"Сага о Гудрит" - читать интересную книгу автора (Сивер Кирстен А.)
НА КОНЬКОВОМ БРУСЕ – ДУХ-ХРАНИТЕЛЬ ТОРБЬЁРНА
 |
Торвальд так и не вернулся из Виноградной страны к свадьбе Торстейна и Гудрид. Сам он говорил перед поездкой, что попытается исследовать новые земли как можно лучше, прежде чем поедет назад в Гренландию, и потому никто не беспокоился о нем. Но Гудрид знала, что Торстейн волнуется. Он всегда был больше привязан к Торвальду, чем Лейв. Когда же Торвальд не вернулся и на второй год, начал беспокоиться и Лейв. Торстейн пообещал брату заняться хозяйством в Братталиде следующим летом, чтобы Лейв смог отправиться на охоту на Север на старом Эриковом корабле.
– Торстейн Черный управится один на Песчаном Мысе, – сказал Торстейн Гудрид. – Если мы вернемся из Братталида к следующему улову лососей – все обойдется. Даже если к тому времени Торвальд не вернется, то мать побудет с Лейвом.
Гудрид рассеянно слушала мужа. Она вноаь и вновь пыталась представить себе, как выглядит страна, в которой сейчас находятся Торвальд и его люди: какие там растут деревья, какие там едят ягоды и плоды, название которых она вряд ли когда-нибудь слышала…
Что же до Песчаного Мыса, то Торстейн всегда умел ответить на ее вопросы. «На берегу Светлого фьорда очень красиво, и Песчаный Мыс лежит у самой воды, а за ним – тучные пастбища и угодья. Прямо рядом с хутором течет речка, а в ней – множество лосося. Вот увидешь, ты станешь там такой же круглой, как наши овечки!»
Еще до свадьбы Тьодхильд показала Гудрид все, что получал от нее Торстейн: ковры, постельное белье, резные миски и прочую утварь. И Гудрид была счастлива, видя эти наглядные символы благополучия и слушая рассказы Торстейна об их новом доме.
Уже поджидали первых гостей на брачный пир, и Гудрид остановилась во дворе, чтобы полюбоваться кольцом, подаренным ей Торстейном: оно было широкое, позолоченное, с красными и синими каменьями. Мимо нее пробегала Хальти-Альдис, неся в руке связку копченых тупиков из кладовой. Служанка бросила через плечо:
– Скоро начнется пир, Гудрид! Я уже видела, что к нам подъезжают Фрейдис дочь Эрика и ее Торвард.
Но ни Фрейдис, ни ее малыш-крикун, который родился месяц назад, были не в состоянии испортить праздник, тем более что она отказалась прийти в церковь. А там было уже полно народу, ибо Тьодхильд пообещала, что окропит гостей святой водой из заветного бочонка Патрика. Однажды Гудрид спросила у Тьодхильд, что она будет делать, когда вода кончится, но та ответила ей, что понемногу наполняет бочонок каждый раз, когда вода в нем убывает. И тот остаток воды, освященной еще Патриком Священником, становится чем-то вроде пивных дрожжей, придавая силу новой воде.
Гудрид тихо преклонила колени на шкуре белого медведя и расправила свадебный наряд, украдкой посмотрев на Торстейна, который был рядом. Темно-синие фламандские чулки обрисовывали его мускулистые ноги, и на нем была зеленая рубашка, сшитая Гудрид. Когда жених и невеста взялись за руки в знак верности друг другу и все присутствующие в церкви прочитали хором «Отче наш», Тьодхильд окропила брачную пару святой водой и трижды перекрестила их, прежде чем послать бочонок по кругу.
В этот прохладный, солнечный осенний день они медленно шли из церкви в дом, чтобы сесть наконец за стол.
Торстейн взял слово. Затем гостей обнесли горячими овсяными лепешками и ячменной кашей. На больших блюдах лежали рыба и мясо. Пиво Тьодхильд текло рекой в кружки, кувшины и старый рог Эрика. Прежде чем послать рог по кругу, Лейв приветствовал дорогих гостей и рассказал еще раз о тех условиях, на которых состоялась брачная сделка между Торбьёрном и Торстейном. А затем он поднял рог и выпил за здоровье Гудрид.
Гудрид уже успела за день набегаться на кухне и в кладовых, наравне с остальными женщинами, и теперь, сменив будничное платье на свадебный наряд, она наслаждалась тем, что спокойно сидела на скамье, чувствуя, как непривычно хмелеет голова от пива. Голова ее слегка кружилась, и она постепенно теряла чувство страха. Торстейн внезапно показался ей очень большим: вдруг он раздавит ее в постели…
Девушка чувствовала себя тревожно, потому что толком не знала, что ее ожидает. Она никогда прежде не бывала на свадьбах в Гренландии. И она с пристрастием расспрашивала Торкатлу, не известно ли той, когда жениху и невесте полагается оставить гостей и идти к себе, однако Торкатла лишь улыбнулась в ответ и сказала, что Гудрид сама поймет, когда настанет время.
Торкатла оказалась права. Шум за столом утих, и Гудрид уже мечтала только о том, как бы ей забраться под одеяло на их с Торстейном новой постели. Из-за дверей доносились звуки музыки. Это Торкель сын Лейва играл на свирели, вырезанной из дягиля, и мелодия журчала удивительно страстно и красиво, вплетаясь в низкие звуки, издаваемые Стейном на варгане, так что Гудрид ощутила, как по спине ее пробежала сладостная дрожь. Она обхватила себя руками и взглянула прямо в смеющиеся глаза Торстейна.
– Идем, жена моя, гости проводят нас к супружескому ложу.
Она сползла со скамьи и благодарно взяла протянутый им плащ. Прохладная, тихая лунная ночь освежила ей голову, и она твердым шагом шла рядом с Торстейном к новой спальной нише, которую отгородили у передней стены дома молодых. Их сопровождали многие из гостей, но лишь Лейв и Тьодхильд вошли в маленький зал вместе с женихом и невестой: там свежо и ароматно пахло ветками можжевельника, потрескивающими в огне очага. Торкель и Стейн остались стоять в дверях; музыка все продолжала звенеть в холодном воздухе, а брачная пара замерла у своего ложа. Торстейн медленно отстегнул тяжелый золоченый пояс и отдал его брату, а Тьодхильд тем временем окропила святой водой из маленькой каменной миски новую овчину на кровати и перекрестила молодых. Гудрид непроизвольно сделала шаг к Тьодхильд и Лейву и расцеловала их обоих.
Впервые Торстейн остался с Гудрид наедине. Но когда на следующее утро они проснутся, на скамьях по обе стороны от очага будет полно народу, так что чем быстрее Гудрид научится вести себя как настоящая хозяйка, тем лучше, лихорадочно думала она о себе, с трудом расстегивая большие позолоченные застежки на платье.
– Давай я тебе помогу…
Гудрид увидела прямо перед собой Торстейна. Его широкая грудь беззащитно белела в темноте, контрастируя с загорелой шеей и руками, словно сам он был срублен из молодого и старого дерева одновременно. Гудрид была так взволнована, что забыла о всех своих страхах. Она улыбнулась и шагнула навстречу Торстейну.
– Жене твоя помощь будет приятна, Торстейн.
Торстейн снял с себя белье только после того, как они закрыли дверцу на запор и улеглись в постель. Тепло новой овчины и горячее тело Торстейна вновь ударили в голову Гудрид, и пиво снова забродило в ней: она смутно ощущала себя, откликнувшись на ласки мужа. Корова, которую покрывает на зеленом лугу бык, или женщина, ставшая женой в мягкой постели, – это похоже друг на друга…
На следующее утро Гудрид проснулась от гула голосов в доме и плеска воды: люди уже встали и умывались. Первой же ее мыслью было хорошенько вымыться. Неважно, – теплая это будет вода или просто-напросто холодная, соленая вода фьорда, – но ей хотелось во что бы то ни стало смыть с себя липкую кровь и семя, которые она сразу же ощутила на бедрах, повернувшись на бок. Торстейн уже проснулся и сказал ей:
– Время вставать и угощать гостей, Гудрид.
И он быстро поцеловал ее, наспех оделся и открыл занавесь перед их спальной нишей. Его приветствовали одобрительными возгласами.
Но Гудрид потянула его за руку и тихо спросила:
– Ты не мог бы привести мне немного воды и полотенце? Я хотела бы привести себя в порядок.
– Я принесу тебе, что ты просишь, – добродушно ответил Торстейн. – Ни одна из служанок не проберется к тебе через такую ораву разгулявшихся мужчин.
И он принес ей маленькую миску: полотенце он уже использовал сам, но Гудрид все равно испытывала к нему благодарность. Она вновь оделась в свадебное платье и спустила ноги на пол. Почувствовав себя хозяйкой, она смогла без труда улыбнуться любопытным гостям, обернувшимся к ней. Она заботливо расчесала волосы, заколов их в свободный узел, а потом протянула руку за белым платком, который Тьодхильд достала для нее из своих запасов.
Торстейн довольно сказал жене:
– Не торопись, Гудрид! У меня есть для тебя подарок, и я хочу подарить его тебе в присутствии свидетелей.
В его протянутой руке блестели три серебряные заколки: одна большая – для волос, а две поменьше – для платка.
– Благодарю тебя! – Гудрид покраснела от радости, прикрепляя к прическе платок. Ей так хотелось бы посмотреться сейчас в свое бронзовое зеркало.
Свадьба продолжалась четыре дня. Когда последние гости покинули двор, довольные полученными подарками от хозяев дома, Гудрид испытывала такое чувство, будто она замужем уже много лет, как поведала она Торкатле, оставшейся со Стейном, чтобы довезти до дома Торбьёрна.
– Надеюсь, это не означает, что муж твой тебе наскучил! – лукаво усмехнулась Торкатла.
– Конечно нет. Лучше Торстейна никого нет, и я очень счастлива.
Да, она действительно была счастлива. Гудрид подумывала иногда, что никогда люди не будут по вечерам собираться у очага и рассказывать друг другу о ее с Торстейном жизни. Саги и висы слагаются обычно о людях несчастливых: либо о больших страстях, либо об их отсутствии. После дневных забот было приятно думать, что с наступлением вечера они вместе с Торстейном всегда идут к себе. Ее ободряло и утешало, что другой человек так близок с ней, даже если их ночи и были не такими, какими иные хотели бы их видеть! Во всяком случае они не остались без последствий: к середине зимы Гудрид поняла, что забеременела.
Она сообщила Торстейну об этом, когда они собирались переправиться по льду на пир к Торбьёрну.
– Наш ребенок родится прежде, чем мы переедем на Песчаный Мыс.
Торстейн выглядел таким довольным при этом известии, словно он только что узнал, что в водах фьорда появилась большая стая китов.
– Пойду расскажу об этом матери и Лейву. Они обрадуются.
Когда Гудрид забралась в сани и села рядом с Тьодхильд, чтобы ехать вместе с Лейвом на Бревенный Мыс, та перекрестила живот невестки и сказала:
– Если будет мальчик, назовите его Эриком.
«А если будет девочка, – подумала про себя Гудрид, – мы назовем ее Халльвейг, в честь моей матери».
Сознание того, что она носит в себе новую жизнь, вызвало в ней волну новых чувств и переживаний. Ведь это был не только ее ребенок, но дитя многих других людей. И Торбьёрна тоже. Она лелеяла мечту о крохотном существе, пока еще невидимом, и словно заслоняла рукой этот огонек, чтобы он не погас. «Ты вырастешь, станешь сильным и здоровым, я укутаю тебя в мягкую шкуру и научу всему, что умею сама»…
Торбьёрн не выказал своих чувств, когда Гудрид сказала ему о внуке. Но когда гости сели за стол, он поднялся со своего почетного сиденья, поднял окованную серебром чашу и произнес:
– Я вижу добрый знак в том, что, в то время как мы молим Христа об изобилии на следующий год, Торстейн и Гудрид ждут наследника. Пусть же Отец и Сын и Святой Дух защитят их дитя. Амен, – и он перекрестился, сел и пустил чашу по кругу.
Гудрид должна была сидеть на скамье для женщин вместе с Тьодхильд, но вскоре она поняла, что одна Торкатла не справится, а молодая служанка, которую нанял Торбьёрн с тех пор, как Гудрид вышла замуж, еще слишком нерасторопная… Ее звали Финна дочь Эрпа-соседа и она была крепкой и понятливой, но ей минуло только четырнадцать зим, и двигалась она вразвалочку, словно утка на суше. Как говорила Торкатла, родители девочки надеялись, что дочь их научится у Торбьёрна хорошим манерам. Так что Гудрид молча взяла очередное блюдо и пошла сама обносить гостей: может, Финна поучится у нее, как это надо делать.
После обеда Торбьёрн показал своим гостям двор и все новые постройки, которые он выстроил с лета. Фафни без устали прыгал вокруг людей, словно это было стадо овец, которых надо загонять домой, а старая, подслеповатая Хильда и носа из дома не показывала, лежа возле Торкеля и Финны, которые сели играть в тавлеи.
Трудно было сказать, кто из них постарел больше – отец или Хильда, грустно думала Гудрид, глядя, как осторожно шагает Торбьёрн по скользким дорожкам между домами. Он щурился от тусклого зимнего света, и Гудрид заметила, что Стейн не сводит глаз со своего хозяина. Она незаметно подошла к Стейну и тихо спросила:
– Ты чем-то озабочен, Стейн. Что происходит?
– Ты и сама видишь, Гудрид. Отец твой совсем плохо видит, а когда наступают холода, у него ноют ноги. Если у тебя есть лекарство от этой болезни, привези его в следующий раз! А еще нам нужен хороший сторожевой пес, если у сыновей Эрика найдется таковой. Фафни – славная пастушья собака, но совершенно бестолковая, когда дело касается того, чтобы сторожить двор, как это умела делать Хильда. Не знаю, слышала ли ты об этом, но в последнее время здесь пару раз показывался Бард Трескоед, а летом оказалось, что нет ни одного бонда на нашем берегу фьорда, который не лишился бы хоть одного ягненка в горах.
– Я поговорю с Торстейном, – обещала ему Гудрид.
Вернувшись в Братталид, она все рассказала мужу, и тот ответил:
– У Торлейва Кимби есть парочка щенков от суки, которая, как утверждает Лейв, происходит от волка, так что я пошлю Торкеля за ними в Кимбавог, как только утихнет ветер. А ты подумай, чем полечить Торбьёрна. Я знаю только, что от старости снадобьев нет.
Торкель вернулся из Кимбавога с молодым щенком: лапы у него были длинные, шерсть серая, густая, а выл он так, что мог бы разрезать сало, как сказала Хальти-Альдис. Постепенно он стал откликаться на кличку Гилли. Надсмотрщик решительно запретил пускать щенка без надобности в хлев и конюшню. Гудрид тем временем готовила отвар для глаз и крапивную мазь, чтобы послать их отцу вместе со щенком. Как вдруг на следующее утро в Братталиде неожиданно объявился Харальд Конская грива. Шапка и борода его совершенно заиндевели, а лицо, покрытое шрамами, было сине-красного цвета. Он тяжело дышал, словно бежал всю дорогу от Бревенного Мыса.
Гудрид чуть не выронила на пол горшок.
– Харальд! Что случилось?
– Торбьёрн болен, Гудрид. У него ужасный кашель, я уже предупредил Торстейна. Он сейчас седлает коней и поедет с нами. А потом он сможет взять назад твою лошадь, если ты останешься на Бревенном Мысе.
Гудрид торопливо засовывала в кожаный кошель все необходимое и наскоро оделась потеплее. Побежав попрощаться к Тьодхильд, она увидела, что та уже обо всем знает, хотя и продолжала сидеть все на том же месте, у очага.
– Передай Торбьёрну привет от меня, Гудрид. Я пойду к себе в церковь и помолюсь о нем.
Если бы Гудрид так не боялась за состояние отца, она бы порадовалась этой поездке верхом, по сверкающему льду. Она приходила в хорошее настроение уже тогда, когда оказывалась в седле. И она завидовала Гилли, который мчался впереди коней и пронзительно лаял просто от веселья, от полноты жизни.
Торстейн, как обычно, следил за дорогой, скача рядом с Гудрид.
– Мне показалось, что я увидел белого медведя во фьорде. Как ты думаешь, твой отец отпустит со мной своих людей на охоту?
– Наверное… Хуже будет, если этот медведь вдруг появится у него на дворе!
Несмотря на сильный жар, Торбьёрн был в полном сознании и позволил Торстейну взять с собой всех, кроме Харальда Конской гривы, который и так дважды переправился через фьорд и теперь должен был присмотреть за скотом, пока не наступил вечер. Фафни отправился вместе с охотниками, а Гилли остался в доме с женщинами и Торбьёрном, чтобы не испортить охоту своим пронзительным воем.
Торбьёрн сидел на постели, откинувшись на подушки, заботливо подложенные ему под спину, и смотрел на Хильду, похрапывающую у него в ногах.
– Мы с тобой, Хильда, оба теперь бесполезны!
– Я дам тебе отвар от кашля, отец, – сказала Гудрид, – и тебе полегчает. Ты ел что-нибудь сегодня?
– Только не надо говорить со мной как с неразумным младенцем, – кисло ответил отец. – Прибереги эти речи для ребенка, которого носишь под сердцем.
Гудрид отправила Финну в кладовую, чтобы отбить несколько кусочков рыбы и намазать их маслом, а сама пошла к Торкатле. Служанка хранила молчание, и Гудрид поняла, что надежды на то, что Торбьёрн встанет на ноги, почти нет. И все-таки она поставила на огонь воду и принялась измельчать привезенные с собою травы. Торбьёрн выпил горячий отвар и уснул. Гудрид с двумя женщинами села за прялку, прислушиваясь к неровному дыханию отца и мирному похрапыванию Хильды. Она не услышала, что на дворе что-то происходит, но когда Гилли внезапно вскочил и угрожающе зарычал, бросившись к дверям, она насторожилась.
– Белый медведь! – мелькнуло у нее в голове. Она тихо приказала Финне пойти в кладовую: стены там были в щелях, и можно было подсмотреть через них, что происходит снаружи. А сама она направилась к входной двери, схватила Гилли за ошейник и осторожно выглянула на двор. Она внимательно осмотрела устье реки и берег фьорда. Ни единого живого существа. Тогда она снова закрыла дверь, и в этот самый миг из кладовой прибежала Финна. Лицо у служанки было белее снега.
– Г-гудрид… Я вв-видела т-тролля… Т-там, под навесом для коз!
Гудрид выскочила в маленькую холодную кладовую и прильнула к щели в стене. Да, под навесом кто-то был: она слышала какие-то звуки оттуда, и Гилли отчаянно залаял, учуяв чужака. Если там копошится не медведь, то это точно уж волк или лисица…
Гудрид перекрестилась и лихорадочно обвела глазами комнату. Здесь оставалось еще много ее вещей, которые потом нужно было перевезти из Бревенного Мыса на Песчаный. На стене висел лук и колчан со стрелами, подаренный ей Арни Кузнецом. Колчан был наполовину полон.
Она схватила лук, вытащила стрелу, подтянула тетиву и скользнула в дверь с колотящимся от страха и волнения сердцем. Гилли на радостях вырвался вперед, но вскоре резко остановился. Увидев, что калитка тихо открывается, он яростно залаял. Перед ними стояло огромное, в лохмотьях двуногое существо, а на плече у него висела коза. Кровь из перерезанного горла животного капала на снег.
Задрожав от гнева и страха, Гудрид прицелилась из лука, изо всех сил натянув тетиву, и выпустила стрелу как раз в тот миг, когда человек обернулся на лай Гилли. В следующее мгновение стрела уже трепетала в его груди. Он вместе со своей ношей медленно сполз по пригорку вниз, а из хлева к ним подбегал Харальд Конская грива.
Со стороны фьорда донесся резкий порыв ветра, и Гудрид внезапно ощутила в себе спокойствие и уверенность. Держа лук в руке, она пошла прямо к навесу для коз и наклонилась над истекающим кровью вором. Харальд выдернул из-под трупа козью тушу.
– Гудрид, он убил лучшую козу Торбьёрна, Синее Чудо!
– Да, – сказала Гудрид, – а я убила вора, кто бы это ни был. Больше он ничего не украдет у других…
Она откинула со лба волосы и заставила себя всмотреться в несчастного, который лежал распростершись перед ней. Ветер играл его лохмотьями, которые прежде были шкурами. Они едва прикрывали ему грудь, и из-под них виднелась рваная, в пятнах крови, шерстяная рубаха. На нем были штаны из тюленьей кожи, а с пояса свешивался кошачий хвост, и когда Харальд пошарил у убитого за пазухой, он вытащил две мышеловки, которые Гандольв привез с собой еще из Исландии. Тощие кошачьи тушки могли привлечь только того, у кого не было ни кусочка.
Гудрид отвернулась в сторону и пошла к козам. В глазах у нее потемнело, она выпрямилась и вытерла рукавом лицо. Торкатла сердито проворчала ей:
– Теперь ты должна подумать о себе, Гудрид, – ты носишь ребенка, и на тебе больной отец. Ступай-ка к очагу, погрейся! Харальд, закрой поплотнее калитку, а не то этот пес вздумает полакомиться! Когда освежуешь козу, разрежь ее на хорошие куски, чтобы подвесить над очагом. Печень оставь на ужин Торбьёрну, если он, конечно, захочет есть.
Торкатла закрыла за Гудрид дверь, но та успела заметить, что Харальд бросил дохлую кошку Гилли. Нить, протянувшаяся от человека к собаке, вспыхнула зеленым светом в вечерних сумерках и продолжала все еще светиться, когда Харальд уже вошел в дом с разделанной тушей козы в корытце. По пятам за ним следовал довольный Гилли.
Гудрид села на низенькую скамеечку возле отцовской кровати, следя, не проснется ли он. В груди у него хрипело и клокотало, время от времени он кашлял, шевелил губами, но продолжал спать тяжелым сном, невзирая на суматоху, поднявшуюся в доме. Торкатла очарованно покачала головой.
– До чего же они чудодейственные, эти отвары, которым научила тебя Халльдис.
Гудрид сидела бледная, сжав губы. Она прошептала в ответ:
– Не знаю, так ли это… Я хочу, чтобы он проснулся, но у меня нет для этого заклинаний. Мне так хочется рассказать ему, что произошло сейчас у него на дворе…
– Об этом он скоро узнает. Когда Торстейн с людьми вернется с охоты, они поднимут такой шум, что и мертвеца разбудят.
Гудрид дремала, когда послышался цокот копыт и человеческие голоса. На миг ей почудилось, что она снова дома, в Хеллисвеллире, и она все еще находилась в полугрезе, когда в дверях показался Торстейн. Гудрид поднялась, чтобы поздороваться с мужем: его замерзшая борода уколола ее и без того шершавую кожу.
– Мы уложили того медведя, Гудрид, но я уже знаю, что и ты не зря здесь сидела, пока нас не было!
– Тебе Харальд успел все рассказать?
– Ну разве можно узнать все историю в подробностях от Харальда? Он сказал только, что вор перерезал горло одной из наших коз, а моя жена убила этого вора…
С кровати, на которой лежал Торбьёрн, послышался смех, перешедший в кашель. Торстейн наклонился к тестю, а Гудрид взяла из рук Финны маленькую лампу. Свет ее упал на изможденное лицо Торбьёрна.
– Ты не хочешь попить, отец?
– Нет, спасибо… Я только хочу знать, что здесь произошло. Похоже, что стоило мне улечься в постель, как тут же начало что-то случаться…
Пока Торстейн и Стейн, забрав лампу, ходили смотреть на убитого вора, Гудрид рассказала отцу всю историю как можно живописнее. Торбьёрн вроде бы повеселел, но голос его звучал серьезно, когда он промолвил:
– Ты подвергалась опасности, Гудрид. А если бы это был белый медведь?
– Нет, это был Бард Трескоед, – сказал Торстейн, вернувшись назад и тяжело опустившись на скамью возле кровати больного. – Смерть оказалась для него лучшим исходом.
– Что же теперь будет с его женой и детьми? – встревожилась Гудрид. – Они умрут от голода?
– Ничего не будет. Бард убил свою семью еще осенью. Один пастух видел их трупы, когда искал пристанища в непогоду.
– Я не знал этого, – сказал Торбьёрн. – Чему быть, того не миновать. – Он медленно перекрестился и задумчиво произнес: – Всех нас ожидает смерть. Ты останешься ночевать у меня в доме, зять? У меня в конюшне найдется место для твоих лошадей.
– Спасибо, но я поеду домой: северное сияние не даст сбиться с пути. Может, Стейн поможет мне повезти мою часть медвежьей туши? А шкуру ты возьми себе, Торбьёрн, Тьорви и Кольскегги вешают ее сейчас на сеновале.
Торбьёрн, закрыв глаза, кивнул в ответ, а Гудрид молча прижала руку Торстейна к своей щеке. Ей будет неуютно в постели без его широкой, надежной спины.
Поздно вечером Гудрид прилегла на подушки, которые Торкатла принесла на скамью возле постели Торбьёрна. Она прислушивалась к потрескиванию древесного угля, положив руки на живот. Вот снова это: что-то затрепетало внизу живота, словно порхающая моль. Две моли, три, четыре… Наверное, это крохотные ручки и ножки ребенка. «Белый Христос, если ты заботишься и о малых сих, благослови этого младенца, как просил об этом в молитвах отец!»
Гудрид не знала, как долго она проспала, когда услышала крик Торбьёрна. Дрожащими руками она зажгла жировую лампу, оставленную Торкатлой у очага, и села на скамеечку возле кровати больного. Торбьёрн хватал ртом воздух, держась за грудь.
– Отец, выпей это, тебе станет легче… – Гудрид поднесла к нему чашечку с отваром мать-и-мачехи; половина его стекла по седой бороде Торбьёрна.
Когда он откинулся на подушки, Гудрид взяла его горячую, сухую руку в свою, чтобы утешить и его, и себя. Вокруг спали люди, ровно дыша во сне, и она вдруг ощутила себя невыносимо одинокой. Через некоторое время Торбьёрн прошептал:
– Как странно… Сегодня вечером мне привиделось, что я у нас дома в Исландии.
– Мне тоже так показалось, отец. Наверное, нам напомнил об Исландии цокот копыт и людские голоса на дворе…
– Может быть. А может, я просто услышал, как приближаются кони, которые ждут меня в Раю. Там меня ждет и мать твоя, Халльвейг Торбьёрн попытался улыбнуться.
– Откуда ты это знаешь? – все спрашивала Гудрид.
– Снорри Годи обещал мне, что я встречу свою Халльвейг в Раю, если похороню ее в освященной земле и сам проживу жизнь добрым христианином. В последние годы я обходился без лошадей…
Гудрид затаила дыхание, ожидая, что еще скажет отец. А он умолк и потом сказал вису:
Он закашлялся и прошептал:
Гудрид наклонилась, к отцу, но услышала лишь его прерывистое дыхание.
В следующие несколько дней Торбьёрн то впадал в забытье, то снова приходил в себя. Гудрид не отходила от его постели. Торкатла, видя ее изнеможение, предложила посидеть возле Торбьёрна ночью, но Гудрид слышать ни о чем не желала. Она пробовала поесть те вкусные кушания, которые предлагали ей и Торкатла, и Финна, но горло сжималось от горя, и она не могла проглотить ни кусочка.
Перед обедом к ней вошел Харальд Конская грива: лицо его светилось от радости.
– Гудрид! На крыше сидит белый сокол. Стейн побежал за приманкой и силками для него!
Гудрид окаменела, потом с трудом поднялась, накинула на плечи платок и вышел наружу. Солнечные блики на ледяном фьорде ослепили ее: будто ножом полоснули по глазам. Она взглянула на конек крыши.
На самом коньке сидел белый сокол – как раз там, где перекрещивались над входом в дом две резные доски. Дух-двойник – фюльгия – сидел неподвижно, не замечая людей внизу. Время от времени он вытягивал шею, хлопал сильными крыльями и вновь погружался в неподвижность.
Гудрид перекрестилась и медленно произнесла:
– Харальд, скажи Стейну, чтобы он не пытался ловить эту птицу. Это фюльгия отца, и он прилетает тогда, когда человек при смерти.
В ту же ночь Торбьёрн умер, не приходя в сознание. Все говорили, что хозяин удостоился великой чести, раз его дух-двойник так явно обнаружил себя. А на утро Гудрид послала известие в Братталид; в ожидании Торстейна и Лейва она прилегла на кровать, которую делили Торкатла и Финна. Она стояла у самой кладовой. Гудрид выпила чашку горячей похлебки из мха, которую принесла ей Торкатла, и натянула на себя овчину.
Охваченная скорбью, она ясно поняла, что отец ушел от нее навсегда. Никогда больше она не придет к нему за советом. Никогда не увидит он своих внуков… Она нащупала под платьем живот. Давно не вспоминала она о своем малыше. Внутри ничто не билось, не трепетало. Бедный крошка, ему тоже нужен отдых… Вскоре Гудрид крепко уснула.
Проснувшись, она ощутила, что у нее началось кровотечение. Она резко села на кровати, а по ногам текла теплая, вязкая жидкость.
– Торкатла! Финна! Кто-нибудь… на помощь!
Крик Гудрид разрезал тишину в доме, и на дворе залаял Гилли. Прибежавшая Торкатла сразу поняла, в чем дело, и быстро приказала перепуганной Финне принести из амбара мешок мха, чтобы подстелить под Гудрид.
Запах крови и мха возбудил в мерцающем сознании Гудрид неясные воспоминания. Мать, умерший маленький братик, кровь… Так много крови, как ни в одной из вис, сложенной скальдами об убийствах и сражениях. Халльвейг истекала кровью, родив ребенка. Женщины в доме старались тогда увести маленькую Гудрид, чтобы она не видела темного, пахнущего кровью мха, который постоянно меняли на новый.
Гудрид так и не увидела безжизненный красный комочек – она лежала без сознания, потеряв много крови. Ничего не знала она и о том, что Стейн сжалился над старой Хильдой, воющей по своему хозяину, и перерезал ей горло, похоронив собачью тушу под грудой камней.
Прошло много дней, прежде чем Гудрид вновь стала здоровой, и вернулась вместе с Торстейном в Братталид. На лугах щебетала ржанка, а гнезда каменок в саду на Бревенном Мысе были полны маленьких, голубых яиц. Торбьёрн давно покоился у церкви Тьодхильд, но когда Гудрид села в лодку Торстейна, она по привычке обернулась на берег, чтобы посмотреть на высокую фигуру отца, которая обычно виднелась наверху, между домами.
– Мы похоронили Торбьёрна рядом с Эриком, – сказал Торстейн, пока раб Ньяль перевозил их через фьорд. Вокруг посверкивали ледяные горы. – Мать кропила могилу в течение трех дней: так он сам пожелал перед смертью.
Гудрид молча наклонила голову и придвинулась ближе к мужу.
– Как хорошо, что мы едем домой, Торстейн, – домой, где все сейчас зеленеет, плодится и размножается.
Вскоре у них снова будет ребенок, думала она. Он родится на Песчаном Мысе, в их новом доме.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |