Кнорре ФедорУтро

Федор Федорович Кнорре

Утро

Сережа разыскал себе свободное место в вагоне электрички и сел у окна, из которого ничего не было видно, кроме стоявшего вплотную, рядом, точно такого же электропоезда.

Торопливо подходили всё новые пассажиры, вешали на вагонные крючки сетчатые кошелки, в которых похрустывали пакеты с макаронами, стиснутые между пухлыми, обсыпанными мукой батонами, или эластично покачивался, высовываясь из-за коробки "модельных туфель", скользкий хвост судака.

Только что спешившие, боясь опоздать, запыхавшиеся пассажиры, едва усевшись на места, сразу успокаивались, добрели, по-домашнему расстегивали пальто или снимали шапки, а некоторые, будто и совсем почувствовав себя дома, расстилали на коленях газету и начинали с аппетитом закусывать, руками отламывая хлеб и отдирая ногтями шкурку с колбасы.

Гулкий голос по радио объявил отправление. Мороженщицы в белых халатах, непрерывно сновавшие по вагону, предлагая свой холодный не по сезону товар стали пробираться к выходу.

Поезд тронулся и пошел, набирая скорость. Высокие дома и вокзальные навесы, застилавшие свет, остались позади. Яркое солнце разом ударило во все окна с правой стороны вагона, несколько раз ослепительно резко моргнуло, когда поезд проносился под мостом, и больше уже не уходило, осветив, точно теплыми прожекторами направленными в каждое окно, желтые блестящие спинки сидений и жмурящихся от света пассажиров.

Все окружающее и, главное, то, что его сейчас ожидало, показалось Сереже до того радостным, что он поспешил, отвернувшись, прижаться лбом к окну пряча от соседей неудержимую улыбку. Сквозь холодное стекло струилось слабое тепло начавшего пригревать солнца.

Ирина как-то сказала, что до станции, где она живет двадцать минут езды. И теперь простая мысль, что до этой станции остается восемнадцать, пятнадцать, десять минут, показалась ему тоже чудесной.

До сих пор он знал только, что Ирина живет где-то за городом.

Им часто приходилось ездить после работы вместе в троллейбусе, и потом он, как бы в забывчивости, шел с ней рядом до самого поезда метро. Затем она входила в вагон, стеклянные двери со стуком сдвигались, отгораживая их друг от друга, и Ирина исчезала до следующего дня. Точно из-под яркого света лампы уходила в глубокую тень, в недоступный и незнакомый Сереже мир, называвшийся "загород".

И вот сегодня вдруг все так удачно сложилось, что сам он неожиданно впервые ехал за город, к ней...

Поезд давно уже летел по открытому месту. Черная земля вскопанных огородов, деревья и домики с непросохшими после дождя крышами быстро убегали назад.

Все это сейчас казалось Сереже значительным и необыкновенно интересным. Сверкнувшая змеиными извилинами речка, по берегу которой бегали двое ребятишек наперегонки с беззвучно-лаявшей собакой; повторяющиеся в бесконечных комбинациях домики среди сосен; зеленые откосы с небольшими песчаными обрывами, размытыми весенней водой, - все это видела она вчера, и сегодня, и каждый день. Эта была частица ее, скрытого до сих пор от Сережи мира, который открывался ему впервые...

Странно представить себе сейчас, что было некогда такое время, когда Ирины не существовало, так вот, начисто не существовало в его жизни. Еще страннее было представить, что это пустынное, бессмысленное, какое-то, прямо сказать, доисторическое время было всего около месяца назад.

Да, месяц назад Ирины не было. Потом появилась какая-то "девушка", с которой он случайно разговорился во время перерыва на полутемной нижней палубе теплохода, на котором его бригада ремонтировала двигатель.

Поговорили, пошутили, посмеялись, и, когда перерыв подошел к концу и девушка собралась уходить, ему вдруг стало как-то не по себе от мысли, что он может никогда в жизни больше ее не встретить.

Не сумев придумать ничего лучшего он предложил ей пойти вечером вместе в кино. И тут все веселье разом кончилось. Девушка посмотрела на него удивленно, насмешливо, чуть ли не с презрением и ответила что-то вроде того, что в кино она "нисколько не собирается" и "не подумает даже идти".

Сережа слегка удивился, потом немножко обиделся.

Он стал разузнавать, кто эта девушка, но выяснил только, что она будет работать официанткой на пароходе "Некрасов", что зовут ее Ириной, живет она за городом, зимой где-то учится, а в навигацию уже третий год плавает.

Скоро они позабыли первую неловкую встречу, опять перебрасывались, встречаясь, разными шуточками, и через несколько дней он решил, что теперь-то уж они знакомы достаточно, отношения у них наладились, и опять пригласил ее в кино.

Едва успел он сказать про это злосчастное кино, как понял, что снова сделал глупейший промах. Девушка сразу перестала смеяться и посмотрела на него насмешливо-сострадательным взглядом, как смотрят на человека, сказавшего что-нибудь очень скучное и всем давно надоевшее.

Кровь бросилась ему в голову.

Еще за минуту до того, как у него невзначай, будто само собой, сорвалось с языка это приглашение, он думал только о том, как приятно будет провести вместе вечер. Но как только она отказалась, он вдруг ясно понял, до чего ему необходимо, до чего важно было, чтобы она согласилась. И тут же решил, что теперь-то уж никогда, ни за что не поставит себя в такое смешное и унизительное положение именно перед этой девушкой...

Уже лед сошел, и пахнущие свежей краской пароходы стояли в затоне, готовые к открытию навигации. Пароходные рестораны принимали посуду, оборудование и продукты. Оставалось всего два дня до отплытия "Некрасова", а они с Ириной ни разу даже толком не поговорили.

И вот, наконец, сегодня после работы Лиза Писарева, ведавшая театральными билетами, окликнула его и предложила два билета на оперетту, которые кто-то для себя заказал, но в последнюю минуту вернул ей обратно. Сережа вовсе не собирался на оперетту.

Лиза, обижавшаяся, когда не брали билетов, которые трудно было доставать, сказала:

- Как желаешь. А другие гоняются. Сумарокова вот Ирина меня как просила, а у меня не было... Она даже меня спрашивала, кто из ребят по два билета взяли... И про тебя спрашивала: взял ли ты билеты. "А то я бы, говорит, у Сережи себе один билетик обязательно выклянчила бы..."

- Да что за оперетка-то сегодня? - небрежно спросил Сережа, чувствуя, что сердце забилось у него от радости, и, не дослышав названия, торопливо выпалил: - Ах, вот оно что! Ты так бы и говорила. Это нужно поглядеть. Я, пожалуй, возьму билеты.

Тотчас он побежал разыскивать Ирину, но ему сказали, что она уже уехала домой. Тогда он поехал прямо на вокзал и вот теперь в поезде уже подъезжал к станции.

Он сошел на деревянной дачной платформе и зашагал по самой обочине непросохшей, грязной дороги. Погода была солнечная, ветреная и холодноватая. Кое-где у заборов лежали узкие пласты грязного снега.

"Хорошо это я все-таки придумал - поехать, - размышлял Сережа. Просто здорово получилось!" Он представил себе, как она удивится, и ему стало так весело, что он тихонько рассмеялся, и ему захотелось перескочить через забор или залезть на дерево.

Около сосны, стоявшей по самой середине пустынного переулка, Сережа оглянулся, подпрыгнул и, ухватившись за толстый сук, качнулся несколько раз, как на турнике, и спрыгнул на землю.

- Еще... - одобрительно произнес у него за спиной детский голос.

Мальчик в кепке с пуговкой с силой потянул в себя носом, отчего тот у него загнулся на сторону, и повторил:

- Еще крутанись!

- Хватит с тебя, - сказал Сережа, оттирая липкую смолу с ладоней и искоса оглядываясь, не видел ли еще кто-нибудь его мальчишеского поступка. - Ты мне лучше скажи, где тут Сумароковы живут. Не знаешь?

Мальчик задумался и вдруг усмехнулся:

- Ах, это Ирка, что ли? Ирка живет. Я тебя отведу. А ты крутанись еще разок.

- Веди, веди! Сейчас некогда. На обратном пути уж крутанусь.

- Ну, смотри, - строго сказал мальчик. - Ты вот сюда на пень становись и перелазь через забор ко мне.

Они обошли по дорожке вокруг дома и, взобравшись на холмик, насыпанный над погребом, оказались вровень с верхушкой забора.

- Теперь прыгай туда, - приказал мальчик с пуговкой.

Сережа спрыгнул в соседний садик.

- Теперь меня снимай, - потребовал мальчик, протягивая ему руки.

Оказавшись на земле, он взял Сережу за руку и повел дальше.

- Неужели к ним другого хода нет? - спросил Сережа. - Обязательно надо через забор?

- Через калитку есть, - объяснил мальчик, весело подмигивая голубым глазом. - Только через калитку она не злится. А вот с погреба когда к ней прыгают, тут вот она дает!.. Ух ты!.. Как выскочит, как заругается!..

- Зачем же ты меня тут повел, пуговичный нос? - с беспокойством спросил Сережа. - И кто это тут злится?

- А Иркина мать. Софстепанна. Вот она, готово дело, несется. Сейчас даст жару.

Дверь на крыльцо распахнулась, и появилась немолодая женщина в домашнем платье. Протирая слезящиеся глаза и часто моргая, она со страдальческим и вместе ожесточенным видом подтолкнула ногой лежавший на полу кирпич так, чтобы дверь не могла закрыться.

- Софстепанна! - крикнул издали мальчик. - Тут вашу Ирку один спрашивает.

- Ирина в городе, - жалобным голосом проговорила Софья Степановна. Уехала с утра на работу и не возвращалась.

- А на работе мне сказали, что она домой поехала.

Софья Степановна потерла глаза и, щурясь, вгляделась повнимательней.

- А вы кто? Наверное, Ростя?

"Что это еще за Ростя?" - тревожно подумал Сережа и сказал, что его зовут Сергей Калганов.

- Значит, Сережа? - сказала женщина. - Слышала. Вы по ремонту, кажется?

- Копаемся с этим делом, - небрежно подтвердил Сережа. - Вот как глупо получилось. Мы думали, она домой...

- Попробуйте подождите, если хотите... Следующая электричка через полчаса будет. В комнаты пройдите, а то у нас тут с плитой творится такое весь дым обратно.

Сережа остался один в маленькой комнате, куда его провела хозяйка. Посредине стоял стол, накрытый серой суровой скатертью с узенькой каемкой, неумело вышитой цветными нитками.

Кровати в комнате не было, значит, Ирина спала на этом вот узком диване. Платяной шкаф был приоткрыт, и Сережа увидел и узнал, точно старого знакомого, сплющенное между других вещей то самое платье, в котором она была, когда они разговаривали в первый раз.

"Вот здесь она живет, - с щемящей нежностью думал он, - вот этим воздухом дышит. Здесь она бывает, наверное, не задорная, не насмешливая и подтянутая, вся настороже, а простая, сонная, растрепанная..."

На гвоздике у двери висело мохнатое полотенце, и, глядя на него, Сережа вдруг представил себе, как Ирина входит с мокрой растрепанной головой в комнату, закинув руки за голову, с силой вытирая на затылке волосы.

В комнате еще сильнее запахло дымом, так что стало уже пощипывать глаза. В коридоре, куда он вышел посмотреть, в чем дело, и вовсе все было в дыму.

- Вы не подходите сюда близко. Задохнетесь! - откуда-то из сизого тумана плачущим голосом крикнула Софья Степановна. - Толстую бы его рожу вместо гири к венику привесить да этой бы рожей трубу прочистить. Узнал бы, как полагается за порядком следить.

- Это вы про кого? - поинтересовался Сережа.

Софья Степановна с ожесточением стукнула заслонкой.

- Про коменданта нашего. Приводил печника, мордастый, только намусорили, а сделать ничего не сделали.

Сережа скинул пиджак и, засучивая на ходу рукава, присел около дверцы топки, из которой валил в комнату дым, хотя, вопреки пословице, огня совершенно не было видно.

- Да тут тяги нету вовсе... Молоток у вас в доме найдется?

Софья Степановна молоток принесла, но в руки Сергею его давать не хотела, уверяя, что ничего ему сделать все равно не удастся и он только понапрасну перепачкается, как последний трубочист. Кашляя от дыма, Сергей отобрал у нее молоток и принялся простукивать дымоход, в то время как Софья Степановна, не отходя от него, плачущим голосом причитала, уверяя, что из-за этого дымохода ей все на свете стало безразлично. Так что пускай плита дымит еще сильнее, и пусть приедут на дым пожарные, чтоб все узнали, какой у них в поселке комендант, и пусть об этом безобразии напишут газеты!..

Определив по звуку, где находится нужное колено дымохода, Сергей выбил кирпич.

Софья Степановна, увидев, что он ломает печку, запричитала с удвоенной силой и, перестав упоминать коменданта, обратила свое раздражение против каких-то людей, "которых не просят, а они, не спрашивая, хватаются", и так далее. Она подала ему по его просьбе таз, но из рук его так и не решалась выпустить. Только подставила его, куда он показал, и крепко держала.

Сергей вытащил из кладки отбитый кирпич. Из отверстия хлынул в подставленный таз сыпучий поток сажи. Потом Сергей тщательно выгреб остатки сажи, завалившей дымоход в колене, свернул из бумаги жгут, поджег его и сунул в отверстие. Еле загоревшаяся в дымной комнате бумага сразу с шумом запылала.

Из самой плиты дым тоже потянулся в прочищенный дымоход, и где-то в глубине топки заплясало ожившее бездымное пламя.

- Нет, это просто рай, - нараспев приговаривала Софья Степановна. Блаженство какое. Это судьба моя такая счастливая, Сережа, что вы к нам приехали.

Сергей, с красными глазами, скромно усмехался, натирая куском мыла вымазанные до локтей руки над тазом с теплой водой.

Когда еле отмывшийся Сережа уже пил в комнате Ирины чай с вишневым вареньем, Софья Степановна подсела тоже к столу и стала занимать гостя разговором.

Не успев допить чашку, Сережа узнал, что человек в меховой шапке, едва проступавший смутными контурами на фотографии, висевшей на стене, - это отец Ирины и муж Софьи Степановны, кочегар буксира, погибший под Сталинградом; узнал и сколько пенсии она получает за мужа, и каким образом они с дочерью оказались под Москвой, и что двое мужчин в морской форме это братья ее мужа, и что вообще вся семья Сумароковых происходит из волжского прибрежного села Сумарокова, где все жители испокон веков были рыбаки или служили во флоте.

- А кто это? Кудрявый вот этот? - спросил Сережа, сосредоточенно постукивая по краю блюдца, чтобы стряхнуть с ложечки не хотевшие отлипать косточки.

- Это Сушкин, Вася, - с удовольствием пояснила Софья Степановна, дружок Ирины. Вася хороший. У них, можно сказать, с детства дружба эта. В деревне соседи были. А как разъехались, она ему книжки посылает, разные программы достает, по которым он учится, а видеться редко приходится. Только теперь она в рейс пойдет, так увидятся. Там ихнему пароходу стоянка, недалеко от Сумарокова, километра два всего.

- Ах, вот как?.. Всего два километра? - с выражением приятного удивления спросил Сережа, чувствуя, что все кругом потемнело и даже губы у него точно на сильном морозе шевелятся неуклюже.

- И двух, пожалуй, не будет, - в тон ему ободряюще подтвердила Софья Степановна.

- Ну, это, можно сказать, рядом, - пробормотал Сережа и вдруг совершенно неестественным и показавшимся ему самому необыкновенно противным голосом выговорил: - Жених, значит?

- Жени-их? - с видимым удовольствием произнося это слово, переспросила Софья Степановна и с легкой грустью улыбнулась. - Да разве же теперь женихи бывают?.. Это раньше бывало: раз ты жених... - она осторожно подняла ладонь над столом, точно готовясь накрыть муху, - то уж жених. - Она мягко, но проворно прикрыла ладонью воображаемую муху, но почти сейчас же разжала ладонь и сурово-деловито добавила: - Хотя, сказать вам по правде, и раньше-то тоже не особенно... Вообще тут дело щекотливое настолько, что у родной дочки и то не разберешь.

Слышно было, как в сенях стукнула дверь и женский голос окликнул хозяйку.

Софья Степановна вышла навстречу пришедшей, и пока они оживленно переговаривались на кухне, опять насчет плиты, дыма и "толстой рожи", Сережа не отрываясь смотрел прямо перед собой, на то место стены, где висела, среди других, прежде им незамеченная, а теперь ставшая такой важной, прямо-таки единственной карточкой на всей стене, фотография Васи Сушкина.

Курчавенький. Такие девушкам нравятся. Наверное, гармонист. И глаза томные. Смазливый паренек, ничего не скажешь. А взять бы за шиворот да встряхнуть покрепче, пожалуй, и захнычет...

На кухне стали разговаривать преувеличенно громко, очевидно, так, чтобы ему было слышно.

- Ах нет, это мне неловко, до того неловко!.. - неестественно громко говорил незнакомый женский голос.

Снимая на ходу с вешалки свое пальто, Сережа заглянул в кухню.

- Ох, не могу, стыдно. Честное слово, неловко, - щекотливым голосом вскрикнула женщина и даже сделала стыдливое движение прикрыть руками лицо.

Глядя на нее, Сережа и сам почувствовал себя не совсем ловко, точно застал ее врасплох, не совсем одетой. Однако едва он попятился к двери, как женщина, оказавшаяся соседкой Сумароковых, поборола свою неловкость и, виновато улыбаясь, попросила его, если можно, только на одну минуточку заглянуть, посмотреть, почему у них плохо топится печка. Ей так неудобно его просить, но только на минуточку, чтоб он определил, в чем дело, раз он такой замечательный специалист, а если не специалист, то лучше всякого специалиста все понимает...

- Ну, где там у вас? - хмуро спросил Сережа, чтоб только больше не слушать, до чего ей неловко.

Провозившись больше часу, работая без всякого удовольствия, но с обычной своей добросовестностью не по отношению к женщине, которая его раздражала, а к самой работе, он наскоро помылся, отмалчиваясь в ответ на изъявления благодарности, и, заглянув на минуту к Софье Степановне, чтобы в последний раз спросить про Ирину, пошел обратно на станцию. Ирина так и не приехала. К началу спектакля он уже опоздал почти наверняка, но это его не беспокоило нисколько, потому что идти один в оперетту он и не собирался.

Было еще совсем светло, только солнце ушло, лужи не сверкали, и все стало похолоднее и поскучнее вокруг.

Выйдя на последнюю просеку, перед станцией, он услышал позади топот бегущих ног. Его догонял парнишка в кепке с пуговкой.

- Ну, давай, - сказал он, тяжело дыша и улыбаясь в предвкушении удовольствия.

- Тебе чего? - удивился Сережа.

- Ишь ты! - сказал мальчик. - А покачаться кто обещался?.. Вот тут вот, - он повелительно показал на толстый сук, тот самый, на котором Сережа в приливе своей давишней глупой радости раскачивался, как на турнике.

Мальчик немножко посторонился и, приготовляясь смотреть без помехи, торопливо дважды потянул в себя носом, скривил его до невозможности сперва в одну, потом в другую сторону и с ожиданием уставился на Сережу.

Сережа с хмурым, недовольным лицом оглянулся, потом нехотя подпрыгнул и сильными махами раскачался.

- Ну, хватит, что ли? - деловито спросил он, когда ноги у него взлетели выше головы.

- Еще! - испуганно-восторженно крикнул мальчишка, и Сережа раскачнулся еще три раза и соскочил.

- Их ты... молодца! - сказал мальчик, одобрительно ухмыляясь. - Здоров закидываться!

Сережа кивнул ему на прощание и побежал к платформе, так как из редкого дачного леса уже слышался нарастающий гул быстро приближающейся электрички.

В вестибюле театра оперетты, где всего несколько минут назад толпились люди, неторопливо вливаясь в широко открытые двери ярко освещенного зрительного зала, теперь было тихо и безлюдно. Сквозь плотно притворенные двери глухо доносилась веселая музыка.

Спешить было уже решительно некуда, и Сережа, сдав свое пальто в гардероб, стал медленно подниматься, неслышно ступая по красной дорожке лестницы, мимо больших зеркал, в которых отражалась его одинокая и весьма непарадно одетая фигура.

Слушать оперетту ему ни капельки не хотелось. Зачем же он все-таки сюда пришел? Может быть, его тянуло сюда желание увидеть те два кресла во втором ярусе, где они могли бы сегодня рядом просидеть весь вечер? Он и сам не знал.

- Опоздали, - неодобрительно сказала билетерша, стоявшая спиной к закрытой двери, видимо, ожидая, что он начнет ее упрашивать пропустить, и готовившаяся ему в этом отказать.

Сережа махнул рукой и подошел к буфету. Буфетчица отложила книгу, которую читала, молча подала ему два бутерброда с колбасой, бросила деньги на тарелочку и снова уткнулась в книжку.

Надкусив бутерброд, Сережа сел на стул и начал жевать, глядя себе под ноги.

Билетерша, с удивлением наблюдавшая за ним и заметившая, что в отличие от всех опаздывающих он не торопится, не рвется поскорей в зал, подошла к нему поближе и полудружелюбно спросила:

- Вы что же? Ужинать сюда пришли?.. А это вам не интересно? - Она указала на зрительный зал.

- Да что ж, раз опоздал? - вяло отозвался Сережа.

Такая покорность совсем склонила билетершу на его сторону.

- Да идите уж, только потихоньку, я вас проведу. Какие у вас билеты, покажите?

Торопливо дожевывая бутерброд, Сережа проскользнул вслед за ней в приотворенную дверь.

С залитой светом сцены, где стояли громадные ярко-зеленые деревья и толпились пестро одетые люди, неслась бравурная, веселая музыка.

Стараясь не споткнуться в полусумраке прохода, Сережа, подталкиваемый билетершей, добрался до своего места, сел и принялся без всякого интереса смотреть на сцену, где какие-то люди в коротеньких курточках и полосатых чулках пели хором, чокаясь большими картонными кружками.

Скоро хор допел, публика стала аплодировать, в то время как люди в курточках, лихо запрокидывая головы, делали вид, что с удовольствием пьют из своих кружек. Сережа из вежливости и чтобы не отличаться от других, тоже ударил несколько раз в ладоши, нечаянно повернул голову и вдруг, ничего не понимая, не веря глазам, мельком увидел обернувшееся к нему оживленное, милое лицо Ирины.

Немного позже, в антракте, когда он увидел в соседних рядах еще человек двенадцать знакомых ребят с верфи и даже услышал рассказ, как они устроились с недостающим билетом, присутствие Ирины перестало казаться ему таким необъяснимым и чудесным. Но в первый момент он сидел совсем ошеломленный и обрадованный до глупости.

Ирина сейчас же, правда, отвернулась и стала смотреть на сцену, но, после того как высокая полная блондинка сплясала и спела дуэт со своим маленьким, тщедушным партнером и публика захлопала, Ирина обернулась и холодно спросила:

- А где же вы свою барышню потеряли?

Сережа хотел спросить, про какую барышню идет речь, но музыка снова заиграла, и Ирина отмахнулась, впившись глазами в сцену. Он и сам стал прислушиваться к музыке, дожидаясь, когда можно будет снова заговорить, и вдруг понял: ей сказали, что он взял два билета, а для кого, ведь она не знает, вот и думает, что не для нее, а для другой девушки. И он вспомнил, как холодно она спросила, и ему стало весело так, что он почти забыл про Сушкина и с сочувствием стал следить за тем, что происходит на сцене.

В антракте к Сереже подошли знакомые ребята и стали подшучивать по поводу его помятого старого костюма, так как он, конечно, не успел переодеться, и высказывать разные смешные догадки о причине его опоздания. Это были невероятные и даже, пожалуй, глупые догадки, но в своей компании они казались очень веселыми.

Ирина сказала: "Он, ребята, опоздал потому, что все дожидался своей барышни, а она не пришла". И Сережа весело кивнул и промолвил: "Да, вот это совершенно правильно", - таким тоном, что она внимательно на него посмотрела, отвернулась и больше не шутила и не разговаривала с ним. Только когда они оказались снова рядом перед началом второго действия, Ирина вдруг повернулась и насмешливо сказала:

- Ай да кавалер! Девушек приглашает, а за ушами сажа.

Сережа потер платком наугад, в то время как Ирина демонстративно внимательно смотрела на не поднятый еще занавес.

- Это, наверное, когда я с дымоходом возился, - тихо сказал Сережа.

Ирина не слушала, не отвечала, и тут снова заиграла музыка и занавес начал открываться, и Сереже стало невыносимо тоскливо от мысли, что еще целый акт она будет сидеть так вот рядом с ним, не разговаривая, чужая, замкнутая, настороженная. Он придумал уже несколько недурных фраз, как постепенно ее заинтересовать, рассказывая не сразу, как он ездил к ней на дачу, но теперь все это позабыл и не очень подходящим, обиженным тоном буркнул:

- Это я у вас дымоходы чистил.

Ирина до такой степени, видимо, приготовилась ничего не слушать из того, что он будет говорить, что минуту еще продолжала сидеть с выражением презрительного невнимания, как вдруг быстро обернулась, некрасиво сморщив лоб, и торопливо спросила:

- Как? как? как?..

- Лиза сказала, что вы хотели билет. Вот я и поехал. Повез вам билет. А там дымоход засорен, немножко я задержался.

Ее взгляд на минуту пытливо, внимательно и неподвижно остановился на его лице, точно выясняя важный вопрос. Потом она отвела глаза и тихо сказала:

- А я, правда, подумала, какая-нибудь девушка.

Парень в полосатых чулках и девушка в шнурованном лифе, которые, держась за руки, улыбались так нежно, ну просто наглядеться друг на друга не могли, допели дуэт о счастье любви и тотчас же отвернулись и стали кланяться в разные стороны публике, не обращая один на другого внимания, точно у них всю любовь разом как рукой сняло.

Публика захлопала и зашумела. Ирина притронулась рукой к подбородку Сережи, заставляя его немножко отвернуть голову, послюнила платок и оттерла у него сажу за ухом.

После этого, переполненные ощущением значительности происшедшего, они просидели до конца действия, не поворачивая головы, не смея посмотреть друг на друга.

Через два дня "Некрасов" стоял у причала речного вокзала, готовясь отойти в свой первый, в этом году, рейс. Пассажиры, успевшие уже, не торопясь, занять свои места в каютах, стояли, облокотившись на перила верхней палубы, или, сойдя обратно на берег, покупали журналы, пили около киосков газированную воду, весело переговаривались с провожающими.

Сережа, пришедший проводить Ирину, стоял с ней рядом в стороне от всех на нижней палубе парохода, и оба молчали, рассеянно следя глазами за девушками-садовницами, которые неторопливо, в ногу ступая по сырым дорожкам, разносили плоские ящики с зеленой рассадой для будущих клумб.

- Однако уже и прощаться пора, - проговорила Ирина и незаметно сделала гримаску насмешливую и вместе чуточку печальную. - До свидания, Сережа... Обернувшись, она увидела, что к ним подходят две ее подруги, официантки Валя и Агния, и бодро добавила: - Не горюй, не грусти, пожелай нам доброго пути!

- Ладно. Не забудьте только передать горячий привет моему другу Васе Сушкину, - в тон ей ответил Сережа.

- Не забуду, - сказала Ирина.

- Обязательно, а то друг мой Бубликов обидится!

Девушки, переглянувшись, улыбнулись, и Ирина с удовольствием отметила, что Сережа им нравится.

- Смотрите, сейчас трап будут убирать, - сказала Валя. - Сходите на берег, а то с нами вместе уплывете.

- А это хорошая мысль. Может быть, бросить мне все дела? Затребую себе по радио отпуск и поплыву с вами пассажиром?

Девушки смеялись, а Сережа нарочно медленно, по два раза с каждой, прощался до тех пор, пока действительно не убрали трап.

Радио заиграло марш, провожающие замахали платками и шляпами, глухо зарокотал двигатель и между набережной и бортом двинувшегося теплохода заплескалась быстро расширяющаяся полоска воды.

У Ирины лицо стало серьезным, а Валя ахнула, и обе они заторопили Сережу и стали было его подталкивать к выходу, но тут же вцепились в него с двух сторон, не пуская.

- Сумасшедший!.. - с восхищением и ужасом всплескивая руками, восклицала Валя. - С ума сошел человек! Ведь и вправду уплыл. Что же вы теперь делать будете?

Ирина кусала губы, готовая рассмеяться или рассердиться, смотря по тому, как все обернется. Теплоход вышел на середину канала и полным ходом удалялся от речного вокзала.

И тут Сережа почувствовал, что надо объяснить наконец, в чем дело. Он мог бы, конечно, рассказать, как его бригада, досрочно закончив ремонт двигателя "Некрасова", была переброшена на помощь бригаде Солуянова и вытянула-таки солуяновцев в срок, и как Прокошин, которого за глаза все звали Миша-"Отдохнем Культурно", остановил Сережу и, вынув свой неизменный толстенный синий карандаш, спросил, когда он намеревается брать отпуск, и как вдруг Сережу осенила замечательная мысль: пойти в первый пассажирский рейс на "Некрасове"... Но он ничего этого, конечно, сразу не сказал, а просто вытащил из кармана билет второго класса и с деланной небрежностью, ело удерживаясь от смеха, спросил:

- Между прочим, никто не знает, как мне пройти в каюту номер двадцать два? - и, нагнувшись, поднял с пола припрятанный в темном углу, за тюками, свой маленький чемоданчик...

Радостное ощущение начавшегося путешествия охватило Сережу с той минуты, как он вышел на палубу и услышал неумолчный плеск воды, ветер зашумел у него в ушах, и две чайки, торопливо махая крыльями, обогнали пароход и, далеко впереди, упали в воду. Разваленная надвое носом парохода волна, расходясь в стороны, побежала следом, накатываясь на оба берега канала, шурша и пенясь, как карликовый прибой.

Ирина весь первый день до самого вечера была занята. Он видел ее только два-три раза мельком, не это было неважно: пароход шел и шел, мерно подрагивая от работы машин, уходя все дальше от Москвы, и впереди было еще много дней совместного плавания...

Сережа стоял, облокотясь на перила, и не отрываясь смотрел, как постепенно начинает синеть воздух в полях.

Пароход со своим однообразным, глухим постукиванием все бежал мимо серых прибрежных лугов, где в фиолетовых сумерках уже поднимались белые клочья тумана.

В каютах у пассажиров зажглись лампочки. Одни готовились ко сну, другие, накинув пальто, усаживались на палубе с таким видом, будто собрались просидеть всю ночь. Из ярко освещенной кают-компании доносилось бренчанье пианино.

Плавно поворачивая, пароход начал огибать мысок с густой рощей. В самой ее глубине что-то звонко щелкнуло раз, другой и раскатилось долгой трелью. Немногие пассажиры, которые были на палубе, прислушиваясь, перестали разговаривать.

Сережа подбежал к кают-компании, где за запертой стеклянной дверью видны были девушки, накрывавшие столы к ужину, и постучался.

Подошла Ирина и, вглядевшись через стекло, со строгим и удивленным лицом повернула ключ.

- Соловей! Вы только послушайте: соловей пробует голос.

Сохраняя на лице осуждающее, строгое выражение, Ирина переступила через порог и прислушалась. Валя выглянула из буфетной. Обе руки у нее полны были хрустальных фужеров, которые она держала веером, зажав между пальцев их длинные ножки.

- Что такое? Что там такое? - говорила Валя, боком пролезая в дверь и придерживая фужеры на отлете, чтоб не стукнуть их обо что-нибудь.

Заметив, что все молчат и прислушиваются, она тоже стала слушать, и выражение любопытства на ее круглом, простодушном лице вдруг как-то сразу, без перехода сменилось обрадованной улыбкой.

Последней появилась и остановилась в дверях Агния. Она усмехнулась сквозь сжатые губы и снисходительно сказала:

- Это первый... Сколько их дальше будет по Волге, слушать надоест!

Темная роща, где щелкал соловей, как ножом отрезанная, кончилась на краю оврага, до половины налитого белым туманом, и медленно стала уплывать назад, когда пароход, обогнув мысок, вышел на прямую...

Попозже вечером все решили идти на палубу, ждать соловьев, простояли минут сорок, продрогли на ночном ветру и, ничего не дождавшись, пошли ужинать.

Сережу, как своего человека, позвали в каюту, где накрыт был маленький столик.

Агния сидела в уголке на своей койке, прихлебывала сладкий портвейн из маленькой рюмочки и, глубоко затягиваясь, курила папиросу. Немолодое лицо ее с черствыми морщинками около губ и сухой кожей, обрамленное жесткой, точно из проволоки сделанной прической, как всегда, имело снисходительно-насмешливое выражение.

Ирина была в полосатой кофточке с открытым воротом. Сережа впервые видел ее такой: усталой после работы, в мягких туфлях, одетой по-домашнему, и этот ее вид казался ему необыкновенно трогательным и милым.

Валя, та все время так и смотрела Сереже в рот, в ожидании, что он скажет что-нибудь смешное, и готовясь захохотать первой.

Нетерпеливо дожидаясь, когда же можно начать смеяться, она не выдержала и спросила Сережу:

- Соскучился там без вас ваш друг?

Сережа не сразу понял, совершенно позабыв свою шутку.

- Ну как же вы позабыли? Как вы фамилию его назвали? Бубликов, что ли?

Сережа подхватил:

- Ах, Вася?.. Вася ждет не дождется нас с Ириной. В особенности меня, конечно.

Агния вопросительно посмотрела на Ирину, приподняв брови.

- Да ну его, - усмехаясь, отмахнулась Ирина, - это он все над моим Васей Сушкиным измывается... Знаешь? Ну, кому я посылку везу.

- Ах, и посылка есть? - отчаянно весело воскликнул Сережа, хотя почувствовал глухую тревогу от этого неожиданного известия. - Как это я мог позабыть? Где же она лежит? Надо сейчас же вытащить, посмотреть, не погрызли ли мыши.

Не очень охотно уступая настояниям Сережи и Вали, Ирина позволила развернуть длинный пакет, завернутый в оберточную бумагу.

- Тут четыре предмета, - объявила Валя. - Скрипка в ящичке. Бумаги какие-то. Очки в футляре. Книжка: "Всадник без головы".

- Это что? Все по его просьбе?.. - удивленно спросил Сережа, перестав на минуту дурачиться.

Ирина пожала плечами:

- Не сама же я ему такой ассортимент подобрала. Значит, по просьбе.

- Важно... - сказал Сережа, делая значительное лицо и поворачивая скрипку с боку на бок. - Теперь друг мой Вася заживет по-культурному: очки на нос, чтобы смычок с кочергой не перепутать, скрипку на плечо - и пошел скрипеть...

Валя закатывалась от хохота на все Сережины глупости, Агния снисходительно усмехалась, прихлебывая из рюмочки, а Ирина, то хмурясь, то улыбаясь, останавливала расходившегося Сережу:

- Хватит вам, все про моего Васю да про Васю. Давайте про что-нибудь другое, найдите себе другую тему.

- Другую? Не-ет. Зачем нам разбрасываться? Васю мы не оставим. "Главное - это не распыляться", как сказал фашистский генерал, когда взлетел вместе со своим штабом в воздух на партизанской мине!..

Тут даже Агния улыбнулась, покачав головой, и потом Сережа, по просьбе Вали, надел очки, сделал подслеповатое и очень глупое лицо и стал представлять, как Вася Сушкин играет на скрипке, все время путая скрипку с балалайкой и держа смычок за середину...

Ночью, у себя в каюте, уставясь открытыми глазами на стенку, где лежали полосатые тени от жалюзи, Сережа почти с отчаянием думал: "Разве это был я, тот дурак, который высмеивал этого Сушкина, хотя в глаза его никогда не видал, балагурил, из кожи лез, чтобы рассмешить девушек? Правда, все смеялись, и ей тоже нравились мои глупости. Но ведь это очень плохо, если такое нравится. Завтра найдется другой, который сумеет гораздо смешнее меня трепаться, и ей он понравится больше. Нет, завтра буду себя вести по-другому, как нормальный человек..."

Но, выйдя утром на залитую ярким, негорячим утренним солнцем палубу, увидев вокруг сверкающую тихую воду в зеленых, плавно убегающих назад берегах, мелькнувшее светлое платье Ирины и веселую рожицу Вали, он почувствовал, как та же самая бессмысленная радость переполняет сердце. Улыбаясь, он вошел в кают-компанию и начал:

- Можете себе представить, девушки, кто приснился мне сегодня?

- Бубликов!.. - смеясь, крикнула Валя, и все началось сначала.

На третий день плавания, поздно вечером, они стояли с Ириной на палубе притихшие и неразговорчивые, какими они делались всегда, оставаясь одни.

Обоим хотелось вспоминать о чем-нибудь совместно пережитом, задушевном. Хотелось каждую фразу начинать со слов: "А помните?.."

Но знакомы они были все-таки очень недавно, так что материала для общих воспоминаний было маловато.

- А помните, - все-таки спросила Ирина, - как мы в оперетте вместе были? Мне ребята ведь передали, что вы для чего-то два билета взяли. Я сидела, ждала и все думала: с кем это вы придете? Так и думала, что с какой-нибудь девушкой.

- У меня... девушка? У меня? - с возмущением воскликнул Сережа и вдруг совсем другим тоном твердо добавил: - Ведь вы же знаете.

Начиная вдруг волноваться, Ирина пристально вглядывалась прямо перед собой в темноту, не оборачиваясь, напряженно хмуря брови. Потом сурово проговорила:

- Ничего я не знаю.

- Знаете, - настойчиво повторил Сережа.

Она, быстро полуобернувшись, мельком заглянула ему в лицо и снова упорно уставилась в темноту, но, перестав хмурить брови, сказала:

- Ну, немножко знаю.

- Немножко? - горько повторил Сережа. - Вы про это можете сказать "немножко"?

- Я не сказала, что "немножко". Я сказала, что знаю немножко. - Ирина легко положила руку поверх его руки, лежавшей на перилах, и вдруг со странным любопытством быстро спросила: - А разве правда... очень?

- Ирина!.. - не то умоляющим, не то угрожающим голосом тихо проговорил Сережа. - Пускай вы рассердитесь, пускай вам это не нравится...

- Нравится, - перебивая его, сказала Ирина и вдруг, крепко и коротко сжав его руку, лежавшую на поручнях, быстро пошла, почти побежала к двери, обернулась, проговорила: - Спокойной ночи, Сережа, - и исчезла.

Сережа простоял некоторое время не двигаясь, потом пробрался, стараясь ни с кем не встретиться, к себе в каюту и лег. Руку, которую она пожала, он осторожно положил поверх одеяла к себе на грудь. Полежав так некоторое время, он поднес ее к лицу и провел тыльной стороной по щеке, ощущая еле уловимый запах.

Уже засыпая, он все еще чувствовал теплоту руки, лежавшей у него на груди.

Вечером следующего дня Сережа сидел в полном одиночестве на палубе и думал о том, как это правильно кто-то подметил, что человеческая жизнь течет волнообразно. После хорошего бывает обязательно плохое, после удачи обязательно какая-нибудь неприятность, и так далее. Конечно, правильно. Вчера было так все хорошо, когда она пожала ему руку и так хорошо разговаривала, а вот сегодня уже все переменилось и стало плохо. Ничего не осталось от его вчерашней радости.

Всего час назад, когда он чувствовал себя еще на гребне волны, он подошел к Ирине, разговаривавшей с третьим помощником. Она спрашивала помощника о чем-то, и тот ответил:

- В четыре часа утра.

Тогда она досадливо сморщилась и сказала:

- В такую рань? Ну, ничего не поделаешь.

Сережа сразу понял, что разговор шел о времени прибытия в то самое Сумароково, приближения которого он ждал с противным замиранием сердца, как человек может ждать решающего экзамена, когда половина билетов ему незнакома.

Немного позже он видел через открытую дверь их каюты, как она тщательно и неторопливо гладила себе белое в больших синих кружочках платье, готовясь приодеться, чтобы сойти на берег.

Агния и Валя сидели рядом, и по их оживленным, заинтересованным лицам Сережа догадался, что разговор идет у них о предстоящей встрече Ирины с Сушкиным.

- ...это правда, даже очень любит. Вася всегда меня любил, - говорила Ирина, и Сережу резнуло выражение, с каким она говорила эти слова: самоуверенное и как будто самодовольное.

- Ну, ну? - со снисходительным интересом спрашивала Агния. - А ты?

Ирина склонила голову к плечу, не переставая внимательно гладить, и, задумчиво улыбнувшись, протянула:

- Ведь мы сперва ребятишки были с ним... а после привязались... А теперь с прошлого года я его не видела, даже представить себе его не могу, какой он, Вася...

Нечаянно подслушав разговор, Сережа, багровея от стыда, ушел на самый дальний от каюты конец парохода и сел в темном углу, раздумывая о волнообразном движении жизни, мечтая о разных несбыточных выходах из положения, вроде того, что вдруг Ирина подойдет к нему и скажет, что Сушкин ей все равно что брат, а любит она одного Сережу... или что утром она вернется с берега заплаканная и скажет: "А бедный Вася скончался от гриппа..."

Но Ирина не приходила. Часа через два разыскала его Агния.

- Вот, здравствуйте, - сказала она, останавливаясь около Сережи. Сидит тут один, впотьмах. Идемте в нашу компанию.

Сережа сказал, что ему не хочется.

- Почему же все хотелось, а теперь вдруг расхотелось?

С внезапно прорвавшейся обидой Сережа выпалил:

- Она там платье наглаживает. Чего мне туда идти?

- Не ходить же ей в мятом, - усмехаясь, сказала Агния.

- Ничего, - сжимая зубы, с мстительным отчаянием сказал Сережа. Ходила не в мятом, в обыкновенном. А теперь понадобилось с шариками...

Агния улыбнулась своим жестким ртом и мечтательно сказала:

- Была бы я мужчиной, не сидела бы я тут в потемках. Если вы любите, так возьмите да и не пускайте ее на берег сходить. А не то что надуться и в угол запрятаться.

- Как это - не пускать? За руку, что ли, я ее держать буду?

- А что ж? Можно и за руку.

- Нет уж, не стану я за руку... - презрительно сказал Сережа, подумал минутку и тихо добавил: - Да у нее и характер не тот, чтобы за руку удержать...

Он не мог заснуть почти всю ночь, а едва заснул, как проснулся от тревожного ощущения, что происходит что-то нехорошее и тревожное.

Только начинало светать. Было тихо, потому что машины не работали. Теплоход стоял у пристани. С дебаркадера доносились сонные перекликающиеся голоса и слышались торопливые шаги по трапу.

Сережа сразу догадался, что это и есть та пристань, около которой расположено Сумароково. Заложив руки за голову, он уперся глазами в потолок и так пролежал все время часовой остановки, каждую минуту представляя себе, как Ирина в своем платье с кружочками поспешно проходит по трапу, выходит на берег... Стучит в дверь... Выбегает Вася Сушкин, и этот Вася вовсе не смешной дурачок Бубликов, а нагло красивый парень, с приторно нежным теноровым голосом. И сейчас он, может быть, играет на скрипке, которую она привезла, какую-то, тоже пошлую, но привлекательную мелодию, и она слушает, слушает... А потом они разговаривают, не могут наговориться... И весело смеются оба, когда она начинает рассказывать про Сережу...

Ненависть его к Сушкину все прибывала, и, странное дело, ненавидя его, думая о нем с отвращением и гадливостью, Сережа представлял себе его все более красивым, интересным, умным и ненавидел его за это еще больше, начиная проникаться уверенностью, что по сравнению с Сушкиным сам-то он совершенно тусклое, бесцветное существо...

Наконец раздался гудок. Заработали машины, каюта начала знакомо тихонько подрагивать. Все кончилось. Теперь, наверное, уже все выяснено, решено...

Когда утром Сережа вышел к завтраку в кают-компанию, там все было как всегда. Слепящие солнечные пятна лежали на белых скатертях, вспыхивали оранжевыми, зелеными и красными огоньками подрагивающие от легкой тряски бокалы, и занавески трепыхались на окнах, пропуская легкий ветерок с запахом луговых трав.

Скосив на Сережу глаза, мимо быстро прошла Агния, плавно неся большой поднос, уставленный маленькими сковородочками с яичницей и вазочками с салатом.

Сережа сидел спокойно, безразличный, весь еще полный своих утренних мыслей и, как ему казалось, готовый ко всему.

Агния вернулась с пустым подносом и, сметая салфеткой крошки со скатерти, тихо проговорила:

- А ведь проспала наша красавица... Васю-то своего. Всю остановку проспала.

Ирина тоже подошла, как будто для того, чтобы задернуть занавеску, и сердито сказала вполголоса:

- Что тут смешного? Проспала! Ну и дура, что проспала! Свинство, и все. - Она с досадой передернула занавеску на медных колечках, сердито посмотрела на Сережу и, продолжая хмуриться, против воли улыбнулась.

Чувствуя, как с каждым мгновением делается все легче на сердце и веселей, Сережа откинулся на спинку стула и, повернув голову, стал смотреть, как медленно уплывает назад зеленый луговой берег Волги, отделенный от парохода широкой полосой сверкающей серебряной рябью воды, и глубоко вздохнул: и какой только чудак мог это выдумать, что жизнь идет волнообразно?

Вечером в каюте у девушек потухла висевшая под потолком лампочка. Сережа заявил, что смешно по такому пустяковому делу вызывать электрика, и взялся сам посмотреть, в чем там дело.

Так как лестницы под рукой не было, он поставил на маленький столик табуретку, принесенную Ириной из кухни, и осторожно взобрался на это пошатывающееся и поскрипывающее под ним сооружение.

- Свалитесь, вот честное слово свалитесь, - с тревогой говорила Ирина, придерживая обеими руками табуретку.

Выказывая приличное мужчине полное пренебрежение к опасности, Сережа только усмехнулся. Вывинтив лампочку, он посмотрел ее на свет и бросил вниз, на подушку.

- Перегорела, вот и все. Давайте, где у вас там запасная.

Табуретка скрипнула и качнулась, обнаруживая желание сложиться всеми ножками.

- Да вы хоть не шевелитесь там, - крикнула Ирина. - Ведь правда упадете!

- А вам жалко будет, если я упаду? Где у вас лампочка?

- Табуретку жалко, она казенная все-таки. Лампочка у меня в кармане, да я руку отпустить боюсь.

- Отпустите, я отвечаю за табуретку.

- Ну, вас тоже немножко жалко... Вот тут достанете?

Она приподнялась изо всех сил на цыпочки, подставляя ему верхний карман своего форменного белого фартука.

Сережа опустился на колено и осторожно, сохраняя равновесие, начал нагибаться. Он нагибался все ниже и ниже, и в самый неудобный и напряженный момент их лица оказались на одном уровне.

- Так неужели жалко? - шепотом проговорил Сережа, сам почти не понимая, что спрашивает.

- Жалко, - сказала Ирина, крепко сжимая обеими руками табуретку и глядя ему прямо в глаза.

- Очень? - почти забывая, о чем они говорят, и думая только о своем, спросил Сережа.

- Очень, - шепнула Ирина, и, хотя табуретка угрожающе заскрипела в этот самый неудобный момент, губы, дотянувшись друг до друга, прижались.

- Теперь уж это... на всю жизнь, да?

Внимательно и серьезно глядя прямо ему в глаза, Ирина медленно наклонила голову, и только по движению чуть разжавшихся губ он угадал, что она сказала "да".

Уже издали, подходя с посылкой под мышкой к дому Сушкиных, Сережа увидел медленно выползающий, стелющийся невысоко над землей столбик дыма.

Босоногая девочка в клетчатой, косо застегнутой кофточке, поеживаясь худенькими плечами, стояла во дворе, приглядывая за самоваром. Из узенькой прокопченной трубы валил густой белый дым, в клубах которого то совсем исчезали, то снова появлялись ветки цветущей яблони, росшей во дворе.

Девочка как раз собиралась потянуться, но, увидев незнакомого человека, заглядывавшего с улицы в калитку, так и замерла, задержав начатое движение, раскинув руки, с выгнутой поясницей.

Сережа спросил ее, дома ли Василий Иванович.

- Дядя Вася? - спросила девочка и вдруг, не удержавшись, крепко зажмурилась, потянулась, зевая, и тотчас замотала головой, рассмеявшись. Нет, не возвращался еще.

- Спать хочется? - участливо спросил Сережа.

- Да нет, так. Спросонку, не разгулялась еще, - ответила девочка и принялась, внимательно прицеливаясь, бросать сверху в трубу мелкие щепочки и сосновые шишки. - Вот скамеечка. Садитесь, дожидайтесь, если нужно. Он вернется скоро.

- Долго мне ждать некогда, - объяснил Сережа. - Я ведь с парохода. Когда вы его все-таки ожидаете?

- А вот, - объяснила девочка, показывая на самовар, - как самовар вскипит, тут и дядя Вася обязан появиться. Такой уговор. А тючок свой вы тоже кладите на лавочку.

На крыльцо вышел высокий старик, с любопытством щурясь и нетерпеливо дергая зацепившуюся за ухо металлическую дужку, чтобы стащить очки.

Узнав, что Сережа привез посылку, он наотрез отказался принять ее в руки прямо во дворе и повел его в дом, радушно отворяя перед Сережей двери и пропуская вперед, как гостя.

Девочка подцепила щепкой за горячую ручку самоварную трубу и, сбросив ее на землю, сама отскочила в сторону, чтобы не обжечься.

- Очень вам благодарные, что взялись нам посылочку доставить, говорил дед, то принимаясь надевать очки, чтоб разглядеть Сережу вблизи, то откидываясь назад на спинку стула, чтоб увидеть его в целом без очков. - От кого, мы даже и не спрашиваем: ясно, от Иринки. Это, конечно, она вам такое затруднение доставила. А мы-то уж думали, не сама ли жалует. Ждем не дождемся, гадаем: на каком пароходе она пойдет?

- На "Некрасове". Но она сама сейчас занята, вот и попросила меня отнести, - сдержанно объяснил Сережа.

- Занята? Эх... Да как это она не догадалась, пустила бы вперед себя открыточку, мы бы сами выбежали к ней на пристань... Вот не догадалась. А?

Разговаривая, старик все время с детским любопытством косился на длинный сверток, принесенный Сережей, а один раз даже, сделав вид, что из предосторожности подвигает его подальше от края стола, слегка пощупал и пробормотал:

- Ишь ты... небось техника какая-нибудь...

Девочка, вернувшись со двора, прошла через комнату, приоткрыв занавеску, взглянула на постель, где лежали головами в разные стороны двое маленьких ребятишек, и, убедившись, что они спят, вернулась к столу и тоже уставилась любопытными глазами на посылку.

Сережу рассмешила неуклюжая хитрость старика, и вместо того, чтобы сразу уйти, как он намеревался сделать раньше, он развернул пакет и сказал:

- Тут скрипка, кажется, и еще мелочи кое-какие. - При этом, взглянув на старика, Сережа поразился, до чего тот всполошился и даже как будто испугался.

- Нет, это почему же?.. Не должно этого быть. Почему именно может быть скрипка?.. - Старик обернулся за поддержкой к девочке.

Та, напротив, преспокойно ухмыльнулась во весь свой широкий рот и с торжеством сказала:

- А я так и знала. Что ж такого? - И вдруг взвизгнула: - Мое!

Она хотела схватить "Всадника без головы", но вдруг отдернула руки, помчалась в угол и стала с лихорадочной быстротой мыть руки, грохоча медным штифтом рукомойника. При этом она все время оборачивалась через плечо, не спуская глаз с книжки, как будто это была кошка, которая может вот-вот соскочить со стола и убежать.

"Чудаки они тут какие-то", - холодно подумал Сережа, оглядываясь вокруг, и, равнодушно скользнув глазами по большой печи, городскому буфетику, стульям и лавке, стоявшей у стены, вдруг увидел улыбающиеся глаза Ирины, устремленные прямо на него. Ее карточка висела на стене совершенно одна, в затейливо выпиленной фанерной рамке, под стеклом.

И сразу ему захотелось повернуться и уйти, так противно сделалось ему пребывание в этом чужом и враждебном для него доме.

Девочка, листая на ходу книжку, ушла обратно во двор, приглядывать за самоваром. А дед пошел куда-то за печку и вынес оттуда самодельный деревянный футляр, похожий на маленький гробик. В нем лежала старая потертая скрипка чудной формы.

- Вот поглядите. Собственной моей работы, самоделковая скрипка. Я в разное время их четыре штуки соорудил. Ну, дерево попадалось не то. А эта добротная получилась инструментина... Нельзя плохого сказать. Но, конечно, не фабричная работа... То, конечно, красавица. Артистка. А я давно уже взял на подозрение. На почту сходил поразведал. Оказывается, Васька деньги Софье Степановне, Ирининой матери, зачем-то посылал. Ну, я ничего ему не сказал. Думаю, Ирине подарок. Подарок это отчего ж? Я разве против? Ирине? Пожалуйста, посылай. А он, оказывается, на скрипку. А ведь скрипка небось рублей полтораста стоит. Почем нынче скрипки, вы не приценялись в Москве?

- К скрипкам я как-то не приценивался, - сказал Сережа. - Значит, это вы играете?

- Слух у меня, знаете ли, - скромно сказал старик. - Я по слуху хорошо играю. Услышу по радио пианино, или рояль, или хором поют, я все сейчас на скрипку перевожу. И получается похоже. А по-печатному мне некогда было учиться, только вот теперь, на старости, как стал дома отсиживаться, Васька мне раздобыл книжечку, пояснение, как пользоваться нотами.

Старик улыбнулся, крякнул и, быстро накинув на уши дужки очков, доверительно наклонился к Сереже:

- Другой раз сядешь зимой у печки. Избу снегом завалило. И станешь разбирать ноту: вытянешь ее смычком. Потом вторую разберешь, и все как будто без толку. И вдруг у тебя проясняется песня, какую ты отродясь и не слыхал. А вся она тут этими, извините, мушиными точками с хвостиками объяснена, эта песня. И до того прекрасные попадаются. Другой раз эта вьюга свистит, а ты все равно как в саду, среди георгинов на лавочке сидишь и птичек слушаешь... Ах, Васька, Васька!.. Заругаю его. Он, конечно, от хорошего сердца, а так нельзя тоже. Посерьезнее ему пора на жизнь посмотреть... Заругаю его теперь. Жалко ругать. А надо. Нельзя хвалить за такое баловство...

- Я пойду, - сказал наконец Сережа, решительно поднимаясь, - а то пароход меня дожидаться не будет. Больше получаса прошло.

- Уж обождите маленько, Вася сейчас приедет, он вас расспросит, как там и что, я так не сумею. Ему про Ирину-то все надо. Вот как жизнь людей раскалывает. Вместе собирались в Москву ехать учиться. Да Васю семья не пустила. На другой год опять было собирался - опять обстоятельства. Вот и разбило их в разные стороны. А только было всё вместе, всё пополам...

- Как это семья не пустила? - иронически усмехнулся Сережа. - Парень, кажется, взрослый. Как это не пустить? Или он уж больно... кроткий у вас?

- Не так кроткий, как семья большая: две сестренки младшие, три племянницы от брата Никиты, который в войну погиб. Все, знаете, преимущественно бабы, он один мужик в семье оставался. Теперь сестренок он уже на ноги поставил, тут бы у него и руки развязало, ан вот эта тройка его запрягла. Мелюзга. Знаете, каково это: валенки-ботиночки, тулупчики-шарфики. А Вася, он в настоящее время три специальности приобрел: шофера, комбайнера и тракториста. В заочном было учиться начал. К тому же наступило теперь такое время, что он о городе и думать оставил. Сами знаете. Раньше все: в город, в город!.. А теперь это движение человечества приостановилось. У него тут хороший авторитет, как же ему взять да уехать? Что люди скажут? А?.. - Дед значительно поджал губы, сделал страшные глаза и шепотом проговорил: - Скажут: "Покидаешь". Разве Васька пойдет на такое дело? Верно я говорю?

- В чужих делах я не разбираюсь, да и охоты нет, - начиная раздражаться, сказал Сережа. - Я пойду, пожалуй.

Дед вздохнул:

- Это верно. Тут и в своих запутаешься.

Девочка, сидевшая на лавочке во дворе около самовара, листая книжку в тисненном золотом переплете, вскочила и бросилась бегом к калитке. Над верхом забора, подпрыгивая, проплыла верхняя часть кабины и борт грузовика.

Во двор вошел человек небольшого роста, с курчавыми волосами и впалой грудью, в котором Сережа сразу узнал Сушкина. Девочка заплясала перед ним, показывая, но не давая в руки книжку.

Сережа увидел в окно, как Сушкин быстро пошел к дому и бегом взбежал по ступенькам крыльца. С размаху распахнув дверь, он остановился, оглядываясь и машинально продолжая вытирать руки, комкая в ладонях промасленную тряпочку.

На его притихшем от волнения лице был написан почти детский, счастливый испуг ожидания, точно он был мальчишкой, который во время игры потихоньку входит в комнату, где притаился другой, готовый выскочить из-за угла, чтоб вместе, захлебываясь от смеха, кинуться наперегонки.

Это продолжалось только одно мгновение, но в голове Сережи возникла совершенно отчетливая, страшная и горькая для него мысль, что если бы его сейчас спросили, кто из них двоих больше любит Ирину, он побоялся бы ответить по совести.

Выражение напряжения и ожидания внезапной радости медленно сошло с лица Васи, когда он понял, что Ирины тут нет, и заметил две скрипки на столе, развернутую оберточную бумагу и незнакомого человека.

Он дружелюбно улыбнулся Сереже и протянул локтем вперед испачканную руку.

Сережа пожал руку повыше кисти и повторил все, что говорил уже деду относительно посылки.

Девочка принесла к рукомойнику чайник с теплой водой и, погромыхивая от нетерпения медным краником, повторяла:

- Давай, дядя Вася! Тепленькой, тепленькой, умываться давай!

- Ой, погоди, Тонька, - отмахнулся Вася и снова обратился к Сереже. Вы, значит, с парохода? А я еду, с горки видно - пароход стоит, "Некрасов" как будто? И так мне и подумалось, что на этот раз нам что-то будет... - Он все время дружелюбно и вопросительно смотрел на Сережу и наконец спросил: А сама она... Ирина то есть... передать... или записочку какую-нибудь? Нету этого?

Против своего желания Сережа почувствовал вдруг, что записочка действительно обязательно должна была бы быть. Как бы ни относился он к этому Сушкину, а записочку она должна была написать. К своему изумлению, он почувствовал, что ему не хватает сейчас этой записочки, что еще немножко и он, Сережа, просто-напросто покраснеет от того, что нет у него никакой записочки.

- Знаете, - неловко проговорил он. - Так это все второпях получилось, можно сказать случайно. Наверное, она не успела... А так просила большой привет передать всем и, главное, вот посылку.

- За эту скрипку у нас будет большой разговор, - вмешался дед. - Очень большой будет!

- А что, плохая? - рассеянно дотрагиваясь до скрипки и думая о чем-то совсем другом, сказал Вася.

- Красавица! - сказал дед. - Лебедь! Но одобрить никак не могу. Ты скажи, сколько дал? Неужели больше, чем полтораста?

- Вот еще очки примеряйте, - сказал Вася и повернулся опять к Сереже. - Так как же она там живет? Учится?

- Все, по-моему, нормально.

- Ага, вот и программы мои заочные, долгожданные, - стараясь говорить как можно оживленнее, сказал Сушкин. Он разложил их перед собой на столе, поднял брови и сухо повторил: - Вот, значит, и программы. - И отложил их в сторону.

- Что там с программами? - быстро спросил Сережа.

- Нет, все нормально... Наверное, недоразумение вышло. Это прошлогодние, первого курса, которые она мне в прошлом году привозила. Да это не беда, мне из института вышлют.

- Вот очки, я понимаю, - самодовольно говорил в это время дед. - Очки вещь рабочая, необходимая. Да что ты стоишь разговариваешь? Ты беги скорей на пароход, еще повидать успеешь.

Вася быстро, вопросительно посмотрел на Сережу и опять поднял брови:

- Разве она на "Некрасове" сама?

И Сережа почувствовал снова, что еще немножко - и он покраснеет.

- Ну, конечно же. Только работа, знаете. Срочное что-то там у них... Вот меня и попросила.

- На машине моей мы в минуту там будем, - начиная снова волноваться, в нерешительности заговорил Вася. - Поехать, что ли?.. Тоня, у тебя там горячая, ну-ка слей на руки.

Наклонившись над умывальником, он стал умываться. Сначала торопливо, потом все медленней. Потом, не оборачиваясь, спросил:

- А вы на пароходе плаваете или пассажиром?

- Я в порту работаю, на ремонте теплоходов, - угрюмо от неловкости буркнул Сережа. - А сейчас в виде пассажира, что ли...

- Да что ты там размываешься? - в нетерпении понукал дед. - Небось она и так тебе рада будет, хоть и с немытой рожей.

- Ну, еще бы, - сказал Вася и, совсем перестав торопиться, во второй раз начал медленно намыливать лицо. - Знаете что, товарищ, вы меня не дожидайтесь, а то опоздаете еще на пароход. Спасибо за передачу. Вы не ждите, я, пожалуй, не пойду.

- Отчего же не пойти? - сумрачно сказал Сережа. - Вы пойдите.

- Раз она занята, чего же мешаться? Работа.

- Работа... - глядя в сторону, пожал плечами Сережа. - Не такая же все-таки работа. Может, освободилась уже.

- Давай, давай, - торопил дед, сам топчась на месте от нетерпения.

- Дедушка, - тихо сказал Вася, - вы в эти дела не мешайтесь. Это лишнее. Вы не дожидайтесь меня, товарищ, до свидания. - Вася кивнул издали, не отходя от рукомойника, тщательно вытирая каждый палец, делая вид, что руки у него заняты полотенцем.

- Ну, как хотите, - сказал Сережа.

- Да уж так... - подтвердил Вася и вдруг, скомкав полотенце, высвободил руку и протянул ее Сереже.

Проходя через сени, Сережа слышал позади себя приглушенный, отчаянно торопливый шепот деда:

- Вась, а Вась, да что ты, Вася! Ты иди, Вася, с чего это ты вдруг, брат?..

В середине дня, когда солнце припекло так, что в каютах стало душно и даже на палубе в тени почти не осталось прохлады, пароход подошел принять груз с маленькой пристани, где обычно не останавливался.

Местечко было совсем деревенское. Чуть отойти в сторону от пристани и не видишь ничего, кроме зеленого луга, кустов, рассохшихся мосточков, около которых, макая в воду веревку, лениво клюет носом лодка да утки плавают в заливчике.

С парохода молодежь побежала купаться. Парни, отбежав шагов сто, торопливо стаскивали через голову рубахи и с разбегу бултыхались, сверкая белыми спинами, в воду.

Девушки побежали немного подальше, до чащи кустов, и через минуту вышли оттуда, скользя и оступаясь на глинистой прибрежной земле, а на кустах остались светлые пятна наброшенных на ветви платьев.

Сережа, отплыв от берега, обернулся и увидел Ирину. На ней был выгоревший купальный костюм, бывший когда-то синим или голубым, а теперь от солнца сделавшийся почти белым. Она шла, балансируя руками и осторожно ступая босыми ногами по скользкой земле, вступила в воду и засмеялась, передернув плечами от ее первого прохладного прикосновения.

Сережа никогда не видел ее такой красивой и так нарядно одетой, как в этом выгоревшем костюме... Позабыв работать руками, он глубоко окунулся с головой и, глотнув воды, вынырнул на поверхность, отплевываясь. Ирины уже не было на берегу, но он продолжал видеть ее с такой ясностью, как если бы у него в мозгу остался фотографический отпечаток.

Через минуту он увидел, как она плыла, приближаясь к нему, опустив лицо в воду, легко, точно ввинчиваясь в воду своим узким, сильным телом и равномерно быстро работая руками. Она подплыла к нему и, смеясь от удовольствия, схватила его за плечо.

И он вдруг со страхом подумал: "Ведь, в сущности, она совсем еще не понимает, как я ее люблю, не знает, до чего она мне кажется прекрасной, и вот сейчас она это поймет, узнает по моему лицу..."

"Нет, лучше ей и не показывать", - подумал Сережа и крикнул:

- А ну, нырять! - и изо всех сил заработал руками и ногами, уходя все глубже в холодную, сумрачную глубину, точно хотел достать до самого волжского дна...

Вечером, когда палубы почти обезлюдели, Ирина с Сережей, прижавшись друг к другу, стояли у перил, держась за один и тот же столбик, и слушали, как поют соловьи.

- Вот разбушевались, - тихонько сказала Ирина, - прямо из себя выходят соловьишки. - Улыбаясь, она закинула голову вверх, к темному, усыпанному звездами небу и вздохнула. - А ты помнишь, Сережа, как ты меня увидел в самый, самый первый раз?

- Ну еще бы, - разнеженно улыбнулся в ответ Сережа. - Я тебя пригласил пойти вместе в кино, а ты с презрением отказалась.

- Да, - с удовольствием подтвердила Ирина. - Ты два раза приглашал. А после я все ждала, когда ты еще позовешь.

- Неужели тебе хотелось, чтоб я позвал?

- Очень хотелось. Я все ждала, а ты не звал.

- Ты такая гордая была!.. Я больше не смел. Да разве ты пошла бы?

- Нет, не пошла бы. А все-таки мне хотелось, чтоб ты еще позвал.

Сережа долго смотрел ей в глаза, потом медленно перевел взгляд на губы, и она это увидела, но не отвернула голову, как обыкновенно, а только слегка отклонилась и, вдруг вспомнив, спросила:

- Да... Ты ведь так толком и не рассказал мне, как там у вас было? Как вы с Васей встретились? Он про меня расспрашивая, наверное, да? Как он?

Сережа почувствовал, что все в нем напрягается, как при приближении большой опасности.

"Что я делаю? Что я делаю?.." - с ужасом думал он, начиная говорить, ужасаясь тому, что скажет, и не в силах не говорить.

- Сушкин парень ничего.

- Он хороший, - согласилась Ирина. - А посылке обрадовался?

- Не знаю, - глухо проговорил Сережа. - Программы оказались не те. Прошлогодние.

Ирина поморщилась:

- Неужели не те? Ну и дура Валька! Я ее попросила сходить в институт. Неужели она первого курса программы достала? А я не посмотрела. Глупость какая.

- Старик тоже расстроился.

- Дедушка? Ну, как он, жив?

Понимая, что каждое слово приближает и увеличивает нависшую над ним опасность неминуемой ссоры с Ириной, смертельно боясь этой ссоры, он снова упрямо и непримиримо сказал:

- Жив. Хотел на пристань выходить встречать. Радовался.

- А тебе, кажется, его очень жаль? - со зловещей ласковостью спросила Ирина, уловив наконец его тон. - Тебе, кажется, и Васю жаль? Зачем же ты меня сам уговаривал, чуть не на коленях просил, чтоб я к нему не ходила?

- Не стоял я на коленях, - угрюмо сказал Сережа. - Мало что я просил... Я ведь не знал ничего... И жалеть мне его нечего, а он парень ничего. Если была у вас дружба, надо с ним было по-товарищески поступить, по-честному... Мало ли что мне это не нравится. Не нравится, а я себя там чуть не подлецом чувствовал. Зачем я к нему полез с посылкой. Хвастать перед ним, что ли?

- Да что ты ко мне привязался с Васей со своим?! - вдруг, краснея от возмущения, крикнула Ирина. - Забыла я этого Васю, не нужен он мне совсем, я ему ничем не обязана...

- Не сердись, ты попробуй спокойно подумать, я не хочу и себя подлецом чувствовать и, главное, не хочу, чтоб ты...

- Какое ты слово сказал? А? - очень тихо переспросила Ирина. - А?..

- Ну не подлецом, это я зря... а все-таки с нечистой совестью... На тебя человек надеялся... а ты, раз он тебе не нужен, даже программы ему верной не могла... Неужели только на свете и есть, что любовь?.. А нет ее так для человека встать утром и то лень... - твердил с отчаянием Сережа, чувствуя, что все уже сказано и что все уже потеряно.

- Все? - совсем затихающим голосом спросила Ирина.

- Не все... я не могу, когда... - чувствуя, что слезы выступают у него на глазах, пробормотал Сережа.

- Нет, все! - с нескрываемой уже ненавистью медленно сказала Ирина. Так вот, знай. Больше ко мне не подходи. Вообразил! Поучения читать... У-у...

Он подумал, что она его ударит, но она не ударила.

Ирина давно уже ушла, а он так и остался стоять на прежнем месте. Перила еще были теплые в том месте, где только что лежала ее рука, и новый соловей ликующе защебетал, зарокотал из темной, пахнувшей душистой сыростью рощи, безвозвратно проплывавшей назад.

На другой день Сережа не заходил в кают-компанию.

Агния подошла к нему на палубе и сказала:

- Надоели вы нам с вашей Ириной. Идите-ка садитесь обедать, не помирать же с голоду.

- Да я обедал, спасибо.

- Где вы обедали?

- В третьем классе, - соврал Сережа.

- В пятом, наверное. Я спрашивала там у девушек. Идите обедать, Ирины сейчас не будет.

Сережа сдался, и в то время как он, понурившись, ел щи в опустевшей кают-компании, так как обеды уже кончились и был перерыв, Агния сидела против него, курила и, сострадательно морщась, рассказывала:

- Всю ночь ревела. Что-нибудь начнешь ей говорить - только огрызается. Что такое у вас? Спрашиваем: обидел? Нет. Ты его обидела? Нет. Поругались на равных правах? Нет. Тьфу ты!..

В Москве Сережа сходил с парохода последним. Ирина стояла у трапа и считала ящики с пустыми пивными бутылками, которые грузчики выносили из кладовой. В руках у нее была тетрадка, и она ставила на ней палочку каждый раз, когда выносили ящик.

- Шесть... Теперь семь... - вслух считала она.

- Давайте попрощаемся. Всего хорошего, - Сережа остановился позади нее и поставил на землю свой маленький чемоданчик.

- Восемь... - сосчитала Ирина. - Прощайте, всего хорошего. - И, снова отвернувшись, быстро проговорила: - Девять, десять, - и поставила палочки.

Сережа, уныло переминаясь, постоял еще немного, дожидаясь, пока не кончат таскать ящики. Наконец грузчики отошли. Сережа сказал:

- Вот как, значит, закончилось наше путешествие. Давайте хоть попрощаемся по-человечески.

- Прощайте... Что же еще говорить? Я все думаю: не пойти ли мне за Васю Сушкина замуж? Так вы растрогали меня вашим рассказом, до того хорошо все объяснили, что я почти убедилась.

- Не выйдете вы за Сушкина, - угрюмо сказал Сережа.

- Почему это вы такую берете на себя смелость? Почему не выйду?

- Потому что незачем вам за Сушкина идти, раз вы его не любите.

- Нет уж, вы меня убедили... Возьму назло и выйду.

- Кому назло?

- А тем, которые воображают, что они очень хорошие... Которые учить других обожают. Возьму и выйду.

Глядя себе под ноги, Сережа тихо сказал:

- Тогда я буду самый несчастный человек.

- Ничего, - сказала Ирина. - Ну, теперь в последний раз: прощайте! - и протянула ему руку.

- Прощайте, - сказал Сережа.

Тогда она топнула ногой, рот у нее скривился в плаксивой гримасе, и она крикнула:

- Ты, я вижу, не веришь, что в последний? А я тебе говорю: в последний! И разговариваем в последний.

- Я верю. Ты уже третий раз говоришь "прощайте", и я каждый раз верю, что в последний. Даже обрывается что-то внутри каждый раз.

- Ой, - вдруг испуганно прошептала Ирина, вглядываясь, - Сережа, ты побледнел даже. Бледный стал... Зачем же ты веришь? Не надо. - Торопливым движением она нежно провела кончиками пальцев по его лицу. - Никогда не верь, если я тебе буду такое говорить. Я не такая уж скверная... Я полюбила тебя очень. Только ты, может быть, думаешь, это... когда мы на табуретке поцеловались... Нет! А знаешь когда? Вот когда в ту ночь я ревела от стыда, что такая я дрянь, а ты... ты боялся мне сказать... ох, как ты тогда боялся сказать, а все-таки сказал... вот когда...

1954