Кинг СтивенРуки Джона Коффи

Стивен Кинг

РУКИ ДЖОНА КОФФИ

(Зеленая Миля #3)

1

Просматривая все, что я написал, я заметил, что назвал Джорджию Пайнз, где сейчас живу, домом для престарелых. Тем, кто работает в этом месте, такое на-звание не понравится. Согласно буклетам и проспектам, лежащим в вестибюле и рассылаемым потенциальным клиентам, это "отличный пенсионный комплекс для по-жилых". Здесь есть Центр развлечений - так сказано в буклете. Люди, которым приходится жить тут (в буклете нас не называют заключенными, а я иногда называю), говорят о нем просто - телевизионная комната.

Здешние обитатели считают меня замкнутым, потому что я почти не хожу днем смотреть телевизор, хотя это не из-за людей, а из-за программ, которые мне не нравятся. Мыльные оперы, Рики Лейк, Карни Уилсон, Роланда - мир рушится вокруг ушей, и всем интересны только разговоры о том, с кем спят эти женщины в миниюбках и мужчины в расстегнутых рубашках. Конечно, как сказано в Библии, "не судите, да не судимы будете", поэтому я выпадаю из общей песочницы. Просто, если бы мне хотелось провести время среди мусора, я проехал бы пару миль к автостоянке "Хэппи Уилз", где вечером по пятницам и субботам всегда носятся полицейские машины с сиренами и мигалками. Мой особый, самый близкий друг Элен Коннелли со мной согласна. Элен восемьдесят лет, она высокая, худощавая и все еще стройная, очень интеллигентная и утонченная. Она очень медленно ходит из-за каких-то проблем с ногами, и я знаю, что ее ужасно мучает подагра кистей рук, но у нее прекрасная длинная шея - почти лебединая, и длинные красивые волосы, которые падают на плечи, если она их распускает.

Больше всего мне нравится, что она не считает меня странным или замкнутым. Мы проводим много времени вместе, я и Элен. Если бы не мой абсурдный возраст, я считал бы ее своей возлюбленной. Но все равно, самый близкий друг - совсем неплохо, а с некоторой стороны даже лучше. Множество проблем, возникающих обычно между любовниками, уже просто перегорели у нас. И хотя я знаю, что никто из тех, кто моложе, скажем, шестидесяти мне не поверит, иногда горячие угли лучше яркого костра. Это странно, но это правда.

Так что днем я телевизор не смотрю. Иногда гуляю, иногда читаю, но чаще всего в последний месяц я писал эти воспоминания, сидя среди растений в солярии. Мне кажется, здесь больше кислорода, а это хорошо действует на память. И куда там какому-то Джеральдо Ривере!

Но когда у меня бессонница, я иногда сползаю вниз по ступенькам и включаю телевизор. В Джоржии Пайнз нет канала НВО или другого, где идут только фильмы, - должно быть, они слишком дороги для нашего Центра развлечений, но основные кабельные каналы есть, а это означает, что можно смотреть канал американской классики. Это тот (если вдруг у вас нет кабельного телевидения), на котором большинство фильмов черно-белые и в них женщины не раздеваются. Для старого хрыча, как я, то, что надо. Я провел много приятных ночей, засыпая прямо на потертом зеленом диване перед телевизором, а на экране Фрэнсис-Говорящий Мул опять вытаскивал сковороду Дональда О'Коннора из огня, или Джон Уэйн приводил в порядок "додж", или Джимми Кэгни называл кого-то грязной крысой, а потом нажимал на курок. Некоторые из этих фильмов я смотрел со своей женой Дженис (не только моей возлюбленной, но и моим лучшим другом), и они меня успокаивали. Одежда героев, то, как они ходят и говорят, даже музыка из этих фильмов, - все меня успокаивало. Наверное, они напоминали мне то время, когда я крепко стоял на ногах и был хозяином своей судьбы, а не изъеденным молью ископаемым, рассыпающимся в доме для престарелых, где многие обитатели носят пеленки и резиновые штанишки.

Но сегодня утром я не увидел ничего утешительного. Совсем ничего.

Элен иногда смотрела этот канал вместе со мной, обычно ранним утром, в так называемое утро жаворон-ков, начинающееся в четыре часа утра. Она не говорит много, но я знаю, что подагра ее ужасно мучает, и лекарства уже почти не помогают.

Когда она пришла сегодня утром, скользя, как привидение, в своем белом махровом халате, я сидел на продавленном диване, колченогом, стоящем на том, что когда-то было ножками, и, сжимая колени изо всех сил, старался не дрожать, но озноб пробирал меня, как от сильного ветра. Мне было холодно везде, кроме паха, который словно горел, как призрак той "мочевой" инфекции, так портившей мне жизнь осенью 1932-го, - осенью Джона Коффи, Перси Уэтмора и Мистера Джинглза дрессированной мыши.

Это также была осень Вильяма Уортона.

- Пол, - воскликнула Элен и поспешила ко мне, поспешила, как только позволяли ей ржавые гвозди и стекла в суставах. - Пол, что с тобой?

- Все будет нормально, - успокоил я, но слова зву-чали не очень убедительно - они произносились нечетко, проходя сквозь стучащие зубы. - Дай мне пару минут, и я буду как огурчик.

Она присела рядом со мной и обняла за плечи.

- Я знаю, - кивнула она. - Но что случилось? Ради Бога, Пол, у тебя вид, словно ты увидел привидение.

Я действительно его увидел, но не понял, что произнес это вслух, пока у нее глаза не стали огромными.

- Не совсем, - сказал я и погладил ее по руке (так нежно-нежно). Всего на минутку, Элен, Боже!

- Оно было из того времени, когда ты служил охранником в тюрьме? спросила она. - Из того времени, о котором ты писал в солярии?

Я кивнул.

- Я работал на своего рода Этаже Смерти.

- Я знаю...

- Только мы называли его Зеленая Миля. Потому что линолеум на полу был зеленый. Осенью 32-го года к нам поступил этот парень, этот дикарь по имени Вильям Уортон. Он любил называть себя Крошка Билли, даже вытатуировал это на плече. Просто пацан, но очень опасный. Я до сих пор помню, что Кэртис Андерсон - он тогда был помощником начальника тюрьмы - писал о нем: "Дикий и сумасбродный, и этим гордится. Уортону девятнадцать лет, но ему терять нечего". И подчеркнул последнее предложение.

Рука, обнимавшая мои плечи, теперь растирала мне спину. Я начал успокаиваться. В эту минуту я любил Элен Коннелли, и если бы сказал ей об этом, то расцеловал бы все ее лицо. Может, нужно было сказать. В любом возрасте ужасно быть одиноким и напуганным, но, по-моему, хуже всего в старости. Однако у меня на уме было другое: давил груз старого и все еще не завершенного дела.

- Да, ты права, - сказал я, - я как раз вспоминал, как Уортон появился в блоке и чуть не убил тогда Дина Стэнтона - одного из ребят, с которыми я тогда работал.

- Как это могло случиться? - спросила Элен.

- Коварство и неосторожность, - печально ответил я. - Уортон олицетворял коварство, охранники же, что привели его, проявили неосторожность. Главная ошиб-ка - цепь на руках Уортона, она оказалась слишком длинной. Когда Дин открывал дверь в блок "Г", Уортон находился позади него. Охранники стояли по бокам, но Андерсон прав - Буйному Биллу просто нечего было те-рять. Он накинул цепь на шею Дину и стал его душить. Элен вздрогнула.

- Я все время думал об этом и не мог заснуть, поэтому пришел сюда. Я включил канал американской классики, надеясь, что, возможно, ты придешь и у нас будет маленькое свидание.

Она засмеялась и поцеловала меня в лоб над бровью. Когда так делала Дженис, у меня по всему телу бежали мурашки, и когда Элен поцеловала меня сегодня рано утром, мурашки тоже побежали. Наверное, есть что-то постоянное в жизни.

На экране шел черно-белый фильм про гангстеров сороковых годов под названием "Поцелуй смерти".

Я почувствовал, что меня опять начинает трясти, и попытался подавить озноб.

- В главной роли Ричард Уайлдмарк, - сказал я. - По-моему, это была его первая крупная роль. Я никогда не смотрел этот фильм с Дженис, мы обычно не ходили на фильмы про полицейских и воров, но я помню, что читал где-то, будто Уайлдмарк был великолепен в роли негодяя. Да, он великолепен. Очень бледный, не ходит, а плавно скользит... все время называет других "дерьмо"... говорит о стукачах, о том, как сильно он ненавидит стукачей...

Несмотря на все усилия, меня опять колотило, и я ничего не мог поделать.

- Белокурые волосы, - прошептал я. - Длинные свет-лые волосы. Я досмотрел до того места, где Уайлдмарк сталкивает пожилую женщину в коляске с лестницы, а потом выключил.

- Он напомнил тебе Уортона?

- Он был Уортоном, - сказал я. - По жизни.

- Пол, - начала Элен и запнулась. Она смотрела на потухший экран телевизора (коробка подключения кабеля все еще была включена, красные цифры показывали 10 - номер канала американской классики), потом снова повернулась ко мне.

- Что? - спросил я. - Что, Элен? - И подумал: "Она сейчас скажет, что я должен прекратить об этом писать. Что я должен порвать то, что уже написано, и покончить с этим".

Но она сказала: "Только не бросай писать из-за этого".

Я уставился на нее.

- Закрой рот, Пол, ворона залетит,

- Извини. Просто я... просто...

- Ты думал, что я скажу тебе прямо противопо-ложное, так?

- Да.

Она взяла мои руки в свои (так нежно-нежно - ее длинные прекрасные пальцы с узловатыми ужасными суставами) и наклонилась вперед, неотрывно глядя в мои голубые глаза своими карими, левый из которых был слегка замутнен катарактой.

- Наверное, я слишком стара и хрупка, чтобы жить, - сказала она, но я еще не слишком стара, чтобы думать. Что такое несколько бессонных ночей в нашем возрасте? Или привидение по телевизору, ну и что? Разве ты никогда не видел привидений?

Я вспомнил о начальнике Мурсе, о Харри Тервиллиджере и Брутусе Ховелле, подумал о матушке и о Джен, моей жене, умершей в Алабаме. Я знаю, что такое привидения, точно знаю.

- Нет, - повторил я. - Видел, и не раз. Но, Элен, это был просто шок. Потому что это был он.

Она снова поцеловала меня, потом встала, пошаты-ваясь и прижимая ладони к бедрам, словно боясь, что суставы прорвутся сквозь кожу наружу, если она сделает неосторожное движение.

- Я, пожалуй, не буду смотреть телевизор, - решила она. - У меня есть лишняя таблетка, я ее берегла на черный день... или ночь. Я сейчас приму ее и пойду опять спать. Может, и ты сделаешь то же самое.

- Да, наверное, тоже пойду, - сказал я. И на секунду вдруг подумал предложить ей пойти вместе. Но потом увидел затаенную боль в ее глазах и решил не делать этого. Потому что она может согласиться, и согласиться только ради меня. Нехорошо.

Мы ушли из телевизионной комнаты (я не возвели-чиваю ее этим названием, даже не иронизирую) рука об руку, я подстраивался под ее шаги, а она шла медленно и осторожно. В здании было тихо, лишь только кто-то за одной из закрытых дверей стонал во сне от кошмарного сна.

- Как думаешь, ты сможешь заснуть? - спросила она.

- Да, наверное, - ответил я, хотя, конечно же, не мог, я лежал на кровати до рассвета, думая о "Поцелуе смерти". Я видел, как Ричард Уайлдмарк, дико хохоча, привязывал пожилую леди к коляске, а потом сталкивал вниз по лестнице. "Вот так мы поступаем со стукачами", сказал он ей, и тут его лицо превратилось в лицо Вильяма Уортона, такого, каким он был в тот день, когда поступил в блок "Г" на Зеленую Милю:

Уортон хохотал, как Уайлдмарк, Уортон кричал: "У нас сегодня праздник или что?" Я даже не стал завтракать после всего этого, я просто пришел сюда в солярий и начал писать.

Привидения? Конечно.

Я знаю все о привидениях.

2

- Эй, ребята! - засмеялся Уортон. - У нас сегодня праздник или что?

Все время крича и смеясь, Уортон снова принялся душить Дина своей цепью. А почему бы и нет? Уортон знал то, что и Дин, и Харри, и мой друг Брутус Ховелл: поджарить его можно лишь один раз.

- Бей его! - закричал Харри Тервиллиджер. Он бросился на Уортона, пытаясь остановить все в самом начале, но Уортон его отбросил, и Харри пытался подняться на ноги. - Перси, бей его!

Но Перси только стоял с дубинкой в руке, вытаращив глаза, как суповые миски. Он так любил свою дубинку, вы скажете, что вот появился шанс поработать ею, которого он искал с самого прихода в Холодную Гору. Но шанс представился, а он был слишком напуган, чтобы воспользоваться им. Перед ним оказался не перепуганный французик вроде Делакруа и не черный великан, который вообще был словно не в себе, как Джон Коффи, перед ним стоял сущий дьявол.

Я выскочил из камеры Уортона, уронив бумаги и вы-хватив пистолет. Второй раз за этот день я забыл про свою инфекцию, жгущую мне низ живота. Я не сомне-ваюсь в правдивости рассказа остальных о том, что у Уортона было безучастное лицо и отсутствующие глаза, как они потом говорили, но тот, кого я увидел, был не Уортон. Я увидел лицо зверя не разумного, а хитрого, злобного... и веселого. Да. Он делал то, для чего был создан. Место и обстоятельства значения не имели. А еще я увидел красное, раздувшееся лицо Дина Стэнтона. Он умирал на моих глазах. Уортон увидел пистолет и по-вернул Дина перед собой так, что при стрельбе я обя-зательно задел бы обоих. Из-за плеча Дина сверкающий голубой глаз призывал меня выстрелить. Второй глаз Уор-тона прятался за волосами Дина. Дальше я увидел Перси, замершего в нерешительности с приподнятой дубинкой. И вот тогда в дверном проеме показалось чудо во плоти: Брутус Ховелл. Он закончил перетаскивать оборудование лазарета и пришел узнать, не хочет ли кто кофе.

Брут начал действовать без малейших колебаний: отодвинул Перси в сторону, вжав в стену одним зубодробительным толчком, вытащил свою дубинку из петли и со всей силой обрушил серию ударов по затылку Уортона правой рукой. Послышался глухой звук, словно по скорлупе, как будто в черепе Уортона совсем не было мозгов, - и наконец цепь вокруг шеи Дина ослабла. Уортон упал, как мешок с мукой, а Дин отполз в сторону, хрипло кашляя, держась рукой за горло, с вытаращенными глазами.

Я сел на колени возле него, но он резко покачал головой,

- Все нормально, - выдохнул он. - Следите... ним! - Он показал головой на Уортона. - Закройте! Камера!

Я подумал, что после такого тяжелого удара Брута Уортону понадобится не камера, а гроб. Но увы! - нам не повезло. Уортон был оглушен, но далеко не покойник. Он лежал, растянувшись на боку, откинув одну руку, так что пальцы касались линолеума на Зеленой Миле, закрыв глаза, дыхание его было медленным, но ровным. На лице даже появилось подобие мирной улыбки, словно он заснул под звуки своей любимой колыбельной. Тоненькая струй-ка крови стекала по волосам, окрашивая воротник его но-вой тюремной рубашки. Вот и все.

- Перси, - сказал я. - Помоги мне!

Перси не шевельнулся, просто стоял у стены, глядя широко открытыми испуганными глазами. Вряд ли он соображал, где находится.

- Перси, черт бы тебя побрал, а ну держи его!

Тогда он сдвинулся, а Харри помог ему. Втроем мы перетащили бесчувственное тело мистера Уортона в камеру, пока Брут помогал Дину подняться и держал его по-матерински нежно, а Дин в это время наклонялся вперед и заглатывал в легкие воздух.

Наш новый "проблемный ребенок" не просыпался почти три часа, а когда проснулся, то оказалось, что мощный удар Брута не оставил никаких следов. Уортон двигался, как и раньше - быстро. Только что он лежал на койке, словно мертвый, а в следующую секунду уже стоял у решетки - молча, как кот, - и смотрел на меня, пока я сидел за столом дежурного и писал рапорт о происшествии. Когда в конце концов я почувствовал взгляд и поднял глаза, он был тут как тут, с улыбочкой, демонстрирующей ряд почерневших и уже поредевших гнилых зубов. Я вздрогнул, увидев его. Я старался этого не показать, но по-моему, он понял.

- Эй, холуй, - бросил он. - В следующий раз твоя очередь. И я не промахнусь.

- Привет, Уортон, - сказал я как можно спокойнее. - При таких обстоятельствах, думаю, можно пропустить приветственную речь, правда?

Его ухмылка стала шире. Он ожидал иного ответа, да и я ответил бы иначе при других обстоятельствах. Но пока Уортон был без сознания, кое-что произошло. Думаю, это то самое важное, ради чего я исписал уже столько страниц. А теперь посмотрим, поверите ли вы.

3

После происшествия с Уортоном Перси вел себя тихо и лишь однажды наорал на Делакруа. Наверное, он вел себя так из-за потрясения, а совсем не из чувства такта; по-моему, Перси Уэтмор знал об этом чувстве не больше, чем я о племенах Черной Африки, но все равно, это было приятно. Если бы он попытался возмущаться по поводу того, что Брут толкнул его об стену, или оттого, что никто не сообщил ему о таких паиньках, как Буйный Билли Уортон, иногда поступающих в блок "Г", ему бы точно не сдобровать. И тогда мы смогли бы пройти Зеленую Милю совсем по-другому. Смешно, если вдуматься. Я упустил возможность побывать в шкуре Джеймса Кэгни из "Белой жары".

Хотя мы были уверены, что Дин сможет дышать, а не свалится замертво тут же, Харри и Брут все-таки отвели его в лазарет. Делакруа, молча наблюдавший за происходящим (а он провел в тюрьме много лет и знал, когда нужно держать рот закрытым, а когда относительно безопасно его снова открыть), стал громко кричать в коридор, пока Харри и Брут выводили Дина. Делакруа интересовало, что случилось. Можно подумать, нарушали его конституционные права.

- Слушай, ты, заткнись! - огрызнулся Перси так разъяренно, что на шее набухли жилы. Я дотронулся до его плеча и почувствовал, что он дрожит под рубашкой. Отчасти это объяснялось обычным страхом (хочу себе напомнить, что одна из проблем с Перси состояла с том, что ему был всего двадцать один год, чуть больше, чем Уортону), но дрожал он все-таки в основном от злости. Он ненавидел Делакруа. Не знаю, за что и почему, но это так.

- Пойди узнай, на месте ли начальник Мурс, - сказал я Перси. Если да, то дай ему полный отчет о том, что произошло. Скажи, что мой письменный рапорт он получит завтра утром, если я успею его составить.

Перси надулся от важности. На секунду мне показалось, что он возьмет под козырек.

- Есть, сэр, сделаю.

- Начни с того, что обстановка в блоке "Г" нормаль-ная. Это не детектив, и начальнику не очень понравится, если ты будешь вдаваться в подробности и нагнетать на-пряжение.

- Я не буду.

- Ладно. Иди.

Он пошел уже к двери, но повернул назад. Нужно было всегда иметь в виду его чувство противоречия. Я безумно хотел, чтобы он убрался, боль в паху становилась нестер-пимой, а он, похоже, не очень хотел уходить.

- С тобой все в порядке, Пол? - спросил он, - У тебя лихорадка? Подхватил грипп? У тебя все лицо в испарине.

- Может, я и подхватил что, но в основном, все в порядке, - сказал я. - Иди, Перси, доложи начальнику.

Он кивнул и ушел - слава Богу за маленькие милости. Как только дверь закрылась, я бегом рванул в свой кабинет. Оставлять стол дежурного без присмот-ра - это нарушение правил, но мне было не до того. Мне было плохо, почти так же, как утром.

Я успел добежать до туалета и справиться со штанами до того, как полилась моча, но я едва успел. Одну руку я прижал ко рту, чтобы сдержать крик, а другой не глядя ухватился за край умывальника. Здесь не дом, где можно упасть на колени и сделать лужу у поленницы, если бы я упал на колени тут, моча залила бы весь пол.

Мне удалось не упасть и не закричать, но я был очень близок и к тому, и к другому. Казалось, моча наполнена мельчайшими осколками стекла. Запах, исходивший от унитаза, был затхлый и неприятный, и я увидел что-то белое, наверное гной, расплывающийся по поверхности воды.

Я снял с крюка полотенце и вытер лицо. Пот заливал меня, лихорадка выходила вместе с ним. Взглянув в зеркало, я увидел пылающее от жара лицо. Интересно, какая температура, градусов тридцать восемь? Или тридцать девять? Наверное, лучше не знать. Я повесил полотенце на место, спустил воду и медленно прошел через кабинет к двери, ведущей в блок камер. Я боялся, что Билл Додж или кто-нибудь еще зайдет и увидит, что трое заключенных без присмотра, но в блоке было пусто. Уортон все еще лежал без сознания на своей койке. Делакруа молчал, а Джон Коффи, я вдруг понял, вообще никогда не издавал звуков. Никаких. И это настораживало.

Я прошел вниз по Миле и заглянул в камеру Коффи, уже начиная подозревать, что тот покончил с собой одним из двух принятых на Этаже Смерти способов: повесился на собственных брюках либо перегрыз себе вены. Оказалось, ничего подобного. Коффи просто сидел на койке, положив руки на колени, - самый крупный человек из всех, что я видел в жизни, и смотрел на меня своими нездешними влажными глазами.

- Капитан, - позвал он.

- В чем дело, парень?

- Мне нужно вас увидеть.

- А разве ты сейчас меня не видишь, Джон Коффи?

Он ничего не ответил, продолжая изучать своим стран-ным влажным взглядом. Я вздохнул.

- Сейчас, парень.

Я посмотрел на Делакруа, стоящего у решетки своей камеры. Мистер Джинглз, его любимец - мышонок (Делакруа всем говорил, что это он научил Мистера Джинглза делать трюки, но мы, те кто работал на Зеленой Миле, все равно оставались едины во мнении, что Мистер Джинглз научился сам), без остановки прыгал с одной вытянутой руки Дела на другую, как акробат, совершающий прыжки под куполом цирка. Глаза сверкали, уши были прижаты к маленькой коричневой голове. Я не сомневался, что мышь реагирует на нервные импульсы Делакруа. Пока я смотрел, мышонок сбежал по штанине Делакруа на пол и побежал в стене, где лежала ярко раскрашенная катушка. Он прикатил ее к ноге Делакруа и выжидающе глядел вверх, но французик не обращал в этот момент внимания на своего дружка.

- Что там, босс? - спросил Дэл. - Кто пострадал?

- Все нормально, - ответил я. - Наш новый мальчик показал когти, но сейчас он смирный, как овечка. Все хорошо, что хорошо кончается.

- Еще не кончилось, - сказал Делакруа, глядя в ту сторону коридора, где лежал Уортон. - L'homme mauvais, c'est vrai[Плохой человек, это видно (фр.).]!

- Ну не расстраивайся так, Дэл, - успокоил его я. - Никто ведь не заставляет тебя играть с ним во дворе в скакалочки.

За спиной послышался скрип койки - поднялся Коффи.

- Босс Эджкум! - позвал он опять. На этот раз настойчивее. - Мне нужно поговорить с вами.

Я повернулся к нему, думая, что все нормально, разговаривать наша работа. И все время старался не дрожать, потому что лихорадка перешла в озноб, иногда так бывает. Горело только одно место: пах, словно его разрезали, набили горячими углями и зашили снова.

- Ну, говори, Джон Коффи, - Я старался говорить легко и спокойно. Впервые за время пребывания Коффи в блоке "Г" я увидел, что он на самом деле здесь, действительно среди нас. Нескончаемый поток слез из уголков глаз впервые прекратился, и я понял, что он видит того, на кого сейчас смотрит, - мистера Пола Эджкума, старшего надзирателя блока "Г", а не то место, куда бы хотел вернуться, чтобы исправить тот чудовищный поступок, который совершил.

- Нет, - сказал он. - Вы должны войти сюда.

- Сейчас, понимаешь ли, я не могу этого сделать. - Я старался все еще удержать легкий тон. - По крайней мере в настоящий момент. Я один сейчас здесь, а ты пре-восходишь меня по весу тонны на полторы. Мне хватило уже одной потасовки на сегодня. Так что давай просто поговорим через решетку, если тебе все равно, и...

- Пожалуйста! - Он так крепко сжал прутья решетки, что побелели суставы и ногти. Лицо удлинилось и приняло страдальческое выражение, в глазах застыла тревога, ко-торую я не мог понять. Помню, я подумал, что, может, и понял бы, не будь так болен, и от этой мысли мне стало легче с ним разговаривать. Если ты знаешь, что человеку нужно, то чаще понимаешь и самого человека.

- Пожалуйста, босс Эджкум! Вам нужно войти ко мне!

"Ничего более неразумного не слыхивал", - подумал я, а потом ощутил нечто еще более безумное: я это сде-лаю. Я снял ключи с пояса и стал искать ключ от камеры Джона Коффи. Он мог бы взять меня одной левой и лег-ко бросить через колено, даже когда я здоров, а сегодня был не тот момент. Но все равно я решил к нему войти. Сам, один и меньше чем через полчаса после наглядной демонстрации того, к чему могут привести халатность и тупость при работе с осужденными убийцами, я собирался открыть камеру этого черного великана, зайти в нее и сесть с ним рядом. Если меня обнаружат, я потеряю ра-боту, даже если он ничего плохого не сделает, и вот я все равно готов на это пойти.

Остановись, говорил я себе, пора остановиться, Пол. Но не остановился. Я открыл верхний замок, потом нижний, затем отодвинул дверь в сторону.

- Эй, начальник, а ты хорошо подумал? - произнес Делакруа таким тревожным и дрожащим голосом, что при других обстоятельствах я бы засмеялся.

- Занимайся своим делом, а в своих я уж разберусь как-нибудь сам, - сказал я, не оглянувшись. Мой взгляд был прикован к глазам Джона Коффи, да так, словно прибит гвоздями. Похоже на гипноз. Мой голос доносился до меня, словно издалека, отдаваясь гулким эхом. Черт возьми, наверное, я был загипнотизирован, - Ты ложись, отдохни.

- Боже, здесь все с ума посходили, - дрожащим голосом запричитал Делакруа. - Мистер Джинглз, лучше бы меня поджарили, чтоб этого не видеть!

Я вошел в камеру Коффи. Он отошел, пропуская меня. Потом снова подошел к койке - она приходилась ему по икры, вот какой он был высокий - и сел. Сел и похлопал рукой по матрасу рядом с ним, потом обнял меня за плечи, словно мы сидели в кино и я был его девушкой.

- Чего тебе надо, Джон Коффи? - спросил я, все еще глядя в его глаза - печальные и серьезные.

- Просто помочь. - Он вздохнул, как человек при-нимающийся за работу, которую не очень-то хочется де-лать, а потом положил свою ладонь мне на пах в области лобковой кости.

- Эй!- закричал я. - Убери свою мерзкую руку...

И тут меня словно током ударило, сильно, но не больно. Я дернулся на койке и согнулся, вспомнив, как старик Тут-Тут кричал, что он жарится и что он - жареный индюк. Я не ощущал ни жара, ни электротока, но на секунду мир потерял цвет, словно его выжали и он запотел. Я видел каждую пору на лице Джона Коффи, я видел все сосуды его пристальных глаз, я видел маленькую царапинку у него на подбородке. Я чувствовал, что мои пальцы сжимают воздух, а ступни барабанят по полу.

Потом все прошло. И моя "мочевая" инфекция тоже. И жар, и пульсирование в паху исчезли вместе с лихорадкой. Я еще ощущал испарину, пока пот испарялся с кожи, я чувствовал его запах, но вот прошла и она.

- Что там такое? - пронзительно кричал Делакруа. Его голос долетал издалека, но, когда Джон Коффи наклонился вперед, отведя взгляд от моих глаз, голос французика вдруг стал яснее. Словно из ушей у меня вытащили вату. - Что он делает?

Я не ответил. Коффи перегнулся вперед, лицо его перекосилось, шея раздулась. Глаза почти вылезли из орбит. Он напоминал человека, подавившегося куриной косточкой.

- Джон! - Я похлопал его по спине: больше ничего не смог придумать. - Джон, что с тобой?

Он вздрогнул под моей рукой и издал неприятный утробный звук, словно его сейчас стошнит. Он открыл рот так, как иногда делают лошади: зубы оскалены в презрительной усмешке. Потом, разжав зубы, он выдохнул облачко мелких черных насекомых, похожих на мошек или комаров. Они яростно закружились между его коленей, стали белыми, а потом исчезли.

Внезапно тяжесть ушла из нижней части моего живота, как будто все мускулы там превратились в воду. Я прислонился спиной к каменной стенке камеры Коффи. Помню, что повторял снова и снова имя Спасителя: Христос, Христос, Христос, а еще помню, как подумал о том, что из-за лихорадки у меня бред.

А потом я услышал, что Делакруа зовет на помощь, он кричал всему миру, что Джон Коффи меня убивает, вопил во всю мощь своих легких. Коффи и правда наклонился надо мной, но лишь для того, чтобы убедиться, что со мной все хорошо.

- Дэл, заткнись, - проговорил я, поднимаясь. Я ожи-дал, что боль пронзит мои внутренности, но ничего не случилось. Я чувствовал себя лучше. В самом деле. На секунду у меня закружилась голова, но головокружение прошло еще до того, как я протянул руку и схватился за прутья решетки на двери в камеру Коффи. - Со мной все в порядке.

- Выходите оттуда скорее, - сказал Делакруа таким тоном, каким нервные пожилые женщины велят ребенку "слезть с этой яблони". - Вам нельзя находиться там, когда на блоке никого нет.

Я посмотрел на Джона Коффи, который сидел на койке, положив свои огромные руки на колени. Джон Коффи взглянул на меня. Для этого ему пришлось лишь слегка приподнять подбородок.

- Что ты сделал, парень? - спросил я тихо. - Что ты со мной сделал?

- Помог. Я ведь помог вам, правда?

- Да, наверное, но как? Как ты мне помог?

Он покрутил головой: направо, налево, назад. Коффи не знал, как он помог (как вылечил), а его простецкое лицо говорило о том, что ему наплевать, как это получилось, все равно что мне было безразлично, какова механика бега, когда я шел первым последние пятьдесят метров двухмильного забега в честь Дня Независимости. Я хотел спросить, откуда он узнал, что я болен, но не стал, потому что в ответ получил бы точно такое же отрицательное движение головой. Где-то я вычитал фразу, которую все время помню: что-то про "загадку, окутанную тайной". Именно это и представлял собой Джон Коффи, и спать по ночам он мог только потому, наверное, что ему было все равно. Перси называл его "идиот", жестоко, но не так далеко от истины. Наш великан знал свое имя, знал, что оно пишется иначе, чем напиток, и это все, что ему хотелось знать.

И, словно подчеркнув это мне еще раз, он намеренно покачал опять головой, потом лег на койку, положив сло-женные ладони под левую щеку, как подушку, и отвер-нулся к стене. Ступни его свисали с койки, но его это нисколько не волновало. Рубашка на спине задралась кверху, и я увидел шрамы, исполосовавшие кожу.

Я вышел из камеры, закрыл замки, потом посмотрев на Делакруа, который, вцепившись руками в прутья решетки, глядел на меня с беспокойством. А может, даже со страхом. Мистер Джинглз восседал у него на плече, и его светлые усики шевелились.

- Что этот черный человек делал с тобой? - прошептал Делакруа. Это что у него, амулет? Он приложил к тебе амулет? - Странный французский акцент рифмовал "амулет" и "туалет".

- Я не понимаю, о чем ты говоришь, Дэл.

- Понимаешь, черт бы тебя побрал! Посмотри на себя! Весь переменился! Даже походка изменилась, босс!

Наверное, и вправду моя походка стала другой. Я не ощущал боли в паху, чувствуя вместо этого умиротворение, близкое к восторгу, - тот, кто хоть раз страдал от сильной боли, а потом выздоровел, понимает, о чем речь.

- Все в порядке, Дэл, - настаивал я. - Джону Коффи просто приснился кошмарный сон, вот и все.

- Он колдун с амулетом! - с горячностью произнес Делакруа. На верхней губе у него выступили капельки пота. Дэл не так много видел, но ему хватило, чтобы перепугаться до смерти. - Он приносит несчастье.

- Почему ты так думаешь?

Делакруа взял мышонка на ладонь. Он прикрыл его другой ладонью и поднес к своему лицу. Потом вынул из кармана кусок розового мятного леденца. Протянул его мышонку, но тот сначала не обратил на леденец внимания, а вытянул шею, принюхиваясь к дыханию человека, словно вдыхая аромат цветов. Его бусинки-глаза были полуприкрыты и на мордочке написано выражение восторга, Делакруа поцеловал его в носик, и мышонок позволил себя поцеловать. Потом он взял предложенный кусочек леденца и принялся жевать. Делакруа смотрел на него несколько секунд, затем перевел взгляд на меня. И я сразу понял.

- Тебе мышонок сказал, - произнес я. - Так?

- Oui.

- Так же, как прошептал свое имя?

- Да, он шепнул его мне на ухо.

- Ложись, Дэл, - предложил я. -- Отдохни. Все эти шептанья, наверное, тебя утомили. - Он сказал что-то еще, должно быть, осудил за то, что не верю ему. Его голос снова долетал как бы издалека. А когда я вернулся к столу дежурного, мне казалось, что я не иду, а плыву или вообще это камеры плывут мимо меня с обеих сторон, передвигаясь на потайных колесах.

Я хотел было сесть, как обычно, но на полпути мои колени подкосились, и я свалился на голубую подушку, которую год назад Харри принес из дома и положил на сиденье. Если бы стул стоял чуть дальше, я плюхнулся бы прямо на пол, не успев сосчитать до трех.

Вот так и сидел, не ощущая никакой боли в паху, где еще десять минут назад горел лесной пожар.

"Я помог вам, правда?" - сказал Джон Коффи, и это было правдой, мое тело это подтверждало. Но умиротворения в моей душе не наступило. Этому он совсем не помог.

Мой взгляд упал на стопку бумаг под жестяной пепельницей на углу стола. На верхней стояло: "Отчет по блоку", а где-то посередине была графа, озаглавленная "Отчет о необычных происшествиях". Я заполню ее вечером, когда начну составлять рапорт о ярком и шумном прибытии Вильяма Уортона. Но нужно ли рассказывать, что произошло со мной в камере Джона Коффи? Я представил, как беру карандаш" тот, чей кончик всегда облизывал Брут, и вывожу одно слово крупными прописными буквами: ЧУДО.

Это, наверное, выглядело смешно, но вместо того, что-бы улыбаться, я вдруг почувствовал, что сейчас заплачу. Я закрыл лицо руками, прижав ладони ко рту, чтобы сдержать рыдания: мне не хотелось опять пугать Дэла, когда он только-только начал успокаиваться. Но рыданий не было, как не было и слез. Через несколько секунд я отнял руки от лица и сложил их на столе. Не знаю, что я чувствовал, но в моей голове жила единственная ясная мысль, чтобы никто не вернулся в блок, пока я не возьму себя в руки. Я боялся того, что они смогут увидеть на моем лице.

Я придвинул к себе бланк отчета. Я хотел подождать, пока успокоюсь, чтобы написать о том, как мой последний "проблемный ребенок" чуть не задушил Дина Стэнтона, но бюрократические штуки вполне мог заполнить сейчас. Я боялся, что мой почерк тоже будет смешным - дрожащим, но писал, как обычно.

Через пять минут я положил карандаш и пошел в туалет рядом с моим кабинетом. В общем-то, не сильно

и хотелось, но, думаю, мне не терпелось проверить, что же случилось со мной! Стоя в ожидании, когда потечет, я предчувствовал, что будет больно, как утром, когда казалось, будто из меня выходят мелкие осколки стекла, и то, что он сделал, в конце концов окажется всего лишь гипнозом, просто временным облегчением.

Боли я не почувствовал, а моча оказалась чистой, без признаков гноя, Я застегнул брюки, потянул за цепочку и вернулся к столу дежурного продолжать работу.

Я знал, что произошло. Наверное, знал это даже тог-да, когда пытался убедить себя, что был под гипнозом. Я получил исцеление, настоящее, чудесное, от Всемогу-щего Бога. Еще мальчиком, посещая всякие баптистские или пятидесятницкие церкви, которые почитались моей матерью и сестрами в определенный месяц года, я на-слушался разных историй о чудесных исцелениях. Не все я принимал на веру, но многим людям верил. Один из них - мужчина по имени Рой Делфинс, живший непо-далеку от нас со своей семьей, когда мне было лет шесть. Делфинс случайно отрубил топором пальчик своему ма-ленькому сыну, когда тот неосторожно положил руку на полено, которое держал, помогая отцу рубить дрова. Рой Делфинс сказал, что почти протер ковер коленями в мо-литвах осенью и зимой, а весной пальчик прирос снова. Даже ноготь стал расти. Я поверил Рою Делфинсу, когда тот свидетельствовал об этом во время празднования в четверг вечером. В том, что он говорил, чувствовалась неподдельная искренность; он стоял, засунув руки в кар-маны комбинезона, и не поверить ему было невозможно. Когда палец начал прирастать, его сначала покалывало, палец не давал спать ночью, говорил Рой Делфинс, но он знал, что это божественное покалывание, и терпел, Молитесь Иисусу, Отче наш, сущий на Небесах.

Рассказ Роя Делфинса был одним из многих, я вос-питывался в традициях чудес и исцелений. Я вырос с ве-рой и в амулеты (только там, в горах, мы рифмовали его со словом "портрет"), - болотная вода от бородавок, мох под подушкой от сердечной боли из-за потерянной любви и, конечно же, в то, что мы называли талис-манами, но я не верил, что Джон Коффи колдун. Я смот-рел ему в глаза. Более того, я ощутил его прикосновение. Оно было как прикосновение странного и удивительного доктора.

- Я ведь помог, правда?

Эти слова все звенели и звенели у меня в голове, как обрывок песенки, от которой никак не можешь избавиться, или как слова заклинания,

- Я ведь помог, правда?

Правда, только помог не он. Помог Господь. И если Джон Коффи говорил "я", то скорее от незнания, чем из гордости, но я знал, верил по крайней мере в то, что узнал об исцелениях в этих церквях (Молитвы "Отче наш, сущий на Небесах"), в сосновых деревянных домиках, так милых сердцу моей двадцатидвухлетней матушки и теток: исцеление зависит не от исцеляемого и не от целителя, а только от воли Божьей. Для того, кто просто поправился после болезни, это нормально, так и должно быть, но человек исцеленный должен потом спросить "почему", задуматься о воле Божьей и о том, какие сверхъестественные пути прошел Господь для осуществления воли своей.

Чего же тогда Бог хотел от меня? Чего так сильно желал, что вложил целительную силу в руки детоубийцы? Чтобы я остался в блоке, а не дрожал дома в постели, больной, как собака, с мерзким запахом серы, исходящей из всех моих пор? Возможно. А может быть, мне нужно было находиться здесь, а не дома на тот случай, если Буйный Билл Уортон опять решит выкинуть какой-нибудь номер, или для того, чтобы Перси Уэтмор не отмочил что-нибудь идиотское и разрушительное. Ну ладно, что ж. Я буду смотреть вокруг и помалкивать, особенно о чудесных исцелениях.

Никто не удивится тому, что я лучше выгляжу, я всем говорил, что мне лучше, и до сегодняшнего дня действительно в это верил. Я даже сказал начальнику Мурсу, что поправляюсь. Кое-что видел Делакруа, но я подумал, что он тоже будет помалкивать (опасаясь, вероятно, что Джон Коффи напустит порчу, если станет болтать). Что же касается самого Коффи, то он, наверное, уже забыл обо всем. В конце концов, он всего лишь посредник, передаточная труба, а ни одна труба не вспомнит, что за вода текла в ней, когда перестанет идти дождь. Так что я решил молчать по этому поводу и не представлял себе вовсе, когда смогу рассказать об этом и тем более, кому.

Однако, нужно признаться, этот громадный парень был мне интересен. А после того, что произошло со мной в его камере, он стал мне еще интереснее.

4

Прежде чем уйти домой в тот день, я договорился с Брутом, что он заменит меня утром, если я задержусь, а когда проснулся, то сразу же отправился в городок Тефтон графства Трапингус.

- Что-то мне не очень нравится, что ты так беспокоишься об этом Коффи, - сказала жена, протягивая мне пакет с приготовленным завтраком (Дженис не доверяла гамбургерам из придорожных забегаловок, она говорила, что в каждом из них - расстройство желудка). - Это на тебя не похоже, Пол.

- Я не беспокоюсь о нем, - объяснил я. - Мне просто интересно, вот и все.

- Опыт мне подсказывает, что одно с другим всегда связано, язвительно заметила Дженис и крепко поцеловала меня в губы. - Я бы сказала, что ты стал лучше выглядеть. А то я уже стала волноваться. Твои "водные артерии" прошли?

- Да, все прошло, - ответил я и уехал, всю дорогу напевая песенки вроде "Приходи, Джозефина, покатаемся в машине" или "Мы богачи".

Сначала я зашел в редакцию тефтонской газеты "Интеллидженсер", и там мне сообщили, что парень, которого я ищу, - Берт Хэммерсмит, скорее всего в здании суда графства. В здании суда мне сказали, что Хэммерсмит был, но ушел, после того как прорвало трубу и заседание суда отложили. Рассматривалось дело об изнасиловании (на страницах "Интеллидженсера" преступление будет упоминаться как "нападение на женщину", именно в таком стиле описывались подобные дела, пока на сцене не появлялись Рикки Лейк и Карни Вильсон). Вероятнее всего, он пошел домой, объяснили мне. Я узнал, в каком направлении нужно ехать по грунтовой дороге, такой разбитой и узкой, что я с трудом осмелился направить на нее свой "форд", и там наконец нашел нужного мне господина. Хэммерсмит написал большую часть очерков о суде над Коффи, и именно от него я узнал многие подробности преследо-вания, которое и привело к поимке Коффи. Подробности, которые в "Интеллидженсере" посчитали слишком ужасными, чтобы напечатать.

Миссис Хэммерсмит оказалась симпатичной молодой женщиной с усталым лицом и покрасневшими от стирки руками. Она не спросила, по какому я делу, а просто провела через весь дом, пахнущий выпечкой, на заднее крыльцо, где сидел ее муж с бутылкой ситро в руке и нераскрытым номером журнала "Либерти" на коленях. За домом был небольшой, уходящий углом двор. В дальнем конце двое маленьких детей то смеялись, то ссорились из-за качелей. С крыльца было трудно различить, какого они пола, но мне показалось, что это мальчик и девочка. Возможно, даже двойняшки, что придавало участию их отца в суде над Коффи особую личную окраску. Чуть поближе, посреди вытоптанного, усыпанного пометом участка земли, айсбергом возвыша-лась собачья конура. Но никаких признаков ее хозяина; день был опять не по сезону жарким, и я подумал, что он, вероятно, храпит внутри.

- Берт, вот тебе и компания, - сказала миссис Хэм-мерсмит.

- Хорошо. - Он взглянул на меня, затем на жену, а потом опять стал смотреть на детей, и стало ясно, что сердце его с ними. Он был очень худ, даже болезненно худ, словно только стал выздоравливать после тяжелой болезни, его волосы начинали редеть. Жена робко положила ему на плечо покрасневшую, распухшую от стирки руку. Он не взглянул и не дотронулся до нее, и она убрала руку. Мне вдруг показалось на секунду, что они похожи больше на брата и сестру, чем на мужа и жену: у него ум, у нее - внешность, но в обоих просматривается некое фамильное сходство, наследство, которого трудно избе-жать. Позже, уже по дороге домой, я понял, что они совсем не похожи, такими их сделали следы пережи-того стресса и давней печали. Так странно, боль оставляет следы на наших лицах и делает похожими друг на друга.

Она спросила:

- Хотите выпить чего-нибудь холодного, мистер...

- Эджкум, - подсказал я. - Пол Эджкум. Спасибо. Что-нибудь холодное - это отлично, мадам.

Она снова вошла в дом. Я протянул руку, Хэммерсмит ответил кратким рукопожатием. Оно было вялым и холодным. Взгляд его оставался прикован к детям в глубине двора.

- Мистер Хэммерсмит, я работаю старшим надзира-телем блока "Г" в тюрьме "Холодная Гора". Это...

- Я знаю, что это такое, - перебил он и посмотрел на меня с чуть большим интересом. - То есть главный надзиратель Зеленой Мили стоит на моем крыльце собственной персоной. Что привело вас за пятьдесят миль для разговора с единственным штатным репортером местной газетенки?

- Джон Коффи, - ответил я.

Наверное, я ожидал какой-то сильной реакции (ассоциации с детьми-двойняшками вертелись у меня в голове... да еще собачья конура; у Деттериков была собака), но Хэммерсмит только поднял брови и отхлебнул из бутылки.

- Теперь проблемы с Коффи у вас, так? - уточнил Хэммерсмит.

- С ним не так много проблем, - сказал я. - Он не любит темноты, почти все время плачет, но эти проблемы не мешают работать. Бывает и хуже.

- Много плачет, да? - спросил Хэммерсмит. - Да, я бы сказал, ему есть над чем поплакать. Учитывая то, что он сделал. Что бы вы хотели узнать?

- Все, что расскажете. Я читал ваши очерки в газетах, так что, наверное, мне бы хотелось знать все, что не попало туда.

Он смерил меня острым сухим взглядом.

- Как выглядели девочки? Что именно он с ними сде-лал? Вас интересуют такие подробности, мистер Эджкум?

- Нет, - ответил я, стараясь говорить мягко. - Меня интересуют не девочки Деттерик, сэр. Бедные малыш-ки мертвы. А Коффи жив - еще жив, - и меня ин-тересует он.

- Хорошо, - кивнул он. - Берите стул и садитесь, мистер Эджкум. Простите, если говорю сейчас слишком резко, но мне приходится часто сталкиваться со стервятниками. Боже, меня самого в этом обвиняли. Я просто хотел вас проверить.

- И как, проверили?

- Думаю, что да, - сказал он почти безразлично. То, что он мне рассказал, очень похоже на уже описанное мной ранее: как миссис Деттерик обнаружила, что на веранде никого нет, дверь сорвана с верхней петли, одеяла скомканы в углу, кровь на ступеньках; как ее сын и муж пустились в погоню за похитителем девочек; как отряд догнал сначала их, а потом чуть позже Джона Коффи. Как Коффи сидел на берегу реки и выл, держа в своих громадных руках тела девочек, словно больших кукол. Репортер - худой, в белой рубашке с расстегнутым воротом и серых брюках - говорил спокойным бесстрастным голосом... а его взгляд не отрывался от детей, которые ссорились и смеялись, и качались по очереди на качелях в тени в дальнем конце двора. Где-то посередине рассказа пришла миссис Хэммерсмит с бутылкой домашнего пива холодного, крепкого и изысканного. Она постояла и послушала немного, а потом отвлеклась, чтобы спуститься к детям и сказать им, чтобы пришли к дому, потому что будет вынимать печенье из духовки. "Мы сейчас, мама!" - прозвенел голос маленькой девочки, и женщина вернулась на крыльцо.

Когда Хэммерсмит закончил, он спросил:

- А почему, собственно, вам все это нужно знать? Ко мне никогда не приходили из охраны Большого дома, вы первый.

- Я ведь говорил вам...

- Понятно, любопытство. Народу любопытно, я по-нимаю, Слава Богу, а не то я бы остался без работы и пришлось бы действительно трудиться, чтобы прожить. Но пятьдесят миль слишком много, и вряд ли стоило их преодолевать из чистого любопытства, особенно, если последние двадцать миль идут по плохой дороге. Почему вы не говорите мне правды, Эджкум? Я удовлетворил ваше любопытство, теперь ответьте и вы мне.

Я мог бы, конечно, рассказать, что у меня была "мочевая" инфекция, а Джон Коффи положил на меня руки и вылечил ее. Это сделал человек, который изнасиловал и убил двух маленьких девочек. И меня это, конечно, удивило, как удивило бы любого. Я даже подумал, а не могло ли случиться так, что Хомер Крибус и помощник Роб Макджи поймали не того человека. Несмотря на все улики против него, я сомневался. Потому что образ человека, чьи руки обладают такой удивительной силой, обычно не ассоци-ируется с типом, который насилует и убивает детей.

Нет, пожалуй, это не пойдет.

- Меня интересуют две вещи, - сказал я. - Во-пер-вых, совершал ли он что-нибудь подобное раньше.

Хэммерсмит повернулся ко мне, в его глазах засветился неподдельный интерес, и я понял, что он очень сообразительный человек. Может даже блестяще умный, но по-своему незаметный.

- Почему? - спросил он. - Что вы знаете, Эджкум? Что он сказал?

- Да ничего. Но если человек сотворил такое, то обычно он делал подобное и раньше. Эти люди входят во вкус,

- Да. Так и бывает. Действительно так и бывает.

- И мне показалось, что будет несложно проследить его путь и все узнать. Такой большой человек, да еще негр - фигура довольно заметная.

- Вы так думали, но вы ошибались, - сказал он. - Во всяком случае насчет Коффи. Я знаю.

- Вы пытались это сделать?

- Да, и ничего не нашел. Пара железнодорожников, которые вроде бы видели его в Кноксвил-Ярдзе за два дня до убийства девочек Деттерик. Неудивительно, ведь его схватили за рекой как раз напротив Большой южной магистрали, и, наверное, он там проходил по пути из Теннесси. Я получил письмо от человека, который написал, что нанял огромного чернокожего лысого мужчину переносить корзины ранней весной того года, это было в Кентукки. Я отправил ему фотографию Коффи, и он опознал его. Но кроме этого... - Хэммерсмит пожал плечами и покачал головой.

- Вам не показалось это странным?

- Это показалось мне более чем странным, мистер Эджкум. Он словно свалился с неба. И от него никакой пользы: он не может вспомнить, что было на прошлой неделе, когда наступает следующая.

- Да, не может, - согласился я. - А как вы это объясняете?

- Мы живем в эпоху депрессии, - сказал он. - Вот так я это объясняю. Все куда-то едут. Оклахомцы отправляются в Калифорнию собирать персики, бедные белые из лесов хотят собирать автомобили в Детройте, чернокожие из Миссисиппи желают переехать в Новую Англию и работать на обувной фабрике или на ткацкой. И все они - и черные, и белые - думают, что на новом месте им будет лучше. Такой вот американский образ жизни, черт бы его побрал. Даже такой великан, как Коффи, может остаться незамеченным... пока, да, пока он не решит убить пару маленьких девочек. Маленьких белых девочек.

- Вы верите в это? - спросил я.

Он ласково посмотрел на меня:

- Иногда.

Его жена высунулась из кухонного окна, как маши-нист из кабины локомотива, и закричала: "Дети, печенье готово! - Потом обратилась ко мне: - Не хотите ли овсяного печенья с изюмом, мистер Эджкум?".

- Я уверен, что оно превосходно, мадам, но я воздержусь.

- Ну ладно, - сказала она и исчезла из окна.

- Вы видели его шрамы? - вдруг спросил Хэммерсмит. Он все еще наблюдал за детьми, которые никак не могли оторваться от качелей, даже ради овсяного печенья с изюмом.

- Да. - Я был удивлен, что он тоже заметил. Он увидел мою реакцию и засмеялся.

- Одной из побед защитника было то, что ему удалось заставить Коффи снять рубашку и показать свои шрамы присяжным. Обвинитель Джордж Петерсон, протестовал как мог, но судья разрешил. Старый Джордж зря сотрясал воздух: здешние присяжные не придержи-ваются всех этих психологических бредней о том, что люди, с которыми плохо обращались в детстве, просто не могут себя контролировать. Они верят в то, что люди всегда за себя отвечают. Я тоже во многом разделяю эту точку зрения... но все равно, эти шрамы были ужасающими. Вы рассмотрели их, Эджкум?

Я видел Коффи раздетым в душе и понял, о чем он говорил.

- Они все словно размазаны, расплывчатые такие.

- Вы знаете, что это означает?

- Кто-то избил его до полусмерти, когда он был маленьким, - сказал я. - До того, как он вырос.

- Но им не удалось изгнать из него дьявола, так, Эджкум? Лучше бы поберегли палку и утопили его в реке, как слепого котенка, правда?

Я подумал, что, наверное, следует просто согласиться и уйти, но не смог. Я видел его. И я также ощутил его. Ощутил прикосновение его рук.

- Он... странный, - произнес я. - Но в нем нет при-знаков агрессивности и склонности к насилию. Я знаю, как его нашли, это не согласуется с тем, что я вижу каждый день на блоке. Мне известно, что такое агрес-сивные люди, мистер Хэммерсмит. - Я подумал, конечно, об Уортоне, душившем Дина Стэнтона цепью и оравшем: "Эй, ребята! У нас сегодня праздник или что?"

Теперь он смотрел на меня пристально и слегка улыбался недоверчивой улыбкой, которой я не придал большого значения.

- Вы приехали не для того, чтобы понять, мог ли он убить других девочек в другом месте, - проговорил он. - Вы приехали узнать, думаю ли я, что он этого вообще не совершал. Ведь так, правда? Признайтесь, Эджкум.

Я допил свое холодное пиво, поставил бутылку на столик и сказал:

- И что, вы согласны?

- Дети! - позвал он детей снизу, наклонившись вперед. - Идите сейчас же сюда есть печенье! - Потом откинулся снова на стуле и посмотрел на меня. Слабая улыбка, которой я не придал значения, появилась снова.

- Я вам расскажу кое-что, - сказал он. - Слушайте внимательно, потому что, вполне возможно, вы услышите то, что вам надо.

- Я готов.

- У нас была собака по кличке Сэр Галахад. - Он показал пальцем на будку. - Хорошая собака. Беспо-родная, но ласковая. Спокойная. Готовая лизать руки или принести палку. Таких помесей очень много, правда?

Я, пожав плечами, кивнул.

- Беспородная собака во многом напоминает негра-раба, - продолжал он. - Его узнаешь и зачастую начинаешь любить. Пользы от такой собаки не много, но ее держат потому, что вам кажется, будто она вас любит. Если повезет, мистер Эджкум, то вам не придется никогда узнать, что это не так. А вот нам с Синтией не повезло.

Он вздохнул - протяжно и с печальным звуком, словно ветер, перебирающий осенние опавшие листья. Он снова показал на собачью будку, и я подумал, как это я раньше не заметил запустения, мог бы догадаться и по кускам помета, уже побелевшим и рассыпающимся.

- Я обычно убирал за ним, - сказал Хэммерсмит, - и чинил крышу будки, чтобы не протекала в дождь. И в этом Сэр Галахад походил на южного негра, который тоже этого для себя не делал. Теперь я не прикасаюсь к ней, я даже не подходил туда после несчастья... если то, что случилось, можно назвать несчастьем. Я подошел к собаке с винтовкой и застрелил ее, но с тех пор туда не подходил. Не могу. Может быть, со временем... Тогда я уберу всю эту грязь, а будку снесу.

Явились дети, и мне вдруг очень захотелось, чтобы они не подходили, - больше всего на свете. Девочка была нормальной, а вот мальчик...

Они затопали по ступенькам, глядя на меня, хихикая, а потом направились к двери в кухню.

- Калеб, - позвал Хэммерсмит. - Подойди сюда на секунду.

Девочка - точно его двойня, они были одного возраста - отправилась на кухню. Мальчик же подошел к отцу, глядя себе под ноги. Он знал, что уродлив. Ему было года четыре, наверное, но в четыре года уже можно понять, что ты уродлив. Отец взял мальчика пальцами за подбородок и попытался поднять его лицо. Сначала мальчик сопротивлялся, но когда отец попросил его: "Пожалуйста, сынок", с нежностью и теплотой в голосе, он сделал, как просили.

Громадный полукруглый шрам шел от волос, пересекая лоб и один безразлично сощуренный глаз, и дальше к уголку рта, исковерканного и застывшего в отвратитель-ной гримасе. Одна щека была гладкой и прелестной, а другая - шероховатой, как древесный ствол. Наверное, там была рана, но теперь она наконец зажила.

- У него один глаз, - сказал Хэммерсмит, погла-живая изуродованную щеку мальчика любящими паль-цами. - Слава Богу, что он не остался совсем слепым. Мы на коленях его благодарили. Эй, Калеб?

- Да, сэр, - застенчиво сказал мальчик - мальчик, которого будут немилосердно бить словами, смехом, прозвищами в течение всех лет учебы, которого не будут приглашать поиграть в бутылочку или в почту и который вряд ли будет спать с женщиной, когда наступят времена мужских надобностей, если только не заплатил за нее, мальчик, который всегда будет вне теплого и светлого круга своих ровесников, - мальчик, который, глядя в зеркало в ближайшие пятьдесят или шестьдесят лет своей жизни, будет думать: урод, урод, урод.

- Ну иди, иди ешь свое печенье, - сказал его отец и поцеловал искривленные губы мальчика.

- Да, сэр, - проговорил Калеб и бросился внутрь. Хэммерсмит достал платок из заднего кармана и вытер глаза, они были сухие, но, я думаю, он привык, что они всегда влажные.

- Собака здесь уже была, когда они родились. Я привел пса в дом, чтобы он их понюхал, когда Синтия принесла детей домой из больницы, и Сэр Галахад лизнул их ручки. Их крошечные ручки. - Он кивнул, словно подтверждая это самому себе. - Пес с ними играл, обычно лизал лицо Арден, пока она не начинала хихикать. Калеб таскал его за уши, а когда учился ходить, то иногда ковылял по двору, держась за хвост Галахада. Пес никогда даже не рычал на них. Ни на кого.

Теперь действительно выступили слезы. Он вытер их автоматически, уже привычным движением.

- Просто не было причины, - сказал он. - Калеб не делал ему больно, не кричал на него, ничего такого. Я знаю, я присутствовал там. Если бы меня не было, мальчик, скорее всего, погиб бы. А ведь не случилось ничего, ничего, мистер Эджкум. Мальчик просто сел так, что его лицо оказалось напротив морды собаки. И что взбрело Сэру Галахаду - кто его знает, - но он бросился и схватил малыша. Он бы его загрыз, если бы смог. То же самое случилось с Коффи. Он там был, увидел девочек на веранде, схватил, изнасиловал и убил. Вы сказали, что должно быть какое-то объяснение, что он, вероятно, делал что-то подобное в прошлом, и я понимаю вас, но, может быть, он ничего такого раньше и не делал, а этот первый раз. Может, если Коффи отпустить, он никогда такого не совершит. Может, и мой пес больше никого бы не укусил. Но я не смирился с этим. Я просто вышел с винтовкой, взял его за ошейник и отстрелил голову.

Он тяжело дышал.

- Я достаточно просвещенный человек, как и все, мистер Эджкум, я закончил колледж в Баулинг Грине, изучал историю, журналистику, немного философию. Я привык считать себя интеллигентным. Не думаю, что северяне согласны со мной, но я себя считаю интеллигентным. Я не соглашусь, чтобы вернулось обратно рабство, даже за весь чай Китая. Уверен, мы должны быть гуманными и добрыми при решении расовой проблемы. Но нам следует помнить, что такой, как ваш негр, способен укусить при первом удобном случае, как беспородный пес может укусить, если это взбредет ему в голову и представится случай. Вы хотите знать, сделал ли он это, ваш плачущий мистер Коффи со шрамами по всему телу?

Я кивнул.

- Да, - произнес Хэммерсмит. - Он это сделал. Не сомневайтесь и не отворачивайтесь от него. С этим можно смириться раз или сто раз, даже тысячу... но в конце концов... - Он поднял руку перед моими глазами и резко постучал сложенными пальцами по большому пальцу, изображая кусающуюся пасть. - Понимаете?

Я кивнул снова.

- Он изнасиловал их, убил, а потом пожалел об этом... но девочки остались изнасилованными, остались мертвыми. Вы ведь разберетесь с ним, правда, Эджкум? Через пару недель разберетесь так, что он больше никогда такого не сделает. - Он поднялся, подошел к перилам и посмотрел на собачью конуру в центре вытоптанной полянки, посреди старого дерьма. - А теперь извините меня, - сказал он. - Раз уж я не должен быть в суде после обеда, то думал, что смогу побыть немного со своей семьей. Ведь дети только раз бывают маленькими.

- Да, конечно, - согласился я. Мои губы словно онемели и казались чужими. - И спасибо за то, что уделили мне столько времени.

- Да не за что, - сказал он.

Из дома Хэммерсмита я поехал прямо в тюрьму. Дорога была долгой, и на этот раз я не мог сократить ее пением песенок. Казалось, все песни на какое-то время ушли из меня. Перед глазами стояло изуродованное лицо бедного мальчика. И рука Хэммерсмита, его пальцы, сложенные в кусающуюся морду.

5

Свой первый поход в смирительную комнату Буйный Билл Уортон совершил на следующий же день. Все утро, да и днем тоже он выглядел смирным и кротким, словно барашек Мэри, и, как потом мы поняли, это состояние было для него неестественным и означало: что-то не в порядке. Потом где-то в половине восьмого вечера Харри вдруг почувствовал теплые капли на манжетах форменных брюк, которые он надел первый раз после стирки. Это была моча. Вильям Уортон стоял в своей камере и, оскалив почерневшие зубы, мочился на брюки и башмаки Харри Тервиллиджера.

- Этот сукин сын, наверное, терпел весь день, чтобы побольше набралось, - говорил Харри позднее все еще с отвращением и омерзением.

Да, вот так и было. Настала пора показать Вильяму Уортону, кто заказывает музыку в блоке "Г". Харри позвал Брута и меня, я поднял Дина и Перси, которые тоже находились на блоке. У нас было трое заключенных, если вы помните, и мы работали в полном составе: моя группа с семи вечера до трех ночи - время, когда чаще всего возникают нештатные ситуации, - и две другие смены в остальное время суток. Те смены состояли в основном из временных охранников, обычно под руководством Билла Доджа. В конце концов это неплохо, я это чувствовал, и, если бы мог назначить Перси в дневную смену, было бы еще лучше. И все же я этого так и не сделал. И до сих пор иногда спрашиваю себя: изменилось бы что-нибудь, переведи я его тогда?

В помещении склада был пожарный кран, чуть в стороне от Олд Спарки, Дин и Перси привинтили к нему длинный пожарный шланг и стояли около клапана, чтобы, если понадобится, сразу его открыть.

Мы с Брутом поспешили к камере Уортона, он все еще стоял, скалясь, и его хозяйство по-прежнему болталось из штанов. Я принес смирительную рубашку и положил ее на полку в кабинете еще перед уходом домой вчера, думая, а вдруг она понадобится для нашего новенького "трудного мальчика". Теперь я держал ее в руках, просунув указательный палец в одну из петель. За нами шел Харри, держа наконечник шланга, который извивался в мой кабинет, а оттуда в помещение склада, где Дин и Перси изо всех сил быстро разматывали барабан.

- Ну как, нравится? - спросил Буйный Билл. Он смеялся, как ребенок на карнавале, смеялся так, что почти не мог говорить, слезы текли у него по щекам. - Вы пришли так быстро, что я даже не ожидал. А я вам готовлю какашки на закуску. Теплые и мягкие. Завтра выдам...

Он увидел, что я открываю дверь его камеры и прищурился. Он заметил, что Брут держит в одной руке револьвер, а в другой - дубинку, и глаза его сузились еще больше.

- Только попробуйте сюда войти, вас отсюда вынесут, Крошка Билли вам это гарантирует, - объявил он нам. Его взгляд снова остановился на мне. - А если ты попытаешься напялить на меня эту рубашку для шизиков, то увидишь, что будет, старый кобель.

- Здесь не ты командуешь, понял? - сказал я ему, - А если ты настолько туп, что не понял, то придется тебя слегка подучить.

Я открыл второй замок и отодвинул дверь в сторону. Уортон отступил к койке, его пенис все еще высовывался из штанов, протянул руки ко мне и поманил пальчиками:

- Ну давай, давай, мерзкий козел. - Они меня будут учить, а этот старикашка так и рвется в учителя. - Он перевел взгляд на Брута и одарил его гнилозубой улыбкой. - Ну давай, верзила, начинай. Только теперь тебе не удастся зайти мне за спину. И опусти свою пушку, все равно ведь стрелять не будешь. Давай поборемся один на один и посмотрим, кто из нас лучше...

Брут шагнул в камеру, но не к Уортону. Он отошел влево, пройдя через дверь, и Уортон вытаращил глаза, увидев направленный на него пожарный шланг.

- Нет, не надо, - пробормотал он. - Не надо, нет...

- Дин, - закричал я. - Включай! На полную!

Уортон, рванулся вперед, и Брут нанес ему сильнейший удар дубинкой - я уверен, что о таком ударе мечтал Перси, - поперек лба как раз меж бровей. Уортон, считавший наверное, что до его прихода у нас не было неприятностей, осел на колени с широко открытыми невидящими глазами. Когда пошла вода, Харри отошел на шаг под ее напором, а потом, сжимая наконечник шланга, нацелил его, как автомат. Струя ударила Буйного Билла Уортона прямо в середину груди, сбив на пол и загнав под койку. Ниже по коридору Делакруа прыгал с ноги на ногу, издавая резкие звуки и крича Джону Коффи, чтобы тот рассказал, что там происходит, кто побеждает и как этому новенькому шизику нравится душ по-китайски. Джон не отвечал, просто тихо стоял в своих слишком коротких брюках и тюремных шлепанцах. Мне удалось лишь один раз бросить на него взгляд, и я успел заметить прежнее выражение его лица - печальное и отрешенное.

- Отключай воду! - крикнул Брут через плечо и быстро вбежал в камеру. Он просунул руки под мышки Уортона, находящегося почти в бессознательном состоя-нии, и выволок его из-под койки. Уортон кашлял и издавал булькающие звуки. Кровь стекала на его помутневшие глаза из раны на лбу, где дубинка Брута рассекла кожу.

Процесс надевания смирительной рубашки мы с Брутом отработали до автоматизма, проделывая это, как пара водевильных танцоров, разучивающих новый танец. И всякий раз оставались довольны собой. Как и в этот раз. Брут посадил Уортона и вытянул его руки ко мне, как дети тянут руки к новой кукле. Сознание только начало возвращаться к Уортону, в глазах забрезжило понимание того, что, если он не начнет сейчас же бороться, потом может быть поздно, но связь между мозгом и мышцами еще не восстановилась, и пока он ее не починил, я натянул рукава рубашки ему на руки, а Брут застегнул пряжки на спине. Пока он справлялся с застежками, я схватил завязки манжет, перекинул рукава крест-на-крест за спину и связал вместе холщовой завязкой. После этого стало казаться, что Уортон сам себя обнимает.

- Черт тебя подери, истукан, ну как там они с ним управляются? восклицал Делакруа. Я слышал также писк Мистера Джинглза, которому будто тоже было интересно.

Появился Перси в мокрой, облепившей тело рубашке от долгой борьбы с вентилем, лицо его пылало от возбуждения. За ним шел Дин с ожерельем багрового синяка на шее, и гораздо менее взволнованный.

- Ну давай. Буйный Билл, - сказал я и поднял Уортона на ноги. Немножко сделай топ-топ.

- Не называй меня так! - резко выкрикнул Уортон, наверное, впервые обнаружив свои настоящие чувства, скинув маску умного зверя.

- Буйный Билл Хайкок не был крутым! Он не ходил на медведя с ножом! Он был таким же бродягой, как Джон Лоу! Тупой сукин сын сидел у двери, и его убил алкаш!

- Боже ж ты мой, целый урок истории! - восклик-нул Брут и вытолкал Уортона из камеры. - Попадая сю-да, никто не знает, что получит, но все будет здорово. Особенно когда здесь такие славные ребята, как ты, это похоже на правду, И знаешь что? Скоро ты сам станешь историей, Буйный Билл. А сейчас пойдешь по коридору, там для тебя приготовлена комната. Освежающая.

Уортон издал яростный, нечленораздельный вопль и бросился на Брута, хотя был запакован в смирительную рубашку и рукава завязаны за спиной. Перси схватился уже за свою дубинку - рецепт Уэтмора на все случаи жизни, - но Дин перехватил его руку. Перси взглянул на него недоумевающе и возмущенно, словно хотел сказать: "После всего того, что Уортон сделал, с тобой, ты еще хочешь меня удержать?"

Брут оттолкнул Уортона назад. Я поймал его и тол-кнул Харри. А Харри толкнул его по Зеленой Миле мимо ликующего Делакруа и безучастного Коффи. Уортон побе-жал, чтобы не упасть лицом на пол, и всю дорогу изрыгал ругательства. Проклятия сыпались, словно искры с элект-рода сварщика. Мы втолкнули его в последнюю камеру с правой стороны, пока Дин, Харри и Перси (который впер-вые жаловался на то, что все время перерабатывает) вы-носили всякий хлам из смирительной комнаты. Пока они это делали, я коротко поговорил с Уортоном.

- Ты думаешь, что крутой, - сказал я, - может, сы-нок, так и есть, но здесь это не имеет значения. Твои дни все равно сочтены. Если нам с тобой будет легко, то и тебе будет легко с нами. Если ты нам добавишь проблем, ты все равно умрешь, только мы тебя сначала заточим, как карандаш.

- Вы будете счастливы, когда мне придет конец, - хрипло проговорил Уортон. Он дергался в смирительной рубашке, даже зная, что ничего из этого не выйдет, его лицо стало красным, как помидор. - А пока я не уйду, я попорчу вам крови. - И он обнажил свои зубы, как злобный бабуин.

- Если ты только хочешь попортить нам крови, то тебе это уже удалось, можешь перестать, - вмешался Брут. - Но пока идет твое время на Миле, Уортон, нам плевать, можешь весь срок просидеть в комнате с мягкими стенами. И носить эту рубашку до тех пор, пока от недостатка кровообращения твои руки не сгниют от гангрены и не отпадут. - Он перевел дух. - Сюда ведь никто не приходит. И если ты думаешь, будто кого-то волнует, что творится с тобой, то ошибаешься. Для всего мира ты уже мертвый.

Уортон внимательно вглядывался в Брута, и краска медленно сползла с его лица.

- Выпустите меня, - сказал он миролюбиво - слиш-ком серьезно, чтобы поверить. - Я хорошо буду себя ве-сти. Честное слово.

В дверях камеры появился Харри. Конец коридора стал похож на блошиный рынок, но мы привыкли все быстро приводить в порядок, раз уж начали. Мы и раньше это делали, мы знали, как надо.

- Все готово, - объявил Харри. Брут схватил за выступ холщовой рубашки, где находился правый локоть Уортона и поднял его на ноги.

- Пошли, Буйный Билл. И постарайся посмотреть на все с хорошей стороны. В твоем распоряжении по мень-шей мере сутки, чтобы запомнить, что нельзя сидеть спи-ной к двери и никогда не стоит откалывать такие номера.

- Выпустите меня, - заныл Уортон. Он переводил взгляд с Брута на Харри, потом на меня, и лицо его снова наливалось краской. - Я стану хорошо себя вести, говорю вам, я усвоил урок. Я... я... у-ум-ммм...

Он вдруг упал на пол, оказавшись наполовину в камере, наполовину на веселеньком линолеуме, дрыгая ногами и корчась всем телом.

- Боже, да у него судороги, - прошептал Перси,

- Конечно, а моя сестра - вавилонская блудница, - невозмутимо произнес Брут. - Она танцует хучи-кучи для Моисея по субботам в длинной белой накидке. - Он наклонился и зацепил Уортона одной рукой под мышкой. Я взялся с другой стороны. Уортон трепетал между нами, как пойманная рыба. Было ужасно неприятно тащить его дергающееся тело и слышать хрипение и пуканье.

Я поднял глаза и на секунду встретился взглядом с Джоном Коффи. Глаза его покраснели, щеки были влажными. Он опять плакал. Я вспомнил Хэммерсмита и его кусающий жест и поежился. Потом снова обратился к Уортону.

Мы швырнули его в смирительную комнату, будто мешок, и смотрели, как он дергается на полу рядом с водостоком, где мы однажды вели поиски мышонка, появившегося в блоке "Г" под именем Вилли-Пароход.

- Мне все равно, если он проглотит свой язык или еще чего и умрет, - сказал Дин хриплым и резким го-лосом, - но подумайте, ребята, сколько потом понадобит-ся бумаг! Мы не будем успевать их писать.

- Да черт с ними, с бумагами, подумай о том, какие слухи пойдут, мрачно сказал Харри. - Мы потеряем эту проклятую работу и кончим тем, что отправимся со-бирать горох на Миссисиппи. Знаете, что такое Мисси-сиппи? Это индейское название задницы.

- Да не умрет он и не проглотит свой грязный язык, - успокоил их Брут. - Завтра, когда откроем эту дверь, он будет как огурчик. Слово даю.

Так оно и случилось. Когда на следующий вечер в девять часов мы привели его обратно в камеру, он был тих, бледен и вроде бы покорен. Он шел, опустив голову, и уже не пытался никого задеть, когда сняли смирительную рубашку, Уортон безразлично смотрел на меня, когда я говорил, что в следующий раз будет то же самое, и ему надо подумать, сколько времени он хочет провести, писая в штаны и кушая детское питание из ложечки.

- Я буду хорошо себя вести, босс, я понял урок, - прошептал он слабым голосом, когда мы запирали его снова в его камеру. Брут посмотрел на меня и подмигнул.

На следующий вечер Вильям Уортон, называющий себя Крошка Билли и никогда - Джон Лоу Буйный, Билл Хайкок, купил шоколадный рожок у старика Тут-Тута. Такое Уортону было строжайше запрещено, но охрана после обеда состояла из временных, я уже говорил об этом, поэтому сделка состоялась. Сам Тут тоже прекрасно знал о запрете, но для него тележка с продуктами всегда была источником дохода, а деньги, как известно, не пахнут.

Ночью, когда Брут обходил камеры, Уортон стоял у двери. Он подождал, пока Брут взглянет на него, а потом хлопнул ладонями по надутым щекам и выстрелил густой и удивительно длинной струёй шоколадной жижи прямо ему в лицо. Уортон запихал себе в рот шоколадный рожок целиком, держал его, пока тот не растворился, а потом мусолил, как жевательный табак.

Уортон с вымазанным шоколадом подбородком пова-лился на свою койку, задирая ноги и хохоча, показывая пальцем на Брута, на лице которого шоколада было куда больше.

- Ха-ха, Черный Самбо, сэр, босс, как поживае-те? - хохотал Уортон, держась за живот. - Господи, если бы это было дерьмо! Как жаль, что это не дерьмо! Если бы у меня было хоть немного.

- Сам ты дерьмо, - проревел Брут, - А теперь, со-бирай чемоданы, сейчас опять отправишься в свой лю-бимый туалет.

Уортона снова запаковали в смирительную рубашку, и опять мы затащили его в комнату с мягкими стенками. На этот раз на два дня. Иногда мы слышали доносившиеся оттуда ругательства, обещания, что он станет хорошим, что он образумится и будет хорошим, что ему нужен врач, что он умирает. Но чаще всего, Уортон все-таки молчал. Молчал, когда мы его выводили, и опять понуро шел, опустив голову, глядя перед собой и не отвечая, когда Харри говорил ему:

- Запомни, все зависит от тебя.

Какое-то время он вел себя нормально, а потом придумывал что-то еще. Почти все, что он пытался выкинуть, делали и до него (разве что этот трюк с шоколадным рожком, даже Брут признал его оригиналь-ным), но его настойчивость пугала. Я боялся, что рано или поздно кто-нибудь допустит оплошность, и тогда придется дорого заплатить. А такое положение могло сохраняться еще долго, потому что где-то у Уортона был адвокат, обивающий пороги и доказывающий всем, как это неправильно убивать парня, у которого молоко на губах еще не обсохло... и который, между прочим, белый, как старый Джефф Дэвис. Жаловаться на это было бесполезно, ведь уберечь Уортона от электрического стула входило в обязанности адвоката. А беречь его в надежном месте входило в наши обязанности. И в конце концов, адвокат там или не адвокат, а Олд Спарки Уортону не миновать.

6

Именно на этой неделе Мелинда Мурс, жена начальника тюрьмы, вернулась домой из Индианолы. Докторам она уже была не нужна: они получили свои новомодные рентгеновские снимки опухоли, отметили в истории болезни слабость ее руки и невыносимые боли, мучившие ее тогда уже почти постоянно, - и на этом закончили. Они дали ее мужу кучу таблеток с морфием и отправили Мелинду домой умирать. Хэл Мурс взял больничный, ненадолго, в те дни длинных отпусков не давали, на сколько мог, чтобы хоть как-то помочь ей.

Дня через три после возвращения Мелинды домой мы с женой поехали ее навестить. Я позвонил заранее, и Хэл сказал: хорошо, приезжайте, у Мелинды сегодня неплохой день, и она будет рада вас видеть.

- Терпеть не могу таких визитов, - заметил я Дженис, когда мы подъезжали к домику, где Мурсы прожили почти всю свою совместную жизнь.

- Никто не любит, дорогой, - ответила она и погладила меня по руке. - Мы поддержим ее, и ей станет легче.

- Я надеюсь.

Мелинду мы увидели в гостиной, она сидела в лучах не по сезону теплого октябрьского солнца, и первое, что меня поразило: она похудела килограммов на сорок. Конечно же, это было не так, если бы она настолько похудела, то вряд ли сидела бы здесь, но мой мозг так отреагировал на то, что увидели глаза. Обтянутый кожей череп, а кожа цвета пергамента. Под глазами были темные круги. И впервые за столько лет я увидел, что она сидит в кресле-качалке без работы на коленях: ни лоскутов для одеяла, ни полосок ткани для плетения ковриков. Она просто сидела. Как в ожидании поезда.

- Мелинда, - мягко произнесла моя жена. Я думаю, она была потрясена не меньше, а скорее больше, чем я, но перенесла это стойко, как могут некоторые женщины. Она подошла к Мелинде, присела около ее кресла-качал-ки и взяла за руку. В этот момент мой взгляд упал на синий ковер перед камином. Мне пришло в голову, что он должен быть зеленоватым, потому что теперь эта ком-ната превратилась в подобие Зеленой Мили.

- Я привезла тебе чай, - сказала Джен. - Я сама его составляла. Замечательный снотворный чай. Я оста-вила его в кухне.

- Спасибо тебе, дорогая, - проговорила Мелинда. Ее голос был усталым и бесцветным.

- Как ты себя чувствуешь, дорогая? - спросила жена.

- Уже лучше, - отозвалась Мелинда безразличным скрипучим голосом, - Не так, чтобы прямо пуститься в пляс, но по крайней мере сегодня нет боли. Врачи дали мне таблетки от головной боли. Иногда они помогают.

- Это неплохо, ведь правда?

- Да, но я ничего не могу держать. Что-то случилось с моей рукой. - Она подняла ее, посмотрела на нее так, словно никогда не видела раньше, потом снова опустила себе на колени. - Что-то случилось... со мной вообще. - Она беззвучно заплакала, и я вспомнил поэтому Джона Коффи. И в моей голове снова зазвенели его слова: "Я ведь помог, правда? Я ведь помог, правда?". Как стишок, от которого никак не отвяжешься.

Вошел Хэл. Он обнял меня за плечи, и я обрадовался этому, можете мне верить, мы пошли в кухню, и он налил мне полрюмки самогона, крепко-го, свежего, только что привезенного откуда-то из села. Мы сдвинули рюмки и выпили. Напиток обжигал горло, как нефть, но ощущение в желудке было божественным. Хотя, когда Мурс протянул мне кружку, словно спрашивая, не повторить ли, я отрицательно покачал головой. Буйный Билл Уортон был избавлен от смирительных средств, по крайней мере в данный момент, - и было бы небезопасно находиться рядом с ним со слегка затуманенной алкоголем головой. Даже если нас разделяла решетка.

- Я не знаю, Пол, сколько смогу выдержать, - тихо сказал он. - По утрам к нам приходит девушка помочь мне с ней, но врачи говорят, что у нее может отказать кишечник, и тогда... тогда... - Он замолчал, сдерживая в горле рыдания, не желая плакать при мне опять.

- Постарайся сделать все, что в твоих силах. Я протянул руку через стол и быстро пожал его бессильную, в веснушках руку. - Делай это изо дня в день, а остальное предоставь Господу. Больше ты, пожалуй, ничего не можешь, так?

- Пожалуй, да. Но это так тяжело, Пол. Я молю Бога, чтобы ты никогда не узнал, как это тяжело. Сделав над собой усилие, он взял себя в руки.

- А теперь расскажи, что нового. Как вы там справляетесь с Вильямом Уортоном? И как уживаетесь с Перси Уэтмором?

Мы немного поговорили о работе, и на этом визит закончился. Позже всю дорогу домой, когда моя жена почти все время сидела рядом молча, задумчивая и с мокрыми глазами, в голове у меня прыгали слова Коффи (почти как Мистер Джинглз в камере у Делакруа): "Я ведь помог, правда?".

- Это ужасно, - в какой-то момент печально произ-несла моя жена, И никто ничем не может ей помочь.

Я кивнул в знак согласия и подумал: "Я ведь помог, правда?". Но мысль казалась безумной, и я постарался отогнать ее.

Когда мы въезжали в свой двор, она заговорила во второй раз, но не о старом друге Мелинде, а о моей "мочевой" инфекции. Спросила, совсем ли она прошла. Я ответил, что совсем.

- Ну и отлично, - сказала она и поцеловала в заветное место над бровью. - Может, нам стоит кое-чем заняться, если, конечно, у тебя есть время и желание.

Поскольку последнего было много, да и первого хватало, я взял ее за руку и отвел в спальню, раздел ее, а она гладила ту мою часть, которая разбухла и пульсировала, но уже не болела. И когда я двигался в ее сладких глубинах медленно, как она любила - как мы оба любили, я опять вспомнил слова Джона Коффи, что он помог, он ведь помог, правда? Как мелодия песенки, не выходящая из ума, пока не вспомнится целиком.

А еще позднее, по дороге в тюрьму, я стал думать о том, что уже очень скоро нам придется начать репетицию казни Делакруа. Это привело к мысли, что на сей раз Перси будет распорядителем, и я ощутил холодок страха. Я уговаривал себя, что нужно просто через это пройти, всего одна казнь - и мы скорее всего освободимся от Перси... но холодок остался, словно инфекция, от которой я так страдал, не прошла вовсе, а просто переместилась в другое место - из паха в затылок.

7

- Собирайся, пошли, - сказал Брут Дэлу на следующий вечер. - Мы немного погуляем. Ты, я и Мистер Джинглз. Делакруа посмотрел на него недовер-чиво, а потом полез в коробку за мышонком. Он посадил его на ладошку и смотрел на Брута прищуренными глазами.

- О чем ты говоришь? - спросил он.

- Сегодня для тебя и Мистера Джинглза большой вечер, - сказал Дин, подходя вместе с Харри к Бруту. Синяк вокруг шеи Дина стал неприятно желтым, но он уже мог опять говорить нормально, а не как пес, дающий на кота. - Как ты думаешь, Брут, нужны ему наручники?

Брут слегка задумался.

- Не-а, - произнес он наконец. - Он будет хороша себя вести, правда, Дэл? И ты, и твоя мышка. В конце концов, ты сегодня даешь представление для довольно высокой публики.

Мы с Перси стояли около стола дежурного, наблюдая: Перси сложил руки на груди, и на его губах играла презрительная улыбка. Через секунду он вынул свою роговую расческу и стал причесываться. Джон Коффи тоже смотрел, стоя в молчании у решетки своей камеры. Уортон лежал на койке, глядя в потолок и не обращая внимания на происходящее. Он все еще "вел себя хорошо", хотя это "хорошо" врачи в Бриар Ридже назвали бы ступором. И еще один человек присутствовал. Его не было видно из-за двери моего кабинета, но его тонкая тень падала из двери на Зеленую Милю.

- Что происходит, вы что, с ума сошли? - недовольно спросил Дал, поджимая ноги на койке, когда Брут отпер оба замка его камеры и открыл дверь. Его взгляд перебегал с одного охранника на другого.

- Ну ладно, слушай, - сказал Брут. - Мистер Мурс ушел в отпуск, у него жена умирает, может, ты слышал. Поэтому его заменит мистер Андерсон. Мистер Кэртис Андерсон.

- Да? А я тут при чем?

- При чем? - вступил в разговор Харри. - Босс Андерсон слышал о твоей мыши, Дэл, и хочет увидеть ее трюки. Он и еще шестеро других сейчас ждут твоего представления в административном корпусе. И не только обычные охранники, говорят, среди них есть и большие шишки. Один из них - даже политик из столицы штата.

Делакруа заметно приосанился, и я не заметил ни тени сомнения в его лице. Конечно, они хотят увидеть Мистера Джинглза, а кто ж не хочет?

Он засуетился, залез сначала под койку, а потом под подушку. Достал одну из больших розовых мятных конфет и разноцветную катушку. Вопросительно взглянул на Брута, тот кивнул.

- Да, наверное, они хотели посмотреть именно трюк с катушкой, но то, как он ест леденцы, тоже ужасно занятно. И не забудь коробку. Ты ведь понесешь его в ней, так?

Делакруа взял коробку, положил в нее принадлеж-ности Мистера Джинглза, а самого посадил на плечо. Когда он гордо выходил из камеры, то посмотрел на Дина и Харри:

- А вы, ребята, идете?

- Нет, - ответил Дин. - У нас дела. Но ты им покажи, Дэл, покажи им, что бывает, когда парень из Луизианы кладет молоток и начинает работать по-на-стоящему.

- Ладно. - Улыбка озарила его лицо таким внезап-ным и полным счастьем, что на секунду мне стало его жаль, несмотря на совершенное им ужасное преступление. В каком мире мы живем, в каком мире!

Делакруа обернулся к Джону Коффи, с которым у них возникло что-то вроде дружбы, как часто бывало среди сотни других приговоренных к смерти.

- Давай, покажи им, Дэл, - сказал Коффи серьез-но. - Покажи им все его штучки.

Делакруа кивнул и поднес руку к плечу. Мистер Джинглз сошел на нее, словно на платформу, и Делакруа протянул руку к камере Коффи, Коффи просунул сквозь решетку огромный палец, и, будь я проклят, если мышонок не вытянул шею и не лизнул его кончик, как собака.

- Пошли Дэл, хватит копаться, - поторопил Брут. - Эти ребята отложили дома обед, чтобы посмотреть, как твоя мышь выкидывает коленца. - Это, конечно, была неправда, Андерсон пробудет в тюрьме до восьми вечера, а охранники, которых он привел посмотреть "шоу" Делакруа, и того больше - до одиннадцати или двенадцати, смотря когда кончаются их смены. "Политик из столицы штата" скорее всего окажется обычным швейцаром в позаимствованном галстуке. Но Делакруа не должен об этом знать.

- Я готов, - сказал Делакруа просто, тоном звезды, чудом сохранившей демократизм. - Пошли. - И, пока Брут вел его по Зеленой Миле и Мистер Джинглз восседал у него на плече, Делакруа снова начал вещать.

- Messieurs et mesdames? Bieavenue au cirque de mousie! "Месье и медам! Добро пожаловать в мышиный цирк!", - но даже уйдя с головой в мир своих фантазий, он постарался подальше обойти Перси и посмотрел на него с недоверием.

Харри и Дин остановились перед пустой камерой на-против Уортона (этот тип так и не шелохнулся). Они по-смотрели, как Брут открыл дверь в прогулочный дворик, где их ожидали два других охранника, и вывел Дэла из блока давать представление перед самыми большими и влиятельными манекенами в тюрьме "Холодная Гора". Мы подождали, пока дверь снова закроется, потом я по-смотрел в сторону своего кабинета. Тень еще виднелась на полу, узкая, похожая на женскую, и я был рад, что Делакруа в волнении ее не заметил.

- Выходи, давай, - сказал я. - И по-быстрому, ре-бята. Я хочу, чтоб мы прошли два раза, а времени у нас в обрез.

Старик Тут-Тут, как всегда, с ясными глазами и лохматой головой, вышел из кабинета, направился к камере Делакруа и прошел внутрь через открытую дверь"

- Сижу, - произнес он. - Я сижу, я сижу, я сижу. Я подумал, что настоящий цирк как раз здесь, и закрыл на секунду глаза. Да, здесь действительно цирк, а мы все - всего лишь стайка дрессированных мышей. Потом я отбросил эту мысль, и мы начали репетировать.

8

Первая репетиция прошла нормально, вторая тоже. Перси действовал лучше, чем я мог представить в самых невообразимых мечтах. Это не означало, что все пройдет гладко, когда действительно настанет час для французика пройти по Миле, но шаг в нужном направлении сделан. Мне показалось, что все шло хорошо лишь потому, что Перси наконец делал то, что ему нравилось. Мне представлялось это подозрительным, но я старался не придавать этому значения. Зачем? Он наденет на Делакруа шлем, включит ток - и все, оба исчезнут. Если это не счастливый финал, то что? И, как сказал Муре, Делакруа все равно умрет, неважно, кто будет при этом распорядителем.

И тем не менее Перси показал себя неплохо в новой роли, и сам это понимал. Мы все понимали. Что же касается меня, то чувствовал себя слишком хорошо, чтобы ненавидеть его сейчас. Похоже было, что все идет как надо. Еще большее облегчение я испытал, увидев, что Перси действительно прислушивается к нашим наставлениям и предостережениям. Честно говоря, сегодня мы этим очень увлеклись, даже Дин, который обычно старался держаться подальше от Перси и поменьше думать о нем, если получалось. И неудиви-тельно: я думаю, для большинства зрелых мужчин нет ничего более приятного видеть, что молодой и неопытный человек прислушивается к их советам, и в этом смысле мы не были исключением. В результате никто из нас, включая и меня, не заметил, что Буйный Билл Уортон уже не глядит в потолок. Он смотрел на нас, когда мы стояли у стола дежурного и наперебой давали советы Перси. Мы давали советы! А он делал вид, что слушает! Смешно, особенно если учесть, что из этого вышло.

Звук открывающегося замка в двери прогулочного дворика положил конец нашему послерепетиционному обсуждению. Дин предупреждающе посмотрел на Перси.

- Помни, ни слова, ни неверного взгляда, - сказал он. - Мы не хотим, чтобы он знал, что здесь делается. Это для них плохо. Они расстраиваются.

Перси кивнул и поднес палец к губам жестом, который, он думал, будет выглядеть смешным, но не получилось. Дверь в прогулочный двор открылась, и вошел Делакруа в сопровождении Брута, который нес коробку из-под сигар с разноцветной катушкой внутри, словно ассистент волшебника в водевильном шоу, уносящий принадлежности хозяина со сцены в конце акта. Мистер Джинглз восседал на плече Делакруа. А сам Делакруа? Уверяю вас, Лилли Лангтри не была счастливей после выступления в Белом Доме.

- Им понравился Мистер Джинглз! - объявил Делакруа. - Они смеялись, кричали "браво" и хлопали в ладоши.

- Да, это классно. - Перси произнес это снисходи-тельным, начальственным тоном, который совсем не напоминал прежнего Перси. Иди в камеру, старожил!

Делакруа бросил на него взгляд, полный недоверия, и тут прежний Перси явился во всей красе. Он оскалил зубы в ухмылке и сделал вид, что хочет схватить Делакруа. Конечно, это была шутка. Перси был доволен и совсем не собирался никого хватать, но Делакруа этого не знал. Он отпрянул со страхом, и, споткнувшись о громадную ступню Брута, тяжело упал, сильно ударившись затылком о линолеум. Мистер Джинглз успел вовремя отскочить, иначе бы его раздавило, и с писком убежал по Зеленой Миле в камеру Делакруа.

Делакруа поднялся на ноги, смерил усмехающегося Перси ненавидящим взглядом и поплелся вслед за своим любимцем, зовя его по имени и потирая затылок. Брут (не знавший, что Перси проявил признаки сознательно-сти) презрительно взглянул на Перси и пошел за Дэлом, доставая ключи.

То, что случилось потом, думаю, произошло именно из-за искреннего желания Перси принести извинения.

Я понимаю, в это трудно поверить, но в тот день он был в необычайном настроении. По правде, это лишний раз подтверждает старую циничную пословицу, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Помните, я рассказывал, как после погони за мышью, еще до прихода Делакруа, Перси слишком близко подошел к камере Президента? Так опасно делать, именно поэтому Зеленая Миля такая широкая: когда идешь точно посередине, ни с одной из сторон до тебя нельзя дотянуться. Президент тогда ничего не сделал Перси, но я, помню, подумал, что Арлен Биттербак мог бы что-нибудь выкинуть, если бы Перси подошел так близко. Просто чтобы проучить.

Да, Президент и Вождь уже ушли, но на их месте оказался Буйный Билл Уортон. Характер у него был во сто крат хуже, чем у Президента и Вождя вместе взятых, и он смотрел весь этот маленький спектакль в надежде появиться на сцене самому. И вот благодаря Перси Уэтмору случай представился.

- Эй, Дал! - позвал Перси, смеясь, и пустился вслед за Брутом и Делакруа, не замечая, что опасно приблизился к решетке Уортона. - Эй, я не хотел тебя трогать! С тобой все в п...

Уортон в мгновение ока вскочил с койки и оказался у решетки камеры. За все время работы в охране я не видел никого, кто двигался бы так быстро, включая и тех спортивных ребят, с которыми мы с Брутом работали позже в колонии для мальчиков. Он просунул руки за прутья и схватил Перси сначала за плечи форменной блузы, а потом за горло. Уортон прижал его спиной к двери камеры. Перси визжал, как поросенок на бойне, и по глазам его было видно, что он думал, будто сейчас умрет.

- Какой славный, - прошептал Уортон. Одна рука оставила глотку Перси и взъерошила его волосы. - Мяг-кие, - сказал он со смехом. - Как у девушки. Я скорее трахнул бы тебя в задницу, чем переспал с твоей се-строй. - И он страстно поцеловал Перси в ухо.

Я думаю, что Перси, который избил Делакруа на бло-ке лишь за то, что тот случайно провел рукой по его промежности - помните? - точно понимал, что проис-ходит. Кровь отлила от его лица, и прыщи на щеках про-ступили, словно родимые пятна. Глаза расширились и стали влажными. Слюна стекала из уголка перекошенного рта тонкой струйкой. Все произошло очень быстро, секунд за десять, не больше.

Мы с Харри вышли вперед, подняв дубинки. Дин достал пистолет. Но прежде чем мы успели что-то предпринять, Уортон отпустил Перси и отступил назад, подняв руки к плечам и улыбаясь гнилыми зубами:

- Я его отпустил, я просто поиграл и отпустил его, - проговорил он. - С его прелестной головки и волосок не упал, так что не надо тащить меня в эту проклятую комнату с мягкими стенками.

Перси Уэтмор метнулся через Зеленую Милю и скорчился у зарешеченной двери пустой камеры с противоположной стороны, дыша тяжело и так громко, что было похоже на рыдания. Он наконец получил урок, почему надо держаться ближе к центру Зеленой Мили и подальше от головорезов с кусающимися зубами и хватающими когтями. Я подумал, что этот урок он запомнит намного дольше, чем все наши советы. На лице его застыло выражение животного ужаса, а его роскошные волосы впервые с тех пор, как я его увидел, были в беспорядке. Он напоминал человека, чудом спасшегося от изнасилования.

На секунду воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь рыдающим и свистящим дыханием Перси. И вдруг раздался смех, внезапный и такой безумный, что мы застыли в шоке. "Уортон" - была моя первая мысль, но это оказался не он" Смеялся Делакруа, стоявший в открытой двери своей камеры и показывая пальцем на Перси. Мышь снова сидела у него на плече, и Делакруа был похож на маленького, но злобного колдуна со своим чертенком.

- Смотрите, он в штаны намочил! - завопил Делакруа. - Смотрите, что этот верзила наделал! Сначала бьет других палкой, а когда его самого тронули, то написал в штаны, как маленький!

Он смеялся и показывал пальцем, и весь его страх и ненависть к Перси звенели в этом ирониче-ском смехе. Перси смотрел на него, словно не в силах ни пошевелиться, ни говорить. Уортон снова подошел к решетке камеры и улыбнулся, глядя, как на брюках Перси расплывается темное пятно, - небольшое, но заметное, и никто не сомневался в его происхождении.

- Нужно купить крутому мальчику пеленочку, - бросил он и вернулся, смеясь, на свою койку.

Брут подошел к камере Делакруа, но французик успел нырнуть внутрь и улечься еще до прихода Брута.

Я взял Перси за плечо.

- Перси, - начал я и дальше не знал, что сказать. Он вернулся к жизни и стряхнул мою руку. Потом взглянул на свои брюки, увидел на них расплывающееся пятно и густо-густо покраснел. Он поднял глаза на меня, затем посмотрел на Харри и Дина, Я был рад, что старик Тут-Тут ушел. Будь он здесь, история облетела бы всю тюрьму в один день. А учитывая фамилию Перси [Wetmor (Уэтмор), англ. - мокрый], особенно неудачную в сегодняшнем контексте, эту историю смаковали бы еще долгие и долгие годы.

- Только попробуйте кому-нибудь рассказать, вы все тут же окажетесь в очередях за хлебом, - злобно прошипел он. В других обстоятельствах я обязательно дал бы ему в морду, но сейчас мне стало его жалко. И, наверное, он увидел эту жалость, и ему стало еще хуже словно по открытой ране хлестнули крапивой.

- Что здесь происходит, здесь и остается, - тихо сказал Дин. Можешь не беспокоиться.

Перси оглянулся через плечо на камеру Делакруа. Брут как раз закрывал дверь на замки, а изнутри ясно доносилось хихиканье Делакруа. Перси стал чернее тучи. Я хотел было сказать ему: в этой жизни что посеешь, то и пожнешь, а потом решил, что для назиданий момент не самый подходящий.

- А его, - начал Перси, но не закончил. Вместо этого он, опустив голову, пошел в кладовку искать сухие брюки.

- Он такой прелестный, - проговорил Уортон сонным голосом.

Харри велел ему заткнуть хлебальник, пока не попал в смирительную комнату просто из принципа. Уортон сложил руки на груди, закрыл глаза и притворился спящим.

9

Ночь накануне казни Делакруа оказалась более жаркой и душной, чем когда-либо: тридцать три градуса по термометру на окне приемной административного корпуса я видел, когда заступал на дежурство в шесть. Тридцать три - и это в конце октября, представляете, к тому же где-то на западе рокотал гром - ну совсем как в июле. В тот вечер я встретил в городе одного прихожанина из моего района, и он на полном серьезе спросил меня, не означает ли такая не по сезону погода конца света. Я ответил с уверенностью отрицательно, но подумал, что конец света наступит для Делакруа. Так и есть.

Билл Додж стоял в дверях в прогулочный дворик, пил кофе и курил сигаретку. Он посмотрел на меня и сказал:

- Смотрите, кто идет. Пол Эджкум, большой, как жизнь, и столь же неприглядный.

- Как дела, Билл?

- Нормально.

- Как Делакруа?

- Тоже в норме. Он вроде и понимает, что будет завтра, а вроде бы и не понимает. Знаешь, какими они становятся, когда конец действительно уже близок.

Я кивнул.

- А как Уортон?

Билл засмеялся:

- Этот клоун? Он и Джека Бенни заставит говорить, как квакера. Сказал Рольфу Веттермарку, что ел клубничное варенье из прелестей его жены.

- И что ответил Рольф?

- Что он не женат. Сказал, что Уортон, наверное, имел в виду свою мать.

Я расхохотался. Это действительно звучало смешно, хотя и не очень тонко. И так приятно смеяться и не чувствовать, что кто-то зажигает спички внизу живота. Билл тоже смеялся, потом выплеснул остатки кофе во двор, где почти никого не было, кроме нескольких долгожителей, большинство которых сидели здесь уже тысячу лет.

Где-то далеко гремела гроза, и на горизонте неясные молнии вспыхивали над головой в темнеющем небе. Билл посмотрел вверх с тревогой, перестав смеяться.

- Знаешь, - сказал он. - Не нравится мне эта погода. Словно что-то должно случиться. Что-то ужасное.

Насчет этого он оказался прав. Ужасное произошло вскоре, где-то в четверть десятого той же ночью. Тогда Перси убил Мистера Джинглза.

10

Поначалу казалось, что ночь пройдет спокойно несмотря на жару: Джон Коффи вел себя, как всегда, тихо, Буйный Билл притворялся Тихим Биллом, а настроение Делакруа можно было считать хорошим, учитывая, что свидание с Олд Спарки ему предстояло не раньше чем через сутки.

Он понимал, что с ним случится, по крайней мере в основном: на свой последний ужин он заказал соус чили и дал мне специальные указания для кухни.

- Скажи им, пусть положат в этот острый соус что-нибудь такое, что бы обжигало и прыгало в горле - зеленый чили, а не слабый. Он меня так забирает, что на следующий день я не могу сойти с унитаза. Но на сей раз, думаю, с этим проблем не будет, n'est-ce pas [Не так ли? (фр.)]?

Большинство приговоренных беспокоились о своей бес-смертной душе с какой-то идиотической свирепостью, но Делакруа сразу же отмел все мои вопросы о том, чего бы он хотел получить в последние часы для душевного комфорта. Если "этот парень" Шустер подошел для Боль-шого Вождя Биттербака, рассуждал Дэл, то и для него сойдет. Но больше всего он беспокоился - вы уже до-гадались о чем, я уверен, - что будет с Мистером Джинглзом после его, Делакруа, ухода. Я привык проводить долгие часы с приговоренными в последнюю ночь перед казнью, но тогда впервые провел это время в рассуж-дениях о судьбе мыши.

Дэл рассматривал сценарий за сценарием, терпели-во продумывая варианты в своем затуманенном мозгу. И пока он рассуждал так вслух, желая обеспечить мышонку будущее, словно отправлял ребенка в кол-ледж, то бросал разноцветную катушку об стену. И каждый раз Мистер Джинглз бросался за ней, находил и прикатывал назад к ноге Дэла. В конце концов это стало действовать мне на нервы: удары катушки о каменную стену и цокот мышиных лапок. И хотя трюк был интересным, часа через полтора интерес к нему как-то пропал. А Мистер Джинглз совсем не устал. Он периодически останавливался, чтобы освежиться глотком воды из кофейного блюдеч-ка, которое Делакруа специально держал для этих целей, или подкрепиться кусочком мятного леденца, а потом начинал все снова. Несколько раз я уже готов был остановить Делакруа, чтобы он дал мышонку отдохнуть, и каждый раз напоминал себе, что у него для игры с Мистером Джинглзом остались лишь ночь и день - и все. Но к концу все равно стало трудно себя сдерживать: знаете, как действует на нервы один и тот же звук. И я начал уже говорить, но потом что-то заставило меня посмотреть через плечо. Джон Коффи стоял у двери своей камеры и качал головой: вправо, влево. Словно он прочитал мои мысли и советовал подумать.

Я предложил отдать Мистера Джинглза незамужней тетке Делакруа, той, что прислала ему большой пакет леденцов. Его разноцветную катушку можно отправить вместе с мышонком, даже его "домик" - мы проследим, чтобы Тут оставил свои претензии на коробку из-под сигар "Корона". Но Делакруа после некоторых раздумий (он успел бросить катушку в стену как минимум раз пять, причем Мистер Джинглз прикатывал ее либо носом, либо лапками) сказал: "Нет, не пойдет". Тетушка Гермион слишком стара, она не поймет, насколько талантлив Мистер Джинглз, кроме того, что если Мистер Джинглз ее переживет? Что тогда с ним будет потом? Нет-нет, тетушка Гермион не подходит.

Ладно, тогда я спросил, а что если один из нас возьмет его. Мы могли бы держать мышонка прямо здесь, в блоке "Г". Нет, не согласился Делакруа, сердечно поблагодарив за предложение, это хорошо, но Мистер Джинглз - мышь, которая заслужила свободу. Он, Эдуар Делакруа, это знает, потому что Мистер Джинглз - догадались? - шепнул ему на ухо.

- Ну хорошо, - предложил я. - Один из нас, Дэл, возьмет его к себе домой. Например, Дин, У него маленький сын, который полюбит мышонка, уверяю.

Делакруа просто побледнел от ужаса при мысли о том, что заботам маленького ребенка поручат такого гения среди грызунов, как Мистер Джинглз. Ради всего святого, неужели мальчик способен обеспечить ему тренировки, не говоря уже о том, чтобы научить чему-нибудь новень-кому, А если ребенку станет неинтересно и он забудет его покормить дня два, а то и три? Делакруа, который погубил шесть человеческих жизней в попытке скрыть следы первоначального преступления, ежился от отвраще-ния, как ярый противник вивисекций.

Ну хорошо, я пообещал тогда, что возьму его к себе (обещайте им все, помните? В последние двое суток обещайте им все). Как этот вариант?

- Нет, господин начальник Эджкум, - извиняющимся тоном отверг и этот вариант Дэл. И снова бросил ка-тушку. Она ударилась о стенку, отскочила и покатилась. Мистер Джинглз тут же догнал ее и носом прикатил к Делакруа, - Спасибо вам большое, мерси боку, но вы жи-вете в лесу, а Мистеру Джинглзу будет страшно жить dans la foret [В лесу (фр.)]. Мне лучше знать, потому что...

- По-моему, я угадал, откуда ты знаешь, Дэл.

Делакруа кивнул, улыбаясь.

- Но мы все равно что-нибудь придумаем. Обяза-тельно. - Он опять бросил катушку. Мистер Джинглз кинулся за ней. Я старался не кривиться. В конце концов на помощь пришел Брут. Он стоял, у стола дежурных и наблюдал, как Дин и Харри играют в нарды. Перси тоже был там, Бруту наконец надоело пытаться заговорить с ним, получая в ответ только высокомерное ворчание, и он подошел к нам с Делакруа и, сложив на груди руки, слушал наш разговор.

- А как насчет Маусвилля? - вмешался Брут во время паузы, возникшей после того, как Дэл отверг мой старый дом в лесу, где водились привидения. Он спросил это обычным тоном, словно подбрасывая еще одно предложение.

- Маусвилль? - переспросил Делакруа, глядя на Брута с недоумением и интересом одновременно. - Какой Маусвилль?

- Это аттракцион для туристов во Флориде, - объяснил он. - По моему, в Таллахасси. Я прав, Пол? В Таллахасси?

- Да, - ответил я без малейших раздумий, подумав: "Дай Бог здоровья Брутусу Ховеллу". - Таллахасси, прямо по дороге, сразу же за университетом для собак. - Губы Брута при этом дернулись, и я подумал, что он сейчас все испортит смехом, но он сдержался и кивнул. Я представил, что он мне потом выдаст насчет собачьего университета.

На этот раз Дэл не бросил катушку, хотя Мистер Джинглз стоял на его шлепанце, подняв передние лапки, явно ожидая следующего случая догнать катушку. Французик переводил взгляд с Брута на меня и обратно.

- А что они делают в Маусвилле? - спросил он.

- Как ты считаешь, они возьмут Мистера Джинглза? - обратился ко мне Брут, словно не слыша Дэла и в то же время провоцируя его. Думаешь, он им подойдет, Пол?

Я попытался изобразить задумчивость:

- Ты знаешь, - начал я, - чем больше я об этом думаю, тем больше мне нравится эта мысль. - Уголком глаза я увидел, что Перси прошел половину Зеленой Мили (далеко обходя камеру Уортона). Он стоял, прислонившись плечом к двери пустой камеры и слушал с полупрезрительной улыбкой.

- Что такое Маусвилль? - спросил Дэл уже с огромным интересом.

- Аттракцион для туристов, я уже говорил тебе, - ответил Брут. Там столько, я не знаю, штук сто, наверное, мышей. Да, Пол?

- Сейчас уже, наверное, сто пятьдесят, - поддакнул я. - Успех бешеный. Слышал, они собираются открыть еще един в Калифорнии и назвать его "Маусвилль Вест", так что дело это процветает. Говорят, дрессиро-ванные мыши становятся популярными в высшем свете, хотя мне этого не понять.

Дэл сидел с разноцветной катушкой в руках и глядел на нас, позабыв на время о своей собственной участи.

- Туда берут только самых умных мышей, - предупредил Брут. - Тех, которые умеют выполнять трюки. И не берут белых, потому что белые мыши продаются в магазинах.

- Эти мыши из зоомагазинов, - воскликнул Делакруа с жаром, - я их терпеть не могу!

- А еще у них есть, - не унимался Брут, и глаза его стали далекими, словно он представлял себе это, - у них есть такая палатка, куда входят люди...

- Да, да как в цирке! А нужно платить за вход?

- Ты шутишь? Конечно, надо. Десять центов для взрослых, два цента для детей. А там внутри целый городок, сооруженный из коробок из-под печенья и рулонов туалетной бумаги, и сделаны окошечки из слюды, чтобы видеть, что там происходит.

- Да! Да! - Делакруа был в восторге. Потом повернулся ко мне: - А что такое слюда?

- Это вроде стекла в газовой плите, через нее видно, что там внутри, - ответил я.

- Конечно, конечно! Именно это! - Он помахал рукой Бруту, чтобы тот продолжал рассказывать, а маленькие глазки-бусинки Мистера Джинглза чуть не выскочили из орбит, когда он пытался не упустить из вида катушку. Это выглядело очень смешно. Перси подошел поближе, словно хотел увидеть получше, и я обратил внимание, как Джон Коффи хмурится, но был так погружен в фантазию Брута, что не придал этому значения. Разговор, в котором приговоренный слышал то, что хотел, поднялся к новым высотам, и я был восхищен, честное слово.

- Да, - продолжал фантазировать Брут, - это горо-док для мышей, но детям больше всего нравится цирк "Все звезды Маусвилля", где мыши качаются на тра-пециях, катают маленькие бочонки и складывают мо-нетки...

- Да, это то, что надо для Мистера Джинглза! - сказал Делакруа. Глаза его сияли, а щеки порозовели. Мне показалось, что Брутус Ховелл просто святой. - Ты будешь выступать в цирке, Мистер Джинглз! Будешь жить в мышином городе во Флориде! Со слюдяными окошками! Ура!

Он с силой бросил катушку. Она ударилась низко в стену, отскочила очень далеко и вылетела сквозь решетку двери на Милю. Мистер Джинглз бросился за ней, и тут Перси понял, что у него появился шанс.

- Стой, дурак! - закричал Брут, но Перси не прореагировал. Как только Мистер Джинглз догнал катушку - слишком увлеченный ею, чтобы заметить, что его старый враг неподалеку, - Перси наступил на него подошвой своего тяжелого черного башмака. Послышался хруст ломающегося позвоночника Мистера Джинглза, изо рта у него хлынула кровь. Его темные глазки выкатились из орбит, и в них я прочел совсем человеческое выражение удивления и муки.

Делакруа закричал от ужаса и горя. Он бросился на дверь камеры, просунул руки сквозь решетку, как можно дальше, и стал снова и снова звать мышонка по имени.

Перси обратился к нему, улыбаясь. И ко всем нам троим.

- Вот так, - сказал он. - Я знал, что рано или поздно разделаюсь с ним. Вопрос времени. - Он отвернулся и не торопясь пошел по Зеленой Миле, оставив Мистера Джинглза лежать на линолеуме в небольшой лужице крови.