"Кельтский круг" - читать интересную книгу автора (Шефер Карло)

11

На службу Тойер явился в начале девятого. Ввиду серьезности ситуации это время нельзя было назвать очень ранним. Так что он не удивился, увидев в кабинете всех своих ребят. Немалое время перед этим он потратил, чтобы уговорить коллегу из дорожной полиции не выписывать штрафную квитанцию. И теперь без восторга взирал на тщедушного Момзена, который, очевидно, вел совещание, заняв его стул.

— Ах, наш больной. До того тяжелый, что не отвечал на звонки по мобильнику и не брал трубку дома. Так-так.

— Доброе утро, господин прокурор.

— Наидобрейшее. Присаживайтесь. — Неловким при всей своей наглости жестом Момзен показал гаупткомиссару на единственный незанятый стул, обычно предназначавшийся для посетителей.

Демонстративно глядя мимо него, Тойер справился у Лейдига:

— Что там у вас нового?

— Вчера мы ездили на виллу. Много лет она пустует, так давно, что соседи уже не связывают ее с семьей Гросройте. Но там была его берлога.

— Значит, когда мы с Ильдирим его видели, он шел домой. Вероятно, переплыл Неккар… так что же, вы его поймали?

— Нет, — Хафнер сокрушенно и смиренно помотал головой, словно бывалый охотник, видавший всякое. — Мы обнаружили лишь кое-какие следы в подвале. К примеру, вот это. — Он бросил на стол стопку записных книжек. Тойер открыл наугад одну из них. Там оказались тексты, написанные печатными буквами. Гаупткомиссар подавил желание прочесть их от корки до корки.

— Судя по всему, сестры Плазмы тоже нет в живых.

— Уже пятнадцать лет, — подтвердил Хафнер. — Самоубийство — она повесилась в этом самом доме. С тех пор у Плазмы не зафиксировано конфликтов с полицией из-за ночевок в неположенных местах. Мы узнали все это так поздно, потому что берег Неккара в Виблингене стал элитным. Из местных там теперь днем с огнем никого не сыщешь, только всякий сброд — ученые, юристы и прочие.

Момзен нервно передернул плечами.

— Вероятно, Плазма там и жил. — Штерн казался усталым. — Жрал сырых кур. Ни мебели, ни электричества. Теперь вся местность, разумеется, под наблюдением. Думаю, скоро он будет у нас в руках, но пока где-то бродит. Да, кстати, мы поинтересовались перемещением банковских средств Людевига. Ничего особенного не обнаружили.

Тойер рассеянно кивнул и раскрыл записную книжку на последней странице, которая выглядела самой новой.

ВРЕМЯ ПЛАЗМЫ НАЧАЛОСЬ \ УБИЙСТВО ОЧЕВИДНОЕ СМЕЩЕНИЕ ОЧЕВИДНОСТИ \ ВМЕСТО РЕГУЛИРОВАНИЯ ТЕПЕРЬ МЕСТО ДЛЯ РЕГУЛИРОВЩИКА \ СМЕЩЕНИЕ МЕСТ РЕГУЛИРУЕТСЯ ОДНОВРЕМЕННО \ С ЧЕРЕДУЮЩЕЙСЯ ПООЧЕРЕДНОЙ ПЛАЗМАТИЧЕСКОЙ ОБУСЛОВЛЕННОСТЬЮ \ ОБУСЛОВЛЕНА ОТМЕНА МЕСТ ОТМЕНЫ \ ОТМЕНА ТЕКСТА СТАНОВИТСЯ ТОГДА ПОДЛЕЖАЩИМ ОТМЕНЕ ПРАВИЛОМ\ УПЛОТНЕНИЕ ЛИНИЙ В ВЕРЕВКУ \ РЕЗКО ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ВСЕ \ ЧТО НЕ ПЛАЗМА\

— Как я догадываюсь, никто из вас не потрудился прочесть записи? — спросил он, обращаясь к овалу из столов.

— Что вы хотите там прочесть? — с удивленной улыбкой поинтересовался Момзен. — Ведь это набор слов, ни с чем не связанный. Потом вы можете передать их в собрание Принцхорна, ведь вы, гейдельбержцы, так им гордитесь.

Тойер (в свое время энтузиастка Хорнунг так и не смогла затащить его в этот музей) теперь возмущенно возвысил голос:

— Собрание Принцхорна — примечательная коллекция творчества душевнобольных. В этих произведениях, возможно, в самом деле содержатся ответы на многие загадки человеческой психики, поэтому в нашем городе их хранят и изучают.

Хафнер восхищенно уставился на шефа. Тойеру стало неловко при мысли, что его ребята теперь станут считать его еще и знатоком культуры, но Момзен все же заткнулся.

Паузу следовало использовать, ведь люди редко молчат.

— Что, если мы попробуем рассмотреть структуру текста? Вот, например: «Время плазмы началось. Убийство очевидное смещение очевидности… вместо регулирования теперь место для регулировщика». Итак, тут он, на мой взгляд, пишет, что убийство теперь действует там, где прежде действовало регулирование, то есть правило. Я не могу сказать, что это такая уж безумная мысль. «Смещение мест регулируется одновременно с чередующейся поочередной плазматической обусловленностью» — черта, то есть точка. Он опасался, что это новое регулирование влияет на все, что взаимообусловлено. И вот он продолжает: «обусловлена отмена мест отмены». Это может означать: то, что теперь наступило (предполагаю, речь идет о втором убийстве), ведет к тому, что места, где он что-то хранит, то есть его берлогу, нужно отменить, устранить. — К удовлетворению, что удалось извлечь из безумных строчек какой-то смысл, примешивалась неловкость, в которой Тойеру не хотелось признаваться. — Он поменял укрытие. Мы опоздали. «Отмена текста становится тогда подлежащим отмене правилом». Правило, которое он установил в своей безумной голове, а именно хранить свои тексты, больше не действует. Эти тексты были его жизненной целью, его идентичностью, и он от нее отказался. «Уплотнение линий в веревку». Точка. Вероятно, он видит и ощущает какие-то признаки наступления времени плазмы, а для него это должно означать апокалипсис. Он считает, что линии уплотняются в веревку. А для него это означает уход… — Тойер умолк и представил себе ужас, которому Гросройте сопротивлялся десятки лет, в изнеможении цепляясь за ассоциации. — «Резко заканчивается все, что не плазма». Такова его последняя фраза. А перед этим слово «веревка», в уже известной нам манере сочетать параллельные смыслы. Я могу предположить, что он где-нибудь повесится, если уже не повесился. Вспомните его сестру.

— Если бы вы с самого начала, — процедил Момзен с вызывающей усмешкой (мальчишка в самом деле осмелился их поучать), — энергично искали этого сумасшедшего болтуна, до серийных убийств не дошло бы!

— О серийных убийствах говорят лишь после трех жертв, — с невинным видом возразил Хафнер. — Это международная практика.

Момзен полностью игнорировал его слова, лишь помахал перед собой рукой, прогоняя дым.

— Я много о вас слышал, но все еще хуже, чем я думал! Один из первых свидетелей, — мальчишка кивнул на следственные материалы, — прямо назвал Плазму лицом, совершившим преступление. После убийства сумасшедший скрылся. Он спрятался! Он так боялся за свою безумную жизнь, что жрал сырых кур!..

— Да, он боялся! — проревел Тойер. — Он всю жизнь испытывал страх, немыслимый страх, такой, какого вы не смогли бы выдержать. Вот вы шустрите, стараетесь не рассердить никого из тех, кто мог бы причинить вам вред! Смотрите не промахнитесь с нами! В нас вы тоже нуждаетесь, дорогой студент, ведь мир состоит не только из иерархов… Между прочим, подозреваемый тоже человек, со своим именем, со своей жизнью. И вы не имеете права лишать его последних крох достоинства. Он — господин фон Гросройте, а тому, кто с этого момента назовет его Плазмой, я влеплю оплеуху. И только попробуйте мне выбросить слово «фон»!

— Ах вот как! Значит, я шустрю? — Момзен вскочил и бросился к старшему гаупткомиссару. Хафнер небрежно поднялся и швырнул мальчишку на стул.

— Полный финиш, — пробормотал Лейдиг.

— Я шустрю, — пробормотал моложавый прокурор, словно во сне. — Мне и думать долго не нужно о том, кто мог вам это сказать. Обычно людей озаряет свет истины, а надо мной взошел полумесяц…

— Вы ведете себя как столичный тип, приехавший в деревню… — в отчаянии заявил Штерн.

— Этот разговор я продолжу только в присутствии обер-прокурора Вернца и господина Зельтманна. И если вы еще раз позволите себе рукоприкладство, я позвоню… — Момзен не закончил свою жалкую и бессмысленную фразу. Умолк. Теперь он в самом деле напоминал гимназиста.

— …в полицию, — презрительно договорил вместо него Тойер. — Разумеется. Номер простой, сто десять, даже ребенок запомнит.

Момзен — иного Тойер и не ожидал — в самом деле притащил обер-прокурора Вернца и доктора Зельтманна, но разумеется, лишь потому, что дело застряло в такой чрезвычайно тревожной фазе. Слизнякам требуется время, чтобы освоиться, и уж потом они начинают гадить. Прокурор лихо повторял «господин фон Гросройте» и изложил догадки Тойера по поводу безумных строк — разумеется, как продукт совместных усилий. Неожиданно он освоил слово «мы».

— Эй, что делать? Что нам теперь делать? — Лысина Вернца отбрасывала солнечный зайчик на желтые обои. По Зельтманну было видно, что у него крутился на языке любимый ответ на подобные вопросы: «Лучше пока не делать ничего».

— Будем искать дальше, — заметил Тойер. — Ясно, что наблюдение за домом в Виблингене снимать нельзя, но другая группа пускай прочешет местность, как полагается. Кроме того, теперь пора показать фотографию фон Гросройте по всему региону.

— У нас ее нет, — сухо напомнил Лейдиг.

— И то верно. — У шефа группы возникло нехорошее предчувствие, что сегодня в его черепе в самом деле угнездилась мигрень. Как нарочно. — Но ведь существует много снимков города. Возможно, где-нибудь мелькнет и его физиономия.

— Я проверю, — с поразительной готовностью заявил Хафнер. — У меня есть несколько фотоальбомов. Как у всякого гейдельбержца.

В самом деле, в последние годы вышли два объемистых фотоальбома с жителями Старого города; частично они были сняты за своими обыденными занятиями, некоторые намеренно позировали перед камерой — пили вино, немощные старцы тащились куда-то, истерично пытаясь собрать возле себя избалованных отпрысков. Кто-то был просто законченным оригиналом и гордо пялился в объектив — мол, знай наших. В целом затея оказалась необыкновенно успешной — еще бы, каждый неудачник, увидев собственный портрет, да еще отменного качества, постарался его купить, а также его жена, разочарованная до той поры теща и родственники.

Да еще Хафнер, который, гордясь своим культурным вкладом, со смаком закуривал очередную сигарету «Ревал».

— Во всяком случае, теперь точно ясно, — довольным тоном произнес Момзен, — что Гросройте убийца.

Пораженный Тойер повернул к нему голову:

— Что? Теперь ясно?

— Разумеется. Иначе откуда у него информация про оба убийства, которую мы сумели извлечь из его записок сумасшедшего? Ведь телевизора в его берлоге не было, а стоять перед вывешенной на улице «Рейн-Неккар-цайтунг» он, вероятно, не решался. Для безобидного психа, которому нечего скрывать, он слишком уж осведомлен.

Тойер задумался. Аргумент был действительно весомый. У сыщика закружилась голова.

— Сначала я бы поинтересовался на соседних виллах, не пропадали ли там в последнее время газеты, — вмешался Штерн. — Может, их стоит поискать и в доме, мы ведь там еще не все осмотрели, слишком много хлама. — Он с вызовом уставился на Момзена. — А то, что он прячется, совершенно естественно. Именно сумасшедший больше всего боится попасть в тюрьму или другое ограниченное пространство. К тому же, вероятно, он прекрасно понимает, что его доводам и оправданиям никто не поверит.

— Туше, — произнес прокурор с тонкой улыбкой. — Вот и отправляйтесь в Виблинген, господин Штерн.

У Тойера подскочило давление, зашумело в ушах. Внешне он сохранял спокойствие, но голос его дрожал:

— Вы хоть и прокурор, но у нас все же существует свой порядок. Тут я определяю, кто из моих людей чем занимается. И не принято…

— Принято! — с отчаянием воскликнул Зельтманн. — Сейчас нечего ссылаться на то, что принято, а что нет, господин Тойер. Не тот момент. Положение, так сказать, почти как на войне. Идет борьба против асоциального индивида, который вышел за рамки ценностных критериев нашего общества. По-моему, по причине болезни…

— Почему этого не может проверить наш сотрудник, который остался в Виблингене? — спросил Лейдиг, у которого лицо пошло красными пятнами. — Как это все понимать?

— Никто и не требует, чтобы комиссар Штерн рылся в грязи, — добродушно возразил Вернц. — Но ему все же следует решить этот вопрос на месте. Чтобы мы могли больше к нему не возвращаться, не так ли?

Зельтманн печально покачал головой:

— Ах, какое у вас сложится впечатление о нашей работе, господин Вернц? Что вообще творится у нас в управлении?

— Ах, бросьте, коллега Зельтманн, — Вернц покровительственно схватил полицейского за плечо. — Я знаю, как это бывает. Понятие долга, которым мы когда-то гордились, становится все более размытым. Вот и наша турчанка взяла отгул в разгар следствия, так как ухаживает за каким-то ребенком. Я дал добро. Какой мне прок от сотрудницы, которая не в курсе текущих дел? Но среди подрастающей смены найдутся и другие примеры. — Тут он влюбленно посмотрел на Момзена.

— Так что я не теряю надежды, — с глупым видом продолжал Вернц и невпопад добавил: — У моей дочери ветрянка, в четырнадцать-то лет! И вот поглядите… — Он засучил левый рукав пиджака. — Теперь у меня тоже появилась сыпь. Так что я заразный. Вы ведь все переболели ветрянкой?

После такой смены темы присутствующие добродушно закивали. Только Момзен (этого не заметил никто, кроме зоркого гаупткомиссара) побледнел и хотел что-то сказать, но передумал — для одного раза получилось бы слишком яркое проявление индивидуальности.

— Как же нам действовать теперь? — спросил Зельтманн у Момзена, бессовестно игнорируя своих подчиненных. Но молодого прокурора, казалось, все еще переполняли мрачные мысли. Благодаря этому Тойер смог взять слово и, пребывая в поразительно хорошем расположении духа, тут же в двух словах наметил четкий распорядок дня:

— Часть сотрудников сосредоточится на доме в Виблингене. Хафнер просматривает свои альбомы и связывается со СМИ, даже если фотографию фон Гросройте не удастся найти. Лейдиг изучает записные книжки, а Штерн занимается домом Людевигов, и прежде всего проверяет сведения о физической состоятельности хозяина дома, после чего он может поискать в Виблингене подтверждение или опровержение того, что у Гросройте имелась возможность получать информацию. Еще Лейдиг встретится с бегуном, нашедшим ключ. Меня интересует точное место, где была сделана находка. Хафнер, когда разделаешься с журналистами, мне нужно, чтобы ты сравнил следы, оставленные у Танненбаха и на этом ключе, а также посмотрел, не найдется ли что-либо похожее в доме Гросройте. Желательно получить результаты максимум завтра, но чем раньше, тем лучше. Я познакомлюсь с Брехтом. Сегодня вечером встретимся здесь и сравним все, что нам удастся накопать. Все ясно?

— Вот видите, — просиял Вернц, — как только за дело взялся наш Момзен, оно сразу сдвинулось с мертвой точки!

— Мы еще недавно спорили с вами, — с неуемной радостью воскликнул Тойер, — но теперь непременно хотим наладить добрые отношения.

Не успели все сообразить, что происходит, как могучий сыщик обнял за плечи Вернца и Момзена и поднял их со стульев.

— Мы должны сотрудничать! — с притворным пафосом воскликнул он. — Все ветви власти должны крепить связи! — Тут он резко сблизил их головы, грубо вдавив вялую старческую щеку Вернца в лицо Момзена. В этот момент он стоял спиной к Зельтманну и мог не прикидываться — в его глазах сверкала откровенная злость.

— Не-е-ет! Не надо! — завизжал молодой прокурор. — Я никогда не болел ветрянкой! — Но могучий гаупткомиссар, якобы в порыве сердечного расположения, не придавал значения какому-то там кожному контакту. Он бормотал лживые клятвы в вечной дружбе, которые после многократного повторения вылились в загадочную формулу «Вы вдвоем — мы втроем!».

Помятые юристы ошалело таращили глаза.

— Долой ложные преграды, — устало договорил Тойер, выходя из роли. Подчиненные поняли его игру и с трудом сохраняли серьезность.

— Господин Тойер, это поистине позитивный сдвиг! — растроганно воскликнул Зельтманн. — Позвольте мне тоже вас обнять!

Но дальнейшего обмена нежностями не произошло. Дверь распахнулась. В кабинет ворвался толстый сотрудник, чье имя Тойер безуспешно пытался узнать в приемной окулиста.

— А-а, Хафнер, где ты, там и свежий воздух. Какая теплая компашка! Лейдиг, что, твоя матушка уже завизировала своей подписью план следственных мероприятий? Ну, Штерн, дом в Виблингене пуст — что будем делать? — Заметив начальство, посетитель умерил свой обличительный пыл, но его голос все еще звучал дерзко. — Что, господа, читали уже статью? — Он бросил свежий номер газеты перед Тойером. — Вот, господин сыщик, прочтите, это всем интересно.

Тойер настроил глаза, будто театральный бинокль, — иначе строчки расплывались.

— «Вольфганг Брехт: Я боюсь. Неужели он станет очередной жертвой киллера по прозвищу Плазма?» Вот осел. Статья про него, с фотографиями, с адресом. Оказывается, вчера к нему наведался мальчишка из «Бильда».

Толстяк удалился.

— Как зовут этого коллегу? — спросил Зельтманн, не обращаясь ни к кому конкретно.

Менять предложенный гаупткомиссаром план действий у прокуратуры и Зельтманна не было никаких причин, но все равно Тойер поехал к новому подзащитному в слегка разогретом состоянии. Свой «опель» он злобно оставил на Театральной площади — пускай тот же самый полицейский в синей форме прилепит на лобовое стекло квитанцию, от которой он несколько часов назад с трудом отбрехался. Платить будет Брехт. Словно массивный буйвол, сыщик затопал к дому на улице Плёк, к тому, что напротив «Эссигхауза». Тойер иногда заглядывал туда, в одно из последних «буржуазных» кафе в Старом городе: теперь на уютных улочках легче съесть суши, чем шницель. За то, что он там, возможно, подкрепится под болтовню этого пустомели, тоже заплатит Брехт. Наверняка он был здесь завсегдатаем, причем любил порассуждать на разные темы. Едва ли он что-то готовил себе дома. Так что Брехт заплатит ему за все неприятности, которые достались Тойеру от всякой пьющей швали (за исключением Хафнера), торчащей за стойкой или беснующейся за длинным столом. Заплатит он и за то, что у него такая фамилия — Брехт. Тойер позвонил в домофон.

— Кто там? — Голос, этот голос человека, которому в скором времени грозит умолкнуть навек!

— Гаупткомиссар Иоганнес Тойер. Откройте немедленно.

Дверь отворилась.

— На самый верх! — донеслось до него.

— Балда! — крикнул Тойер, запрокинув голову. — А если я не комиссар? Что тогда? Киллер, когда придет к тебе, тоже придумает что-нибудь простое! Он не скажет, что, мол, я — киллер!

Он поднялся наверх. Брехт задумчиво застыл в дверях. Линялые джинсы, босые по-летнему ноги, темно-синий морской джемпер, надетый прямо на голое тело, и задорное мусульманское кепи над обветренным лицом.

— Но вы таки уже комиссар?

— Даже по-немецки толком не умеет говорить, — проворчал полицейский, показал свой жетон и втолкнул удивленного подзащитного в квартиру.

— Я оговорился. Вы что, станете меня за это пытать?

— Разумеется! — воскликнул Тойер. — Вы осел! Вам известно, насколько трудней защитить вас теперь, когда весь мир знает, кто вы, как выглядите и где живете?

— Мне требуется бабло, — сообщил Брехт. — Все очень просто.

— Будем надеяться, — буркнул Тойер, — что оно будет вам требоваться еще долго. В саване карманов нет.

Брехт, слегка озадаченный пламенным выступлением сыщика, не скупился на свои персональные данные. Год рождения 56-й, в город на берегу Неккара прибыл из Эйфеля поздновато и самые жаркие и интересные годы не застал, но политикой все же немного занимался. Начинал учиться по многим специальностям и бросал. Преподавал немецкий переселенцам, потом работал техником на ксероксе, недолго вел дела в кабачке на Марктплац, но без успеха. В общем, довольно неустроенная биография, но это для гейдельбергского «бомонда» скорее плюс, чем минус.

— Я занимался чем попало, — умиротворенно сообщил Брехт. Они сидели в его уютной, как, к своему неудовольствию, признал Тойер, кухне и пили жасминный чай. Такое угощение его озадачило, так как он не мог его связать ни с каким предрассудком.

— Потом в девяностые и в двухтысячном я сделал большие деньги на акциях. Вот только все они пролетели.

— Значит, пора начинать сначала, — ядовито возразил Тойер. — Гонорар от «Бильда» станет ступенькой для новой игры на бирже.

— Вы очень добры! Мне говорят, что я в опасности, что могу стать третьей жертвой этого ненормального, и даже не объясняют причины. А вот поступать так, как мне хочется, я не имею права, да?

— Вам ведь сказали, что вы должны вести себя тише воды ниже травы, разве не ясно? Как вы только ухитряетесь наживать врагов?

— Мне требуется публичность, — гордо заявил Брехт. — Я должен делиться с людьми.

— Вот-вот, вы и поделились, — ответил сыщик. — Со всем округом Рейн-Неккар. — Тойеру ужасно хотелось курить, что бывало с ним крайне редко. Обычно до осуществления таких желаний дело не доходило.

— Вы курите?

Брехт покачал головой:

— Я бросил.

Сыщик с минуту молчал, раздосадованный и побежденный. Потом заговорил:

— Существует нечто, связывающее вас с другими жертвами. Если мы пока не говорим вам, что именно, — на то есть причины. Но чтобы вы знали — еще не факт, что вы можете стать очередной жертвой. Вы можете оказаться тем самым преступником, который застрелил двух человек.

На этот раз настала очередь Брехта злиться:

— Вот этого вы на меня не вешайте. Если хотите знать, во время первого убийства я был в постели, и не один. Вам может подтвердить это Мышка, и ее точно видели соседи, когда она пришла ко мне.

Тойер передернул плечами:

— Это мы спросим у фрау Людевиг. — В ту же секунду он показался себе жалким идиотом. Что за промах! Непростительный даже для стажера!

— Откуда вам известно, как звать мою подружку? Черт побери! Снова мы живем в полицейском государстве?

Комиссар сжал кулаки, но сдержался. Если бы позволяли законы природы, он сейчас от души пнул бы ногой себя самого — в самое дорогое место.

— Если то, что я сейчас говорю, напечатает завтра «Бильд», я прихлопну вас на месте вот этой рукой, — прорычал он с предельно грозным видом. — Не исключено, что опасность грозит вам из-за того, что оба погибших были, как и вы, любовниками фрау Людевиг.

Физиономия Брехта перекосилась.

— Вот сука! — Больше он ничего не смог сказать.

— Кажется, для вас это новость, — холодно заключил Тойер. — Или вы ловко лжете. Это еще предстоит выяснить.

Брехт подошел к холодильнику и достал пиво:

— Присоединяйтесь!

Тойер отказался.

— Так, замечательно, господин Брехт. Теперь вы для нас стали еще важней. Вы последний из трех ее любовников, и на основании ваших показаний мы сможем выяснить, правду ли нам сказала фрау Людевиг. Если только оба вы, сладкая парочка, не лжете.

Брехт захмелел:

— Кирстен — невероятная баба. Вот уж три года, как мы знакомы. Заговорила со мной на улице. Просто так, знаете? Любой мужик, я думаю, мечтает о таком знакомстве.

— Я запрещаю вам даже думать о том, что я, мужик, тоже мечтаю об этом, — сердито прошипел сыщик, переходя в атаку.

— Ладно. С тех пор она иногда приходит ко мне. Звонит и приходит. Я и предположить не мог…

— Вы считали себя крутым жеребцом, который удовлетворяет стареющую маклершу. Раз в три недели — ей этого хватало, — с насмешкой проговорил комиссар. И едва не прикусил язык: ведь у него встречи с Хорнунг происходили примерно с такой же частотой.

Брехт злобно зыркнул на него:

— Я не считаю себя крутым. Я просто живу, поймите, просто живу. Понимаете?

— Нет, не понимаю, — честно признался Тойер. — Вы бывали на шлирбахской вилле?

— Бывал, но редко. Иногда Кирстен уставала и приглашала меня к себе, либо ей хотелось заниматься вещами, которые у меня невозможны. Скажем, купаться в пене и тому подобное, у меня ведь только душ…

— И что внизу живет ее муж-инвалид — вы тоже знали?

Брехт кивнул:

— Она мне об этом говорила, да. Поэтому, мол, у нее мало времени. А вообще, знаете, что классного в этой ситуации?

Тойер задумался с преувеличенным старанием. Что тут могло быть классного? Ему почему-то пришли в голову битлз, супы в пакетиках и Густав Хейнеманн.[20]

Брехт не стал дожидаться ответа:

— Если по какой-то причине убийства прекратятся, я останусь под подозрением. Оно будет действительно снято с меня лишь в том случае, если меня грохнут. Во как!

— Чем дальше, тем интересней, — едко возразил сыщик и, не совсем уверенный в своих словах, добавил: — Ну, не такие уж мы дураки… Минутку! Фрау Людевиг ничего не говорила о том, что была с вами во время первого убийства! Вы мне лжете! Лжете! — истерично закричал гаупткомиссар, вскочил и схватился за оружие.

Брехт, казалось, был искренне озадачен:

— Я ведь не говорил, что любился с Кирстен. Штеффи была со мной, Штеффи, моя маленькая Мышка.

Тойер снова сел и послушно записал данные второй возлюбленной Брехта. Ей недавно исполнилось восемнадцать. Иногда комиссар чисто физически ощущал в себе склонность к очень строгой, консервативной морали.

— В Шлирбах я всегда ездил на горном велосипеде, через замок и лес. Вполне приличное расстояние.

— Да-да, — кивнул комиссар. — В самом деле, очень приличное.

Он взялся за мобильник и вызвал патрульную машину — она будет стоять возле дома, демонстрируя присутствие полиции.

— Достаточно вам для защиты? — брезгливо спросил он струсившего любовника. — Или в доме еще есть пожарные лестницы или что-то подобное?

Брехт помотал головой.

— Ну, раз нет пожарной лестницы, тогда полицейской машины у подъезда вполне достаточно.

В управлении сыщики сопоставили свои результаты. Штеффи действительно существовала, и она клялась, что слова Брехта соответствуют истине. Тойер сообщил все, что узнал. Очередь была за Лейдигом.

— В общем, в виблингенских дневниках я не смог найти ничего, что однозначно характеризует Гросройте как убийцу, но и ничего такого, что доказывало бы обратное. — Лейдиг пожал плечами. — Вот один из последних текстов. Его можно истолковать как намек на убийство Рейстера. Почитайте-ка…

Тойер взял у него записную книжку.

— «Убийца, который уже много лет… — и так далее, — теперь совершил нечто другое. Одного из тех мужчин, которые за рагу по-охотничьи беседуют о мертвых мальчиках… Одного из тех мужчин он убил… Вот начало века плазмы… Еще многим суждено умереть». Наш общий друг Момзен воспримет эти слова как признание, и возможно, так оно и есть.

— Может, наш мальчуган заболеет ветрянкой, — хмыкнул Хафнер.

— Тем не менее возможно, что это признание. — Тойер подпер голову руками. — Что там у нас с другими направлениями? Что с бегуном?

— По обоим убийствам у него железное алиби — он официант в «Европейском дворе», и его видели сотни людей. Поэтому он и бегает по ночам, после работы. Место находки он мне показал. — Лейдиг взял в руки карту.

— Потом, — отмахнулся Тойер. — Хафнер?

— Никаких фотографий Плаз… господина фон Гросройте, зато есть Брехт. — Он с ухмылкой показал снимок: любовник фрау Людевиг стоял в небрежной позе перед «Круассаном», держа в пальцах бокал-тюльпан. Подпись под снимком гласила: «Вольфганг Брехт — любовник и игрок».

— Чудило мохнатое, — довольным тоном подытожил Хафнер. — В общем, завтра эта фотография будет напечатана во всех газетах от Дармштадта до Фрейбурга и показана по телеканалам «Гессишер Рундфунк», СВР-3, по частным телеканалам и даже в дневных новостях!

— В новостях? — удивленно повторил Тойер.

— Я упорный. — Комиссар просиял во всю ширь своих усов и извлек из кармана ветровки на сей раз не сигареты, а маленькую бутылочку «Фернет-Бранка» и с наслаждением глотнул из нее. — Ах, как хорошо… С желудком у меня иногда проблемы… Да, я хотел еще договориться с эльзасской телестудией, но тамошние идиоты не понимают по-немецки.

— А ты не знаешь французского, — зло добавил Лейдиг.

— Не-е, правда не знаю, — засмеялся Хафнер.

— Короче, да здравствует Пфаффенгрунд! — подытожил Тойер и повернулся к Штерну: — Ну, что там с виллой в Шлирбахе?

— Шик с отлетом, — прочувствованно сообщил Штерн. — Современная, с висячими мостами, круглыми окнами и стеклянными фронтонами… но это ладно. Я сообщил господину Людевигу, что в городе орудует опасный убийца и мы поэтому предостерегаем всех граждан с ограниченной способностью к передвижению. Прозвучало это, конечно, по-идиотски, но ведь я не хотел говорить про его жену…

Шеф группы кивнул.

— Ее там не было. Сам он не в состоянии даже банан очистить.

— Побывай у него еще раз в понедельник и проверь, кто его навещает из социальной службы. Придумай какое-нибудь убедительное объяснение насчет того, откуда ты знаешь его имя. Да, вот еще. Из его комнат видна дорога?

Штерн помотал головой:

— Ее можно увидеть, лишь высунувшись из бокового окна, а он не в состоянии этого сделать.

— Ладно. Значит, ничего не видно. Вообще ничего. В Виблинген ты тоже ездил?

Штерн утвердительно кивнул. Он в самом деле обнаружил в доме Гросройте свежие газеты, хотя…

— Сумасшедший подтирался ими, — добавил Хафнер. — А уж читал он их перед этим или нет — неизвестно.

— Как там со следами? — устало обратился гаупткомиссар к Лейдигу.

— На вилле в Виблингене есть кое-какие следы Плаз… господина фон Гросройте. Что не является большим преступлением, да это вообще не преступление, поскольку вилла принадлежит ему. Но в остальном… скудно. Практически он заходил туда ненадолго. Поиски еще ведутся. На ключе кровь Рейстера, и все. Что опять-таки ничего не значит.

Тойер закивал, слишком поспешно:

— Итак, ничего. Как говорится, пусто! Вообще ничего, ноль! Замечательно. Предлагаю отправиться по домам. Похоже, эти выходные пройдут спокойно. Хотя у нас все равно найдутся дела.

Молодежь ушла. Тойер с материнской заботой проветрил кабинет, немного походил из угла в угол, размышляя, не заглянуть ли к Ильдирим. Тут ожил телефон. Звонил один из сотрудников, дежуривших возле дома Брехта.

— Объект наблюдения не зажигал свет, и мы поднялись к нему. Брехт убит! Но мы ведь все время дежурили у дома, никуда не отлучались!

Тойер в бессилии опустил руку, державшую трубку. Потом просто положил трубку на место. Выглянул в коридор. В кабинете Шерера еще горел свет. Гаупткомиссар вошел без стука.

— Тойер, в чем дело? Мы уже уходим. Представь себе, нам пришлось иметь дело с идиотом, который в Хазенлейзере…

— Третий, этот Брехт, тоже убит. Мои парни уже ушли. Может, возьметесь? А я завтра приду пораньше, в начале шестого. Сейчас я просто с ног валюсь.

Обычно подобные просьбы вызывали язвительные насмешки коллег, но усталое, серое лицо Тойера подавило такое желание в зародыше.

— Ладно, мы займемся, — сухо ответил Шерер. — Ступай, выспись.

Сыщик поехал домой. Ему снова удалось избежать штрафной квитанции, просто повезло. Да и вообще сплошное везение — настоящая, по всем канонам серия убийств, громкое дело. К горлу подступила тошнота, но обошлось.

Ночью Иоганнесу Тойеру снились чужие галактики, которые он бороздил на своем звездолете.