"Сага о Гудрит" - читать интересную книгу автора (Сивер Кирстен А.)

ПОЯВЛЕНИЕ ХОЗЯИНА ХОЛМА

Торвальд со своими людьми отправился на север, и Белый Гудбранд с детьми – вместе с ними, чтобы добраться до Светлого Фьорда в Западном Поселении; там, на Песчаном Мысе, Эрику Рыжему принадлежала половина большого хутора. Гудбранд поживет в его доме, пока не раскорчует землю, доставшуюся ему от Эрика. Гудрид даже в своих хлопотах и заботах тосковала по Гудбранду и его детям.

Тьодхильд не оставляла ее ни советом, ни помощью. И хотя рабы и прислуга в Братталиде побаивались хозяйку за ее острый язык, они все равно охотно трудились на нее, потому что она всегда отдавала ясные и четкие приказания. Тьодхильд была довольна тем, как работает Гудрид и в молочной кладовой, и в ткацкой, и Гудрид радовалась, видя, что старшие одобряют ее. Трудно было сказать, что думает о ней Торстейн как о невесте, так как он приходил домой, успевая только поесть и сразу же лечь спать.

Но и он не преувеличил, когда сказал, что в Эриковом Фьорде еды хватает и людям, и животным. Однако лето было здесь не таким долгим, как в Исландии, и люди постоянно пополняли запасы продовольствия на зиму. Когда Торбьёрн и его люди не жгли хворост в саду Бревенного Мыса или не собирали камни, бревна и дерн для постройки дома, они отправлялись вместе с Торстейном сыном Эрика, на охоту или на рыбалку или же заготовляли корм для скота в Братталиде.

Гудрид не могла надивиться на то, что гренландцы еще находили время собираться на тинг; в середине лета они пожаловали на площадку в Братталиде: кто приплыл, кто пришел, а кто прискакал верхом. На площадке тинга из очагов в земле разносился вкусный запах мяса и рыбы, и нежные побеги щавеля и дягиля продавались вместе с вареными яйцами кайры, внутри которых было нежное птичье мясо. Гудрид никогда не видела, чтобы продавалось больше одной кружки пива. Пива не было ни в Братталиде, ни на Херьольвовом Мысе. И теперь она знала, что у людей в доме редко бывало и зерно, и ячмень.

Несмотря на свой кашель, Эрик довел все дела на тинге до конца, показав при этом осведомленность и мудрость. И потом, долгими светлыми вечерами народ развлекался борьбой, играми в мяч и мерялся силами, совсем как в Исландии. А в один из вечеров устроили даже танцы. Гудрид танцевала вместе с Торстейном сыном Эрика и Эгилем сыном Торлейва – восьмилетним сыном брата Снорри сына Торбранда из Кимбавога.

С Эгилем они стали хорошими друзьями. Мальчик, едва услышав о приезде Гудрид и ее отца, часто выходил на дорогу, ведущую через гребень холма в Братталид. Ему очень хотелось уехать, и он мог бесконечно слушать рассказы Гудрид о дяде Снорри и двоюродном брате Торбранде, которых он просто обожал. Однажды Эгиль с гордостью произнес:

– У меня есть брат, и он купец! У него собственный корабль! А зовут его Торфинн сын Торда, и живет он в Скага-фьорде. Если он к нам приедет, я наймусь к нему на корабль!

Когда Гудрид теперь, после долгого перерыва, вновь танцевала на тинге, ей было уже гораздо проще забыть о Торфинне сыне Торда, о Снефрид и всем прочем, что было связано с ее прежней жизнью в Исландии. Оживление на площадке для танцев и веселье создавали ощущение дома, и невозможно было не быть довольным гостеприимством, которое Гудрид и ее отцу оказывали в Братталиде.

Если бы только не одолевали комары! Даже в самые жаркие дни Гудрид вынуждена была носить длинные чулки, чтобы не оказаться искусанной. Она выпустила руку Торстейна, чтобы прихлопнуть комара, который сидел за ухом. Улыбнувшись, она сказала:

– В первый день, когда я была здесь, ты рассказывал мне, Торстейн, как чудесно жить в Эриковом Фьорде. Но тогда ты забыл похвалиться, что здесь же водятся самые ненасытные комары!

Торстейн весело усмехнулся, как всегда.

– Меня учили быть скромным.

К ним подбежал маленький Торкель и схватил Торстейна за руку.

– Дядя, иди скорее, тебя зовет дедушка! Там, на склоне, дерутся!

Торстейн остановился и потянул Гудрид за собой.

– Кто там дерется, почему дерется?

Рыжие волосы Торкеля, казалось, высекали искры, пока мальчик подпрыгивал на месте от нетерпения.

– Торгрим Тролль и Хамунд из Эйнарова Фьорда поссорились с Торвардом, мужем Фрейдис, и с одним из его людей, – а почему, я не знаю.

Пока они бежали к склону, Торстейн негромко рассказывал Гудрид:

– Всякий раз, когда Торгрим Тролль остается на лето в Гренландии, начинаются распри. Он и его шурин слывут главными забияками в округе. Надеюсь, что мой шурин сможет за себя постоять. Хотя надо сказать, что Фрейдис машет топором получше своего мужа.

Гудрид охотно верила в это. Фрейдис дочь Эрика, с круглым, хмурым лицом и крепко сбитым телом, напоминала разгневанного тюленя. Она очень мило встретила Гудрид в первый раз, но когда поняла, что Тьодхильд благоволит к девушке и что Гудрид крещеная, то не упускала случая лишний раз злобно заметить, что есть же люди, которые заявились сюда, в Гренландию, и живут себе припеваючи на содержании у других. Эрикова родня умела усмирить ее, но самого Торварда она не уважала и вышла за него замуж только ради его богатства.

И вот теперь Фрейдис дочь Эрика стояла впереди остальных зрителей и смотрела на четырех дерущихся. Гудрид с облегчением заметила, что они нападают друг на друга с голыми руками, без оружия. Ей, как и другим женщинам, приходилось обрабатывать раны многим вспыльчивым парням на тинге.

На руках Фрейдис всякий раз побрякивали обручья, когда она потрясала кулаками, подбадривая своего тщедушного муженька:

– Торвард, не прячься за спиной у Гудольва, словно теленок! А ты, Гудольв, овечья душа, поднажми, и ты уложишь их обоих!

Эрик, верхом на лошади, врезался прямо в дерущихся, когда к месту события подоспели Торстейн и Гудрид. Торстейн протолкнулся сквозь толпу зевак и встал рядом с отцом. Его лицо, обычно добродушное, теперь пылало гневом.

– Отец и я не желаем, чтобы кто-то нарушал мир на тинге! Так что расходитесь, добрые люди, и возвращайтесь к своим делам. И ты тоже, Фрейдис! – И Торстейн сердито посмотрел на сводную сестру.

Фрейдис держалась заносчиво, однако ослушаться не посмела. Она направилась прямо к Гудрид.

– Торстейну захотелось перед тобой покрасоваться, Гудрид. Нетрудно заметить, что и ты на него заглядываешься!

Гудрид улыбнулась и промолчала. А Фрейдис уставилась на нее своими круглыми, выпуклыми глазами, и продолжала:

– Ты, конечно же, понимаешь, что за Лейвом бегать бесполезно. Если он вернется целым и невредимым из своей поездки – жениться он не собирается: он и сам сказал мне об этом, когда я предлагала ему посвататься к сестре Торварда.

– Для меня выберет жениха мой отец, – отметила Гудрид. – Так же, как и твой отец выдал тебя замуж по своему усмотрению.

Фрейдис злобно дернулась, но язык попридержала. А Гудрид повернулась к ней спиной и посмотрела в сторону блестящего зеркального фьорда, на поверхности которого качались маленькие лодки, словно листва в бочке с водой. В лодках сидели люди, и это наверняка были влюбленные: они переговаривались, отгоняя от себя комаров… С берега доносились нежные и мелодичные звуки. Это Стейн учил Торкеля играть на свирели, вырезанной из дудника.

Гудрид медленно поднималась к дому, охваченная непонятной, внезапной тоской. Уже зацветали лютики, колокольчики и ослинники, но девушка почти не замечала красоты вокруг себя. Остановившись у порога, она затем повернула к пригорку, с которого открывался вид на Бревенный Мыс. Оттуда были хорошо видны и двор, и стены будущего Торбьёрнова дома, но жилище это не носило следов жизни: оно выглядело пустым и заброшенным. Тяжесть легла на сердце.

Направляясь обратно к дому, Гудрид бросила взгляд на большую березу, стоящую на холме. Эрик, когда строил себе дом, оставил это дерево, ибо верил, что под ним живет домовой Братталида. Вот что-то мелькнуло возле ствола: это было серое, кругленькое существо. Потом оно пропало за холмом. Гудрид перекрестилась и поспешила в дом.

Собака Тьодхильд сонно тявкнула на девушку, и служанка Турид Златокожая выглянула посмотреть, кто там. Она сказала Гудрид:

– Тьодхильд еще не ложилась, она разговаривает с Торбьёрном, так что проходи, не бойся.

Огонь в очаге уже не горел, и угли были убраны на ночь. Единственным источником света в большом доме была лампа рядом со спальной нишей Тьодхильд. Гудрид смогла различить отца и Тьодхильд, которые сидели в другом конце зала, причем так натянуто, словно бы оба находились в гостях. Она услышала, как ее отец говорил:

– Гудрид получила хорошее воспитание и научилась вести хозяйство. А кроме того, ее приемная мать сама была искусной целительницей и обучила ее своим премудростям. И хотя Гудрид многое умеет и даже обучена руническому письму, она никогда не занималась ворожбой. Я сам был против того, чтобы она пела для Торбьёрг-прорицательницы, но ее очень просили все остальные. Она у меня славная девочка, крещеная. Ты и сама ее уже знаешь.

– Не беспокойся, Торбьёрн, мне действительно понравилась твоя дочка. И все видят, что она хорошо воспитана и умеет ткать и работать по дому. Я верю, что ее травяные отвары помогли Эрику, хотя до выздоровления ему далеко. Я завела этот разговор только потому, что женщины из Херьольвова Фьорда обращаются к Торбьёрг, чтобы ворожить. Плохо, что Торкель с Херьольвова Мыса отправляется на охоту, вместо того чтобы поехать на тинг и заставить замолчать всех этих сплетниц…

Тьодхильд подняла глаза на Гудрид как раз тогда, когда девушка собиралась проскользнуть незамеченной к своей постели, которую она делила вместе с Торкатлой.

– Что-то случилось, Гудрид?

Гудрид почувствовала себя на виду, словно прозрачный малек креветки.

– Нет, ничего, я просто устала. И еще комары одолели.

Она попыталась улыбнуться.

– Надеюсь, что от храпа Торкатлы они разлетятся.

Словно радуясь тому, что разговор с Тьодхильд оказался прерванным, Торбьёрн с легкостью сказал:

– Эрик Рыжий говорит, что завтра будет ветер, так что комаров останется совсем немного. Спокойной ночи, Гудрид.

Гудрид подошла к отцу и поцеловала его. От него пахло свежестью, загорелой кожей и чистым льняным бельем, а глаза у него были такими приветливыми, что если бы с ними не было Тьодхильд, то Гудрид обязательно поделилась бы с ним увиденным, когда домовой показался ей у холма. Девушке очень хотелось знать, что думает об этом отец и что могло бы значить это видение.

– Спокойной ночи, отец. Спокойной ночи, Тьодхильд.

Она поклонилась им обоим и залезла на кровать, потеснив Торкатлу, которая уже спала, повернувшись к ней своей могучей широкой спиной.

Пушистый кот Халльдис спал у нее в ногах, и Гудрид осторожно вползла под одеяло, чтобы не потревожить животное – то единственное, что еще сохраняло живую связь с приемной матерью девушки. Она закрыла глаза, но долго не могла уснуть. В эту летнюю ночь все любили друг друга, а она лежит тут, рядом со старой, храпящей женщиной, и никому она не нужна.

Она прижалась мокрой щекой к подушке и попыталась утешиться тем, что отец защищал ее от сплетен, которые распускали люди, думая, что она занимается колдовством вместе с Торбьёрг-прорицательницей. И Тьодхильд поверила ему. Глупо было бы ожидать, что Торстейн или кто-нибудь другой посватается к ней прежде, чем они с Торбьёрном покажут, на что они способны и построят собственный дом.

На следующий день дул такой сильный северо-восточный ветер, что, казалось, траву на площадке тинга вырвет с корнем.

У Гудрид разболелась голова, да так, что ей было даже тяжело дышать. Позднее, днем, когда она остановилась у кладовой, чтобы перевести дыхание, мимо нее медленно ехал Эрик Рыжий с одним из своих слуг. Несмотря на недуги и старость, Эрик выглядел настоящим важным хёвдингом, и одет он был в красный плащ, затканный серебром. Заметив Гудрид, он сказал:

– Что же ты не идешь к молодежи, на площадку тинга?

– Я… я сейчас пойду, как только мне станет полегче. Это, наверное, из-за погоды…

Эрик подъехал к Гудрид, положил руку ей на плечо и заглянул прямо в глаза.

– Этот священник Тьодхильд, пустомеля, думает, что его святая вода может исцелить людей. Против твоего недомогания есть только одно лекарство: все пройдет, когда ветер переменится. И если бы священник сумел повлиять на ветер, тогда, может быть, и я бы у него полечился, хе-хе!

Он поперхнулся и резко закашлялся. Переведя дух, он выпрямился в седле и строго посмотрел на Гудрид своими красными, воспаленными глазами.

– Поддерживай во мне жизнь, девочка, пока Лейв не вернется домой. Я хочу узнать, что за страна лежит от нас на западе. Лейв думал взять меня с собой, но лучше было, чтобы он сам командовал на корабле в этом плавании.

За всеми своими хлопотами Гудрид совсем позабыла и о Лейве, и о его плавании, и теперь слова Эрика вновь пробудили в ней любопытство. Она погладила его жеребца и спросила:

– А как ты думаешь, Эрик, когда должен вернуться Лейв?

– До зимы, если он вообще вернется.

Эрик слабо улыбнулся.

– Я вовсе не жду, что ты будешь няньчиться со мной всю зиму, и, кроме того, я просто не вынесу дольше твоих горьких отваров!

Гудрид улыбнулась и почувствовала, что головная боль начинает проходить.

В ту ночь она грезила, как к берегам Братталида подходит большой корабль, и она сама – в толпе встречающих. На берег спустился Лейв сын Эрика, за ним бежала мохнатая собака – огромная, словно бычок, и с ошейником из чистого золота. А следом шел Торфинн сын Торда в зеленом плаще, ведя под уздцы Снефрид, и еще дальше – Орм и Халльдис с маленьким мальчиком, похожим на Торфинна сына Торда.

Когда тинг завершился, в долинах заморосил дождь, перемежаясь с туманом. Молча и неторопливо скатали люди свои палатки и спальные мешки, а потом разъехались по домам. Гудрид оставалась в Братталиде и чувствовала большое облегчение, словно в ней лопнул застарелый нарыв. Руки стали нежными от того, что она постоянно чесала шерсть и наматывала ее на веретено. Словно бы эта мягкая шерсть окутала и ее мысли. Широкая спина Торкатлы излучала довольство, когда она стояла у ткацкого станка, а Тьодхильд так же мирно хлопотала у очага, разглаживая швы льняной сорочки горячими, гладкими камнями.

Арни Кузнец был единственным, кто неуютно ощущал себя в эти холодные дни. Он все пытался найти для своих искалеченных ног удобное положение, морща лоб и вырезая из рога ковшик. Гудрид догадывалась, что кузнец ненавидит сидеть дома, когда все остальные мужчины работают на свежем воздухе, наслаждаясь волей. И Арни все чаще садился у дома, занимаясь какой-нибудь мелкой работой, и посматривал в сторону фьорда. Ему нравилось представлять себе, будто бы он тоже трудится на берегу, как он сам однажды сказал, и прибавил при этом, что друзья сослужили ему плохую службу, когда спасли его от белого медведя на Севере и потом живым привезли домой. С тех самих пор он больше ни на что не годился.

Гудрид возразила ему.

– Но ты вырезаешь такие чудесные вещицы из моржовых клыков и прочего…

– Это так, но тебе, как женщине, не понять, как там, на Севере! Ты просыпаешься на борту корабля и слышишь, как белой ночью всхрапывают во сне сотни моржей. Или ты видишь, как кипит вода вокруг кита, охотящегося за косяком рыб! А потом ты только успеваешь грузить на свой корабль моржовые клыки и рога единорогов, совсем позабыв об опасной близости скрелингов[4].

Гудрид хотелось узнать, видел ли он когда-нибудь живого скрелинга.

– Да, конечно, когда я был в тех краях, ибо сыновья Эрика – люди предприимчивые. Скрелинги маленького роста, темнокожие, любопытные, и они явно занимаются колдовством. Их всегда привлекали железные изделия. Торвальд однажды вовремя остановил меня, когда я уже было собрался обменять маленький ножик на три рога единорогов!

Гудрид думала, есть ли скрелинги в неведомых землях на Западе. Она жалела Арни Кузнеца за его увечье, но вместе с тем и завидовала ему, ибо он видел такое, чего ей не узнать за всю жизнь.

Именно Арни первым заметил корабль Лейва. Это было солнечным осенним днем, когда началась охота на хохлача, а на полях и равнинах рос душистый подмаренник. Люди сбежались на берег, услышав крик Арни. Они приставляли руку козырьком к глазам, чтобы получше рассмотреть, что там, на водной глади фьорда, и разглядеть цвета паруса, а большой пес Эрика заливался громким лаем, скача вокруг своего хозяина, всполошив остальных дворовых собак. Когда стало видно, что парус на приближающемся корабле – в синюю и белую полоску, Торстейн помог отцу сесть на коня, а сам посадил сзади себя маленького Торкеля. Гудрид так хотелось поехать вместе с ними, но женщины должны были остаться в доме, чтобы подготовить встречу гостей.

Тьодхильд велела Хальти-Альдис потрошить и жарить уток, а детей послала во двор нарвать черники. Потом она сказала Гудрид:

– Это поистине счастливый день, раз сын мой возвращается домой. Пойдем вместе в церковь и прочтем благодарственную молитву.

По дороге в церковь Гудрид бросила взгляд на берег. Лейв уже спустил парус, и корабль его медленно подходил к берегу, гордый, словно парящий орел. Восточный ветер доносил до нее обрывки речи стоящих на берегу, но холодные стены церкви Тьодхильд поглотили все звуки снаружи.

Тьодхильд зажгла лампаду и положила возле распятия букетик ослинника, а потом опустилась на колени рядом с Гудрид.

– Благодарим Господа Иисуса Христа за то, что Он вернул в Братталид Лейва сына Эрика. Отче наш…

В тот вечер все наелись вдоволь, даже рабы. Кроме жареных уток, приготовили копченую солонину, отварили тюленье мясо, выставили на стол масло, простоквашу, жирного гольца, сыр, кашу, ягоды.

Лейв сидел рядом с отцом, на почетном месте. В его каштановых волосах и бороде появились седые пряди, и он заметно постарел с тех пор, как Гудрид видела его в последний раз. Всякий раз, когда он наклонялся к рыжему мальчику, сидящему у него на коленях, лицо его смягчалось, а глаза делались такими же радостными, как у Эрика Рыжего.

Гудрид легко сумела представить себе, каким был Эрик в свои молодые годы. И сейчас он держался так властно, что никто не смел выспросить у Лейва, что он видел в чужих краях. Все ждали разрешения Эрика.

Когда наконец женщины убрали со стола и уселись с пряжей в руках, Эрик медленно поднялся, держа большой рог, окованный серебром. Он прокашлялся, и глаза его при этом весело поблескивали из-под густых бровей.

– От имени всех собравшихся я благодарю Тьодхильд за щедрое угощение. Прежде чем мы сели за стол, она сказала, что хочет дать мне бочонок вина, который у нее был припрятан, чтобы я поднял вот этот рог в благодарность Христу и богам. И теперь я хочу выпить за счастливое возвращение Лейва в благодарность Тору, Одину, Ньёрду, Фрейру и Белому Христу, если он пожелает принять мою благодарность.

Кашель прервал его речь. Придя в себя, Эрик отпил из рога и передал его Лейву, затем – Торбьёрну и сделал знак Гудрид, чтобы она обнесла вином всех остальных гостей. Гудрид украдкой взглянула на отца. Глядя прямо перед собой, он перекрестился.

Торстейн учтиво взял из рук Гудрид рог и отпил из него. Улыбаясь, он сказал:

– Теперь твоя очередь, Гудрид. Ты когда-нибудь пробовала вино?

Она отрицательно качнула головой, покраснев от того внимания, которое он проявил к ней у всех на виду.

– Ты должна попробовать хоть капельку. Сегодня большой праздник.

Гудрид послушно пригубила вина. Оно было горько-сладкое и холодное: пожалуй, отвар одуванчиков будет лучше.

Когда она, обойдя всех гостей, вернулась на свое место, она чувствовала себя обессилевшей. Только бы дождаться того мига, когда Лейв начнет рассказывать о своем путешествии!

Как и его отец, Лейв был прекрасным рассказчиком. Сперва он поблагодарил своих родителей за радушный прием, а свою команду – за славную службу, а затем передал всем привет от Торвальда. Вблизи от Медвежьего острова он повстречал корабль брата.

– Торвальд просил меня передать вам, что охота на моржей такая удачная, что он вернется домой только после подсчета овец. У них на борту много шкур и мяса, а возле мачты я своими глазами видел целую кучу рогов единорогов. И когда я сравнил богатства Торвальда с тем, что я с моими людьми вез домой, то решил, что любой купец, который пожалует к нам в Братталид, найдет что купить!

Лейв заложил пальцы за пояс, обвел поддразнивающим взглядом всех собравшихся и продолжал:

– Первая страна, к которой мы подошли, была плоской, как каменная плита, и вокруг лежал снег. Но мы все равно сошли на берег, ибо не хотели, чтобы кто-то упрекнул нас потом в отсутствии любопытства. Страна эта и с моря казалась пустынной, и на самом берегу. Травы здесь не росло, и я назвал ее Страной Плоских Камней. Потом мы поплыли дальше на юг, и берег был у нас с правого борта. Наконец мы увидели, что земли становятся все живописнее, и мы решили вновь пристать к берегу. Страна, к которой мы приплыли, была одной сплошной равниной, и всю ее покрывали леса, а потому мы прозвали ее Лесной Страной. Между тем мы не хотели запастись древесиной, чтобы корабль шел налегке, а к тому же дул попутный ветер с северо-востока, и мы продолжили свой путь на юг. И снова нас несло по течению, а земля была у нас с правого борта. Ранним утром нам попался один остров, затем другой, а вскоре – и мыс, выступающий прямо в море. Прежде чем плыть дальше, мы сошли на второй остров. Никогда мы не пробовали слаще воды, чем на том острове.

Вокруг раздались утвердительные возгласы людей Лейва.

– Ни на суше, ни в море не было ни единой души: даже потом, когда мы поплыли вдоль западного берега мыса. Мы видели в пути отдельные острова и шхеры, а затем мы пристали к берегу в большой бухте. Берег порос травой и дикой рожью. Мы не хотели дожидаться прилива и отправились к берегу на лодках. А потом вернулись к «Рассекающему волны» и вытащили корабль на берег, чтобы затем разгрузить его. Земли вокруг нам пришлись по вкусу, и мы занялись строительством хижин. Из небольшого озера текла речка, и в ней мы обнаружили форель и лососей. В нашей бухте водилось много камбалы, а с берега мы заметили стаи морских птиц и множество тюленей. По пути к этим берегам нам попадались киты, а озеро кишмя кишело треской. Вокруг же самой бухты валялось множество бревен, так что нам было из чего построить дома. Да и дерн там был отличный: ведь ни один человек до нас не втыкал лопату в эту землю…

Гудрид пыталась представить себе эти края. Описания Лейва напоминали ей то, что в новой вере зовется Раем, о котором Тьодхильд говорила, что в нем еще лучше, чем в Вальхалле.

– Я последовал твоему совету, отец, и разделил свою команду на две группы: одна сторожила у домов, а вторая исследовала местность. Ведь сперва нам надо было увидеть, следует ли защищаться на новой земле от людей или троллей. И первое, что мы обнаружили поблизости от наших хижин, – это болото, но никаких следов людей и духов мы так и не увидели. Затем мы обогнули мыс и проплыли вдоль его восточного берега. Но и там мы увидели лишь необитаемые земли, а потому вернулись на прежнее место и построили себе несколько прочных домов для зимовки.

– Когда мы обжились на новом месте, мы снова поплыли на запад, потом на юг, держась все время вблизи от берегов. В реках там водился жирный лосось, а в лесах росли стройные деревья. Люди нам по-прежнему не встречались. Мы не знали, что за духи обитают на тех берегах, а потому совершали жертвоприношения возле самых высоких деревьев и самых широких лугов, чтобы они не погубили нас. Так что вся моя команда вернулась вместе со мной домой – и даже Тюркир, – хотя однажды мы уже думали, что он погиб!

Все повернулись, чтобы посмотреть на вольноотпущенника Тюркира, который нянчился с Лейвом, когда тот был в возрасте Торкеля. Гудрид редко встречалось такое располагающее к себе лицо, как у него. Немец Тюркир слыл надежным человеком, и он без памяти обожал своего воспитанника. И из того, что дальше рассказывал Лейв, становилось ясным, что Тюркир, ко всем своим искусствам, умел еще и приготовлять вино.

Лейв подождал, когда утихнет гул голосов, и продолжал:

– Однажды вечером Тюркир не вернулся домой вместе с остальными, и дюжина наших людей отправилась искать его. Они заметили его на опушке леса: он шел им прямо навстречу, выкрикивая что-то и размахивая руками, словно кто-то испугал его до смерти. А потом мы заметили, что он просто невероятно веселый и довольный! Он сказал нам, что нашел виноград: чудесные, спелые гроздья винограда на таких толстых лозах, словно это сам Мидгардский змей. Вскоре мы и сами увидели эти виноградные лозы. В лесу лежала солнечная долина, и каждое дерево на ней было обвито виноградом. Мы наполнили виноградными гроздьями целую лодку и потом волочили ее назад. Много ягод мы съели прямо на месте, а остальное Тюркир поместил в кожаные мешки. Возможно, вино, которое он приготовил, было не таким вкусным, как в этот вечер, но нам оно понравилось. Наверное, там рос другой сорт винограда…

Тюркир сердито проворчал из своего угла:

– Меня взяли в плен совсем молодым, но уже тогда я мог различить вкус истинного винограда! И я не слышал, чтобы кто-то пожаловался на мое вино.

Другие зашикали на него, и Лейв продолжал:

– В первый раз мы отведали Тюркирова вина, когда праздновали самый короткий день в году: тогда солнце стояло в зените, прежде чем мы успели позавтракать, а закат наступил после полудня. Снега не было, но стоял туман и иногда налетал штормовой ветер с моря. Леса там растут дикие, непроходимые, повсюду полно разных ягод, а трава там такая сочная, что мы пожалели, что не взяли с собой скот. Плодородные земли эти мы назвали Виноградной Страной.

Гудрид заметила, как довольно улыбается Тюркир, когда Лейв сел на место и вокруг все загалдели. Встал Эрик.

– После того, как мы услышали рассказ Лейва, нам, думаю, следует побывать в этой стране. А теперь я хочу попросить Лейва разделить по справедливости привезенный груз.

Лейв вновь поднялся, положив руку на плечо сына.

– Как мы и договаривались год назад, я получаю две части, будучи владельцем корабля и капитаном. А третью часть делит поровну вся команда. Помимо древесины, у нас много другого на борту: дюжина бурых медвежьих шкур и столько же – белых, несколько десятков шкурок куницы, выдры, бобра, рыси…

Гудрид почти засыпала, и голос Лейва казался ей отдаленным ворчанием. В мыслях она представляла себе горы пушистых мехов, и все они окутывали ее, усыпляли… Эти меха будут согревать богатых людей во сне далеко, к югу от Норвегии.

Когда норвежский купец Эрлинг Укротитель волн пожаловал в Братталид на своем корабле, нагруженном железом, зерном, ячменем, льном и медом, он был поражен мехами Лейва. Когда они договорились о цене, он сверх того прибавил от себя мешок ячменя, а Тьодхильд подарил маленький шелковый платочек. Эрлинг пообещал зайти в Эриков Фьорд прежде, чем он следующей весной будет возвращаться домой в Норвегию. Он собирался поторговаться с Торвальдом, который вернется с охоты домой, о моржовых клыках и рогах единорогов. Но прежде он поплывет наверх, к Западному Поселению.

Эрик рассказал Эрлингу, какие цены установлены в тех местах, и Гудрид услышала, как Торстейн говорил Лейву:

– Это купец, который готов продать за деньги своего шурина! Когда я в прошлом году был в Западном Поселении, люди рассказывали мне, что Эрлинг вздувал цены на свои товары вдвое.

Лейв пожал плечами и улыбнулся.

– Наверное, Эрлинг думает, что он и так платит людям слишком много, потому что сообщает им новости в придачу.

А это действительно немало, подумала Гудрид. Эрлинг Укротитель волн навестил по дороге Исландию и рассказал жителям Братталида, что на юге страны все теперь заняты распрей между сыновьями Ньяля из Берггорсволла и Флоси сыном Торда и его людьми. Судя по всему, плохо приходилось старому Ньялю…

Еще когда Гудрид жила на Мысе Снежной Горы, вся эта распря, которая разгорелась вокруг мудрого старого Ньяля, была для нее чем-то отдаленным. А теперь, когда она изо дня в день видела лишь горы Гренландии, она и вовсе воспринимала известия из Исландии как диковинку. Тем более что Эрлинг Укротитель волн был не из тех, кто умел красочно описать происходившее: рассказ его отличался сухостью, будто бы он не повествовал, а взвешивал крупу.

Пока купец рассказывал, все мысли Гудрид обратились к предстоящему подсчету овец. Нагуляет ли скот Торбьёрна жирок на пастбищах, и все ли животные вернутся домой?

В тот день, когда овец загоняли в большой загон к северо-западу от двора, лил проливной дождь, но Гудрид за всеми хлопотами и думать забыла о плохой погоде. Подсчет овец проходил не так аккуратно, как она привыкла это делать в Исландии, но везде свои порядки. Прислуга, пастухи и хозяева методично обходили загон и осматривали метку на ухе у овец, перебирая пальцами вдоль палочки с зарубками для счета. В воздухе звенели людские голоса, овечье блеяние и лай собак.

Торбьёрн с Эриком были несказанно рады результатам подсчета. Ни одна взрослая здоровая овца не пропала бесследно. А Харальд Конская Грива и другие пастухи получили вечером двойную порцию еды.

Начался убой скота. Однажды, когда Гудрид нарезала мох и жир для кровяных колбас, ей почудилось, что к Братталиду приближаются люди. Но так как никто из домочадцев ничего не замечал, она промолчала и вновь погрузилась в работу. А через некоторое время она увидела, что Тьодхильд выпрямилась, вытерла руки о передник и перекрестилась.

– Вы не слышите, как кричит Стейн? Он увидел корабль Торвальда!

Все высыпали на двор, чтобы посмотреть, как Торвальд приближается к берегу на старом Эриковом корабле. Поверхность фьорда сверкала так ярко, что глаза ломило, а в небе носились чайки и вороны, крича, словно они торжествовали при виде корабля.

Эрик на своем жеребце тронулся к берегу, сопровождаемый Лейвом и Торстейном. Гудрид знала, что Торстейн боится оставлять отца одного и следит, чтобы тот не упал с лошади. В последние недели после возвращения Лейва зрение Эрика все ухудшалось, и силы его покидали. И Гудрид уже думала, что Эрик пророчески сказал о том мешке ячменя, который подарил ему Эрлинг Укротитель волн:

– Это пойдет мне на поминки.

Корабль Торвальда шел тяжело, глубоко погрузившись в воду, так что было похоже, что удача ему сопутствовала, как и предсказывал Лейв. Гудрид быстро подсчитала в уме запасы, хранящиеся в погребах Тьодхильд. Пожалуй, на зиму их хватит, – и для людей, и для скота. Хотя многое зависит от того, останутся ли люди Торвальда перезимовать в Братталиде.

Восемь членов команды Торвальда действительно остались, и в ту осень в Братталид не пришло больше ни одного корабля. В ночь середины зимы Эрик устроил большой пир и принес в жертву свое главное сокровище – золотисто-гнедого жеребца, – чтобы следующее лето оказалось для них благоприятным. Жертвенной кровью окропили каждую постройку на дворе, а останки жеребца были зарыты на холме под большой березой. Внимательно проследив за тем, чтобы все было сделано как полагается, Эрик медленно повернул к дому, поддерживаемый Торвальдом и Торстейном, а за ними шел Лейв с жертвенной чашей в руках.

Эрик сел на почетное место, и Тьодхильд подала ему рог, до краев наполненный тем пивом, которое он повелел ей сварить к пиру. Он сказал, что пир этот должен быть щедрым, и гости на него прибыли из самих дальних мест. Гудрид радовалась тому, что ей не пришлось одной варить пиво из такого дорогого ячменя, а Тьодхильд сказала ей, что за пиво будет отвечать она и что в ее роду по крайней мере четыре поколения подряд славились своим искусством приготовлять пивные дрожжи. На этот раз пиво получилось тоже отменным.

Итак, Эрик восседал на почетном месте, держа дрожащими руками рог. Голос его звучал тихо, но твердо:

– Прежде чем начать наш пир, я призываю богов и воздаю им хвалу за долгую, счастливую жизнь, прожитую мной. В Валхалле меня уже ждет мой жеребец, и в скором времени я отправлюсь вслед за ним. Я чувствую это по болям в груди. У нас здесь хватит и пива, и угощения для прощальной тризны. Но пока я еще жив, я хочу в присутствии множества свидетелей объявить свою последнюю волю. Дочь моя, Фрейдис, уже получила приданое, выйдя замуж, но после моей смерти я завещаю ей еще крапчатую корову и мой нож с серебряной рукояткой. Пусть она отдаст этот нож своему первенцу.

Взгляды гостей устремились на беременную Фрейдис, которая стала еще больше походить на толстого тюленя. Но она не поднимала глаз ни на отца, ни на мужа, и только злобно косилась в сторону братьев.

– Младший мой сын, Торстейн, получит мою часть двора на Песчаном Мысе, и в этом случае ему не надо затягивать с женитьбой. А Торвальд и Лейв вместе будут владеть Братталидом. Однако не забывайте, что двор этот принадлежит и вашей матери тоже, так что пока она жива и здравствует, она останется в доме хозяйкой. Лейв, в следующий раз в Винланд поедет Торвальд, ибо ты остаешься вместо меня хёвдингом, и дел у тебя будет достаточно дома. Вам троим я завещаю два корабля. Они вам пригодятся, если окажется, что вы захотите строиться и жить в новых краях. А теперь я прошу вас повременить год и привыкнуть к новому положению, прежде чем кто-то из вас надумает жениться.

Гудрид испытывала такое чувство, будто ее хлестнули мокрой тряпкой. Когда стало известно, какие перемены ожидаются в Братталиде, она поняла, как привязалась к Торстейну, всегда излучающему уверенность и спокойствие. Она боялась оставить этот двор, чтобы к весне переехать на Бревенный Мыс. На новом месте Торбьёрн уже отстроил дом – грубо сколоченный, маленький, без привычного приятного запаха подвешенного над очагом мяса, без молока и шерсти.

Переведя дыхание, Эрик продолжал, но так тихо, что Гудрид должна была напрячь все свое внимание:

– Я просил Торбьёрна сына Кетиля и Торлейва сына Торбранда, оценить все прочее мое имущество, которое не принадлежит Тьодхильд, – так, чтобы мое наследство было поделено поровну. С одной оговоркой: Лейв получит после меня мой острый меч, Костолом, потому что он останется хёвдингом в Братталиде. А Торкелю достанется моя зелено-желтая лента на лоб, которую Тьодхильд выткала для меня в юности: ведь мальчик унаследовал мои рыжие волосы.

Гудрид украдкой взглянула на Тьодхильд. Ее изящное загорелое лицо с высоким лбом оставалось неизменным, с тех пор как Эрик начал свою речь; руки хозяйки были сжаты, а взгляд устремлен на мужа.

Эрик отер пот со лба и перевел дыхание.

– Наконец, когда мне осталось недолго жить, я хочу, чтобы Тьодхильд благословила меня своей святой водой, чтобы я мог быть похоронен возле ее церкви. Я ведь понимаю, что именно там она захочет покоиться, когда настанет ее черед. А теперь будем же веселиться!

И он передал рог с пивом дальше, а женщины тем временем внесли блюда с едой. Шум голосов в доме возрастал, по мере того как гости все больше хмелели от пива. Эрик говорил мало, ничего не ел, но всякий раз, когда наступала его очередь, помногу отпивал из рога. Вид у него был хмельной и довольный. Когда гости принялись готовиться к ночлегу, он все продолжал сидеть на почетном месте, словно пытаясь продлить пир еще на миг.

Тьодхильд тихо сказала Гудрид:

– Дитя мое, подожди ложиться. Плохи дела с Эриком.

А Эрик ворчливо произнес:

– Я же сказал, что смерть моя близка. И я устроил этот большой пир… Лучшего прощания с жизнью нельзя и придумать, если только воин не погиб на поле брани. И не нужно мне от вас никаких отваров и советов. Болезнь моя и так затянулась.

И он сполз на пол. Торстейн поднял отца и понес его на кровать, а Тьодхильд подложила ему под голову перьевые подушки. Дыхание больного сделалось быстрым и прерывистым, а когда он закашлялся, то из горла пошла кровь.

Тьодхильд послала Торвальда в церковь, чтобы принести бочонок со святой водой. Погрузив пальцы в воду, она совершила крестное знамение над своим мужем.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Эрик открыл глаза и криво улыбнулся.

– Ты долго ждала этого.

– Лучше бы ты крестился, – буркнула Тьодхильд. – Но я рада, и тому, что есть.

– Так оно и есть. Все, что мы собирались сделать вместе, мы совершили.

Он закрыл почти ничего невидящие глаза и попытался подавить кашель, который снова клокотал в нем. Потом он протянул руку к жене и сказал:

– Прощай, Тьодхильд. Я не вижу своих сыновей, но знаю, что они рядом. Ни у кого нет таких отличных ребят… Следи за тем, чтобы они не позабыли старинных обычаев.

Эрик умер, когда едва забрезжил рассвет. В предрассветной дымке Гудрид различила очертания белого медведя.

Тьодхильд сидела на скамье, выпрямившись, как мачта, и смотрела на опустошенное лицо Эрика и на его глаза, которые забыли теперь, что значит моргать. По щекам вдовы медленно струились слезы, но она хранила молчание. В доме было так тихо, что Гудрид почувствовала себя плывущей на корабле, который вдруг сел на мель в густом тумане.

Арни Кузнец, Тюркир и Стейн смастерили из винландской древесины гроб. Эрик Рыжий был похоронен у южной стены Тьодхильдовой церкви, и Торбьёрн сложил памятную песнь в честь друга. А все гости, пожаловавшие на осенний пир Эрика, справили тризну по хозяину дома и проследили за тем, чтобы наследство было поделено согласно последней воле усопшего. Тьодхильд и ее сыновья одарили гостей щедрыми подарками, и те отправились восвояси, приготовившись высидеть по домам долгую зиму.