"Уротитель кроликов" - читать интересную книгу автора (Шелестов Кирилл)

Глава четвертая

Обычно охрана провожала меня в аэропорт в полном составе, все шесть человек. Такой порядок завел Гоша, по одному ему известным причинам. Но сам он на этот раз взял выходной. Он уже дважды манкировал моими проводами. У Гоши были резоны.

Дело в том, что во время одного из наших последних визитов в Москву, когда Гоша летал с нами, мы с Храповицким затащили его в ночной клуб со стриптизом, который Гоша прежде видел только в кино. Считая, что расфасовка денег по трусам танцовщиц умаляет наше достоинство, мы поручили это Гоше. И разменяв мелочью пару тысяч долларов, посадили его на раздачу.

Гоша добросовестно выдавал купюры подходившим к нему обнаженным девушкам, которые в благодарность залезали ему на колени, елозили грудями по его лицу, расстегивали ему рубашку и всячески вовлекали в процесс, не совместимый с его служебным долгом. Что чувствовал при этом Гоша — понять было невозможно, его лицо оставалось суровым и неприступным. Но когда мы вернулись, он сослался на простуду и три дня не появлялся на работе.

Потом он признался мне, что трое суток пролежал на диване в угаре воспоминаний, запретив жене подходить к нему и даже обращаться.

— Я ведь никогда ни такого количества голых женщин не видел, ни такими деньгами не швырялся, — рассказывал мне Гоша, содрогаясь от переживаний. — И вот лежу я, а у меня перед глазами все это вновь и вновь прокручивается. Эти женщины голые. А я все сую им деньги, сую. Чуть из семьи не ушел, честное слово.

С тех пор, сообщив, что семейный покой дороже разврата, он от поездок в Москву категорически отказывался и даже в аэропорт не ездил, чтобы мы насильно не затолкали его в самолет.

Рядом со мной сейчас сидел Николай, исполнявший обязанности начальника смены. Это был крупный накачанный тридцатилетний парень, с застывшим угрюмым лицом. До того, как начать работу у меня, он служил военным летчиком в чине капитана. Кажется, он летал на вертолетах и твердо помнил, что в момент опасности надо рвать штурвал на себя. В результате он расколотил мне не одну машину. Но равных в исполнительности он себе не имел. Приказ начальника был для него высшей истиной, обсуждение которой он полагал кощунственным.

Чувства юмора Николай был лишен начисто, чем часто пользовался Гоша в своих проделках.

— Собаку мы похоронили, — коротко доложил мне Николай, когда мы проехали полпути.

— Какую собаку? — не понял я.

— Которую вы ночью сбили, — пояснил он. Всегда помня о своих обязанностях, он не поворачивал головы и не сводил глаз с дороги.

— Я не сбивал собаки, — пробормотал я растерянно.

— Может, забыли, — предположил Николай. — Мне Гоша позвонил ночью, в два тридцать, сказал, что на кольце, как к вашему дому сворачивать, лежит собака. Овчарка. Что вы ее сбили случайно, когда возвращались. Расстроились. И велели похоронить. Я тут же собрался, взял машину, собаку нашел. Завернул в целлофан, отвез в загородный парк и там закопал. Место отметил. Если вы вдруг захотите посмотреть.

Я схватил мобильный телефон и набрал Гошу.

— Какая собака?! — закричал я в трубку. — Что ты еще придумал?!

— Тут видите, как получилось, — обстоятельно стал объяснять Гоша. — Я от вас когда ехал, смотрю, на дороге псина валяется. Кстати, здравствуйте. Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете. Я тоже, спасибо, что спросили. Видать, сшиб кто-то. Собаку-то. Жалко же животное. Тем более, я собак люблю. Вы же знаете.

— А что же ты ее сам не похоронил? — Я постарался вложить в свой вопрос весь сарказм, на который только был способен.

— Сам? — удивленно переспросил Гоша. Чувствовалось, что подобная мысль не приходила ему в голову. — Как это сам? А Николай на что?

Я отключил телефон. Николай по-прежнему безотрывно смотрел на дорогу. Ни один мускул на его лице не дрогнул.

Однажды я увлекся начинающей балериной, которую увидел на сцене, во время официального концерта. Помнится, меня поразило тонкое лицо с огромными длинными глазами. Для балерины она была, пожалуй, тяжеловата, но ее пластика заставляла вас думать, что она парит в невесомости.

Недели полторы моя охрана каждый день таскала ей охапки роз, а коррумпированный мною оркестр начинал репетиции с любовных мелодий в ее честь. Потом, когда приличия были соблюдены, я все-таки позвонил, и мы договорились о встрече.

В ресторан она пришла в короткой юбке колокольчиком. Я не успел понять, искупает ли стройность ее ног небольшую грудь. Она опустилась в кресло, разбросав колени и вывернув стопы. В ту же минуту я понял, что переспать с ней мне будет не легче, чем ублудить чемпиона по бодибилдингу.

И все же лучше бы я остался тогда с балериной, чем плелся сейчас по летному полю позади четырех длинных и тощих вешалок для платьев, которые вихляющей походкой приближались к нашему самолету. Храповицкий бодро вышагивал впереди в желтом замшевом пиджаке и сапогах на высоком каблуке. Он самодовольно оглядывался по сторонам, явно жалея, что зрителей маловато.

Мы заказали чартерный небольшой самолет, разделенный на два салона. Второй с тесными, неудобными креслами заполонила охрана. Храповицкий взял с собой пять человек, я — двоих: Николая и одного из ребят его смены.

Мы с Храповицким расположились в первом салоне, у окна, в креслах, разделенных большим столом. Красавицы устроились сбоку от нас, на диванчике в рядок.

Света, приглянувшаяся губернатору, оказалась эффектной блондинкой. У нее были светлые совсем неглупые глаза, что редкость для девушек нашего театра, капризный, яркий рот и четко очерченный овал лица. Чуть вздернутый нос лишал ее внешность классической законченности, зато придавал миловидность, которую многие мужчины предпочитают красоте. В целом, она была все же лучше, чем я ожидал.

Другая блондинка, Лена, неспешная и спокойная, сидела с таким отрешенно-невозмутимым видом, словно она не летела в другой город в компании малознакомых мужчин, навстречу неведомым приключениям, а ехала с мамой в магазин за мелкими покупками.

Третью девушку, смуглую и подвижную, звали Жанна, она была смешливой, бойкой, черноволосой, явно с татарской кровью.

Самая неприятная была, пожалуй, Юля, с крашеными, медно-рыжими волосами, пустым взглядом и брезгливым выражением лица. Наверное, Храповицкий предназначал ее мне в наказание за плохое поведение. Всем им было от девятнадцати до двадцати лет, и лишь Жанна выглядела чуть постарше.

Кроме отрешенной Лены, которая была по-домашнему в джинсах и свитере, и даже не очень накрашенная, остальные участницы поездки позаботились о том, чтобы короткие юбки и высокие каблуки подчеркивали невообразимую длину их голенастых птичьих ножек.

В России в смешанных компаниях, подобных нашей, уделять излишнее внимание женщинам считается неприличным. В конце концов, вы же деловой серьезный человек, а не какой-нибудь залетный бабник. Поэтому мы с Храповицким общались в основном между собой. А с девушками обменивались лишь дежурными фразами.

Такие однодневные поездки, с чартером, отелем и ресторанами, обычно обходились от двадцати пяти до тридцати пяти тысяч долларов. Разница зависела от марки и цены вина, которое заказывал в ресторанах Храповицкий. Две трети расходов он брал на себя — остальное причиталось с меня. Он полагал, что это по-божески. У меня на этот счет было свое мнение, поскольку десять тысяч долларов составляли треть моей зарплаты.

Счастливому своим неведением обывателю трудно представить, как много денег съедает все это утомительное представительство, от которого невозможно отказаться, вращаясь в определенном кругу. Если бы у меня время от времени не возникало случайных заработков, то, получая тридцать тысяч долларов в месяц, я вынужден был бы побираться на вокзале.

— Классные телки, правда? — заговорщицки шепнул мне Храповицкий, когда самолет начал разбегаться. — Я сам выбирал.

Его живые глаза блестели предвкушением.

— А нельзя их было сначала немного подкормить? — тоже шепотом спросил я.

— Ты в коровниках поищи, среди доярок! — обиделся Храповицкий. — Между прочим, все они — финалистки последнего конкурса.

Я не стал ему напоминать, что конкурс был оплачен им. И он возглавлял жюри. И, кстати, был торжественно провозглашен всеми участницами конкурса секс-символом губернии. Однако, судя по тому, что охрану он не увеличил, число незнакомых гражданок, жаждущих провести с ним ночь безумств, не возросло. И на улицах они на него не нападали. Так что к громким титулам можно было бы относиться и ироничнее.

— Чтобы было интереснее, — продолжал Храповицкий все тем же особым мужским шепотом, — я пригласил только порядочных. Дал им слово, что никаких наглых притязаний с твоей стороны не последует. Так что держи себя в руках. То есть если что-то произойдет, то только по обоюдному согласию. Я люблю, чтобы сохранялась интрига.

Обычно интрига сохранялась недолго и, как правило, заканчивалась обоюдным согласием. У Храповицкого, как хозяина вечеринки, было право выбора. А у меня было право отказаться. Что тоже немало.

Вообще-то я не разделяю убеждения, что любовь к худым женщинам с мальчишескими формами есть первый признак подавленной гомосексуальности. Это утверждение грешит излишней прямолинейностью. Для меня это всего лишь показатель того, что у мужчины есть проблемы, которые он предпочел бы скрыть. Когда я вижу уверенного, агрессивного в бизнесе человека рядом с тощей, как жердь, картинной стервозой, я понимаю, что, деликатно выражаясь, в нем больше слабостей, чем кажется на первый взгляд.

Самолет начал набирать высоту, и в салон вошла стюардесса, симпатичная, синеглазая пышка лет двадцати четырех. Я сразу почувствовал себя лучше.

— Что будете пить? — спросила она, заученно улыбаясь. — Есть водка, коньяк, белое и красное вино.

— А шампанское? — высоким требовательным голосом осведомилась медно-огненная Юля. — Шампанское, я надеюсь, у вас есть?

— Ой, извините, — растерялась стюардесса. — Шампанского нет. Как-то не захватили.

— А я хочу шампанского! — Юля скосила глаза и повысила голос так, что у меня зазвенело в ушах.

Шампанское она почему-то произносила через «и». «Шимпанское».

Стюардесса испуганно посмотрела на Храповицкого, ожидая нагоняя.

— Ну почему у вас нет шимпанского! — канючила Юля.

— Потерпи немного, — принялся урезонивать ее я. — Всего через три часа мы уже будем сидеть в отличном ресторане, и ты сможешь заказать любое шампанское на выбор, вместо дешевой шипучки, которую дают в самолетах.

— А я хочу сейчас! — не унималась она.

Неужели я за свои десять тысяч долларов обязан еще и спать с этой крысой! — подумал я с ужасом. Да пропади они пропадом, эти деньги!

Храповицкий, похоже, тоже начинал злиться. Его вообще раздражало, если люди больше десяти минут подряд не выражали ему благодарность за то, что он украсил их жизнь своим присутствием.

Он отвернулся от девушек, своим видом давая им понять, что если они не перестанут капризничать, то остаток своей жизни будут пить бензин.

— Виктор так и не появлялся, — сказал он негромко, наклоняясь ко мне через стол. — Обиделся, что мы его не взяли с собой. Последнее время он вообще стал очень нервным. С ним все труднее работать.

Тема не была для меня новой. Мы не раз обсуждали их сложные взаимоотношения, приводившие к частым недоразумениям в бизнесе. До серьезных конфликтов пока, слава богу, не доходило, но напряженность атмосферы возрастала. Случалось, они отдавали подчиненным взаимоисключающие приказы, что ставило последних в затруднительное положение.

Кроме того, Виктор частенько пытался вмешиваться в те стороны бизнеса, которые Храповицкий считал исключительно своей прерогативой. При этом ни один из них не желал уступать другому.

— Думаю, что когда он вступал в твой бизнес, то претендовал по меньшей мере на равенство, — пожал я плечами.

— А сейчас, когда ты явно главнее, он полагает, что ты узурпировал власть.

— Мы никогда не были на равных! — возразил Храповицкий запальчиво. Ноздри его острого носа раздулись. Тема равенства его всегда раздражала. Демократия начиналась и заканчивалась за стенами его кабинета. — Когда я был директором завода, он был мясником. Он дал денег, и я взял его партнером в бизнес. Но о прибыли, которую он получил и продолжает получать, он не мог мечтать в самых дерзких снах.

— Дело тут не только в деньгах, — заметил я. — Мне кажется, тут сложнее. Понимаешь, как и все мы, он получил высшее образование, но потом, в отличие он нас, не желая бедствовать, порвал с тем образом жизни, который был для нас привычным, и пошел рубить мясо. Для своего круга он сразу стал отверженным. Да, у него были деньги, по тем временам немалые, но ты помнишь, как тогда относились к торгашам? Воры. Парии. А ведь он чувствительный человек, иногда, пожалуй, тонкий. И за эти десять—двенадцать лет в нем накопилось много болезненного, даже гнойного. Я совсем не удивлюсь, если узнаю про него что-то порочное.

— Что ты имеешь в виду? — подозрительно посмотрел на меня Храповицкий.

— Ну, например, что-то про его интимные тайны. Может быть, он как-то необычно ведет себя с женщинами. Или любит мучить животных. В этом роде. Хуже всего, что даже сейчас, став одним из хозяев губернии, он не добился главного — желанной социальной реабилитации. У всех на виду ты. Ты общаешься с губернатором. Ты ведешь переговоры. К тебе обращаются с просьбами. А он всего лишь твой партнер, вечно остающийся в тени.

Храповицкий нахмурился. Его лоб прорезала глубокая морщина.

— Он сейчас на грани срыва, — сказал он после паузы. — И это может очень скверно закончиться. Скверно для всех.

— Может, следовало взять его, а не меня? Это разрядило бы обстановку.

— Губернатор сказал, чтобы я взял тебя. К тому же от Виктора мало проку в таких поездках. Он либо молчит, либо, когда напьется, становится страшно злым. С тобой, по крайней мере, весело.

— Ну да, — покорно кивнул я. — То есть мне предстоит не только в страданиях полюбить эту писклявую Юлю, но еще и развлекать всю компанию. Захватывающая перспектива. А можно я добавлю еще пятерку и останусь здесь со стюардессой?

Храповицкий не поддержал шутки. Его лицо сделалось жестким.

— Хватит ныть, — холодно отрезал он. — Ты отлично понимаешь, что нам оказана честь. Много ли людей допущено в узкий круг губернатора? И если губернатор попросит нас станцевать нагишом на столе — мы станцуем.

Он говорил совершенно убежденно, и я не сомневался, что он бы и впрямь станцевал. Мне оставалось только надеяться, что губернатор нас об этом не попросит.

— Я хотел бы поговорить о выборах, — осторожно начал я, меняя тему.

Он молча кивнул. Я знал, что этот предмет не вызывает у него восторга, да и момент был не самым подходящим. Но и тянуть с этим разговором было нельзя. И я решился.

— Меня беспокоит то, как развиваются события, — заговорил я, подбирая слова. Понимая, что ему не понравится то, что я скажу, я не хотел раздражать его преждевременно. — Кулаков представляет собой опасность для губернатора. Если ему сейчас не переломают хребет, он наверняка будет участвовать в губернаторских выборах. И учитывая его популярность, у него есть шансы.

Храповицкий скривился, но не стал спорить.

— Без нас губернатор с Кулаковым не справится, — продолжал я. — Поэтому он начинает с нами заигрывать. Но после того, как он устранит своего главного соперника нашими руками, зачем ему будем нужны мы? Пилить бюджет он умеет и без нашей подсказки. И он становится единовластным правителем области. В его руках неограниченные финансы и власть. К тому же он командует милицией, прокуратурой и налоговой полицией. А вдруг в какой-то момент он решит, что мы слишком много зарабатываем и слишком мало делимся? И вопрос даже не в том, сколько мы станем ему таскать. Вопрос в том, что с помощью силовиков он может попытаться забрать наш бизнес. Мне кажется, что, став на одну сторону баррикад, мы без особой надобности увеличиваем свой деловой риск.

— А на кого он будет опираться? — возразил Храповицкий довольно резко. — На «Потенциал»? Усиливать лишь одну структуру всегда опасно: рано или поздно ты начинаешь от нее зависеть. Он слишком умен, чтобы складывать яйца в одну корзину. Ему нужен противовес. Этим противовесом и станем мы.

— Но ведь мы можем быть противовесом и сохранив Кулакова, разве нет? Более того, если мы с ним договоримся, мы превращаемся в миротворцев в войне губернатора с Кулаковым. А это значит, что мы сможем получать и там и здесь. И бояться губернатор нас будет больше.

— Ты всерьез веришь, что мы сможем договориться с Кулаковым?! — вспылил Храповицкий. — О чем? И почему у нас до сих пор ничего не получалось?! Это дешевый популист! Я не верю в его болтовню о благе народа. Ворует рубли там, где можно зарабатывать миллионы. И знаешь что? Ты не в первый раз заводишь со мной разговор об этом. Ты не любишь Черносбруева и не любишь губернатора. Я не знаю, чем именно тебе нравится Кулаков, но я хочу, чтобы ты понимал: ты — в команде. Я не желаю, чтобы твои эмоции повлияли на твою работу на выборах. Мне нужна победа Черносбруева. Я обещал губернатору, что мы этого добьемся. И я поручился ему за тебя. Мы поставили на губернатора, и мы будем с ним в одной упряжке. Это окончательное решение. Точка.

Он все-таки разозлился. И судя по выражению его лица, не на шутку.

— Ладно, — сказал я примирительно. — Значит, точка.

Начальником был он. Сначала начальником, а потом уж другом. Я об этом не забывал. Да он бы и не позволил.

В Москве у нас, или, точнее, у Храповицкого, было представительство с директором, который занимался не столько бизнесом, сколько устройством нашего отдыха в столице и за границей. Прямо у трапа нас встретили два «Мерседеса» и микроавтобус. Мы с Храповицким сели в один «Мерседес», в другой забрались дамы, а охрана разместилась в автобусе.

В «Национале» у нас были забронированы четыре номера на одном этаже: три просторных люкса, или, как тогда уже начинали говорить на европейский лад, «свита», для Храповицкого, меня и губернатора со Светой. И один попроще, на случай, если кто-то из девушек останется бесхозной.

Охрана обычно селилась в тех же отелях, что и мы, но не на ВИП-этажах, по двое в номере.

На сборы дамам дали полчаса. И еще минут на сорок они, естественно, задержались. Когда они спустились в бар, где ждали их мы с Храповицким, то все четыре были одеты практически одинаково: черные платья, черные колготки, черные туфли. Храповицкий оглядел их с удовлетворением. Видимо, их внешность и униформа отвечали его представлениям о том, как должен выглядеть эскорт делового человека.

— Ну что, зондер-команда, поехали! — произнес он, поднимаясь.

Но тут вышла заминка. Света попросила нас отойти с ней на минутку в сторону. Вид у нее был одновременно испуганный и вызывающий.

— Вы знаете, ребята, я не готова! — вдруг объявила она дрожащими губами, избегая смотреть на нас. — Как-то все слишком быстро происходит. Я же его совсем не знаю. Я думала, все будет помедленней, постепенно. А тут только я этот номер увидела, как-то все сразу стало ясно… Ну, в общем, я не знаю… Может, я лучше не поеду?

— Как, то есть не поедешь? — Кустистые брови Храповицкого угрожающе взлетели вверх.

— Ну, останусь в номере, — неуверенно предложила она. — Скажите, что я заболела. Что-нибудь в этом роде. Говорю тебе, я боюсь! — сорвалась она. — Неужели не понятно?

— Ты вообще соображаешь, о чем ты говоришь! — прошипел Храповицкий. Он старался сдерживаться, но по особой четкости выговора я понимал, что он в бешенстве. — Ты помнишь, кто тебя пригласил?! Что ты строишь из себя? Раньше ты о чем думала?

— Не кричи на меня! — Она повысила голос и вскинула подбородок. Ее светлые глаза потемнели, а капризный рот сжался в решительную линию. — Я тебе не проститутка. Я не обязана спать с тем, в кого ты ткнешь пальцем. Будь он хоть губернатор, хоть президент, ясно?

Храповицкий не привык, чтобы так с ним разговаривали. В глазах его заплясали опасные огоньки. Пора было вмешиваться.

— Стоп, — сказал я, обращаясь к ней. — А кто, собственно, сказал, что ты обязана с ним спать? Это что-то новое.

— А что еще мне с ним делать? — раздраженно отозвалась она. — Телевизор смотреть? Не надо считать меня дурочкой!

— Вот что меня пугает в современных женщинах, — вздохнул я, поворачиваясь к Храповицкому. — Сразу тащат в постель. Хоть бы здоровались сначала.

— Это я тащу в постель?! — задохнулась она от возмущения. — Ты что, издеваешься?

— Значит, я чего-то не понял, — кротко ответил я. — Извини, не хотел обидеть. С моей точки зрения, ситуация выглядит так. Серьезный уважаемый человек пригласил тебя в ресторан. Не желая твоей смерти от отравления, он не стал этого делать в нашем городе. Чтобы тебе было удобно, он заказал для тебя приличный номер в приличной гостинице. Он не знал, что ты питаешься в Макдоналдсе и ночуешь на вокзале.

— Я никогда не ночевала на вокзале! — почти выкрикнула она. Теперь она вся пылала от обиды. — И не ем в Макдоналдсе. У меня, между прочим, диета.

Я предпочел пропустить эти объяснения мимо ушей.

— Любой воспитанный человек спокойно принял бы это приглашение, — продолжал я. — А может быть, даже и поблагодарил. Поскольку воспитанного человека, заметь, я говорю воспитанного, а не такого, который публично кричит на нас не понятно за что, подобное приглашение ни к чему не обязывает. Неужели ты считаешь, что единственной целью жизни губернатора является с тобой переспать? Что, у него нет других планов?

— А какие у него планы? — спросила она неуверенно. Ее миловидное лицо в эту минуту стало детским.

— Можно я не буду рассказывать тебе о планах губернатора, — ответил я с важностью. — Но уверяю, ты напрасно думаешь, что он рыскает по столице нашей Родины, обуреваемый острым сексуальным голодом, и задирает юбки первым встречным женщинам.

— Я не первая встречная, — ответила она обиженно.

— Мы так и думали, — с готовностью отозвался я. — Просто произошло недоразумение.

Короче, в ресторан мы прибыли хотя и с опозданием, но зато в полном составе.

— Ну ты и змей! — восхищенно прошептал мне Храповицкий в машине. — Выходит, правильно я тебе своих женщин не доверяю.

— Выходит, правильно, — согласился я.

Губернатор Егор Лисецкий уже ждал нас за столиком. В синем костюме с ярким галстуком, гладко выбритый, благоухающий одеколоном, он выглядел моложавым, бодрым и искрился нетерпением. Если он и был раздражен нашей задержкой, то не стал этого показывать.

— Я уже начал волноваться, — весело приветствовал он нас. — Думал, отложили рейс.

— Что закажете на аперитив? — наклоняясь, спросил подскочивший официант.

— Может, мартини? — Света по-детски неуверенно посмотрела на губернатора.

— Фу, мартини! — скривил он свое холеное красивое лицо. — Это вульгарно. У вас есть мадера? Принесите лучшей мадеры.

— А вы можете заказать шампанского, — предложил я Юле и Жанне.

— Мы лучше тоже мадеры, — ответили они почти хором, видимо, опасаясь, что я их обману и все настоящее достанется другим. — А потом шампанского.

— А я вообще не пью, — смущенно сказала Храповицкому потусторонняя Лена и поправила юбку. — Что же мне делать?

Тронутый ее доверием к себе, Храповицкий глянул орлом.

— Иногда даже я пью, — снисходительно заметил он.

— Очень редко, — вставил я, вспоминая, как вытаскивал его последний раз из этого ресторана. Он бросил на меня зверский взгляд и вновь повернулся к Лене.

— Только дай слово, что, когда напьешься, не будешь ко мне приставать.

— Не дам, — вдруг ответила она с дерзостью загулявшей отличницы. От неожиданности Храповицкий на секунду растерялся, но тут же пришел в себя и расправил плечи.

Светлое будущее любителя долгих и сложных интриг больше не вызывало моего беспокойства, и я переключил свое внимание на губернатора. Он помогал Светлане разобраться с меню.

— Фуагра — это утиная печень, — объяснял он покровительственно, зачем-то причмокивая губами. — Ее лучше есть с ежевичным соусом. Я всегда так делаю в Париже. Кстати, ты была в Париже?

— Нет, — ответила она. В ее ясных светлых глазах читалось, что дальше Нижне-Уральска она не ездила. — Я и в Москве-то второй раз в жизни.

— Ну, еще съездим, — проронил он небрежно, как бы походя. — В России приходится есть фуагру с малиновым соусом.

— Надеюсь, вы не очень страдаете? — не удержался я. Он покосился на меня, удивленный моей наглостью, но не нашелся что ответить.

— У нас действительно мало хороших ресторанов, — вмешался Храповицкий, пнув меня под столом так, что я чуть не подпрыгнул. — Повара-то все остались с советских времен.

Прибытие столь мощного подкрепления губернатора сразу успокоило.

— В России, к сожалению, слишком много сохранилось с советских времен, — бросил он и опять вернулся к меню. — А на горячее мы выберем… — Он и запнулся, то ли раздумывая, то ли не зная, как читаются блюда.

— Может быть, я смогу помочь? — ласково прожурчал подошедший метрдотель.

В этом ресторане, в то время одном из самых модных в Москве, нас с Храповицким хорошо знали. Мы бывали здесь раза два в месяц, обычно в больших компаниях, и когда оставляли за вечер меньше десяти тысяч долларов, то администраторы считали, что день они прожили зря, а шеф-повар Мишель, выписанный из Парижа, безутешно рыдал на кухне. Вдоль стены здесь стояли аквариумы с разной диковинной живностью: от хищных рыбок до карликовых крокодилов и змей.

Рептилий можно было кормить живыми белыми мышами, которых с готовностью притаскивал администратор и выдавал специальные щипцы, чтобы не трогать мышей руками. Удовольствие стоило 100 долларов за каждую мышь, и, расплачиваясь, я иногда подумывал, не пора ли мне выйти в отставку и не заняться ли разведением грызунов для московского общепита.

Как я и ожидал. Юля и Жанна выбрали из меню самые дорогие блюда, причем в таком количестве, что вполне можно было приглашать сюда и нашу охрану. Свету опекал губернатор, а Лена неосторожно вверила свою судьбу Храповицкому.

Губернатор между тем продолжал светскую беседу.

— Одежду каких фирм ты предпочитаешь? — спрашивал он Свету, оглядывая ее с ног до головы, не без плотоядности.

Все наши дамы явно предпочитали те фирмы, которыми торговали на барахолках.

— Разных, — ответила Света осторожно. — У меня нет такого, чтобы я одевалась во что-то одно.

— Это зря, — заявил он безапелляционно. — Я, например, одеваюсь только от «Хьюго Босс». Политик в наше время должен помнить о том, как он выглядит.

Мы с Храповицким молча переглянулись. «Босс» таскала наша охрана. Мы оба выбирали что-нибудь покрепче. Он опять пнул меня под столом, должно быть, на всякий случай. Правда, уже полегче.

— «Босс» — отличная фирма, — поддакнул Храповицкий. Казалось, он ловил каждое слово губернатора. Даже свойственная ему ирония исчезла из его глаз.

— Дело ведь не только в одежде, — принялся объяснять Лисецкий. — Надо вообще следить за собой. Вот, например, маникюр. Решетов, ты делаешь маникюр? — обратился он ко мне.

Я делал маникюр лет, этак, с четырнадцати. Но это был не тот ответ, которого он ждал, учитывая, что еще пару месяцев назад он грыз ногти на совещаниях. Я взглянул на Храповицкого, убедился, что наградой за правду будет новый пинок, и тяжело вздохнул.

— Нет, — сказал я, пряча руки под стол.

— Напрасно. Ты же вращаешься в высшем кругу. У тебя должны быть ухоженные руки. — Он полюбовался своими руками и предоставил такую же возможность нам. — Вот за что я не люблю Кулакова, так это за то, что он всегда выглядит как колхозник.

— Он и есть колхозник, — опять внес свою лепту в беседу отзывчивый Храповицкий.

Я подумал, что еще час столь непринужденного общения, и Храповицкий перейдет на военное «так точно!».

— И ничего не понимает в экономике, — добавил губернатор. — И ведь лезет со своим свиным рылом в калашный ряд.

— Ничего. После победы Черносбруева у Кулакова будет много свободного времени, — зловеще улыбнулся Храповицкий. — Сможет учиться хорошим манерам. Включая бальные танцы.

Губернатор развеселился.

— Решетов, а ведь тебе нравится Кулаков, правда? — вдруг спросил он, остро посмотрев на меня своими синими глазами.

Он был отнюдь не лишен проницательности. Я насторожился.

— Он не вызывает у меня ненависти, — ответил я дипломатично.

В лице Храповицкого мелькнуло раздражение. Что было замечено губернатором.

— Да, — протянул он, подогревая Храповицкого. — Разбаловал ты подчиненных. Конечно, демократия подразумевает наличие у них своего мнения. Но только не в такое время, как сейчас. Кулаков объявил нам войну. Решетов, как ты этого не понимаешь? И мы должны быть беспощадными. Ты умеешь быть беспощадным, Решетов?

Меня всегда бесила эта комсомольская привычка обращаться к людям по фамилии. Но я понимал, что он меня дразнит, и не собирался доставлять ему удовольствие.

— Моя кротость давно вошла в поговорку у моих друзей, — ответил я.

— Ты на охоте бывал? — не отставал он. — Володя, ты возил его с собой на охоту?

— Возил, — ответил Храповицкий. — Но его еще учить надо. Нет в нем настоящего азарта.

— Без азарта в политике нечего делать, — поучительно заметил губернатор. — Да и в бизнесе тоже. Нужно уметь проявлять жесткость. Ты убивал кого-нибудь на охоте?

Я отметил, что он нарочно употребил слово «убивал», редко произносимое охотниками. Обычно они предпочитают говорить «брал» или «взял».

— Случалось, — ответил я. — Так, мелочь всякую.

— Уток, что ли? — снисходительно усмехнулся губернатор.

— Да нет, он и оленей убивал, и косуль, — заступился за меня Храповицкий.

— А горло подранку перерезал? Ножом, как положено?

Чувствовалось, ему нравится обсуждать все эти подробности при девочках, которые слушали наш разговор завороженно и немного испуганно. Если бы рядом не было Храповицкого, я бы, конечно, сказал ему, что охочусь в основном на аквариумных рыбок. Но голова у меня все-таки была одна, и порой она мне пригождалась.

— Перерезал, — ответил я. — И свежевал.

— Раз перерезал, значит, ты не пропащий человек, — похлопал меня по плечу губернатор. — Да ты не обижайся. Я вообще-то очень уважаю твой талант. Считаю, что Володе с тобой повезло. Надеюсь, он это понимает.

Стравливать людей было для него как дышать. Наверное, порой он делал это механически, без определенной цели. Так, на всякий случай.

Ресторан располагался в центре Москвы, в двухэтажном здании. Одну половину занимал собственно ресторан, а в другой был ночной клуб со стриптизом, куда мы обычно перебирались ближе к двенадцати. В клуб нужно было идти по длинной галерее, в середине которой размещалась огромная застекленная витрина. В ней висели различные предметы гардероба, принадлежавшие, как явствовало из надписей, знаменитостям. Тут была и рубашка Шварценеггера, и шейный платок Майкла Джексона, и фрак, в котором Аль-Пачино будто бы играл роль крестного отца.

Почему-то именно эта витрина и кормление змей мышами производили наибольшее впечатление на девушек, которых мы привозили. Этот раз не был исключением. Наши дамы несколько минут стояли у витрины, восторженно ахая.

В ночном клубе стараниями администратора для нас уже была зарезервирована пара удобных столиков. Перед отъездом я нарочно разменял тысячи полторы долларов пятерками и десятками, чтобы раздавать стриптизершам.

Обычно, после того, как несколько первых танцовщиц возвращались от нашего столика с купюрами в белье, народная тропа к нам не зарастала. Храповицкий считал это важной частью соблазнения наших спутниц. По его мнению, постоянная близость полуголых раскрашенных профессионалок пробуждала в наших девушках дух соперничества.

Я полагал, что можно было с тем же успехом раздать деньги нашим спутницам. Без всяких затей. А если сделать это дома, не выезжая в Москву, то можно было еще и сэкономить. Соблазнять же их, по моему убеждению, было и вовсе не обязательно.

В полумраке, под канонаду зажигательных ритмов, мы расселись.

— Тебе нравится здесь? — спросил губернатор, наклоняясь к Свете.

— Конечно, — ответила она искренне, глядя ему в глаза. — Я никогда в таких местах не бывала.

Видя, что процесс развивается в нужном направлении, губернатор размяк. Теперь он все больше жеманничал и говорил нараспев. Он развалился на диване, снял пиджак и совсем ослабил узел галстука.

Лена ни на шаг не отходила от Храповицкого. Сейчас она безмятежно сидела рядом с ним и чувствовала себя в полной безопасности, держа его за руку, как маленькие дети сжимают на улице руку родителей. Храповицкий время от времени гордо подмигивал мне.

Юля и Жанна, похоже, смирились с тем, что им придется довольствоваться самым бесперспективным членом компании. В ресторане они порой бросали на меня тревожные взгляды, вероятно, беспокоясь, хватит ли моего благополучия на удовлетворение их финансовых запросов. Но, увидев пачку мелких купюр, которую я выложил на стол, вздохнули с облегчением. В их глазах я все-таки состоялся.

Минут сорок все шло довольно мирно, и я уже начинал неприметно зевать. Но тут дебелая светловолосая стриптизерша, соскользнув с шеста, на котором она лихо исполняла акробатические этюды, направилась к нам.

Безошибочным чутьем определив, кто именно является главным в нашей компании, она приблизилась к губернатору и уселась к нему на колени, лицом к лицу. Потом принялась совершать волнообразные движения, задевая его грудью. Он поморщился и отстранился.

Видя его реакцию, я поспешно засунул ей десятку в белье.

— Пойдем ко мне, любимая, — позвал я. — Я тут один холостой.

Она благодарно провела рукой по моим волосам, но от губернатора не отстала. Продолжая извиваться, она развязала ему галстук, вытащила его из-под воротника губернаторской рубашки и накинула на себя, как ленту.

— Отдай галстук! — сердито крикнул Лисецкий, но в грохоте музыки она не расслышала и, повернувшись, проследовала на сцену.

— Тварь! — вскипел губернатор. — Утащила мой галстук! Воровка!

Его красивое лицо исказилось. Глаза сделались злыми.

— Вы не волнуйтесь, она обязательно вернет, — принялся уговаривать я. — Дура. Что с нее взять. Хотела пошутить. Стоит ли так волноваться из-за подобной ерунды. Она вернет, вот увидите.

Но он был вне себя.

— Как она смеет вообще приставать ко мне! — визгливо выкрикивал он, брызжа слюной. — Кто она такая?!

Между тем, музыка закончилась, и танцовщица уплыла за кулисы, собрав с пола немногочисленные предметы своего скудного гардероба и, видимо, по ошибке, прихватив губернаторский галстук.

— Егор Яковлевич, да не обращайте вы на это внимания, — пришел мне на помощь Храповицкий. — На Западе люди вообще относятся к таким номерам с юмором. Помнится, мы с Андреем в Амстердаме…

— Меня не интересует, чем вы там занимались! — оборвал он в ярости. — Пусть срочно вызовут владельцев этого кабака!

На нас уже обращали внимания другие посетители. Становилось неприлично. С одной стороны к нам летел перепуганный официант, с другой — администратор клуба, вышколенная девушка, лет двадцати пяти, в черном костюме.

— Что-то случилось? — обеспокоенно спросила она.

— Ваша проститутка утащила мой галстук! — прорычал ей в лицо губернатор.

— Прошу прощения, но она — не проститутка. И даю вам слово, она не хотела вас обидеть. — Администраторша пыталась сохранять на лице улыбку. — Это был просто танцевальный номер. Видимо, вы ей понравились, и она попыталась привлечь ваше внимание! Подождите секунду, я все исправлю.

Она быстрыми шагами удалилась за кулисы и появилась через минуту с губернаторским галстуком в руках.

— Вот видите, все в порядке, — сказала она с облегчением.

Но не тут-то было.

— Он весь перемазан какой-то гадостью! — заявил губернатор, с отвращением разглядывая свою собственность. — Немедленно вызовите владельцев клуба. Между прочим, этот галстук от «Гуччи». Вы знаете, сколько он стоит?

— Я приношу вам свои извинения. — Она стояла перед ним, как виноватая школьница. — Клуб готов немедленно компенсировать вам его стоимость.

Но ее услужливость лишь больше его распаляла.

— Я не желаю здесь больше оставаться! — заявил он, вскакивая. — Пойдемте отсюда! Немедленно.

Храповицкий тоже поднялся, незаметно пожав плечами и сделав мне знак, чтобы я рассчитался. Все вместе мы вышли в холл. Бедная администраторша семенила следом, чуть не плача. Наши дамы, напуганные вспышкой губернаторского гнева, пришибленно молчали.

— Может быть, я все-таки могу исправить это досадное недоразумение? — умоляюще произнесла администраторша, делая последнюю попытку.

Губернатор неожиданно остановился и обернулся к ней.

— Пожалуй, можете, — вдруг объявил он, как-то скверно улыбаясь. — Знаете что? Повесьте этот галстук вон в той витрине. Рядом с фраком Аль-Пачино.

— Но я не могу этого сделать! — воскликнула она в отчаянии.

— Почему? — высокомерно осведомился Лисецкий.

— Но… — Она запнулась, не желая его еще более обидеть. — Это запрещено.

— А вы разрешите, — предложил он так же.

— Но вы же не Аль-Пачино!.. — выпалила она.

Его лицо дернулось.

— Вот как?! — побледнев от гнева, произнес он. — Тогда запомни свои слова. Запомни хорошенько. Когда тебя выкинут отсюда, ты будешь знать, за что!

Он резко повернулся и начал спускаться по лестнице. Остальные потянулись следом. Я остался успокаивать администраторшу, которая готова была разрыдаться, несмотря на все свое служебное самообладание. Когда они уже были в дверях, до меня донеслись его слова, сказанные не то Храповицкому, не то Светлане:

— Ну как? Ловко я отбрил эту крысу?!

— Замечательно, — отозвался Храповицкий.

И тут администраторша все-таки разревелась.

Когда я вернулся в отель, холл был пустым, если не считать нескольких занятых тоскливым ожиданием гостиничных проституток. Никого из наших не наблюдалось. Я прошел в свой номер, разделся и уже собирался ложиться, когда в дверь ко мне постучали. Я накинул халат и открыл, не спрашивая. На пороге стояла чернявая Жанна.

— Извини за беспокойство, — затараторила она. — Но у нас в номере не хватает подушек. Знаешь, я привыкла спать высоко. Ты не возражаешь, если я пройду. — Это прозвучало скорее утверждением, чем вопросом. — А у тебя есть что-нибудь выпить?

Я посторонился, пропуская ее в номер.

— Ух ты! — восхищенно воскликнула она, оглядываясь. — Какой огромный! А мы с Юлькой, бедненькие, па одной кровати ютимся.

Я смотрел на нее, размышляя. По-своему, она была, пожалуй, даже хорошенькая. В своей постели с утра я обнаруживал и пострашнее. Наверное, можно было не раздевать ее до конца, чтобы ее худоба не так бросалась в глаза.

А если совершить над собой небольшое усилие и представить, что я ей просто очень понравился, то можно было даже получить некоторое удовольствие. Наверное. Вопрос в том, стоило ли совершать усилия.

— Ну что ты молчишь? — кокетливо спросила она. — Поговори со мной. Расскажи что-нибудь.

— Жила на свете Красная Шапочка, — начал я мрачно. — С семью Гномами сразу. И когда она забеременела, то встал естественный вопрос об усыновлении ребенка…

Закончить эту драматическую историю я не успел. Был не прав. Признаю. Переутомился. Между прочим, под утро сдаются даже девственницы.

Кстати, если вам любопытно, то усилий совершать не стоило.

Меня разбудил телефон.

— Спишь, растлитель? — ехидно осведомился Храповицкий.

— Уже нет, — ответил растлитель без энтузиазма. — Весь в мыслях о работе.

— С двумя? — Храповицкий понизил голос.

— Один, — машинально соврал я, покосившись на разбуженную и недовольную Жанну.

— Так я тебе и поверил. Слушай. Только что звонил Егорка (так Храповицкий за глаза иногда именовал губернатора). Велел через полчаса собраться на завтрак в ресторане. Только без твоих двух прошмандовок.

Понятно, что Храповицкий и губернатор делили ложе исключительно с порядочными, интеллигентными девушками. Которые перед сном напевали им «Маленькую ночную серенаду». На немецком. Без этого у них минет не шел.

А все прошмандовки были уже по моей части. Интересно, если бы Жанна изнасиловала не меня, а Храповицкого, означало бы это наличие у нее высоких моральных принципов?

Когда растлитель покидал номер, лишенная принципов Жанна опять заснула.

В ресторан я пришел первым. Через несколько минут появился Храповицкий с Леной, и, наконец, губернатор со Светой. Костюм губернатора выглядел помятым. Злосчастный галстук он не надел. Храповицкий сменил желтый замшевый пиджак на коричневый кожаный и повязал шейный платок.

Хотя внешность мужчин и несла отпечаток ночного бдения: щетина и воспаленные глаза, — они так и лучились самодовольством. Губернатор даже что-то мурлыкал про себя.

Девушки были довольно свежи и одеты по-вчерашнему. Забавно, что из них двоих более смущенной выглядела Света. Лена сохраняла безмятежное спокойствие.

— Ну как самочувствие? — интимно осведомился Храповицкий у губернатора, когда мы, разделившись с дамами, отошли к буфету выбирать себе блюда.

Губернатор потянулся, как сытый кот.

— Ах, зачем эта ночь так была хороша! — пропел он. Музыкального слуха у него не было.

— Я что-то тоже погорячился, — признался Храповицкий доверительно. — На минуту глаз не сомкнул. А ты-то что молчишь? — обратился он ко мне.

— Да рассказать нечего, — отозвался я лениво. — Как всегда, спал сном праведника.

— Хватит врать-то! — возмутился Храповицкий. — Хоть бы раз в жизни правду сказал. Для смеха.

— Ты же все равно не поверишь, — ответил я.

— Конечно, нет! — фыркнул он. — Я же не идиот.

Мы все вернулись за стол, и уже через несколько минут губернатор наставлял Свету.

— Не ешь бананы руками, — твердил он, при этом почему-то глядя на нас с Храповицким. Возможно ожидая, что мы тоже запомним. — Разрезай кожуру ножом, а банан придерживай вилкой. Даже виноград надо есть с ножом и вилкой.

— Да ладно тебе придираться, — беспечно отмахнулась Света. — Никто же не видит.

— Я вижу, — возразил Лисецкий. — Я пытаюсь сделать из тебя стильную женщину, а ты упираешься.

Он находился в прекрасном расположении духа.

— Слушайте, мне пришла в голову неплохая идея! — объявил он. Он откинулся в кресле, мечтательно закатил глаза и похлопывал себя по животу. — А почему бы нам не задержаться еще на денек? Давайте сходим куда-нибудь. Например, в Большой театр. Ты была в Большом театре? — Он повернулся к Свете.

Я хотел было возразить, что нас ждет самолет, но Храповицкий оборвал меня взглядом.

— Отличная мысль! — провозгласил он с готовностью. — Лена, ты как?

— Ну, можно, — неуверенно произнесла Лена. — Только мне нужно будет позвонить маме. Я же только на один день отпрашивалась.

Храповицкий снисходительно погладил ее по голове:

— Хорошая девочка. Послушная.

— Значит, остаемся! — заключил губернатор торжественно.

— Я не могу, — вдруг заявила Света. Я заметил, что, услышав предложение губернатора, она сразу нахмурилась.

— То есть, как не можешь? — не понял губернатор.

— Ну, ты же знаешь, — замялась она. — Я же, в общем-то, не одна… живу. Я говорила тебе. У меня есть человек. — Она явно чувствовала себя не в своей тарелке и предпочла бы избежать этого объяснения. Тем более, при нас с Храповицким. — У нас с ним и так был жуткий скандал из-за моей поездки. Я сказала, что мы летим на генеральную репетицию перед конкурсом. А если я еще на день задержусь, он меня вообще убьет.

— Кто убьет? — вскинулся губернатор. — Этот бандит? Судя по его осведомленности, он успел навести о ней справки.

— Да достаточно одного моего слова, чтобы его упрятали лет на пять!

— Слушай, перестань, а? — начала она упрашивать. — Ну что ты сердишься. У нас с ним все-таки отношения… Он заботится обо мне. И так-то не очень хорошо получается…

— Какие у тебя могут быть отношения с бандитом! — Губернатор не терпел возражений и уже вновь начинал злиться. — Ты теперь со мной! Со мной! Надеюсь, не надо объяснять, кто я такой?

— Не кричи на меня, — отрезала она. У нее тоже был характер, и она не собиралась его прятать.

Видя оборот, который принимал их разговор, Храповицкий что-то быстро прошептал на ухо Лене. Она тут же поднялась из-за стола и вышла.

— Ты понимаешь, что губернатору не отказывают! — продолжал наседать Лисецкий.

Она повернулась к нему. Ее глаза потемнели.

— Я отказываю, кому хочу, — отчеканила она. — И живу, с кем хочу. Ясно?

Он переменился в лице.

— Нет, не ясно, — протянул он звенящим от гнева голосом. Было видно, что он лихорадочно ищет, как ужалить ее побольнее. — Не ясно. Ведь тебе заплатили!

Она вскинулась, как от пощечины.

— Во-первых, мне никто не платил, запомни. — Она смотрела на него почти с ненавистью. — Я вообще поехала сюда не за деньги. — Ее голос сорвался. — Мне было интересно познакомиться с тобой поближе. Хотя ничего хорошего я о тебе не узнала. Во-вторых, не смей обзывать меня шлюхой, у тебя для этого есть жена. И, в-третьих. Не лезь в мою жизнь. Понял?

Бледная и злая, она отвернулась и уставилась перед собой, кусая губы.

— Ты, тварь! — взвизгнул он, и я испугался, что он ее ударит. — Ты знаешь, что я могу с тобой сделать?! Ты отдаешь себе отчет?..

— Хватит, — резко прервала она его. — Я не желаю тебя слушать! Пошел ты!..

И встав из-за стола, так, что опрокинулось кресло, она решительно прошагала к выходу.

Некоторое время он оставался неподвижным, приходя в себя и не в силах произнести ни слова. Все его лицо плясало, причем каждая черта в своем особом ритме. Он лихорадочно комкал салфетку.

— Кислотой ей в морду! — наконец взорвался он. — Чтоб знала! Чтоб всю жизнь помнила! Сделаешь? — вдруг повернулся он к Храповицкому, уставясь на него бешеными глазами.

— Сделаешь, или мне кого-то другого просить?! — потребовал он еще раз.

— Ну… сделаем… если прикажете, — промямлил оторопевший Храповицкий.

— Приказываю! — крикнул губернатор.

Он швырнул на стол салфетку и перевел дыхание. Потом взял себя в руки.

— Ладно, — заговорил он уже спокойнее. — Не надо кислоты. Обойдемся. Мы все-таки не звери. Просто вышвырни ее из города. Чтобы духу этой твари в моей области не было! Это моя личная просьба. Даю тебе неделю. Заранее благодарен. А с этим ее подонком я сам разберусь.

Он начал подниматься.

— Чего вытаращился! — крикнул он официанту, который не сводил с нас округлившихся от ужаса глаз. — Иди отсюда!

И он тронулся к выходу. Храповицкий вскочил и поспешил его проводить.

Я дождался, пока они уйдут, и поднялся на наш этаж. Как я и ожидал, я нашел всех троих, кроме Лены, в девичьем номере. Света бурно рыдала, размазывая по щекам тушь. Трясущиеся Юля и Жанна тщетно пытались ее успокоить.

— Козел старый, — всхлипывала она. — В постели ничего не может, вот и издевается над людьми!

Я отогнал от нее девчонок и сел рядом.

— Перестань, — заговорил я твердо, полагая, что такой тон лучше на нее подействует. — Возьми себя в руки. Ты и гак уже сказала достаточно. Вот деньги. — Я сунул ей в сумочку пачку стодолларовых купюр. — Возьми такси и езжай в аэропорт. Возвращайся домой и постарайся хоть на время куда-нибудь исчезнуть вместе со своим другом.

— Не буду я прятаться! — выкрикнула она. — Нечего меня пугать! Он получил свое — пусть спасибо скажет.

— Мне почему-то кажется, что он не скажет тебе спасибо, — заметил я. — Послушай меня…

— Я тебя уже однажды послушала, — огрызнулась она. — Лучше бы я этого не делала!

Что я мог ответить?

Назад мы возвращались впятером: Храповицкий, Лена, Юля, Жанна и я. Не считая, конечно, охраны. Из туманных намеков Жанны я сделал вывод, что Света все-таки вняла моему совету.

Всю дорогу в аэропорт и в самолете Храповицкий молчал и хмурился.

— Хорошо, — наконец проговорил он, когда самолет пошел на посадку. — Пообщайся с Кулаковым. Посмотрим, что получится.