"Я вижу солнце" - читать интересную книгу автора (Думбадзе Нодар)ТЕТЯКедровка на сухой ветке шпанской вишни пела так самозабвенно, с таким упоением, что тетя прервала работу, вынесла во двор треногий стульчик, уселась под деревом и обратилась в слух. Я прилег тут же на траве и закрыл глаза. Кедровка пела не переводя дыхания. Я стал было молча, про себя повторять нехитрый мотив птичьего напева, но мне не хватило воздуха. А кедровка продолжала свистеть, временами поглядывая искоса на катившееся к закату солнце. Огромное, красное, похожее на медное блюдо, светило медленно опускалось к горизонту, и разбросанные в долине Супсы деревни под его лучами алели, словно охваченные пламенем. – Кето! – раздался крик у ворот. Кедровка умолкла. – Сосо!.. Сосойя! – повторил тот же голос. – Кто там? Входите! – ответил я недовольно и встал. Во двор вошел бригадир нашего колхоза Датико. – Здравствуйте! – приветствовал он нас. – Здравствуй! – ответила тетя. – Заходи! Тетя направилась к кухне, Датико последовал за ней, и я снова прилег и взглянул на дерево, где только что сидела кедровка. Но ее и след простыл. Я встал и пошел на кухню. Бригадир, горячо о чем-то толковавший с тетей, при моем появлении умолк. А тетя так и осталась сидеть – обхватив руками колени и уставившись в затухающий в камине огонь. Бригадир достал из кармана кисет, свернул цигарку, прикурил от тлеющей головешки. В кухне запахло горьким, вонючим табаком. – Сосойя, будь другом, дай напиться! – попросил меня бригадир. Я взял кувшинчик с водой. – Да нет, принеси-ка свеженькой! Я вышел во двор. Когда я вернулся, Датико опять о чем-то говорил тете и опять вдруг замолчал. Я налил воду в стакан, подал бригадиру. Он нехотя выпил. – Налить еще? – Нет, спасибо. – Чего там! Налью еще… Тетя улыбнулась. – Нет, нет, достаточно! – Датико помолчал, потом вдруг обратился ко мне: – Сосойя, посмотри, на кого это там собака лает? – А пусть себе лает… Если гость, позовет. Датико помялся. Потом решился: – Слушай, Сосойя, будь человеком, выйди на минутку, дай поговорить с Кето! – А я мешаю? Говори при мне! – ответил я и уселся так прочно, что сдвинуть меня с места смогли бы разве только вместе со стулом. – И это ты называешь уважением младшего к старшему, хозяина – к гостю?! – Бригадир взглянул на меня так, что я понял: не будь здесь тети, он с удовольствием оборвал бы мне уши. – Какой ты гость? Торчишь здесь каждый божий день! – Замолчи, Сосойя! – прикрикнула на меня тетя. – На то я и бригадир, чтобы навещать всех членов своей бригады, – объяснил Датико. – Вот и прекрасно! Навестил нас, теперь ступай к другим. – Чего это он грызет меня, Кето! – обратился Датико к тете. – Говори, Датико, что у тебя за дело? – А вот что: завтра после полудня наша бригада едет в Мерия… Будем кукурузу мотыжить… Может, отпустишь парня? Как-никак помощник… Понял теперь, почему я пришел? – обернулся бригадир ко мне. – Понял! – огрызнулся я. Тетя опять улыбнулась. Потом она встала, подошла к камину, сбросила с кеци жестяной лист, покрытый слоем горячих углей, проверила, испеклось ли мчади, завернула его в полотенце и положила на стол. Затем достала из бочонка головку сыра покрупнее, отжала ее и положила на мчади. Поняв, что тетя готовит мне завтрак в дорогу, Датико улыбнулся. – Договорились, значит? – Договорились, – ответила тетя, – а теперь… извини, Датико, дела у меня… Датико направился к двери. Переступив порог, он обернулся и сказал: – В полдень соберемся у почты. Придешь туда, Сосойя, ладно? И перестань, ради бога, дуться на меня! Что нам с тобой делить, а? Ну как, помирились? Я кивнул. – А трудодень ему я выпишу полный, как всем, – сказал Датико тете. – Как знаешь. Бригадир ушел. Я вышел во двор, взял прислоненную к мушмуле мотыгу, отнес ее к ручейку и опустил обухом в воду. Тетя вынесла из кухни лампу, прикрыла дверь, продела в петлю запора палочку, и мы поднялись ночевать в оду. Моя тетя – учительница грузинского языка. Она самая образованная и красивая женщина в нашем селе. Зовут ее Кетеван, Кето, и она, как две капли воды, похожа на матерь божью Марию, изображенную на нашей иконе (икона эта давно уже хранится в нашем старом сундуке). И поэтому, наверно, никто до сих пор не осмелился признаться тете в любви. Так и ходит она в незамужних девках. Я очень люблю свою тетю и боюсь, чтобы она не вышла замуж. Тетя, видимо, догадывается об этом и потому не спешит с замужеством. Иначе за чем же дело стало? Я лежу навзничь в своей кровати, и сна ни в одном глазу. – Тетя, – зову я шепотом. – Ну? – Спишь? – Чего тебе? – Отчего это Датико-бригадир заладил каждый день ходить к нам? – А я почем знаю! – Пусть не ходит! – Гнать человека из дому, что ли? – Не знаю… Пусть не ходит… Сидит командует: воду ему принеси, узнай, почему собака лает, пойди туда, пойди сюда… Знаю я, что ему нужно! – Тетя молчит. – Тетя, сколько тебе лет? – Да спи ты, чертенок! – Скажи! – Ну тридцать пять. – А почему ты не выходишь замуж? Тетя не отвечает. Я слышу ее ровное дыхание и жду. Но проходит минута, другая, а она все молчит. – А, тетя? – Спи, Сосойя, завтра тебе на работу! – Почему ты не выходишь замуж? – Вот пристал! Да не берет меня никто! Не нравится твоя тетя никому! – Врешь! Ты всем нравишься, и Датико любит тебя! – А он не нравится тебе. Так? – Так! – Ну и отлично. А теперь засни! Я засыпаю. Я вижу сон: перед нашей сельской церковкой в белом подвенечном платье стоит тетя – стройная, красивая, как божья матерь. У ее ног – на коленях – все мужчины нашего села. Я тоже подхожу к ней, опускаюсь на колени и прошу, умоляю ее не выходить замуж. И тетя соглашается. Она снимает подвенечное платье, обнимает меня, и мы идем домой. Утром до полудня я занимался дома по хозяйству. Потом уложил завтрак в школьную сумку, сбежал к ручейку, взял мотыгу, продел ее черенок сквозь ручку сумки и помчался к почте. Вся наша бригада уже была в сборе. Задрав головы, люди слушали радио. Висевший на столбе старый, изодранный репродуктор дрожал и хрипел. Как только я подошел к столбу, репродуктор умолк. – Здравствуйте, земляки! – приветствовал я собравшихся. Никто мне не ответил. – Здравствуйте, люди! – повторил я. Снова молчание. – Дядя Герасим! – встряхнул я соседа. – В чем дело? Герасим посмотрел на меня отсутствующим взглядом, присел на ступеньки лестницы, скрутил цигарку и, не произнеся ни слова, закурил. – Дядя Асало, что случилось? – бросился я к другому соседу. – Что здесь происходит? Асало оглядел меня с ног до головы, потом отвернулся и тихо сказал: – Война, Сосойя, война! – Какая война, дядя Асало? – Обыкновенная: драка, убийство, кровопролитие… Понял? – С кем? Асало махнул рукой. – С кем? – повторил я и огляделся. Люди вокруг меня стояли притихшие, испуганные, бледные. – С Германией! – ответил наконец кто-то. – С какой Германией? – О господи! – вздохнул Асало. – С зеленой! Я понял, что случилось нечто страшное, пришла великая, небывалая, необычная беда. Столько испуганных, онемевших людей я никогда еще не видел. И я испугался. Меня обуял страх, какой находит на мальчишку, которого в полночь заманили на кладбище и оставили там одного. Я подсел к дяде Герасиму и положил руку ему на колено. Герасим удивленно взглянул на меня, потом погладил по голове и сказал: – Иди, сынок, домой и не бойся! Я встал и поплелся. Сумку и мотыгу забыл! Я вернулся, забрал свои манатки и пошел домой. Солнце уже стояло высоко над Толебскими горами, когда я миновал мост через Супсу и свернул на тропинку. – Сосойе Мамаладзе – мой привет! Я поднял голову. Передо мной стоял Лука Поцхишвили с огромной корзиной за спиной. Пот лил с него ручьями. – Будь другом, Сосойя, помоги-ка снять корзину! Я помог. Лука, кряхтя, сел, уперся спиной в корзину, рукой показал мне место рядом с собой и начал: – Яблоки вот несу на базар. Знаешь ведь мою яблоню? Ну да, у свинарника… А свинью мою видел? Супоросая… И корова стельная… Ты погляди-ка на яблоки… Вынь, посмотри. Только не ешь! Этих – не ешь, они для базара, а завтра приходи ко мне и нарви сколько душе угодно… Табачок у тебя найдется? Вот спасибо!.. Хороший сегодня день. Мне бы с утра да в поле! Но что поделаешь! Деньги-то тоже нужны. Дай-ка бумажку… Вот спасибо!.. Спросить нашего бригадира, так… Спички есть? Вот спасибо!.. Ему-то что? Ни жены, ни детей! Мальчика, говорит, пришли с утра. Вот еще! Мальчик в этом году в институт поступает, а я его пошлю поле мотыжить? Как же! Только и думаю! Прав я? Что ты молчишь, дурень? Скажи хоть слово! – Война, дядя Лука! – Что? Какая война? – Германия напала! – На кого? – На нас. – На кого – на нас? – На нас, на Советский Союз. – Когда? – Сегодня! Лука вдруг побледнел, поперхнулся дымом и зашелся от кашля. Он схватил меня за руку и сжал ее так, что пальцы у меня посинели. Отдышавшись, он с трудом выговорил: – Кто это сказал? – Радио… – Не может быть! – Радио сказало… – Ты шутишь! Шутишь ведь, а? – В голосе Луки прозвучала мольба. – Да нет, дядя Лука… Передали по радио… Лука не ответил. Он долго сидел, уставившись в землю, потом поднялся, словно побитый, взвалил на спину корзину и пошел. Отойдя несколько шагов, он остановился, обернулся и собрался было что-то сказать, но передумал. Так он стоял и смотрел на меня. – Что, дядя Лука? Лука махнул рукой и, так и не вымолвив ни слова, побрел домой. … Тетя одной рукой месила в корыте кукурузное тесто, другой подливала горячую воду из кувшинчика. Дверь в кухню была открыта, и я вошел, не замеченный тетей. – Тетя, сегодня утром Германия напала на нас! Тетя в недоумении взглянула на меня. – По радио объявили, что Германия начала войну с нами! У тети задрожали руки. Она не сводила глаз с меня, вода из кувшинчика лилась в корыто, потом густая белая жижа стала переливаться через край корыта и стекать к ногам тети. Я остолбенело глядел на ее дрожащие руки. – Ты понимаешь, что говоришь? – до меня голос тети откуда-то издалека. Я отрицательно покачал головой. Я не понимал, что говорил, но чувствовал, что случилось нечто страшное, что в наш дом пришла великая, небывалая, необычная беда. |
||
|