"Опасные связи [Роковое наследство]" - читать интересную книгу автора (Майклз Кейси)

ГЛАВА 19

Когда Люсьен донес Кэт до ее спальни, она уже почти пришла в себя, однако не заговорила с ним, не посмела даже взглянуть на него. И только появление Мойны в сопровождении рыдающей Мэри, их рассуждения по поводу обострения мозговой лихорадки заставили Кэт разразиться протестами, хотя это и не спасло ее от изрядной дозы лауданума.

Граф де ла Крукс — донельзя воспитанный и деликатный, и напрочь позабытый хозяевами — был вынужден вернуться домой и там вкушать свой ланч, тогда как Люсьен, выйдя из спальни Кэт, прямиком отправился с Гартом в гостиную, где, заперев двери, пригрозил другу неминуемой суровой расправой, если тот сию же минуту не выложит все, что ему известно про леди Кэтрин д'Арнанкорт.

После смерти матери Кэт жила в полной изоляции в доме отца, который около пяти лет ни разу не покидал границ поместья, предпочитая в одиночестве оплакивать кончину супруги, но волей-неволей время от времени принимая у себя рвавшихся утешать его дам, которые нескончаемой чередой тянулись к нему из Лондона. Насколько это было известно Гарту, единственным товарищем Кэт был ее младший кузен, Роджер, живший по соседству, да, возможно, гувернантка, хотя эту женщину, скорее всего, удалили из поместья после того, как Кэт исполнилось пятнадцать лет.

Слушая это, Люсьен не проронил ни слова. Его не покидала мысль, что вряд ли можно представить себе менее приспособленную к жизни особу, чем та девушка, которую описывал ему Гарт: выращенная взаперти, не умеющая позаботиться о себе. Считая, что для него важнее всего выяснить имя человека, лишившего Кэт девственности, Люсьен продолжал внимательно слушать, надеясь получить хотя бы какой-то намек.

Он заставил себя набраться терпения и не перебивать Гарта, пока тот излагал ему подробности кончины старого графа.

После этого Люсьен около часа провел у Эдмунда, стараясь вести себя как можно беззаботнее и попытавшись не возбудить в больном беспокойства из-за отсутствия Кэт. И вот наконец Люсьен счел возможным наведаться в спальню к Кэт, решив возле нее дождаться момента, пока она придет в себя.

Пребывая в полном расстройстве, следующие несколько часов Люсьен занимался тем, что раз за разом обдумывал все, что было ему известно про Кэт. Наконец к тому часу, когда солнце успело скрыться за верхушками деревьев, а вошедший на цыпочках Хоукинс принес зажженные свечи, Люсьен, не отрывая взгляда от неподвижно лежавшей девушки, пугавшей его неестественной бледностью, пришел к окончательному выводу, что он круглый дурак. Чертовски тупой, надменный дурак! Интересно, не чувствовал ли нечто подобное и Эдмунд, когда сидел у постели своей умиравшей жены?

С какой такой стати Люсьен решил, что именно ему довелось испытать самые ужасные унижения в жизни? Нет, судя по всему, его пресловутые горести не могли идти ни в какое сравнение с тем, что обрушилось на Кэт. Да и к тому же он все-таки был мужчиной — ему самой судьбой предписано быть сильным. А Кэт была почти ребенком, когда вынуждена была бежать из Ветел — без друзей, без денег, — и хотя Гарт был не в курсе таких интимных подробностей, наверняка уже будучи беременной.

Как она выстояла один на один с навалившимся на нее ужасом? Выносив и потеряв свое дитя? Откуда она черпала силы, чтобы не скатиться в пропасть безумия и, что самое важное, не потерять уважения к себе? Подумать только, что если бы она не повстречалась с Эдмундом и с Нодди, она могла бы погибнуть или же была бы вынуждена зарабатывать себе пропитание тем способом, который с незапамятных времен оставался единственно доступным попавшим в ее положение женщинам.

Он снова вспомнил, как повел себя сегодня в лабиринте, и снова едва не пришиб себя за это. Люсьен взял Кэт за руку и пожал ее безвольные пальцы, надеясь, что она очнется. Он должен был поговорить с ней, вымолить у нее прощение. Его память жгло то выражение ужаса, которое проступило у нее на лице, когда Гарт так самовольно объявил о своем открытии. Кэт страшно испугалась, что теперь ее разыщут, сошлют обратно к ее отцу, к свидетелям ее позора. Неужели она хоть на секунду поверила, что Люсьен способен так низко предать ее? Да, конечно, она в это поверила, и от этого ему было еще больнее. Очень, очень больно.

Он никогда бы не счел Кэт падшей женщиной, нет, скорее всего, она просто по-глупому влюбилась. Но ведь она сказала ему, что не питала привязанности к отцу своего ребенка. И теперь, когда Люсьен знал, кто она такая, у него возникло еще больше вопросов. Даже если она забеременела, то почему покинула отцовский дом?

Он прижал к губам ее холодные пальцы. Его начинал беспокоить такой затянувшийся сон. Люсьен сам поддержал решение Мойны дать ей успокоительное, отчасти потому, что ему самому требовалось время подумать и поговорить с Гартом. Но теперь ему требовалось, чтобы Кэт очнулась, ему требовалось теперь поговорить с ней, получить прощение за те грубые слова в лабиринте. Требовались ответы на вопросы.

Зашелестели простыни, Кэт пошевелилась в постели:

— Ох, моя голова! Мне кажется, что ее набили ватой. Люсьен? Отпустите меня!

Не желая выпускать ее руку, он наклонился к ней и зашептал:

— Кэтрин, лежите спокойно. С вами все в порядке.

Она пролежала неподвижно несколько минут, собираясь с мыслями, после чего вырвала у него руку, попытавшись сесть. Запустив пальцы в свои длинные волосы, которые рассыпались свободно, пока он нес ее из лабиринта, она сердито ответила заплетающимся языком:

— Какое смешное сообщение. Конечно, я в порядке. По крайней мере настолько, насколько это возможно для отравленного человека. Нет ничего удивительного, что Эдмунд столько спит. Мойна наверняка потчует его в два раза усерднее, чем сегодня досталось мне!

Он следил за тем, как она огляделась и нахмурилась, обнаружив, что за окнами темно.

— Я что же, проспала целый день? — Ее лицо скривилось, как от боли, она прикусила нижнюю губу, из чего Люсьен заключил, что к ней вернулись воспоминания о случившемся сегодня в лабиринте. — Мой отец… — начала было она, глядя в сторону Люсьена, но почти не замечая его. — Я запамятовала. Он умер, верно? Это так странно. Я всю жизнь почему-то считала его бессмертным. И мне теперь кажется, что я скорее разочарована, нежели убита горем. — Она попыталась выпутаться из одеяла, которым Люсьен укутал ей ноги, ее движения все еще были неловкими. — Я должна пойти разыскать Гарта. Он объяснит мне, как это случилось.

Люсьен тут же оказался рядом и заставил ее опуститься обратно на подушки. Он чувствовал, как Кэт дрожит под его руками, видел, какая ужасная боль стоит у нее в глазах. Где взять ему слова, чтобы утешить ее? Отчего он чувствует себя таким чертовски никчемным?!

— Гарт уже рассказал мне все, что ему известно, Кэтрин. Но разъяснения могут подождать до следующего раза. Вы пережили шок, хотите вы этого или нет. Может быть, мне позвонить, чтобы принесли теплого молока, или жженых перьев, или еще чего-нибудь такого, чем приводят в чувство?

— Жженных перьев? — Ее прелестно округленный подбородок тут же вздернулся самым высокомерным образом. — Я вам не какая-нибудь там воздушная мисс! Это был просто обморок, вот и все. А далее позвольте заверить вас, Люсьен Тремэйн, что, если вы в ближайшие пять секунд не начнете говорить и не расскажете мне все, что я хочу, я подниму на ноги весь дом, но разыщу Гарта сама!

Люсьен улыбнулся, немного успокоившись.

— Ах, леди Кэтрин, — поддразнил он, отпуская ее плечи, но при этом устраиваясь на краю ее постели более основательно. — Вы так хорошо скрывали ваш несгибаемый дух целых два года, но он в одно мгновение полностью вернулся к вам. Очень хорошо. Что же именно вам угодно знать?

Она закинула руки назад, собрала волосы в пучок, который слегка скрутила и спрятала за спиной, причем проделала это весьма ловко. И тут же ее внешность изменилась. Если до сих пор она казалась трогательно, по-детски беззащитной, то теперь, когда ее локоны были собраны, к ней вернулось все ее достоинство. Она снова стала леди Кэтрин д'Арнанкорт.

— Ну… к примеру, как давно он умер? Как долго я жила под страхом разоблачения, которое мне уже не грозило? И… — добавила она, старательно избегая его взгляда, — я бы хотела также знать, от чего именно он умер.

— Ваши вопросы выглядят весьма резонными, — отвечал Люсьен с нарочитой неторопливостью, невольно стараясь оттянуть неизбежное. — Но коль скоро я отвечу на ваши вопросы, могу ли я рассчитывать на взаимную услугу, ибо я также хотел бы получить множество ответов?

Очаровательный, гордый подбородок снова вздернулся на пару градусов. Да, что касается чувства собственного достоинства, она могла бы с успехом давать уроки даже его высочеству принцу-регенту.

— Я должна была догадаться, что ничего не добьюсь, пока не удовлетворю ваше любопытство. — Она откинулась на подушках, по всей видимости совершенно не испытывая смущения от того, что они наедине находятся в ее спальне и что она к тому же лежит в постели. Кэтрин не только не смущалась этим, но даже и не думала бояться. — К тому же я уверена, — продолжала она, — что с успехом сама могу угадать ваш первый вопрос. Полагаю, что прежде всего вас интересует, как я забеременела.

Люсьен улыбнулся с легким злорадством, предвкушая тот щелчок, который сейчас получит этот чересчур надменный носик.

— Ах, моя дорогая леди Кэтрин, я уже достаточно взрослый и хорошо знаком с механикой этого процесса. И умоляю ответить мне лишь на вопрос: кто?

Люсьен увидел, как на ее мертвенно-бледные щеки мигом возвратился гневный румянец, и пожалел о своих словах. Болван! Ну почему он не мог обождать?! Почему он пошел на поводу у своей мужской гордыни именно сейчас, когда она беззащитна, уязвима, совершенно не готова отвечать на вопросы? С самого начала он вел себя неверно. Он не должен был переступать порога этой комнаты, пока не остудит свою кровь. Пока в нем горит жажда мести, пока больше всего на свете ему хочется расправиться с тем, кто посмел причинить Кэтрин такую боль. И вот теперь он сам ранил ее, устыдил лишний раз, вместо того чтобы утешить и поддержать, чтобы хоть в малейшей степени воздать ей за ту помощь, которую она оказала ему самому.

— И для чего вы по-прежнему хотите это знать?.. Однако, по всей вероятности, мне можно воспринимать это как своеобразный комплимент. Я теперь могу сделать вывод, что вы, в отличие от вашей мачехи, предполагаете, что я все же поинтересовалась именем того мужчины.

Что бы ни пришлось ему сейчас выслушать, он должен смириться, ибо, раз заведя об этом речь, необходимо покончить с этим навсегда. Тогда, и только тогда, они смогут перейти к другим темам. Например, почему молодая женщина ее происхождения и положения вынуждена скрываться под видом кормилицы.

— Снизойдите же до моего любопытства, Кэтрин. Вы уже говорили, что он безразличен вам, но сообщите же мне хотя бы имя вашего недостойного любовника.

— Наша дискуссия может считаться оконченной, — холодно ответила Кэт, и ее губы сжались. — Теперь, поразмыслив над этим, я вообще удивляюсь, зачем позволила ее начинать. Будьте добры покинуть мою комнату. Я сама сейчас пойду искать Гарта.

Черт! Как же он ее обидел…

— Кэтрин, пожалуйста…

— Нет! — Она отшатнулась от него так, что едва не свалилась с кровати, а потом обратилась к нему лицом. — Что это с вами, Люсьен? Я-то думала, что вас больше всего оскорбит открытие, что я дочь графа. Но я ошиблась. Правда, не совсем, поскольку вы все-таки сильно разозлились на меня днем, в лабиринте, и именно по этой причине. Но вы быстро справились с собою, не так ли? Вас и в самом деле не очень-то волновал мой титул. Единственное, что вам действительно хотелось знать, — имя человека, от которого я родила! Как далеко может завести вас ваше самолюбие, Люсьен? Представьте себе на минутку, что мы бы, к примеру, поженились, — вы бы, наверное, потребовали от меня гарантий, что я не наставлю вам рога в первые же шесть месяцев после свадьбы. Боже мой, Люсьен, да вы оказались не лучше моего отца. Хуже! Он, по крайней мере, потрудился выслушать меня, а уж потом проклинать!

Люсьен сидел неподвижно, пытаясь не забывать про себя, что он именно и есть Люсьен Кингсли Тремэйн — цивилизованный человек, вызывающий уважение, а подчас даже и страх у равных ему людей. И никто из них даже не пытался говорить с ним подобным образом, дабы не подвергаться риску быть уничтоженным его едкими циничными замечаниями, его блестящими остротами или просто ледяным презрением. Ну и куда подевался теперь блеск его остроумия? Он испарился, исчез вместе с его самоуверенностью, и Люсьен позволил сделать из себя малыша, получающего выволочку от взрослых, неспособного упрекать их вследствие их безупречности.

Он вскочил и обошел вокруг кровати, чтобы снова оказаться лицом к лицу с Кэт. Ему все еще было обидно, что она не решилась довериться ему, однако сейчас не было места для гордости, если он хотел вообще чего-нибудь добиться.

— Я стою достаточно близко к вам или же мне лучше подойти еще на пару шагов?

Она нахмурилась:

— О чем вам угодно говорить? Я полагаю, что достаточно ясно дала вам понять: я желаю, чтобы вы ушли. С какой же стати вы спрашиваете, не хочу ли я, чтобы вы встали поближе?

Он улыбнулся, поскольку был уверен, что сумеет развеять ее гнев:

— Ну, тогда вы могли бы схватить со стола вот этот канделябр и стукнуть меня по башке. Ведь вам сейчас именно этого хочется, правда? В конце концов, не кто иной как я забрал у вас кинжал. И как раз сейчас я подумал, что должен был бы вернуть его, — тогда расправиться со мной было бы намного легче. Да, видимо, ничего мне не остается, кроме как разыскать на чердаке древний меч, уйти в лесную чащу и броситься там грудью на его острие, — вот только жаль, что вы не сможете тогда насладиться зрелищем моих смертных мук. — Люсьен прикоснулся к руке Кэт и даже осмелился улыбнуться. — Вы приговорили меня к быстрой и безболезненной казни или же предпочтете, чтобы я помучился подольше? Я готов смириться с любым приговором.

— Это просто невероятно. Вы гордитесь собою, даже когда просите прощения. — Она снова покачала головой, но теперь уже была не в силах скрыть легкую улыбку — правда, моментально погасшую. — Мне не нужна ваша смерть, Люсьен. И я не хотела смерти моему отцу. Я только хотела, и я хочу до сих пор, чтобы мне поверили!

Кэт вырвалась от него и метнулась в дальний угол комнаты, согнувшись и стиснув руки, словно ее терзала ужасная физическая боль. А он любил ее так сильно, что, казалось, на какое-то мгновение сам ощутил эту боль. Ах, если бы у него была возможность снять с нее эту муку, этот горький груз, который она чересчур долго была вынуждена нести в одиночестве.

Люсьен бессильно наблюдал, как она мечется из угла в угол, и когда она заговорила, больше было похоже, что она обращается сама к себе:

— Как же все это странно, даже теперь. Чтобы доказать свою правдивость, мне не надо было выдумывать ничего особенного. Все, что от меня требовалось, — либо вскрыть себе вены, либо броситься с колокольни, или хотя бы привязать к ногам булыжник и прыгнуть в реку. И тогда все бы дружно мне поверили. Даже священник — единственный, кого мой отец отважился призвать в помощники, — уговаривал меня покаяться, а потом не додумался ни до чего лучшего, чем воспевать женщин-великомучениц, страстотерпиц, страдавших во славу Матери Церкви! Ах, они предпочли умереть, но не быть опозоренными! Надо полагать, их поступки расценивают как геройство. Конечно, мне лучше было бы быть мертвой, тогда я никого бы не беспокоила. И уж во всяком случае, тогда я была бы защищена от оскорблений. Хороша защита, ничего не скажешь!

Она застыла на месте и обернулась к Люсьену:

— «Защита прав женщин». Наверняка вы не забыли, Люсьен? Я хохотала с самой первой страницы этой книги — пока не разрыдалась на последней. В голове у мисс Уоллстоункрафт бродит масса отличных идей и блестящих теорий, вот только почему-то их бывает не очень легко применить на практике, если у вас нет ни гроша за душой, если вы беременны и брошены на произвол судьбы в мире, где правят мужчины.

Люсьен скривился, как от боли. Он послал ей эту книжку, желая лишний раз позлить, вот и все. Боже, неужели он не сподобился совершить ни одного правильного поступка с тех пор, как повстречался с Кэтрин?!

— Но в мои планы не входило самоубийство, — продолжала она, — и вот это, дорогой Люсьен и было вменено мне в самый тяжкий грех. Вы ведь тоже думаете, что я поступила весьма эгоистично, не правда ли? А что еще я могла сделать? Мне не нужны были теории мисс Уоллстоункрафт, ибо Бог наделил меня разумом, и этот разум твердил мне, что мой единственный долг — выжить, и неважно, какой ценой! В конце концов, это было не моим бесчестьем — а его! И позор ложился не на меня, а на него. Вот только почему-то тот же самый мир, что проклинал меня, не ожидал от него, что он повесится у себя в кабинете или вышибет себе мозги из ружья, — ах, какая прелестная картина, жаль только, что она так и осталась в моем воображении. Конечно, его живот не пухнул месяц от месяца! Боже! Как же вы презираете тех, кому суждено было родиться женщиной!

Люсьен подошел к ней и попытался обнять:

— Вы придаете этому чересчур большое значение, Кэтрин. Да, общественные установки жестоки, но их можно обойти, и их обходят. Наверняка ваш отец постарался устроить брак между вами и отцом ребенка?

— Брак? — Кэт попыталась вырваться, но он не отпустил ее.

Она зажала на мгновение рот рукой и посмотрела на него так, будто прикидывала про себя его реакцию на то, что предстояло ему сейчас услышать. Словно решая, в состоянии ли он вынести такое.

— Люсьен, — начала она медленно и неохотно, — вы, видимо, пытаетесь подогнать мою историю под вашу собственную. Вашу мать, которая любила вашего отца, но считала его погибшим, принудили выйти замуж за Эдмунда. Таков был выбор ее отца, и она с ним смирилась. Выбор же моего отца, явно не столь изобретательного, был запереть меня в моей спальне до тех пор, пока я не сознаюсь в том, что лгала ему. А когда я отказалась, он собрался заточить меня в какой-нибудь частный приют для умалишенных, дабы скрыть от окружающих мой позор. Уж не думаете ли вы, что мне так хотелось сбегать из собственного дома? Уж не думаете ли вы, что мне доставило радость оказаться предоставленной самой себе — насмерть перепуганной и больной. А всего через две недели после бегства из Ветел я родила в «Лисе и Короне», где возле меня была лишь одна грубиянка горничная, клявшая меня на чем свет стоит за то, что я испачкала простыни кровью?

Кэт набрала в грудь побольше воздуха и выпалила на одном дыхании как ни в чем не бывало:

— Довольно странно, не правда ли, что для современного мужчины менее бесчестно запереть дочь в сумасшедшем доме, нежели признать, что его единственное дитя изнасиловал его ближайший друг.

Люсьен почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Его руки машинально прижали ее еще крепче, словно побуждая взять назад последние слова. Он страдал, полагая, что у нее был любовник, которому она отдала свою девственность. Но осознание того, что она была изнасилована, что ее телом воспользовались против ее воли, — просто делало его больным.

— Ох, Боже милостивый, — прошептал он, не замечая, что говорит вслух. — Я этого не вынесу.

Ее горький хохот прервал его. Она заговорила торопливо, и каждое ее слово причиняло ему боль, словно кнут, раз за разом впивавшийся ему в спину.

— Конечно, вам не перенести! Да и с чего должно быть иначе? Я расскажу это точно так, как рассказала своему любезному папе, как повторяла себе это каждую ночь, пока не заставила себя забыть. Пока Эдмунд, умеющий прежде слушать, а уж потом судить, не убедил меня, что я должна забыть.. Слушайте внимательно, Люсьен, а потом скажите, верите вы мне или нет. Я была изнасилована, хотя слово это узнала гораздо позднее. Вам придется извинить мне такую непонятливость, ибо у меня не было матери, которая объяснила бы мне подобные вещи. Но зато потом я отлично выучила это слово. Все слова! Изнасилована. Взята помимо воли. Обесчещена. Они все ужасные, не так ли? О, они ужасны даже на слух!

— Кэтрин…

— Нет! Я хочу, чтобы вы выслушали! Я настаиваю, чтобы вы выслушали! Он нашел меня в амбаре, Люсьен, я пришла туда, чтобы посмотреть на новорожденных котят. И была так рада увидеть его, что закричала: «Дядя, пойдите поглядеть на этих милых котят!» Вы понимаете, я звала его дядей, оттого что знала всю жизнь. Кошка затащила котят под край скошенной крыши амбара, в самый угол, так что мне пришлось подвинуться, чтобы мой «дядя» тоже мог их увидеть. Он устроил меня у себя на коленях, и мы вместе любовались на котят, совсем маленьких, у них даже еще не раскрылись глаза, и они вслепую тыкались в бок матери. Мой «дядя» гладил меня по рукам, пока я сидела у него на коленях, и все повторял, что я выросла совсем большая с тех пор, как он видел меня в последний раз. А потом, постепенно — я и не заметила, когда именно, — оказалось, что его руки стали более настойчивы, грубы и нетерпеливы, так что я захотела вырваться.

— Кэтрин, хватит. Во имя всего святого, хватит!

Однако она продолжала, как будто и не слышала его, и глаза ее оставались сухими, а лицо пугало своей безжизненностью. В эти минуты она выглядела именно так, как выглядела год назад, когда он впервые повстречался с ней.

— Но он не отпустил меня, Люсьен. Он только захихикал и спихнул меня вниз, и моя голова оказалась в углу, как раз возле котят. Он прижался ко мне губами, он заглушил мой крик о помощи и принялся стаскивать с меня одежду, задирать мне юбки, — его руки были повсюду на моем теле. Я попыталась бороться, но только закатилась еще дальше в угол и едва не задавила одного из котят. Кошка стала шипеть и царапаться, а потом собрала свой выводок и оставила меня одну. А мой «дядя» уже расстегнул бриджи и коленом раздвигал мне ноги и твердил, что мне нельзя кричать, что я никому не должна говорить о том, что он сейчас мне сделает, и объяснял, что хочет только кое-что мне объяснить. Я по-прежнему не понимала, что происходит. Я только знала, что ужасно смущена и напугана. И я получила в тот день в амбаре изрядное образование. Весьма болезненное образование. Хотите ли вы, чтобы я перечислила все, чему выучилась в тот день? И чему выучилась через несколько месяцев, когда мой отец, пылая праведным гневом, ворвался ко мне в комнату, чтобы обвинить меня в том, что я завела любовника? И когда он, при виде моей плачевной глупости, сам был вынужден объяснить мне, что я жду ребенка? Хотите ли вы услышать те слова, которыми он обзывал меня, когда я наконец все поняла и рассказала ему, как мой «дядя» — а его ближайший друг и собутыльник — изнасиловал меня? — Кэт замолкла, переводя дыхание. — Или вы наконец-то наслушались достаточно?

Люсьен прижал к груди ее упрямую головку, его пальцы запутались в тяжелом узле волос, которые тут же рассыпались волной. Его ладонь легла ей на затылок и гладила, гладила ее. Люсьена сжигали и гнев, и жалость, и желание защитить Кэт. И как только ее отец смог выслушать ее и не поверить?

— Кэтрин, милая, — зашептал он ей на ухо. — Простите меня. Простите нас всех. Мужчины — ужасные создания, ужасные и себялюбивые. Но вы тоже выслушайте меня. Гарт рассказал мне кое-что, чему я только теперь нашел объяснение. Я не должен был торопиться пересказывать это вам — подробности о смерти вашего отца. Это причинит вам новую боль, но я уверен, что лучше вам сразу узнать, что случилось. И я думаю, что ваш отец поверил вам. Слишком поздно для вас обоих — но он все-таки поверил и тогда постарался сделать для вас все, что мог. — Люсьен набрал в грудь побольше воздуха и спросил: — Его звали Юстас Лангфорд?

Кэт подняла голову, чтобы заглянуть ему в лицо, ее ладони уперлись ему в грудь.

— Как… как вам только удалось это узнать?

У Люсьена щека задергалась в нервном тике.

— Гарт рассказал мне, как умер ваш отец. Он не мог с уверенностью назвать дату, но это наверняка произошло в то время, когда вы только что сбежали из Ветел, а мы с Гартом воевали на Полуострове. Это объясняет и то, что вас не разыскали, — просто никто не знал, что вы сбежали. Все окружающие были вполне удовлетворены историей, которую рассказал им ваш отец про Америку.

Он прижал ее к себе еще сильнее, свободной рукой продолжая гладить по спине.

— Кэтрин, вам надо постараться быть храброй. Ваш отец вызвал на дуэль некоего Юстаса Лангфорда — по какой-то совершенно пустячной причине, которую Гарт даже и не запомнил, — и застрелил его. Затем ваш отец отправился домой, дожидаться прибытия констебля, но сердце его разорвалось, прежде чем его смогли арестовать. Титул теперь перешел к его брату, но насколько Гарта просветила его мамаша — сводная мама, почитающая своего сына подходящим кандидатом на вашу руку по возвращении из Америки, — ваше довольно значительное наследство в целости и сохранности дожидается вас в Ветлах.

Люсьен следил за тем, как постепенно его слова проникают в сознание Кэт. Все эти годы она укрывалась в Тремэйн-Корте, вдали от всех и всего, что любила. Она кое-как сумела зализать свои раны и даже набраться достаточно сил, чтобы протянуть руку помощи Эдмунду, Нодди и самому Люсьену.

Ей приходилось заставлять себя быть сильной столь долгое время, что он не сомневался: она не сразу осознает, насколько резко изменилась ситуация с той минуты, как ее опознал Гарт Стаффорд.

Теперь она вольна покинуть Тремэйн-Корт, покинуть Люсьена, вольна вернуться в Ветлы и снова начать жизнь, достойную леди д'Арнанкорт. Она вольна перебраться в Лондон, где благодаря ее имени и богатству наверняка будет пользоваться сногсшибательным успехом в обществе, которому ничего не известно об истинных причинах ее отсутствия. Она вольна оставить в прошлом и эти два горестных года, и самого Люсьена Тремэйна, незаконнорожденного ублюдка, у которого на нее прав не больше, чем у человека с луны.

Люсьен не отважился заговорить, он лишь следил по ее выразительным серым глазам, как она осознает это. Он продолжал смотреть и тогда, когда задрожала ее нижняя губа и из глаз скатились первые слезинки, тут же превратившиеся в бурный поток.

— Ох, Люсьен, — всхлипывая, пробормотала она. Ее внутренние преграды наконец-то пали, и она обхватила его руками, в надежде найти утешение, разделить с ним боль и даря в то же время проблеск надежды, хотя Люсьен, как никто другой, должен был понимать, что не заслужил права надеяться. — Что же мне теперь делать? Папа умер!