"Счастливчик Джим" - читать интересную книгу автора (Эмис Кингсли)

Глава XI

Покидая вместе с Кристиной бар, Диксон чувствовал себя международным авантюристом, нефтяным королем, гидальго, чикагским военным промышленником, тайным агентом, корсаром. Он тщательно следил за своим лицом, боясь, как бы оно не расплылось в блаженной, горделивой и идиотской ухмылке. Когда Кристина, переступив порог бального зала, повернулась и стала лицом к нему, он едва мог поверить, что она действительно позволит ему прикоснуться к ней и что остальные мужчины не бросятся на него, чтобы помешать этому. Но через секунду они уже держали друг друга в привычном условном полуобъятии, уже танцевали, пусть не очень ловко, но все же, безусловно, танцевали. Диксон молчал и старался не глядеть ей в лицо, страшась всего, что могло отвлечь его от основной задачи – уберечь ее от столкновения с какой-нибудь танцующей парой, так как на этот раз танцевало куда больше народу, чем четверть часа назад. Диксон заметил Баркли, профессора музыки, – он танцевал со своей женой. Она всегда и при всех обстоятельствах очень походила на лошадь, он – только в тех случаях, когда смеялся, что случалось редко и чаще всего неожиданно, как, например, сейчас.

– Что это с миссис Голдсмит, вы не знаете? – спросила Кристина.

Такое любопытство удивило его.

– Вид у нее действительно какой-то угрюмый, верно? – уклонился он от прямого ответа.

– Она, кажется, предполагала, что Бертран будет сопровождать на бал ее, а не меня, может, все дело в этом?

Значит, Кристине известно об этой замене? Может быть, да, а может быть, и нет.

– Не знаю, – пробормотал он не очень членораздельно.

– А я думаю, что вы знаете. – Она, казалось, была рассержена. – И могли бы мне сказать.

– Боюсь, что я все-таки ничего не знаю. И к тому же все это совсем меня не касается.

– Ну, если так, тогда говорить больше не о чем.

Диксон снова почувствовал, что краснеет, – во второй раз за такой короткий срок. Как видно, настоящая ее натура проявлялась именно тогда, когда она вместе с Бертраном издевалась над ним при их первой встрече, когда она укоряла его за то, что он слишком много пьет, когда еще сегодня вечером делала вид, что он для нее не существует. Да, вот это и есть ее истинная сущность – надменность, чопорность. А держаться просто, непринужденно не в ее натуре. Она помогала ему прятать простыни и одеяла только потому, что эта история должна была отлично позабавить ее лондонских друзей, а по телефону разговаривала с ним так дружелюбно потому, что ей понадобились его услуги. Конечно, она рассержена тем, что произошло между ней, Бертраном и Кэрол, но Диксон терпеть не мог эту хорошо ему знакомую, чисто женскую манеру использовать первого попавшегося, ни в чем не повинного человека в качестве козла отпущения.

Несколько минут они танцевали в полном молчании. Кристина не проявила излишней скромности, сказав, что танцует плохо. Но Диксон волей-неволей избегал всяких сложных фигур, и, в общем, дело у них шло довольно сносно. Кругом двигались другие пары, кружась, когда становилось просторнее, тесно прижавшись друг к другу и топчась на месте, когда их стискивали со всех сторон. Все о чем-то оживленно болтали. Над ухом Диксона прозвучал высокий женский голос, и ему показалось, что это голос Кристины.

– Как вы сказали? – спросил он.

– Я ничего не говорила.

Теперь уж он сам должен был что-то сказать; и он сказал то, что вертелось у него на языке весь вечер:

– У меня еще не было возможности поблагодарить вас… Вы так хорошо подыграли мне в этой истории с телефонным звонком.

– С каким телефонным звонком?

– Ну, вы знаете – когда я разговаривал с Бертраном и назвался репортером.

– А… Если вы не возражаете, я бы предпочла не возвращаться к этому.

Ну нет, так легко она не отвертится!

– А если я возражаю?

– То есть как это?

– Вы, как видно, позабыли, что без меня, без моего маленького розыгрыша вы, вероятно, не попали бы сюда сегодня.

– Ну и что же? Не так уж много я бы потеряла.

Танец кончился, но они остались стоять посреди зала.

Когда вокруг захлопали в ладоши, Диксон сказал:

– Может быть, но тогда вам очень хотелось пойти, разве не так?

– Послушайте, нельзя ли все-таки прекратить этот разговор?

– Ладно. А вы перестаньте задирать нос. С какой стати вы себе это позволяете?

Она смущенно пожала плечами и опустила глаза.

– Простите. Разумеется, это было глупо. Я не хотела вас обидеть.

Раздались аккорды рояля, едва слышные из-за шума – вступление к последнему танцу, за которым должен был последовать перерыв.

– Забудем об этом, – сказал Диксон. – Потанцуем?

– Да, конечно.

Они стали танцевать.

– Мне кажется, мы недурно справляемся, – сказал он, помолчав.

– Я очень жалею о том, что наговорила вам. Конечно, это было глупо. Я вела себя, как идиотка.

Диксон заметил, что, когда она не поджимает губы, видно, что они у нее полные и чуть-чуть выпяченные вперед, как и у ее дядюшки.

– Ну что там! Все это вздор, пустяки, – сказал он.

– Нет, не пустяки. Я вела себя нелепо и глупо. Я ведь сама считаю эту историю с газетой отличной выдумкой, очень смешной.

– Ну, будет, не надо впадать в противоположную крайность.

– Я не хотела говорить об этом с вами только потому, что нехорошо смеяться над Бертраном за его спиной. Боюсь, что я немного сухо разговаривала с вами по телефону, когда вы позвонили мне, но я не могла иначе, не могла позволить себе говорить все, что мне хочется. Ведь тогда бы получилось, что я в сговоре с вами против Бертрана – вот ведь в чем дело.

Какое детское объяснение! Но, во всяком случае, это лучше, чем ее злые шпильки. Однако до чего женщины любят осложнять себе жизнь! Мужчины тоже часто заваривают такую кашу, что лотом никак не могут ее расхлебать, но всегда из-за чего-то по-настоящему нужного, простого и понятного.

Диксон ничего не ответил Кристине – его спасли вырвавшиеся из репродуктора пронзительные, нечленораздельные звуки. В голосе певца что-то смутно напоминало интонации Сесила Голдсмита, но больше всего это было похоже на приступ астмы у какого-то великана-людоеда.

Стараясь уберечь Кристину от столкновения с коротконогим краснолицым толстяком, танцевавшим с высокой, очень бледной женщиной, Диксон совсем сбился с такта.

– Начнем снова, – пробормотал он. Но теперь у них почему-то не ладилось.

– Нет, у вас никогда ничего не получится, пока вы держитесь от меня на таком расстоянии, – сказала Кристина. – Вы так далеко, что я не чувствую, куда вы меня ведете. Держите меня как следует.

Диксон с опаской придвинулся ближе. Правая рука Кристины, мягкая и теплая, снова очутилась в его руке, и он повел девушку вперед. На этот раз дело пошло куда лучше, хотя Диксон, к своему удивлению, неожиданно очень запыхался. Теперь он ощущал ее тело, оно казалось довольно тяжелым и вместе с тем податливым. Танцуя, они удалились от оркестра, и ухо Диксона уловило лающий смех. Бертран, закинув назад большую голову, вынырнул на секунду из толпы танцующих и снова скрылся. Лица Кэрол Диксон видеть не мог, но решил, что Бертрану удалось, по-видимому, немного се умилостивить. Какую, черт возьми, игру ведет этот Бертран? Этот вопрос заслуживал столь же пристального внимания, как и вопрос о том, почему он отрастил себе бороду. Хочет ли он иметь двух любовниц сразу или намерен отделаться от одной, чтобы сохранить другую? И если он замышляет последнее, то какую из них старается он сохранить и какую – примирить с предстоящей ей отставкой? Станет ли он, впрочем, беспокоиться о том, чтобы примирить кого-то с той участью, которую он сам ему уготовил? Едва ли. А в таком случае на престол, видимо, должна взойти Кэрол, так как только этим и можно объяснить ее присутствие на балу. Роль же Кристины, должно быть, сводится к тому, что она – племянница Эркварта, и, следовательно, се расположение нужно сохранить до тех пор, пока все дела Бертрана с Гор-Эрквартом не получат благоприятного завершения. Диксон почувствовал, как в голове у него слегка зашумело при мысли о том, что кампания, начатая им против Бертрана, вступает в третью фазу. Впрочем, он и сам еще не понимал, при каких обстоятельствах должны развернуться военные действия.

– Как вы ладите с профессором Уэлчем последние дни? – неожиданно спросила Кристина.

Диксон насторожился.

– Ничего, сносно, – отвечал он, чтобы что-нибудь сказать.

– Он ничего не говорил вам по поводу того телефонного звонка?

Диксон не сумел подавить стон, но надеялся, что оркестр заглушил его.

– Так, значит, Бертран все-таки узнал, что это был я?

– Узнал, что это были вы? В каком смысле?

– Ну, что это я изображал тогда репортера.

– Я же не о том звонке говорю. Я имела в виду тот телефонный звонок – в воскресенье, когда вам звонили из вашего пансиона.

Ноги Диксона продолжали сами собой проделывать заученные па, подобно тому, как обезглавленная курица продолжает кружить по птичьему двору.

– Уэлч знает, что я просил Аткинсона позвонить и сказать, будто ко мне приехали родители?

– Ах, опять Аткинсон! Последнее время он, как видно, только и делает, что звонит по телефону. Да, мистеру Уэлчу известно, что вы просили его позвонить вам и сообщить о приезде ваших родителей.

– Кто сказал ему? Кто? Кто?

– Пожалуйста, не впивайтесь мне ногтями в спину… Сказал этот маленький человечек, который играет на гобое… Вы как-то называли мне его фамилию…

– Называл. Джонс – его фамилия. Джонс.

– Да, правильно. И, насколько мне помнится, кроме этого, он больше ничего не произнес за целые сутки. Впрочем, он еще сказал, что накануне вечером вы, конечно, отправились в пивную. У него, должно быть, против вас зуб?

– Вот именно. Скажите, а миссис Уэлч была там, когда он выдал тайну этого телефонного звонка?

– Нет, ее не было, я хорошо помню. Мы втроем сидели в гостиной после обеда и болтали.

– Это хорошо. – Оставалась еще надежда, что Уэлч мог и не обратить внимания на слова Джонса, так как Джонс, надо полагать, рассказал об этом всего один-единственный раз. Другое дело миссис Уэлч – она почти наверняка стала бы твердить об этом мужу до тех пор, пока это не дошло бы до его сознания. Но как знать, не говорил ли с ней Джонс в отсутствие Кристины? Тут Диксона осенила новая мысль.

– А как Джонс объяснил, откуда он все это знает? Я ведь ничего ему не говорил, как вы легко можете догадаться.

– Он сказал, что присутствовал при том, как вы об этом договаривались.

– Довольно наглое утверждение, скажем прямо, – нахмурился Диксон. – Как будто я мог сказать хоть слово в присутствии этого сукиного… прошу прощения. Он подслушивал за дверью. Без сомнения. Я припоминаю теперь, что мне тогда послышался какой-то шорох.

– Какая низость, – сказала она с неожиданным жаром. – Что вы ему сделали?

– Ничего, просто пошутил, прошелся карандашом по физиономии какого-то типа на обложке его журнала.

Это объяснение, маловразумительное само по себе, затонуло к тому же в шуме, возвестившем перерыв в танцах. Когда Диксон закончил свой рассказ, Кристина, направлявшаяся вместе с ним к выходу, обернулась, посмотрела ему в глаза и рассмеялась так, что кончик языка мелькнул между двумя рядами чуть-чуть неровных зубов. Внезапно желание обожгло его и, подобно пуле, угодившей в самое сердце, смертельной истомой разлилось по телу. Помимо его воли выражение его лица изменилось. Их взгляды встретились, и Кристина перестала смеяться.

– Благодарю вас за танец, – сказал он бесцветным голосом.

– Я получила большое удовольствие, – ответила она и плотно сжала губы.

Диксон с удивлением обнаружил, что его, в сущности, совсем не трогает последняя пакость Джонса. Во всяком случае, сейчас. Вероятно, потому, что ему было так хорошо, пока он танцевал с Кристиной.

Возвратившись в бар, они увидели, что Гор-Эркварт сидит на прежнем месте и Бертран уже держит перед ним речь так, словно их разговор и не прерывался. Маргарет еще больше, чем прежде, хотя это казалось почти невероятным, была углублена в созерцание Гор-Эркварта. Она расхохоталась какому-то его замечанию и, случайно подняв глаза, скользнула взглядом по Диксону с таким видом, словно не сразу припомнила, кто он такой. Подали еще бокалы, в которых каким-то непостижимым образом оказался крепкий джин. Подал их, конечно, не кто иной, как Маконочи, на обязанности которого лежало следить, чтобы крепкие спиртные напитки не проникли в бар. Диксон уже начинал «чувствовать свой возраст», как он любил выражаться. Он уселся на стул, придвинул к себе бокал и закурил сигарету. Как здесь жарко, и как болят у него ноги, и как долго еще может все это продлиться? Помолчав немного, он сделал попытку заговорить с Кристиной, но безуспешно. Она сидела рядом с Бертраном, не обращавшим на нее никакого внимания, и прислушивалась к тому, что он, говорил ее дяде. Гор-Эркварт с таким же точно выражением, как и прежде, все так же глядел в пол. Маргарет смеялась, раскачиваясь на стуле так, что ее плечо то и дело соприкасалось с плечом Гор-Эркварта. Что ж, подумал Диксон, каждый развлекается как может и как умеет. А где Кэрол?

И в ту же минуту она вошла в бар и направилась к их столику с таким подчеркнуто беззаботным видом, что у Диксона мгновенно зародилось подозрение – не припрятана ли у нее в дамской комнате бутылочка, содержимое которой теперь, несомненно, уменьшилось… Выражение ее лица не предвещало ничего хорошего кому-то, а быть может, и всем. Когда она подошла ближе, Диксон заметил, что Гор-Эркварт поднял на нее глаза, словно говоря:

«Извините, но вы сами видите, в каком я положении». Затем – единственный из всех сидевших за столиком мужчин – он встал.

Кэрол повернулась к Диксону.

– Пойдемте, Джим, – сказала она чуть-чуть громче, чем следовало. – Я хочу потанцевать с вами. Мне кажется, никто из присутствующих возражать не будет.