – Да, – продавец кивнул. – Как любовь. – Почему? – Бесплатные еженедельники задушили. Хотя все они одним миром мазаны. Секс то, секс это. Поэтому и читают. – И творят много чего другого. Он извлек черное платье без рукавов с пуговками впереди, прелестными маленькими пуговками. Это платье предполагало сигареты, столик на двоих, и, мартини, будьте любезны. – Я хочу сказать, моя милая, такое платье – контрабанда! В ее сумке лежали заказанный по почте лифчик и трусы. – А туфли найдутся? – Найдем и туфли, конечно. – А та дама в доме напротив все еще сдает комнаты на неделю? – обратилась она к лавочнику. – С моей рекомендацией – сдаст. – А меня вы порекомендуете? Его лицо посуровело. – Я всегда задаю несколько вопросов потенциальным жильцам. Она милая старушка и не очень хорошо слышит. – О'кей, – быстро кивнула Кристина. – Только не вздумай мне врать, потому что я занимаюсь и выселением, то есть у меня есть человек, который этим занимается и которому, скажу я тебе, нравится это занятие. – Понимаю. А он жесток, подумала она, не проси его больше ни о чем. Он повесил платье и окинул ее взглядом. – Стало быть, ты вернулась в город? – И нуждаюсь в недорогом жилье. – А где ты жила до этого? – В тюрьме, мягко выражаясь. – Ну, тогда даже и не думай! – он взмахнул рукой, словно выносил приговор. – Что значит – даже не думай? – Это значит то, что значит. Ты преступница. – Не совсем. – Что ты имеешь в виду? – Я нарушила закон, но я не преступница. – А что ты натворила? Она вздохнула. Больше она о тюрьме упоминать не станет. Люди этого не понимают. – Мой бойфренд был в банде, которая воровала грузы со складов и потом перепродавала краденое. Я немножко помогала ему с погрузкой и отгрузкой. А до этого просто училась в колледже, потом бросила его и много читала. Так вот я попалась, а другие нет, но ни в чем не призналась, что вывело прокуратуру из себя. И они ко мне, скажем так, проявили очень мало сострадания. – А что случилось с остальными твоими дружками? – спросил лавочник, складывая руки на груди. – Не имею представления. – Это были наркотики? – В фурах? Нет. – Ты наркоманка? – спросил он Кристину. – Вы уже посмотрели на мои руки, я заметила. Он пристально разглядывал ее сквозь бифокальные очки. Затем, как будто теряя интерес к разговору, протянул ей зеркало в тяжелой серебряной оправе. – Какое милое. – Лондон, конец века. Я храню его как напоминание о стиле викторианской эпохи. – Глаза его, однако, опять сузились. – А есть ли у тебя постоянный доход? – Скоро будет. Он отложил зеркало. – А дети у тебя есть? – Нет. Тогда он вздохнул и покачал головой. – Расскажи мне что-нибудь, что позволит мне понять тебя, моя милая, что обрисует твою – Этот вопрос имеет отношение к тому, достаточно ли я респектабельна? – Можно сказать и так. Она молча кивнула и огляделась, как бы ища тему для разговора, затем взяла старинное серебряное зеркало и поднесла его к лавочнику так, чтобы он мог видеть свое лицо, свои бакенбарды и мешки под глазами. – Викторианская Англия, – начала она, – помимо вычурной манерности стиля в высших классах общества, который вы находите столь привлекательным, также известна возвратом к практике бичевания мелких преступников. По указу о бродяжничестве тысяча восемьсот девяносто восьмого года, мужчины, приговоренные за преступления, связанные с Глаза в зеркале смотрели на нее. – Да, – сказал он. – Да. Теперь я Она пожала плечами. – Расскажи мне что-нибудь еще. – Потому что вы мне не доверяете? – Нет, ради удовольствия тебя слушать. Отхлещи меня еще парочкой фактов. Она оглядела магазин в поисках вдохновения и заметила длинное мужское шерстяное пальто с тяжелыми пуговицами. – Когда Чарльз Диккенс скончался, смерть его была столь значительным событием, что могила усопшего в Вестминстерском аббатстве оставалась открытой в течение двух дней. Тысячи людей посетили ее, чтобы бросить прощальный взгляд на писателя в открытом гробу. Они бросали вниз цветы, ставшие ложем гения. – Да, – лавочник снял телефонную трубку. – Да! Двадцать минут спустя она вошла в вестибюль голубого шестиэтажного многоквартирного дома и стала трясти корявую лапу миссис Сандерс, старухи, которой на вид было лет восемьдесят. Визит Кристины прервал ее ежедневный ритуал крошения кусочков бычьего сердца для четырех жирных котов. Развалившись, они лежали в обветшалой гостиной, вполне безучастные к источнику их очередной трапезы, в то время как она, шаркая в засаленном халате, поставила перед каждым по маленькой фарфоровой мисочке. – Значит, так, – обратилась миссис Сандерс к Кристине, – ты желаешь снять комнату, и Дональд тебя ко мне послал? Ну что ж, это очень хорошо. Как тебя зовут? – Беттина, Беттина Бедфорд. – Очень приятно познакомиться, Беттина. Можешь платить понедельно. Можно и наличными. Кстати, наличными даже лучше. У меня только одна комната свободна, девушка, которая ее снимала, может вернуться. Возможно, скоро, но кто знает. По этой причине я могу сдать ее очень дешево, потому что если она вернется, тебе придется немедленно съехать без всяких претензий. Прежняя постоялица сказала, что вернется где-то осенью, и полагаю, что я… так, обожди-ка минутку. Миссис Сандерс ткнула пальцем, к которому прилипли кусочки бычьего сердца, в свое правое ухо, извлекла оттуда слуховой аппарат и начала тыкать в какую-то кнопку. Расстроенная, она нахмурилась. – Ничего не получается! И зачем их делают такими маленькими! Мисс, пожалуйста… – миссис Сандерс протянула ей аппарат; он напоминал панцирь насекомого с прилипшими кошачьими волосами. Старушка указала на крошечную кнопку. – Нажми вот это дважды, пожалуйста. Кристина прикоснулась пальцем – точнее, ногтем – к крошечной кнопке и дважды ею щелкнула. Миссис Сандерс вставила маленькую коричневую таблетку обратно в ухо. – Да, да, похоже, эта штука – о-о! – Она широко раскрыла глаза, как будто это помогало настройке, и улыбнулась Кристине. – Гораздо лучше. А сейчас дай-ка я принесу свой гроссбух, одну минуточку… – и прошаркала к письменному столу, заваленному книжками о кошках, – у меня тут все… так, один момент, да. – Она вернулась с толстой книженцией и села на софу. – Итак, у нас девяносто восьмой… – Девяносто девятый, – уточнила Кристина. – Да. В самом деле. Это новый том, – миссис Сандерс распахнула обложку, заклеенную толстой клеящей лентой, – начат в семьдесят седьмом году. А я тут живу с пятьдесят первого. – Навидались всякого, я полагаю. – Навидалась? О да. И видела, и слышала, и выносила их тела. Один господин умер в ванной. У нас тут жил кто-то из «Черных пантер», захаживал Вуди Ален, навещал друзей, Дженис Джоплин ночевала три недели. А Аллен Гинзберг однажды забыл здесь свои брюки – о, кто только не перебывал в этом доме, доложу я вам. Один жилец пытался разводить цыплят в своей комнате, другой спал головой в сломанном холодильнике, тут жили четыре или пять трансвеститов, всех не упомнишь. – Денег у меня не много. Старая женщина слышала подобные признания не в первый раз. – Здесь богачей не водится. – Я не знаю, смогу ли я… – Видишь ли, я социалистка, таких, как Они втиснулись в крошечную клеть лифта, и миссис Сандерс нажала пальцем кнопку на панели. Кабинка медленно поползла вверх. – Они сказали, что это здание стоит почти миллион долларов, но что мне с того? Куда я отсюда пойду? Я живу здесь с тех пор, как выбрали Эйзенхауэра, вырастила четырех детей, пережила двух с половиной мужей. – Двух с половиной? И такое бывает? – О, первые два были в полном порядке в романтическом смысле, но последний, что ж, он тянул только на половину. Он умер от рака печени. Пил и пил, а я никогда не просила его перестать. – Старушечьи щеки вздрогнули от воспоминаний. – Он, бывало, напивался и играл мне на тромбоне, ничего печальнее на свете не бывает. Его игра заставляла меня рыдать, я опять в него влюблялась. Когда он брал в руки инструмент, я видела в нем принца. – Кабину тряхнуло, и она остановилась. – Вот и пятый этаж. Вдоль темного коридора одна за другой шли комнаты, стены в грязных наслоениях. – Стало быть, так, у меня несколько правил. Я хочу, чтобы ренту ты платила каждое воскресенье. Просрочишь два дня, и твое имя в черном списке. Лучше туда не попадай. Этого делать не стоит. Есть такие, что говорят мне: ты меня отсюда не выселишь. Я им обычно отвечаю, что у меня самый лучший адвокат по вопросам съема и аренды. Я вожу дружбу со всеми судьями и всеми инспекторами, к тому же у меня пятидесятилетний опыт за плечами, так что я выселю без труда кого угодно. Остальные мои правила таковы – никакого насилия, воровства, огнестрельного оружия, торговли наркотиками. Если тебя время от времени навещает парень, это ничего, только постарайся делать все втихую. У меня либеральные взгляды. Я считаю, что люди должны радоваться. Господь дал нам больше горестей, чем удовольствий, они следуют друг за дружкой. Но – чтоб никакого шума. Они добрались до голубой двери с номером 5А, обезображенной старыми нашлепками скотча и дырками от кнопок. Миссис Сандерс извлекла из недр своего халата ключ. Пред ними предстала самая обыкновенная комната десять на двенадцать футов, с крошечной ванной. В одной из ниш стояли маленькая плита с холодильником, над раковиной висел электрический счетчик. – А зачем здесь счетчик? – Больше некуда было повесить, – ответила миссис Сандерс. – Если будешь много готовить, открывай в ванной окошко, даже зимой – комната проветрится. Огнетушитель под раковиной, и, как видишь, вот здесь пожарная лестница. Если Стены не штукатурили бог знает сколько лет. Пол был неровный и весь ободран; оконные стекла в трещинах. Идеальная комната. В углу стояла кровать с провисшим матрасом, у противоположной стены комод с тремя ящиками. Кристина выдвинула их один за другим, разглядывая мелкий хлам, оставшийся от чужих жизней: газетные вырезки, несколько монеток, какая-то компьютерная деталь, бусина, рекламный листок от местного акупунктурщика, три карандаша со сломанными грифелями, накладной ноготь и вышедший из употребления жетончик метро. Она приподняла серые застиранные простыни с кровати и осмотрела матрас. Весь он был в наплывающих друг на друга разводах различного размера и происхождения. Она узнавала кровь, мочу, краску, цветные восковые карандаши, вино, прожженные сигаретами дырки и что-то похожее на машинное масло. В кладовке нашла белую туфлю с отломанным каблуком, прежняя ее владелица аккуратно замазывала изношенный носок белым гуталином. Эта находка как бы говорила, что здесь обитали души, которые брели по жизни спотыкаясь, испытав поражение. Я должна сделать эту комнату своей, решила Кристина. Повесила новое платье в кладовке, положила экземпляр «Войс» на комод, остальную одежду аккуратно уложила в верхний ящик. В кладовке она обнаружила три большие коробки, заклеенные лентой, на каждой надпись: СОБСТВЕННОСТЬ МЕЛИССЫ ВИЛЬЯМС. Она взяла одну коробку, ощущая затхлый запах бумаги, и взгромоздила ее на кровать. Лента была дешевого сорта, которая приклеивалась после того, как ее намочишь; высохнув, скукоживалась и отставала от картона, так что отодрать ее не представляло труда. Внутри были беспорядочные кипы писем, фотографий, корешков от билетов в кино, банковских отчетов, упаковка кондомов, вырезки из журналов, несколько книжек в мягкой обложке – похоже, там лежал каждый клочок бумаги, которого Мелисса Вильямс когда-нибудь касалась. На фотографиях была изображена молодая женщина с каштановыми волосами в очках и бейсбольной кепке. Не так чтобы хорошенькая, но забавная, из тех, кто не прочь пропустить стаканчик-другой. Открытая и непритязательная. Внимательная и живая, но лишенная утонченности. Ноги немного тяжеловаты. Почти без косметики. Мелиссе, как следовало из бумаг, было двадцать семь лет, и еще два месяца назад она работала в компании по разработке веб-сайтов на Принц-стрит. Она была выпускницей Карлтон-колледжа, а также училась в Школе дизайна Род-Айленда. Ее мать писала ей, что очень беспокоится о брате Мелиссы, которого нашли в Сиэтле без чувств с торчащей в руке иглой. Письма становились все более отчаянными. «Твой брат однажды Как бы Кристина хотела, чтобы ее мать была так же добра к ней – тщетная надежда. Было похоже, что Мелисса, ответственная и отзывчивая, в результате вняла мольбам своей матери. Вскрыв один из банковских отчетов девушки, Кристина обнаружила, что та сняла три тысячи долларов с чекового счета шесть недель назад, в конце июля. На ее счету оставалось еще восемь тысяч. Вне сомнения, Мелисса В. была разумной и соответствовала характеристике ее матери. Кристине пришло в голову, fie пойти ли ей в банк, имея при себе номер счета Мелиссы, и не попытаться ли снять с ее счета деньги. Нет, у нее не было никакого желания обокрасть Мелиссу, а вот наложить руку на содержимое всех трех коробок – почему бы нет. Давай-ка посмотрим, что поделывала Мелисса, пока я сидела в тюрьме, сказала себе Кристина. Мелисса В. частенько посещала театр Анжелики на Хастон-стрит; сделала аборт без осложнений в апреле 1997 года; подписалась на «Нью-Йорк таймс» на пять месяцев; была присяжной на гражданском процессе; зарегистрировалась как демократ; жертвовала деньги Национальной коалиции помощи бездомным; помечала в календаре маленькими иксами те дни, когда у нее были месячные (регулярные до и после аборта); перечитала работы Маргарет Дюра; сделала себе перманент; наслаждалась продолжительным романом с разведенным киношником, который каждый день приходил на ланч в кафе «Юнион-сквер»; после проверялась на СПИД (результат отрицательный); оказалась очевидцем ДТП – велосипедист был насмерть сбит городским автобусом, свидетельские показания изложила на бумаге и заверила их у нотариуса, три раза безвозмездно сдавала кровь; после деловой записки президенту компании получила повышение, – короче, Мелисса Вильямс была трудолюбивой, независимой и достаточно счастливой молодой женщиной, которая поспешно покинула город и рано или поздно вернется сюда. Что ж, то время, которое Мелисса прожила в Нью-Йорке, я провела бы не хуже, – подумала Кристина. Если бы… Если бы не что? Если бы не пропьянствовала с подружками весь вечер накануне школьных сборов по плаванию. Если бы на следующий день пришла к финишу второй, а не третьей в заплыве на сто метров на спине на региональном соревновании в Пенсильвании, лишившись из-за этого спортивной стипендии для учебы в Стэнфорде, о чем она мечтала. Если бы не выбрала Колумбийский университет. Если бы на третьем курсе не стала спать с профессором истории религий, который неожиданно бросил ее. Чтобы развеяться, она пошла однажды вечером в бар «Пьер-отеля» и встретилась там с Риком (в костюме и офигительном галстуке, после третьего стакана виски Кристина была готова влезть на Эмпайр-стейт-билдинг). Так вот, если бы она не нашла Рика лучшим любовником на свете, а впоследствии не стала бы помогать ему в махинациях с ворованным добром, если бы не решилась перехитрить Тони Вердуччи… Последним, что Кристина обнаружила в коробке, была губная помада. Идеального винно-красного цвета. Она пошла в ванную и накрасила губы. Спасибо тебе, Мелисса В., прошептала она, разглядывая себя в зеркале, ты не представляешь, как мне это нужно. Теперь у нее были помада, платье, туфли. В комоде лежали приличная пара колготок, черный лифчик, который был ей впору, в тон ему черные трусы, дешевая маленькая сумочка с разорванной подкладкой и пузырек с духами, подаренный Мейзи. Она будет выглядеть – что ж, выглядеть она будет не то чтобы Шесть часов спустя она лежала в постели в семидесяти кварталах от дома миссис Сандерс, в ап-тауне, на тридцатом этаже в квартире едва знакомого парнишки. Чего только не было в тот вечер – приставания, наезды, непристойные жесты, грубые шутки, сальные намеки, серьезные вопросы, непрошеные исповеди и, наконец, забористые коктейли. Между делом она вспомнила старую забаву: рука нащупывает пенис партнера и крепко его обхватывает. И позабавилась… – О, вау, – промычал тот, обдав ее запахом водки, начос и орехового ликера, который они вместе распили. Он был мальчишкой, всего-то лет двадцать пять, не больше. Бары Верхнего Вест-сайда были полны таких мальчиков в костюмах. Он не был искушен в сексе (если ей позволительно было еще судить об этом), он не умел еще достичь того гипнотического ритма, которым так божественно владел, черт бы его побрал, Рик. Похоже, этот парень думал только о собственном удовольствии. Пора было заканчивать. Она прошептала ему в ухо наигрязнейшую пошлятину, даже сама – Пойду пописаю, – прошептала она. – Угу-у, о-о. Она стояла перед зеркалом в ванной, рассматривая свои груди. Похоже, они слегка обвисли. Всего лишь чуть-чуть. Ее соски опухли от поцелуев, шея была в пятнах в тех местах, где он слишком усердно вдыхал духи Мейзи. Она открыла шкафчик, не нашла там ничего интересного, кроме какой-то отбеливающей зубной пасты. Я начала день в тюрьме, а сейчас стою голая в ванной какого-то мужчины, подумала она. Это было кое-что. Села на толчок. В голову влетела мыслишка, из тех, что приличной не назовешь. Но у нее не было другого выхода. Этот парень хвастался в баре, что заработал в прошлом году триста тысяч, включая премиальные. С точки зрения марксизма, ее преступление можно будет рассматривать как перераспределение капитала – от имеющего его в избытке к неимущему. Она спустила воду и на цыпочках вернулась в спальню. Он лежал на спине, кондом Мелиссы Вильямс, как покосившаяся шляпка, все еще был на нем. Здорово! Ее мать часто повторяла, что они – «два сапога пара», то есть могут забеременеть, «даже если парень кончит в собственные трусы». Странно, что она ни разу не забеременела от Рика. Кристина отметила, что парень вполне хорошо выглядел, словно модель на рекламе нижнего белья. Но интереса к нему – никакого. Оргазма и близко не было. Отчего? У нее бывали триллионы оргазмов. Но сейчас она потеряла форму и немножко нервничала. К тому же он был неуклюж. Все это походило на неудачное посещение аттракциона в Луна-парке – сначала все выглядит как веселое времяпрепровождение, но удовольствие испытываешь единственно от того, что все закончилось. – Эй, золотце. – Я-х-х? – Ты в порядке? Он перевернулся, руки разметались, все еще пьяный. – Это что-то, из меня прямо на хрен Кристина нащупала на полу его брюки. В баре он пользовался кредитной картой, но она заметила наличные в его бумажнике. – Перевернись. Я тебе спину помассирую. Что он и сделал. Сговорчивый парень. Да, и в общем-то, неплохой. Старался изо всех сил. Им бы еще трахнуться несколько раз, чтобы слегка поднатаскать его. Она погладила парня по плечам, а потом ее ладонь скользнула по позвоночнику. Великолепная гладкая спина, широкая, как дверь. У женщин таких плеч не бывает. И зад не дряблый. Мейзи была права: Кристина возвратится к мужчинам; более того, она их возьмет с бою. Ладонь ее вернулась к лопаткам, она вслушивалась в то, как его дыхание становится глубже. Другой рукой нащупала бумажник. Не так уж там и много. Она сунула четыре-пять купюр в трусы. – Длинный выдался у тебя денек, – рука ее продолжала двигаться. – Ага-а, да-а, оч-чень, – пробулькал он. – Большой день, очень даже. Что только не случилось. А ты? Как тебе этот денек? – Так себе, если не считать – Тебе понравилось? Я парень хоть куда? – Да, – и она равнодушно чмокнула его в шею. – Но мне пора идти. – О-о нет. – О да. – Девушки обычно хотят остаться. – Какие девушки? – Все, которых я знал. Она помассировала ему шею и опять поцеловала. А он все-таки ничего. – Может, таких, как я, у тебя не было? – Эй, уж это точно. Черт, ты как – Я оставила свой номер. За свою доверчивость он заслужил еще один поцелуй, а может, даже три или четыре прямо вдоль хребта. Ей хотелось заснуть, лежа на нем. Еще чего, скомандовала она себе, уходи сейчас же. – Я сейчас встану, вызову такси, – сказал он. – Нет, ты Он вздохнул в подушку. – О, я захочу. Аллах свидетель, А я еще кое-что прихвачу, подумала она, и пропажу ты скоро обнаружишь. Пять минут спустя, одетая в свое черное платьице, не растеряв ни единой клевой пуговки, с перераспределенными купюрами в сумочке, она вышла на улицу, держа в руках картонную коробку из прачечной. Уже в такси она пересчитала купюры – пять сотенных. Затем она раскрыла скрепленную степлером коробку. В ней было именно то, что она надеялась найти, – десять рубашек индивидуального пошива, свеженакрахмаленных, выглаженных и без монограмм. За каждую она получит не меньше десяти баксов от того старикашки в «секонд-хенде». Шестьсот баксов – и угощение. Не так уж плохо. Она напомнила себе, что нужно остановить такси за квартал от дома, на случай если кто-то спросит таксиста, куда он ее отвез. Она ненавидела себя за то, что прибегла к краже, или, лучше сказать, почти ненавидела. Но ведь ей приходилось начинать все сначала – и если она облажается с первого дня, новой жизни ей не видать, как своих ушей. |
||
|