"Счастливчик Джим" - читать интересную книгу автора (Эмис Кингсли)

Глава XII

– Что здесь происходит, Кэрол?

– Именно это я и хотела бы знать.

– Я не совсем вас понял.

– Отлично поняли, Джим, если вы не слепы. А ведь это не так, не правда ли? Мне до смерти надоело быть какой-то пешкой. Я могу сказать это вам, потому что хорошо знаю вас. А я знаю вас, правда? Словом, мне необходимо высказаться, и я выбрала вас. Вы не против?

Диксон был против необходимости танцевать после такого короткого перерыва, но отнюдь не против излияний Кэрол, поскольку они обещали быть интересными.

– Валяйте, – сказал он ободряюще и посмотрел по сторонам – кто танцует рядом? В зале, казалось, стало еще теснее от раскачивающихся, судорожно топчущихся на месте пар, которые время от времени все разом устремлялись вперед, увлекая за собой друг друга, словно толпа, завидевшая грозные резиновые дубинки. Кругом стоял невообразимый шум. Всякий раз, когда шум достигал апогея, Диксон чувствовал, как пот каплями выступает у него на груди, словно кто-то выжимает его силой. Перед глазами у него безостановочно вертелись и рушились вниз головой намалеванные на стенах фараоны и римские императоры.

– Он думает, черт бы его побрал, что стоит ему только пальцем меня поманить, и я брошусь к нему со всех ног, – прокричала у него над ухом Кэрол. – Ошибается!

У Диксона чуть не сорвалось с языка – совершенно напрасно она думает одурачить кого-то, притворяясь более пьяной, чем это есть на самом деле, но он промолчат, вовремя сообразив, что это необходимо ей как своего рода маска, и притом – ему ли не знать! – маска куда более удобная, чем подлинное опьянение. И он спросил только:

– Бертран?

– Нуда. Этот художник. Великий художник. Разумеется, ему очень хорошо известно, что никакой он не великий, вот потому-то он так и ведет себя. У всех великих мастеров была уйма женщин, и, следовательно, если у него будет уйма женщин, значит – он великий мастер. Пусть его картины – мазня, это неважно. Силлогизм удобный, что не делает его правильным, – ошибка индукции или как это там называется? Ну, а какие женщины имеются тут в виду – вам нетрудно догадаться. Я и эта девица, которую вы наметили для себя.

Диксон вытаращил глаза с притворным удивлением. Обвинение было довольно бесцеремонным и совершенно необоснованным, но в то же время, как ни странно, справедливым.

– Я что-то вас не понимаю.

– Не тратьте понапрасну время, Джим. Говорите, что вы собираетесь в этом отношении предпринять?

Она стиснула его руку, глубоко вонзив ногти в запястье.

– Бросьте притворяться. Что вы собираетесь предпринять в отношении Кристины Кэллегэн?

– Ничего, разумеется. Что я могу предпринять?

– Если вы, ваше преосвященство, не знаете, что надо делать, я вам этого показать не могу, как сказала одна актриса епископу. Боитесь за дорогую Маргарет?

– Вот что, Кэрол, оставьте это. Вы, кажется, собирались рассказать мне что-то, а не допрашивать.

– Да, собиралась. Но не беспокойтесь, это все связано одно с другим, тесно связано. Нет, вы уж оставьте дорогую Маргарет томиться в собственном соку. Я не раз встречала таких, как она, друг мой, и поверьте – это единственное, что вы можете сделать. Попробуйте бросить ей спасательный круг – и она утянет вас на дно. Поверьте мне. – Она покачала головой, глаза ее были полузакрыты.

– Что вы хотели сказать мне, Кэрол? Или, может быть, ничего?

– О, я очень много должна вам сказать, очень много. Вы знаете, что сначала он предложил мне поехать с ним на эту танцульку.

– Да, я так понял.

– Опять дорогая Маргарет, можно не сомневаться! Да, а затем он постарался отделаться от меня, чтобы сопровождать свою новую страсть, а мне навязал в кавалеры ее дядюшку. Впрочем, я очень быстро перестала об этом жалеть, потому что мы с почтенным Джулиусом неплохо поладили. Во всяком случае, до тех пор, пока дорогая Маргарет не вообразила, что она может спеться с почтенным Джулиусом куда лучше, чем я. На сей раз, как вы понимаете, я пользуюсь ее собственным лексиконом.

– О да, понимаю и спасибо за разъяснение.

В эту минуту какая-то пара чуть не сбила их с ног, но Диксон все же услышал, как Кэрол сказала:

– Ради Бога, Джим, бросим этот диалог в духе Голсуорси. Может быть, мы посидим где-нибудь в уголке? Я больше не могу, здесь прямо как на дешевой распродаже.

– Хорошо.

Они с трудом протиснулись к карфагенянам, где заметили у стены два свободных стула. Едва они сели, как Кэрол с решительным видом придвинулась к Диксону. Она сидела так близко, что их колени соприкасались. Лицо ее оставалось в тени, и это придавало ей загадочный, романтический вид.

– Вы, вероятно, уже догадывались, что я сплю с нашим приятелем-художником, не так ли?

– Нет, не догадывался. – Разговор начинал его пугать.

– Тем лучше. Я бы не хотела, чтобы это стало известно всем и каждому.

– Я никому не скажу.

– Вот это по-мужски. И прежде всего – ни слова дорогой Маргарет.

– Разумеется, нет.

– Отлично. Вы как будто удивлены?

– Да, пожалуй.

– И немного шокированы, не так ли?

– Нет, не в этом дело. То есть не в том смысле. Просто он не такое уж приобретение, чтобы вы могли… увлечься им.

– Не так уж это странно, как вам кажется. Его уверенность в себе подкупает. И он очень привлекателен на свой лад.

– Вот как? – Диксон стиснул зубы.

– И притом… ну, словом, как вы легко можете себе представить, Сесил не очень-то годится для такого рода развлечений. Мы с ним более или менее со всем этим покончили. Но беда в том, что мне это еще нужно.

– И Бертрану, надо полагать, тоже?

– Собственно говоря, эта история тянется довольно давно, и нам обоим она уже до некоторой степени прискучила. Бертран в Лондоне спал с кем попало, и чаще всего – с этой Лусмор. И к тому же мне опротивела его вечная похвальба – великий художник и все такое прочее. Но в последний его приезд сюда все вдруг началось снова. Быть может, Кристина не захотела пойти ему навстречу или, во всяком случае, не проявила слишком большой готовности.

– Так вы, значит, не думаете, что они…

– Трудно сказать. Скорее, пожалуй, нет. Она не того сорта. Во всяком случае, у нее не та манера себя держать, хотя ее внешность и противоречит этому. Весь вопрос в том, насколько ее церемонность и чопорность искренни. Но все равно дело сейчас в том, что он уже совершенно договорился со мной относительно этого бала и намекнул на дальнейшие планы и вдруг в присутствии своей мамаши да еще и дорогой Маргарет заявляет мне, что поедет на бал не со мной. Именно это больше всего и задело меня. И, наконец, уже теперь, здесь, на глазах у Кристины, он снова начинает меня умасливать. Ну как тут не взбеситься! А затем приглашает танцевать и старается обратить все в шутку, разговаривает со мной как с добрым товарищем, говорит, что я должна знать цену таким маленьким девочкам, как Кристина, и что он просто ошибался во мне, если такой вздор может испортить дружбу – заметьте, дружбу! – двух взрослых людей – заметьте и это. О, я знаю, мне не следовало бы так говорить, но… понимаете, Джим, меня это возмутило и вместе с тем так все осточертело! Мне даже больше не хочется раскроить ему череп.

Пока она говорила, Диксон внимательно изучал ее лицо. Движения ее губ были четки и красивы, а голос, утратив наигранную хрипотцу, звучал звонко и чисто, как всегда, и все это придавало какую-то новую силу и значительность ее облику и производило сильное впечатление на Диксона. Он не мог бы сказать, что его влечет к ней, но он остро ощущал обаяние ее женственности. Хорошо, что она замужем, и ему не приходится о ней даже мечтать – ведь и обыкновенная дружба с ней потребовала бы такого глубокого участия, такого целеустремленного внимания, такого напряжения и ума, и всех чувств, на которые он едва ли был способен. Когда Кэрол умолкла, наступила пауза, и Диксон сказал поспешно:

– Как вам удалось скрыть все это от Сесила?

– Неужто вы думаете, что я не рассказала ему все от начала до конца? У меня и в мыслях не было делать что-нибудь за его спиной.

Снова наступило молчание. Диксон подумал – и уже не в первый раз, – что он решительно ничего не знает о других людях, о том, как они живут. Тут Кэрол переменила позу, и тень, падавшая на ее лицо, сдвинулась. Диксон всегда быстро улавливал перемену в выражении лиц, но мало обращал внимания на отдельные мелкие штрихи, однако сейчас ему бросилось в глаза, что очертания ее губ сразу утратили свою четкость, а на щеках залегли две довольно резкие морщины. Когда же Кэрол заговорила снова, он заметил еще кое-что: ровная, белая линия ее верхних зубов прерывалась. Позади клыка зияла черная дыра. Ему снова стало не по себе.

– Нам теперь прежде всего надо решить, что вы собираетесь предпринять в отношении Кристины, Джим.

– Я уже сказал вам – ничего.

– Выбросьте вы из головы дорогую Маргарет хоть на минуту.

– Она здесь ни при чем, просто я… ну, словом, я не хочу ничего предпринимать в отношении Кристины, вот и все.

– Старая песня! Сколько раз я это слышала, а все-таки смешно.

– Нет, право, Кэрол, я был бы рад, конечно, изредка встречаться с ней, но ничего предпринимать не хочу. Да и что в конце концов от меня зависит? Она человек не моего круга, не так ли? Если я попробую что-нибудь предпринять, меня просто поставят на место. И притом оба мы, и она и я, уж как-то связаны…

– Знаете, похоже, что вы влюблены в нее.

– Вам так кажется? – оживился он. Ее слова невольно польстили ему. Это прозвучало как одобрение, в котором он так давно, так остро нуждался.

– Да. Ваше состояние вполне отвечает двум необходимым условиям: вы хотите спать с ней и не можете, и вы плохо ее знаете. Таинственная красавица и непреодолимые препятствия. Эта формула очень к вам подходит, Джим, а главное – совершенно вас устраивает. Старая, как мир, история безнадежной любви, не так ли? Да, тут не может быть трех мнений, как любил выражаться Сесил, пока я его от этого не отучила.

– Все это звучит немного наивно, по-детски. Не обижайтесь.

– Да, не правда ли? У вас есть сигареты, Джим? Спасибо. Когда мне было лет пятнадцать, я была убеждена, что на свете всегда бывает именно так, только ни у кого не хватает духа в этом признаться.

– Ну вот вы и признались.

– Да, вот я и призналась. И теперь, когда я уже открыла вам свои карты, мне незачем таить, что примерно к тридцати годам я с большим облегчением вернулась к моей первоначальной точке зрения. И нашла ей оправдание к тому же. А сейчас я очень держусь за эту свою теорию, по правде говоря.

– В самом деле?

– В самом деле, Джим. И вы убедитесь, что брак – самый короткий, нет, вернее – обратный путь к познанию этой истины. И еще вы убедитесь в том, что пора иллюзий – это вовсе не юность, как твердят нам взрослые. Нет, это та пора, когда кончается юность, ну, скажем, когда вам перевалило за двадцать. Это пора неполной, обманчивой зрелости. Если хотите, та пора, когда вы впервые познаете жизнь и теряете голову. Кстати, это ваш возраст, Джим. Вы впервые начинаете постигать, что плотская любовь важна и для других людей, не только для вас одного. Это открытие не может не ошеломить на первых порах.

– Кэрол… быть может, если бы вы не вышли замуж…

– Я же не могла сделать ничего другого, не так ли?

– Не могли? Почему?

– О Господи! Вы, верно, не слушаете меня. Я была влюблена. Вернемся-ка лучше в бар. Здесь слишком шумно. – Голос ее чуть-чуть дрогнул – впервые за все время их беседы.

– Кэрол, простите. Я не должен был этого говорить.

– Бросьте, Джим, не глупите. Вы абсолютно ни в чем не виноваты. Это само собой напрашивалось – вот вы и сказали. Не забывайте, однако, вам еще предстоит выполнить ваш нравственный долг. Отбейте эту девочку у Бертрана. Связь с ним не принесет ей радости. Ей нужно совсем другое. Запомните это.

Когда они встали, Диксон обнаружил, что он все это время не слышал джаза, не замечал танцующих пар, и теперь все сразу бросилось ему в глаза, оглушило его. Джаз играл нечто лишенное мелодии и сколько-нибудь уловимых оттенков ритма, темпа, тембра или силы звука, и в некотором не совсем отчетливом соответствии с этой музыкой пары кружились, сбегались и разбегались, размахивая руками, а великан мычал что было мочи, совсем уже как удавленник:

Диксон и Кэрол возвратились в бар. Диксону начинало казаться, что они уже целую неделю только это и делают. При виде остальных, все еще (или снова) сидевших на тех же местах, за тем же столиком, ему захотелось броситься ничком на пол и уснуть. Бертран говорил. Гор-Эркварт слушал. Маргарет смеялась. Впрочем, теперь рука ее уже покоилась на плече Гор-Эркварта. Кристина тоже, по-видимому, слушала кого-то. Только теперь она сидела, подперев голову руками. Бизли с полпинтовой кружкой в дрожащей руке угрюмо попивал пиво возле стойки бара. Диксон направился было к нему в поисках хоть какого-нибудь разнообразия, но Кэрол оглянулась и последовала за ним. Все снова обменялись приветствиями.

– Как это понять, Элфрид? – спросил Диксон. – Кутим?

Бизли кивнул, не отрываясь от кружки. Затем поставил кружку, вытер рот рукавом, скорчил гримасу и, определив качество пива одним коротким непечатным словом, сказал:

– Там у меня ничего не вышло, вот я и обосновался здесь.

– А после этого где вам придется обосноваться, Элфрид? – спросила Кэрол.

– Это станет яснее после десятой полпинты, – сказал Бизли.

– Умираем, но не сдаемся? Несгибаемый характер. Что ж, Джим, кажется, это как раз то, что и нам с вами нужно. Ни вы, ни я никому здесь не интересны. Ну, что это еще такое? Куда вы уставились?

Диксон с досадой отметил про себя, что она снова прикидывается пьяной.

Бизли наклонился вперед:

– Присоединяйтесь, Джим. Что закажете – пиво или, может быть, джин?

– Ну вот, мы обосновались здесь и здесь останемся до тех пор, пока они нас не. вышвырнут, – вызывающе сказала Кэрол со знакомой хрипотцой в голосе.

– Я выпью кружку, спасибо. А потом пойду, – сказал Диксон.

– Вам, конечно, необходимо пойти поглядеть, что поделывает дорогая Маргарет? Не так ли?

– Да видите ли, я…

– Разве я не говорила вам, чтобы вы предоставили дорогой Маргарет томиться в собственном соку? Да протрите вы наконец глаза! Она же чудесно проводит время. Благодарю вас, мистер Диксон, благодарю вас, миссис Голдсмит, вы мне вовсе не нужны, благодарю вас. Ну, значит, теперь ваш черед, Джим. Вы не забыли ваш нравственный долг? Благодарю вас, Элфрид, ваше здоровье, мой мальчик.

– В чем заключается его нравственный долг, Кэрол?

– Джим знает. Не правда ли, Джим?

Диксон поглядел через плечо на столик в углу. Маргарет сняла очки – явный признак, что она очень увлечена. Кристина, сидевшая спиной к Диксону, застыла на стуле неподвижно, как изваяние. Бертран продолжал говорить и курил черную сигару. Для чего он это делает? Внезапно Диксона обуял страх – словно его окатили холодной водой. Это потому, сообразил он, что у него намечен план действий и теперь надо приводить его в исполнение. У него захватило дух от грандиозности этого мероприятия. Осушив стакан, он сказал дрогнувшим голосом:

– Ваше здоровье, друзья. А теперь покидаю вас на время.

Он направился к столику и присел на свободный стул рядом с Кристиной. Она обернулась к нему с улыбкой. «Не очень-то веселая улыбка!» – подумалось ему.

– Ах, это вы, Джим, – сказала она. – Я думала, что вы уже отправились домой.

– Нет еще. Мне кажется, что вы чувствуете себя здесь немножко неприкаянной.

– Да, с Бертраном всегда так, стоит ему разговориться – его уже не остановишь. Впрочем, он ведь, в сущности, и приехал сюда, чтобы познакомиться с дядей.

– Оно и видно!

В эту минуту Бертран встал и, не взглянув на Кристину, направился к Кэрол, стоявшей рядом с Бизли. Сквозь шум до них донеслись лающие звуки. Взглянув на Кристину, Диксон получил редкую возможность наблюдать, как человек краснеет. Он сказал поспешно:

– Вот что, послушайте, Кристина. Я сейчас пойду и закажу такси. Оно будет здесь через четверть часа. Выходите, и я отвезу вас к Уэлчам. Я не позволю себе никаких глупостей, обещаю вам. Просто отвезу вас прямо к Уэлчам.

Сначала ему показалось, что она рассердилась.

– С какой это стати? Зачем?

– Затем, что вам здесь до смерти надоело, да и неудивительно. Вот зачем.

– Не в этом дело. Но это же нелепая затея. Абсолютно нелепая.

– Ну как? Поедете? Я все равно так или иначе закажу такси.

– Не предлагайте мне чепухи. Я не хочу.

– А я все-таки предлагаю. Ну как? Даю вам двадцать минут на размышление. – Он посмотрел ей в глаза и взял ее за локоть. (Верно, он ополоумел, если позволяет себе разговаривать в подобном тоне с такой девушкой, как она!) – Поедем, – повторил он.

Кристина выдернула руку.

– Не поеду! – сказала она так, словно он уговаривал ее отправиться утром к зубному врачу.

– Я буду ждать вас, – негромко, настойчиво проговорил он. – В подъезде. Ровно через двадцать минут. Запомните.

Он вышел. Проходя мимо открытой двери, он увидел часть бального зала и оркестр. Кристина, конечно, не придет, но, как бы то ни было, он сделал этот шаг. Иными словами, он нашел-таки способ нанести себе еще более жестокий удар, чем те, к каким он привык, и притом – нанести публично. Он задержался на секунду, чтобы помахать на прощание оркестру, и, не получив ответа, пошел отыскивать телефон.