Керр ФилиппРеквием по Германии

Филип Керр

"Берни Гюнтер"

Реквием по Германии

перевод Л. Прокофьевой, Л. Букиной

Посвящается Джейн и памяти о моем отце

Это не то, что построено. Это то, что разрушено.

Это не дома. Это пространство между домами

Это не улицы, которые есть. Это улицы, которых уже нет.

Это не воспоминания, которые посещают вас.

Это не мысли о прошлом, записанные в вашем дневнике.

Это то, что вы забыли, что должны забыть.

То, что вы должны продолжать забывать всю вашу оставшуюся жизнь.

Джеймс Фентон. Реквием по Германии

Часть первая

Берлин, 1947 год

Эти дни каждый немец проводил в искуплении собственных грехов и в земных страданиях за все прегрешения своей страны, очистившейся от скверны стараниями великих держав или, по крайней мере, трех из них.

До сих пор мы живем в страхе. По сути, это страх перед Иванами, но вместе с тем и паническая боязнь венерических заболеваний, переросших в эпидемию, и оба эти несчастья, право, стоят друг друга.

Глава 1

Стоял чудесный ясный студеный день, один из тех, когда только и хочется греть руки у пылающего камина да лениво почесывать собаку за ухом. Однако у меня не было ни камина, ни угля, а собак я никогда особенно не любил. Но благодаря стеганому одеялу, укутывающему мои ноги, я с относительным комфортом работал дома в гостиной, служившей мне одновременно и офисом, когда раздался стук в дверь, вернее, в то, что именовалось входной дверью.

Чертыхнувшись, я поднялся с кушетки.

- Подождите минутку! - крикнул я через дверь. - Не уходите. - Я повернул ключ в замке и потянул на себя массивную медную ручку. - Толкните дверь с той стороны, это помогает! - прокричал я снова и услышал скрип ботинок на лестничной площадке, а затем почувствовал, как на дверь налегли с другой стороны. Она содрогнулась и наконец открылась.

Передо мной стоял высокий мужчина лет шестидесяти. Сердитое скуластое лицо с коротким носом и старомодными бакенбардами делало его похожим на старого вожака стаи бабуинов.

- По-моему, я себе что-то сломал, - проворчал он, потирая плечо.

- Весьма сожалею. - Я отступил в сторону, пропуская нежданного посетителя. - Здание немного осело, и дверь перекосило. Нужно бы ее перевесить, но вот беда: инструментов не достать, - посетовал я и жестом пригласил его в гостиную. - И все же нам здесь не так плохо. Стекла целы, и крыша вроде не протекает. Присаживайтесь. - Я указал на единственное кресло, а сам возвратился на кушетку.

Мужчина поставил на пол портфель, снял котелок и сел, тяжело дыша. Свое серое пальто он расстегивать не стал, впрочем, меня это нисколько не смутило.

- Я прочитал ваше маленькое объявление на стене дома по Курфюрстендам, - пояснил он.

- Неужели? - удивился я. На прошлой неделе я приклеил небольшую квадратную карточку - теперь и содержание-то ее вспоминалось с трудом среди многочисленных брачных объявлений, которыми пестрели стены берлинских зданий, покинутых хозяевами, абсолютно не надеясь, что кто-либо соизволит прочесть ее. Идея принадлежала Кирстен, и надо же, она оказалась права.

- Доктор Новак, - представился мой собеседник. - Я инженер. Инженер-технолог на металлургическом заводе в Вернигероде, который специализируется на выплавке цветных металлов.

- В Вернигероде? Это в горах Гарц, не так ли? - припомнил я. - В Восточной зоне?

Он кивнул.

- Меня пригласили в Берлин прочесть цикл лекций в университете. Сегодня утром в гостиницу "Митропа", где я остановился, на мое имя пришла телеграмма.

Я нахмурился, пытаясь вспомнить эту гостиницу. Новак помог мне:

- Это одна из гостиниц, устроенных в бункере. - На мгновение мне показалось, что он собрался было подробнее рассказать о ней, но затем передумал. - Телеграмма от жены. Она настаивает, чтобы я как можно скорее возвратился домой.

- На то есть какие-то особые причины?

Он подал мне телеграмму.

- В ней говорится, будто моя мать нездорова.

Я развернул телеграфный бланк и, пробежав глазами отпечатанные строчки, отметил для себя, что на самом деле в ней говорилось о серьезной болезни матери.

- Весьма сожалею...

Доктор Новак отрицательно покачал головой.

- Вы не верите сказанному здесь?

- Я не верю, что эту телеграмму отправила моя жена, - сказал он. - Моя мать и в самом деле стара, но у нее на редкость крепкое здоровье. Всего два дня назад она рубила лес. Нет, телеграмму, как я подозреваю, состряпали русские, чтобы заставить меня побыстрее возвратиться домой.

- Зачем?

- В Советском Союзе не хватает ученых, и, я полагаю, они намерены депортировать меня, принудить к работе на одном из своих заводов.

Я недоуменно пожал плечами:

- А зачем же тогда они разрешили вам поехать в Берлин?

- Судя по всему, приказ о моей депортации только что получен из Москвы, и советские военные власти желают вернуть меня как можно скорее.

- А вы телеграфировали своей жене, чтобы она подтвердила это?

- Да. Все, что она ответила: я должен немедленно вернуться.

- Итак, вы хотите знать, не арестовали ли ее иваны?

- Я обратился в военную полицию здесь, в Берлине, - сказал он, - но...

Тягостный вздох безошибочно обрисовал мне результат его визита в полицию.

- Нечего было и надеяться, они не помогут, - сказал я. - Вы правы, что пришли ко мне.

- А вы сможете мне помочь, господин Гюнтер?

- Это значит, что придется отправляться в зону, - сказал я, большей частью адресуясь к самому себе, будто меня надо было убеждать в этом. - В Потсдам. Там, в штабе Группы советских войск, можно кое-кого подкупить. Думаю, это будет вам стоить далеко не пару плиток шоколада. Нет ли у вас случайно нескольких долларов, доктор Новак?

Он отрицательно покачал головой.

- Кроме всего прочего, мне тоже причитается кое-какой гонорар. - Я кивнул на его портфель: - Что там у вас?

- Боюсь, только бумаги.

- Может, найдется что-нибудь стоящее среди вещей в отеле? Он опустил голову и безнадежно вздохнул.

- Послушайте, господин доктор, а что вы предпримете, если ваша жена и в самом деле задержана русскими?

- Не знаю, - угрюмо ответил он. На мгновение его глаза потускнели.

Похоже, дела у фрау Новак обстоят не блестяще, подумалось мне.

- Подождите минутку, - оживился он, запустил руку в нагрудный карман своего пальто и вынул золотую авторучку. - Вот, посмотрите, это подойдет? Фирмы "Паркер". Восемнадцать карат*.

______________

* Сплав, содержащий семьдесят пять процентов золота.

Я быстро прикинул стоимость ручки.

- Примерно тысяча четыреста долларов на черном рынке. Да, эта безделушка понравится Ивану. Русские любят авторучки почти так же, как часы. - Я с намеком приподнял брови.

- Боюсь, что не могу расстаться со своими часами, - сказал Новак. - Это подарок моей жены. - Он растерянно улыбнулся.

Я сочувственно кивнул и решил позаботиться о себе, пока он окончательно не раскис.

- Теперь поговорим о моем гонораре. Вы упомянули, что работаете на металлургическом заводе. У вас нет доступа в лабораторию?

- Ну конечно нет.

- А в плавильный цех?

Он задумчиво кивнул, и вдруг его осенило:

- Вам нужен уголь, не так ли?

- Вы можете достать немного?

- Сколько вам нужно?

- Килограммов пятьдесят будет достаточно.

- Договорились.

- Приходите через сутки, - сказал я ему. - Надеюсь, к тому времени у меня появится кое-какая информация.

Спустя полчаса, оставив записку жене, я вышел из дому и направился к железнодорожной станции.

В конце 1947 года Берлин походил на громадный некрополь с надгробиями разрушенных зданий - скорбный памятник потерям в войне.

Во многих районах города довоенная карта улиц была столь же бесполезна, сколь и средство для мытья окон. Главные дороги извивались, как реки, среди крутых утесов развалин. Тропинки петляли вокруг холмиков из сваленных друг на друга камней. В теплую погоду даже не слишком чуткий нос безошибочно определял, что под камнем погребено нечто иное, нежели домашняя утварь.

Даже с компасом вы едва ли смогли бы отыскать путь среди лабиринта улиц, на которых остались стоять лишь фасады магазинов и отелей, точно заброшенные декорации для фильма: сориентироваться здесь могли только люди с отличной памятью. И тем не менее сырые подвалы и опасные нижние этажи многоквартирных домов, у которых фасадная стена полностью отсутствовала, выставляя напоказ содержимое комнат, будто в гигантском кукольном доме, были обитаемы. Только отчаянные смельчаки рисковали жить на верхних этажах: отчасти оттого, что слишком мало осталось неповрежденных крыш и слишком много появилось опасных лестниц.

Обитатели берлинских развалин зачастую подвергались не меньшей опасности, чем в последние дни войны: где-то грозила обвалом стена, где-то таилась невзорвавшаяся бомба. Жизнь все еще оставалась лотереей.

На железнодорожной станции я купил билет в надежде, что он окажется выигрышным.

Глава 2

Из Потсдама в Берлин я возвращался ночью, последним поездом, и в вагоне оказался в одиночестве. Это было непростительным легкомыслием, но, успешно завершив дело доктора, я, довольный собой, чувствовал усталость, поскольку эта история заняла весь день и большую часть вечера.

Только на дорогу ушло уйма времени. Если до войны путешествие в Потсдам занимало не более получаса, то теперь на него требовалось около двух часов. Я только-только задремал, как поезд начал замедлять ход, а затем остановился.

Спустя несколько минут дверь распахнулась, и здоровенный русский солдат ввалился в вагон. Он пробормотал приветствие в мой адрес, и я вежливо кивнул в ответ. Слегка покачиваясь на огромных ногах, он вдруг скинул с плеча карабин Мосина и щелкнул затвором. Я инстинктивно сжался, но он отвернулся от меня и выстрелил, высунувшись из окна вагона. У меня отлегло от сердца: он, оказывается, сигналил машинисту.

Русский сплюнул и плюхнулся на сиденье, так как поезд резко тронулся с места. Сдвинув цигейковую шапку тыльной стороной ладони, он откинулся назад и закрыл глаза.

Вынув номер британской газеты "Телеграф", я притворился, что читаю, не выпуская ивана из виду. Новости большей частью касались преступлений: изнасилования и ограбления в Восточной зоне стали таким же обычным делом, как и дешевая водка, без которой, в свою очередь, не обходилось ни одно из этих происшествий. Иногда казалось, что Германия все еще находится в кровавых объятиях Тридцатилетней войны.

На пальцах одной руки я мог пересчитать женщин, не подвергнувшихся насилию или приставанию со стороны русских. И даже если сбросить со счетов фантазии нескольких неврастеничек, все равно число сексуальных домогательств ошеломляло. Моя жена знала нескольких девушек, на которых напали совсем недавно, накануне тридцатой годовщины русской революции. Одну из них изнасиловали по меньшей мере пятеро солдат Красной Армии в полицейском участке в Рангсдорфе, и, кроме всего прочего, она заболела сифилисом. Девушка пыталась было завести уголовное дело, но ее подвергли принудительному медицинскому обследованию, да еще и обвинили в проституции. Кое-кто поговаривал, что иваны издеваются над немецкими женщинами в пику более удачливым британцам и американцам.

Жалобы в Советскую комендатуру на то, что вас ограбили солдаты Красной Армии, были абсолютно напрасны. Вас там попросту информировали: "Все, что имеет немецкий народ, - это подарок от народа Советского Союза". Под этим лозунгом творился повальный разбой по всей зоне, и вы считались счастливчиком, если после ограбления остались живы. Поездки в зону по степени опасности можно было смело сравнивать с полетом на "Гинденбурге". Пассажиры поезда Берлин - Магдебург, например, были раздеты донага и сброшены с поезда, а дорога из Берлина в Лейпциг считалась настолько опасной, что поезд зачастую сопровождал конвой. Печально известными стали семьдесят пять ограблений, совершенных бандой "Голубой лимузин", действовавшей на участке железной дороги Берлин - Михендорф и одним из главарей которой был заместитель начальника потсдамской полиции, находящейся под советским контролем.

Людям, собирающимся отправиться в Восточную зону, я говорил: "Не делайте этого". Тому, кто бесповоротно решался ехать, советовал: "Не берите с собой наручные часы - иваны непременно их отнимут; не надевайте ничего, кроме старой одежды и поношенной обуви, - иваны любят качество; не возражайте и не дерзите - иванам ничего не стоит застрелить вас; если вам придется общаться с ними, говорите об американских фашистах и не читайте при них других газет, кроме "Тэглихе рундшау".

Чрезвычайно ценные советы, и было бы здорово, если бы я сам им следовал.

Иван в моем вагоне неожиданно вскочил и, нетвердо стоя на ногах, склонился надо мной.

- Вы выходите? - спросил я по-русски.

Он прищурил свои хмельные глаза и злобно уставился на мою газету, похоже намереваясь вырвать ее из моих рук.

Это был горец - огромный чеченец с миндалевидными карими глазами, квадратной нижней челюстью и широченной грудью колесом, один из тех Иванов, над которыми подшучивают, что они понятия не имеют о назначении туалета и кладут продукты в унитаз, принимая его за холодильник (некоторые из этих шуток были правдой).

- Ложь! - прорычал он, брызгая слюной и размахивая вырванной у меня из рук газетой. Поставив сапог на сиденье рядом со мной, он наклонился еще ближе. - Вранье, - понизив голос, повторил он. На меня пахнуло колбасой и пивом. Заметив, как меня передернуло, он самодовольно осклабился, обнажив неровные желтые зубы. Швырнув газету на пол, он протянул ко мне руку.

- Я хачу подарок, - с кавказским акцентом сказал он, а затем повторил фразу по-немецки.

Ухмыльнувшись как идиот, я понял: кто-то из нас двоих должен быть убит.

- Подарок, - повторил я. - Подарок?

Я медленно встал и, все еще ухмыляясь и кивая, спокойно засучил левый рукав. Теперь ухмылялся и иван, рассчитывая на хорошую вещицу. Я пожал плечами.

- У меня нет часов, - сказал я по-русски.

- А что есть?

- Ничего, - покачал я головой, приглашая обшарить мои карманы. Ничего.

- Что у вас есть? - повторил он, повышая голос.

И мне вдруг вспомнилось, как бедный доктор Новак, жена которого - я теперь знал наверняка - действительно была задержана МВД*, безнадежно пытался припомнить, что может продать.

______________

* Так автор ошибочно называет Министерство государственной безопасности.

- Ничего, - повторил я.

Ухмылка исчезла с лица ивана, и он сплюнул на пол.

- Врешь! - прорычал он и ударил меня по руке. Я покачал головой и сказал, что не вру.

Он нацелился ударить меня вновь, но вместо этого схватил рукав моего пальто.

- Дарагая. - Он щупал ткань с видом знатока.

Я отрицательно покачал головой. Пальто было из черной кашемировой ткани, и мне не следовало надевать его, отправляясь в зону. Но теперь возражать было бесполезно: иван уже расстегивал свой ремень.

- Я хачу пальто, - сказал он, снимая свою латаную-перелатаную шинель. Затем, отступив в другой конец вагона, распахнул дверь и заявил, что или я сниму пальто, или он скинет меня с поезда.

Но я не сомневался, что сбросит он меня в любом случае. Теперь настала моя очередь сплюнуть.

- Ну нельзя, - сказал я на русском языке и продолжил по-немецки: - Ты хочешь это пальто? Ну иди, возьми его, тупая мерзкая свинья, ты, гадкая грязная деревенщина! Иди и сними его с меня, пьяный ублюдок!

Иван зло зарычал и схватил карабин с сиденья. Это была его первая ошибка, ведь после выстрела машинисту он не перезарядил оружие. Эта мысль пришла ему в голову позже, чем мне, и когда, он попытался передернуть затвор, я ударил его в пах носком башмака.

Карабин с грохотом упал на пол, а иван скрючился от боли, одной рукой схватившись за мошонку, а другой ударив меня в бедро так, что нога отнялась.

Как только он выпрямился, я размахнулся правой рукой, но он перехватил ее своей огромной лапой и вцепился мне в глотку. Я сильно ударил его головой в лицо, и он, отпустив мой кулак, непроизвольно прикрыл разбухший нос. Я снова размахнулся, но он, присев, схватил меня за лацканы пальто. Это была его вторая ошибка, но в краткое мгновение замешательства я этого не понимал. Вдруг он дико вскрикнул и отшатнулся от меня, вскинув руки - кончики растопыренных пальцев залила кровь, и я вспомнил о бритвенных лезвиях, как-то давно зашитых под лацканами как раз для такого случая.

Следующим ударом я повалил солдата на пол, и половина его туловища оказалась по ту сторону распахнутой двери вагона мчащегося на полной скорости поезда. Лежа на его брыкающихся ногах, я старался помешать ивану удержаться в вагоне. Его липкие от крови пальцы скользнули по моему лицу, а затем отчаянно сцепились у меня на шее. Он с силой сжал пальцы, и в горле у меня захлюпало, точно кипяток в кофеварке "Экспресс".

Несколько раз я резко ударил его в подбородок, а затем ребром ладони по шее. Его голова откинулась навстречу свистящему потоку ночного воздуха. Переводя дух, я вздохнул.

И вдруг Жуткий звук ударил мне в уши, точно перед лицом разорвалась граната. На секунду его пальцы, казалось, разжались. Я не сразу понял, что солдату снесло голову либо деревом, либо телеграфным столбом.

Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Я ввалился в вагон настолько обессиленный, что не смог сдержать приступа тошноты. Я согнулся пополам, и меня вывернуло на мертвое тело.

Через несколько минут, придя в себя, я сбросил с поезда труп, карабин и потянулся за вонючей шинелью ивана, но она оказалась подозрительно тяжелой. Обшарив карманы, я обнаружил сделанный в Чехословакии автоматический пистолет 38-го калибра, несколько наручных часов, по всей видимости краденых, и полупустую бутылку "Московской". Решив оставить себе пистолет и часы, я откупорил водку, протер горлышко и поднял бутылку к морозному ночному небу.

- Храни тебя Боже, - сказал я по-турецки и сделал изрядный глоток, затем, выбросив бутылку и шинель, закрыл дверь.

Когда на железнодорожной станции я покинул поезд, в воздухе кружили крупные хлопья снега, напоминая мне клочки корпии. Между станцией и дорогой намело невысокие сугробы-трамплины. Похолодало, и небо тяжело нависло над городом. Густой туман плыл вдоль запорошенных снегом улиц, словно сигарный дым над хорошо накрахмаленной скатертью. Поблизости одиноко мерцал уличный фонарь, около него я и столкнулся с британским солдатом, возвращавшимся, пошатываясь, домой с несколькими бутылками пива в каждой руке. Когда он взглянул на меня, смущенная пьяная усмешка на его лице сменилась настороженным выражением, и он испуганно выругался.

Я быстро прошмыгнул мимо него и услышал звон разбившейся бутылки, выскользнувшей из его пальцев. Внезапно мне пришло в голову, что мои руки и лицо перепачканы кровью ивана да и моей собственной. Должно быть, я выглядел как Юлий Цезарь в предсмертной тоге.

Нырнув в ближайшую аллею, я умылся снегом. Казалось, он удалил с моего лица не только кровь, но и кожу, и, по всей видимости, оно осталось таким же красным, как и было до этого. Я продолжил путь и добрался до дома без приключений.

Уже перевалило за полночь, когда я плечом открыл входную дверь. Войти, по крайней мере, было легче, чем выйти. Ожидая увидеть жену в постели, я не удивился темноте, но в спальне никого не было.

Прежде чем раздеться, я вынул содержимое из карманов. Выложив на туалетный столик часы ивана - "Ролекс", "Микки-Маус", золотой "Патек" и "Доксас", - я про себя отметил, что все они идут с расхождением в одну-две минуты. Но вид точно идущих часов, казалось, только подчеркивал опоздание Кирстен. Однако у меня не было сил беспокоиться о ней, и потом, я догадывался, где она и чем занимается.

Мои руки тряслись от переутомления, в висках пульсировала боль, как будто по голове шлепали молотком для отбивания мяса. Я доплелся до кровати с таким же воодушевлением, как если бы меня гнали со стадом быков на пастбище.

Глава 3

Проснулся я от отдаленного грохота - где-то взрывали грозящие обвалом руины. За окном по-волчьи завывал ветер, и я теснее прижался к теплому телу Кирстен. Тем временем мой мозг подсознательно подмечал улики, порождавшие в душе сомнения: аромат духов на шее, пропахнувшие табаком волосы.

Я не слышал, как она легла.

Резко пошевелившись, я почувствовал боль в правой ноге и в голове. Закрыв глаза, застонал и теперь уже медленно и осторожно повернулся на спину, вспоминая ужасные события минувшей ночи. Я убил человека. Хуже того я убил русского солдата. Тот факт, что я сделал это, дабы защитить собственную жизнь, не имел бы ни малейшего значения для назначенного Советами суда. За убийство солдат Красной Армии выносился только один приговор.

Сейчас я допытывался сам у себя, много ли людей видели меня идущим от Потсдамской железной дороги с руками и лицом, точно у южноафриканского охотника. Если все обойдется, лучше по крайней мере несколько месяцев не появляться в Восточной зоне. Глянув на поврежденный бомбой потолок спальни, я подумал, что зона может, пожалуй, и сама добраться до меня: Берлин был своего рода зияющей дырой, всегда найдутся желающие поставить на нее решетку, поработать над ней. Вот и меня уже дожидается в углу спальни мешок с купленным на рынке строительным гипсом, нужно только выбрать время, чтобы отремонтировать потолок. Мало кто, и я в том числе, верил, что Сталин намерен оставить в покое Берлин - небольшой островок свободы.

Я поднялся с кровати, ополоснул лицо из кувшина, оделся и пошел на кухню, чтобы отыскать что-нибудь на завтрак.

На столе лежали продукты, которых вчера не было: кофе, масло, банка сгущенного молока и пара плиток шоколада - все из гарнизонного магазина, куда допускались только американские военнослужащие. Немецкие магазины были опустошены, как только в город вошли продовольственные части, и теперь местному населению продукты выдавались по карточкам.

Мы были рады любой пище: отоварив продуктовые карточки, на которые причиталось три с половиной тысячи калорий на двоих, зачастую ходили голодными. После окончания войны я похудел более чем на пятнадцать килограммов. В то же время меня одолевали сомнения по поводу того, каким образом Кирстен удается добывать это дополнительное продовольствие. Но в данный момент голод одержал верх, я отбросил сомнения и принялся жарить картошку, добавив несколько кофейных зерен для вкуса.

Привлеченная аппетитным запахом готовящейся пищи, в дверях кухни появилась Кирстен.

- Хватит на двоих? - спросила она.

- Конечно, - ответил я и поставил перед ней тарелку.

Теперь Кирстен заметила синяк на моем лице.

- Бог мой, Берни, что с тобой случилось?

- Да подрался с Иваном вчера вечером.

Я позволил ей дотронуться до моего лица и тем самым продемонстрировать трогательную заботу, прежде чем сесть за стол и съесть приготовленный мною завтрак.

- Этот ублюдок пытался ограбить меня. Мы схватились, он получил свое и быстренько убрался. - Я не собирался рассказывать ей, что русский мертв, какой смысл обоим изводить себя страхом?

- Я видела часы, они превосходные. Должно быть, стоят пару тысяч долларов.

- Утром поеду к Рейхстагу и попробую продать их Иванам.

- Будь осторожен, как бы он не заявился туда искать тебя.

- Не волнуйся, все будет в порядке. - Я отправил в рот вилку с картофелем, взял в руки банку с американским кофе и бесстрастно уставился на нее. - Поздновато ты вернулась вчера вечером.

- Ты спал как ребенок, когда я пришла. - Кирстен поправила ладонью волосы и добавила: - У нас было очень много работы. Один янки отмечал день рождения.

- Понятно.

Моя жена по профессии учительница, но теперь работала официанткой в баре в Целендорфе, который посещали только американские военнослужащие. Под шинелью, которую она накинула на плечи, спасаясь от холода в квартире, на ней уже было надето красное ситцевое платье и тонкий с оборками фартук - ее униформа.

Я взвесил банку кофе на руке.

- Ты украла это?

Она кивнула, избегая моего взгляда.

- Не представляю, как ты все это проносишь, - удивился я. - Разве они не обыскивают вас? Неужели не замечают недостачи в кладовой?

Она улыбнулась.

- Ты даже не представляешь, сколько там продуктов! Эти янки потребляют более четырех тысяч калорий в день. Солдат за один вечер съедает твой месячный рацион, да к тому же еще лакомится мороженым. - Она закончила завтрак и вынула из кармана шинели пачку сигарет "Лаки Страйк". - Хочешь одну?

- Ты это тоже украла?

Я взял сигарету и склонился, чтобы прикурить от зажженной спички.

- Послушай, хоть дома забудь, что ты сыщик, - проворчала она и добавила еще более раздраженно: - Если уж тебе так хочется знать, это подарок от одного янки. Сам знаешь, некоторые из них совсем еще мальчики и бывают очень добры.

- Ну еще бы! - прорычал я.

- Они любят поговорить по душам, только и всего.

- Могу себе представить, какие у тебя прекрасные возможности совершенствовать свой английский. - Я широко улыбнулся, пытаясь скрыть сарказм в голосе: еще не пришло время сводить счеты, несмотря на то что мне чертовски хотелось знать, как она объяснит происхождение флакона духов "Шанель", который прячет в одном из своих ящиков.

Прошло довольно много времени после того, как Кирстен отправилась в бар, когда раздался стук в дверь. Все еще взвинченный вчерашней смертью ивана, я сунул его пистолет в карман куртки, прежде чем ответить на стук.

- Кто там?

- Доктор Новак.

Разговор о нашем деле не занял много времени. Я объяснил клиенту, что мой информатор из штаба Группы советских оккупационных войск позвонил в полицию Магдебурга - ближайшего к Вернигероде штабного города, - и там ему подтвердили: фрау Новак действительно задержана органами МВД с целью "защитить ее от нападения". По возвращении Новака домой, он и его жена будут немедленно депортированы на Украину, в Харьков, для работ "на благо жизненно важных интересов народа Союза Советских Социалистических Республик".

Новак мрачно кивнул.

- Этого и следовало ожидать, - обреченно вздохнул он. - Большинство металлургических предприятий сконцентрировано именно там.

- И что вы будете делать теперь? - спросил я.

Он покачал головой с таким унылым видом, что мне стало его безмерно жаль, и не меньше жаль фрау Новак: она была обречена.

- Вы знаете, где меня найти, если вам понадобится моя помощь.

Новак кивнул на мешок с углем, который мы с ним дотащили от такси до моей квартиры, и сказал:

- Судя по вашему лицу, нелегко достался вам этот уголь.

- Скажу прямо, этого угля не хватит даже на то, чтобы поддержать тепло в моей квартире хотя бы в течение дня. - Я помолчал. - Это не мое дело, доктор Новак, но все же... Вы вернетесь?

- Вы правы, это не ваше дело.

Как бы то ни было, я пожелал доктору удачи, а когда он ушел, перенес уголь в гостиную в предвкушении вожделенного тепла в моем доме и разжег в печке огонь.

Я прекрасно провел утро, праздно валяясь на кушетке, и намеревался остаться дома на весь день, но в полдень нашел трость в буфете и, прихрамывая, с трудом добрался до Курфюрстендам, где, отстояв в очереди по меньшей мере полчаса, сел на трамвай, следующий в восточном направлении.

- Черный рынок! - крикнул кондуктор, когда за окнами вагона показался разрушенный Рейхстаг, и я вместе со всеми покинул трамвай.

Ни один немец, сколь бы респектабельным он ни был, не считал для себя зазорным время от времени посещать черный рынок. Здесь сходились пути и едва сводящего концы с концами горожанина со средним доходом двести марок в неделю, которого хватало только на пачку сигарет, и преуспевающего бизнесмена. И тот и другой были не прочь воспользоваться услугами черного рынка, потому что, в сущности, бесполезные рейхсмарки годились только для того, чтобы платить ренту и покупать продукты по скудным продовольственным карточкам. Для изучающего классическую экономику Берлин мог бы стать прекрасной моделью делового цикла, обусловленного и алчностью, и нуждой.

Перед черневшим Рейхстагом на площади размером с футбольное поле по меньшей мере тысяча людей кучковалась небольшими конспиративными группками, держа перед собой предлагаемый на продажу товар: пакеты с сахарином, сигареты, иглы для швейных машин, кофе, продуктовые карточки, в основном поддельные, шоколад и презервативы. От одной группки к другой прохаживались потенциальные покупатели, с нарочитым пренебрежением осматривая выставленный на продажу товар и выискивая то, что они пришли купить. А купить здесь можно было все что угодно: от документов, подтверждающих право на разрушенную бомбежкой собственность, до фальшивых сертификатов о денацификации, гарантировавших, что предъявитель сего "не заражен нацистской идеологией" и потому может быть принят на работу по какой-либо специальности, находившейся под контролем союзников, будь то дирижер оркестра или дворник.

Но утверждать, что здесь бывают только немцы, - значит погрешить против истины. Французы приходили покупать ювелирные украшения для своих подруг, оставшихся дома, британцы приобретали фотоаппараты, дабы запечатлеться во время отдыха на море, американцы скупали антиквариат - большей частью искусные подделки, производимые многочисленными кустарными мастерскими, расположенными недалеко от Савиньиплац, Иваны приходили, чтобы потратить месячное жалованье на покупку часов. Вот на них-то я и возлагал надежды.

Я занял место рядом с мужчиной на костылях - его протез торчал из мешка, висевшего за спиной, - и выставил часы на обозрение, держа их за ремешки. Некоторое время спустя я дружелюбно кивнул моему одноногому соседу. На мой взгляд, у него не было ничего, выставленного на продажу, и, не удержавшись, я полюбопытствовал, что он продает.

Красноречивым движением затылка он указал на свой мешок и ответил без тени сожаления:

- Мою ногу.

- Это очень плохо. Как же вы сами без нее?

Его лицо осталось совершенно бесстрастным. Затем он взглянул на мои часы.

- Превосходные, - сказал он. - Тут минут пятнадцать назад толкался иван. Он искал хорошие часы. За десять процентов я мог бы найти и привести его к вам.

Я задумался: кто знает, как долго мне придется дрогнуть на холоде, пока я не продам их?

- Пять, - услышал я свой голос. - Но если он купит.

Мужчина согласно кивнул и, налегая на костыли; исчез в направлении Кроллоперахаус. Минут через десять он вернулся, тяжело дыша, в сопровождении не одного, а двоих русских солдат, которые после множества убедительных доводов купили "Микки-Маус" и золотой "Патек" за тысячу семьсот долларов.

Когда иваны ушли, я отсчитал девять сальных банкнот от пачки денег, полученных от них, и вручил одноногому.

- Может, теперь вам не придется продавав вашу ногу.

- Может быть, - ответил он, презрительно фыркнув, и несколько минут спустя продал свой протез за пять блоков сигарет "Уинстон".

В тот день мне больше не везло, и, надев на руку двое оставшихся часов, я решил возвратиться домой. Но, проходя мимо похожего на призрак Рейхстага с окнами, заложенными кирпичами, и скелетоподобным остовом купола, я передумал. А причиной тому послужил один из разухабистых рисунков, намалеванных на стене, сопровожденный надписью: "То, что делают немецкие женщины, заставляет немца рыдать, а американца - ходить в кальсонах".

Поезд на Целендорф со станции в американском секторе Берлина быстро доставил меня на Кронпринценалле, к находившемуся в километре от военного штаба США американскому бару "Джонни", где работала Кирстен.

К этому времени уже стемнело, и я отыскал бар по сияющим огнями запотевшим окнам и нескольким джипам напротив него. Надпись над довольно обшарпанной дверью гласила, что вход открыт только для военнослужащих трех высших чинов. Перед дверью топтался пожилой мужчина, сутулая фигура которого напоминала эскимосскую хижину иглу, - один из тысячи горожан - собирателей мусора, зарабатывающих на жизнь, подбирая окурки сигарет. Как и проститутки, каждый собиратель мусора имел свой собственный район с вожделенными тротуарами перед американскими барами и клубами, где в удачный день случалось насобирать до ста окурков; табака хватало на то, чтобы сделать десять - пятнадцать сигарет и продать их за пять долларов.

- Эй, дядя! - обратился я к нему. - Хочешь заработать четыре штуки "Уинстона"? - Я достал пачку, купленную у Рейхстага, и положил четыре сигареты на ладонь. Слезившиеся глаза мужчины нетерпеливо метнулись от сигарет к моему лицу.

- Что за работа?

- Две сейчас и две после того, как ты предупредишь меня, когда отсюда выйдет вот эта дама. - Я дал ему фотографию Кирстен, хранившуюся в моем бумажнике.

- Очень привлекательная, - сказал он с вожделением.

- Это не имеет значения. - Я указал пальцем на непристойного вида кафе вверх по Кронпринценалле, неподалеку от военного штаба США. - Видишь это кафе? - Он кивнул. - Я буду ждать там.

Мусорщик отсалютовал мне, быстро пряча в карман брюк фотографию и сигареты, и хотел было вернуться к прерванному мною занятию - изучению вымощенного плитами тротуара, - но я удержал его за неряшливый шейный платок, намотанный на короткой шее.

- Не забудь, - сказал я, туже стискивая платок. - И не вздумай мошенничать. Я, в случае чего, тебя из-под земли достану, если "забудешь" предупредить меня. Ты понял?

Старик, казалось, почувствовал мое беспокойство и гнусно осклабился:

- Это она, должно быть, давно забыла тебя, но можешь быть уверен: я не забуду.

Его лицо, походившее на дверь гаража со множеством блестящих масляных пятен, побагровело, когда я еще крепче сжал пальцы.

- Я посмотрю, как ты не забудешь, - сказал я и наконец отпустил мусорщика, чувствуя себя немного виноватым за столь грубое обращение с ним. Я дал ему еще одну сигарету в счет компенсации нанесенного мною морального ущерба и, не обращая внимания на его неуемные восторги моим на редкость добрым характером, пошел вверх по улице в направлении обшарпанного кафе.

Сидя в одиночестве, я потягивал низкосортный бренди, покуривал сигареты и прислушивался к голосам вокруг меня. Время тянулось медленно, казалось, что прошла вечность, но не минуло и двух часов, как появился отвратительный мусорщик с торжествующей ухмылкой.

- Эта дама, сэр, - сказал он, торопливо указывая в сторону железнодорожной станции, - она пошла туда. - Он подождал, когда я расплачусь причитающимися ему за труды сигаретами, и добавил: - Со своим дружком. Полагаю, капитаном. Во всяком случае, кто бы он ни был, это красивый молодой парень.

Я не стал дожидаться, когда он закончит свою речь, и последовал в указанном направлении.

Вскоре я заметил Кирстен в обнимку с американским офицером. Я следовал в некотором отдалении, но полная луна помогала мне видеть, как они неторопливо брели по улице, затем подошли к разрушенному бомбой жилому дому, напоминающему слоеное пирожное: шесть его этажей обрушились один на другой и скрылись среди развалин. Стоит ли идти за ними, спрашивал я себя, нужно ли мне видеть все до конца?

Желчь подступила к горлу, и, пересилив себя, я решил остаться и рассеять наконец сомнение, камнем лежавшее на сердце.

Прежде чем увидеть их, я услышал разговор, походивший на жужжание пчел. Они говорили по-английски быстрее, чем я мог перевести, но она, кажется, объясняла, что не может опаздывать домой две ночи подряд. В это время на луну наползло облако, и вокруг стемнело. Я переместился за огромную груду щебня, откуда парочку было лучше видно. Лунный свет вновь проник через голые стропила крыши. Какое-то мгновение они являли собой саму невинность, стоя друг возле друга и не произнося ни слова, а потом она опустилась перед ним на колени, а он положил руки ей на голову - ни дать ни взять святое благословение. Я не сразу понял, почему голова Кирстен вздрагивает на плечах, но когда ее спутник сладострастно застонал, у меня точно пелена упала с глаз, и тотчас охватило чувство опустошенности.

Я незаметно ускользнул со своего наблюдательного пункта и напился до отупения.

Глава 4

Ночь я провел на кушетке. Кирстен, уже крепко спавшая в кровати к тому времени, когда я дотащился до дому, ошибочно отнесла мое уединение на счет исходившего от меня жутчайшего перегара. Я притворялся спящим до тех пор, пока они не ушла из дому, хотя мне и не удалось избежать ее прощального поцелуя в лоб. Она насвистывала, спускаясь по лестнице и выходя на улицу. Я встал и глядел из окна ей вслед, пока она шла вверх по Фазененштрассе в сторону зоопарка, к станции, откуда поезда отправлялись на Целендорф.

Потеряв Кирстен из виду, я попытался кое-как привести себя в порядок, чтобы достойно встретить наступающий день. Моя голова тряслась, как у взбешенного добермана, но после обтирания намоченным в ледяной воде полотенцем, двух чашек подаренного капитаном кофе и сигареты я почувствовал себя более или менее сносно. Однако меня захлестнули воспоминания о том, каким образом Кирстен доставляла удовольствие американскому капитану, я строил самые невероятные планы мести, додумался уже до той крайности, которая постигла моего попутчика - солдата Красной Армии, и так распалился, что, не задумываясь, ответил на внезапный стук в дверь.

Русский, стоящий за дверью, был коренастым, но мне он показался выше самого рослого солдата Красной Армии: на серебряных погонах его шинели со светло-голубыми просветами золотились три звездочки, указывая, что передо мной полковник МВД - советской секретной политической полиции.

- Господин Гюнтер? - вежливо спросил он.

Я угрюмо кивнул; досадуя на свою неосторожность и судорожно соображая, куда я положил пистолет убитого ивана и смогу ли выпутаться из этой истории. А может, за дверью ждет караул, чтобы арестовать меня?

Офицер снял фуражку, лихо щелкнул каблуками, словно пруссак, и, набрав в легкие воздух, браво представился:

- Полковник Порошин, к вашим услугам. Можно войти? - Он не стал ждать ответа: эти люди вообще не привыкли ждать.

На вид полковнику можно было дать не больше тридцати, и волосы он позволял себе носить чуть длиннее, чем разрешалось солдату. Войдя в гостиную, он повернулся ко мне лицом и изобразил на нем некое подобие улыбки. Мой беспокойный вид явно доставлял ему удовольствие.

- Так вы господин Бернхард Гюнтер, не так ли? Мне нужно точно знать.

То, что ему известно мое имя, оказалось для меня сюрпризом, но следом за этим он удивил меня еще больше, протянув открытым красивый золотой портсигар. Судя по его пожелтевшим от табака пальцам, у него не было проблем с сигаретами. Я немного успокоился: обычно люди из МВД не утруждают себя курением с человеком, которого собираются арестовать. Я взял сигарету и еще раз представился.

Он поднес свою сигарету к губам, щелкнул зажигалкой "Данхилл", и мы оба прикурили.

- И вы шпик. - Он поморщился: дым попал ему в глаза. - Как это будет по-немецки?

- Частный детектив, - автоматически перевел я и в ту же минуту пожалел о своей поспешности.

Брови Порошина удивленно поползли вверх.

- Так-так, - сказал он с изумлением, которое быстро переросло в интерес, а затем в садистское удовлетворение. - Вы, значит, говорите по-русски?

Я пожал плечами:

- Немного.

- Но это не такое уж привычное слово для тех, кто немного говорит по-русски. Шпик, кроме того, означает соленое свиное сало. Об этом вы тоже знаете?

- Нет, - ответил я. - Но, будучи вашим военнопленным, я достаточно поел его с черным хлебом, чтобы знать это слишком хорошо. - Дошел ли до него мой намек?

- Бросьте шутить! - усмехнулся он. - Держу пари, что знаете. Бьюсь об заклад, вы знаете и то, что я из МВД, а? - Теперь он громко смеялся. Согласитесь, неплохо я умею работать, да? Мы с вами еще и пяти минут не говорим, а я уже могу сказать, что вы усиленно скрываете хорошее знание русского. Но зачем?

- Полковник, простите, а вы не хотите рассказать мне о цели вашего визита?

- Не спешите, к этому мы еще перейдем, - ответил он. - Я офицер разведки, и мне положено задавать вопросы. Надеюсь, вы понимаете, что излишняя любознательность не всегда на пользу?

Он поджал губы и выпустил струйку дыма из ноздрей своего акульего носа.

- Немцам нет надобности быть слишком любопытными, - парировал я. Особенно в эти дни.

Он пожал плечами, обошел вокруг стола и задержал свой взгляд на часах, лежавших на нем.

- Возможно, - проворчал он задумчиво.

Я молил Бога, чтобы моему визитеру не пришло в голову выдвинуть ящик стола, где, как я только что вспомнил, лежал пистолет убитого ивана. Пытаясь как-то отвлечь его, я спросил:

- Скажите, а служба частных детективов и информационных агентств в вашей зоне и в самом деле запрещена?

Наконец-то он отошел от стола.

- Да, господин Гюнтер. Подобные учреждения теряют смысл в условиях демократии.

Порошин предостерегающе покачал головой, догадавшись о моем намерении возразить.

- Нет, пожалуйста, остановитесь, господин Гюнтер. Уверен, вы собираетесь сказать, что Советский Союз вряд ли можно назвать демократическим государством. Но если вы сделаете это, то товарищ председатель суда может услышать ваши слова и послать таких страшных людей, как я. Конечно, мы с вами оба знаем, что оставшиеся сейчас в городе люди это проститутки, спекулянты и шпионы. Проститутки будут всегда, а спекулянты продержатся до тех пор, пока не будет реформирована немецкая действительность. Остается шпионаж. Это новая профессия, но она уже существует, господин Гюнтер. Вам следует распрощаться с карьерой частного детектива, когда перед такими толковыми людьми, как вы, открывается столько прекрасных возможностей.

- Это звучит обнадеживающе. Уж не собираетесь ли вы предложить мне работу, полковник?

Он криво улыбнулся:

- А что, неплохая идея. Но я пришел не затем. - Он взглянул на кресло. - Можно сесть?

- Будьте гостем. Но боюсь, я ничего не могу предложить вам, кроме кофе.

- Нет, спасибо. Он действует на меня излишне возбуждающе.

Я уселся на кушетку и стал ждать, когда же он приступит к делу.

Наконец он сказал:

- Наш общий друг - Эмиль Беккер - попал в пренеприятную ситуацию.

- Беккер? - переспросил я и на мгновение задумался. Мы встречались с ним во время наступления на Россию в сорок первом году, а до этого вместе служили в криминальной полиции рейха. - Я давно не виделся с ним и вряд ли могу считать его своим другом, но чем он провинился? Почему вы задержали его?

Порошин отрицательно покачал головой:

- Вы не поняли. У него неприятности с американцами. Точнее, с их военной полицией в Вене.

- Ну, если он не у вас, а у американцев, то, похоже, действительно совершил преступление.

Порошин не обратил внимания на мой сарказм.

- Беккер обвинен в убийстве американского офицера - армейского капитана.

- Что ж, с некоторых пор мы все чувствуем себя обвиняемыми.

В ответ на вопросительный взгляд Порошина я покачал головой:

- Впрочем, это не имеет значения.

- Дело в том, что Беккер не убивал этого американца, - твердо сказал полковник. - Он невиновен. Тем не менее у американцев есть основания повесить его, если кто-либо не сумеет помочь этому парню.

- Не знаю, что я могу сделать для него.

- Он пожелал нанять вас в качестве частного детектива, естественно, чтобы доказать свою невиновность. За это он вам щедро заплатит. Независимо от того, выиграет он или проиграет, сумма вашего гонорара составит пять тысяч долларов.

Я удивленно присвистнул:

- Это большие деньги.

- Половину вы можете получить в золоте прямо сейчас, а остальное - по приезде в Вену.

- Не пойму, а каков же ваш интерес во всей этой истории, полковник?

Он склонил голову, касаясь подбородком тугого воротника своего опрятного кителя.

- Как я уже сказал, Беккер - мой друг.

- Вас не затруднит объяснить, с чего бы это?

- Он спас мне жизнь, господин Гюнтер. И я должен предпринять все, что в моих силах, чтобы помочь ему. Но по политическим мотивам я не могу сделать это официально, вы понимаете меня?

- И как же вам удалось узнать о желании Беккера привлечь меня к расследованию? В самом деле, уж не позвонил ли он вам из американской тюрьмы?

- У него есть адвокат, он и передал мне просьбу разыскать вас и просить помочь старому товарищу.

- Он никогда не был моим товарищем. Мы действительно работали одно время вместе. Но "старый товарищ" - извините, нет.

Порошин пожал плечами.

- Как вам будет угодно.

- Пять тысяч долларов... А где же Беккер возьмет их?

- Он состоятельный человек.

- И этим все сказано? Чем он занимается теперь?

- Импортом и экспортом, здесь и в Вене.

- Давайте назовем вещи своими именами: спекуляцией, я полагаю.

Порошин примирительно кивнул и предложил мне еще одну сигарету из золотого портсигара. Я закурил, раздумывая над тем, какова доля истины во всем, сказанном им.

- Ну, что вы решили? - нарушил молчание полковник.

- Я не могу заняться этим делом, - ответил я, - и на то есть веская причина.

Я встал и подошел к окну. Возле подъезда стоял новенький "БMB" с русским флажком на капоте. К блестящему боку машины привалился крепкий парень в солдатской форме Красной Армии.

- Полковник Порошин, вероятно, вы полагаете, будто нет ничего проще, чем попасть в город или покинуть его. Но вы стянули к его стенам половину Красной Армии. Мало того, что существуют ограничения в передвижении для немцев, за последние несколько недель здорово осложнились дела и у ваших так называемых союзников. Бесчисленное множество перемещенных лиц пытается нелегально попасть в Австрию, и австрийцы совершенно счастливы, что границы закрыты для путешествия по их стране. Вот вам, если хотите, мой веский довод.

- Нет проблем, - спокойно сказал Порошин. - Ради того, чтобы помочь своему старому другу Беккеру, я воспользуюсь кое-какими связями. Вы можете положиться на меня. Основания для поездки, виза, билеты - я все устрою.

- Есть и еще одна причина, может быть, менее веская, по которой, однако, я также не собираюсь заниматься делом Беккера. Я не доверяю вам, полковник. И почему я, собственно говоря, должен доверять? У вас есть связи, чтобы помочь Эмилю, но где гарантия, что вы с такой же легкостью не направите эти связи в обратную сторону? Все ненадежно в вашем мире. Я знаю человека, который вернулся с войны и обнаружил, что в его доме живут официальные представители Коммунистической партии - представители, для которых с их связями не составило большого труда засадить его и психиатрическую больницу единственно с той целью, чтобы остаться в его доме. А месяц или два назад я выпивал с друзьями в одном из баров в вашем секторе Берлина. Я распрощался и ушел чуть раньше остальных и потом узнал, что советские солдаты через несколько минут оцепили заведение и отправили всех посетителей прямехонько на двухнедельные принудительные работы. Итак, повторяю, полковник: я не доверяю вам. Скажу больше, я уверен, что буду арестован через минуту после того, как попаду в ваш сектор.

Порошин громко рассмеялся:

- Но почему, почему вы должны быть арестованы?

- Я давно заметил, вам вовсе не нужны для этого серьезные основания. Я раздраженно пожал плечами. - Ну, скажем, потому, что я частный детектив, а для МВД это не что иное, как американский шпион. Я почти уверен, что старый концентрационный лагерь в Заксенхаузене, из которого ваши солдаты освободили узников, заключенных туда нацистами, теперь полон немцами, обвиняемыми в шпионаже в пользу Америки.

- Не сочтите меня излишне самонадеянным, господин Гюнтер, но неужели вы всерьез полагаете, что я, полковник МВД, оставил дела Союзнического контрольного совета и предпочел заняться вашими махинациями и арестом?

- Вы член Комендатуры? - удивился я.

- Я удостоен чести быть офицером разведки при заместителе советского Главнокомандующего в Германии. Вы можете навести справки в штабе Совета на Элсхольцштрассе, если не верите мне. Хотите, пойдемте прямо сейчас, что вы на это скажете?

Я молчал. Он вздохнул и покачал головой:

- Я, похоже, никогда не пойму вас, немцев.

- Вы довольно хорошо говорите по-немецки. Кстати, не забывайте, что Маркс был немцем.

- Да, но также и евреем. Ваши соотечественники потратили двенадцать лет, пытаясь сделать эти два обстоятельства взаимоисключающими. Именно этого я и не могу понять. Ну как, не передумали?

Я отрицательно покачал головой.

- Ну что ж, жаль.

Полковник, не показав вида, что раздражен моим отказом, взглянул на часы и встал.

- Мне пора идти, - сказал он и, вынув записную книжку, принялся что-то быстро писать на чистой страничке. - Если вы все же измените свое решение, позвоните по номеру 55-16-44 в Карлсхорсте и спросите специальный секретный отдел генерала Кавернцева. Я записал также номер моего домашнего телефона: 05-00-19.

Порошин улыбнулся и кивнул на листок, который я взял у него:

- Если вас вдруг арестуют американцы, то я бы на вашем месте не позволил им увидеть это. Уж они-то наверняка сочтут вас шпионом. Все еще улыбаясь, он попрощался и стал спускаться по лестнице.

Глава 5

Для тех, кто свято верил в Фатерланд, поражение в войне стало своего рода возрождением, крушением патриархальных устоев общества. Из истории Берлина, разрушенного тщеславием мужчин, можно было извлечь горький урок: когда война проиграна, солдаты похоронены, а стены разрушены, город состоит из одних женщин.

С такими мыслями я шел мимо серого гранитного ущелья, которое скрывало все еще работающую по инерции шахту. Показался маленький паровоз, тянущий груженные углем платформы. На одной из платформ тесной группой сгрудились оборванные женщины. До меня донеслись обрывки фразы: "Теперь уже не до любви". Я никогда не забуду их запыленных лиц и борцовских фигур. Но и сердца, думается, у них были столь же большие, как их бицепсы.

Улыбаясь в ответ на насмешливое женское улюлюканье и едкие шуточки о том, где, мол, мои руки и не помешало бы приложить их к восстановлению города, я помахал им тростью, как бы указывая на причину своей немощи, и поспешил на Песталоцциштрассе. Там жил Фридрих Корш, мой старый друг, коллега по уголовной полиции, а теперь - комиссар полицейского участка Берлина, где господствовали коммунисты, который и сообщил мне, где найти жену Эмиля Беккера.

Я отыскал нужный мне дом под номером 21 - поврежденное бомбой пятиэтажное здание с бумажными занавесками на окнах. С внутренней стороны входной двери висела записка, которая предупреждала: "Ненадежная лестница! Опасна для жизни посетителей". К моему счастью, фамилии жильцов и номера квартир были написаны мелом на той же двери. Оказалось, что фрау Беккер живет на первом этаже.

Я прошел по темному сырому коридору к ее двери. Возле стоявшего рядом с дверью умывальника старая женщина сдирала с влажной стены большие куски плесени, складывая их в картонную коробку.

- Вы из Красного Креста? - спросила она.

Я сказал, что нет, постучал в дверь и стал ждать.

Женщина улыбнулась.

- Вы знаете, все в порядке, нам здесь хорошо. - В ее голосе слышалась боль.

Я постучал снова, на этот раз громче, и услышал приглушенный скрежет открывающейся задвижки.

- Мы не голодали. Бог помогает нам, - продолжала старуха, показывая мне содержимое своей коробки. - Посмотрите, здесь даже растут свежие грибы. Она оторвала кусок плесени от стены и съела его.

Наконец дверь открылась, и я на миг от возмущения лишился дара речи: фрау Беккер, заметив старуху, решительно отстранила меня, выскочила в коридор и с руганью прогнала пожилую женщину прочь.

- Мерзкая старая нахалка! - никак не могла успокоиться она. - То и дело приходит сюда и ест эту плесень. Сумасшедшая. Круглая идиотка.

- Вне всякого сомнения, она что-то жевала, - заметил я с отвращением.

Фрау Беккер устремила на меня пронзительный взгляд сквозь очки.

- А вы, собственно говоря, кто такой и что вам нужно? - бесцеремонно спросила она.

- Мое имя - Бернхард Гюнтер... - начал было я.

- А, слышала о вас, - нетерпеливо перебила взвинченная женщина. - Вы из криминальной полиции.

- Да, я действительно работал там.

- Тогда вам лучше зайти. - Фрау Беккер захлопнула за мной двери и тотчас закрыла на задвижку, как будто смертельно чего-то боялась. Заметив мое удивление, она, как бы оправдываясь, добавила: - Сейчас смутные времена, нужно быть осторожным.

- Да, вы правы.

Она проводила меня в холодную гостиную. Я окинул взглядом обшарпанные стены, потертый ковер и старую мебель - ее было немного и за ней тщательно ухаживали. Это, похоже, единственное, что фрау Беккер могла сделать при такой сырости.

- Шарлоттенбург выглядит не так уж плохо, - попытался я завязать разговор, - куда лучше других районов.

- Может быть, и так, - сказала она, - но, приди вы вечером, стучали бы до потери сознания, я бы ни за что не открыла. По ночам здесь повсюду снуют крысы.

Тем временем она подняла фанерку с кушетки, и на мгновение во мраке комнаты мне показалось, что я оторвал ее от составления головоломки. Приглядевшись повнимательнее, я различил множество пакетов с сигаретной бумагой "Оллешау", мешки с окурками, собранный в кучки табак и сомкнутые ряды закрученных сигарет.

Я сел на кушетку, вынул пачку "Уинстона" и предложил ей сигарету.

- Спасибо, - сдержанно поблагодарила она и заложила сигарету за ухо. Я покурю позже. - Но я не сомневался, что она продаст ее вместе с остальными.

- И сколько же стоит одна сделанная вами сигарета?

- Около пяти марок. Я плачу сборщикам пять долларов за сто пятьдесят окурков. Из них выходит примерно двадцать хороших сигарет, за которые можно получить десять долларов. Уж не собираетесь ли вы написать об этом статью в "Тагесшпигель"? Я уверена, вы здесь из-за моего паршивого мужа, не так ли? Но я уже давно не видела его и надеюсь никогда не увидеть снова. Полагаю, вам известно, что он в венской тюрьме.

- Да, я знаю об этом.

- Смею вас уверить, когда американская военная полиция сообщила мне о его аресте, я была рада. Он ушел от мен"! - ладно, это еще можно забыть, но никогда не прощу, что он бросил нашего сына.

Для меня не имело значения, когда фрау Беккер превратилась в ведьму до или после того, как от нее удрал муж. Но на первый взгляд она показалась мне принадлежащей именно к тому типу женщин, от которых сбегают мужья. У нее были узкие губы, выдающаяся вперед нижняя челюсть и маленькие острые зубы. Но раньше, чем я объяснил цель моего визита, она недвусмысленно намекнула на оставшиеся у меня сигареты, которые успокоили ее настолько, что она начала отвечать на мои вопросы.

- Что же произошло на самом деле? Вы можете мне рассказать?

- Как мне сказали, он застрелил американского армейского капитана в Вене и был задержан на месте преступления.

- А полковник Порошин? Вы что-нибудь знаете о нем?

- Вас интересует, можно ли ему доверять? Ну, он - иван. - Она презрительно усмехнулась. - Вот все, что вам нужно знать. - Она отрицательно покачала головой и быстро добавила: - Они познакомились здесь, в Берлине, в связи с одной из махинаций Эмиля, как я полагаю, связанной с пенициллином. Эмиль говорил, что полковник заразился сифилисом от какой-то девицы, которой был страстно увлечен, во что мне мало верится. Так или иначе, это оказался наихудший вид этого заболевания, который сопровождается отеками, и сальварсан ему совершенно не помогал. Эмиль достал для него пенициллин. Ну, я думаю, вы знаете, как трудно достать такое ценное лекарство. Это одна из причин, по которой Порошин пытается помочь ему. Все они одинаковы, эти русские. У них есть не только мозги в голове, но и щедрые сердца, а вот благодарность Порошина идет прямо из его мошонки.

- А другая причина? - Она недоуменно нахмурила брови. - Вы сказали, что это одна из причин.

- Да, конечно. По моим соображениям, готовность Порошина помочь Эмилю связана не только с его заболеванием. Я совсем не удивлюсь, если окажется, что Эмиль работал на него.

- У вас есть какие-либо доказательства? Он часто виделся с Порошиным здесь, в Берлине?

- Я не могу сказать ни "да", ни "нет".

- Но разве ему инкриминируют что-то еще, кроме убийства? Его ведь не обвиняют в шпионаже?

- А какое это имеет значение? У них и так достаточно оснований, чтобы повесить его.

- Но вы не знаете, как американцы умеют работать. Если он шпион, то они захотят узнать все. Эти люди из американской военной полиции, они расспрашивали о товарищах вашего мужа?

Она пожала плечами.

- Насколько я помню, нет.

- Если они заподозрили его в шпионаже, то будут копать, пока не установят, какого рода, информацию он собирал. Они обыскали квартиру?

Фрау Беккер отрицательно покачала головой.

- Так или иначе, я надеюсь, что его повесят, - горько сказала она. Так можете и передать ему, если увидите.

- А когда вы в последний раз видели его?

- Год назад. Он вернулся из советского лагеря для военнопленных в июле и через три месяца сбежал.

- Когда он попал в плен?

- В феврале сорок третьего года под Брянском. - Она поджала губы. Подумать только, я три года ждала этого мерзавца, отвергала всех других мужчин. Я хранила себя для него, и видите, какова благодарность. - Внезапно какая-то мысль мелькнула у нее в голове. - Вам нужны доказательства, что он замешан в шпионаже. Так вот скажите, как, по-вашему, могло случиться, что ему удалось освободиться? Ответьте мне. Каким образом он смог вернуться домой, когда другие до сих пор еще там?

Наверное, обман моей собственной жены заставил меня перейти на сторону Беккера. И, кроме того, я услышал достаточно для того, чтобы понять: я должен ему помочь, чем смогу и даже больше того. Поднявшись, чтобы уйти, я сказал:

- Я тоже был в советском лагере для военнопленных. И провел там времени не меньше, чем ваш муж, однако шпионом не стал. - Я подошел к двери, открыл ее и задержался на мгновение. - Сказать вам, каким я стал? С полицейскими, с такими людьми, как вы, фрау Беккер, с такими, как моя собственная жена, которая не позволяет мне прикоснуться к ней, с тех пор как я вернулся домой. Сказать вам, каким я стал? Я стал недоброжелательным.

Глава 6

Как говорят, голодный пес съест и грязный пудинг. Но голод влияет не только на ваше представление о чистоте. Он делает вялым мозг, притупляет память, не говоря уже о половом влечении, вызывает чувство полной апатии. Поэтому для меня не было сюрпризом, что в течение 1947 года, гонимый чувством голода, я несколько раз попадал в разные сомнительные истории, По той же причине я принял довольно неразумное решение, а именно: занялся, в конце концов, делом Беккера, дабы унять требования своего пустого желудка.

До войны роскошный отель "Адлон" славился на весь Берлин. Теперь же, превращенный в руины, он удивительным образом оставался открытым для гостей, а в связи с тем, что располагался он в советском секторе, пятнадцать его номеров обычно занимали русские офицеры. Маленький ресторан в цокольном этаже не только выжил, но и процветал. И все потому, что его посещали исключительно немцы, расплачиваясь продовольственными карточками за завтрак или ужин без боязни быть вышвырнутыми из-за стола при появлении более состоятельных американцев или британцев, что частенько случалось в большинстве других ресторанов Берлина.

Весьма экзотический вход в "Адлон" располагался среди груды булыжников на Вильгельмштрассе, неподалеку от бункера фюрера, где Гитлер встретил свою смерть и который теперь запросто можно было посетить, вручив пару сигарет одному из полицейских, призванных отгонять людей от него. И никто не усматривал ничего странного в том, что после окончания войны все берлинские полицейские разжирели, словно преуспевающие купцы.

Я пообедал чечевичным супом, "гамбургером" из репы и консервированными фруктами, попутно обдумывая дело Беккера, расплатился купонами и подошел к стойке для регистрации постояльцев отеля, чтобы позвонить.

На мой звонок в Советском военном представительстве в Карлсхорсте ответили довольно быстро, но, казалось, прошла вечность, пока меня соединили с полковником Порошиным. Не помогло и то, что я говорил по-русски, дабы ускорить его вызов; единственное, чего я этим добился, - это подозрительный взгляд местного швейцара. Наконец мне ответил Порошин, судя по голосу, искренне довольный тем, что я изменил решение. Мы условились, что через пятнадцать минут на Унтер-ден-Линден, около портрета Сталина, меня будет ждать штабной автомобиль.

Полдень выдался влажным, и я, постояв минут десять в дверях "Ад-лона", возле узенькой служебной лестницы, неторопливо направился вверх по Вильгельмштрассе. Оставив за спиной Бранденбургские ворота, я подошел к огромному портрету товарища Председателя, установленному в центре улицы. По обе стороны портрета расположились два плаката поменьше с изображением серпа и молота.

Поджидая машину, я не мог отделаться от ощущения, что Сталин пристально смотрит на меня, по-видимому, этот эффект был преднамеренно задуман художником. Глаза на портрете были глубокими, черными и колючими, а под тараканьими усами скрывалась тяжелая, как вечная мерзлота, улыбка. Меня всегда удивляло, что находились люди, которые относились к этому кровожадному монстру, как к дядюшке Джо*; мне он казался таким же добродушным, как царь Ирод.

______________

* Так американцы называли И.В. Сталина.

Подъехал автомобиль Порошина, звук его мотора утонул в гуле пролетавшей над городом эскадрильи истребителей Як-3. Сидя в машине, я беспомощно озирался на заднем сиденье, а широкоплечий водитель с татарским лицом жал акселератор "БМВ" и на большой скорости гнал автомобиль в восточном направлении, к Александр-плац, затем к Франкфуртералле и Карлсхорсту.

- Я всегда полагал, что немецким гражданским лицам запрещено ездить в штабных автомобилях, - сказал я водителю по-русски.

- Верно, - ответил он, - полковник предупредил, что, если нас остановят, мне придется выдать вас за арестованного.

Татарин громко захохотал, заметив в моих глазах неподдельный страх, а мне осталось одно утешение: пока мы мчимся с такой бешеной скоростью, нас остановит только противотанковое орудие.

Через несколько минут мы приехали в Карлсхорст.

Поселок из нескольких десятков вилл со скаковым кругом, Карлсхорст, прозванный "маленьким Кремлем", был теперь полностью изолированной русской территорией, на которую немцы могли попасть только по специальному разрешению. Или, как я, под защитой флажка на капоте автомобиля Порошина. Мы миновали несколько контрольно-пропускных пунктов и наконец остановились перед старинным зданием госпиталя Святого Антония на Цеппелинштрассе, где теперь размещалась Советская военная администрация Берлина. Автомобиль затормозил и остановился в тени постамента высотой метров пять, увенчанного огромной красной советской звездой. Водитель Порошина вышел из машины, щеголевато открыл мне дверцу и, не обращая внимания на караульных, проводил меня вверх по лестнице к парадной двери. На мгновение я замешкался в дверях, осматривая блестящие новенькие автомобили и мотоциклы марки "БМВ".

- Здесь кто-то продает автомобили? - поинтересовался я.

- Они с завода "БМВ" в Айзенахе, - гордо сказал мой водитель. - Теперь уже русского.

С тягостными мыслями по этому поводу я и остался дожидаться в приемной, пропахшей карболкой. Самым выдающимся украшением комнаты был портрет Сталина с лозунгом внизу, который гласил: "Сталин - мудрый учитель и защитник трудового народа". Даже Ленин на картине, значительно меньших размеров, чем портрет мудреца, судя по выражению его лица, казалось, был озадачен этим высокопарным высказыванием.

Я увидел два портрета тех же самых известных персонажей и на стене кабинета Порошина, расположенного на верхнем этаже здания представительства. Тщательно отглаженный оливково-коричневый китель молодого полковника висел за стеклянной дверью шкафа, а сам он был одет в черкеску, подпоясанную черным кушаком. Что касается чистоты его мягких хромовых сапог, то он сошел бы в них за студента Московского университета. Он оставил свой бокал и вышел из-за стола, когда татарин ввел меня в его кабинет.

- Садитесь, пожалуйста, господин Гюнтер, - сказал он, указывая на деревянный венский стул. Татарин ждал, когда его отпустят. Порошин наполнил свой бокал и поднес мне для экспертизы.

- Не хотите ли немного овальтина, господин Гюнтер?

- Овальтина? Нет, спасибо, я ненавижу лекарства.

- Неужели? - В его голосе звучало удивление. - А мне он нравится.

- По-моему, еще слишком рано отправляться спать, не правда ли?

Порошин продолжал с улыбкой:

- Может, вы предпочитаете немного водки? - Он открыл ящик стола, вынул бутылку, затем стакан и поставил их передо мной на стол.

Я налил себе полный стакан. Краем глаза я увидел, как татарин с вожделением взглянул на мой стакан и сглотнул. Порошин тоже это заметил. Он наполнил другой стакан и поставил его на картотечный шкаф - прямо над головой солдата.

- Это казачье отродье нужно дрессировать, как собак, - объяснил он. Для них пьянство - почти религиозный обряд. Не так ли, Ерошка?

- Так точно, - тупо произнес тот.

- На днях он устроил погром в баре, оскорбил официантку, ударил сержанта. Я бы за это его расстрелял. А может, это сделать сейчас, а, Ерошка? Как только ты дотронешься до этого стакана без разрешения. Ты понял?

- Так точно.

Порошин достал большой тяжелый револьвер и положил его на стол, тем самым подчеркивая серьезность своего намерения. Затем снова сел.

- Думаю, вы довольно хорошо осведомлены об армейской дисциплине, господин Гюнтер. Где, вы говорили, служили во время войны?

- Я не говорил об этом.

Он откинулся на спинку стула и положил обутые в сапоги ноги на край стола. Водка в моем стакане задрожала и перелилась через край, когда он задел книгу для записей.

- Ах да, действительно не говорили. Но могу себе представить, что с вашей квалификацией вы, должно быть, служили в органах разведки.

- Какую квалификацию вы имеете в виду?

- Бросьте, уж очень вы скромный. Хорошо говорите по-русски, работали в криминальной полиции. Как сказал адвокат Эмиля, вы вместе с Беккером работали в Берлинской комиссии по расследованию убийств, причем вы были комиссаром. Это довольно высокий пост, не так ли?

Я сделал изрядный глоток водки и постарался сохранить спокойствие, ведь подспудно ожидал чего-либо в этом роде.

- Я служил рядовым солдатом и даже не состоял в партии.

- Как теперь выясняется, членами партии были считанные единицы. Удивительно, не правда ли? - Он улыбнулся и приветственно поднял указательный палец. - Оставайтесь таким же скромным, если вам это нравится, господин Гюнтер, но я наведу о вас справки, запомните мои слова, причем исключительно ради собственного любопытства.

- Иногда любопытство похоже на Ерошкину жажду, - сказал я, - лучше оставить его неудовлетворенным. За исключением бескорыстного интеллектуального любопытства, которым обладают лишь философы. Ответы, знаете ли, иногда разочаровывают. - Я допил водку и поставил стакан на книгу записей рядом с его сапогами. - Но я пришел сюда без шифра в носках и лишь для того, чтобы поговорить об изложенном вами деле, полковник. Не лучше ли угостить меня сигаретой из тех, которые вы курили утром, и удовлетворить мое любопытство, сообщив по крайней мере один или два факта по этому делу?

Порошин наклонился вперед и стукнул о стол открытым серебряным портсигаром.

- Угощайтесь, - сказал он.

Я взял сигарету и прикурил от причудливой серебряной зажигалки, отлитой в виде артиллерийского орудия, затем осмотрел ее критически, будто оценщик из ломбарда. Порошин раздражал меня, хотелось как-то отыграться на нем.

- Хорошая добыча, - сказал я. - Это немецкое полевое орудие. Вы купили эту вещицу или никого не оказалось дома, когда вы позвонили в дверь?

Порошин прикрыл глаза, фыркнул, затем встал и направился к окну. Он открыл раму и расстегнул ширинку.

- Одни неприятности с этим овальтином, - сказал он, по-видимому ничуть не смущенный моей попыткой оскорбить его, - и мочегонит же, скажу я вам. Начав мочиться, он оглянулся через плечо на татарина, который так и стоял перед шкафом со стаканом водки на нем. - Пей и убирайся, свинья.

Солдат, не раздумывая, одним глотком опустошил стакан и быстро вышел из кабинета, закрыв за собой дверь.

- Если бы вы видели, в каком виде такая деревенщина, как он, оставляет после себя туалет, поняли бы, почему я предпочитаю мочиться в окно, объяснил Порошин, застегиваясь. Он закрыл раму и вернулся на свое место. Его сапоги опять оказались на столе. - Мои русские парни временами делают жизнь в этом секторе несносной. Благодарю Бога за таких людей, как Эмиль. Он умеет развлечь при случае, и к тому же очень состоятельный. Он мог достать практически все. Забыл, как называют таких типов на черном рынке?

- Оборотистые Хайни.

- Да, так. Если хотелось развлечься, Эмиль тотчас все организовывал. Он засмеялся своим воспоминаниям, что меня здорово покоробило. - Я никогда не встречал мужчины, у которого было столько знакомых девушек. Конечно, все они проститутки, впрочем, это не слишком серьезное преступление в наши дни, не так ли? Зато какие красотки, скажу я вам!

- Это красотки его любят.

- Эмиль был также весьма изобретательным, переправляя товар через границу. Вы называете ее зеленым кордоном, не так ли?

Я кивнул:

- Да, если вы имеете в виду леса.

- Ловкий контрабандист и зарабатывал большие деньги. Пока он не вляпался в эту историю, прекрасно жил в Вене: большой дом, шикарный автомобиль и хорошенькая подруга.

- Вы когда-нибудь пользовались его услугами? Я имею в виду не красоток.

Порошин повторил:

- Эмиль мог достать все.

- Его услуги включали поставку информации?

Он пожал плечами:

- Время от времени. Но Эмиль делал все исключительно ради денег. Сомневаюсь, что он не занимался тем же самым в пользу американцев. Однако в этом случае он получал работу от австрийца по имени Кениг, который занимался рекламным бизнесом. Его компания называлась "Рекло и Вербе Централе", он имел офисы здесь, в Берлине, и в Вене. Кенигу было нужно, чтобы Эмиль регулярно брал образцы товаров из офиса в Вене и перевозил их в Берлин. Как он говорил, эта работа слишком важная, чтобы доверить ее почте или курьеру. Сам же Кениг ездить не решался, так как, по его словам, боялся денацификации. Эмиль, конечно, подозревал: посылки содержат кое-что еще помимо рекламируемых товаров, но оплата была достаточно хорошей, чтобы не задавать вопросов. Он многократно приезжал в Берлин, и каждый раз без каких-либо особых проблем, во всяком случае он так думал.

Какое-то время дела с поставками Эмиля шли без сучка, без задоринки. Привозив сигареты или какой-либо другой контрабандный товар в Берлин, он прихватывал и посылки от Кенига, вручал их человеку по имени Эдди Холл и получал деньги. Проще не придумаешь.

Так вот, приехав в Берлин в очередной раз, Эмиль как-то вечером отправился в ночной клуб "Веселый остров" в Шенеберге. Там он случайно встретил этого Эдди Холла, причем изрядно подгулявшего. Он познакомил Эмиля с американским армейским капитаном по имени Линден, Эдди представил Беккера как "венского курьера их фирмы". На следующий день Эдди позвонил Эмилю и извинился за то, что был пьян, а также посоветовал ради собственной безопасности забыть о встрече с капитаном Линденом.

Несколько недель спустя - Эмиль уже вернулся в Вену - ему позвонил этот капитан Линден и назначил встречу в каком-то баре. Американец интересовался рекламной фирмой "Рекло и Вербе". Эмиль мало что мог ему рассказать, но то, что Линден оказался в Вене, его насторожило. Он решил, если Линден здесь, то в его услугах, возможно, уже нет нужды и пришел конец легкой наживе. Некоторое время он скрытно ходил за Линденом по Вене. Через пару дней Линден встретился с каким-то мужчиной, и Эмиль проследил их до заброшенной киностудии. Спустя несколько минут внутри раздался выстрел, и мужчина вышел один. Эмиль подождал, когда он уйдет, затем вошел в здание и обнаружил мертвое тело капитана Линдена и большую партию краденого табака. Он конечно же ничего не сообщил в полицию, так как старался иметь с ней как можно меньше дел.

На следующий день Кениг и еще один человек - не спрашивайте его имени, я не знаю, - навестили его. Они сказали, что пропал их американский друг и они беспокоятся, уж не случилось ли с ним чего. И, зная о службе Эмиля в криминальной полиции, попросили его заняться этим делом за солидное вознаграждение. Эмиль согласился, клюнув на легкий способ заработать деньги, да еще, вероятно, и разжиться тем даровым табаком.

День или два Эмиль со своими ребятами наблюдали за студией. Не заметив ничего подозрительного, они вернулись туда с фургоном и напоролись на интернациональный патруль. Парни Эмиля оказались любителями пострелять - их уложили на месте, а Эмиля арестовали.

- Известно, кто их подставил?

- Я просил моих людей в Вене выяснить это. Оказалось, его задержали по анонимному доносу. - Порошин многозначительно улыбнулся. - Теперь другая сторона дела. У Эмиля был пистолет фирмы "Вальтер" модель "П-38". Он прихватил его с собой, когда отправлялся в студию. После ареста ему предъявили пистолет в качестве вещественного доказательства, и он заметил, что это вовсе не его "П-38", так как его имел отличие: изображение германского орла на рукоятке. Местный эксперт по баллистике быстро идентифицировал его как то самое оружие, из которого убили капитана Линдена.

- Так значит, кто-то подменил пистолет Беккера, - сказал я.

- Причем это не так-то просто заметить, не правда ли? Все очень ловко подстроено. Человек с орудием убийства возвращается на место преступления, с тем чтобы забрать украденный им табак. Надо сказать, довольно серьезное обвинение.

Я сделал последнюю затяжку перед тем, как погасить сигарету в серебряной настольной пепельнице Порошина, и взял другую.

- Я сомневаюсь, что смогу что-то сделать, - сказал я. - Разбавлять вино водой - не в моих правилах.

- Эмиль напуган, его адвокат доктор Либль сказал мне, что вы должны найти этого Кенига. Кажется, он сбежал.

- Бьюсь об заклад, именно так он и сделал. Вы думаете, это Кениг совершил подлог, когда приходил к Беккеру?

- Похоже на то. Кениг или тот, кто был с ним.

- Вы что-нибудь знаете о Кениге и его рекламной фирме?

- Нет.

Послышался стук в дверь, и в кабинет Порошина вошел офицер.

- Ам Купферграбен на линии, - произнес он по-русски. - Они говорят, это срочно.

Я насторожился. В Ам Купферграбен находилась самая большая тюрьма МВД в Берлине. Именно туда вели следы множества перемещенных и пропавших без вести немцев - я знал это по роду своих занятий: стоило навострить уши.

Порошин взглянул на меня и, похоже, догадался, о чем я думаю, потому что сказал офицеру:

- Это подождет, Егоров. Есть еще звонки?

- Цайссер из К-5.

- Если этот нацистский ублюдок хочет говорить со мной, будь он проклят, то пусть ждет за дверью. Так ему и скажи. А теперь оставь нас, пожалуйста. Он подождал, пока дверь закроется за его подчиненным, и спросил: - К-5 говорит вам о чем-то, Гюнтер?

- А должно о чем-то говорить?

- Нет, не сейчас, но, может, со временем? - Не закончив свою мысль, он взглянул на часы. - Нам пора расстаться. У меня назначена встреча. Егоров займется оформлением необходимых вам документов - билета, визы, продовольственных карточек, австрийского паспорта. У вас есть фотография? Нет? Ну да ладно. У Егорова должна быть одна. Да, кстати, думаю, вам не помешает наше новое разрешение на торговлю табаком, оно дает право продавать сигареты в Восточной зоне и обязывает всех советских военнослужащих по возможности содействовать его обладателю. Это поможет вам избежать многих неприятностей.

- Я думал, в вашей зоне спекуляция запрещена, - сказал я, стараясь понять причину столь вопиющего бюрократического лицемерия.

- Она и действительно запрещена, - сказал Порошин без тени смущения. Но есть официально разрешенный черный рынок. Он позволяет нам получать доходы в иностранной валюте. Неплохая идея, как вы думаете? Вы, естественно, получите несколько блоков сигарет, чтобы все выглядело правдоподобно.

- Кажется, вы все продумали. А как насчет денег?

- Их доставят вам на дом вместе с документами. Послезавтра.

- Из какого источника я получу деньги? От доктора Либля или из ваших сигаретных концессий?

- Либль пришлет мне деньги позже, а пока все расходы берет на себя Советское военное представительство.

Мне такой расклад не очень понравился, но альтернативы не было. Придется взять деньги от русских и ехать в Вену. Не надеяться же, что деньги заплатят в мое отсутствие!

- Хорошо, - ответил я. - Еще один вопрос. Что вы знаете о капитане Линденс? Вы говорили, Беккер встречался с ним в Берлине. Американец здесь служил?

- Да, я совсем забыл рассказать вам о нем. - Порошин встал и подошел к шкафу с картотекой, на котором татарин оставил пустой стакан, открыл один из ящиков и долго перебирал карточки, пока не нашел нужную.

- Капитан Эдвард Линден, - начал читать он, возвращаясь к столу. Родился в Бруклине, Нью-Йорк, 22 февраля 1907 года. Закончил Корнуэлльский университет в 1930 году, получив ученую степень по немецкому языку, служил офицером по денацификации в 97-й службе контрразведки, формально числился в 26-м пехотном полку, расположенном в лагере Королевского следственного центра в Оберузеле. Недавно был назначен в берлинский Архивный центр в качестве офицера связи КРОВКАССа - Центрального бюро расследований военных преступлений и подрывной деятельности. Боюсь, сведений не густо.

Он положил карточку напротив меня. Странные, похожие на греческие буквы занимали не более половины листа.

- Я не силен в кириллице, - признался я. Порошину мои слова, судя по всему, показались неубедительными. - А что представляет собой американский Архивный центр?

- Берлинский Архивный центр - кстати, его здание в американском секторе на окраине Грюневальда - это хранилище министерских и партийных документов нацистов, захваченных американцами и англичанами в конце войны. Материалы центра довольно обширны. Есть, скажем, подробные характеристики на всех членов Национал-социалистической партии Германии, поэтому не составляет труда быстро установить, когда люди лгут в своих денацификационных анкетах. Готов поклясться, там есть и ваше имя.

- Как я уже сказал, никогда не был членом партии.

- Нет, - осклабился он, - конечно же нет. - Порошин задвинул картотечный ящик на место. - Вы только подчинялись приказам.

Он явно не верил мне, как не поверил, что я не способен разобраться в византийском алфавите Святого Кирилла, но в этом он в конце концов сам смог убедиться.

- Теперь, если больше нет вопросов, я вас покину: через полчаса мне нужно быть в Государственной опере в Адмиральском дворце. - Он снял черкеску, выкрикнул имена Ерошки и Егорова, открыв дверь, и быстро надел китель.

- Вы когда-нибудь были в Вене? - спросил он, поправляя ремень портупеи под погоном.

- Нет, никогда.

- Люди там похожи на архитектуру, - сказал он, придирчиво изучая свое отражение в оконном стекле. - Они кажутся такими открытыми, искренними, что создается впечатление, будто все, интересующее вас, лежит на поверхности. Но на самом деле они совсем другие. Вот с кем с удовольствием бы работал! Все жители Вены рождены быть шпионами.

Глава 7

- Ты опять поздно пришла вчера вечером, Кирстен, - сказал я.

- Разве я тебя разбудила? - Раздетая, она выскользнула из постели и подошла к зеркалу в полный рост, стоявшему в углу нашей спальни. - По-моему, ты сам вчера поздно вернулся, - парировала она, рассматривая свое тело. Как хорошо снова пожить в теплой квартире. Откуда у нас уголь?

- Клиент заплатил за услуги.

Наблюдая, как она расчесывает свои пушистые волосы, поглаживает ладонью живот, приподнимает и без того высокую грудь, внимательно рассматривает свое лицо - плотно сжатый тонко очерченный рот и выдающиеся скулы - и, наконец, как она поворачивается, изгибаясь, чтобы оценить плавную линию бедер, глядя на ее тонкую руку с болтающимися на пальцах кольцами, ставшими немного великоватыми, я читал, точно по книге, мысли, витающие у нее в голове: она привлекательная зрелая женщина и намерена полностью наверстать упущенное ею время.

Подавив в себе обиду и раздражение, я, сгорбившись, выбрался из постели и обнаружил, что все еще прихрамываю.

- Ты выглядишь прекрасно, - вяло сказал я и захромал в кухню.

- Звучит довольно скромно для любовного сонета, - ответила она с вызовом.

На кухонном столе опять лежали продукты из бара: пара банок супа, кусок настоящего мыла, несколько талонов на покупку сахарина и пакет презервативов.

По-прежнему раздетая, Кирстен вошла на кухню вслед за мной и смотрела, как я изучаю ее улов. Интересно, была ли она с тем же американцем или их у нее несколько?

- Я смотрю, у тебя опять вчера хватало работы, - сказал я, приподняв пакет с парижскими презервативами. - И сколько же в них калорий?

Кирстен засмеялась, стыдливо прикрыв рот рукой:

- У хозяина их уйма под стойкой. - Она села на стул. - Я подумала, что было бы неплохо... Ты же знаешь, мы уже давно не занимались любовью. - Она немного раздвинула ноги, как бы позволяя мне увидеть чуть больше ее роскошного тела. - Сейчас как раз подходящее время, если желаешь.

Мы быстро покончили со всем этим, причем она отнеслась к происходящему почти с профессиональным безразличием, будто ей поставили клизму. Едва я закончил, она направилась в ванную с легким румянцем на щеках, неся использованный парижский презерватив, точно дохлую мышь, обнаруженную под кроватью.

Спустя полчаса, одетая и готовая отправиться на работу, она задержалась в гостиной, где я разгребал золу в печке, собираясь добавить еще немного угля, какое-то время смотрела, как я разжигаю огонь, и наконец сказала:

- Ты хорош в этом деле.

Пока я раздумывал, что представляют собой ее слова - комплимент или сарказм, она поцеловала меня на прощание и ушла.

Утро выдалось очень холодным, и я с удовольствием начал день в публичной библиотеке на Харденбергштрассе. Библиотекарем оказался мужчина с таким множеством шрамов вокруг рта, что невозможно было разглядеть его губы, пока он не начал говорить.

- Книг о берлинском Архивном центре, - сказал он голосом, который вполне мог принадлежать морскому льву, - у нас нет, но припоминаю: несколько месяцев назад были две газетные статьи, одна - в "Телеграф", а другая, по-моему, в Военном правительственном информационном бюллетене.

Он подобрал свои костыли, проковылял на одной ноге к каталожному ящику и через несколько минут нашел ссылки на две эти статьи: одна из них, опубликованная в мае в "Телеграф", представляла собой интервью со служащим в Центре офицером - подполковником Гансом У. Гельмом, а другая была историческим очерком о Центре, написанным в августе кем-то из младшего состава.

Я поблагодарил библиотекаря, который любезно объяснил мне, где найти библиотечные копии обеих публикаций.

- Вам повезло, что пришли сегодня, - сказал он. - Завтра я уезжаю в Гисен за своим новым протезом.

Читая эти статьи, я диву давался: ну и оперативно действуют американцы! Но, пожалуй, с некоторыми архивными документами сотрудникам Центра просто повезло. К примеру, войска 7-й армии США по чистой случайности наткнулись на полный архив с характеристиками всех членов нацистской партии, причем не где-нибудь, а на фабрике по вторичной переработке бумаги неподалеку от Мюнхена. Судя по всему, туда их привезли, чтобы уничтожить, но не успели. Руководство Центра приступило к созданию наиболее исчерпывающего архива, с помощью материалов которого можно было бы совершенно точно установить, был ли тот или иной человек нацистом. Наряду с личными делами руководителей нацистской партии, архивные фонды Центра содержали и списки рядовых членов НСРПГ, переписку партии, служебные характеристики сотрудников СС, документы службы контрразведки, данные СС о расовой принадлежности, отчеты о заседаниях Верховного суда нацистской партии и Народного суда и много чего еще, начиная с досье на членов Национал-социалистической учительской организации и кончая бумагами с подробным описанием юности Гитлера.

Когда, покинув библиотеку, я шел к станции метро, в голову пришла мысль: никогда бы не поверил, что нацисты могли быть настолько глупы, что описывали в документах свою деятельность столь исчерпывающе и с компрометирующими подробностями.

Я вышел из метро, как оказалось, на остановку раньше, чем было нужно, на станции в американском секторе, которая по каким-то неведомым мне причинам, похоже не имеющим ничего общего с оккупацией города, называлась "Хижина дяди Тома", и пошел вниз по Аргентинишеалле.

Берлинский Архивный центр располагался на хорошо охраняемой территории в конце Вассеркэферштайг - в вымощенном булыжником тупике. Кругом высокие ветвистые деревья, неподалеку - небольшое озерцо. За проволочным ограждением виднелась череда зданий. К главному двухэтажному корпусу, окрашенному в белый цвет, с зелеными ставнями на окнах, вела взбегающая вверх тропинка. На вид - идиллическое место. Вскоре я вспомнил, что здесь прежде располагался штаб форшунгсамта - нацистского телеграфного и телефонного центра.

Солдат в будке у ворот - громадный негр с редкими зубами подозрительно уставился на меня, когда я остановился перед его контрольно-пропускным пунктом. Вероятно, он привык иметь дело с людьми в автомобилях или с военным транспортом, а не с одиноким прохожим.

- Что тебе нужно, фриц? - спросил он, прихлопывая руками, обтянутыми шерстяными перчатками, и переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться.

- Я был другом капитана Линдена, - сказал я на ломаном английском. Недавно узнал ужасную новость и пришел высказать наше с женой искреннее огорчение. Капитан был так добр к нам, знаете, он даже отдавал нам свой паек. - Я достал из кармана короткую записку, предусмотрительно написанную мною заранее. - Не будете ли вы так добры передать это полковнику Гельму?

Интонация солдата сразу же изменилась.

- Да, конечно, непременно отдам. - Он взял записку и принялся смущенно вертеть ее в руках. - Очень хорошо, что вы не забыли Линдена.

- А это несколько марок на цветы, - сказал я, сокрушенно качая головой. - И визитная карточка. Мы с женой хотели бы сами положить цветы на его могилу, пришли бы на похороны, будь они в Берлине, но полагаем, что родные заберут его тело на родину.

- Да нет, сэр, - сказал часовой. - Похороны состоятся в Вене, утром в эту пятницу. Так пожелала семья: куда меньше хлопот, чем везти тело через океан домой, как я полагаю.

Я пожал плечами:

- Для берлинца Вена так же далеко, как Америка. В наши дни путешествовать нелегко. - Я вздохнул и взглянул на часы. - Ну, мне пора, до дому путь неблизкий. - Повернувшись, чтобы уйти, я застонал и, схватившись за колено, с искаженным лицом опустился на дорогу напротив шлагбаума; моя трость со стуком упала на мостовую. Хитрость удалась: солдат покинул свой пост.

- С вами все в порядке? - спросил он, подбирая трость и помогая мне встать.

- Русская шрапнель. Время от времени она дает о себе знать. Все пройдет через минуту-другую.

- Эй, идите-ка сюда в будку и передохните пару минут. - Негр проводил меня за шлагбаум и, отворив маленькую дверь, пропустил внутрь.

- Спасибо. Очень любезно с вашей стороны.

- Любезно? Да о чем речь, вы же друг капитана Линдена...

Я с трудом сел, потер почти не болевшее колено и спросил:

- А вы хорошо его знали?

- Я? Я же рядовой. Нет, не могу сказать, что хорошо знал его время от времени мне приходилось возить капитана.

Я улыбнулся и покачал головой.

- Пожалуйста, говорите помедленнее. Я плохо знаю английский.

- Я возил его время от времени, - повторил солдат погромче и изобразил руками, будто крутит баранку. - Вы говорите, он отдавал вам свой паек?

- Да, капитан был очень добр.

- Это похоже на Линдена. Он раздавал много пайков. - Солдат помолчал, вспоминая что-то. - Есть тут одна пара, капитан заботился о них прямо как сын. Всегда возил им продукты. Может, вы знаете их: Дрекслеры.

Я вздохнул и задумчиво потер подбородок.

- Это не те ли супруги, что живут в... - я щелкнул пальцами, как будто вспоминал название улицы, вертящееся у меня на языке, - ну, как же это...

- В Штеглице, - сказал он, подсказывая мне. - На Хандьериштрассе.

Я отрицательно покачал головой.

- Нет, я подумал о других. Извините.

- Нет, ничего.

- Полиция, наверное, вас много расспрашивала после убийства капитана Линдена?

- Нет. Они ничего не спрашивали. Ведь того парня, который сделал это, уже поймали.

- Поймали? Отлично. И кто же он?

- Какой-то австриец.

- Но почему он это сделал, неизвестно?

- Кто знает? Наверное, сумасшедший. А как вы познакомились с капитаном?

- В ночном клубе "Веселый остров".

- А, знаю такой. Правда, я там никогда не был. По мне, лучше местечки на Кудам: бар "Ренни" и клуб "Ройяль". А Линден часто ходил в "Веселый остров". У него было много друзей-немцев, и они любили ходить туда.

- Еще бы! Он так хорошо говорил по-немецки.

- Это точно, сэр. Как на своем родном языке.

- Мы с женой удивлялись, почему у него нет невесты, даже предлагали познакомить его с несколькими прекрасными девушками из хороших семей.

Солдат пожал плечами.

- Полагаю, ему было не до того: очень занят, - он хихикнул, - с девицами другого сорта. Он любил тесные контакты.

Через мгновение я понял, что он имеет в виду, говоря о "тесных контактах", - то, чем занимался с моей женой тот, другой американский офицер. Я нажал на колено, как бы испытывая его на прочность, и встал.

- Вам действительно лучше? - участливо спросил солдат.

- Да, благодарю. Вы так любезны.

- Бросьте, вы же друг капитана Линдена...

Глава 8

Я расспросил о Дрекслерах в местном почтовом отделении Штеглица на Синтенисплац - тихой площади, прежде поросшей травой, а теперь распаханной под огороды.

Начальница почтового отделения - кокетливая женщина с копной локонов на затылке - любезно сообщила мне о том, что Дрекслеры, как и большинство проживающих поблизости горожан, берут письма на почте. Поэтому, объяснила она, номера их дома и квартиры на Хандьериштрассе ей неизвестны. И добавила, что в последнее время они не утруждают себя визитами на почту, накопилось много корреспонденции для них. Она таким тоном сказала это "не утруждают", что захотелось узнать, почему она так не любит этих Дрекслеров. На мое предложение захватить для них почту я получил поспешный отказ. Это было весьма некстати. Правда, она милостиво разрешила мне при случае напомнить им, чтобы зашли и забрали корреспонденцию, поскольку она причиняет ей неудобство.

После визита на почту я решил попытать счастья в полицейском управлении Шенеберга рядом с Грюневальдштрассе. Путь мой лежал в пугающей тени стены, которая будто стояла на цыпочках, вытянувшись вперед, затем мимо здания, почти неповрежденного, где отсутствовала только угловая балюстрада, что вызвало у меня ассоциацию с преждевременно попробованным свадебным тортом. Повернув направо, я наткнулся на ночной клуб "Веселый остров", где, как я знал, Беккер познакомился с капитаном Линденом. Это оказалось мрачное, унылое заведение с дешевой неоновой вывеской, и я был чуть ли не рад, что оно закрыто.

За столом в районном управлении восседал полицейский с лицом, длинным, как ноготь большого пальца китайского мандарина. Но парень был не прочь услужить и, порывшись в местных регистрационных документах, сообщил мне, что имя Дрекслеров не значится в списках уголовных преступников района Шенеберг.

- Это еврейская чета, - объяснил он. - Юристы. Их хорошо знают в округе, они, можно даже сказать, пользуются дурной славой.

- Да? Почему же?

- Как вы понимаете, вовсе не потому, что нарушают закон. - Жирный палец сержанта отыскал их имя в толстой книге и остановился на графе с адресом. Вот. - Хандьериштрассе, дом семнадцать.

- Спасибо, сержант. Так что вы хотели сказать насчет их репутации?

- А вы их друг? - подозрительно спросил он.

- Да нет.

- Ну, они из того сорта людей, которые вечно всем недовольны. Они не могут забыть все, что произошло. А я вот, например, думаю, что нет ничего плохого в том, чтобы забыть кое-что из нашего прошлого.

- Простите меня, сержант, но чем конкретно они занимаются?

- Они охотятся за так называемыми нацистскими военными преступниками.

Я понимающе кивнул:

- Да, теперь я знаю, почему они не пользуются особой любовью.

- То, что случилось, непоправимо. Но мы должны восстановить все и начать жизнь снова. И едва ли мы сможем сделать это, если война станет преследовать нас, как дурной запах.

Мне нужно было получить еще кое-какую информацию от него, и поэтому я с ним согласился, а затем спросил о "Веселом острове".

- Местечко то еще! Не хотел бы я, чтобы меня застала там жена. Им заведует девица лёгкого поведения по имени Кати Фиге. Там обретается много таких, как она, но, заметьте, никогда не бывает беспорядков, не считая неприятностей со случайно подвыпившими янки, что нельзя назвать беспорядками. Кстати, если слухи верны, то все мы, по крайней мере находящиеся в американском секторе, скоро будем янки.

Я поблагодарил его и направился к двери.

- И еще один вопрос, сержант, - Сказал я, поворачиваясь на каблуках. Эти Дрекслеры, они поймали когда-либо хоть одного военного преступника?

Лицо сержанта расплылось в лукавой улыбке.

- Нет, даже если бы мы могли им чем-то помочь.

Дрекслеры жили неподалеку, к югу от районного управления полиции, в недавно отремонтированном здании напротив маленькой школы. На мой стук в дверь их квартиры на верхнем этаже ответа не последовало.

Я закурил сигарету, чтобы избавиться от сильного запаха дезинфицирующего средства, зависшего над лестничной площадкой, и постучал снова. Посмотрев под ноги, я заметил на полу под дверью два сигаретных окурка, которые почему-то никто не подобрал. Нагнувшись поднять их, я обнаружил, что запах усилился. Не разгибаясь, я прижал свой нос к щели между полом и дверью. От проникающего из квартиры воздуха перехватило горло и легкие. Я быстро отвернулся от двери, и с кашлем половина содержимого моего желудка выплеснулась на нижний марш лестницы. Отдышавшись, я выпрямился и помотал головой, пытаясь прийти в себя. Трудно представить, чтобы кто-нибудь мог жить в квартире с таким воздухом. Я поглядел вниз - никого - и, отступив от двери, с силой ударил по замку здоровой ногой, но дверь даже не шелохнулась. Я еще раз оглянулся на лестничную клетку, чтобы посмотреть, привлек ли кого-либо поднятый мною шум, и, никого не обнаружив, ударил снова.

Дверь со стуком открылась, и ужасный ядовитый запах хлынул на меня с такой силой, что я пошатнулся и чуть было не покатился вниз по лестнице. Прикрыв нос и рот лацканом пальто, я ринулся в темную квартиру, с трудом ориентируясь среди неясных контуров, подошел к окну, раздвинул тяжелые бархатные портьеры и распахнул створки рамы.

От мерзкого запаха у меня выступили слезы на глазах, и я глубоко вдохнул свежий воздух. Дети, возвращавшиеся из школы домой, помахали мне, и я слабо ответил на их приветствие.

Дождавшись, пока сквозняк немного проветрит комнату, я нырнул в глубь квартиры в поисках сам не знаю чего. По моему мнению, вещество с таким запахом могло предназначаться для борьбы с паразитами размерами не менее чем слон.

Возле двери в спальню я споткнулся о какой-то предмет на полу. Это оказался дешевый жестяной поднос, каких много в кафе или барах.

По выражению лиц супругов Дрекслер, лежавших бок о бок на постели, можно было подумать, что они все еще спят. Я откинул стеганое одеяло и расстегнул пижаму господина Дрекслера, обнажив сильно вздувшийся живот с выступившими венами и волдырями, похожий на сыр с синими прожилками. Я слегка надавил на него пальцем - твердый. Я знал, если нажать сильнее, то раздастся треск выходящих из трупа газов, свидетельствующий о разложении внутренних органов. По-видимому, смерть супругов наступила как минимум неделю назад.

Я снова накрыл их одеялом и вернулся в гостиную. Какое-то время я беспомощно разглядывал книги и бумаги, лежавшие на столе, бессмысленно пытаясь отыскать какие-то улики, но все еще не мог отделаться от неуловимого чувства безысходности и понял, что лишь понапрасну теряю время.

Выйдя на улицу, под перламутрового цвета небо, я направился в сторону станции городской железной дороги, когда мой взгляд наткнулся на любопытный предмет. На улицах Берлина до сих пор валялось полным-полно ненужного военного снаряжения, и я не обратил бы на него внимания, если бы не знал причины смерти Дрекслеров. На груде булыжников в сточной канаве лежал противогаз. Я потянул его за резиновый ремень, и мне под ноги скатилась пустая жестяная банка. В один миг размытые контуры сценария убийства обрели реальные образы и краски. Я отбросил противогаз и опустился на корточки, чтобы прочесть надпись на ржавой металлической поверхности банки: "Циклон-Б. Отравляющий газ. Опасен для жизни! Хранить в сухом прохладном месте! Защищать от солнца и огня. Использовать с предельной осторожностью".

Я мысленно представил себе человека, стоящего под дверью квартиры Дрекслеров. Поздняя ночь. Нервничая, он наполовину выкуривает пару сигарет, затем надевает противогаз и поправляет ремешки, чтобы удостовериться, плотно ли он прилегает к телу. Убедившись, что все в порядке, человек открывает банку с кристаллической синильной кислотой, которая при контакте с воздухом сразу же превращается в жидкость. Он опрокидывает содержимое банки на взятый с собой поднос и быстро просовывает его под дверь квартиры Дрекслеров. Супруги мирно посапывали во сне, постепенно теряя сознание, когда газ "Циклон-Б", впервые испытанный на человеке в концентрационных лагерях, начал блокировать поступление кислорода в кровь. Преступник счел маловероятным, что Дрекслеры оставят открытым окно в такую погоду, но наверняка он на всякий случай подложил что-нибудь под дверь - пальто или одеяло, - чтобы препятствовать поступлению свежего воздуха в квартиру и предохранить от смерти кого-либо еще в доме. Даже небольшая доза этого газа считается смертельной. Пятнадцать - двадцать минут спустя, когда кристаллы полностью растворились, убийца, весьма довольный, что газ сделал свое тихое смертельное дело и что еще двое евреев - не важно, по какой причине, присоединились к шести миллионам своих погибших соплеменников, поднял пальто, снял противогаз, подобрал пустую банку (поднос, оставшийся в квартире, его не волновал, потому что на нем не осталось следов: он наверняка надел перчатки, чтобы управляться с газом "Циклон-Б") и ушел в ночь.

Оставалось только изумляться простоте содеянного.

Глава 9

Где-то в заснеженной темноте вверх по улице прогрохотал джип. Я вытер рукавом запотевшее окно и увидел отражение знакомого мне лица.

- Господин Гюнтер, - произнес мужчина, когда я обернулся. - Я так и подумал, что это вы.

Тонкий слой снега запорошил ему волосы, и его квадратной формы голова с торчащими, совершенно круглыми ушами напоминала ведерко для льда.

- Бог мой, Нойман! - воскликнул я. - Я был абсолютно уверен, что ты погиб.

Он стряхнул с головы снег и снял пальто.

- Не возражаете, если я присоединюсь к вам? Моя девушка еще не пришла.

- С каких это пор у тебя появилась подружка, Нойман? В конце концов, за одну ты уже поплатился.

Он нервно дернулся.

- Послушайте, если вы собираетесь...

- Успокойся, - примирительно сказал я. - Садись. - Я махнул официанту. - Что ты будешь?

- Благодарю, только пиво. - Он сел и стал критически разглядывать меня прищуренными глазами. - Вы почти не изменились, господин Гюнтер. Немного постарели, слегка поседели и довольно сильно похудели - но все такой же.

- Я особенно не задумываюсь, что из себя представляю, но если ты полагаешь, что я хоть чуть изменился... - сказал я многозначительно, - то знай: все, сейчас тобой сказанное, почти слово в слово совпадает с описанием восьмилетней давности.

- Неужели прошло столько лет с тех пор, как мы в последний раз виделись?

- Да, с начала Второй мировой войны. А ты все еще подслушиваешь через замочную скважину?

- Господин Гюнтер, да вы ничего не знаете? - фыркнул он. - Я теперь тюремный надзиратель в Тегеле.

- Ушам своим не верю. Ты же бесчестен, как ворованное кресло-качалка.

- Ей-богу, господин Гюнтер, сущая правда. Янки доверили мне охранять нацистских военных преступников.

- И ты, уж надо думать, вовсю стараешься?

Наш разговор прервал официант.

- Вот ваше пиво, - сказал он, ставя кружку перед Нойманом.

Я начал было говорить, но американцы за соседним столиком разразились громким смехом. Затем один из них - сержант - сказал что-то еще, и теперь захохотал уже и Нойман.

- Он утверждает, что не верит в братские связи с нами, - объяснил Нойман. - Говорит, мол, не хочу я относиться к хорошенькой фрейлейн как к собственному брату.

Я с улыбкой оглянулся на американцев.

- Нойман, а говорить по-английски ты выучился, работая в Тегеле?

- Конечно. Я и еще много чему научился.

- Ну, скажем, информатором ты и прежде был хорошим.

- К примеру, - начал он, понизив голос, - я слышал, что Советы остановили на границе британский военный поезд и отцепили два вагона с немецкими пассажирами. Якобы это месть за образование Бизонии. - Под Бизонией он подразумевал объединение британской и американской зон Германии. Нойман отхлебнул немного пива и пожал плечами. - Не исключено, что начнется еще одна война.

- Очень сомневаюсь, - ответил я. - Животы надорвут.

- Не знаю, может быть.

Он отставил кружку, достал коробку с нюхательным табаком, который предложил мне. Я отрицательно покачал головой и скривился, наблюдая за тем, как он взял щепотку и заложил ее в ноздрю.

- Вы участвовали в боевых действиях во время войны?

- Ну, Нойман, тебе ли не знать... Кто же задает такие вопросы в наши дни? Или ты хочешь, чтобы я спросил, как ты достал денацификационное удостоверение?

- Смею вас уверить, что я получил его вполне законно. - Он вынул из бумажника и развернул листок. - Я никогда ни в чем предосудительном не участвовал. Вот здесь так и сказано: "Свободен от нацистской заразы", и я горжусь этим. Я даже в армии не был.

- Только потому, что тебя не призывали.

- Я свободен от нацистской заразы, - зло повторил он.

- Должно быть, это единственная из всех существующих зараз, которой у тебя никогда не было.

- Кстати, а что вы здесь делаете? - усмехнулся он в ответ.

- Время от времени захожу сюда отдохнуть.

- Но я ни разу вас здесь не видел, хотя частенько наведываюсь в это заведение.

- Довольно уютное местечко, не правда ли? Вот только не пойму, неужели твое жалованье тюремщика так велико, что позволяет развлекаться в подобных местах?

Нойман уклончиво пожал плечами.

- Наверняка ты выполняешь чьи-то поручения, - предположил я.

- Как и вы, не так ли? - Он едко улыбнулся. - Держу пари, что вы здесь по делам.

- Возможно.

- Могу помочь.

- Ну что ж, не откажусь. - Я вынул свой бумажник и показал ему пятидолларовый банкнот. - Ты слышал что-нибудь о человеке по имени Эдди Холл? Он иногда приходил сюда. Занимается рекламным бизнесом. Его фирма называется "Рекло и Вербе Централе".

Нойман сглотнул и уныло уставился на банкнот.

- Нет, - сказал он огорченно. - Я не знаю его, но могу кое-кого расспросить. Бармен - мои друг. Он мог бы...

- Я уже его спрашивал. Парень не из разговорчивых, но, похоже, он тоже не знает Холла.

- Эта рекламная контора, как, вы сказали, она называется?

- "Рекло и Вербе Централе". Находится на Вильмерсдорферштрассе. Я наведался туда сегодня днем, и мне сказали, что господин Эдди Холл отправился по делам в центральный офис фирмы в Пуллахе*.

______________

* Южный пригород Мюнхена.

- Ну, значит, он там. В Пуллахе.

- Но я никогда не слышал о такой фирме и не могу себе представить, чтоб в Пуллахе были какие-либо компании.

- Может, вы ошибаетесь?

- Что ж, - сказал я. - Теперь моя очередь удивляться.

Нойман улыбнулся и кивнул на пять долларов, которые я стал засовывать назад в бумажник.

- За эти деньги я мог бы рассказать вам все, что знаю об этом месте.

- Ну выкладывай.

Он кивнул, и я бросил ему через стол банкнот.

- Это уже лучше. Пуллах - небольшой городишко под Мюнхеном. Там располагается штаб почтового цензурного ведомства армии США. Кстати, почта всех военнослужащих в Тегеле проходит через него.

- И это все?

- А что бы вы еще хотели знать? Среднее годовое количество осадков?

- Ну ладно. Не думаю, что все изложенное тобой мне о чем-нибудь говорит, но в любом случае спасибо.

- Может, сообщить вам, если этот Эдди Холл вдруг появится здесь?

- А почему бы и нет? Завтра я отбываю в Вену. Когда доберусь, пошлю тебе телеграмму с адресом, где остановлюсь, на тот случай, если ты что-то разузнаешь. Расчет - после получения информации.

- Мой Бог! Вот бы туда поехать. Знали бы вы, как я люблю Вену.

- Ты никогда не производил на меня впечатление космополита, Нойман.

- Я полагаю, вас не затруднит передать письма нескольким австрийцам в Вене.

- Что? Стать почтальоном для нацистских военных преступников? Нет уж, уволь.

Допив пиво, я взглянул на часы.

- Ты думаешь, она придет, твоя девушка?

Я встал, собираясь уйти.

- А который час? - спросил он, нахмурив брови.

Я показал ему циферблат "Ролекса" на моем запястье. Часы я уже почти решил не продавать. Нойман поморщился, рассмотрев, который час.

- Похоже, девушка над тобой посмеялась.

Он печально покачал головой.

- Да, видимо, она уже не придет. Ах, эти женщины...

Я дал ему сигарету.

- В наши дни единственная женщина, которой можно доверять, - это чужая жена.

- Да, прогнивший мир, господин Гюнтер.

- Не говори о нашем разговоре никому, договорились?

Глава 10

В поезде на Вену я познакомился с мужчиной, который всю дорогу рассуждал о том, что мы сделали с евреями.

- Видите ли, - убеждал он меня, - они не могут нас обвинять в случившемся. Все предопределено свыше. Мы всего лишь исполняли пророчества Ветхого Завета об Иосифе и его братьях. Вот Иосиф - самый любимый сын своего тирана - отца, его можно считать символом всей еврейской расы. А все остальные братья - символы неевреев; допустим, что они - немцы, которые, совершенно естественно, завидуют маленькому мальчику в бархатном костюмчике. Он выглядит лучше, чем они, у него несколько разных пальто. Мой Бог, неудивительно, что они ненавидят его, что обрекают его на рабство. Но обратите внимание, деяния братьев - это противодействие строгому и авторитарному отцу, Отечеству, если хотите, а также бунт против сверхпривилегированного брата. - Мой словоохотливый попутчик пожал плечами и стал в раздумье потирать мочку уха, имевшего форму вопросительного знака. В самом деле, если вдуматься, они ведь должны благодарить нас.

- Как вы пришли к этой мысли? - спросил я. Мне и вправду было интересно.

- Если бы братья Иосифа этого не сделали, то дети Израиля никогда бы не стали рабами в Египте и никогда бы не пришли на землю, обетованную Моисеем. Точно так же, если бы этого не сделали мы, немцы, евреи никогда бы не вернулись в Палестину. Именно поэтому теперь они почти создали новое государство. - Маленькие глазки мужчины прищурились, как будто он был одним из немногих, допущенных заглянуть в настольную книгу Бога. - О да, - сказал он, - вот оно, пророчество, которое сбылось, все правильно.

- Я не знаю ни о каком пророчестве, - проворчал я и торопливо указал пальцем на картину, промелькнувшую за окном вагона: бесконечная колонна автомашин с солдатами Красной Армии двигалась к югу по автостраде, параллельной железнодорожной линии, - но очень похоже, что мы гибнем в Красном море.

Хорошо сказано: эта бесчисленная колонна варварски пожирающих все на своем пути красных муравьев, опустошающих землю и подбирающих все, что можно унести и отправить в свои полуразрушенные, управляемые трудящимися колонии. Как бразильский плантатор, увидевший, что его урожай кофе разграблен этими общественными существами, я в равной степени ненавидел русских и уважал их. В течение долгих семи лет я боролся с ними, убивал их, был захвачен ими в плен, учил их язык и в итоге сумел вырваться из одного из их трудовых лагерей. Семь тонких колосков пшеницы, погибших от восточного ветра, семь отличных колосков.

В начале войны я служил комиссаром криминальной полиции в пятом отделе Главного управления безопасности рейха и автоматически получил звание старшего лейтенанта СС. Я не присягал на верность Адольфу Гитлеру, и моя должность оберштурмфюрера СС не представляла для меня никакой проблемы до июня 1941 года, когда Артур Небе - начальник криминальной полиции - был возведен в ранг группенфюрера СС и получил приказ создать оперативную группу в связи с нападением на Россию.

Я стал одним из многочисленных служащих, откомандированных в группу Небе из полицейского персонала. Как мне поначалу казалось, нашей задачей было сопровождение солдат Вермахта на оккупированной территории Белоруссии и борьба с преступностью и терроризмом в любых проявлениях. В штабе группы в Минске я, например, занимался конфискованными архивами НКВД, участвовал в уничтожении карательного отряда НКВД, который устраивал повальную резню политических заключенных в Белоруссии, с тем, чтобы их не освободила Германская армия. Но массовые убийства неизбежны в любой завоевательной войне - я скоро это понял и обнаружил, что и сам не напрямую, но причастен к расстрелам русских заключенных. В конце концов, как выяснилось, главной целью группы Небе являлась вовсе не ликвидация террористов, а систематическое уничтожение евреев.

За все четыре года моей службы в Первую мировую войну я не видел ничего, что столь же опустошительно повлияло бы на мою душу, как то, чему я стал свидетелем летом 41-го года. Хотя лично я не участвовал ни в одной из карательных групп, но прекрасно осознавал: это только дело времени и неотвратимо наступит момент, когда мне отдадут приказ стрелять в ни в чем не повинных людей, и неизбежным результатом моего отказа подчиниться станет мой собственный расстрел. Поэтому я попросил немедленно перевести меня в Вермахт, а затем - на линию фронта.

Генерал Небе мог бы отослать меня в штрафной батальон или даже приговорить к расстрелу, однако он удовлетворил мою просьбу. И после нескольких недель пребывания в Белоруссии, где я служил в восточном отделе разведки помощником Гелена по работе с захваченными архивами НКВД, меня перевели, правда, не на фронт, а в Управление по расследованию военных преступлений высшего военного командования в Берлине. К тому времени на совести Артура Небе были убийства более тридцати тысяч человек, в том числе женщин и детей.

Возвратившись в Берлин, я никогда больше не видел генерала Небе. Однако несколько лет спустя я встретил бывшего коллегу по криминальной полиции, который и рассказал мне, что Небе - всегда сомнительного свойства нацист был казнен в начале 45-го года как один из членов группы, готовившей заговор против Гитлера и возглавляемой графом Штауффенбергом.

У меня и теперь еще время от времени возникает неприятное чувство при мысли о том, что, возможно, своей жизнью я обязан убийце, повинному в гибели тысяч людей.

К моему огромному облегчению, попутчик с патологической склонностью к германистике вышел в Дрездене, и я преспокойно проспал до Праги. Большую часть оставшегося пути мои мысли возвращались к Кирстен. Я мучительно думал о коротенькой записке, где я объяснял, что меня не будет несколько недель, и приложенных к посланию золотых соверенах у нас в квартире - это половина моего гонорара за дело Беккера. Порошин сам привез их мне на дом накануне отъезда.

Я проклинал себя: ну почему не написал подробнее, почему не объяснил ей, что нет ничего такого на свете, чего бы я не сделал для нее, в ее честь. Конечно, она все поняла, обнаружив пакет с моей нелепой запиской в ящике стола - рядом со спрятанным там флаконом духов "Шанель".

Глава 11

Поездка из Берлина в Вену достаточно продолжительна. Ну чем не прекрасная возможность поразмышлять о неверности вашей жены? Однако мне пришлось размышлять на эту тему куда меньше, потому что с помощью Порошина я достал билет на прямой поезд через Дрезден, Прагу и Брно. Дорога заняла лишь девятнадцать с половиной часов вместо двадцати часом с половиной через Лейпциг и Нюрнберг. И вот наконец, громыхая на стрелках колесами, поезд медленно подтягивался к платформе вокзала Франца-Иосифа, окутывая редких встречающих облаками пара.

Я предъявил документы американскому военному полицейскому у стойки, вполне удовлетворив его объяснением причины моего визита в Вену, прошел внутрь вокзала, поставил багаж на пол и огляделся в надежде обнаружить признаки того, что кто-то меня встречает и что мое появление здесь желанно.

Я не ошибся в своих ожиданиях, по крайней мере в их первой части: ко мне поспешил седовласый мужчина среднего роста. Он представился доктором Либлем, подчеркнув, что является законным представителем Эмиля Беккера.

- Такси ждет, - сказал он, с сожалением оглядев мои вещи. - До моего офиса не так далеко, и если бы не багаж, мы могли бы пройтись пешком.

- Не сочтите меня пессимистом, - сказал я, - но полагаю, мне придется переночевать.

Я последовал за ним через зал.

- Надеюсь, поездка не была утомительной, господин Гюнтер.

- Я здесь, не так ли? - ответил я, изобразив на лице подобие любезной усмешки. - Что еще можно сказать о любом путешествии в наши дни?

- Не могу ничего сказать, - ответил Либль жестко. - Я никогда не покидал Вены. - Он указал на группу оборванных беженцев, которые нашли временный приют на вокзале. - Сегодня, когда, похоже, весь мир сидит на чемоданах, было бы опрометчиво искать под солнцем путешественника, одержимого лишь одной идеей - поскорее вернуться домой.

Он подвел меня к ожидающему такси, и я, передав сумку водителю, забрался на заднее сиденье. Впрочем, сумка тотчас последовала за мной.

- За возню с багажом они берут дополнительную плату, - пояснил Либль, заталкивая сумку мне на колени. - Как я уже говорил, ехать недалеко, а такси дороги. Рекомендую вам пользоваться трамваями, пока вы здесь. Поверьте, оно того стоит.

Машина рванула с места, на первом же повороте бросив нас в объятия друг к другу, как любовников в кинотеатре. Либль хмыкнул:

- Никогда не знаешь, чего ждать от этих венских лихачей. Так что, кроме всего прочего, ездить трамваем гораздо безопаснее.

Я повернулся налево:

- Это Дунай?

- Слава Богу, нет. Это канал. Дунай восточнее, в русском секторе. Взгляните туда, направо, - добровольный гид обратил мое внимание на мрачное здание, - это тюрьма, где и пребывает наш клиент. Завтра утром у нас назначена с ним встреча, после чего мы могли бы сходить на похороны капитана Линдена на Центральном кладбище. - Либль кивнул в сторону тюрьмы: - Господин Беккер здесь недавно. Впрочем американцы отнесли это происшествие к компетенции военной разведки и поэтому держали его в лагере для военнопленных в Штифтсказерне - штаб-квартире их военной полиции в Вене. Оказалось чертовски трудно пробраться туда, но, скажу я вам, не легче и выбраться. Однако в конце концов было решено, что делом займется австрийский суд, поэтому наш клиент будет содержаться в этой тюрьме до вынесения приговора.

Либль подался вперед и, тронув водителя за плечо, попросил повернуть направо, к Центральному госпиталю.

- Теперь, раз уж заплачено, мы можем забросить и ваш багаж, - сказал он. - Я позволил себе несколько отклониться от маршрута, чтобы показать, где находится ваш друг, и дать возможность оценить серьезность его положения. Не хочу показаться бестактным, господин Гюнтер, но признаюсь, что я был против вашего приезда в Вену. Можно подумать, здесь нет толковых частных детективов! Я с успехом пользовался услугами многих из них, причем они знают Вену куда лучше, чем вы. Я надеюсь, вас не обидит моя откровенность. Вы ведь совсем не знаете города, не так ли?

- Я ценю вашу прямоту, доктор Либль, - сказал я, тем самым здорово погрешив против истины. - Вы правы, я не знаю города, никогда в жизни не был здесь. Однако позвольте и мне говорить прямо. Имея за плечами лет двадцать пять работы в полиции, я не особенно расположен обращать внимание на ваши умозаключения. Почему Беккер предпочел нанять именно меня вместо какого-нибудь местного сыщика - его ума дело. А вот что он готов щедро оплатить мои услуги - это факт. И давайте не будем обсуждать сейчас эту затею. Когда придет время вам отправиться в суд, я сяду вам на колени и буду расчесывать вам волосы, если пожелаете, но до этого момента вы будете листать ваши своды законов, а я - беспокоиться о том, что приготовить для спасения этого тупого ублюдка от карающей руки правосудия.

- Неплохо, - прорычал Либль. Подобие улыбки дрожало на его губах. Правдивость вам к лицу. Как большинство юристов, я восхищаюсь людьми, которые верят в то, что говорят. Да, я высоко ценю прямолинейность других только лишь потому, что мы, юристы, хитрые бестии.

- Я думал, вы говорили достаточно откровенно.

- Чистой воды притворство, уверяю вас, - произнес он высокомерно.

Оставив мой багаж в уютном пансионе в восьмом округе американского сектора, мы отправились в контору Либля, которая располагалась во Внутреннем Городе. Как и Берлин, Вена была поделена между четырьмя властями, и каждая из них контролировала свой сектор. Исключение составлял Внутренний город, окруженный широким бульваром с гранд-отелями и дворцами, которые замыкали Кольцо. Эту территорию контролировали все четыре державы, патрули здесь были международными, четырехсторонними. Вена несколько пострадала от бомбежек, но по сравнению с Берлином выглядела опрятнее окон гробовой мастерской.

Наконец мы добрались до конторы, Либль отыскал дело Беккера, и я бегло просмотрел материалы.

- Самый весомый аргумент против господина Беккера - то, что ему принадлежит орудие убийства, - сказал Либль, передавая мне пару фотографий оружия, из которого был убит капитан Линден.

- "Вальтер-П-38", - сказал я, - с эсэсовской рукоятью. У меня был такой в конце войны. Они слишком шумные, но уж если научиться как следует спускать курок, то можно стрелять практически без промаха. Лично я предпочитаю "парабеллум". - Я вернул адвокату фотографии. - У вас есть какие-нибудь снимки от патологоанатома?

Либль с видимым неудовольствием передал мне конверт.

- Ничего они выглядят, когда их отмывают, - заметил я, просматривая фотографии. - Человека убивают выстрелом в лицо из оружия тридцать восьмого калибра, а он выглядит не хуже, чем после удаления родинки. Хорошо выглядит, сукин сын, что-то уж слишком хорошо. Пулю нашли?

- Посмотрите следующее фото.

Я кивнул, найдя нужный снимок, и подумал: "Не много же надо, чтобы убить человека".

- Полиция обнаружила в доме Беккера несколько коробок сигарет.

Тех самых, что были в здании старой студии, где застрелили Линдена.

Я пожал плечами.

- Он курит. Не понимаю, каким образом несколько пачек сигарет могут свидетельствовать против него.

- Хорошо, я объясню. Эти сигареты были украдены с табачной фабрики на Талиасштрассе - это совсем близко от студии. Вор использовал студию для хранения. Когда Беккер нашел тело Линдена, он прихватил несколько коробок.

- Очень похоже на Беккера, - вздохнул я. - У него всегда были длинные руки.

- Но теперь-то речь идет о длине его шеи. Думаю, излишне напоминать вам, господин Гюнтер, что его дело тянет на высшую меру наказания.

- Можете напоминать сколько угодно, господин адвокат. Скажите, а кто владел студией?

- "Дриттеманфильм и Зендераум ГМБХ*". По крайней мере, именно так было записано полное наименование фирмы при регистрации. Но никто не помнит, чтобы на этой студии отсняли хотя бы единственный фильм. При обыске помещения удалось отыскать лишь один старый проектор.

______________

* Общество, товарищество, организация с ограниченной ответственностью.

- Могу ли я сам осмотреть место происшествия?

- Я подумаю, это можно сделать. Если у вас есть еще вопросы, господин Гюнтер, оставим их до завтрашней встречи с господином Беккером. А пока мы должны выполнить две формальности, касающиеся вашего гонорара и затрат. Я на минутку покину вас, чтобы достать деньги из сейфа. - Он встал и вышел из комнаты.

Приемная Либля на Юденгассе находилась на втором этаже, над обувной мастерской. Когда он вернулся в контору с двумя пачками банкнотов в руках, я стоял у окна.

- Две тысячи пятьсот американских долларов наличными, как было условлено, - сказал он холодно, - и тысяча австрийских шиллингов на текущие расходы. Все остальное следует согласовывать с госпожой Браунштайнер подругой господина Беккера. Оплату вашего проживания берет на себя адвокатская контора. - Он передал мне ручку. - Подпишите расписку, пожалуйста.

Я взглянул на бумагу и подписал.

- Хотелось бы встретиться с этой женщиной, а также повидать всех друзей Веккера.

- Как мне было сказано, она встретится с вами в пансионе.

Я убрал деньги и вернулся к окну.

- Могу ли я положиться на ваше благоразумие, если полиция заинтересуется происхождением этих долларов? Понимаете, закон о регулировании денежного обращения...

- Я не выдам вас, не беспокойтесь, - перебил я его. - А не прикарманить ли мне деньги, да и вернуться домой?

- Вы очень добры, - ответил он, протягивая мне пепельницу.

Наблюдая, как он раскуривает сигарету, я задумался о его, судя по всему, бурном прошлом, оставившем свой яшмовый след на некогда красивом лице. Его серые щеки затянули паутиной морщинки, похожие на морозные разводы на стекле. Нос, слегка сморщенный, как будто выражал неодобрение чьей-то неудачной шутке, а губы, очень красные и тонкие, складывались в ядовитую улыбку хитрой старой змеи, что усиливало впечатление от следов пережитого, оставленных годами и, похоже, в основном военным лихолетьем. Такая вот гравировка была на его лице. Вскоре он сам объяснил:

- Я провел в концлагере какое-то время. До войны состоял в Христианско-социалистической партии. Вы знаете, сегодня люди предпочитают не вспоминать о том, что здесь, в Австрии, к Гитлеру относились с большой симпатией. - Он слегка закашлялся, когда первые клубы дыма заполнили его легкие. - Очень хорошо, что союзные власти дали Австрии статус жертвы, а не участницы нацистской агрессии. Но это все чепуха, бюрократическая казуистика, господин Гюнтер, стоит лишь вспомнить, сколько австрийцев играли далеко не последнюю роль в организации гитлеровских преступлений. И теперь многие из них, и даже некоторые германцы, живут себе припеваючи в Вене. Как раз сейчас управление безопасности по Верхней Австрии расследует хищение бланков удостоверений личности из венской Государственной типографии. Так что для тех, кто хочет остаться здесь, всегда есть средства сделать это. Скажу больше: этим людям, этим нацистам нравится жить в моей стране. Пятьсот лет ненависти к евреям приучили их чувствовать себя здесь как дома.

Я говорю об этом, так как сам пифке*. - Он примирительно улыбнулся. - И не удивляйтесь некоторой враждебности, с которой, вероятно, столкнетесь в Вене, - в наши дни австрийцы отвергают все немецкое. Они прямо-таки из кожи вон лезут, только бы быть австрийцами. Ваш акцент может напомнить некоторым венцам, что они семь лет были национал-социалистами, а этот неприятный факт большинство из них теперь предпочитают относить к разряду дурных снов.

______________

* Просторечное название пруссаков.

- Спасибо, буду иметь в виду.

После встречи с Либлем я вернулся в пансион на Шкодагассе, где меня ждала записка от подруги Беккера, в которой та предупреждала, что заскочит около шести, чтобы лично удостовериться, хорошо ли я устроился. В пансионе "Каспиан" - а он оказался первоклассным уютным местечком - в моем распоряжении была спальня, к которой примыкали маленькая гостиная и ванная комната. Имелась даже крошечная веранда, где я мог бы прекрасно провести время, если бы приехал летом. В номере тепло и запасы горячей воды, казалось, неиссякаемы - вот роскошь-то!

- Ваши слова созвучны моим опасениям, о которых я говорил господину Беккеру. Но, во-первых, он убежден, что вы честный человек и если вам заплатили за работу, то вы обязательно выполните ее, поскольку не в ваших правилах надувать клиента.

- Я тронут. А во-вторых?

- Могу я говорить откровенно?

- Говорите, раз уж начали.

- Очень хорошо. Так вот, господин Беккер - один из самых опасных мафиози в Вене. Несмотря на его затруднительное положение, он не потерял своего влияния в скандально известных, я бы сказал, районах города. - Лицо Либля выражало страдание. - Я не хотел бы продолжать, рискуя создать у вас образ обыкновенного головореза.

- Ну что ж, звучит вполне искренне, господин адвокат. Спасибо.

Он подошел и встал рядом со мной возле окна.

- Что вы там рассматриваете?

- По-моему, за мной следят. Видите того человека?

- Того, что читает газету?

- Да. Уверен, я видел его на вокзале.

Либль достал очки из верхнего кармана и заложил дужки за старые, заросшие волосами уши.

- Не похож на австрийца, - сказал он наконец. - Что за газету он читает?

Я прищурился на мгновение:

- "Венский курьер".

- Во всяком случае, не коммунист. Возможно, американец, рядовой агент из Особого разведывательного отделения их военной полиции.

- Одетый в гражданское?

- Их больше не заставляют носить форму, по крайней мере в Вене. - Он снял и убрал в карман очки. - Смею заметить, слежка за вами будет обычным делом. Они не упустят случая узнать все о любом приятеле господина Беккера. Не исключено, что вас даже официально вызовут, чтобы задать кое-какие вопросы.

- Спасибо за предупреждение. - Я собирался было отойти от окна, но моя рука невольно задержалась на массивных жалюзи с крепкой поперечной задвижкой. - Прежде умели строить, не так ли? Это приспособление, похоже, способно сдержать целую армию.

- Не армию, господин Понтер, - толпу. Когда-то этот район считался сердцем гетто. В пятнадцатом веке - а дом построен именно тогда - нелишним было подстраховаться от неожиданного погрома. С тех пор мало что изменилось, вы согласны?

Я сел напротив, адвоката, закурил сигарету "Мемфис" из запасов Порошина и передал пачку Либлю. Он взял одну сигарету и осторожно спрятал в портсигар. Мы дурно начали наше дело, и пришла пора наладить отношения.

- Оставьте пачку себе, - сказал я ему.

Я еще не успел вылезти из ванны, чрезмерную длительность пребывания в которой не оправдал бы даже Марат, когда в дверь гостиной постучали. Взглянув на свои наручные часы, я присвистнул: да уже почти шесть. Быстро накинув пальто, я открыл дверь.

Передо мной стояла худенькая молодая женщина со сверкающими глазами, по-детски пухлыми розовыми щеками и темными волосами, которых едва ли касалась расческа. Ее белозубая улыбка слегка померкла, когда она увидела мои босые ноги.

- Господин Понтер? - спросила она в замешательстве.

- Госпожа Тродл Браунштайнер?

Она кивнула.

- Входите. Боюсь, я задержался в ванной дольше, чем следовало, но последний раз я видел горячую воду, когда вернулся из советского трудового лагеря. Присядьте, пока я надену на себя что-нибудь.

Вернувшись в гостиную, я застал Тродл возле столика у двустворчатого французского окна - она разливала водку, которую принесла с собой, в два стакана. Затем подала мне один из них, и мы сели.

- Добро пожаловать в Вену, - сказала она. - Эмиль предупреждал, чтобы я принесла вам бутылку. - Она толкнула ногой свою сумку, стоящую на полу. - На самом деле я принесла две. Они провисели весь день за окном госпиталя, так как водка хороша холодная. Мне не нравится водка ни в каком Другом виде.

Мы чокнулись и выпили, еще раз звякнув стаканами, когда ставили их на стол.

- Надеюсь, вы здоровы? Вы упомянули о госпитале.

- Я работаю медсестрой в Центральном, он недалеко отсюда, нужно лишь немного пройти вверх по улице. Отчасти поэтому я и заказала вам номер именно в этой гостинице. Но еще и потому, что хорошо знаю владелицу, госпожу Блум-Вайс, - она была подругой моей матери. Кроме того, я полагала, что вы предпочтете остановиться ближе к Кольцу и к тому месту, где убили американского капитана. Это на Детергассе, за Венским кольцом, в Гюртеле*.

______________

* Кварталы, опоясывающие Венское кольцо - Внутренний город - с внешней стороны.

- Место идеально подходит. По правде говоря, здесь гораздо удобнее, чем у меня дома, в Берлине. Там все куда сложнее. - Я вновь наполнил стаканы. Расскажите мне, что вы знаете обо всем происшедшем.

- Я не смогу ничего добавить к тому, что сообщил вам доктор Либль, и к тому, о чем расскажет завтра утром Эмиль.

- А как идут предпринимательские дела Эмиля?

Тродл Браунштайнер застенчиво улыбнулась и едва слышно хихикнула:

- Я плохо разбираюсь в его делах.

Заметив пуговицу, болтающуюся на одной ниточке, она оторвала ее от борта кримпленового плаща и спрятала в карман. Эта женщина напомнила мне тонкий кружевной платок, нуждающийся в стирке.

- Знаете, я спокойно отношусь к такому явлению, как черный рынок. Я работаю медсестрой и, честно признаюсь, воровала лекарства. Практически всем девушкам рано или поздно приходится делать это. Выбора нет: либо продавать пенициллин, либо свое тело. Полагаю, мы счастливы тем, что еще мечтаем что-то продавать. - Она повела плечами и проглотила свою порцию водки. Страдания и смерть людей, на которые мы вдоволь нагляделись, воспитали у нас не слишком трепетное отношение к закону и порядку. - Она рассмеялась, как бы извиняясь. - Деньги - нехорошая штука, если вы не знаете, как их тратить. Боже, сколько стоят все эти Круппы? Наверное, миллиарды. Но один из них сидит в сумасшедшем доме здесь, в Вене.

- Вам совершенно незачем, - сказал я, - оправдываться передо мной.

Но, видимо, ей было необходимо оправдаться перед собой. Тродл подобрала под себя ноги, по-домашнему устроившись в кресле. Ее, казалось, ничуть не заботило то, что я мог видеть верх ее чулок, подвязки и часть гладких белых бедер.

- Что тут поделаешь, - сказала она, покусывая ноготок, - если все покупки любой житель Вены делает на черном рынке в Рессел-парке. Именно там и находится центр такого рода торговли.

- В Берлине таким местом являются Бранденбургские ворота и площадь перед Рейхстагом, - сказал я:

- Смех, да и только. - Она озорно хихикнула. - Представляю, какой в Вене разразился бы грандиозный скандал, устрой кто-нибудь нечто подобное у здания Парламента.

- Не забывайте, что у вас есть парламент, а союзники здесь всего лишь в качестве наблюдателей. В Германии же они действительно правят.

Она одернула юбку, прикрыв нижнее белье.

- Я этого не знала, но в этой стране все равно разразился бы скандал, есть парламент или его нет. Австрийцы невероятно лицемерны. Казалось бы, они должны проще и терпимее относиться к подобным вещам... Черный рынок существует здесь со времен Габсбургов. Товаром тогда, конечно, были не сигареты, а почести и покровительство. Личные связи по-прежнему все еще много значат.

- Так вот о связях... Скажите, а как вы познакомились с Беккером?

- Он раздобыл некоторые бумаги для моей подруги, медсестры в больнице, а мы украли немного пенициллина для него. Тогда это кое-чего стоило. Незадолго до этого умерла моя мать. - Ее яркие глаза расширились, будто она пыталась постичь что-то. - Она бросилась под трамвай.

Вымученная улыбка, смущенный смех... Тродл научилась сдерживать свои чувства.

- Моя мать, Берни, была настоящей австриячкой венского типа. Мы всегда кончаем жизнь самоубийством, видите ли. У нас, поди ж ты, такой стиль жизни. А Эмиль... Знаете, он оказался очень добрым и веселым, сумел развеять мое горе... Ведь у меня больше никого нет. Отец погиб во время бомбежки, а брат - в Югославии участвует в партизанской войне. Не знаю, что бы со мной стало, не встреть я Эмиля. Если с ним что-то произойдет... - Тродл крепко сжала губы, как бы боясь ненароком напророчить беду своему возлюбленному. Вы ведь постараетесь для него? Эмиль считает вас единственным человеком, которому он может доверить найти спасительную соломинку, своим последним шансом.

- Сделаю все, что в моих силах, Тродл, можете положиться на меня. - Я прикурил сразу две сигареты и передал одну ей. - Признаюсь, я обвинил бы собственную мать, застав ее с пистолетом в руках над телом убитого. Я поверил в историю Беккера по единственной причине: его положение почти безнадежно, причем это его собственная оценка. Возможно, для вас не будет ничего удивительного, но я потрясен.

Вы только взгляните на кончики моих пальцев. Они слишком коротки для святой ауры. А шляпа вон там, на серванте? Я не святой, и если ваш друг хочет, чтобы я вызволил его из камеры смертников, он должен дать мне какую-нибудь зацепку, иначе за это шоу я не дам и ломаного гроша.

Глава 12

Самый суровый приговор выносит человеку его собственное воображение: перспектива юридически обоснованного наказания и тем более смертной казни становится пищей для размышлений самого изощренного мазохистского толка, по сравнению с которыми даже само наказание покажется детской забавой. И действительно, одна только мысль о том, как уходит из-под ног опора, как натянувшаяся веревка не дает ногам дотянуться до земли, сводит с ума. Человек не может уснуть, сердце его разрывается от боли, которую причиняет разум. Даже самому глупому, лишенному воображения субъекту достаточно покрутить головой и послушать хруст позвонков, чтобы в глубине желудка ощутить ужас повешения.

Поэтому я не был удивлен, когда увидел лишь жалкое подобие прежнего Беккера. Мы встретились в маленькой, скупо обставленной комнате для свиданий тюрьмы в Россауерлэнде.

Войдя в комнату, Беккер сначала потряс мне руку, а затем повернулся к охраннику, стоящему в дверях.

- Эй, Пепи, - сказал он весело, - ты не возражаешь? - Затем, достав из кармана рубашки пачку сигарет, бросил ее через комнату.

Охранник, звавшийся Пепи, поймал пачку и взглянул на этикетку. Перекури за дверью, хорошо?

- Ладно, - согласился Пепи и вышел.

Беккер довольно кивнул, когда мы втроем уселись вокруг стола, привинченного к желтой кафельной стене.

- Не беспокойтесь, - сказал он доктору Либлю. - Все охранники здесь не гнушаются подачками. Не то что в Штифтсказерне, смею вас уверить. Никого из чертовых янки не подмажешь. Этим ублюдкам ничего не надо, все могут достать сами.

- Вы говорили мне, - напомнил я и достал сигарету.

Либль отрицательно качнул головой, когда я предложил ему одну.

- Они от вашего друга Порошина, - объяснил я, пока Беккер вытягивал для себя сигарету из пачки.

- Стоящий парень, правда?

- Фрау Беккер считает его вашим шефом.

Беккер прикурил сам, дал мне огня и выпустил облачко дыма над моим плечом.

- Вы говорили с Эммой? - спросил он, но в его голосе не прозвучало удивления.

- Если не считать абсолютно для меня не лишних пяти тысяч, то она самая веская причина, по которой я здесь, - сказал я. - Поговорив с ней, я решил: окажу вам помощь, какую только смогу. Эта женщина убеждена, что ваша карта бита.

- Жестоко ненавидит меня, да?

- Как старую болячку.

- Ну, она права, я полагаю.

Он вздохнул, тряхнул головой и глубоко затянулся. Сигарета догорела и потухла. Какое-то мгновение он пристально смотрел на меня, его налитые кровью глаза ярко поблескивали сквозь пелену дыма. Через несколько секунд он откашлялся и, улыбнувшись, сказал:

- Валяйте, спрашивайте.

- Хорошо. Это вы убили капитана Линдена?

- Бог свидетель, нет. - Он рассмеялся. - Я могу идти, сэр? - горько пошутил он и сделал еще одну отчаянную затяжку. - Вы не верите мне, не так ли, Берни?

- Ваше положение было бы куда лучше, если бы вы лгали. Я вам верю в этом смысле. Но поскольку я разговаривал с вашей подругой...

- Вы видели Тродл? Хорошо. Она прекрасная девушка, не так ли?

- Вы правы, и знаете, на мой взгляд, одному только Богу известно, что она нашла в вас.

- Она любит поболтать со мной после обеда. Именно поэтому ей не верится, что меня заперли здесь - не хватает наших бесед у горящего камина о Витгенштейне. - Улыбка исчезла с его лица; потянувшись через стол, он сжал мой локоть. - Послушайте, вы должны вытащить меня отсюда, Берни. Пять тысяч - это лишь задаток. Докажите мою невиновность, и я утрою гонорар.

- Мы оба знаем: это будет нелегко.

Беккер не понял.

- Деньги не проблема. У меня куча денег. В Герналсе в гараже припаркована машина, в ней тридцать тысяч долларов. Они ваши, только вытащите меня!

Либль недовольно поморщился: его клиент совсем, похоже, утратил деловую хватку.

- Господин Беккер, как ваш адвокат я вынужден возразить. Это не способ...

- Заткнитесь! - взбесился Беккер. - Когда мне понадобится ваш совет, я обращусь к вам.

Либль дипломатично пожал плечами и откинулся на спинку стула.

- Послушайте, о премии поговорим, когда вы выйдете отсюда. Денег достаточно, вы уже и так хорошо заплатили мне. Я имею в виду не деньги. Мне нужны сейчас хоть какие-нибудь ниточки. Расскажите-ка о господине Кениге, причем все до мельчайших подробностей: где вы с ним познакомились, как он выглядит и пьет ли он кофе со сливками или без... Хорошо?

Беккер кивнул и затоптал окурок на полу. Он нервно сжал и разжал пальцы. Похоже, ему слишком часто приходилось рассказывать эту историю.

- Ладно, дайте сообразить... Я познакомился с Гельмутом Кенигом в "Коралле". Это ночной клуб в девятом округе на Порцеллангассе. Он первым подошел, представился, сказал, что наслышан обо мне, и предложил выпить. Я не отказался. Мы говорили о всяких пустяках. О войне, моем пребывании в России, службе в уголовной полиции перед тем, как я, так же как и вы, оказался в СС. Только вы вовремя смылись. Не так ли, Берни?

- Не отвлекайтесь, не теряйте нити.

- Ну, он объяснил, что якобы слышал обо мне от своих друзей, от кого не уточнил. У него были какие-то делишки - постоянные поставки через зеленую зону, - и он хотел, чтобы я их пропихнул. Деньги наличными, и никаких вопросов. Все просто: я должен был забирать небольшой пакет из одной конторы здесь, в Вене, и передавать его в другую контору - в Берлине. Но каждый раз я вез грузовик сигарет, а если бы меня поймали, то, скорее всего, они бы даже и не заметили посылку Кенига. Сначала я подозревал, что это наркотики, но однажды вскрыл посылку. Там было всего лишь несколько папок: партийные и армейские документы, документы СС. В общем, старый хлам. Я не мог понять, что же такого в них ценного.

- В посылках всегда были только папки?

Он кивнул.

- Капитан Линден работал на американский Архивный центр в Берлине, объяснил я. - Он охотился за нацистами. Из этих документов вы не запомнили какие-нибудь имена?

- Берни, да какие-то, по-моему, мелкие сошки - капралы СС и армейские финансовые чиновники. Уважающий себя охотник за нацистами просто вышвырнул бы такие документы. Этим парням нужна крупная добыча, вроде Бормана и Эйхмана, а не ничтожные винтики.

- Нет, эти документы наверняка были важны для Линдена. Тот, кто убил его, подстроил еще и смерть парочки сыщиков-любителей, которых капитан знал. Это еврейская чета, они уцелели в лагерях, собрались свести старые счеты и, похоже, напали на след. Я нашел их мертвыми несколько дней назад. Может быть, документы как раз им и предназначались, поэтому постарайтесь вспомнить хоть какие-нибудь имена.

- Конечно, как скажете, Берни. Я попытаюсь включить это в мой рабочий список.

- Вы сделаете это. А теперь продолжим разговор о Кениге. Как он выглядел?

- Дайте сообразить. Ему, на мой взгляд, около сорока. Хорошо сложен, темноволосый, с пышными усами, весит около девяноста килограммов, рост метр девяносто. Он носил дорогой твидовый костюм, курил приличные сигареты и всегда таскал с собой собаку - маленького терьера. Он австриец, это точно. Иногда с ним была девушка по имени Лотта. Не знаю ее фамилии, но работала она в клубе "Казанова". Смазливая сука, блондинка. Вот, пожалуй, и все, что я помню.

- По вашим словам, разговоры шли о войне. А он не говорил вам случайно, сколько наград получил?

- Да, говорил.

- Вы не поделитесь со мной?

- Я не думаю, что это имеет значение.

- Позвольте уж мне решать, что имеет значение. Ну, давайте, раскройте тайну, Беккер.

Он передернул плечами и уставился на стену.

- Насколько я помню, он рассказывал, что присоединился к Австрийской нацистской партии, когда она в тридцать первом была еще нелегальной. Позже ему грозил арест за расклеивание плакатов, и, чтоб его избежать, он удрал в Германию и поступил в Баварскую полицию в Мюнхене. В тридцать третьем он вступил в СС и прослужил там до окончания войны.

- В каком звании?

- Он не сказал.

- Не упомянул, где служил и в каком качестве?

Беккер отрицательно покачал головой.

- Не очень-то вы откровенничали друг с другом. О чем вы задумались, не о цене ли хлеба? Ну ладно. А что можете сказать о втором субъекте, о том, с кем Кениг приходил к вам домой, когда попросил следить за Линденом?

Беккер сжал виски.

- Я уже неоднократно пытался вспомнить его имя, но никак не могу. Как мне показалось, он был, скорее всего, офицером старшего состава. Очень чопорный, воспитанный, возможно, аристократ. Возрастом также около сорока лет, высокий, худощавый, слегка лысеющий, гладко выбрит. Одет в куртку в стиле Шиллера с клубным галстуком. - Он встряхнул головой. - Я не очень-то разбираюсь в клубных галстуках, возможно, мужской клуб, точно не скажу.

- А как выглядел человек, которого вы видели выходящим из студии, где был убит Линден?

- Расстояние было слишком велико, чтобы как следует разглядеть. Ну, небольшого роста, коренастый, одет в черное пальто и шляпу. И; знаете ли, очень спешил.

- Держу пари, что спешил, - сказал я. - Рекламное агентство "Рекло и Вербе Централе" находится на Мария-Хильфер-штрассе, не так ли?

- Находилось, - сказал Беккер. - Агентство закрылось вскоре после моего ареста.

- В любом случае расскажите мне об этом заведении. Вы там видели только Кенига?

- Нет. Обычно это был Абс, Макс Абс. Мужчина с такой, знаете ли, академической наружностью: бородка клинышком, маленькие очки. - Беккер угостился еще одной сигаретой из моей пачки. - Существует одно обстоятельство, о котором я намеревался непременно вам рассказать. Во время одного из своих визитов я слышал, как Абс разговаривал по телефону с неким Пихлером, каменотесом. Возможно, Абс недавно хоронил кого-то. Я подумал, что, может быть, вам удастся разыскать этого Пихлера и выяснить, где найти Абса. Кстати, в какое время вы сегодня пойдете на похороны Линдена?

- В двенадцать часов, - сказал Либль.

- Я полагаю, стоит сходить, Берни.

- Вы клиент, исполнять ваши пожелания - моя обязанность, - сказал я.

- Посмотрите, не появится ли на кладбище кто-нибудь из друзей Линдена. И конечно же Пихлер. Большинство венских каменотесов держат свои мастерские вдоль стены Центрального кладбища, поэтому найти его не составит большого труда. Возможно, вам удастся узнать, не оставил ли Макс Абс свой адрес, когда заказывал надгробие.

Мне не особенно нравилось слушать, как Беккер расписывает мою утреннюю работу, но рассмешить его оказалось не так уж и сложно.

Перед лицом смертного приговора человек вправе требовать определенной снисходительности от своего частного детектива. Особенно, когда деньги уплачены. Поэтому я согласился.

- Почему бы и нет? Люблю хорошие похороны. - Затем я встал и прошелся по камере, как будто сам боялся оказаться за решеткой. Может быть, он привык к этому больше, чем я? - Есть одна вещь, которая ставит меня в тупик, сказал я после минутного задумчивого хождения.

- В чем дело?

- Доктор Либль говорил мне, что вы не лишены влияния и друзей в городе.

- Вы в точку попали.

- Ну, тогда почему же никто из ваших так называемых друзей не пытался найти Кенига? Или хотя бы его подружку Лотту?

- А с чего вы взяли, что они не пытались?

- Вы собираетесь играть в молчанку или я должен дать вам шоколадку, чтобы развязать язык?

Голос Беккера теперь звучал умиротворяюще:

- Берни, еще точно неизвестно, что произошло, поэтому я не хочу, чтобы у вас сложилось превратное мнение обо всем деле. Нет смысла предполагать, что...

- Давайте-ка без церемоний рассказывайте, что случилось.

- Хорошо. Парочка моих парней, знающих свое дело, навели справки о Кениге и его девчонке. Они проверили несколько ночных клубов. И... поморщился он, - в общем, они исчезли. Возможно, надули меня или просто смылись.

- Не исключено, что закончили так же, как и Линден, - предположил я.

- Кто знает? Но именно поэтому вы здесь, Берни. Вам я могу доверять. Одно то, как вы повели себя в Минске, чего стоит! Вы не позволите повесить невиновного. - Он многозначительно улыбнулся. - Не могу поверить, что я единственный прибегаю к помощи человека вашей квалификации.

- Все будет в порядке, - быстренько прервал я его. Терпеть не могу лесть во всех ее проявлениях, да еще от людей типа Эмиля Беккера. - Знаете ли, возможно, вы действительно заслуживаете смертной казни, - добавил я. Допустим, вы и не убивали Линдена, но на вашей совести много других загубленных жизней.

- Поверьте, я просто не видел выхода, до тех пор пока не стало слишком поздно. Вы оказались достаточно умны, чтобы выйти из игры, когда еще был выбор. Я - не вы. У меня никогда не было шанса. Либо подчиняйся приказам, либо предстань перед военным трибуналом и расстрельной командой. Мне не хватило решимости изменить ход событий.

Я тряхнул головой. Зачем эта исповедь? Мне-то все равно.

- Возможно, вы правы, - произнес я вслух.

- Вы знаете, что я прав. Война - жестокая штука, Берни. - Он потушил сигарету и встал. Теперь мы оказались лицом к лицу в углу, где я стоял. Он понизил голос, как будто не желал, чтобы Либль слышал: - Послушайте, я знаю, что это опасная работа. Но только вам под силу ее выполнить. Необходимо, чтобы все было сделано тихо, тайно, именно в вашем стиле. Вам нужен ствол?

Я не взял с собой пистолет, который забрал у убитого русского в Берлине, не желая рисковать, пересекая границу с оружием. Я сомневался, что в порошинской посылке с сигаретами окажется что-либо подобное, поэтому сказал:

- Как вы считаете нужным. Это ваш город.

- На мой взгляд, иметь его вам необходимо.

- Хорошо, - согласился я. - Но, ради Бога, он должен быть чистым.

Когда мы вышли из тюрьмы, Либль саркастически улыбнулся:

- Что у вас за тайны? Говорили о стволе, я полагаю?

- Да, исключительно из предосторожности.

- Лучшая предосторожность для вас в Вене - это держаться подальше от русского сектора. Особенно в позднее время.

Я проследил за взглядом Либля. Через дорогу, на другой стороне канала, на утреннем ветерке реял красный флаг.

- Известно несколько случаев похищения людей в Вене - это дело рук Иванов, - объяснил он. - Они хватают кого ни попадя под видом американского шпиона и не возвращают, пока им не сделают уступки на черном рынке, действующем вне пределов русского сектора, причем плюют на какие бы то ни было законы. Они, например, вытащили из собственного дома одну женщину, завернув ее в ковер, точно Клеопатру.

- Хорошо, я буду осторожен, но беспомощно на кол не упаду, будьте уверены, - сказал я. - Да, а как добраться до Центрального кладбища?

- Оно в британском секторе, и вам следует ехать от Шварценбергплац, да, только на вашем плане города она названа Сталинплац. Вы не обознаетесь: там огромная статуя советского солдата-освободителя, которого мы, венцы, называем неизвестным мародером.

Я рассмеялся:

- С удовольствием посмотрю, господин доктор. Мы потерпели поражение в войне, но Небеса помогут нам с новым освобождением.

Глава 13

"Город остальных жителей Вены" - так называла кладбище Тродл Браунштайнер. И ее слова не были преувеличением. Центральное кладбище превосходило по масштабам несколько известных мне городов, и к тому же выглядело гораздо богаче. Среднего достатка австриец не мог обойтись без надгробного камня так же, как, к примеру, без посещения любимого кафе. Здесь я впервые понял, сколь процветает похоронный бизнес. Казалось, что в городе нет настолько бедных людей, которые не могли бы позволить себе приличный кусок мрамора. Чего тут только не было: клавиатура рояля, вдохновленная муза, вступительные такты знаменитого вальса - для венских мастеров, похоже, не существовало понятия "безвкусица". Они готовы были воплотить в камне любую претенциозную басню или преувеличенную аллегорию по желанию заказчика. Огромный некрополь отражал даже религиозные и политические разногласия живых, будучи поделен на еврейские, протестантские и католические части, не говоря уже об участках, принадлежащих четырем державам-победительницам.

В часовне такой величины, что своими размерами она могла претендовать на звание первого чуда света, где и проходило отпевание Линдена, службы отправлялись одна за другой, и я обнаружил, что разминулся с похоронной процессией капитана всего на несколько минут.

Я без труда заметил маленький кортеж, медленно продвигавшийся по заснеженному парку к французскому сектору, где католик Линден должен был обрести последнее пристанище. Но для идущего пешком человека догнать его оказалось нелегко, к тому времени, когда я подошел, дорогой гроб уже медленно опускали в темно-коричневую могилу, подобно тому как резиновую лодку спускают в грязную воду гавани.

Родные Линдена, сцепив руки наподобие полицейских при разгоне демонстрации, стоически переносили свое горе, точно намеревались удостоиться за это медали.

Парадно одетый отряд почетного караула поднял свои винтовки и прицелился в падающий снег. Когда они дали залп, мной овладело неприятное ощущение. Я будто снова оказался в Минске. Вот еду в штаб-квартиру и вдруг останавливаюсь, привлеченный звуком выстрелов; взобравшись на насыпь, вижу шестерых мужчин и женщин, стоящих на коленях у края общей могилы, доверху заполненной многочисленными телами. Некоторые были еще живы. Позади обреченных людей - отряд СС под командованием молодого полицейского офицера. Звали его Эмиль Беккер.

- Вы его друг? - прервал мои воспоминания мужчина, американец, остановившийся позади меня.

- Нет, - ответил я, - подошел на звук оружейной стрельбы, как-то, знаете ли, непривычно в таком месте.

Я понятия не имел, присутствовал ли этот американец на похоронах или он шел за мной от часовни, но на человека, караулившего меня около офиса Либля, он был не похож. Я указал на свежую могилу:

- Скажите, а кого похоронили?

- Парня по имени Линден.

Немецкий не был родным языком для моего собеседника, поэтому, может, я и ошибался, но мне показалось, что в голосе американца отсутствовал даже намек на какие-либо эмоции.

Не обнаружив среди присутствующих на похоронах никого, хотя бы отдаленно напоминавшего Кенига - в общем-то, я и не ожидал его здесь увидеть, - я тихо пошел прочь, к своему удивлению обнаружив, что американец идет рядом со мной.

- Все-таки для живых гораздо легче думать о кремации, - сказал он. Чего стоят, согласитесь, ужасные предположения о том, как подвергнется гниению любимое существо. Они не дают покоя с настойчивостью солитера. Смерть сама по себе достаточно гнусное явление, чтобы еще позволять червякам кормиться за ее счет. Я-то, уж поверьте, знаю: похоронил обоих родителей и сестру. Но эти люди - католики. Они не хотят упустить свой шанс на воскрешение. Как будто Господь намерен беспокоиться по поводу, - взмахом руки он обвел кладбище, - всего этого. А вы католик?

- Иногда, - сказал я. - Когда тороплюсь на поезд или стараюсь протрезветь.

- Линден, бывало, молился Святому Антонию, - заметил американец. Полагаю, он - покровитель заблудших душ.

"Интересно, он что, пытается говорить загадками", - подумал я и ответил:

- Я ему никогда не молюсь.

Вслед за мной он вышел на дорогу, которая вела к часовне. Это была длинная аллея, обсаженная безжалостно подрезанными деревьями, и комочки снега в развилках похожих на канделябры ветвей напоминали огарки оплывших поминальных свечей.

Указывая на одну из припаркованных машин, "мерседес", он спросил:

- Вас не подвезти в город? У меня здесь машина.

Я действительно был неважным католиком. Убийство людей, пусть даже и русских, - огромный грех, и его не так-то просто объяснить Создателю. Тем не менее мне вовсе не нужно было обращаться за советом к Святому Михаилу, покровителю полицейских, чтобы распознать сотрудника военной полиции.

- Вы можете подбросить меня до главных ворот, если хотите, - услышал я собственный ответ.

- Конечно, залезайте.

На похороны и их участников он уже не обращал никакого внимания. Теперь его интересовало новое лицо, то бишь я. Возможно, во мне он увидел человека, способного пролить хоть какой-то свет на кромешную тьму всего этого запутанного дела. Интересно, что бы он сказал, узнай о том, сколь мои намерения совпадают с его собственными и что в первую очередь из-за эфемерной надежды на подобную встречу я и пришел на похороны Линдена.

Американец ехал медленно, как будто двигался в похоронном кортеже, без сомнения надеясь протянуть время, чтобы узнать, кто я и почему оказался возле могилы Линдена.

- Меня зовут Шилдс, - начал он. - Рой Шилдс.

- Бернхард Гюнтер, - ответил я, решив его не дразнить.

- Вы из Вены?

- Нет, я родился в другом месте.

- А где?

- В Германии.

- Я сразу усомнился, что вы австриец.

- Герр Линден, - спросил я, сменив тему, - был вашим близким другом?

Американец засмеялся и отыскал сигареты в верхнем кармане своей спортивной куртки.

- Линден? Да я его вообще не знал.

Он вытащил зубами сигарету, а затем передал пачку мне.

- Его убили несколько недель назад, и мой шеф счел нелишним, чтобы я представлял наш отдел на похоронах.

- А какой отдел вы имеете в виду? - спросил я в полной уверенности, что знаю ответ.

- Международный патруль. - Прикурив сигарету, он передразнил манеру американских радиодикторов: "Для вашей безопасности звоните А29500". Затем он передал мне книжечку спичек с рекламой клуба "Зебра". - Напрасно, по-моему, потратил драгоценное время, проделав весь этот путь сюда.

- Не так уж и далеко, - парировал я и добавил: - Наверное, ваш шеф предполагал, что здесь, на кладбище, может появиться убийца.

- Да нет, черт побери! - рассмеялся он. - Этот парень уже в тюрьме. Просто наш шеф, капитан Кларк, из тех, кто любит до мелочей соблюдать протокол. - Шилдс свернул на юг, к часовне. - Господи, - пробормотал он, ну и местечко! Смахивает на какое-то дурацкое футбольное поле. Знаете, Гюнтер, дорога, с которой мы только что свернули, длиной почти в километр, и причем прямая как стрела. Я заметил вас, когда вы еще были в паре сотен метров от похоронной процессии Линдена, и подумал: "Этот человек торопится присоединиться к нам". - Он будто усмехнулся своим мыслям. - Я прав?

- Мой отец похоронен недалеко от могилы Линдена. Но, добравшись туда и увидев военных, я решил вернуться позже, когда будет поспокойнее.

- Вы проделали весь этот путь и не принесли венок?

- А вы принесли?

- Конечно, принес. Он обошелся мне в пятьдесят шиллингов.

- Обошелся вам или вашему отделу?

- Мы вообще-то пускали шапку по кругу.

- И после этого вы спрашиваете меня, почему я не принес венка?

- Да ладно, Гюнтер, - засмеялся Шилдс. - Все вы замешаны в каком-нибудь жульничестве: либо вымениваете шиллинги на доллары, либо торгуете сигаретами на черном рынке. Знаете, я иногда думаю, что австрийцы, нарушая закон, получают куда больше, чем мы.

- Это оттого, что вы полицейский.

Мы миновали главные ворота на Симмерингер Хауптшрассе и остановились напротив трамвайной остановки, где уже несколько человек прицепились в поручням переполненного трамвая, словно выводок голодных поросят к брюху свиньи.

- Так вы действительно не хотите, чтобы я вас подбросил? - спросил Шилдс.

- Нет, спасибо. У меня тут дело к каменотесам.

- Ну что ж, это ваши похороны, - сказал он с ухмылкой и умчался прочь.

Я пошел вдоль высокой кладбищенской стены, где, казалось, обосновались все венские рыночные цветочницы и каменотесы. Вскоре меня остановила старая женщина жутковатого вида. Она протянула восковую свечку и спросила, не найдется ли у меня огня.

- Вот, пожалуйста, - сказал я, протягивая ей шилдсовские спички.

Когда она попыталась оторвать только одну, я сказал, что она может взять всю книжечку.

- Мне нечем заплатить вам за нее, - ответила женщина с искренним сожалением.

Я точно знал: мы с Шилдсом непременно встретимся снова, так же как можно быть уверенным, что человек, ожидающий поезд, непременно посмотрит на часы. Но как же я хотел, чтобы он оказался рядом со мной именно в этот момент и я мог бы показать ему австрийскую женщину, которая не в состоянии заплатить за спички, не говоря уже о венке стоимостью в пятьдесят шиллингов.

* * *

Господин Йозеф Пихлер оказался типичным австрийцем, меньше и тоньше среднего немца, с бледной, нежной на вид кожей и редкими, какими-то недоразвившимися усами. Виноватое выражение на его вытянутом, точно собачья морда, лице придавало ему вид человека, изрядно перебравшего чересчур молодого вина, которое австрийцы, по-видимому, считали пригодным для питья. Когда я увидел его, он стоял в своем дворе, сравнивая набросок надгробия с уже выполненной в камне работой.

- Да благослови вас Господь! - угрюмо сказал он мне вместо приветствия.

Я ответствовал в том же духе.

- Вы господин Пихлер - прославленный скульптор? - спросил я, вспомнив утверждение Тродл, что у жителей Вены прямо-таки страсть к помпезности, титулам и лести.

- Да, - ответил он с изрядной долей гордости в голосе. - Может быть, галантный джентльмен хочет сделать заказ? - Он говорил так, будто был по меньшей мере хранителем художественной галереи на Доротеергассе. - Взгляните на этот прекрасный надгробный камень. - Он указал на большую плиту отполированного черного мрамора, на которой золотом были выведены имена и даты. - Желаете что-нибудь мраморное? Высеченную из камня фигуру? Может быть, статую?

- Честно говоря, я еще не решил окончательно, господин Пихлер. Я слышал, недавно для моего приятеля, доктора Макса Абса, вы создали прекрасный памятник. Он был так восхищен им, что мне захотелось узнать, не могли бы вы сделать что-нибудь похожее и для меня?

- Да, я, кажется, помню герра доктора. - Пихлер снял шляпу и почесал макушку, покрытую седыми волосами. - Но памятник... Вы не напомните, что это был за памятник? Хотя бы некоторые детали.

- К сожалению, я знаю лишь одно: мой друг был им восхищен.

- Ну, ничего, не важно. Не соизволит ли достопочтенный джентльмен зайти завтра, к тому времени я, наверное, смогу найти описание. Позвольте мне объяснить. - Пихлер показал мне карандашный набросок памятника, предназначавшегося для умершего инженера городских трубопроводов и охраны природы, как следовало из надписи. - Взять хотя бы вот этого клиента, начал он с увлечением растолковывать мне суть дела. - У меня есть чертеж с именем покойного и порядковым номером. Когда памятник будет готов, рисунок я подошью в книгу. Так что я для вас все узнаю, только сверюсь с моей книгой учета, где указано имя клиента. Но в данный момент я очень тороплюсь закончить эту работу, и, кроме того, - он красноречиво похлопал себя по животу, - я сегодня полумертв. - Извиняясь, он пожал плечами. - Вчера вечером немного... ну, вы понимаете. К тому же мне приходится работать без помощников.

Я поблагодарил его и оставил наедине с инженером городских трубопроводов и охраны природы. По-видимому, обладая известной долей тщеславия, нечто подобное можно сказать об одном из городских водопроводчиков. Интересно, какого титула удостаиваются посмертно частные детективы? Удерживая равновесие на ускользающей подножке трамвая, я старался отвлечься от мыслей о своем ненадежном положении, придумывая изысканные титулы для моей, прямо скажем, вульгарной профессии: "Практик уединенного мужского образа жизни"; "Не склонный к метафизике агент по расследованиям"; "Посредник, вопрошающий Растерянных и Озабоченных"; "Доверенный адвокат Перемещенных и Находящихся не на своем месте"; "Заказной искатель Грааля"; "Жаждущий истины". Больше всего мне понравился последний. Что же касается моего клиента, то пока не было ничего, что должным образом отражало бы смысл моей работы над почти проигрышным делом, которое могло отпугнуть даже самого догматичного толкователя Священного Писания.

Глава 14

Если верить путеводителям, жители Вены любят танцы почти так же страстно, как и музыку. Но ведь все эти книги были написаны еще до войны, и не думаю, чтобы их авторы провели хоть один вечер в клубе "Казанова" на Дорйтеергассе. Оркестр здесь играл так, что поневоле хотелось поскорее сбежать, а дурацкое топтание, претендовавшее на искусство, которому покровительствовала Терпсихора, напоминало движение бурого медведя в тесной клетке. Страсть можно было узреть, лишь глядя на шумно тающий лед в стакане с виски.

После часа, проведенного в "Казанове", я чувствовал себя столь же кисло, как евнух в ванне с девственницами. Порекомендовав себе успокоиться, я откинулся на спинку дивана в своей кабине, обитой красным бархатом и атласом, и с несчастным видом воззрился на палаточную драпировку потолка: последнее дело, если только я не хочу кончить так же, как двое друзей Беккера (что бы он там ни говорил, я не сомневался в том, что они мертвы), это скакать по клубу, спрашивая завсегдатаев, знают ли они Гельмута Кенига или, может, его подружку Лотту.

До нелепого шикарный "Казанова" ни в коей мере не был похож на злачное место, которое какой-нибудь робкий ангелочек предпочел бы обходить стороной. У дверей не возвышались громилы в смокингах, в карманах посетителей вряд ли можно было найти что-нибудь более смертоносное, чем серебряная зубочистка, а официанты обслуживали вас с раболепием, достойным похвалы. И если Кениг больше не посещал это заведение, то вовсе не из боязни, что его карманы обчистят.

Мои мрачные размышления прервал голос:

- Он что, уже начал поворачиваться?

Девица была высокой, привлекательной, ее пышные формы могли бы украсить итальянскую фреску шестнадцатого века: совершенные груди, живот и зад.

- Потолок, - объяснила она, указав сигаретным мундштуком вверх.

- Да что-то никак.

- Тогда ты можешь пока купить мне выпить, - сказала она и села рядом со мной.

- А я начал беспокоиться, что ты уже не появишься.

- Знаю, но я девушка твоей мечты - и потому здесь.

Я подозвал официанта, и она заказала себе виски с содовой.

- Я, признаться, не любитель мечтать.

- Какая жалость! - Она пожала плечами.

- А о чем ты мечтаешь?

- Послушай, - сказала она, встряхнув длинными блестящими каштановыми волосами, - это Вена, здесь ни с кем нельзя делиться мечтами. Их могут истолковать как угодно, и знаешь, где можно оказаться?

- Звучит так многозначительно, будто тебе есть что скрывать.

- Ты тоже не слишком похож на рекламного агента. Большинству людей есть что скрывать, особенно в наши дни, и прежде всего то, что у них на уме.

- Ну, во всяком случае, не имя. Мое - Берни.

- Краткое от Бернхард? Как у собаки, которая спасает альпинистов?

- Приблизительно. Однако спасу я кого-нибудь или нет, зависит от того, много ли у меня с собой бренди, потому что, когда я нагружен, перестаю быть сознательным.

- В жизни не встречала сознательного мужчину. - Кивком она указала на мою сигарету. - Мне одну не дашь?

Я передал ей пачку и стал наблюдать, как она вставляет сигарету в мундштук.

- А ты так мне и не сказала, как тебя зовут, - заметил я, протягивая зажженную спичку.

- Вероника, Вероника Цартл. Очень рада познакомиться. Мне кажется, я тебя здесь раньше не видела. Говоришь, как пифке. Ты откуда?

- Из Берлина.

- Я так и думала.

- А что в этом плохого?

- Ничего, если тебе нравятся пифке. Но, знаешь, большинство австрийцев их терпеть не могут. - Она говорила медленно, нарочито растягивая слова, с тем деревенским акцентом, с которым тогда, казалось, говорила вся Вена. - Но мне они безразличны. Иногда меня саму принимают за пифке. Это потому, что я не хочу говорить, как все остальные. - Она захихикала. - Так забавно слушать какого-нибудь юриста или дантиста, который говорит, точно водитель трамвая или шахтер, чтобы его, не дай Бог, не приняли за немца. В основном они это делают в магазинах, чтобы все думали, что они имеют право на хорошее обслуживание. Попробуй сам, Берни, и увидишь, как к тебе сразу же станут относиться по-другому. Это совсем просто: говори, как будто ты что-то жуешь, и добавляй "еньк" ко всему, что бы ни сказал.

Умненький, например.

Официант вернулся с выпивкой для нее. Девушка капризно поморщилась:

- Безо льда...

Я бросил банкнот на серебряный поднос и не взял сдачу. Она вопросительно подняла брови.

- Должно быть, собираешься прийти сюда еще не раз, если даешь такие чаевые.

- Все-то ты замечаешь.

- Ну, в самом деле? Действительно, еще сюда собираешься?

- Может быть. А что, здесь всегда так? В этом славном местечке царит такое же оживление, как в пустом камине.

- Подожди, скоро битком будет набито, тогда ты захочешь, чтобы всё было как сейчас. - Потягивая виски, она откинулась на бархат позолоченного кресла. Ладонью вытянутой руки она гладила атласную, точно на пуговицах, обивку стен кабины. - Скажи спасибо, что здесь тихо, - заметила Вероника. У нас есть шанс узнать друг друга. Совсем как у тех двоих. - Она многозначительно указала мундштуком на двух девушек, которые танцевали друг с другом. Безвкусно одетые, с несуразными пучками на голове, увешанные фальшивыми ожерельями, они походили на пару цирковых лошадей. Поймав взгляд Вероники, они заулыбались, а потом принялись нашептывать что-то сокровенное друг другу на ухо.

Наблюдая, как кружатся девицы, я поинтересовался:

- Ваши приятельницы?

- Не совсем.

- А их что... вместе?

Она пожала плечами.

- Ну, если только хорошо заплатишь. - Засмеявшись, она выпустила облачко дыма из своего дерзкого носика. - Просто ноги разминают.

- А кто та, что повыше?

- Ибола. По-венгерски означает "фиалка".

- А блондинка?

- Это Митци. - Вероника слегка сердито произнесла имя девушки. - Может, тебе хочется с ними поболтать? - Она достала пудреницу и стала придирчиво рассматривать помаду на своих губах в крошечном зеркальце. - В любом случае мне пора - мама будет беспокоиться.

- Не надо разыгрывать передо мной Красную Шапочку. Мы оба знаем, что твоя мама не станет возражать, если ты сойдешь с тропинки и пойдешь лесом. А что до тех искорок, так ведь мужчина вправе взглянуть в окно, не так ли?

- Конечно, но зачем прижиматься к нему носом? Тем более когда ты со мной?

- Послушай, Вероника, - сказал я, - да ты отчитываешь меня, будто сварливая жена. Честно говоря, именно такого рода речи прежде всего и толкают мужчин в подобные места. - Я улыбнулся, давая понять, что не сержусь. - А тут появляешься ты с металлическими нотками в голосе. Может показаться, что от чего ушел, к тому и пришел.

Она улыбнулась мне в ответ:

- Пожалуй, ты прав.

- Знаешь, сдается мне, что ты новичок в этом сладком занятии.

- Господи, - сказала она, и улыбка ее стала печальной, - а кто нет?

Не устань я так сильно, может, задержался бы в "Казанове" дольше и даже пошел бы домой с Вероникой. Вместо этого я вручил ей пачку сигарет за то, что она составила мне компанию, и условился встретиться здесь же завтра вечером.

Поздняя ночь - не лучшее время сравнивать Вену с любой другой столицей, за исключением, может, потерянной Атлантиды. Изъеденный молью зонтик остается открытым дольше, чем Вена. После нескольких стаканов Вероника объяснила мне, что австрийцы предпочитают проводить вечера дома, но если уж они решают прокутить всю ночь напролет, то начинают обычно рано - около шести или семи.

И действительно, назад в пансион "Каспиан" я плелся по пустынной улице, хотя было-то всего половина одиннадцатого, в сопровождении собственной тени и звука своих нетвердых шагов.

После наполненного гарью Берлина воздух Вены казался чистым, как песня птицы. Но ночь выдалась холодная, и, продрогнув, хотя был в пальто, я прибавил шагу. Мне не нравилась тишина, и я вспомнил предупреждение доктора Либля о советском пристрастии к ночным похищениям.

Пересекая площадь Героев в направлении Народного парка и находясь уже по ту сторону Кольца города Иосифа, я мысленно то и дело обращался к Иванам. Даже здесь, вдалеке от советского сектора, повсюду можно было заметить убедительные свидетельства их вездесущности. Императорский дворец Габсбургов был одним из многих общественных зданий в этом международно управляемом городе, который заняла Красная Армия. Над главным входом красовалась огромная красная звезда, в центре которой был профиль Сталина, а напротив гораздо более тусклый профиль Ленина.

Когда я проходил мимо разрушенного Музея истории искусств, я почувствовал, что позади меня кто-то крадется, и этот "кто-то" старается держаться в тени, прячется за кучами булыжника. Я тотчас остановился и огляделся - никого. Вдруг примерно метрах в тридцати от меня, около статуи, от которой остался лишь торс - нечто подобное я как-то видел в морге, послышался шорох, и несколько камешков скатилось с большой булыжной кучи.

- Вам что, одиноко? - Я выпил более чем достаточно, чтобы без тени смущения задавать подобный идиотский вопрос. Мой голос эхом отразился от стены разрушенного музея. - Если вы в музей, то мы уже закрылись. Бомбы, знаете ли, ужасные штуки. - Ответа не последовало, и я продолжил ерничать: Если вы шпион, то вам везет. Это новый род занятий, особенно для жителей Вены. Вам не нужно верить мне на слово, мне сказал это один иван.

Все еще посмеиваясь про себя, я повернулся и пошел прочь, не дав себе труда посмотреть, следуют ли за мной, но, переходя через Мария-Хильфер-штрассе, я снова услышал шаги, когда остановился прикурить сигарету.

Любой, кто знает Вену, скажет вам, что я выбрал не самую короткую дорогу к Шкодагассе. Я и сам это знал. Но та моя ипостась, на которую, по-видимому, больше всего повлиял алкоголь, хотела узнать точно, кто за мной следит и почему.

Американский часовой, стоявший возле Штифтсказерне, явно продрог до смерти. Он внимательно следил за мной, пока я проходил мимо по другой стороне улицы, и я подумал, что, возможно, он даже узнал человека, сидевшего у меня на хвосте. Это наверняка его соотечественник из отдела специальных расследований военной полиции, в которой он и сам служит. Возможно, они вместе играли в бейсбол или в какую-нибудь другую игру, которой развлекались американские солдаты, когда не ели и не охотились за женщинами.

Взбираясь по склону широкой улицы, я поглядел налево и сквозь дверной проем увидел узкий проход в несколько ступенек, который, похоже, вел к прилегающей улице. Инстинктивно я нырнул в проход. Возможно, Вена и не могла похвастаться бурной и многообразной ночной жизнью, но она была идеальным местом для пешехода. Человек, ориентирующийся среди лабиринта улиц и руин и помнящий такие удобные переходы, запросто устроил бы даже самому ловкому полицейскому кордону погоню почище, чем Жан Вальжан, подумал я.

Впереди меня кто-то невидимый тоже шел по ступенькам, и, подумав, что мой "хвост" может принять эти шаги за мои, я прижался к стене и затаился в темноте.

Не прошло и минуты, как я услышал приближающийся топот. Потом шаги стихли в начале перехода. Видимо, мой преследователь раздумывал, безопасно или нет идти за мной. Услышав звук шагов другого человека, он решительно двинулся вперед.

Я вышел из тени и с такой силой ударил его в живот, что на мгновение заподозрил, как бы не пришлось нагибаться и собирать костяшки собственных пальцев, и, пока незнакомец лежал на ступеньках, хватая ртом воздух, я сорвал пальто с его плеч и связал ему руки. Пистолета при нем не оказалось, поэтому я выудил его бумажник из нагрудного кармана и достал удостоверение личности.

- "Капитан Джон Белински, - прочитал я вслух, - четыреста тридцатый отряд службы контрразведки Соединенных Штатов". Что такое? Ты - приятель мистера Шилдса?

Мужчина медленно сел.

- Пошел ты, капустник! - сказал он раздраженно.

- Тебе приказали следить за мной? - Я швырнул удостоверение ему на колени и обыскал другие отделения бумажника. - Знаешь, Джонни, попроси-ка лучше другое назначение. Такого рода дела у тебя плохо получаются. Я даже видывал танцующих стриптизеров, которые были не так заметны, как ты.

Ничего интересного в его бумажнике не оказалось: несколько долларов, австрийские шиллинги, билет в кино, почтовые марки, карточка на комнату из отеля Захера и фотография хорошенькой девушки.

- Закончили? - спросил он по-немецки.

Я бросил ему бумажник.

- Миленькая девочка, Джонни, - сказал я. - Ты за ней тоже следил? Может, нужно дать тебе мою фотографию? А на обороте написать адрес, чтобы легче было?

- Я... тебя, капустник...

- Джонни, - сказал я, двинувшись назад к Мария-Хильфер-штрассе, спорим, ты говоришь это всем девчонкам!

Глава 15

Пихлер лежал под массивной каменной глыбой, словно какой-нибудь архаичный автомеханик из неолита, занятый починкой доисторической каменной оси, крепко зажав орудия своей профессии - молоток и зубило - в запыленных, испачканных кровью руках. Казалось, высекая надпись на черном камне, он на минуту остановился, чтобы перевести дух и разобрать слова, которые как бы выходили из его грудной клетки. Но ни один из каменотесов никогда не работал в таком положении, под таким углом к надписи. И никогда он не сможет вновь вдохнуть воздух, так как человеческая грудь хотя и достаточно крепкая клетка для нежных подвижных зверьков - сердца и легких, но ее ничего не стоит раздавить полированной мраморной глыбой в полтонны весом.

На первый взгляд все было довольно похоже на несчастный случай, но существовал один способ в этом удостовериться. Оставив Пихлера во дворе, там, где его и нашел, я вошел в его контору.

Я мало что помнил из его рассказа о принятой им системе учета. По мне, все эти прелести двойной бухгалтерии нужны не более чем пара старых галош. Но подобно любому, кто занимается собственным бизнесом, каким бы маленьким он ни был, я имел зачаточное представление о тех мелочах, в которых детали одной бухгалтерской книги должны совпадать с деталями другой. И не нужен был Вильям Рандольф Херст, чтобы понять: пихлеровские книги претерпели изменения, но не при помощи каких-нибудь бухгалтерских ухищрений - кто-то просто-напросто вырвал пару страниц. Сам собой напрашивался лишь один вывод: смерть Пихлера была чем угодно, но не несчастным случаем. Интересно, догадался ли его убийца вместе с соответствующими страницами из бухгалтерских книг похитить и набросок надгробного камня доктора Абса? Я вернулся во двор и, внимательно все осмотрев, через несколько минут обнаружил несколько пыльных папок, прислоненных к стене мастерской, находящейся в глубине двора. Я развязал первую папку и стал споро разбирать чертежи, совершенно не горя желанием быть кем-нибудь застигнутым за обыском владения человека, раздавленного насмерть и лежащего сейчас меньше чем в десяти метрах от меня. И, найдя наконец нужный эскиз, я бросил на него лишь беглый взгляд, потом свернул и положил в карман пальто.

В город я вернулся на трамвае и прямо возле конечной остановки зашел в кафе "Шварценберг", что на Кэртнерринг. Я заказал омлет с кофе, а затем расстелил на столе чертеж. Размером он был с развернутую газету, на копии заказа, прикрепленной в правом верхнем углу, четко виднелось имя клиента: Макс Абс. Надпись гласила: "Священной памяти Мартина Альберса, рожденного в 1899 году и убитого 9 апреля 1945 года. От любящей жены Лени и сыновей Манфреда и Рольфа "ГОВОРЮ ВАМ ТАЙНУ: НЕ ВСЕ МЫ УМРЕМ, НО ВСЕ ИЗМЕНИМСЯ. ВДРУГ, ВО МГНОВЕНИЕ ОКА, ПРИ ПОСЛЕДНЕЙ ТРУБЕ, ИБО ВОСТРУБИТ, И МЕРТВЫЕ ВОСКРЕСНУТ НЕТЛЕННЫМИ, А МЫ ИЗМЕНИМСЯ" Первое послание Коринфянам, глава 15:51 - 52.

На заказе Макса Абса был указан его адрес, но кроме факта, что доктор заплатил за памятник под именем человека, который был мертв, - зять, может? - и что памятник стал причиной смерти человека, сделавшего его, я ничего больше не узнал.

Официант, чьи седеющие вьющиеся волосы напоминали нимб, сияющий над лысеющей головой, вернулся с медным подносиком, на котором стояли тарелка с омлетом и стакан воды, по обычаю венских кафе подаваемой к кофе. Он взглянул на чертеж, прежде чем я успел его убрать, чтобы освободить место для подноса, и сказал с сочувственной улыбкой:

- "Благословенны скорбящие, ибо утешены будут".

Я поблагодарил его за подобные мысли, дав щедрые чаевые, и спросил его, откуда можно послать телеграмму, а затем - где находится Берггассе.

- Центральный телеграф на Барзеплац, - ответил он, - на Шоттенринг. А через пару кварталов оттуда на север - Берггассе.

Примерно час спустя, отослав телеграммы Кирстен и Нойману, я шел по Берггассе, пролегающей, как оказалось, между тюрьмой, где содержался Беккер, и госпиталем, в котором работала его подружка. Это совпадение было куда более замечательным, чем сама улица, населенная, похоже, в основном докторами и дантистами. Я особенно и не удивился, когда старушка - владелица здания, где доктор Абс занимал антресоли, - сообщила мне, что всего несколько часов назад постоялец уведомил ее о намерении навсегда покинуть Вену.

- Он сказал, что дела вынуждают его срочно переехать в Мюнхен, объяснила она тоном, в котором сквозило некоторое изумление столь неожиданным отъездом, - или куда-то рядом с Мюнхеном. Он упомянул название, но боюсь, я его не запомнила.

- Случайно не Пуллах?

Она попыталась принять задумчивый вид, но получилось нечто больше похожее на раздражение.

- Точно не помню, - сказала она в конце концов. Как будто тень от облаков сошла с ее лица, когда она вернулась к своему обычному тупому выражению. - Однако он пообещал сообщить мне новый адрес, как только устроится.

- Он все вещи взял с собой?

- Да какие там вещи! - сказала она. - Всего пара чемоданов. Квартира-то меблированная. - Она снова нахмурилась. - А вы полицейский или кто?

- Нет, что вы! Меня интересуют его комнаты.

- Что же вы сразу не сказали? Входите, господин...

- Профессор, - сказал я, надеясь придать своим словам типично венскую педантичность. - Профессор Куртц. Мы с доктором Абсом приятели господина Кенига, который и сообщил мне, что, по его мнению, герр доктор скоро освободит отличную комнату по этому адресу. Я последовал за старушкой в большую прихожую, которая заканчивалась высокой стеклянной дверью. Сквозь нее виднелся дворик с одиноким платаном. Мы повернули к лестнице из сварной стали.

- Полагаю, вы извините мою осторожность, - сказал я. - Просто я не знал, насколько достоверна информация моего друга. А он между тем очень настойчиво уверял меня, что это отличная комната. Надеюсь, мне не нужно говорить вам, мадам, как трудно в наше время джентльмену найти подходящую квартиру в Вене. Вероятно, вы и сами знакомы с Кенигом?

- Нет, - сказала она твердо, - я никогда не видела друзей доктора Абса. Он был очень нелюдим. Но вас хорошо проинформировали, вряд ли вы найдете лучшее жилье за четыреста шиллингов в месяц. И район здесь очень хороший. У двери в квартиру она понизила голос: - Ни единого еврея. - И, вытащив ключ из кармана жакета, вставила его в замочную скважину большой красного дерева двери. - Конечно, было несколько до Присоединения, даже в этом доме, но к началу войны большинство из них уехало.

Она открыла дверь и провела меня в квартиру, сказав с гордостью:

- Ну вот, всего шесть помещений. Квартира, конечно, не такая большая, как некоторые другие на этой улице, но ведь и не такая дорогая. Полностью меблированная, заметьте, но, кажется, я об этом уже говорила.

- Чудесно, - сказал я, осматриваясь.

- К сожалению, я еще не успела здесь прибрать, - извинилась она. Доктор Абс оставил кое-какой мусор, который надо выбросить. Нет, я к нему не в претензии, ведь он заплатил мне деньги вперед за четыре недели, так как не предупредил заранее об отъезде. - Она указала на закрытую дверь. - Там очень большие повреждения из-за бомбежек. Во дворе был пожар, когда пришли иваны, но все скоро починят.

- Замечательно, - произнес я великодушно.

- Вот и хорошо. Я вас оставлю, побудьте немного здесь, осмотритесь, профессор Куртц. Уверена, вы почувствуете вкус к этому месту. А когда все осмотрите, заприте за собой дверь и постучите ко мне.

Старушка ушла, а я прошелся по комнатам, обнаружив при этом, что для одного человека Абс получал неимоверное количество посылок гуманитарной помощи, которые приходили из Соединенных Штатов. Пустых картонных коробок, с отчетливо обозначенными инициалами и нью-йоркскими адресами, я насчитал более пятидесяти.

Все это скорее походило на хорошо отлаженный бизнес, чем на гуманитарную помощь.

Закончив осмотр, я сказал старушке, что квартира для меня тесновата и поблагодарил ее за предоставленную возможность все посмотреть. Затем я побрел назад к своему пансиону на Шкодагассе.

Не успел я прийти, как раздался стук в дверь.

- Герр Гюнтер? - поинтересовался стоящий на пороге незнакомец с сержантскими нашивками. Я кивнул.

- Боюсь, вам придется пройти со мной.

- Я арестован?

- Извините, не понял, сэр?

Я повторил вопрос на ломаном английском. Американский полицейский стал нетерпеливо жевать жвачку.

- Вам все объяснят в штаб-квартире, сэр.

Я снял с вешалки пиджак и надел его.

- Вы не забудете прихватить свои документы, сэр? - Он вежливо улыбался. - Не хотелось бы возвращаться.

- Конечно, - сказал я, надевая шляпу и пальто. - Вы на машине? Или пойдем пешком?

- Грузовик прямо у входной двери.

Проходя через холл, я встретился глазами с домовладелицей. К моему удивлению, она совершенно не казалась взволнованной. Возможно, уже привыкла, что ее гостей уводил международный патруль. Или, может, ее вполне устраивало, что за мою комнату будет уплачено независимо от того, сплю ли я в ней или в камере полицейской тюрьмы.

Мы влезли в грузовик, проехали несколько метров на север, вскоре повернули направо и покатили на юг вдоль по Ледерергассе, прочь от центра города и штаб-квартиры Международной военной полиции.

- Разве мы едем не на Кэртнерштрассе? - спросил я.

- Международный патруль здесь ни при чем, сэр, - объяснил сержант. - Мы едем в Штифтсказерне на Мария-Хильфер-штрассе.

- И с кем же мне предстоит повидаться? С Шилдсом или с Белински?

- Вам все объяснят.

- Правильно, когда мы туда попадем.

Исполненные в стиле псевдобарокко, с полурельефными дорическими колоннами, грифонами и греческими воинами, парадные ворота Штифтсказерне, штаб-квартиры 796-го отделения военной полиции, несколько нелепо располагались между двумя входами-близнецами в магазин Тиллера и составляли единое целое с четырехэтажным зданием, которое выходило на Мария-Хильфер-штрассе. Мы проехали под массивной аркой и, миновав главный корпус, затем учебный плац, направились к другому зданию, где поместились военные казармы.

Грузовик миновал еще какие-то ворота и остановился около казарм. Мы вошли внутрь и, преодолев пару лестничных маршей, оказались в большом светлом помещении, из окна которого открывался впечатляющий вид на противовоздушную башню*, возвышавшуюся на другой стороне плаца.

______________

* Бомбоубежище конической формы. Они строились во всех крупных военных городках нацистской Германии.

Шилдс поднялся из-за письменного стола и широко улыбнулся, будто старался произвести впечатление на зубного врача.

- Давай заходи и садись, - сказал он мне, как своему старому приятелю, и посмотрел, на сержанта: - Он пошел спокойно, Дженни? Или тебе пришлось выколачивать дерьмо из его задницы?

Сержант слегка улыбнулся и невнятно пробормотал нечто для меня непонятное. "Неудивительно, что их английский невозможно разобрать, подумал я. - Американцы все время что-то жуют".

- Будь где-нибудь поблизости, Дженни, - добавил Шилдс. - На случай, если придется грубо обойтись с этим парнем. - Он усмехнулся, подтянул брюки и уселся напротив меня, расставив толстые ноги на манер какого-нибудь самурайского властителя, только он был, наверное, раза в два покрупнее любого японца.

- Прежде всего, Гюнтер, должен тебе сказать, что там, в Международной штаб-квартире, есть некий лейтенант Кэнфилд, настоящий дерьмовый британец, который с удовольствием получил бы от кого-нибудь помощь в одном маленьком дельце. Похоже, какой-то каменотес в английском секторе загнулся, когда на его сиськи свалился камень. Почти все, включая босса того лейтенанта, полагают, что это, скорее всего, несчастный случай. Однако этот лейтенант из умников. Он, видишь ли, начитался про Шерлока Холмса и даже задумал поступить в школу детективов после армии. Так вот, у него своя теория. Он уверен, что кто-то возился с книгами покойника. Ну, я не знаю, достаточный ли это повод, чтобы убить человека или нет, но зато мне известно другое: ты заходил в контору Пихлера вчера утром после похорон капитана Линдена. - Он захихикал. - Черт, признаюсь, Гюнтер, я за тобой шпионил. Ну, что ты на это скажешь?

- Пихлер мертв?

- А почему бы тебе не изобразить большее удивление? Скажем, так: "Не говорите мне, что Пихлер мертв!" - или: "Господи, я не верю в то, что вы мне говорите!" Ты, конечно, не знал, что с ним случилось, не так ли, Гюнтер?

Я пожал плечами:

- Может, дела его задавили.

На мое замечание Шилдс рассмеялся, да так, будто когда-то брал урок смеха, показывая все свои зубы, кстати, большей частью плохие, в синеватой, похожей на боксерскую перчатку, челюсти, которая была шире верхней части его лысеющей головы. Он оказался таким же шумным, как большинство американцев, этот большой, сильный человек с плечами, как у носорога. Шилдс носил костюм из светло-коричневой фланели с лацканами широкими и острыми, словно две швейцарские алебарды, галстук, заслуживающий, чтобы его повесили на террасе кафе, и тяжелые коричневые туфли модели "Оксфорд". У американцев та же страсть к тяжелым ботинкам, что у Иванов к наручным часам, с одной только разницей: ботинки они обычно покупали в магазине.

- Откровенно говоря, на фиг мне проблемы того лейтенанта? - сказал он. - Это дерьмо - в британской избе, не в моей, так пусть они его и выносят. Нет, я просто объясню, почему тебе необходимо сотрудничать со мной. Возможно, ты и не имеешь ни малейшего отношения к смерти Пихлера, но, уверен, не захочешь угробить целый день, втолковывая все это лейтенанту Кэнфилду. Поэтому помоги мне, а я помогу тебе: забуду, что видел тебя заходящим в мастерскую Пихлера. Ты понимаешь, о чем я говорю?

- Ваш немецкий в полном порядке, - сказал я. Тем не менее меня поразило, с какой злостью он атаковал акцент, произнося согласные с театральной точностью, как будто считал, что на этом языке непременно нужно говорить жестко. - Думаю, не имеет значения, если я скажу, что абсолютно ничего не знаю о случившемся с господином Пихлером.

С извиняющимся видом Шилдс пожал плечами:

- Как я сказал, эта британская проблема - не моя. Может быть, ты и невиновен. Но, поверь моему слову, заработаешь геморрой, пока объяснишь все англичанам. Клянусь, они в каждом из вас, капустников, видят чертова нациста.

Я вскинул руки, как бы защищаясь.

- Итак, чем я могу вам помочь?

- Знаешь, когда мне стало известно, что до похорон капитана Линдена ты посетил его убийцу в тюрьме, то мою пытливую натуру просто невозможно было сдержать. - Его тон стал резче. - Давай, Гюнтер, рассказывай. Я хочу знать, какая дьявольщина происходит между тобой и Беккером.

- Полагаю, вы представляете, как выглядит эта история с точки зрения Беккера.

- Так хорошо, как если бы она была выгравирована на моем портсигаре.

- Ну, Беккер, во всяком случае, в нее верит. И платит мне, чтобы я ее расследовал и доказал его правоту. Он очень на это надеется.

- Говоришь, чтобы расследовал? Так кто же ты такой?

- Частный детектив.

- Вранье! - Он подался вперед и, взяв меня за край пиджака, стал пальцами щупать материал. Хорошо, что в этом пиджаке не было вшито бритвенных лезвий. - Нет, меня на это не купишь. Ты недостаточно сальный.

- Сальный или нет, но это правда. - Я достал бумажник и показал Шилдсу удостоверение личности, а вслед на ним - старую лицензионную карточку. - До войны я служил в берлинской уголовной полиции. Уверен, не мне вам говорить, что и Беккер тоже. Вот откуда я его знаю.

Я вытащил сигареты.

- Не возражаете, если я закурю?

- Кури, но шевели губами.

- Ну, после войны я не захотел возвращаться в полицию: там полно коммунистов. - Таким заявлением я попытался его задобрить, потому что не встречал ни одного американца, которому бы нравился коммунизм. - Решил начать собственное дело. У меня, знаете ли, был перерыв в работе в середине тридцатых годов, и я в то время немного подрабатывал частным сыском, так что я не совсем новичок в этой игре. После войны столько обиженных, что впору каждому нанять по частному шпику. Поверьте мне, их немало и в Берлине, благодаря Иванам.

- Да, здесь то же самое. Советы добрались сюда первыми и поназначали своих людей на все главные должности в полиции. Дела так плохи, что австрийскому правительству пришлось обратиться к шефу венских пожарных, когда потребовалось найти честного человека на пост нового вице-президента полиции. - Он покачал головой. - Так ты, значит, один из старых коллег Беккера. А как он насчет этого? Господи Боже, ну, каким он был полицейским?

- Нечестным.

- Неудивительно, что в этой стране все вверх дном. Полагаю, ты тоже был в СС?

- Некоторое время, но, как только узнал, чем там занимаются, попросился на фронт. Такое случалось, поверьте.

- Но очень редко. Твой друг ведь, например, не ушел.

- Он вовсе не друг мне.

- Почему же ты взялся за его дело?

- Нужны были деньги и еще... потребовалось уехать от жены на какое-то время.

- Не расскажешь почему?

Я помедлил: трудно было говорить об этом в первый раз.

- Она встречается с одним из ваших офицеров. Я подумал, что, если меня не будет рядом какое-то время, возможно, она решит, что для нее важнее: замужество или это ее сокровище.

Шилдс кивнул, а затем издал некое подобие сочувствующего мычания.

- Надеюсь, все твои бумаги в порядке?

- Естественно. - Я передал их ему и смотрел, как он изучает мое удостоверение личности и разовый пропуск.

- Я вижу, ты прошел через русскую зону. Для человека, не любящего Иванов, у тебя, похоже, очень неплохие связи в Берлине.

- Среди них всегда найдется кто-нибудь, готовый помочь, - не слишком честный.

- Нечестные русские?

- А что, бывают другие? Я, конечно, кое-кого "подмазал", но документы настоящие.

Шилдс вернул мне бумаги.

- Анкета с собой?

Я выудил из бумажника денацификационное удостоверение и передал ему. Он взглянул мельком, не имея, видимо, желания читать все сто тридцать три вопроса и ответа, содержащиеся в нем.

- Реабилитированный, да? Почему тебя не посчитали преступником? Всех эсэсовцев ведь автоматически арестовывали.

- Конец войны я провел в армии. На русском фронте. И, как я сказал, меня перевели из СС.

Шилдс хмыкнул и отдал анкету.

- Мне не нравится СС, - проворчал он.

- Тогда нас двое.

Шилдс принялся изучать массивное кольцо какого-то братства на одном из своих поросших волосами пальцев, которое совершенно его не украшало. Наконец он сказал:

- Знаешь, мы проверили историю Беккера. Ничего там нет.

- Я не согласен.

- Почему?

- Думаете, он стал бы платить мне пять тысяч долларов, чтобы раскопать всю историю, будь она призрачным туманом?

- Пять тысяч? - Шилдс присвистнул.

- Дело стоит того, если шея уже в петле.

- Конечно. Но ты, выходит, собираешься доказать, что тот парень был где-то еще, когда мы его схватили. А может быть, сумеешь найти нечто, способное убедить судью, будто друзья Беккера не стреляли в нас. Или что при нем не было оружия, из которого застрелили Линдена. Есть какие-нибудь светлые мысли, врунишка? И почему это тебя, кстати, понесло к Пихлеру?

- Это имя, вспомнил Беккер, упоминалось кое-кем в "Рекло и Вербе Централе".

- Кем?

- Доктором Максом Абсом.

Шилдс кивнул: видимо, имя было ему знакомо.

- По-моему, именно он и убил Пихлера. Возможно, зашел к нему вскоре после меня и узнал, что некто, выдающий себя за его друга, задавал вопросы. Пихлер, не исключено, сказал ему о моем намерении вернуться на следующий день, поэтому Абс убил его и забрал бумаги со своим адресом. Точнее, думал, что забрал. И хотя он допустил оплошность и его адрес все-таки попал в мои руки, пока я добрался до квартиры этого субъекта, он уже смылся. Как утверждает домовладелица, он сейчас на полпути к Мюнхену. Знаете, Шилдс, было бы неплохо, если бы кто-нибудь встречал его у поезда.

Шилдс задумчиво потер плохо выбритую щеку:

- Да, было бы неплохо.

Американец встал и пошел к столу. Взяв телефонную трубку, он принялся названивать по разным номерам, используя такой словарь и акцент, что я не смог его понять. Положив наконец трубку на рычаг, он посмотрел на часы и сказал:

- Поезд до Мюнхена идет одиннадцать с половиной часов, так что у нас достаточно времени, чтобы подготовить Абсу теплый прием, когда он сойдет с поезда.

Зазвонил телефон. Шилдс стал разговаривать, воззрившись на меня с полуоткрытым ртом, не мигая, как будто заподозрил Бог весть в чем. Положив трубку во второй раз, он ухмыльнулся:

- Один из моих звонков был в берлинский Архивный центр. Уверен, ты знаешь, о чем. Знаешь и то, что Линден работал там?

Я кивнул.

- Так вот, я спросил, есть ли у них что-нибудь на этого Макса Абса. Это они сейчас звонили. Кажется, он тоже был в СС. Его не разыскивают за военные преступления, но заметь, какое интересное совпадение, не правда ли? Ты, Беккер, Абс - и все бывшие члены гиммлеровского союза.

- Случайное совпадение, - сказал я устало.

Шилдс опять уселся на стул.

- Знаешь, я готов поверить, что Беккер всего лишь нажал на курок в деле Линдена, который вашей организации нужен был мертвым, потому что, видимо, кое-что про вас разнюхал.

- Да? - произнес я. Шилдсовская теория не вызвала у меня особого энтузиазма. - И какая же это организация?

- "Подземные оборотни".

Я обнаружил, что громко смеюсь.

- Это старая байка о пятой нацистской колонне, фанатиках, которые якобы собираются вести партизанскую войну против победителей. Вы, должно быть, шутите, Шилдс.

- По-твоему, здесь что-то не так?

- Ну, они несколько запоздали. Война-то кончилась почти три года назад. И уж вы, американцы, трахнули достаточно наших женщин, чтобы понять: мы никогда не планировали перерезать вам горло в постели. "Оборотни"... - Я сочувственно покачал головой. - Я думал, это плод воображения вашей разведки, но должен сказать, никогда не предполагал, что найдется человек, верящий в это дерьмо. Послушайте, может быть, Линден действительно обнаружил кое-что о парочке военных преступников, и они, вполне вероятно, захотели его убрать. Но только не "Подземные оборотни". Давайте постараемся найти что-нибудь пооригинальнее. - Я закурил другую сигарету и наблюдал, как Шилдс кивает и обдумывает сказанное мною. - А что Архивный центр говорит по поводу круга обязанностей Линдена? - спросил я.

- Официально он не более чем офицер связи КРОВКАССа - Центрального бюро регистрации военных преступников и обвиняемых в подрывной деятельности при армии Соединенных Штатов. Просто администратор, а вовсе не действующий агент. Но даже если он и работал в разведке, эти парни нам все равно ничего не скажут. У них секретов больше, чем на поверхности Марса.

Он встал из-за стола и подошел к окну.

- Видишь ли, на днях я получил доклад, где говорится, что из каждой тысячи австрийцев - двое шпионят в пользу Советов. А в городе один и восемь десятых миллиона людей, Гюнтер. Значит, если у дяди Сэма столько же шпионов, сколько и у дяди Джо, то всего их более семи тысяч, и все они где-то рядом. Я уж не говорю о том, что вытворяют англичане и французы. Или о том, на что способна венская Государственная полиция - свора коммунистов. И кроме того, несколько месяцев назад мы отловили шайку венгерской Государственной полиции, действующей в Вене. Они похищали или убивали своих собственных инакомыслящих соотечественников.

Шилдс отвернулся от окна и подошел к стулу, стоящему напротив меня. Схватив его за спинку, точно собираясь поднять и разбить его о мою голову, он вздохнул и сказал:

- Понимаешь, Гюнтер, это гнилой город. Гитлер, говорят, называл его жемчужиной. Ну, должно быть, он имел в виду тусклую, мертвую жемчужину, как последний зуб мертвой собаки. Откровенно говоря, смотрю я из окна и вижу здесь столько же ценности, сколько видишь голубизны, когда мочишься в Дунай.

Шилдс выпрямился. Потом перегнулся через стол и, взяв меня за грудки, поднял на ноги.

- Вена разочаровала меня, Гюнтер, и мне от этого не по себе. Смотри, не сделай того же, приятель. Если раскопаешь сведения, которые следует знать, и при этом не придешь и не сообщишь, я очень рассержусь. А я, запомни, могу привести сотни веских причин, чтобы вышвырнуть твою задницу из этого города, даже когда я в хорошем настроении, как сейчас. Я ясно выражаюсь?

- Яснее не бывает.

Я стряхнул его руки со своего пиджака и расправил плечи. На полпути к двери я остановился и сказал:

- А мое сотрудничество с американской военной полицией поможет убрать "хвост", который вы мне прицепили?

- Кто-то следит за тобой?

- Следил, пока я ему вчера хорошенько не наподдал.

- Странный город, Гюнтер. Может быть, парень в тебя влюбился?

- Должно быть, поэтому я предположил, что он работает на вас. Он американец, по имени Джон Белински.

Шилдс покачал головой, его широко открытые глаза были сама невинность.

- Я никогда о таком не слышал. Клянусь Богом, я никому не приказывал следить за тобой. Мой отдел здесь ни при чем. Знаешь, что я тебе посоветую?

- Вы меня интригуете.

- Возвращайся домой, в Берлин, здесь тебе нечего делать.

- Может, вы и правы, но я почти уверен, что и там мне тоже делать нечего. Ведь это одна из причин, что привела меня сюда, если помните.

Глава 16

Было уже поздно, когда я добрался до "Казановы". Зал кишмя кишел французами, и все они уже прилично налакались того, что лягушатники пьют, когда хотят напиться до бесчувствия. Вероника оказалась права: теперь мне действительно больше нравилось, когда в "Казанове" было спокойно. Не найдя ее в толпе, я спросил официанта, которого вчера наградил большими чаевыми, не заходила ли она сюда.

- Да, была здесь минут десять - пятнадцать назад, - сказал он. - Я думаю, она пошла в "Коралл", сэр. - Он понизил голос и наклонился ко мне: Ей не нравятся французы. По правде сказать, мне тоже. Англичан, американцев, даже русских по крайней мере можно уважать. Их армии принимали участие в нашем разгроме. Но французы? Они - ублюдки. Поверьте, сэр, я-то знаю: живу в пятнадцатом районе, во французском секторе. - Он поправил скатерть. - Что джентльмен будет пить?

- Думаю, надо бы и мне заглянуть в "Коралл". Ты знаешь, где это?

- В девятом районе, сэр. Порцеллангассе, совсем рядом с Берггассе и тюрьмой. Знаете, где это?

Я засмеялся:

- Начинаю догадываться.

- Вероника - милая девушка, - заметил официант и добавил: - Для шлюшки.

Дождь пришел во Внутренний город с востока, из русского сектора. В холодном ночном воздухе он превратился в град, который сек лица полицейских из международного патруля, которые остановились у "Казановы". Коротко кивнув швейцару, не говоря ни слова, они прошли мимо меня в зал в поисках воинского порока, этого компрометирующего проявления похоти, подогреваемой сочетанием нескольких факторов: удаленностью от родины, наличием голодных женщин и нескончаемым запасом сигарет и шоколада.

Около уже знакомой Шоттенринг я перешел на Вэрингерштрассе и через Рузвельтплац повернул на север, пройдя в тени залитой лунным светом Вотивкирхе с ее башнями-близнецами, которая, несмотря на свою огромную, прямо-таки поднебесную высоту, пережила каким-то чудом все бомбежки. Во второй раз за сегодняшний день я поворачивал на Берггассе и вдруг услышал крик о помощи, доносящийся из большого разрушенного здания на другой стороне улицы. На мгновение я остановился, но, сказав себе, что это не мое дело, собрался было продолжить свой путь, как снова услышал крик. Очень знакомое контральто.

Я быстро пошел в том направлении, откуда звали на помощь, чувствуя, как по коже у меня от страха ползают мурашки. У поврежденной стены здания была свалена огромная куча булыжников, и, взобравшись на нее, я сквозь разбитое арочное окно заглянул в полукруглую комнату, напоминавшую размерами зал небольшого театра. Напротив окон была прямая стена, и около нее, освещенные луной, боролись три человека. Двое - русские солдаты, грязные и оборванные, - громко ржали, пытаясь силой сорвать одежду с третьего человека - женщины. Я узнал Веронику раньше, чем она подняла лицо к свету. Она вновь закричала и получила пощечину от русского, державшего ей руки, другой, стоящий перед ней на коленях, уже успел разорвать ей платье.

- Покажите, душка! - гоготал он, срывая с нее нижнее белье. Он опустился ниже, чтобы насладиться видом ее наготы. - Прекрасная, - сказал он, как будто рассматривал картину, а затем сунулся лицом между ее ног. - И вкусная тоже! - прорычал он.

Русский повернул голову от ее ног, услышав шум моих шагов по усеянному мусором полу. Оценив длину стальной трубы в моих руках, он встал рядом со своим другом, который оттолкнул Веронику в сторону.

- Убирайся отсюда, Вероника! - закричал я.

Не дожидаясь особых уговоров, она схватила пальто и побежала к одному из окон. Но у русского, который облизывал ее, казалось, были другие идеи на этот счет, и он ухватил ее за копну волос. В то же мгновение я размахнулся трубой, и она с явственным звоном ударила его мерзкую голову. От вибрации после удара у меня даже рука онемела.

Я как раз думал, что треснул его слишком сильно, когда почувствовал резкий удар по ребрам, а затем пинок коленом в пах. Труба выпала у меня из рук на усеянный битыми кирпичами пол, и я медленно последовал за ней, ощущая во рту вкус крови. Я подтянул ноги к груди и напрягся в ожидании, что его грубый ботинок врежется в мое тело снова и прикончит меня. Вместо этого я услышал короткий звук, вроде механического щелчка, какой бывает у строительного пистолета, и в этот раз ботинок качнулся высоко у меня над головой. Все еще держа ногу на весу, человек зашатался, как пьяный танцор, а потом замертво рухнул около меня. Его лоб был аккуратно раскроен меткой пулей. Я застонал и на мгновение закрыл глаза, а когда открыл их и приподнялся на локте, то увидел третьего человека, сидящего возле меня на корточках и направляющего мне прямо в лицо ствол "люгера" с глушителем. У меня, признаюсь, мороз пошел по коже.

- Ах, чтоб тебя, капустник! - сказал он, а затем, улыбнувшись во весь рот, помог мне подняться. - Я собирался сам тебя выпороть, но, похоже, эти два ивана поработали за меня.

- Белински, - прохрипел я, держась за ребра. - Ты ли это, мой ангел-хранитель?

- Да, жизнь прекрасна. Ты в порядке, капустник?

- Наверное, для груди будет лучше, если я брошу курить. А вообще все нормально. Откуда, к черту, ты взялся?

- Ты меня не видел? Отлично. После твоего высказывания о моей слежке, я проштудировал литературу по этому вопросу. Да еще и оделся как наци, чтобы ты меня не заметил.

Я огляделся.

- Ты видел, куда пошла Вероника?

- Значит, ты знаешь эту даму? - Он отошел к солдату, которого я уложил трубой, - тот без сознания лежал на полу. - А я-то думал, ты из донкихотов.

- Я познакомился с ней вчера вечером.

- До того, как познакомился со мной, надо полагать. - Белински взглянул вниз, на лежащего солдата, потом нацелил "люгер" ему в затылок и нажал на курок. - Она снаружи, - сказал он спокойно, как будто выстрелил по пивной бутылке.

- Черт! - выдохнул я, испугавшись такой бессмысленной жестокости. Тебя вполне можно зачислить в карательный отряд.

- Что?

- Я сказал, надеюсь, ты вчера не опоздал из-за меня на последний трамвай. Так уж необходимо было его убивать?

Он пожал плечами и стал свинчивать с "люгера" глушитель.

- Убить двоих лучше, чем оставить одного в живых, чтобы он потом давал показания в суде. Поверь, я знаю, о чем говорю. - Носком туфли он пнул мертвеца в голову. - Все равно этих Иванов не будут искать. Они - дезертиры.

- Откуда ты знаешь?

Белинский указал на два узла с одеждой, лежащих около двери, и на остатки еды и кострище неподалеку.

- Похоже, они прятались здесь пару деньков. Думаю, им стало скучно и захотелось... - Он поискал подходящее слово в немецком, а потом, тряхнув головой, закончил предложение на английском: - Женских прелестей.

Он спрятал "люгер" в кобуру, а глушитель опустил в карман пальто.

- Если тела этих двоих найдут раньше, чем их сожрут крысы, то местные парни решат, что это дело рук МВД. Но, держу пари, крысы будут первыми. В Вене, уверяю тебя, они самые большие из тех, которых ты когда-либо видел. Они поднимаются прямо из канализации.

Подумать только, от этой парочки покойников так несет, будто они сами там побывали. Главная сточная труба выходит в городском парке, совсем рядом с советской комендатурой и русским сектором. - Он направился к окну. Пошли, капустник, нужно найти твою приятельницу.

Вероника стояла уже на Вэрингерштрассе и, казалось, готова была дать деру, если бы из здания появились двое русских.

- Когда я увидела, как твой друг прошел туда, - объяснила она, - то решила подождать, что же произойдет.

Она застегнула свое пальто по самую шею, и, если бы не еле различимый синяк на щеке да слезы в глазах, даже предположить нельзя было бы, что эту девушку только что едва не изнасиловали. Она с беспокойством обернулась на здание, и в глазах ее был вопрос.

- Все в порядке, - успокоил Белински. - Они нас больше не потревожат.

Вероника долго благодарила меня за то, что я спас ее, а Белински - за то, что он спас меня. Потом мы проводили ее до полуразрушенного дома на Ротентурмштрассе, где она снимала комнату. Здесь девушка вновь разразилась словами признательности и пригласила подняться к ней, но мы, поблагодарив, отказались, однако она согласилась закрыть дверь и отправилась спать только после того, как я пообещал непременно навестить ее утром.

- По-моему, тебе хочется выпить, - констатировал Белински. - Я угощаю. Здесь за углом бар "Возрождение". Место тихое, и мы сможем поговорить.

Расположенный рядом с огороженным строительными лесами собором Святого Стефана бар "Возрождение" на Зингерштрассе был отделан под венгерскую таверну. Здесь даже пел цыганский хор. Такого рода местечко можно увидеть на картинах-головоломках, туристы от него приходят в неописуемый восторг, для моего же строгого вкуса все здесь, начиная с плача гармошки, было излишне театральным. Но, как объяснил Белински, нас ждало существенное вознаграждение: здесь подавали "черешню" - настоящую венгерскую выпивку "черри", настоянную на ягодах. А для человека, только что изрядно побитого, она оказалась лекарством даже лучшим, чем обещал Белински.

- Миленькая девочка, - сказал он, - но ей следует вести себя в Вене поосмотрительней. Кстати, тебе тоже. Если ты собираешься разыгрывать здесь чертова Эролда Флинна, то уж будь любезен, позаботься, чтоб под мышкой у тебя были не только волосы, но и еще кое-что.

- Думаю, ты прав. - Я с наслаждением потягивал уже второй стакан. Странно, что это говоришь мне ты - полицейский. Ношение оружия не слишком законно для всех, кроме служащих союзнических войск.

- Кто сказал, что я полицейский? - Он покачал головой. - Я из СКР службы контрразведки. Военная полиция ни черта не знает о том, чем мы занимаемся.

- Ты - шпион?

- Нет, мы что-то вроде детективов в отделе дяди Сэма. Мы не руководим шпионами, мы их ловим. Шпионов и военных преступников.

Он налил себе еще "черешни".

- Почему же ты следил за мной?

- Так просто не объяснишь!

- Уверен, что смогу найти для тебя немецкий словарь.

Белински вытащил из кармана набитую трубку и стал объяснять мне, что все это значит, одновременно затягиваясь и выпуская одинаковые клубы дыма.

- Я расследую убийство капитана Линдена, - признался он.

- Надо же, какое совпадение! Я тоже.

- Мы пытаемся прежде всего узнать, что привело его в Вену. Капитан предпочитал обо всем помалкивать, часто работал сам по себе.

- Он тоже был из СКР?

- Да, его девятьсот семидесятый отдел размещен в Германии. Я из четыреста тридцатого, мы работаем на территории Австрии. Вообще-то он должен был известить нас о том, что выходит на нашу дорожку.

- А он даже и открытку с парой строк не прислал, да?

- Ни словечка. Возможно, потому, что вообще не было никакой веской причины для его визита сюда. Работай Линден над чем-нибудь, имеющим отношение к этой стране, он был бы обязан сообщить нам об этом. - Белински выпустил огромный клуб дыма и взмахом руки отогнал его от лица. - Это был думающий следователь. Интеллектуал. Таких парней можно натравливать на целую гору папок с заданием найти глазной рецепт Гиммлера. Но этот умник не вел никаких записей, вот в чем загвоздка. Он все держал здесь. - Мундштуком трубки Белински постучал себе по лбу. - Поэтому довольно трудно узнать, что же он раскопал такого, из-за чего его застрелили.

- Ваша военная полиция подозревает "Подземных оборотней" в причастности к этому делу.

- Знаю. - Он проверил тлеющее содержимое своей трубки из вишневого дерева и добавил: - Откровенно говоря, мы брели в кромешной тьме, и вдруг появляешься ты. Мы надеялись, что ты откопаешь то, чего нам не удалось, ведь ты, по сравнению с нами, можно сказать, местный. И если бы тебе это удалось, то я был бы тут как тут - ведь мы живем в демократическом обществе.

- Криминальное расследование по доверенности, да? Ну что ж, такое случается не впервой. Очень не хочется тебя огорчать, но только мне и самому мало что известно.

- Сомневаюсь. А разве не из-за тебя убили каменотеса? По-моему, это результат: ты явно кого-то расстроил, капустник.

Я улыбнулся:

- Можешь называть меня Берни.

- Беккер, я полагаю, не стал бы вводить тебя в игру, не дав тебе нескольких козырных карт в руки. И, возможно, одной из них было имя Пихлера.

- Допустим, ты прав, - признал я. - Но все равно, это не та карта, на которую можно ставить последнюю рубашку.

- Позволь хоть на нее взглянуть.

- С какой стати?

- Я спас тебе жизнь, капустник, - проворчал он.

- Слишком сентиментально, будь практичнее.

- Ну хорошо, пожалуй, я смогу помочь.

- Уже лучше, гораздо лучше.

- Что тебе нужно?

- Ладно, слушай. Пихлера, скорее всего, убил человек по имени Абс, Макс Абс. По сведениям военной полиции, во время воины он был эсэсовцем, хотя и не очень долго. Кстати, сегодня днем он сел на поезд до Мюнхена, но там его уже будут встречать; полагаю, они расскажут мне, что произойдет. Но мне нужно разузнать об этом Абсе побольше. Например, кто был этот парень. - Я вытащил пихлеровский чертеж надгробного камня Мартина Альберса и расстелил его на столе перед Белински. - Если я смогу узнать, кто такой Мартин Альберс и почему Макс Абс захотел уплатить за его памятник, то, возможно, я несколько приближусь к ответу на вопрос, почему Абсу было необходимо убить Пихлера прежде, чем тот поговорит со мной.

- Кто такой этот Абс? С кем он связан?

- Раньше он работал здесь, в Вене, на рекламную фирму, которой управлял Кениг. А Кениг - тот самый тип, который поручил Беккеру переправить досье через зеленую границу. Досье, которые попали к Линдену.

Белински кивнул.

- Ну хорошо, - рассердился я. - Вот моя следующая карта. У Кенига была подружка по имени Лотта, которая крутилась в клубе "Казанова". Возможно, она там только маячила да ела шоколад, не знаю. Парочка дружков Беккера засветилась там и еще в нескольких местах и не вернулась домой к чаю. Я думаю, надо использовать девчонку. Конечно, сначала придется ее слегка просветить. Правда, теперь, когда она увидела меня на белом коне в парадном военном облачении, надеюсь, дело пойдет быстрее.

- Ну, а предположим, Вероника не знает эту Лотту. Что тогда?

- Ты можешь предложить что-нибудь получше?

Белински пожал плечами:

- Вообще-то, у твоего плана есть кое-какие преимущества.

- А вот еще кое-что. И Абс и Эдди Холл, связной Беккера в Берлине, работают в компании, которая находится в Пуллахе, рядом с Мюнхеном. Может, захочешь попытаться что-нибудь разузнать о ней, а заодно и о том, почему Абс и Холл решили перебраться туда?

- Они не первые капустники, которые переехали жить в американскую зону, - сказал Белински. - Разве ты не заметил? Отношения с нашими коммунистическими союзниками складываются все труднее. Из Берлина сообщают, что они начали разрушать дороги, соединяющие восточный и западный секторы города. - Судя по его лицу, было ясно, что он не в восторге от этого. Затем он добавил: - Ладно, посмотрим. Может, мне удастся что-нибудь обнаружить. Что еще?

- До отъезда из Берлина я встретил парочку охотников-любителей на нацистов, неких Дрекслеров. Линден время от времени передавал им посылки с гуманитарной помощью. Не удивлюсь, если они работали на него: всякий знает, что СКР расплачивается подобным образом. Узнать бы, кого они искали, нам бы это очень помогло.

- А мы не можем у них спросить?

- Ничего не получится. Они мертвы. Кто-то подсунул им под дверь полный поднос "Циклона-Б".

- Все равно дай мне их адрес.

Он вытащил записную книжку и карандаш.

Закончив писать под мою диктовку, он, поджав губы, потер скулу. У него было невероятно широкое лицо, с бровями, точно два толстых рога, которые наполовину огибали глаза, вместо носа - подобие черепа какого-то маленького животного, глубокие мимические морщины вместе с квадратным подбородком и резко очерченными ноздрями составляли семиугольную фигуру, схожую с головой барана, помещенной на V-образный постамент.

- Ты был прав, - признался он. - Не слишком у тебя хорошие карты. Но все же лучше той, которой играл я.

Крепко сжав зубами трубку, он скрестил руки и уставился в свой стакан. Возможно, из-за выбора напитка или из-за волос, более длинных, чем у большинства его соотечественников, он совершенно не был похож на американца.

- Откуда ты родом? - спросил я в конце концов.

- Вильямсбург, Нью-Йорк.

- Белински, - сказал я, оценивая каждый слог. - Странная фамилия для американца, верно?

Он невозмутимо пожал плечами:

- Я американец в первом поколении. Отец родился в Сибири. Семья эмигрировала, спасаясь от одного из еврейских погромов, еще при царе. Дело в том, что у Иванов антисемитские настроения почти так же сильны, как и у вас. Ирвин Берлин звался Белински, прежде чем он сменил фамилию. А что касается имен, подходящих для американцев, то думаю, что еврейская фамилия, вроде моей, звучит не хуже, чем капустная фамилия, вроде Эйзенхауэр, ведь так?

- Пожалуй, так.

- Кстати, об именах. Если будешь снова разговаривать с военной полицией, постарайся не упоминать обо мне или о службе контрразведки. Понимаешь, недавно они испортили нам одно дело. МВД удалось украсть несколько комплектов униформы военной полиции США из штаб-квартиры батальона на Штифтсказерне. Они их надели и убедили военную полицию помочь им арестовать одного из наших лучших осведомителей в Вене. Несколько дней спустя другой осведомитель доложил нам, что того допрашивают в штаб-квартире МВД на Моцартгассе. Вскоре мы узнали: он расстрелян. Но до этого он заговорил и выдал несколько имен.

Ну, разразился грандиозный скандал. Американскому Верховному комиссару пришлось кое-кому дать под зад за плохую охрану семьсот девяносто шестого. Они отдали под суд лейтенанта и разжаловали сержанта в рядовые. В результате всего этого я, в глазах Штифтсказерне, стал как бы прокаженным оттого, что являюсь сотрудником СКР. Ты - немец, тебе, наверное, трудно все это понять.

- Напротив, - сказал я, - обращение, точно с прокаженными, мы, капустники, очень даже хорошо понимаем.

Глава 17

Вода со Штирийских Альп в кране была чище, чем скрип пальцев дантиста. Я подошел к телефону в гостиной, держа в руке полный стакан, который набрал в ванной, и в ожидании, пока фрау Блум-Вайс соединит меня, потихоньку потягивал из него воду.

- Ну, доброе утро, - поприветствовал меня Шилдс с преувеличенным энтузиазмом. - Надеюсь, я не вытащил тебя из постели?

- Я как раз чистил зубы.

- Как ты себя сегодня чувствуешь? - спросил он, не торопясь переходить к главному.

- Голова чуть побаливает: я выпил слишком много любимого ликера Белински, а так ничего.

- Что ж, во всем виноват фен, - предположил Шилдс, намекая на не по сезону теплый и сухой ветер, который время от времени дул с гор. - В этом городе все сваливают на него самые невероятные поступки. А я только одно заметил: из-за него конское дерьмо сильнее, чем обычно, воняет.

- Очень приятно снова говорить с вами, Шилдс, но чего вы все-таки хотите?

- Твой друг Абс не попал в Мюнхен. Мы совершенно уверены в том, что он сел на поезд, только по прибытии его не оказалось.

- Может быть, он сошел где-нибудь по пути?

- Единственная остановка этого поезда - в Зальцбурге, и мы там тоже следили.

- Возможно, кто-нибудь сбросил его с поезда. - Я-то хорошо знал: подобное случается.

- Только не в американской зоне.

- Ну, она начинается лишь с Линца, а до вашей зоны более ста километров русской Нижней Австрии. Вы сами сказали, что уверены: в поезд он сел. Что же еще остается предположить? - Тут я вспомнил мнение Белински о ненадежности военной полиции США. - Конечно, он мог просто-напросто ускользнуть от ваших парней, оказался слишком умным для них.

Шилдс вздохнул.

- Когда-нибудь, Гюнтер, когда ты не будешь так занят делами своих старых товарищей-нацистов, я отвезу тебя в лагерь для перемещенных в Аухофе, и ты сможешь увидеть всех тех нелегальных еврейских эмигрантов, которые тоже думали, что они умнее нас. - Он засмеялся. - При условии, если ты не боишься, что тебя может узнать кто-нибудь из заключенных концлагеря. Вот была бы потеха оставить тебя там! Этим сионистам не хватает моего чувства юмора по отношению к СС.

- Мне бы, конечно, его там тоже недоставало.

В дверь мягко, почти украдкой, постучали.

- Послушайте, мне пора идти.

- Смотри только, где идешь. Если я хотя бы заподозрю, что учуял дерьмо на твоих ботинках, тут же засажу в тюрьму.

- Но, может быть, то, что вы учуете, будет всего лишь фен.

Шилдс громогласно засмеялся и повесил трубку.

Я пошел к двери и впустил маленького юркого человечка, при виде которого мне вспомнилась висевшая в столовой гравюра с портрета кисти Климта. На нем был коричневый плащ с поясом, чуть коротковатые брюки, из-под которых виднелись белые носки, и едва прикрывавшая длинные светлые волосы маленькая черная тирольская шляпа, увешанная значками и перьями. Несколько не к месту он закутал руки в большую шерстяную муфту.

- Что ты продаешь, симулянт? - спросил я его.

Юркий сразу стал подозрительным.

- Вы разве не Гюнтер? - медленно сказал он невероятно низким голосом, напоминающим звуки фагота.

- Расслабься, Гюнтер. А ты, должно быть, личный оружейный мастер Беккера?

- Точно. Меня зовут Руди. - Он поглядел вокруг и оживился. - Вы один в этом бункере?

- Как волосок на соске вдовы. Ты принес мне подарок?

Руди кивнул, хитро улыбаясь, вытащил из муфты руку, в которой сжимал револьвер, и направил его на мою утреннюю булочку. После короткой неприятной паузы его улыбка стала шире, и он, разжав руку, принялся покачивать оружие на указательном пальце.

- Если я собираюсь задержаться в этом городе, мне придется привыкнуть к такому весьма своеобразному юмору, - проворчал я, забирая у него револьвер. Это был "смит" 38-го калибра с шестидюймовым стволом, на котором четко читались выгравированные слова: "Военный полицейский".

- Полагаю, прежний владелец-полицейский разрешил тебе взять его в обмен на несколько пачек сигарет. - Руди попытался что-то сказать, но я его опередил. - Послушай, я просил у Беккера чистый пистолет, а не "вещдок А" в деле об убийстве.

- Да это новый пистолет! - негодовал Руди. - Загляни в ствол.

Он еще в масле, из него ни разу не стреляли. Клянусь, наверху еще даже не знают, что он пропал.

- Где ты его взял?

- На складе оружия. Честно, герр Гюнтер. Этот пистолет чист, чище в наше время не бывает.

Я неохотно согласился:

- Ладно. Патроны принес?

- Здесь шесть, - сказал он, достал другую руку из муфты и выложил жалкую пригоршню патронов на сервант рядом с двумя бутылками от Тродл. Вот.

- Ты что, их на паек выменял?

Руди пожал плечами:

- Боюсь, это все, что я могу сейчас достать.

Он облизнулся, глядя на водку.

- Я уже позавтракал, но ты угощайся.

- Разве что немного согреться, да? - оживился он и, суетливо налив полный стакан, залпом выпил.

- Давай не стесняйся, выпей еще. Я никогда не мешаю, если человеку хочется выпить. - Прикурив сигарету, я отошел к окну. Снаружи с крыши террасы свисали сосульки, похожие на дудки Пана. - Особенно в такой прохладный день.

- Спасибо, - сказал Руди, - большое спасибо. - Он слегка улыбнулся, налил второй стакан уже спокойнее и медленно его выпил. - Как дела? Я имею в виду расследование.

- Если у тебя есть идеи, с удовольствием их выслушаю. В данный момент нельзя сказать, что рыба прямо-таки выпрыгивает из реки на берег.

Руди сгорбился.

- Мне представляется, что этот американский капитан, ну, тот, что сел на семьдесят первый...

Он замолчал, а я тем временем сообразил, что семьдесят первый - это трамвай, который идет к Центральному кладбищу, и понимающе кивнул.

Руди продолжил:

- Должно быть, он был замешан в каких-нибудь махинациях. Подумайте об этом, - наставлял он меня, увлекшись темой. - Он идет на склад с кем-то в пальто, а местечко, заметьте, битком набито гвоздями. Почему они вообще туда пошли - вот я о чем. Не потому ведь, что убийца планировал его застрелить там. Он бы не стал этого делать рядом со складом, так? Должно быть, они пошли взглянуть на товар и поссорились.

Надо признать, в сказанном Руди был смысл. Минуту я размышлял.

- Кто контролирует торговлю сигаретами в Австрии, Руди?

- Основные дельцы на черном рынке, если вычеркнуть Эмиля, - иваны, сумасшедший американский сержант, он живет в замке рядом с Зальцбургом, румынский еврей здесь, в Вене, и австриец по имени Куртц. Но Эмиль был самым крупным среди них. Имя Эмиля Беккера как раз и известно в связи с этим.

- По-твоему, один из них подставил Эмиля, чтобы устранить сильного конкурента?

- Конечно, но не за счет потери всех этих гвоздей. Сорок ящиков сигарет, герр Гюнтер, это уж слишком большая цена.

- Когда именно была ограблена табачная фабрика на Талиаштрассе?

- Несколько месяцев назад.

- Разве военная полиция не искала похитителей? Они кого-нибудь подозревали?

- У них не было ни малейшей возможности. Дело в том, что Талиаштрассе находится в шестнадцатом районе, а это - часть французского сектора. А французская военная полиция даже триппер и то не смогла бы здесь поймать.

- А как насчет местных полицейских - венской полиции?

Руди уверенно покачал головой.

- Они слишком заняты борьбой с государственной полицией. Министерство внутренних дел хотело, чтобы эта государственная шайка вошла в состав регулярных сил, но русским этот план не нравится, и они стараются испортить все дело, готовы даже согласиться на развал полиции. - Он усмехнулся. - Уж я-то, честно признаюсь, жалеть бы не стал. Нет, местные так же никуда не годятся, как и французы. Если честно, единственные полицейские в этом городе, которые хоть чего-нибудь стоят, так это ами. Даже томми - порядочные тупицы.

Руди посмотрел на одни из нескольких часов, которые были надеты у него на руке.

- Слушай, мне пора, иначе мое местечко у Россел займут. Если понадобится, герр Гюнтер, меня там можно найти каждое утро. Или в кафе "Хаусвирт" на Фаворитенштрассе днем. - Он осушил свой стакан. - Спасибо за выпивку.

- Фаворитенштрассе, - повторил я, нахмурившись. - Это в русском секторе, да?

- Да, - сказал Руди, - но это не делает меня коммунистом. - Он приподнял свою шляпочку и улыбнулся. - Просто я осторожный человек.

Глава 18

Печальное выражение лица, потупленный взгляд и начинающие расплываться очертания подбородка, не говоря уже о дешевой, поношенной одежде - все это позволило мне сделать вывод, что Веронике не очень-то много удавалось зарабатывать проституцией.

Вероника снова поблагодарила меня за помощь и, проявив трогательное внимание к состоянию моих синяков, стала заваривать чай, попутно объясняя, что в один прекрасный день она непременно станет художницей. Я без особого удовольствия взглянул на ее рисунки и акварели.

Мрачная обстановка этого убогого жилища произвела на меня гнетущее впечатление, и я спросил, почему так получилось, что она пошла по рукам. Это было глупо. Никогда не следует спрашивать шлюху о чем-нибудь, а уж тем более о ее безнравственности, но оправданием мне служила испытываемая к ней искренняя жалость. Был ли у нее когда-нибудь муж, который увидел, как она обслуживает ами в полуразрушенном здании за пару шоколадных батончиков?

- Кто сказал, что я пошла по рукам? - спросила она резко.

Я пожал плечами:

- Не из-за кофе же ты не спишь полночи?

- Может, и так. Но ты не увидишь меня в одном из тех мест на Гюртеле, где парочки просто поднимаются в комнаты. И ты не увидишь меня на улице около американского информационного офиса или возле отеля "Атлантик". Я, возможно, гулящая, но не проститутка. Кроме всего прочего, нужно, чтобы джентльмен мне нравился.

- Тебя все равно будут обижать. Как вчера, например. А венерические заболевания? Ты не боишься?

- Послушать тебя, - сказала она с насмешливым презрением, - точь-в-точь один из тех ублюдков из отряда по борьбе с проституцией. Они тебя ловят, доктор проверяет, нет ли у тебя гонореи, а затем читает тебе лекцию о том, какие последствия могут быть от триппера. И ты туда же! Читаешь мораль, как полицейский.

- Может, полицейские правы, ты никогда об этом не задумывалась?

- У меня, знаешь ли, ничего подобного не находят. И не найдут. - Она хитро улыбнулась. - Говорю же тебе, я осторожна. Нужно, чтобы джентльмен мне нравился, а сие означает, что я не пойду ни с Иванами, ни с негритосами.

- Ну конечно, никто и слыхом не слыхивал, чтобы ами или томми болели сифилисом.

- Послушай, ты говоришь о процентах. - Она нахмурилась. - Все равно ты ни черта об этом не знаешь. То, что ты спас мою задницу, не дает тебе права, Берни, читать мне десять заповедей.

- Не нужно быть пловцом, чтобы бросить кому-нибудь спасательный круг. Я встретил на своем веку достаточно совершенно опустившихся женщин, чтобы уяснить одну закономерность: большинство из них сначала были такими же разборчивыми, как и ты. Потом появляется некто и выбивает из них всю дурь, в следующий раз, особенно если еще нужно платить за квартиру хозяину, они уже не могут позволить себе чрезмерную разборчивость. И, кстати, о процентах. Что ж, не такие уж большие проценты за десятишиллинговое траханье, когда тебе сорок. Ты милая девушка, Вероника. Будь здесь поблизости священник, он, наверное, решил бы, что небольшая проповедь тебе не помешает, но, за неимением такового, тебе придется довольствоваться мной.

Она печально улыбнулась и погладила меня по голове.

- Ты не такой уж плохой. Но я не понимаю, для чего тебе это нужно. У меня действительно все в порядке. Я откладываю деньги. Вскоре их будет достаточно, чтобы поступить в художественную школу.

Я подумал, что она скорее получит контракт на новую роспись Сикстинской капеллы, но почувствовал, как мои губы сами собой растягиваются в вымученно-оптимистической улыбке.

- Конечно, - сказал я. - Послушай, может, я сумею помочь? Точнее, мы сумеем помочь друг другу? - предпринял я безнадежно неуклюжую попытку вернуть разговор к главной цели моего визита.

- Возможно, - согласилась она, разливая чай. - Еще немного, и ты сможешь меня благословить. К твоему сведению, у отряда по борьбе с проституцией есть досье на более чем пять тысяч девушек в Вене. И это, уверяю тебя, меньше половины. В наше время всем приходится заниматься тем, о чем они раньше и не помышляли. Не исключено, что и тебе тоже. Не очень-то хочется голодать. А еще меньше - возвращаться в Чехословакию.

- Ты - чешка?

Она допила чай, взяла сигарету из пачки, которую я дал ей предыдущим вечером, и прикурила ее.

- По документам я родилась в Австрии. Но дело в том, что я - чешка, немецкая еврейка из Судет. Большую часть войны я пряталась по туалетам и чердакам. Какое-то время была у партизан, потом шесть месяцев отсидела в лагере для перемещенных, пока не сбежала через зеленую границу. Ты когда-нибудь слышал о местечке под названием Винер Нойштадт? Ну, это городок в шестидесяти километрах от Вены, в русской зоне, с коллектором для советских репатриантов. Их там всегда не меньше шестидесяти тысяч. Иваны рассортировывают их на три группы: врагов Советского Союза отправляют в лагеря; людей, вину которых не могут доказать, отсылают работать в зону рядом с лагерем - в любом случае ты превращаешься в раба. Если ты, конечно, не относишься к третьей группе - слишком молодых или больных, ведь в этом случае тебя расстреливают на месте.

Она сглотнула и глубоко затянулась.

- Хочешь, признаюсь тебе кое в чем? Думаю, я бы переспала со всей британской армией, только чтобы русские меня не забрали. Даже с сифилитиками. - Она попыталась улыбнуться. - Но так получилось, что у меня есть приятель-медик, который достал мне несколько пузырьков пенициллина. Я принимаю его время от времени, чтобы не рисковать.

- Это несколько дороговато.

- Я же сказала, он мой приятель, и мне это не стоит ничего. - Она взяла со стола чашку. - Еще хочешь чаю?

Я отрицательно покачал головой. Мне хотелось побыстрее убраться из этой комнаты.

- Давай куда-нибудь пойдем, - предложил я.

- Хорошо. Не оставаться же здесь! А как ты переносишь высоту? Потому что в воскресенье в Вене можно развлечься только в одном месте.

Парк в Пратере с большим чертовым колесом, каруселями и американскими горками несколько не подходил к этой части Вены, которую Красная Армия взяла последней и где еще виднелись разрушительные последствия войны, напоминая нам о том, что мы находимся не в таком уж веселом месте. Покореженные танки и орудия усеивали близлежащие лужайки, а на каждом полуразрушенном здании вдоль всей Аусштеллюнгсштрассе красовались полустершиеся надписи, выведенные кириллицей: "Проверено", что на самом деле обозначало: ограблено.

С вершины чертова колеса Вероника указала на устои моста Красной Армии, звезду на советском обелиске поблизости и на Дунай на заднем плане. Потом, когда кабина, в которой мы были вдвоем, стала медленно опускаться на землю, она залезла мне под пальто и взяла мои яички, но тут же отдернула руку, когда я несколько нервозно вздохнул.

- Тебе что, нравился Пратер до нацистов? - сказала она раздраженно. Здесь в то время собирались все мальчики-красавчики, чтобы подцепить клиента.

- Нет, совсем не то, - засмеялся я.

- Может, ты это имел в виду, когда сказал, что я могу тебе помочь?

- Нет, я просто нервный. Сделай это как-нибудь еще раз, только когда мы будем не на высоте шестидесяти метров над землей.

- Взвинченный человек, да? А мне показалось, ты утверждал, будто прекрасно переносишь высоту.

- Я соврал. Но ты права, мне действительно нужна твоя помощь.

- Если у тебя кружится голова, тогда я могу предложить только одно лекарство - принять горизонтальное положение.

- Я ищу кое-кого. Вероника. Девушку, которая бывала раньше в "Казанове".

- А зачем еще мужчины идут в "Казанову", если не искать девушку?

- Это особенная девушка.

- Вероятно, ты не заметил, но ни одну из девушек в "Казанове" нельзя назвать особенной. - Она бросила на меня настороженный взгляд, как будто внезапно перестала мне доверять. - А мне показалось, что ты из начальников, когда разводил эту бодягу о триппере и тому подобном. Ты работаешь с тем американцем?

- Нет, я частный детектив.

- Как Худой Человек?

Она засмеялась, когда я кивнул.

- А я думала, такое только в фильмах бывает. И ты хочешь, чтобы я помогла тебе в расследовании, так?

Я снова кивнул.

- Никогда не представляла себя в роли Мирны Лой, - сказала она, - но я помогу тебе, если это в моих силах. Так кто эта девушка, которую ты ищешь?

- Ее зовут Лотта, фамилии я не знаю. Ты могла ее видеть с человеком по имени Кениг. У него усы и маленький терьер.

Вероника медленно кивнула.

- Да, я их помню. Я бы даже сказала, что знала Лотту достаточно хорошо. Ее зовут Лотта Хартман, но она не появлялась уже несколько недель.

- Да? А ты знаешь, где она?

- Кажется, они вместе поехали кататься на лыжах - Лотта и Гельмут Кениг - ее сокровище. Вроде куда-то в Австрийский Тироль.

- Когда это было?

- Не знаю. Две, может, три недели назад. У Кенига, по-моему, много денег.

- Ты не знаешь, когда они вернутся?

- Понятия не имею, но я слышала, как она сказала, что ее не будет по крайней мере месяц, если у них все пойдет нормально. Надо знать Лотту. Все будет зависеть от того, насколько хорошо он станет ее развлекать.

- Ты уверена в том, что она вернется?

- Помешать ей сюда вернуться может только обвал. Лотта - патриотка Вены, она не умеет жить в другом месте. Думаю, ты хочешь, чтобы я следила за ними в замочную скважину.

- Нечто в этом роде. Я тебе, конечно, заплачу.

Девушка пожала плечами.

- Не нужно, - сказала она и прижалась носом к окну. - Для людей, которые спасают мне жизнь, у меня предусмотрены щедрые скидки.

- Я должен тебя предупредить: это опасно.

- Уж об этом можешь мне не говорить, - произнесла она с холодком в голосе. - Я знаю Кенига. В клубе он такой гладкий и очаровательный, но ему меня не одурачить. Гельмут из тех, кто и на исповедь прихватит кастет.

Когда мы снова очутились на земле, я потратил несколько своих купонов, чтобы купить пакетик лингоса - венгерского блюда из жареного теста, посыпанного чесноком, - который продавался в одном из ларьков рядом с колесом. После такого весьма скромного ленча мы поехали по лилипутской железной дороге к олимпийскому стадиону, а назад шли через лес по главной аллее.

Гораздо позднее, когда мы снова очутились в ее комнате, она спросила:

- Все еще нервничаешь?

Я коснулся ее грудей, похожих на тыквы, и почувствовал, что ее блузка влажна от пота. Она помогла мне разобраться с пуговицами и, пока я наслаждался тяжестью ее грудей, расстегнула юбку. Я отступил, давая Веронике возможность ее снять. Когда она наконец повесила юбку на спинку стула, я взял ее за руку и привлек к себе.

Некоторое время я крепко обнимал ее, ощущая частое хриплое дыхание на своей шее, потом скользнул рукой на ее тугие ягодицы, а затем прикоснулся к мягкой прохладной плоти между подвязками на бедрах. После того как она сняла последнее из того, что на ней было, я поцеловал ее и стал пальцем отважно исследовать ее потайные места.

В постели она улыбалась, когда я принялся медленно погружаться в нее. Заметив ее открытые глаза, в которых сквозила лишь легкая задумчивость, как будто она была безмерно озабочена моей удовлетворенностью и не помышляла о своей собственной, я обнаружил, что слишком возбужден, чтобы волноваться об этом больше, чем того требовали приличия. Когда наконец она почувствовала, что мои движения стали более настойчивыми, подтянула ноги к груди и тыльной стороной ладони раздвинула ягодицы, будто натягивала кусок ткани под иглой швейной машины, и я смог видеть, как периодически вхожу в нее. Мгновением позже я навалился на нее, чувствуя, как моя энергия, вибрируя, выходит наружу независимо от моей воли.

Той ночью шел сильный снег, и в канализации упала температура, заморозив всю Вену, чтобы сохранить ее до лучших времен. Мне снился сон, но не о городе настоящего - о городе, который будет когда-нибудь потом.

Часть вторая

Глава 19

- Дата суда над герром Беккером назначена, - сообщил мне Либль, поэтому нам нужно поторопиться. Надеюсь, вы извините меня, герр Гюнтер, если я еще раз напомню вам: крайне необходимы улики, которые подтвердили бы версию вашего клиента. Я полностью полагаюсь на ваш опыт детектива, но все-таки хотел бы знать в деталях, как далеко вы продвинулись к настоящему моменту. Я должен сообщить герру Беккеру о том, на каких фактах мы собираемся строить его защиту в суде.

Этот разговор произошел через несколько недель после моего прибытия в Вену - причем Либль уже не в первый раз пытался получить от меня хотя бы какие-нибудь свидетельства моих успехов.

Мы сидели в кафе "Шварценберг", ставшем моим своего рода офисом, которого у меня не было с довоенной поры. Кофейня в Вене напоминает клуб джентльменов, за исключением того, что членство в течение дня стоит несколько больше, чем чашка кофе. Зато вы можете находиться здесь столько, сколько захотите, оставлять сообщения у официантов, получать почту, газеты и журналы, заказывать столики для встреч и вообще вести дела в полной секретности от всего мира. Жители Вены уважают уединение так же свято, как американцы почитают древность, и посетитель "Шварценберга" скорее бы стал мешать пальцем в стакане с мочой, чем заглядывать вам через плечо.

Прежде я уже говорил Либлю, что успех в мире частного детектива непредсказуем, это не то дело, которое можно планировать, где легко предугадывать развитие событий и строго соблюдать заранее определенные сроки. Беда с этими адвокатами, они полагают, что весь мир живет по своду законов Наполеона. И тем не менее у меня было что рассказать Либлю.

- Девчонка Кенига, Лотта, появилась в Вене, - сообщил я.

- Она наконец вернулась из лыжного отпуска?

- Похоже на то.

- Но вы ее, как я понимаю, еще не нашли?

- У одной моей знакомой по клубу "Казанова" есть подруга, которая говорила с Лоттой пару дней назад. Она, оказывается, вернулась уже неделю назад или что-то около того.

- Неделю? - переспросил Либль. - Почему же вы так долго это выясняли?

- Всякая информация требует затрат времени, причем немалых. - Я дерзко пожал плечами, так как был уже сыт постоянными допросами Либля и начал получать детское удовольствие, поддразнивая его этакими нарочитыми проявлениями некоторого безразличия.

- Да, - проворчал он, - вы это уже "говорили. Казалось, я его не убедил.

- Эти люди не оставили, заметьте, нам своих визитных карточек, - сказал я. - И в "Казанове" Лотта Хартман не появлялась со времени своего возвращения. Девушка, которая разговаривала с ней, сказала, что Лотта надеется получить небольшую роль в фильме на студии "Зиверинг".

- "Зиверинг"? Да это в девятнадцатом районе. Владелец студии - Карл Хартл, он из Вены и раньше был моим клиентом. Хартл снимал всех звезд первой величины: Пола Негри, Лиа де Путти, Марию Корда, Вильяма Бэнки, Мишан Харви. Вы видели фильм "Цыганский барон"? Ну, так это снимал Хартл.

- Как вы думаете, не мог ли он знать что-нибудь о киностудии, где Беккер нашел тело Линдена?

- О "Дриттеман-фильм"? - Либль с отсутствующим видом помешивал кофе. Будь это легальная студия, Хартл бы о ней знал: мало что из происходящего в венском кинопроизводстве ускользает от него. Но в данном случае никакой студии не было - лишь название в договоре. Там никогда не работали ни над какими фильмами, вы же сами проверяли, не так ли?

- Да, - сказал я, вспомнив о том бесплодном дне, который я провел там две недели назад. Оказалось, что в конце концов даже договор исчез, и собственность теперь отошла к государству. - Вы правы, Линден был первым и последним, над кем в студии поработали. - Я пожал плечами. - Так, просто предположил.

- Что вы намерены теперь предпринять?

- Постараюсь найти Лотту Хартман в "Зиверинге". Думаю, это достаточно просто сделать. Вы ведь не будете претендовать на роль в фильме, не оставив адреса, по которому с вами можно связаться?

Либль, шумно прихлебывая, допил кофе, а затем изящно промокнул уголки рта носовым платком размером с парус.

- Пожалуйста, не тратьте время на розыски этой женщины, - сказал он. Мне не хотелось бы подгонять вас, но, пока мы не обнаружим местонахождение герра Кенига, у нас ничего не будет. Его хотя бы можно попытаться заставить появиться в суде в качестве важного свидетеля.

Я покорно кивнул. У меня было и еще кое-что ему сообщить, но его тон раздражал меня, и любые дальнейшие объяснения привели бы к вопросам, на которые я пока не готов был отвечать. Я, например, мог рассказать ему о том, что узнал от Белински за этим же столиком в "Шварценберге" примерно через неделю после того, как он спас мою шкуру, - эти сведения я до сих пор пережевывал и пытался понять. Нет, все далеко не так просто, как Либль себе представляет.

- Прежде всего, - объяснил Белински, - Дрекслеры на самом деле были теми, за кого себя выдавали. Она пережила концлагерь в Маутхаузене, а он прошел через гетто в Лодзи и Аушвице. Встретились в госпитале Красного Креста после войны, некоторое время жили во Франкфурте до переезда в Берлин. Очевидно, они достаточно тесно сотрудничали с людьми из КРОВКАССа и с прокуратурой, собрали много досье на разыскиваемых нацистов, причем занимались несколькими делами одновременно. Поэтому нашим людям в Берлине не удалось определить, какое расследование могло быть связано с их смертью или со смертью капитана Линдена. Местная полиция зашла в тупик - так они, во всяком случае, заявляют. Честно говоря, им, похоже, вообще наплевать, кто убил Дрекслеров, а расследование американской военной полиции, как мне кажется, вряд ли вообще куда-нибудь приведет.

Однако маловероятно, что Дрекслеров мог заинтересовать Мартин Альберс. Он был эсэсовцем и шефом тайных операций СД в Будапеште до сорок четвертого года, затем его арестовали за участие в заговоре Штауффенберга с целью убить Гитлера и повесили в концлагере Флоссенбург в апреле сорок пятого.

Осмелюсь сказать, он это заслужил. По общему мнению, Альберс был порядочным ублюдком, даже если он и действительно пытался избавиться от фюрера. Вы, ребята, слишком долго доходили до этого. Парни из нашей разведки предполагают, что Гиммлер все знал о заговоре и позволял ему развиваться, так как надеялся сам занять место Гитлера.

Так вот, оказывается, этот парень, Макс Абс, был слугой Альберса, водителем и вообще телохранителем, так что, похоже, он таким образом воздавал почести своему старому боссу. Семья Альберса погибла при воздушном налете, поэтому, думаю, не осталось никого, кто бы мог поставить надгробный памятник в его честь.

- Довольно-таки дорогой жест, как ты думаешь?

- Разве? Ну, я, конечно, не хотел бы, чтобы меня прикончили из-за твоей задницы, капустник.

Затем Белински рассказал мне о компании в местечке Пуллах.

- Организация содержится на американские деньги, управляется немцами, основана с целью восстановить немецкую коммерцию по всей Бизонии. Идея состоит в том, чтобы сделать Германию экономически независимой, причем как можно скорее, для того чтобы дяде Сэму не пришлось постоянно вас всех выталкивать из самолета. Сама компания расположена при американской миссии, называемой Кемп-Николас, которую всего несколько месяцев назад занимала почтовая цензура армии США. Кемп-Николас - это обширное владение, которое изначально было предназначено для Рудольфа Гесса и его семьи. После того, как он ушел в самоволку, здесь некоторое время хозяйничал Борман. Потом Кессельринг и его сотрудники. Теперь он наш. Территория достаточно хорошо засекречена, чтобы создать у местных жителей впечатление, будто там проводятся какие-то технические исследования, но в этом нет ничего удивительного, если вспомнить его историю. Как бы то ни было, добропорядочные жители Пуллаха обходят его стороной, предпочитая не задумываться о происходящем там, даже если это безобидная компания экономических и коммерческих умников. Думаю, у них хорошо получается, ведь и Дахау в нескольких милях оттуда.

"Кажется, о Пуллахе позаботятся, - подумал я. - Но как быть с Абсом? Для человека, который пожелал увековечить память героя немецкого Сопротивления - если таковое существовало, - было несколько странным убить невинного человека единственно ради того, чтобы остаться неизвестным. И каким образом Абс связан с Линденом, охотником за нацистами? Был своего рода осведомителем? И может быть, Абса убили так же, как Линдена и Дрекслеров?"

Я допил свой кофе, закурил сигарету и успокоил себя тем, что в данный момент никакой суд, кроме моего собственного, не задаст мне ни этот, ни какой-либо другой вопрос.

Трамвай тридцать девятого маршрута шел на запад по Зиверингштрассе в Деблинг. Он остановился, чуть не доезжая до Венского леса, отрога Альп, который простирался до самого Дуная.

Киностудия - это не то место, где можно увидеть какие-либо явные признаки производства. Невостребованное оборудование вечно лежит в фургонах, предназначенных для его перевозки. Декорации всегда незавершены, даже когда их уже построили. Но там непременно толчется масса людей, все они исправно получают зарплату, но, кажется, только и делают, что курят сигареты и нянчат чашки с кофе, причем они стоят, потому что их не считают достаточно важными персонами, чтобы предоставить им кресла. Для того, кто настолько глуп, чтобы финансировать такое явно расточительное предприятие, фильм, должно быть, представляется самым дорогим отрезом после китайского шелка. "Уж доктор Либль, - подумал я, - здесь от нетерпения с ума сошел бы".

Остановив человека с папкой в руках, я спросил, как найти управляющего, и он указал мне на маленький офис на первом этаже. Управляющий оказался высоким мужчиной с брюшком, в сиреневом кардигане, волосы у него были крашеные. Он выслушал мое дело, как если бы я просил у него руки его племянницы.

- Вы кто, что-то вроде полицейского? - спросил он, расчесывая ногтем свою буйную бровь. Откуда-то из глубины здания донесся громкий звук трубы, заслышав который он явственно поморщился.

- Детектив, - схитрил я.

- Ну, мы всегда рады сотрудничать с вами по мере возможности. На какую роль, вы сказали, пробовалась эта девушка?

- Я не говорил. Боюсь, я не знаю. Но это было в последние две-три недели.

Он поднял телефонную трубку и нажал на переключатель.

- Вилли? Это я, Отто. Будь хорошим мальчиком, загляни ко мне в кабинет на минутку. - Он положил трубку на рычаг и проверил, в порядке ли его прическа. - Вилли Райхман управляет постановками. Может быть, он сумеет вам помочь.

- Спасибо, - поблагодарил я и предложил ему сигарету.

Он заложил ее за ухо со словами:

- Как вы добры! Я ее выкурю позже.

- Что вы сейчас снимаете? - поинтересовался я, пока мы ждали. Играющий на трубе взял несколько высоких нот, которые явно друг с другом не сочетались.

Отто издал стон и лукаво уставился в потолок.

- Фильм называется "Ангел с трубой", - сказал он, причем энтузиазм в его тоне подозрительно отсутствовал. - Он сейчас уже более или менее закончен, но этот режиссер все любит доводить до совершенства.

- Это случайно на Карл Хартл?

- Да, а вы его знаете?

- Только "Цыганского барона".

- А, - сказал он кисло, - это...

В дверь постучали, и низенький человек с ярко-красными волосами вошел в офис. Он напомнил мне тролля.

- Вилли, это герр Гюнтер. Он - детектив. Если ты сможешь простить, что ему понравился "Цыганский барон", то тогда, наверное, сумеешь оказать кое-какую помощь. Он ищет девушку, актрису, которая была здесь не так давно на распределении ролей.

Вилли неуверенно улыбнулся, открывая маленькие неровные зубы, похожие на кусочки каменной соли, кивнул и сказал пронзительным голосом:

- Нам лучше пройти в мой кабинет, герр Гюнтер.

- Не задерживайте Вилли надолго, герр Гюнтер, - распорядился Отто, когда я вслед за миниатюрным Вилли выходил в коридор. - У него встреча через пятнадцать минут.

Вилли повернулся и тупо посмотрел на студийного менеджера. Отто раздраженно вздохнул:

- Ты что, никогда ничего не пишешь себе в записную книжку, Вилли? К нам приезжает этот англичанин с "Лондон-фильм". Господин Линдон Хейнес. Помнишь?

Вилли что-то проворчал и, пройдя по коридору к другому кабинету, впустил меня внутрь.

- Итак, как зовут эту девушку? - спросил он, указывая на стул.

- Лотта Хартман.

- Вы знаете название компании?

- Нет, но я знаю, что она приходила сюда две недели назад.

Райхман сел и открыл один из ящиков стола.

- Так, за последний месяц мы набирали актеров только на три фильма, поэтому не будет ничего сложного... - Его коротенькие пальцы достали три папки. Положив на книгу записей, он стал перелистывать их содержимое. Девица попала в передрягу?

- Нет. Просто она может знать кое-кого, способного помочь полиции в расследовании, которое мы проводим.

Это, по крайней мере, была правда.

- Так, если она пробовалась на роль в прошлом месяце, ее имя будет в одной из этих папок. Возможно, нам не хватает привлекательных развалин в Вене, но чего-чего, а актрис здесь навалом. И, заметьте, половина из них шлюхи. Даже в лучшие времена актриса - это синоним шлюхи.

Он закончил с одной папкой и взялся за другую.

- Не могу сказать, будто мне жаль, что нет развалин, - заметил я. - Я из Берлина. У нас развалин - по высшему разряду.

- Разве я этого не знаю? Но этому англичанину, с которым у меня встреча, непременно нужны развалины здесь, в Вене. Чтоб было как в Берлине. Как у Росселлини. - Он печально вздохнул. - Я спрашиваю вас, что еще есть кроме района Оперы и Кольца?

Я сочувственно покачал головой.

- На что он надеется? Война кончилась три года тому назад. А он, похоже, думает, что мы отложим восстановление на тот случай, если подвернется английская съемочная группа? Может, в Англии все это происходит дольше, чем в Австрии? Меня это ничуть не удивило бы: вспомните, сколько бюрократов породила Англия. Нигде не встречал их в таком количестве. Бог знает, что я сейчас буду говорить этому парню. К тому времени, как они начнут снимать, не останется и разбитого окна.

Он бросил на стол листок бумаги с пришпиленной в левом верхнем углу фотографией, какие делают на паспорт.

- Лотта Хартман, - объявил он.

Я взглянул на имя и фотографию.

- Похоже, что так.

- Я даже ее помню, - сказал он. - Она не совсем то, что нам было нужно тогда, но я пообещал подыскать для нее что-нибудь в этом английском фильме. По правде говоря, герр Гюнтер, никакая она не актриса. Пара ролей без слов в Бургтеатре во время войны - вот и все. Но англичане собираются снимать фильм о черном рынке, и поэтому им нужно много шлюшек. Если вспомнить об опыте Лотты Хартман в этой области, то она вполне может подойти.

- Да? А что это за опыт?

- Раньше она работала в клубе "Казанова", теперь - крупье в казино "Ориентал". По крайней мере, так она мне сказала. Но, насколько мне известно, она одна из экзотических танцовщиц, которые там работают. В общем, если вы ее ищете, то вот адрес.

- Ничего, если я его возьму?

- Ради Бога.

- Да, и еще одно. Если вы ненароком встретитесь с фрейлейн Хартман, пожалуйста, сохраните мой визит в секрете.

- Буду нем как рыба.

Я собрался уходить.

- Спасибо, вы мне очень помогли. Да, и удачи вам с вашими развалинами.

Он криво ухмыльнулся.

- Да уж, если увидите какую-нибудь шаткую стену, сделайте одолжение, пихните ее хорошенько.

В тот же вечер я был в "Ориентале". Первое отделение шоу в четверть девятого только начиналось. Обнаженная девица танцевала на площадке, формой напоминающей пагоду, под аккомпанемент инструментального секстета. Глаза у девушки были холодные и жесткие, совсем как абсолютно черная глыба полированного порфира. Презрение, написанное на ее лице, казалось, было таким же несмываемым, как и птички, вытатуированные на по-девичьи маленькой груди. Пару раз ей пришлось сдерживать зевоту, а один раз она состроила гримасу горилле, который был приставлен, чтобы оградить ее от восхищенных почитателей таланта. Когда через сорок пять минут она закончила танцевать, то ее поклон выглядел насмешкой над теми из нас, кто наблюдал за ней.

Я подозвал официанта и перенес свое внимание на сам клуб.

На коробке спичек, которую я взял с латунной пепельницы, "Ориентал" рекламировался как "Кабаре прекрасных египетских ночей". Местечко и в самом деле было достаточно непристойным, чтобы сойти за нечто средневековое, по крайней мере, по заштампованным понятиям какого-нибудь постановщика декораций со студии "Зиверинг". Длинная, причудливо изгибающаяся лестница спускалась в помещение, обставленное в мавританском стиле - с позолоченными колоннами, куполообразным потолком и многочисленными персидскими гобеленами на стенах, украшенных псевдомозаикой. Влажный подвальный запах, дым от дешевого турецкого табака и несколько проституток - все это только прибавляло достоверности восточной атмосфере. Я бы не удивился, увидев багдадского вора, садящегося за деревянный инкрустированный стол рядом со мной. Вместо этого я удостоился общества сутенера из Вены.

- Ищешь хорошенькую девочку? - спросил он.

- Искал бы, так не пришел сюда.

Сводник превратно истолковал мои слова и указал на здоровенную рыжеволосую девицу, сидевшую около стойки американского бара, который был здесь явно не к месту.

- Я могу тебя уютно устроить вот с той.

- Нет, спасибо. Я отсюда чувствую запах ее трусов.

- Послушай, пифке, эта маленькая шлюха такая чистая, что ты смело можешь ужинать на ее промежности.

- Я не настолько голоден.

- Ну, может, что-то еще? Если тебя волнует триппер, я знаю, где найти чистый снежок без следов. Понимаешь? - Он перегнулся через стол. - Девочка, которая еще школу не кончила. Ну как, заманчиво?

- Исчезни, висельник, пока я не захлопнул твою крышку.

Мой собеседник внезапно откинулся на спинку стула.

- Помедленней на поворотах, пифке, - усмехнулся он, - я ведь только хотел...

Вдруг он вскрикнул от боли, когда обнаружил, что его поднимают на ноги, держа за бакенбарды, зажатые между большим и указательным пальцами Белински.

- Ты слышал, что сказал мой друг? - тихо произнес он с угрозой в голосе и, оттолкнув его, уселся напротив меня. - Господи, как же я ненавижу сводников! - пробормотал он, качая головой.

- Никогда бы не подумал, - съязвил я и помахал официанту, который видел, каким образом ушел сводник, а потому приблизился к столу с большим подобострастием, чем примерный египетский слуга.

- Что будешь пить? - спросил я американца.

- Кружку пива, - ответил он.

- Две порции "Гёссера", - сказал я официанту.

- Сию минуту, джентльмены. - С этими словами он поспешил прочь.

- А официант стал более учтивым, - заметил я.

- Да, несомненно, однако нечего ждать в "Ориентале" роскошного обслуживания. Сюда приходят проигрывать деньги - или на столах, или в постели.

- А как насчет танцевального шоу? Ты забыл шоу.

- Как же, забыл! - Он многозначительно рассмеялся и стал объяснять, что старается попасть на шоу в "Ориентале" не реже раза в неделю.

Я поделился с Белински впечатлениями о девушке с татуировкой на груди. В ответ он покачал головой с видом искушенного равнодушия, и некоторое время мне пришлось выслушивать его пространный рассказ о стриптизершах и экзотических танцовщицах, которых он видел на Дальнем Востоке, где о девушке с татуировкой никто бы не стал и домой писать. Меня все это не слишком интересовало, и, когда Белински закончил наконец свой непристойный рассказ, я с радостью переменил тему разговора.

- Я нашел девушку Кенига, фрейлейн Хартман - объявил я.

- Да? И где же?

- В соседней комнате. Раздает карты.

- Крупье? Блондиночка с загаром и сосулькой в заднице?

Я кивнул.

- Хотел купить ей выпивки, - признался Белински, - но с таким же успехом я мог бы торговать щетками. И не пытайся снискать ее расположение это дохлое дело, капустник. Она до того холодна, что от ее духов щиплет ноздри. Возможно, если бы ты ее похитил, то у тебя появился бы шанс, да и то весьма сомнительный.

- Я как раз и думал о чем-то в этом роде. Ладно, давай говорить серьезно. Насколько ты доверяешь здешней военной полиции?

Белински пожал плечами.

- Это - настоящая змеиная задница. Но скажи, что конкретно у тебя на уме, тогда я точно отвечу.

- Как насчет вот такого плана: международный патруль заявляется сюда однажды вечером и арестовывает меня и девушку под тем или иным предлогом. Затем они отвозят нас на Кэртнерштрассе, где я начинаю твердить, что произошла ошибка. Может быть, какие-то деньги перейдут из рук в руки, чтобы все это выглядело и в самом деле убедительно. Знаешь, людям зачастую нравится думать, будто вся полиция подкуплена, ведь так? Может, они с Кенигом по достоинству оценят эту замечательную деталь? В любом случае, когда полицейские нас отпустят, я намекну Лотте Хартман: помог ей потому, что нахожу ее привлекательной. Ну, естественно, она будет мне благодарна и захочет дать это понять, только у нее есть этот друг-джентльмен, способный отплатить мне так или иначе, ну, например, пристроить к какому-нибудь делу. - Я прервался и зажег сигарету. - Ну, что ты обо всем этом думаешь?

- Во-первых, - сказал Белински задумчиво, - в это заведение международный патруль не пустят, о чем, кстати, у дверей есть большая вывеска. Десять шиллингов, которые ты платишь за вход, обеспечивают ночное членство в частном клубе, и это означает, что международный патруль не может этак запросто заявиться сюда пачкать ковер и пугать прекрасных дам.

- Ну хорошо, - сказал я, - тогда немного изменим сценарий. Они ждут снаружи и проводят проверку наугад, когда люди выходят из клуба. Ведь делать это им ничто не может помешать? Они задерживают нас с Лоттой, якобы заподозрив ее в том, что она шлюха, а меня - в каком-нибудь мошенничестве...

Подоспел официант с нашим пивом, а тем временем началось второе отделение шоу. Белински, потягивая пиво, откинулся в кресле, чтобы лучше видеть происходящее на сцене.

- Мне вот эта девица нравится, - проворчал он, зажигая трубку. - У нее задница, как западное побережье Африки. Сам сейчас увидишь.

Умиротворенно попыхивая трубкой, зажатой между скалящимися зубами, Белински не сводил глаз с девушки, которая стягивала с себя бюстгальтер.

- Это может сработать, - вернулся он наконец к прерванному разговору, только не старайся подкупить кого-нибудь из американцев. Да, если ты хочешь изобразить, будто даешь взятку, тогда нужно, чтобы это был или иван, или французишка. Кстати, служба контрразведки включила русского капитана в международный патруль. Похоже, он собирается заработать себе на проезд до Соединенных Штатов, поэтому корпит над уставами, документами, предупреждениями - все, как обычно. Симуляция ареста - это, должно быть, в его власти. И, по счастливому совпадению, русские в этом месяце будут на стуле, поэтому, наверное, окажется достаточно просто устроить этот спектакль в ночь, когда он заступит на дежурство.

Ухмылка Белински стала шире: танцующая девушка спустила трусы со своей внушительной задницы, оставив крошечную полоску ткани, едва прикрывающую ее сокровенные места.

- Ты только посмотри на это! - захихикал он, веселясь, как школьник. Вставьте ее задницу в хорошую рамку, и я с удовольствием повешу ее на стену. - Он отодвинул стакан с пивом и похотливо мне подмигнул. - Вот что я про вас, капустников, скажу: вы своих женщин делаете так же хорошо, как и свои автомобили.

Глава 20

Одежда, я заметил, стала лучше на мне сидеть. Брюки перестали свисать, точно клоунские панталоны. Надевая пиджак, я больше не напоминал школьника, который оптимистически примеряет костюм умершего отца. А воротник рубашки прилегал к шее так же плотно, как повязка на руке трусишки. Без сомнения, пара месяцев, проведенных в Вене, добавили мне солидности, поэтому теперь я скорее походил на человека, который только что попал в советский лагерь для военнопленных, чем на того, кто вернулся оттуда. Но, несмотря на то что мне это нравилось, я вовсе не собирался терять форму и решил меньше сидеть в кафе "Шварценберг", а больше двигаться.

Наступило то время года, когда на обнаженных зимой деревьях начинают набухать почки и решение надеть пальто уже не является автоматическим. Так как небо было совершенно голубым, не считая меловой точки облачка, я решил прогуляться вокруг Кольца и подвергнуть мой пигмент воздействию солнечного света.

Подобно люстре, слишком большой для комнаты, в которой висит, официальные здания на Рингштрассе, построенные во времена великого имперского оптимизма, выглядели слишком уж величественными, слишком помпезными для новой Австрии. Страна с шестимиллионным населением, Австрия напоминала окурок очень большой сигары. Я гулял не столько на Кольцу города, сколько по кольцу дыма.

Американский часовой возле реквизированного США отеля "Бристоль" подставил свое розовое лицо лучам утреннего солнца. Его русский двойник, охраняющий также реквизированный "Гранд-отель" по соседству, выглядел так, будто всю жизнь провел на свежем воздухе.

Перейдя на южную сторону Рингштрассе, чтобы быть поближе к парку, я подошел к Шубертрингу и уже поравнялся с русской комендатурой, разместившейся в бывшем отеле "Империал", когда большая красноармейская штабная машина остановилась около огромной красной звезды и четырех кариатид, которые обрамляли вход. Дверца машины распахнулась, и из нее вышел полковник.

Казалось, он совершенно не удивился, встретившись со мной лицом к лицу. Такое впечатление, будто он ожидал увидеть меня здесь на прогулке. Он спокойно посмотрел на меня, точно мы всего несколько часов назад сидели в его кабинете в "маленьком Кремле" в Берлине. Должно быть, у меня отпала челюсть, потому что через секунду он улыбнулся, пробормотал: "Доброе утро", а затем прошел в комендатуру, сопровождаемый несколькими младшими офицерами, которые подозрительно на меня покосились. Я же остолбенел, совершенно потеряв дар речи.

Не понимая, с чего это Порошину вдруг понадобилось появиться в Вене, я побрел назад через дорогу в кафе "Шварценберг", причем в такой задумчивости, что едва не стал жертвой старушки на велосипеде, которая яростно мне сигналила.

Я уселся за своим излюбленным столиком, чтобы поразмышлять о появлении Порошина на месте действия, и заказал легкую закуску - мое желание поддерживать форму пошло прахом. Присутствие полковника в Вене, казалось, станет легче объяснить, выпив кофе и съев пирог. В конце концов, а почему бы ему и не приехать? Полковник МВД, видимо, мог ездить, куда пожелает. То, что он ничего мне больше не сказал, не поинтересовался моими успехами в расследовании дела его друга, судя по всему, связано с присутствием двух других офицеров. Ему ведь достаточно лишь поднять трубку и позвонить в штаб-квартиру международного патруля, чтобы узнать, в тюрьме Беккер или нет. И все же я нутром чувствовал, что появление Порошина в Вене связано с моим собственным расследованием и не обязательно изменит что-то к лучшему. Подобно человеку, позавтракавшему черносливом, я сказал себе, что очень скоро что-нибудь обязательно замечу.

Глава 21

Каждая из четырех держав-победительниц по очереди на месяц принимала на себя административную ответственность за управление Внутренним городом. "Быть на стуле" - вот как это назвал Белински. Стул, который имелся в виду, находился в зале заседаний штаб-квартиры объединенных сил во дворце Ауэрсперг. Но одновременно это было и место рядом с водителем в машине международного патруля, который теоретически подчинялся приказам объединенных сил, практически управляли им и обеспечивали его деятельность американцы. Все машины, бензин и масло, радиоприемники, детали к ним, обслуживание машин и радио, управление системой радиосети и организация патрулирования - за все это отвечал 796-й отряд войск Соединенных Штатов. Это означало, что управлял машиной всегда американец, он же вел переговоры по радио. А восседание на "стуле" являлось этаким преходящим праздником, по крайней мере в том, что касалось самого патруля.

Хотя жители Вены и говорили по привычке "четверо в джипе" или иногда "четыре слона в джипе", в действительности от джипа уже давно отказались, так как в нем было слишком тесно патрулю из четырех человек и коротковолновому передатчику, уже не говоря об арестантах, и предпочли ему командно-разведывательную полуторку.

Все это я узнал от русского капрала в грузовике международного патруля, припаркованного неподалеку от казино "Ориентал" на Питерсплац, когда сидел под арестом, ожидая, пока коллеги капрала заберут Лотту Хартман. Так как капрал не говорил ни по-французски, ни по-английски и только чуть-чуть по-немецки, то он был буквально счастлив представившемуся случаю немного поболтать на родном языке, пусть даже и с русскоговорящим арестантом.

- Я не знаю точно, за что вас арестовали, - вроде бы все это как-то связано с делами на черном рынке, - извинился он. - Вам все объяснят, когда мы доберемся до Кэртнерштрассе. Оба и узнаем. Все, о чем я могу вам рассказать, - так это о процедуре. Мой капитан заполнит ордер на арест в двух экземплярах и передаст обе копии австрийской полиции. Они направят одну копию в Военное правительство, ответственному за общественную безопасность. Если ваше преступление в компетенции военного суда, то обвинение подготовит мой капитан, а если - австрийского суда, то местной полиции будут даны соответствующие инструкции. - Капрал нахмурился. - Вообще-то, честно вам скажу, мы сейчас не слишком волнуемся по поводу преступлений, связанных с черным рынком, или проституции и незаконной торговли спиртными напитками, если уж на то пошло. Нас в основном интересуют контрабандисты или незаконные эмигранты. Уверен, те три ублюдка думают, что я сошел с ума, но у меня свои инструкции.

Я сочувствующе улыбнулся, выразил ему признательность за объяснение и только было собрался угостить его сигаретой, как дверца грузовика распахнулась и французский патрульный помог очень бледной Лотте Хартман забраться внутрь и занять место рядом со мной. Потом он сам и его коллега-англичанин влезли следом за ней, закрыв дверь изнутри. Страх девушки ощущался почти так же сильно, как запах ее духов.

- Куда они нас везут? - прошептала она мне.

Я сказал ей, что мы едем на Кэртнерштрассе.

- Разговаривать не положено, - оборвал меня английский полицейский на ужасающем немецком. - Арестованные не должны шуметь, пока мы не прибудем на место.

Я улыбнулся про себя. Единственный второй язык, на котором англичанин сможет когда-либо сносно говорить, - это язык бюрократии.

Штаб-квартира международного патруля была расположена в старинном дворце, который находился на расстоянии полета брошенного окурка от Оперного театра. Грузовик остановился у входа, и нас сквозь огромные стеклянные двери ввели в холл, оформленный в стиле барокко. Вездесущие каменотесы Вены на славу здесь потрудились: всюду возвышались многочисленные атланты и кариатиды. Мы поднялись по лестнице, широкой, как железнодорожная колея, прошли мимо урн и бюстов давно забытых дворян, миновали пару дверей, которые были длиннее ног циркового великана, и оказались внутри лабиринта кабинетов со стеклянными стенами. Русский капрал открыл дверь одного из них, впустил нас туда и приказал ждать.

- Что он сказал? - спросила фрейлейн Хартман, едва он закрыл за собой дверь.

- Он приказал ждать.

Я сел, зажег сигарету и оглядел комнату: письменный стол, четыре стула, а на стене - большая деревянная доска объявлений, какие можно увидеть около церквей, однако эта была на кириллице, с написанными мелом колонками цифр и имен, озаглавленных: "Разыскиваются", "Пропавшие", "Угнанные машины", "Срочные сообщения", "Часть I. Приказы", "Часть II. Приказы". В колонке, озаглавленной "Разыскиваются", значилось мое собственное имя и имя Лотты Хартман. Русский любимец Белински постарался на славу, придав аресту невероятную убедительность.

- Вы не знаете, в чем дело? - спросила Лотта нервно.

- Нет, - солгал я. - А вы?

- Нет, конечно нет! Тут, должно быть, какая-то ошибка.

- Очевидно.

- Вы, похоже, совсем не беспокоитесь. Или, может, просто не понимаете, что это русские приказали нас сюда привезти.

- Вы говорите по-русски?

- Конечно нет, - сказала она нетерпеливо, - но американский полицейский, который меня арестовал, сказал, что действует по требованию русских и сам понятия ни о чем не имеет.

- Ну, иваны ведь председательствует в этом месяце, - сказал я задумчиво. - А что сказал француз?

- Ничего. Он в основном пялился на меня спереди.

- Еще бы, - улыбнулся я ей, - есть на что взглянуть.

Она ответила мне саркастической улыбкой:

- Признаться, я не думаю, что они привезли меня сюда, чтобы увидеть дрова, сложенные перед хижиной. А вы? - Говорила Лотта с явной неприязнью, но тем не менее приняла предложенную мной сигарету.

- Мне кажется, лучшей причины не найти.

Она чертыхнулась вполголоса.

- А ведь я вас видел, - сказал я. - В "Ориентале".

- Вы кем были во время войны - воздушным наблюдателем?

- Будьте умницей. Может, я смогу вам помочь.

- Сначала помогите самому себе.

- Да уж в этом будьте уверены.

Наконец дверь кабинета открылась, и в комнату вошел высокий плотный офицер Красной Армии. Он представился капитаном Руставели и занял место за столом.

- Послушайте, - потребовала Лотта Хартман, - не могли бы вы объяснить, почему меня привезли сюда среди ночи? Что, черт возьми, здесь происходит?

- Всему свое время, фрейлейн, - ответил он на безукоризненном немецком. - Пожалуйста, садитесь.

Она тяжело опустилась на стул рядом со мной и стала угрюмо его разглядывать. Капитан посмотрел на меня:

- Герр Гюнтер?

Кивнув, я сказал ему по-русски, что девушка говорит только на немецком.

- Я покажусь ей более впечатляющим сукиным сыном, если мы с вами будем придерживаться языка, которого, она не понимает.

Капитан Руставели в ответ холодно на меня посмотрел, и на мгновение я запаниковал: неужели что-то не получилось и Белински не смог объяснить этому русскому офицеру, что наш арест был сфабрикован?

- Очень хорошо, - сказал он после продолжительной паузы. - Тем не менее нам все-таки придется изображать допрос. Могу ли я взглянуть сначала на ваши бумаги, герр Гюнтер? - По акценту я признал в нем грузина. Совсем как товарищ Сталин.

Я полез во внутренний карман пиджака и передал ему удостоверение личности, в которое по совету Белински вложил два стодолларовых банкнота, пока сидел в грузовике. Руставели как ни в чем не бывало опустил деньги в карман брюк. Краешком глаза я увидел, что у Лотты Хартман челюсть отвалилась до колен.

- Очень щедро, - пробормотал он, крутя мое удостоверение волосатыми пальцами. Затем он открыл папку с моим именем на ней. - Хотя совершенно ни к чему, уверяю вас.

- Подумайте о чувствах девушки, капитан. Вы же не хотите, чтобы я пошел против ее предрассудков, не так ли?

- Конечно нет. Хорошенькая, не правда ли?

- Очень.

- Думаете, шлюха?

- Да, или что-то вроде того. Я только предполагаю, конечно, но она, по-моему, из тех, кому нравится лишать мужчину гораздо большего, чем десять шиллингов и его нижнее белье.

- Она не из тех, в кого следует влюбляться, хотите вы сказать?

- Это все равно что класть конец на наковальню.

В кабинете было жарко, и Лотта расстегнула жакет, позволяя Руставели разглядеть большую ложбинку между грудями.

- Допрос, признаюсь, редко бывает таким забавным, - сказал он и, бросив взгляд на свои бумаги, добавил: - У нее красивые сиськи. Такого рода истины я уважаю.

- Полагаю, вам, русским, виднее.

- Ну, не знаю, чего вы хотите добиться этим маленьким представлением, но надеюсь, что ее вы обязательно получите. По-моему, нет приятнее причины, по которой можно решиться на все эти перипетии. У меня лично, признаюсь, ну просто сексуальное заболевание: мой конец опухает каждый раз, когда я вижу женщину.

- Полагаю, это и делает вас абсолютно типичным русским.

Руставели криво улыбнулся:

- Между прочим, вы говорите на слишком хорошем для немца русском, герр Гюнтер.

- Вы тоже, капитан, - для грузина. Откуда вы родом?

- Из Тбилиси.

- Место рождения Сталина?

- Нет, Боже сохрани. Это - несчастье Гори. - Руставели закрыл мое дело. - Ну как, должно быть, достаточно, чтобы произвести на нее впечатление?

- Да, вполне.

- Что мне ей сказать?

- По имеющейся у вас информации, она - шлюха, - объяснил я, - поэтому вы не хотите ее отпускать, но потом позволите мне вас уговорить.

- Ну, кажется, все в порядке, герр Гюнтер, - сказал Руставели, снова переходя на немецкий. - Извините за то, что мы вас задержали. Можете идти.

Взяв из его рук удостоверение личности, я встал и направился к двери.

- А как насчет меня? - простонала Лотта.

Руставели покачал головой:

- Боюсь, вам придется остаться, фрейлейн. Врач из отряда по борьбе с проституцией скоро будет здесь. Он задаст вам несколько вопросов касательно вашей работы в "Ориентале".

- Но я крупье, - запричитала она, - а не шлюха.

- Это не соответствует информации, имеющейся у нас.

- Какой информации?

- Несколько девушек упомянули ваше имя.

- Какие девушки?

- Проститутки, фрейлейн. Возможно, вам придется подвергнуться медицинскому осмотру.

- Медицинскому осмотру? Для чего?

- С целью выявить венерическое заболевание, конечно.

- Венерическое заболевание?

- Капитан Руставели, - вмешался я, перекрывая оскорбленный возглас Лотты. - Позвольте поручиться за эту женщину. Не сказал бы, что знаю ее близко, но достаточно долге, чтобы утверждать совершенно категорически: она не проститутка.

- Ну... - недоверчиво протянул он.

- Разве она похожа на проститутку?

- Откровенно говоря, мне еще предстоит встретить австрийскую девушку, которая не торгует собой. - На минуту он закрыл глаза, а затем покачал головой. - Нет, я не могу идти против протокола. Обвинение серьезное: заразилось много русских.

- Насколько я помню, вход в "Ориентал", где арестовали фрейлейн Хартман, солдатам Красной Армии запрещен. Мне казалось, что ваши люди более склонны посещать "Мулен Руж" на Валфишгассе.

Руставели поджал губы и передернул плечами.

- Это правда. Но тем не менее...

- Послушайте, если нам снова придется встретиться, капитан, мы обсудим возможность возмещения мной Красной Армии любого ущерба, связанного с нарушением протокола. Пока же не удовольствуетесь ли вы моей личной уверенностью в хорошей репутации фрейлейн?

Руставели задумчиво почесал заросший подбородок.

- Ну что ж, - сказал он, - меня убедила ваша уверенность. Но помните, у меня есть ваши адреса. Нам ничего не стоит, если понадобится, арестовать вас вновь.

Он повернулся к Лотте Хартман и сказал ей, что она свободна и может уходить.

- Слава Богу! - выдохнула она и вскочила на ноги.

Руставели кивнул капралу, стоящему на страже по другую сторону грязной стеклянной двери, а когда тот вошел, приказал ему проводить нас до выхода из здания. Засим капитан щелкнул каблуками и извинился за "ошибку", чтобы произвести впечатление не только на Лотту, но и на капрала.

Мы вслед за капралом спустились по парадной лестнице - звук наших шагов отдавался от нарядных карнизов потолка - и прошли через изогнутые дугой стеклянные двери на улицу. Капрал наклонился над мостовой и смачно сплюнул в сточную канаву.

- Ошибка, да? - издал он горький смешок. - Помяните мое слово, меня за все и взгреют.

- Надеюсь, что нет, - попытался успокоить его я, но он пожал плечами, поправляя шапку из овчины, и устало поплелся обратно в штаб-квартиру.

- Полагаю, мне следует вас поблагодарить, - сказала Лотта, поднимая воротник своего жакета.

- Пустяки, - сказал я и пошел по Рингштрассе. Она мгновение поколебалась и побежала за мной.

- Подождите, пожалуйста, - сказала она.

Я остановился и обернулся. В фас ее лицо выглядело даже привлекательнее, чем в профиль: излишняя длина носа казалась менее заметной. И она отнюдь не была холодна. Белински ошибся, приняв цинизм за равнодушие. Я подумал, что она могла соблазнять мужчин, хотя после того, как однажды целый вечер наблюдал за ней в казино, причислил ее к категории тех женщин, которые лишь дразнят близостью, чтобы в конце концов отказать в ней.

- В чем дело?

- Послушайте, вы так добры, - сказала она, - но "не могли бы вы проводить меня домой? Для порядочной девушки сейчас уже поздно бродить в одиночестве по улицам, а я сомневаюсь, что смогу ночью найти такси.

Пожав плечами, я посмотрел на часы.

- Где вы живете?

- Здесь недалеко. Третий округ, в английском секторе.

- Хорошо, - вздохнул я явно без энтузиазма, - пойдемте.

Мы отправились на восток, вдоль улиц, таких же тихих, как дом третичных францисканцев.

- Никак не пойму, с чего это вы помогли мне, - сказала она, нарушив через какое-то время молчание.

- То же самое, наверное, сказала Персею Андромеда, когда он спас ее от морского чудовища.

- Вы не кажетесь отчаянным героем, герр Гюнтер.

- Вас вводят в заблуждение мои манеры, - отшутился я. - В местном ломбарде у меня заложена обширная коллекция медалей.

- Но вы ведь не из числа сентиментальных людей.

- Почему? Я не чужд сентиментальности. Она хороша в вышивках и на рождественских открытках, но не слишком-то действует на иванов. Или, возможно, вы не заметили.

- О, я все прекрасно видела. Вы виртуозно с ним обошлись. Никогда не думала, что иванов можно подмазывать.

- Надо всего лишь знать нужное место на оси. Капрал, возможно, перепугался бы брать взятку, а майор оказался бы слишком гордым. Не говоря уже о том, что я встречал капитана Руставели раньше, когда он был лейтенантом и на пару со своей подружкой получил порцию триппера. Я достал для них пенициллин, за что он мне очень благодарен.

- Вы не похожи на проходимца Хайни.

- Я не похож на проходимца. Я не похож на героя. Вы что, руководите подбором актеров на студии "Уорнер Бразерс"?

- Хотелось бы, - пробормотала она. - Однако вы сами начали. Именно вы сказали ивану, что я не похожа на шлюху, и в ваших устах это походило на комплимент.

- Я видел вас в "Ориентале" и не заметил, чтобы вы торговали чем-нибудь, кроме невезения. Кстати, надеюсь, вы хорошо играете в карты, ведь подразумевается, что я вернусь и заплачу за вашу свободу. Если, конечно, вы и в самом деле не хотите выпачкаться в цементе.

- Сколько же это будет стоить?

- Пары сотен долларов должно хватить.

- Пара сотен? - Ее слова эхом отозвались на Шварценбергплац.

Мы миновали большой фонтан и перешли на Ренвег. - Где же я возьму столько денег?

- Там же, я думаю, где вы взяли солнечный загар и красивый жакет. Если, конечно, вы не можете пригласить его в клуб и подкинуть ему пару тузов со дна карточного стола.

- Пригласила бы, но не могу.

- Очень плохо.

Какое-то время она молча размышляла.

- Пожалуйста, постарайтесь убедить его взять меньше. Вы, кажется, достаточно хорошо говорите по-русски.

- Возможно, постараюсь, - допустил я.

- Полагаю, ничего хорошего не выйдет, если я пойду в суд и буду защищать свою невиновность, да?

- Судиться с Иванами? - Я засмеялся. - С таким же успехом вы можете взывать к богине Кали.

- Я так и думала.

Мы прошли один или два переулка и остановились около дома, соседствовавшего с маленьким парком.

- Не хотите зайти выпить? - Она поискала ключ в сумочке. - Уж я-то непременно выпила бы.

- Я бы и коврик смог высосать, - сказал я и поднялся вслед за ней наверх, в уютную, заставленную мебелью квартиру.

Лотта Хартман, надо признать, была привлекательной. На некоторых женщин смотришь и гадаешь, как долго тебе удастся с ними пробыть. Обычно чем красивее девушка, тем меньше тебе дается времени. Это и понятно: по-настоящему привлекательной женщине приходится удовлетворять множество подобных желаний. Лотта была из тех девушек, которых можно уговорить провести вместе пять горячих раскованных минут. Всего пять минут, когда она позволяет тебе и твоему воображению делать с ней все, что захочется. Не так уж много, как вы, вероятно, подумали. На самом деле оказалось, что она готова уделить мне куда больше времени, возможно, даже целый час. Но я устал как собака, а может, выпил слишком много ее отличного виски, чтобы обратить внимание на то, как она кусает нижнюю губу и смотрит на меня сквозь свои паучьи ресницы. Предполагалось, по-видимому, что я буду тихо лежать на кровати, положив морду на ее потрясающие выпуклые колени и позволив ей трепать мои большие свисающие уши, однако все кончилось тем, что я просто уснул на софе.

Глава 22

Проснувшись утром, я нацарапал свой адрес и номер телефона на клочке бумаги и, оставив Лотту спящей в постели, на такси вернулся к себе в пансион. Там я умылся, переоделся и на славу позавтракал. Телефонный звонок застал меня за чтением утреннего выпуска "Винер цайтунг".

Мужской голос с едва заметным венским акцентом поинтересовался, говорит ли он с герром Бернхардом Понтером. Услышав утвердительный ответ, мужчина сказал:

- Я друг фрейлейн Хартман. По ее словам, вы были очень добры и помогли ей вчера выкрутиться из неприятного положения.

- Она еще не совсем выкрутилась, - заметил я.

- Да, конечно. Я надеюсь, мы могли бы встретиться и обсудить это дело. Фрейлейн Хартман упомянула о двухстах долларах для этого русского капитана и о вашей готовности выступить в качестве посредника.

- Полагаю, я мог бы это сделать.

- В таком случае я хотел бы дать вам деньги для этого мерзавца и поблагодарить вас персонально.

Я был уверен, что это Кениг, но промолчал, чтобы не создалось впечатления, будто я жажду с ним познакомиться.

- Вы меня слышите?

- Где вы предлагаете встретиться? - неохотно спросил я.

- Вы знаете "Амалиенбад", на Ройманплац?

- Найду.

- Может быть, через час? В турецких банях?

- Хорошо. Но как я вас узнаю? Насколько я помню, вы не представились.

- Нет, не представился, - произнес он таинственно. - Но я буду насвистывать вот этот мотив. - И он стал насвистывать в трубку.

- Белла, белла, белла Мари, - сказал я, узнав мелодию, которая несколько месяцев назад звучала повсеместно с раздражающей назойливостью.

- Именно это, - подтвердил мужчина и повесил трубку.

Подобная конспирация на первый взгляд казалась странной, но я подумал, что если это Кениг, то у него имелись веские причины быть осторожным.

"Амалиенбад" находится в десятом округе, в русском секторе, значит, ехать туда нужно на шестьдесят седьмом трамвае, на юг вниз по Фаворитенштрассе. Это был рабочий квартал, с многочисленными старыми, грязными фабриками, но муниципальные бани на Ройманплац располагались в семиэтажном здании сравнительно недавней постройки - без преувеличения, пожалуй, самые большие и современные бани в Европе, как повествовала реклама.

Я заплатил за баню и полотенце и, раздевшись, пошел искать мужскую парилку. Она оказалась в дальнем конце плавательного бассейна, большого, как футбольное поле. Там всего несколько венцев, завернувшись в простыни, сгоняли вес, который так легко набрать в столице Австрии. Сквозь пар я услышал, как в дальнем углу комнаты, выложенной бурым кафелем, кто-то насвистывает, то останавливаясь, то начиная вновь, и направился на звук незамысловатого мотивчика, а подойдя ближе, подхватил его. Через мгновение я набрел на фигуру сидящего мужчины с совершенно белым телом и совершенно темным лицом, будто он специально покрасился как Джонсон, - ярчайшее свидетельство его недавнего отдыха в горах.

- Ненавижу этот мотив, - сказал он, - но фрейлейн Хартман постоянно его напевает, и мне ничего другого в голову не пришло. Герр Гюнтер?

Я кивнул настороженно, как будто пришел сюда с неохотой.

- Разрешите представиться. Меня зовут Кениг.

Мы пожали друг другу руки, и я уселся рядом с ним.

Он был хорошо сложен, но особенно впечатляли густые темные брови и большие пышные усы - они походили на зверька какого-то редкого вида куньих, который нашел на его губе прибежище от холодного северного климата. Этот маленький соболь, устроившийся надо ртом Кенига, дополнял общее печальное выражение лица, тоска сквозила и в его меланхоличных карих глазах. Беккер очень точно его описал, не хватало только маленькой собачки.

- Надеюсь, вам нравятся турецкие бани, герр Гюнтер?

- Да, когда они чистые.

- Тогда удачно, что я выбрал именно эту, - сказал он, - вместо "Дианабад". Конечно, "Диана" пострадала во время войны, но, кроме того, это местечко, кажется, привлекает гораздо больше неизлечимо больных и всяких других человеческих отбросов, чем может вместить. Они приходят из-за тамошних термальных бассейнов, однако туда окунаешься на свой страх и риск. Можешь нырнуть с экземой, а вынырнуть с сифилисом.

- Звучит не очень оптимистично.

- Полагаете, я чуть-чуть преувеличиваю? - улыбнулся Кениг. - Вы ведь не из Вены?

- Нет, я из Берлина. А в Вене бываю наездами.

- Как там Берлин? Слышал, что ситуация становится все хуже. Советская делегация вышла из Контрольной комиссии, да?

- Да, - сказал я, - скоро приехать туда или уехать оттуда можно будет только военно-воздушным транспортом.

Кениг что-то недовольно пробурчал и устало потер свою широкую волосатую грудь.

- Коммунисты... - вздохнул он. - Вот что получается, когда вступаешь с ними в сделку. Происшедшее в Ялте и Потсдаме - ужасно. Американцы позволили Иванам взять то, что им хотелось. Большая ошибка, которая влечет за собой другую войну.

- Сомневаюсь, есть ли у кого бы то ни было желание развязывать новую войну, - сказал я, повторяя ту же фразу, которую использовал в разговоре с Нойманом в Берлине. С моей стороны это была чисто автоматическая реакция, но я действительно именно так думал.

- Возможно, не сейчас. Но люди забывают уроки прошлого, и со временем, - он пожал плечами, - всякое может случиться. А пока мы продолжаем жить, заниматься бизнесом, делать все, от нас зависящее, для своего благополучия. - Какое-то время он ожесточенно чесал в затылке, затем сказал: - Каким бизнесом вы занимаетесь? Я спрашиваю только потому, что надеюсь как-то отплатить вам за помощь фрейлейн Хартман. Например, ввести вас в небольшое дельце.

Я покачал головой:

- В этом нет необходимости. Но если вам действительно хочется знать, то я занимаюсь импортом и экспортом. Буду откровенен с вами, герр Кениг, я помог ей потому, что мне понравился запах ее духов.

Он понимающе кивнул:

- Вполне естественно. Она очень мила. - Но постепенно восторг сменился недоумением. - А вам не кажется странным то, как вас обоих арестовали?

- Не могу отвечать за вашу подружку, герр Кениг, но в моем деле не обойтись без конкурентов, которым не терпится убрать меня с дороги. Я называю это - издержки оккупации.

- По мнению фрейлейн Хартман, вы с этой опасностью прекрасно справляетесь. Как я слышал, вы очень умело обошлись с тем русским капитаном. И еще ее поразило ваше отличное знание русского.

- Я был в плену, - честно признался я, - в России.

- Ну, это, конечно, все объясняет. Но скажите мне, вы действительно верите, что этот русский капитан говорил серьезно? Будто против фрейлейн Хартман выдвинуты обвинения?

- Боюсь, он говорил вполне серьезно.

- А вы не знаете случайно, откуда он мог получить подобную информацию?

- Не больше, чем знаю о том, откуда он взял мое имя. Возможно, кто-нибудь точит зуб на даму?

- Не могли бы вы узнать, кто именно? Я готов заплатить вам.

- Этим не занимаюсь, - отрезал я, покачав головой. - Скорее всего, был анонимный донос, просто так, чтобы досадить. Вы только зря потратите деньги. Если хотите знать мое мнение, то я бы посоветовал просто отдать ивану то, что он просит. Две сотни - не так уж много для того, чтобы фамилию вычеркнули из списков. Когда иваны решают не подпускать кобеля к сучке, то лучше без лишних неприятностей с ними рассчитаться.

Кениг улыбнулся, а потом кивнул.

- Возможно, вы правы. Но, знаете ли, мне пришло в голову, что вы с этим Иваном заодно. Неплохой способ зарабатывать деньги, не так ли? Русский прижимает невинных людей, а вы предлагаете выступить в роли посредника. - Он продолжал кивать, упиваясь собственным хитроумием. - Да, это могло бы стать очень прибыльным дельцем для любого, у кого есть поддержка.

- Продолжайте, - засмеялся я. - Может быть, вам удастся раздуть из мухи слона.

- Ну признайтесь, ведь такое возможно, не так ли?

- В Вене все возможно. Если вы подозреваете меня в попытке околпачить вас за паршивые две сотни - ваше дело. Только вы, наверное, не обратили внимания, Кениг, что это ваша подружка попросила меня проводить ее домой, и вы сами назначили мне встречу. Откровенно говоря, у меня есть дела и поважнее.

Я встал и сделал вид, будто собрался уходить.

- Пожалуйста, герр Гюнтер, - сказал он, - примите мои извинения. Возможно, я позволил своему воображению чересчур разыграться. Но должен признаться, я заинтригован. Даже в лучшие времена я остаюсь подозрительным по отношению ко многому, что происходит.

- Ну, это похоже на рецепт долголетия, - сказал я, вновь усаживаясь на прежнее место.

- Мне по роду занятий выгодно быть немного скептиком.

- Какие же это занятия?

- Раньше я занимался рекламой. Но это одиозное, неблагодарное дело. Тоска берет от засилья мелких умишек, полностью лишенных воображения. Я распустил компанию, которой владел, и переключился на изучение предпринимательства. Для любой коммерции самое главное - это поток точной информации, но к ней следует относиться с известной долей осторожности. Желающим быть хорошо информированными следует прежде всего вооружиться сомнением. Сомнение порождает вопросы, а вопросы требуют ответов. Все это необходимо для развития любого нового предприятия, а новое предприятие база для развития новой Германии.

- Вы говорите как политик.

- Политика... - Он улыбнулся устало, как будто предмет разговора был для него слишком детским, чтобы его обдумывать. - Просто интермедия на фоне основного представления.

- То есть?

- Коммунизм - против свободного мира, значит, капитализм становится нашей единственной надеждой противостоять советской тирании, надеюсь, вы согласны?

- Я иванам не друг, - сказал я, - но и у капитализма есть свои недостатки.

Но Кениг едва слушал.

- Мы вели не ту войну, - продолжал он гнуть свое, - не с тем врагом. Нам следовало воевать с Советами, и только с Советами. Американцы это уже поняли. Они знают, какую совершили ошибку, предоставив русским свободу действий в Восточной Европе. И они не намерены позволить Германии или Австрии идти тем же путем.

Я потянулся к струе горячего пара и устало зевнул. Кениг начинал меня утомлять.

- Видите ли, - сказал он, - моей компании мог бы пригодиться человек с вашим талантом, с вашим прошлым. В какой части СС вы служили? - Заметив удивление на моем лице, он добавил: - У вас под рукой шрам. Без сомнения, вы предпочли удалить эсэсовскую татуировку, опасаясь попасть в плен к русским. - Он поднял свою руку, продемонстрировав почти такой же шрам у себя под мышкой.

- Я служил в военной разведке, Абвере, когда закончилась война, объяснил я. - Не в СС. Это было гораздо раньше.

Но он был прав насчет шрама, который остался после мучительно болезненного ожога, полученного от выстрела из автоматического пистолета, который я произвел себе под мышку. Выбирать не приходилось. Слишком велик был риск погибнуть от рук НКВД в случае пленения.

Сам Кениг не стал объяснять, почему он ликвидировал свою татуировку. Вместо этого он продолжал конкретизировать свое предложение о работе.

Мне, похоже, повезло гораздо больше, чем я надеялся, но все-таки следовало быть осторожным: прошло всего пять минут с тех пор, как он почти обвинил меня в сговоре с капитаном Руставели.

- Я не против поработать на кого-нибудь еще, - без особого рвения согласился я, - но в настоящее время мне нужно закончить одно дельце. - Я пожал плечами. - Может быть, потом... кто знает? Но в любом случае спасибо.

Казалось, он совсем не обиделся, что я отклонил его предложение, а только философски пожал плечами.

- Где я смогу вас найти, если надумаю?

- Фрейлейн Хартман в казино "Ориентал" знает, как связаться со мной. Он взял сложенную газету, лежавшую у его бедра, и передал мне. - Когда выйдете, осторожно разверните. Там два банкнота по сто долларов, чтобы откупиться от ивана, и один - вам за труды.

В этот момент он застонал и схватился за голову, оскалив зубы, ровные, как ряд крошечных молочных бутылочек. Увидев мои поднятые брови и приняв их вопрошающий вид за сочувствующий, он объяснил, что с ним все в порядке, просто ему недавно поставили две вставные челюсти.

- Кажется, никогда не смогу привыкнуть к тому, что они у меня во рту, посетовал он и скользнул языком, напоминающим слепого, еле ворочающегося червяка, вдоль верхнего и нижнего ряда своих зубов. - А когда я вижу себя в зеркале, то, кажется, мне в ответ улыбается какой-то совершенно незнакомый человек. Очень печально, - вздохнул он и расстроенно покачал головой. Действительно, жалко. У меня всегда были отличные зубы.

Он встал, поправил простыню на груди, а затем пожал мне руку.

- Было большим удовольствием познакомиться с вами, герр Гюнтер, сказал он с легким венским шармом.

- Нет, это для меня было удовольствием, - ответил я.

Кениг усмехнулся:

- Мы еще сделаем из вас австрийца, мой друг.

Затем он скрылся в пару, насвистывая все тот же сводящий с ума мотив.

Глава 23

Больше всего на свете жители Вены любят "уютно посидеть". Они стремятся достигнуть этого веселого состояния в многочисленных барах и ресторанах под аккомпанемент музыкального квартета, состоящего из контрабаса, скрипки, аккордеона и цитры - странного инструмента, напоминающего пустую коробку из-под шоколадных конфет с тридцатью или сорока струнами, которые перебирают пальцами, как у гитары. Для меня эта вездесущая комбинация воплощает все то фальшивое, что есть в Вене, например, тошнотворно сладкую сентиментальность и преувеличенную вежливость. Это действительно заставляло меня чувствовать себя уютно. Однако уют был такого рода, который вы могли бы почувствовать после того, как вас набальзамировали, уложили в свинцовый гроб и аккуратненько поместили в одном из мраморных мавзолеев на Центральном кладбище.

Я поджидал Тродл Браунштайнер в "Геррендорфе", ресторане на Герренгассе. Место выбрала она, но сама опаздывала. В конце концов девушка появилась, запыхавшаяся, с раскрасневшимся лицом, так как она спешила и на улице к тому же было холодно.

- Ты не похож на доброго католика, сидя вот так, в тени, - сказала она, присаживаясь за обеденный стол.

- Стараюсь, - ответил я. - Кому понравится детектив, у которого вид честный, точно у деревенского почтмейстера. При моем бизнесе полезно оставаться в тени.

Я махнул официанту, и мы быстро заказали обед.

- Эмиль беспокоится: ты в последнее время не приходишь к нему, сказала Тродл, отдавая свое меню.

- Если он хочет знать, чем я занимаюсь, то придется отправить на его имя счет за ремонт обуви. Я вдоль и поперек исходил этот проклятый город.

- Ты ведь знаешь, что его будут судить на следующей неделе?

- Вряд ли даже при всем желании я смогу об этом забыть: Либль звонит мне почти каждый день.

- Эмиль тоже вряд ли сумеет забыть. - Она говорила тихо, явно расстроившись.

- Прости, я говорю глупости. Послушай, у меня действительно есть хорошая новость. Я наконец поговорил с Кенигом.

Ее лицо засияло от радости.

- Правда? - воскликнула она. - Когда? Где?

- Сегодня утром, - ответил я. - В "Амалиенбаде".

- И что он сказал?

- Предложил работать на него. Думаю, это неплохой способ сблизиться с ним настолько, чтобы отыскать какие-нибудь улики.

- Разве не проще сообщить полиции, где он, чтобы они могли его арестовать?

- А по какому обвинению? - Я пожал плечами. - Что касается полиции, то у них уже есть подозреваемый. В любом случае, даже если бы я мог убедить их сделать это, Кенига не так-то просто заловить. Американцы не могут войти в русский сектор и арестовать его, даже если бы и захотели. Нет, для Эмиля лучше всего, если я как можно скорее войду в доверие к Кенигу. И именно поэтому я отверг предложение о сотрудничестве.

Тродл закусила губу от отчаяния.

- Но почему? Я не понимаю.

- Мне нужно убедить Кенига, будто я не хочу работать на него. Он с некоторым подозрением отнесся к истории моего знакомства с его подружкой. Итак, вот что я собираюсь сделать. Лотта - крупье в "Ориентале". Я хочу, чтобы ты дала мне денег, которые я проиграю там завтра вечером. Достаточную сумму, чтобы было похоже на то, что я разорился в пух и прах и у меня возник повод обдумать предложение Кенига еще раз.

- Это считается легальными издержками, да?

- Боюсь, что да.

- Сколько?

- Трех или четырех-тысяч шиллингов должно хватить.

Она задумалась. Тем временем подошел официант с бутылкой рислинга и наполнил наши бокалы. Тродл отпила немного вина и сказала:

- Ну хорошо. Но только с одним условием: я лично буду наблюдать, как ты их проигрываешь.

По жесткой линии ее рта я понял: она полна решимости.

- Полагаю, излишне даже напоминать о том, насколько это опасно. Ты не сможешь меня сопровождать, нас не должны увидеть вместе - вдруг кто-нибудь узнает тебя как подругу Эмиля? Если бы здесь не было так тихо, я бы настаивал, чтобы мы встретились у меня дома.

- Обо мне не беспокойся, - твердо сказала она. - Ты будешь для меня не более чем кусок стекла.

Я принялся возражать, но она зажала свои маленькие ушки руками.

- Ничего не хочу слушать. Я приду, это решено. Наивно думать, что я просто так отдам тебе четыре тысячи шиллингов и не прослежу за тем, что с ними случится.

- Тут ты права. - Некоторое время я смотрел на прозрачный диск вина в моем бокале, а затем спросил: - Ты ведь его очень любишь?

Тродл с трудом сглотнула и резко кивнула. После небольшой паузы она добавила:

- Я беременна от него.

Вздохнув, я постарался придумать что-нибудь ободряющее.

- Послушай, - пробормотал я, - не волнуйся. Мы его вытащим из этой каши. Не надо становиться тараканом! Давай выбирайся из этой свалки. Все образуется для тебя и для ребенка, я уверен.

Довольно неподходящая речь, малоубедительная.

Тродл покачала головой и улыбнулась:

- Со мной все в порядке, правда. Просто вспомнила, как мы были здесь с Эмилем последний раз, тогда я и сказала ему, что беременна. Мы раньше сюда часто приходили. Никогда не думала, что полюблю его.

- Никто никогда не думает об этом. - Я заметил, что моя рука лежит поверх ее. - Все случается неожиданно, как авария.

Однако, глядя на ее милое лицо, я вовсе не был уверен в справедливости того, о чем говорю. Ее красота была не той, что утром оказывается размазанной по подушке, а той, которая заставляет мужчину гордиться, что у его ребенка будет такая мать. Я поймал себя на мысли, что немного завидую Беккеру. У него есть эта удивительная женщина. Я сам желал бы полюбить ее, если бы она встретилась на моем пути. Отпустив ее руку, я быстро зажег сигарету, чтобы спрятаться за дымом.

Глава 24

На следующий вечер я торопился укрыться от пронзительного ветра и грозящего снегопадом хмурого неба - вообще-то, если верить календарю, можно было ожидать погоды поприличнее - в похотливой духоте казино "Ориентал". Мои карманы оттягивали пачки легких денег Эмиля Беккера.

Я купил довольно много фишек высшего достоинства и направился к стойке бара дожидаться, пока Лотта появится у одного из карточных столов. После того как я заказал выпивку, у меня осталась одна забота - отгонять шлюшек, которые так и вились вокруг, назойливо пытаясь составить компанию не столько мне, сколько моему бумажнику, и вот тут-то я прекрасно понял, каково быть задницей лошади в разгар лета. Лотта появилась у одного из столиков только в десять часов. К этому времени помахивание моего хвоста стало более равнодушным. Ради приличия я подождал несколько минут, а потом перенес свой стакан к зеленому сукну, где распоряжалась Лотта, и сел прямо напротив нее.

Она оглядела стопку фишек, которую я аккуратно воздвиг рядом с собой, и поджала губы.

- Вот уж не думала, что вы - мот, - сказала она. - Полагала, у вас больше ума.

- Надеюсь, ваши пальчики принесут мне удачу, - бесшабашно заявил я.

- Не советую на это ставить.

- Ну хорошо, я обязательно запомню ваше предостережение. Картежник из меня никудышный. Я даже не смог бы назвать игру, в которой принимал участие. Поэтому по истечении двадцати минут я с большим удивлением осознал, что почти удвоил первоначальное число фишек. То, что проиграть деньги в карты оказалось так же трудно, как и выиграть, абсолютно на поддавалось логике.

Лотта сдала карты по новой, и я - ну надо же! - опять выиграл. Оторвав взгляд от стола, я заметил Тродл, сидящую напротив меня с маленькой стопкой фишек. Я не видел, как она вошла в клуб, но к этому времени в зале царило такое оживление, что я вряд ли заметил бы даже саму Риту Хейворт.

- Похоже, вечер удачен для меня, - заметил я, ни к кому не обращаясь, пока Лотта пододвигала ко мне выигрыш. Тродл вежливо, но безразлично улыбнулась и приготовилась делать очередную скромную ставку.

Я заказал еще выпить, полностью сконцентрировался и постарался действовать так, как в этом случае поступал бы проигравший, пытающийся добиться успеха: брал карту, когда этого делать не следовало, делал ход, когда не нужно, и вообще старался обходить удачу при каждом удобном случае. Время от времени я играл разумно, чтобы стремление продуться подчистую не казалось слишком очевидным. И наконец еще через сорок минут я успешно потерял все, что выиграл, а в придачу еще и половину своего начального капитала. Когда Тродл ушла из-за стола, убедившись, что я действительно проиграл изрядное количество денег ее дружка и, следовательно, они истрачены именно с той целью, о которой мы договорились, я допил свой стакан и раздраженно вздохнул.

- Похоже, вечер оказался не таким уж удачным для меня, - угрюмо заметил я.

- Удача не имеет никакого отношения к тому, как вы играете, пробормотала Лотта. - Надеюсь, вы обошлись с тем русским капитаном более умело.

- О, насчет этого не беспокойтесь, о нем уже позаботились. У вас не будет больше никаких проблем.

- Рада слышать.

Я поставил последнюю фишку, быстренько проиграл ее, а затем встал из-за стола, сказав, что я, вероятно, буду все-таки благодарен Кенигу за его предложение о работе. Уныло улыбаясь, я пошел обратно к бару, где заказал выпить, и некоторое время наблюдал, как девушка с обнаженной грудью исполняла на полу пародию на латиноамериканский степ под резкий вибрирующий звук джаз-банда "Ориентала".

Я не заметил, когда Лотта уходила из-за стола, чтобы позвонить, но через некоторое время Кениг сошел вниз, в клуб. Его сопровождали маленький терьер, державшийся около его ног, и высокий, представительного вида человек в шиллеровской куртке и клубном галстуке. Этот второй мужчина скрылся за бисерным занавесом в дальнем углу клуба, в то время как Кениг пытался жестами привлечь мое внимание.

Он направился к бару, кивнул Лотте и достал сигару из нагрудного кармана своего зеленого твидового костюма.

- Герр Гюнтер, - улыбаясь, сказал он, подходя ко мне, - как приятно снова вас встретить.

- Привет, Кениг, - сказал я. - Как ваши зубы?

- Мои зубы? - Его улыбка исчезла, как будто я поинтересовался его твердым шанкром.

- Разве вы не помните? - объяснил я. - Вы сетовали на вставные челюсти.

Его лицо расслабилось.

- А, да, действительно. Сейчас гораздо лучше. Спасибо.

Опять улыбнувшись, он добавил:

- Я слышал, вам очень не повезло за столом?

- Фрейлейн Хартман иного мнения. Она сказала мне, что удача не имеет никакого отношения к тому, как я играю в карты.

Кениг закончил раскуривать свою четырехшиллинговую сигару и засмеялся:

- Тогда вы должны позволить мне угостить вас. - Он махнул бармену, заказал для себя скотч, а для меня то же, что я пил. - Вы много проиграли?

- Больше, чем мог себе позволить, - вздохнул я с несчастным видом. Около четырех тысяч шиллингов. - Я осушил свой стакан и толкнул его через стойку бара за добавкой. - Действительно, глупо. Мне не следовало играть. У меня нет никаких способностей к картам. И вот теперь я разорен. - Молча подняв стакан в честь Кенига, я проглотил еще порцию водки. - Слава Богу, у меня хватило ума заплатить по счету в гостинице надолго вперед. Кроме этого, особо радоваться нечему.

- Тогда вы должны позволить мне показать вам кое-что, - сказал он, глубоко затянулся, выпустил поверх головы терьера большое кольцо дыма и предложил: - Пора покурить, Линго.

После чего, к большому удовольствию хозяина, животное стало прыгать вверх и вниз, возбужденно втягивая наполненный табачным дымом воздух, подобно самому заядлому курильщику.

- Неплохая шутка, - улыбнулся я.

- О, это не шутка, - сказал Кениг. - Линго нравится хорошая сигара почти так же, как и мне. - Он нагнулся и потрепал собаку по голове. - Не так ли, мальчик?

Собака гавкнула в ответ.

- Ну, как бы вы это ни называли, мне сейчас нужны деньги, а не шутки. По крайней мере, пока я не вернусь в Берлин. Удачно, знаете ли, вы появились. Я тут сидел и думал, как бы мне продолжить с вами разговор о той работе.

- Всему свое время, мой друг. Сначала я хочу, чтобы вы познакомились кое с кем. Это барон фон Болшвинг, он возглавляет отделение австрийской Лиги объединенных наций здесь, в Вере. Это издательство, называемое "Австрийский ферлаг". В то же время он старый товарищ и, я знаю, не прочь познакомиться с таким человеком, как вы.

Я понял, что Кениг намекает на СС.

- Он связан с этой вашей исследовательской компанией, не так ли?

- Связан? Да, конечно, - признался он. - Точная информация - главное для такого человека, как барон.

Я улыбнулся и недовольно покачал головой:

- Что за город! Здесь говорят "прощальная вечеринка", имея в виду заупокойную мессу. Ваше "исследование" похоже на мой "импорт и экспорт", герр Кениг: красивая ленточка вокруг обыкновенного пирога.

- Не верю, что человек, служивший в Абвере, не знаком с такими необходимыми иносказаниями, герр Гюнтер. Тем не менее, если хотите, я раскрою вам свои карты. Но сначала давайте отойдем от бара.

Он подвел меня к уединенному столику, и мы уселись.

- Организация, членом которой я являюсь, - это объединение немецких офицеров, ее основная цель - исследования, простите меня, сбор информации относительно угрозы, которую представляет Красная Армия для свободной Европы. Хотя военные звания у нас используются редко, тем не менее мы придерживаемся военной дисциплины. Борьба с коммунизмом идет не на жизнь, а на смерть, и сейчас такое время, когда приходится совершать деяния, прямо скажем, не очень-то приятные. Но для многих старых товарищей, пытающихся приспособиться к современной действительности, удовлетворение от того, что они продолжают служить новой, свободной Германии, превыше щепетильности. И, кроме того, конечно, существуют щедрые вознаграждения.

Кениг, похоже, твердил эти слова или нечто в этом роде уже много раз, и я подумал, что есть немало старых товарищей, куда больше, чем я мог предположить, продолжавших борьбу.

Он говорил долго, однако большая часть сказанного им влетела мне в одно ухо, а из другого вылетела. Через некоторое время он осушил свой стакан до дна и предложил, если я, конечно, заинтересован, познакомиться с бароном. Когда я ответил согласием, он удовлетворенно кивнул и повел меня к бисерному занавесу. Мы прошли по коридору, а затем поднялись по лестнице на этаж выше.

- Это помещение шляпного магазина, который находится по соседству, объяснил Кениг. - Владелец - член нашей Организации и разрешает нам пользоваться им для набора новичков.

Он остановился возле двери, тихо постучал и, услышав ответ, впустил меня в комнату, освещенную лишь уличным фонарем. Но этого скудного света оказалось достаточно, чтобы разглядеть лицо человека, сидящего за столом возле окна. Высокий, худой, темноволосый с проседью, чисто выбрит. Я дал бы ему лет сорок.

- Садитесь, герр Гюнтер. - Он указал мне на стул по другую сторону стола.

Я убрал с него пирамиду шляпных коробок, а Кениг тем временем прошел к окну позади барона и сел на широкий подоконник.

- Герр Кениг думает, что из вас мог бы выйти подходящий представитель нашей компании, - сказал барон.

- Вы имеете в виду, агент, не так ли? - сказал я, зажигая сигарету.

- Как вам угодно. - Я увидел, что он улыбается. - Но прежде, чем это может произойти, мне необходимо узнать кое-что о вашем прошлом, задать кое-какие вопросы, чтобы мы могли решить, как вас лучше всего использовать.

- Как в анкете? Да, понимаю.

- Давайте начнем с того, как вы вступили в СС, - сказал барон.

Я подробно рассказал ему о службе в Крипо и РСХА, а затем о том, как автоматически стал членом СС. Я объяснил, что поехал в Минск в составе карательной группы Артура Небе, но, не имея желания убивать женщин и детей, попросил отпустить меня на фронт, однако вместо этого меня послали в вермахтское Бюро военных преступлений. Барон спрашивал меня с пристрастием, но вежливо и казался настоящим австрийским джентльменом. Именно казался, причем только на первый взгляд. Скромность была какая-то наигранная, а в его жестах и манере говорить скрывалось нечто такое, чем любой истинный джентльмен вряд ли гордился бы.

- Расскажите мне о вашей службе в Бюро военных преступлений.

- Служил там с января сорок второго по февраль сорок четвертого, объяснил я, - в чине оберлейтенанта. В мои обязанности входило расследование как русских, так и немецких зверств.

- А где именно располагалось Бюро?

- В Берлине, на Блюмесхоф, напротив военного министерства. Время от времени мне приходилось выезжать в командировки, чаще всего в Крым и на Украину. Позднее, в августе сорок третьего, ставка Верховного командования вооруженными силами из-за бомбежек была переведена в Торгау.

Барон улыбнулся презрительно и покачал головой.

- Простите меня, - сказал он, - я и не предполагал, что такое заведение существовало в Вермахте.

- Аналогичная служба была и в русской армии во время войны, - сказал я ему. - Должны же сохраняться хоть какие-то человеческие ценности, пусть даже и в военное время.

- Полагаю, что так, - вздохнул барон, но казалось, он вовсе не был убежден в этом. - Хорошо. А что случилось потом?

- Когда военные действия приняли не слишком удачный для нас оборот, всех здоровых мужчин стали посылать на русский фронт, и в феврале сорок четвертого я оказался в Северной армии генерала Шорнера, в Белоруссии. В чине капитана служил в разведке.

- В Абвере?

- Да. К тому времени я довольно хорошо говорил по-русски, немного по-польски. Работа в основном заключалась в переводах.

- И где же вас в конце концов взяли в плен?

- В Кенигсберге. Шел апрель сорок пятого. И послали на уральские медные рудники.

- Уточните, куда именно на Урал, если не возражаете.

- Недалеко от Свердловска. Там-то я и совершенствовал свой русский.

- Вас допрашивали в НКВД?

- Конечно. Много раз. Разве могли они не заинтересоваться бывшим офицером разведки?

- Что вы им сказали?

- Честно признаться, я сказал им все, что знал. Война к тому времени закончилась, и казалось, запираться уже ни к чему. Естественно, я не упомянул о моей предыдущей службе в СС и работе в OKW*. Эсэсовцев забирали в специальный лагерь и там либо расстреливали, либо убеждали работать на Советы в Комитете свободной Германии. Кажется, именно так завербовали большую часть немецкой полиции. Осмелюсь утверждать - и государственной полиции здесь, в Вене.

______________

* Главный штаб вооруженных сил Германии с функциями министерства.

- Это правда, - раздраженно согласился моя собеседник. - Пожалуйста, продолжайте, герр Гюнтер.

- В декабре сорок шестого некоторым из нас сказали, что переведут во Франкфурт-на-Одере, якобы в лагерь отдыха. Можете себе представить, как смехотворно это звучало. В поезде я случайно оказался свидетелем разговора охранников. Они и предположить не могли, что я понимаю по-русски. Оказалось, нас везли на урановый рудник в Саксонию.

- Вы можете вспомнить, как называлось это место?

- Иоханнесгеоргенштадт, в Эрцебирге, на чешской границе.

- Спасибо, - сказал барон твердо. - Я знаю, где это.

- Я спрыгнул с поезда при первой возможности, вскоре после того, как мы пересекли немецко-польскую границу, а затем пробрался в Берлин.

- Вы были в лагере для реабилитации возвратившихся военнопленных?

- Да, в Штакене, но недолго, слава Богу. Медсестры о нас, бывших пленных, и не думали. Их интересовали только американские солдаты. К счастью, управление по социальному обеспечению в муниципальном совете вскоре разыскало мою жену по старому адресу.

- Вам очень повезло, герр Гюнтер, - заметил барон. - А ты что скажешь, Гельмут?

- Я уже говорил вам, барон, герр Гюнтер - очень находчивый человек, произнес Кениг, с отсутствующим видом гладя собаку.

- В самом деле. Но скажите мне, герр Гюнтер, разве никто не рас спрашивал вас о пребывании в Советском Союзе?

- Кто, например?

Ответил мне Кениг.

- Члены нашей Организации допрашивали многих вернувшихся пленных, сказал он. - Обычно они представлялись социальными работниками, исследователями-историками или еще кем-то в этом роде.

Я покачал головой:

- Возможно, если бы меня официально освободили... Но я-то бежал...

- Да, - согласился барон. - Наверное, поэтому. В таком случае считайте, вам повезло вдвойне, герр Гюнтер, потому что если бы вас освободили официально, то тогда нам бы наверняка пришлось принять меры предосторожности и застрелить вас, чтобы обеспечить безопасность нашей группы. Видите ли, то, что вы рассказали о немцах, которых убедили работать в Комитете свободной Германии, абсолютно верно. Этих предателей, как правило, первых и освобождали. На урановом руднике в Эрцебирге вы вряд ли прожили бы больше восьми недель, причем расстрел показался бы вам большой удачей. Поэтому теперь мы можем вам доверять, раз русские очень хотели, чтобы вы умерли.

Барон вышел из-за стола. Очевидно, собеседование было закончено. Он оказался выше, чем я полагал. Кениг соскользнул с подоконника и встал рядом со мной.

Я поднялся со стула и молча пожал руку барону, а потом Кенигу. Затем Кениг улыбнулся и угостил меня одной из своих сигар.

- Мой друг, - сказал он, - добро пожаловать в Организацию.

Глава 25

На протяжении следующих нескольких дней я встречался с Кенигом в шляпном магазине, что рядом с "Ориенталом", и изучал множество тщательно продуманных и секретных методов работы Организации. Но сначала мне пришлось подписать торжественную декларацию, соглашаясь под честное слово немецкого офицера не разглашать ничего из тайной деятельности Организации. В декларации было обусловлено, что малейшее нарушение секретности будет жестоко наказано, а Кениг предупредил, что было бы хорошо скрыть мою новую работу не только от друзей и родственников, но даже... вот его точные слова: "...даже от наших американских коллег". Это, а также одно или два вскользь брошенных замечания позволили мне предположить, что на самом деле Организацию поддерживала американская разведка. Поэтому, когда моя подготовка - значительно урезанная, принимая во внимание опыт работы в Абвере, - была закончена, я гневно потребовал у Белински немедленной аудиенции.

- Что тебя гложет, капустник? - спросил он, когда мы встретились за столиком, заказанным мною в укромном углу кафе "Шварценберг".

- Если я сейчас не в своей тарелке, так только потому, что ты показал мне ту карту.

- О, как это? - Он заработал одной из своих зубочисток, пахнущих гвоздикой.

- Ты отлично знаешь как. Отделение Кенига в немецкой разведывательной организации основано вашими же людьми, Белински. Я это точно знаю: они только что завербовали меня. Поэтому либо ты вводишь меня в курс дела, либо я иду на Штифтсказерне и объясняю, что, по моим сведениям, Линден был убит организацией немецких шпионов, спонсорами которой являются американцы.

Белински быстро оглянулся по сторонам, а затем решительно перегнулся через стол, обхватив его своими ручищами, будто собирался поднять и опустить мне на голову.

- Думаю, это не самое удачное решение, - сказал он тихо.

- Да? Может, собираешься меня остановить? Так же как ты остановил того русского солдата? Это я, кстати, тоже мог бы упомянуть.

- Убить тебя, капустник, - сказал он, - мне не составит большого труда: у меня пистолет с глушителем. Могу пристрелить тебя прямо здесь, причем никто даже не заметит. Это одно из достоинств венцев. Им в чашки брызнут чьих-нибудь мозгов, а они все будут пытаться не лезть не в свое дело, мать их... - Он усмехнулся этой мысли, а потом покачал головой, перебив меня, когда я стал отвечать.

- Но о чем мы говорим? - сказал он. - Нам нет необходимости ссориться, ну совершенно никакой. Ты прав. Может, мне следовало объяснить все раньше, но если тебя завербовала Организация, тогда ты наверняка подписывал декларацию о секретности. Я прав?

Я кивнул.

- Возможно, ты не воспринимаешь это всерьез, но, надеюсь, по крайней мере сможешь понять, когда я скажу тебе, что мое правительство потребовало от меня подписать похожую декларацию, и я отношусь к ней весьма серьезно. Только сейчас - смешно, не правда ли? - я могу тебе полностью довериться. Мне поручено расследовать деятельность этой самой организации, и твое теперешнее членство в ней позволяет мне считать, что ты не представляешь угрозы для безопасности. Дурацкая логика, верно?

- Хорошо, - ответил я, - кое-что ты мне объяснил. А как насчет того, чтобы рассказать все?

- Я раньше ведь упоминал о КРОВКАССе, правильно?

- О Комиссии по военным преступлениям? Да.

- Ну, как бы это сказать... Преследование нацистов и вербовка кадров немецкой разведки не такие уж разные вопросы. Долгое время США вербовали бывших членов Абвера, чтобы шпионить за Советами. В Пуллахе была создана независимая организация, возглавляемая старшим немецким офицером, чтобы собирать разведданные от лица службы контрразведки.

- Южно-германская компания промышленной утилизации?

- Да. Когда Организация была создана, ее руководители получили подробные инструкции по поводу того, кого им следует вербовать. Предполагалось, что это будет чистая операция, понимаешь? Но спустя некоторое время у нас появились подозрения, что Организация набирает также кадры СС, СД и Гестапо в нарушение первоначальных инструкций. Нам были нужны профессионалы из разведки, но, Бога ради, не военные же преступники! Так вот, моя задача - установить, как много проникло в Организацию этих стоящих вне закона людей. Сечешь?

Я кивнул.

- Но какая роль во всем этом отводилась капитану Линдену?

- Как я уже объяснял тебе раньше, Линден работал с архивными материалами. Возможно, он консультировал руководителей Организации, когда нужно было решать вопрос о вербовке. Он проверял сведения о кандидатах, чтобы удостовериться, совпадают ли рассказанные ими истории с фактическими данными о службе. Уверен, тебе не надо говорить, что Организация стремится избежать любого проникновения в свои ряды немцев, которых уже завербовали Советы в концлагерях.

- Да, - признался я. - Мне это уже достаточно красноречиво объяснили.

- Линден, не исключено, даже советовал им, кого следует вербовать, хотя абсолютной уверенности в этом у нас нет. Твой дружок Беккер, кстати, выступал как курьер.

- Может быть, он одолжил им какие-нибудь документы, когда они опрашивали потенциальных новичков, вызывавших подозрение? - предположил я.

- Нет, такого не могло случиться. Система безопасности в Центре надежнее, чем задница моллюска. Видишь ли, после войны в армии испугались, что ваши люди могут попытаться выкрасть или уничтожить содержащиеся в Центре документы. Оттуда просто так не выйдешь с охапкой бумаг в руках. С этим нельзя не считаться.

- Тогда, возможно, Линден подкорректировал некоторые из документов?

Белински покачал головой:

- Нет, мы уже думали об этом и проверили все, начиная с дежурного журнала до каждого дела, которое попадало в поле зрения Линдена. Однако не обнаружили никаких признаков пропажи или подчистки документов. Кажется, теперь наилучший шанс узнать, какого черта у него было на уме, - это твое членство в Организации, капустник. Не говоря уже о возможности раскопать нечто, способное оправдать твоего дружка Беккера.

- На это у меня почти не осталось времени. Его будут судить в начале следующей недели.

Белински задумался.

- Я мог бы помочь тебе поближе сойтись с твоими новыми коллегами. Если я подброшу первоклассные разведданные относительно Советов, приличное место в Организации тебе гарантировано. Конечно, материалы должны быть такие, которые мои люди уже видели, а парни из Организации еще о них не знают. Остается только продумать правдоподобные источники информации, и ты быстро приобретешь репутацию отличного шпиона. Ну как, впечатляет?

- Хорошо. Пока ты в таком приподнятом настроении, помоги мне выбраться из другой передряги. Понимаешь, Кениг, закончив инструктировать меня насчет ящика с невостребованными письмами, дал мне первое задание.

- Задание? Прекрасно. Какое?

- Они хотят, чтобы я убил подружку Беккера, Тродл.

- Эту маленькую хорошенькую медсестру, которая работает в Центральном госпитале? - Казалось, он был разъярен. - А они объяснили почему?

- Она явилась в казино "Ориентал", чтобы собственными глазами увидеть, как я проигрываю деньги ее дружка. Я предупреждал ее, что делать этого не стоит, но она и слушать не стала. Полагаю, они из-за этого занервничали.

Однако, признаюсь, это была вовсе не та причина, которую мне привел Кениг.

- Мокрое дело часто используют как первый тест на верность, - объяснил Белински. - Они сказали, как это сделать?

- Я должен подстроить автомобильную аварию. Поэтому, сам понимаешь, мне нужно убрать ее из Вены, и как можно скорее. Вот где понадобится твоя помощь. Ты сможешь достать разрешение на выезд и железнодорожный билет для нее?

- Конечно, - ответил он. - Но постарайся убедить ее оставить дома как можно больше вещей. Мы перевезем девушку через зону и посадим на поезд в Зальцбурге. Все будет выглядеть так, будто она исчезла, возможно, умерла. Это тебе поможет, не так ли?

- Безусловно, только давай удостоверимся, что она в целости и сохранности выберется из Вены, - сказал я ему. - Если кому-то и придется рисковать, то уж лучше мне, чем ей.

- Предоставь все мне, капустник. Потребуется несколько часов, чтобы все устроить, и считай, что маленькой леди здесь уже нет. Предлагаю тебе вернуться в отель и подождать, пока я принесу документы. Затем мы пойдем и заберем ее саму. И знаешь, не стоит тебе говорить с ней до того. Она может воспротивиться, не желая оставлять своего дружка Беккера одного расхлебывать кашу. Будет лучше, если мы просто заберем ее и увезем отсюда.

Белински ушел устраивать все необходимое, а я стал думать, захотел бы он, интересно, помочь вывезти Тродл из Вены, если бы видел фотографию, которую дал мне Кениг, и если бы я добавил, что Тродл Браунштайнер - агент МВД. Я слишком хорошо знал ее, чтобы не поверить в это, но любому другому и прежде всего контрразведчику США, - кто взглянул бы на фотографию, снятую в венском ресторане, на которой Тродл развлекалась в компании русского полковника МВД по фамилии Порошин, все могло показаться гораздо менее ясным.

Глава 26

В пансионе "Каспиан" меня ждало письмо от жены - убористый, почти детский почерк на дешевом коричневом конверте, мятом и грязном после пары недель пребывания в руках почтовой службы. Я положил конверт на каминную полку в гостиной и некоторое время смотрел на него, вспоминая свое письмо ей, которое я таким же образом расположил на нашей собственной каминной полке в Берлине, раскаиваясь в его безапелляционном тоне.

С тех пор я послал ей только две телеграммы: в одной подтвердил, что благополучно добрался до Вены, и сообщал свой адрес, а в другой говорилось, что дело может занять несколько больше времени, чем я предполагал.

Графолог, смею думать, проанализировав почерк Кирстен, постарался бы убедить меня в непреложной истине: находящееся внутри письмо написано неверной женщиной, которая вознамерилась сообщить своему невнимательному мужу, что, хотя он и оставил ей две тысячи долларов золотом, она тем не менее собирается развестись с ним и использовать деньги для того, чтобы эмигрировать в США со своим американским сокровищем.

Я все еще с некоторой тревогой поглядывал на нераспечатанный конверт, когда зазвонил телефон. Это был Шилдс.

- Как мы поживаем? - спросил он на своем чересчур правильном немецком.

- Я поживаю очень хорошо, спасибо, - ответил я, передразнивая его манеру говорить, но он, казалось, этого не заметил. - Чем именно могу служить вам, герр Шилдс?

- Так как твой дружок Беккер вот-вот предстанет перед судом, я подумал: что ты за детектив? Я спросил себя, появилось ли у тебя что-нибудь подходящее для дела, получит ли твой клиент нечто, стоящее пять тысяч долларов? - Он подождал моего ответа, но, так как я ничего не сказал, продолжил более напористо: - Итак? Какой будет ответ? Ты нашел основную улику, которая спасет Беккера от виселицы? Или ему придется все это проглотить?

- Я нашел беккеровского свидетеля, если вы это имеете в виду, Шилдс. Только у меня нет ничего, что связывало бы его с Линденом. Пока нет.

- Ну, тебе следует работать поживее, Гюнтер. В этом году судебные разбирательства, как правило, быстренько заканчиваются. Не хочу видеть, как ты бродишь вокруг виселицы, доказывая, что мертвец невиновен. Это, с какой стороны ни глянь, выглядит плохо. Ты, уверен, согласишься со мной. Плохо для тебя, плохо для нас, но хуже всего - для человека в петле.

- Предположим, я смог бы выдать этого человека, чтобы вы арестовали его как важного свидетеля. - Это было почти безнадежное предложение, но я решил все же попробовать.

- А другого способа заставить его появиться в суде нет?

- Нет. А так Беккеру по крайней мере будет на кого пальцем указать.

- Ты хочешь, чтобы я посадил грязное пятно на сверкающем полу? вздохнул Шилдс. - Но я не прочь предоставить шанс и другой стороне, понимаешь? Поэтому я сделаю вот что: посоветуюсь со старшим помощником командира майором Уимберли. Однако обещать ничего не могу. Скорее всего, майор порекомендует мне не заниматься чепухой, а добиться приговора - и к черту свидетелей твоего клиента. Знаешь, на нас ведь сильно давят, требуют поскорее закончить это дело. Бригу не нравится, когда в его городе убивают американских офицеров. Я говорю о бригадном генерале Александре О'Гордере, командующем семьсот девяносто шестым. Вот уж, поверь мне, настоящий сукин сын. Ладно, я с тобой свяжусь.

- Спасибо, Шилдс. Ценю.

- Не стоит благодарить меня, во всяком случае пока, мистер, - сказал он.

Я положил трубку и взял письмо. Обмахнулся им пару раз как веером, почистил уголком конверта под ногтями и наконец вскрыл его.

Кирстен никогда не любила писать писем, ей больше нравились открыточки. Только открыточка из Берлина вряд ли бы теперь могла помочь принять желаемое за действительное. Вид на разрушенную церковь кайзера Вильгельма? Или на разбомбленное здание Оперы? Расстрельное место на Плотцензее? Я подумал, что еще очень не скоро из Берлина станут посылать открыточки.

Я развернул листок бумаги и стал читать:

"Дорогой Берни!

Надеюсь, это письмо до тебя дойдет, хотя времена такие, что может и не дойти. На всякий случай я попытаюсь отправить тебе еще и телеграмму, чтобы сообщить: у меня все в порядке, Соколовский потребовал, чтобы советская военная полиция контролировала все дороги близ Берлина на Запад, и как там будет с почтой - неизвестно.

Самое страшное, что это может обернуться настоящей осадой города, с тем чтобы выжить американцев, англичан и французов из Берлина, хотя вряд ли кто-нибудь стал бы возражать, если бы убрались французы. Ну, еще можно допустить, когда нами командуют американцы или англичане, по крайней мере, они сражались и победили нас. Но французишки? Они такие лицемеры! Одна эта выдумка с победоносной французской армией чего стоит.

Люди говорят, что американцы и англичане не будут в бездействии наблюдать, как город прибирают к рукам иваны. Я лично не уверена насчет англичан: у них сейчас хватает забот в Палестине (кстати, все книги по сионистскому национализму из книжных магазинов и библиотек убрали - очень знакомо, не правда ли?). Хотя, когда думаешь, что у англичан есть заботы и поважнее, вспоминаешь, что они уничтожают немецкие корабли. В море полно рыбы - чем не решение проблемы с продовольствием? - а они взрывают корабли! Они что же, хотят спасти нас от русских, чтобы уморить с голоду?

По Берлину между тем ползут слухи о каннибализме. Рассказывают, якобы полицию вызвали в дом на Кройцберг, где жильцы одной из квартир услышали ужасный шум и обнаружили, что с потолка капает кровь. Они вломились к соседям этажом выше и нашли пожилую пару, поедающую сырое мясо пони, которого они затащили с улицы и забили камнями. Может, все это ложь, но у меня ужасное ощущение: уж очень похоже на правду. В чем я абсолютно уверена, так это в том, что планка критерия морали опустилась еще ниже.

В небе полно транспортных самолетов, и войска всех четырех держав нервничают все больше и больше.

Ты помнишь Карла - сына фрау Ферзен? Он вернулся из русского лагеря для военнопленных на прошлой неделе, но очень плох, бедняжка. Доктор говорит, что, очевидно, его легким конец, фрау Ферзен рассказывала мне обо всем, пережитом им в России. Это ужасно! Почему ты никогда не говорил со мной об этом, Берни? Возможно, я бы тогда больше понимала, смогла бы помочь. После войны, признаюсь, я была никудышной женой для тебя, и теперь, когда тебя нет рядом, думать об этом еще тяжелее. Поэтому я решила, что, когда ты вернешься, мы могли бы использовать часть денег, которые ты оставил, откуда, кстати, так много денег, ты ограбил банк? - чтобы поехать куда-нибудь в отпуск. Так хочется оставить на какое-то время Берлин и побыть вместе.

Пока же я истратила часть суммы на ремонт потолка. Знаю, ты давно собирался сделать это, но все время откладывал. Как бы там ни было, теперь все уже сделано и выглядит очень мило.

Возвращайся скорее домой и посмотри сам. Я скучаю по тебе.

Любящая тебя Кирстен".

"Вот так-то, мой воображаемый графолог", - подумал я весело и налил себе остатки водки Тродл. Она немедленно сняла мою нервозность: предстояло звонить Либлю и докладывать о своих незначительных успехах. К черту Белински, сказал я себе и решил спросить мнение Либля о том, поможет ли Беккеру или нет попытка добиться немедленного ареста Кенига, чтобы принудить его давать показания.

На мои звонки долго никто не отвечал. Когда Либль наконец снял трубку, у него был голос человека, который подошел к телефону тотчас после падения с лестницы. Его обычная прямолинейная и несколько раздраженная манера говорить смягчилась, а голос, казалось, вот-вот сорвется.

- Герр Гюнтер, - сказал он и, сглотнув, умолк. Затем я услышал, как он глубоко вздохнул и, по-видимому взяв себя в руки, снова заговорил: Произошло ужасное несчастье. Убита фрейлейн Браунштайнер.

- Убита? - тупо повторил я. - Как?

- Ее сбила машина, - тихо сказал Либль.

- Где?

- Фактически на пороге госпиталя, где она работала. Все произошло мгновенно. Ей ничем нельзя было помочь.

- Когда это случилось?

- Пару часов назад, она как раз сменилась с дежурства. К сожалению, водитель скрылся. - До этого я и сам мог бы додуматься. - Возможно, он испугался. А может быть, был пьян. Кто знает? Австрийцы такие плохие водители!

- Кто-нибудь видел этот несчастный случай? - Мои слова прозвучали почти сердито.

- Пока свидетелей нет. Но, кажется, кто-то упомянул черный "мерседес", удаляющийся на большой скорости по Альзерштрассе.

- Господи, - выдохнул я, - это же прямо за углом! Подумать только, я мог даже слышать скрежет шин той машины.

- Да, действительно, - пробормотал Либль. - Она не страдала, все случилось мгновенно. Машина ударила ее прямо в спину. Доктор, с которым я беседовал, говорит, что спина совершенно раздавлена. Возможно, она умерла еще до того, как упала на землю.

- Где она теперь?

- В морге Центрального госпиталя, - вздохнул Либль. Я услышал, как он зажег сигарету и глубоко затянулся. - Герр Гюнтер, - продолжил он, - нам, конечно, придется поставить герра Беккера в известность. Так как вы знакомы с ним гораздо ближе, чем я...

- О нет, - сказал я быстро, - мне и без того хватает грязной работы. Возьмите ее страховой полис и завещание, если вам так будет легче.

- Уверяю вас, я так же расстроен, как и вы, герр Гюнтер. Нет необходимости...

- Да, вы правы. Извините. Послушайте, не сочтите меня бессердечным, но давайте узнаем, нельзя ли как-то использовать эту ситуацию, чтобы отсрочить слушание дела.

- Не знаю, - промямлил Либль, - ведь они не были женаты.

- Ради Бога! Она была беременна от него.

Последовала короткая пауза, затем Либль пролопотал:

- Я не знаю. Да, вы правы, конечно. Посмотрим, что можно сделать.

- Да уж постарайтесь.

- Но как я скажу об этом герру Беккеру?

- Скажите, что ее убили, - ответил я. Он начал что-то говорить, но у меня не было настроения выслушивать возражения. - О несчастном случае не может быть и речи. Это сделали его старые товарищи. Именно так ему и скажите. Он поймет. Посмотрим, не встряхнет ли это ему мозги хоть немного. Возможно, теперь он вспомнит кое-что, о чем должен был сказать мне раньше, и, если это несчастье не заставит его рассказать откровенно все, что он знает, он заслуживает виселицы. - В дверь постучали. Наверное, Белински с документами Тродл. - Скажите ему это, - отрезал я и бросил трубку на рычаг. Затем прошел через комнату и распахнул дверь.

Белински, весело помахивая ненужными теперь документами Тродл, вошел в комнату. Он был слишком доволен собой, чтобы заметить мое настроение.

- Пришлось, скажу я тебе, потрудиться. Так быстро сделать разрешение не очень-то просто, - сказал он, - но старине Белински удалось с этим справиться. Не спрашивай как.

- Она мертва, - резко сказал я, наблюдая, как изменилось выражение его лица.

- Дерьмо дело, - сказал он. - Как, черт возьми, это произошло?

- Ее сбила машина и скрылась. - Я зажег сигарету и плюхнулся в кресло. - Убита на месте. Мне только что сообщил адвокат Беккера по телефону. Это случилось недалеко отсюда пару часов назад.

Белински кивнул и сел на софу напротив меня. Хотя я избегал его взгляда, но чувствовал: он хочет проникнуть в мою душу. Некоторое время он качал головой, а затем достал трубку и принялся набивать табаком. Раскуривая ее, он между затяжками сказал:

- Извини, что я спрашиваю, но ты не передумал, нет?

- По поводу чего? - воинственно проворчал я.

Он вынул трубку изо рта и, заглянув внутрь, вновь вставил между своими большими неровными зубами.

- Я имею в виду, не решился ли ты убить ее сам?

Прочтя ответ на моем лице, быстро заливающемся краской, он резко качнул головой:

- Нет, конечно нет. Глупый вопрос, извини. - Он пожал плечами. - Все равно мне нужно было спросить. Ты должен признать, что это чересчур явное совпадение, не так ли? Организация поручает тебе устроить для нее аварию, а затем, почти сразу, ее сбивают насмерть.

- А может, ты это сделал? - услышал я свой голос.

- Может. - Белински наклонился вперед на софе. - Давай теперь поразмыслим: я теряю весь день, чтобы достать разрешение и билет из Австрии для этой маленькой несчастной фрейлейн, а затем хладнокровно сбиваю ее насмерть по пути к тебе. Так, что ли?

- На какой машине ты ездишь?

- На "мерседесе".

- Какого цвета?

- Черного.

- Кто-то видел, как черный "мерседес" быстро удалился с места происшествия.

- Еще бы! Я не видел в Вене машины, которая бы ехала медленно. И если ты еще сам не заметил, то запомни: почти каждый невоенный автомобиль в этом городе - черный "мерседес".

- Все равно, - настаивал я, - может, все-таки стоит взглянуть на передние крылья, нет ли там вмятин?

Он невинно простер руки, будто собирался читать проповедь.

- Да ради Бога! Только ты обнаружишь вмятины по всей машине. Такое впечатление, что в этой стране существует закон, карающий за осторожное вождение. - Он затянулся табачным дымом. - Послушай, Берни, возможно, тебе не понравится, но мы, похоже, завязнем с этим безнадежным делом. Очень жаль, что Тродл мертва, но какой смысл нам с тобой ссориться? Кто знает, может, это всего лишь несчастный случай. Знаешь ли, мое мнение о венских водителях - истинная правда. Они хуже, чем советские, хотя тех тяжело переплюнуть. Господи, да на этих дорогах будто гонки на колесницах устраиваются. Конечно, я согласен - чертовски очевидное совпадение, но все возможно, если напрячь воображение. Ты должен это признать, согласен?

Я медленно кивнул:

- Хорошо. Признаю, что такое возможно.

- И еще. Организация, не исключено, поручила еще одному агенту убить ее, чтобы, если тебе не повезет, кто-нибудь обязательно до нее добрался. Зачастую убийства именно так и совершаются. По крайней мере, исходя из моего опыта... - Он замолчал, а затем трубкой указал на меня. - Ты знаешь, что я думаю? В следующий раз, когда увидишь Кенига, ты промолчи обо всей этой истории. Если он сам затронет эту тему, тогда сможешь допустить, что это действительно был несчастный случай, и уверенно запиши его на свой счет. Он порылся в кармане куртки, вытащил конверт темно-желтого цвета и бросил его мне на колени. - Теперь это уже не столь необходимо, но ничего не поделаешь.

- Что это?

- С поста МВД около Шопрона, что рядом с венгерской границей. Здесь подробности о штате МВД и методах их работы в Венгрии и Нижней Австрии.

- Как мне объяснить, откуда я заполучил все это?

- Я даже думал, что ты смог бы связаться с человеком, который дал нам этот материал. Его зовут Юрий. Это все, что тебе понадобится знать. Здесь на карте указано расположение ящиков с невостребованными письмами, которые он использует. Неподалеку от городка Маттерсбург есть железнодорожный мост. Вдоль путей - пешеходный тротуар. В одном месте перила сломаны, верхняя их часть - полая. Все, что тебе придется делать, - это раз в месяц забирать оттуда информацию и оставлять кое-какие деньги и указания.

- А каким образом я вышел на него?

- Объяснишь, что до недавнего времени Юрий находился в Вене, ты покупал у него документы, удостоверяющие личность. Но теперь его запросы растут, и у тебя недостаточно денег, поэтому ты можешь передать его Организации. Служба контрразведки США уже получила от него все, что можно, и вреда не будет, если то же самое он передаст Организации. - Белински снова раскурил трубку и жадно затянулся, ожидая моей реакции. - В самом деле, - продолжил он, здесь ничего особенного нет. Операция подобного рода вряд ли заслуживает даже названия "разведка", но такой источник и, очевидно, успешное убийство заставят их доверять тебе, старина.

- Прости мне отсутствие энтузиазма, - сухо сказал я, - только я что-то перестаю понимать, чем я здесь занимаюсь.

Белински слабо кивнул:

- Я полагал, ты пытаешься снять подозрения со своего старого дружка.

- Возможно, ты невнимательно слушал. Беккер никогда не был моим другом, но я действительно думаю, что в убийстве Линдена он невиновен. Так думала и Тродл. Пока она была жива, имело смысл попытаться доказать невиновность Беккера. Теперь я в этом не уверен.

- Послушай, Гюнтер, - сказал Белински, - если Беккер останется в живых, хотя и без этой девушки, это будет все же лучше, чем если он умрет. Ты действительно думаешь, что Тродл предпочла, чтобы ты уступил?

- Может быть, если бы она знала, в каком он дерьме, с какими людьми имел дело...

- Ты же знаешь, что это неправда. Беккер, слов нет, не был святым, но из того, что ты рассказал мне о нем, я понял: она это знала. Не так уж много осталось невинных, по крайней мере в Вене.

Я вздохнул и устало потер шею.

- Возможно, ты и прав, - согласился я. - Видимо, дело во мне: я привык к большей определенности, чем сейчас. Приходил клиент, платил мне гонорар, и я отправлялся в нужном направлении. Иногда я даже решал дело. Очень приятное чувство, знаешь ли. А сейчас такое ощущение, будто вокруг меня полно народу, и каждый советует мне, как работать. Я как будто потерял независимость, перестал чувствовать себя частным детективом.

Белински покачал головой - как человек, который что-то распродал до конца. Наверное, объяснения. Но все равно он сделал еще одну попытку.

- Да ладно, ты же и раньше работал секретным агентом.

- Конечно, - сказал я, - только тогда передо мной стояла более определенная цель. По крайней мере я видел изображение преступника, знал, что правильно, что нет. А здесь никакой ясности, и это начинает действовать мне на нервы.

- Все меняется, капустник. Война изменила действительность для всех, включая частных детективов. Но если ты хочешь увидеть фотографии военных преступников, я могу показать тебе сотни. Даже тысячи.

- Фотографии капустников? Послушай, Белински, ты - американец и ты еврей. Тебе гораздо легче понять, что правильно. А я? Я - немец, какое-то короткое, грязное время я даже был в СС. Повстречай я одного из двоих военных преступников, он, возможно, пожал бы мне руку и назвал старым товарищем.

На это у него не нашлось ответа.

Я достал одну сигарету и стал молча курить, а когда она догорела до конца, уныло покачал головой.

- Может, все дело в том, что я так долго не был дома? Моя жена написала мне. Не очень-то мы ладили, когда я уезжал из Берлина.

Честно говоря, мне нужно было уехать, поэтому я и ввязался в это дело, не подумав. А теперь она по крайней мере надеется, что мы начнем все сначала. И знаешь, я очень хочу вернуться и попытаться это сделать. - Я вновь покачал головой. - Пожалуй, мне нужно выпить.

Белински с энтузиазмом ухмыльнулся.

- Вот это дело, капустник, - оживился он. - Кое-что я на этой работе усвоил: если есть сомнения, вытрави их алкоголем.

Глава 27

Было уже поздно, когда мы вернулись из бара "Мелодии", ночного клуба в первом округе. Белински притормозил около моего пансиона, и, пока я выбирался из машины, из тени соседней двери быстро вышла женщина. Это была Вероника Цартл. Я слабо ей улыбнулся - слишком уж пьян, чтобы стремиться к чьей-либо компании.

- Слава Богу, вы приехали, - сказала она. - Я прождала несколько часов. - Тут она вздрогнула, так как через открытую дверь машины мы оба услышали, как Белински сказал непристойность.

- В чем дело? - спросил я ее.

- Мне нужна твоя помощь. В моей комнате - мужчина.

- И что в этом необычного? - поинтересовался Белински.

Вероника закусила губу.

- Он мертв, Берни. Ты должен мне помочь.

- Не знаю, что я могу сделать, - неуверенно промямлил я, жалея, что мы не задержались в "Мелодиях" подольше. Я сказал себе мысленно: "В наши дни девушка должна не доверять всем", и ей вслух: - Знаешь, это действительно дело полиции.

- Я не могу сообщить полиции, - нетерпеливо простонала она. - Придется иметь дело с управлением по борьбе с проституцией австрийской уголовной полиции, с чиновниками из здравоохранения, следователями. Я наверняка потеряю комнату, потеряю все. Разве ты не понимаешь?

- Ладно, ладно. Что произошло?

- Думаю, с ним случился сердечный приступ. - Она опустила голову. - Мне неудобно тебя беспокоить, только совершенно не к кому больше обратиться.

Я вновь себя мысленно обругал, а затем засунул голову в машину Белински.

- Леди требуется наша помощь, - проворчал я без особого энтузиазма.

- Ей не только это требуется. - Но он завел мотор и добавил: Давайте-ка вы, двое, запрыгивайте.

Он доехал до Ротентурмштрассе и припарковался около поврежденного бомбежками дома, где у Вероники была комната. Когда мы вышли из машины, я показал на частично восстановленный собор, находящийся по другую сторону темных булыжников площади Святого Стефана.

- Сходи посмотри, может, найдешь там какой-нибудь брезент, - сказал я Белински. - А я пока поднимусь и все осмотрю. Если подвернется что-либо подходящее, приноси на второй этаж.

Он был слишком пьян, чтобы спорить, и, угрюмо кивнув, пошел назад к строительным лесам, облепившим собор, а я вслед за Вероникой поднялся в ее комнату.

На широкой дубовой кровати лежал мертвый мужчина - большой, красный, лет пятидесяти. Рвота - обычное дело при застойной сердечной недостаточности - покрывала его нос и рот, точно на лице был огромный ожог. Я приложил руку к его холодной шее.

- Как долго он здесь находится?

- Три или четыре часа.

- Хорошо, что ты его накрыла, - сказал я ей. - Затвори окно. - Сорвав простыню с тела мертвеца, я начал поднимать верхнюю часть его туловища, распорядившись: - Ну-ка, помоги мне.

- Что ты делаешь? - Она помогла мне пригнуть туловище к ногам, будто я старался закрыть набитый вещами чемодан.

- Стараюсь сохранить этого ублюдка в форме, - объяснил я. - Небольшая мануальная терапия должна замедлить окоченение, и нам будет легче втаскивать его в машину и вытаскивать оттуда. - Я нажал посильнее на его затылок, тяжело дыша от напряжения, а затем толкнул его назад на измазанную рвотой подушку. - Этому дяде, видно, выдавали дополнительные продуктовые талоны, выдохнул я, - весит больше ста килограммов. Хорошо, что с нами Белински, самим бы нам не справиться.

- Он полицейский? - настороженно спросила она.

- Вроде того, - уклончиво ответил я, - но не волнуйся, он не из тех полицейских, которых очень заботит отчетность о преступности. У Белински есть другая рыбка для жарки: он охотится за военными преступниками нацистами.

Я начал сгибать руки и ноги мертвеца.

- Что ты сделаешь с ним? - спросила она, едва сдерживая тошноту.

- Брошу его на рельсы. Так как он голый, все будет выглядеть, будто иваны устроили ему вечеринку, а затем сбросили с поезда. К тому же его переедет экспресс и хорошенько изменит внешность.

- Пожалуйста, не надо, - попыталась слабо возразить Вероника, - он был очень добр ко мне.

Закончив с телом, я встал и поправил галстук.

- Тяжеленько так работать после обильного возлияния. Но куда, к черту, подевался Белински? - Заметив одежду мужчины, аккуратно развешанную на спинке стула рядом с замызганными тюлевыми занавесями, я сказал: - Ты уже обыскала его карманы?

- Нет, конечно нет.

- Ты новичок в этой игре, так, что ли?

- Ты совсем не понимаешь - он был моим хорошим приятелем.

- Очевидно, - сказал Белински, входя в дверь с куском белого материала в руках. - Боюсь, это все, что мне удалось найти.

- Что это?

- Думаю, алтарная скатерть. Нашел в шкафу в соборе. Кажется, ею еще не пользовались.

Я приказал Веронике помочь Белински завернуть ее дружка в скатерть, пока я обыскиваю его карманы.

- В этом он мастер, - поведал ей Белински. - Однажды он обыскивал мои карманы, когда я еще дышал. Скажи мне, лапочка, ты и твой жирный мальчик действительно занимались этим, когда его скосило?

- Оставь девушку в покое, Белински.

- Благословенны умирающие во Христе, - засмеялся он. - А что до меня, то надеюсь умереть у приличной женщины.

Я открыл бумажник мужчины и бросил свернутые долларовые и шиллинговые банкноты на туалетный столик.

- Что ты ищешь? - спросила Вероника.

- Если я собираюсь избавиться от тела человека, мне, по крайней мере, хочется знать несколько больше, нежели только цвет его белья.

- Его звали Карл Хайм, - тихо сказала она.

Я нашел визитку.

- Доктор Карл Хайм, - прочитал я. - Дантист, да? Это он доставал тебе пенициллин?

- Да.

- Человек, который любил принимать меры предосторожности, да? пробормотал Белински. - Глядя на эту комнату, можно понять почему. - Он показал на деньги на туалетном столике. - Тебе лучше взять эти деньги, дорогуша. Найми себе нового декоратора.

- В бумажнике Хайма есть еще одна визитка, Белински, - сказал я. - Ты когда-нибудь слышал о майоре Джесси П. Брине? Из какого-то Проекта защиты перемещенных лиц.

- Конечно, слышал, - сказал он, подошел и взял карточку из моих пальцев: - ПЗПЛ - это специальное отделение четыреста тридцатого: Брин местный офицер связи службы контрразведки с Организацией. Если у кого-нибудь из людей Организации возникнут неприятности с американской военной полицией, Брин обязан помочь им выпутаться. Конечно, когда дело не дошло ни до чего действительно серьезного, например до убийства. И я ни за что бы не доверил ему этого, особенно если жертва не американец и не англичанин. Наш толстый приятель, похоже, один из твоих старых товарищей, Берни.

Пока Белински говорил, я быстро обыскал карманы брюк Хайма и нашел связку ключей.

- Возможно, придется осмотреть кабинет доброго доктора, - поил я - Я нутром чую: там найдется что-нибудь интересное. Мы свалили обнаженное тело Хайма на одну из тихих железнодорожных линий недалеко от Восточного вокзала в русском секторе города. Мне хотелось убраться оттуда как можно скорее, но Белински настоял, чтобы мы посидели в машине и подождали, пока поезд не завершит дело. Примерно через пятнадцать минут товарняк, направляющийся в Будапешт и дальше на восток, прогрохотал мимо, и труп Хайма затерялся под сотнями колесных пар.

- Ибо плоть есть трава, - нараспев проговорил Белински, - и потому красота - как цветок в поле. Трава высыхает, а цветок увядает.

- Прекрати, слышишь? - сказал я. - Твой цинизм действует мне на нервы.

- Но души праведных в руках Божьих, и не коснутся их мучения.

Ладно, как скажешь, капустник.

- Поехали, - сказал я. - Давай-ка убираться отсюда.

Мы поехали на север, в Вэринг, что в восемнадцатом округе. Элегантное трехэтажное здание на Тюркешенцплац расположилось рядом с обширным парком, перерезанным небольшой железнодорожной веткой пополам.

- Эх, могли бы выгрузить нашего пассажира прямо здесь, - посетовал Белински, - на пороге его дома. И не пришлось бы тащиться в русский сектор.

- Это американский сектор, - напомнил я ему. - И единственный способ быть выброшенным с поезда - путешествовать без билета. Однако они ждут, пока поезд остановится.

- Так-то ты представляешь дядю Сэма, да? Впрочем, ты прав, Берни. Ему будет лучше у Иванов - там не первый случай, когда наших людей выбрасывают из поездов. Не хотелось бы мне, признаюсь, служить у них путевым обходчиком. Чертовски опасно, я бы сказал.

Мы вышли из машины и направились к дому. Понаблюдали: ни малейшего признака присутствия в доме кого бы то ни было. Поверх широкой зубастой усмешки невысокого деревянного заборчика на нас, словно пустые глазницы огромного черепа, смотрели затемненные окна дома, с белой штукатуркой на стенах.

Тусклая металлическая пластинка на столбе ворот, на которой с типично венским размахом были обозначены имя доктора Карла Хайма и его титулы хирург, консультант по ортодонтии, - помимо всего прочего, указывала на два отдельных входа: один - в дом Хайма, другой - в его врачебный кабинет.

- Ты посмотри в доме, - сказал я Белински, отпирая ключом входную дверь, - а я зайду сбоку и проверю кабинет.

- Как скажешь. - Белински вытащил фонарик из кармана пальто. Поймав на нем мой взгляд, он спросил: - В чем дело? Ты что, боишься темноты? - И засмеялся. - На, возьми его. Я способен видеть в темноте. При моей работе и не тому научишься.

Я пожал плечами и забрал у него фонарик. Тогда он полез под куртку и вытащил пистолет.

- Кроме того, - сказал он, прикручивая глушитель, - мне бы хотелось иметь одну руку свободной, чтобы поворачивать дверные ручки.

- Не забудь смотреть, в кого стреляешь, - сказал я и направился к входу в приемную покойного доктора.

Через боковую дверь я тихо вошел в кабинет и включил фонарик. Я стал светить на линолеум, стараться не попадать на окна: вдруг какому-нибудь любопытному соседу не спится в этот поздний час.

В маленькой приемной разместились многочисленные растения в горшках и аквариум с водяными черепахами - нечто новенькое по сравнению с золотыми рыбками, отметил я про себя и, памятуя, что их владелец мертв, посыпал в воду немного ужасно пахнущего корма.

Это было мое второе доброе дело за день. Благотворительность, похоже, стала входить у меня в привычку.

Я открыл книгу записи на прием, лежащую на столике, и заскользил лучом фонарика по ее страницам. Не похоже, чтобы Хайм имел обширную практику: мало у кого теперь были деньги на лечение зубов. Я не сомневался, что Хайм зарабатывал бы куда больше, продавая лекарства на черном рынке. Переворачивая страницы, я пришел к выводу, что в среднем его посещали два-три пациента в неделю. Вдруг мне на глаза попались два знакомых имени: Макс Абс и Гельмут Кениг. Оба они были записаны друг за другом на полное удаление зубов. На полное удаление записались и многие другие пациенты, но все они были мне незнакомы.

Я перешел к ящикам с картотекой и обнаружил, что они в основном пусты, за исключением одного, который содержал информацию о пациентах до сорокового года. Казалось, что шкаф с тех пор и не открывали. Это выглядело весьма странно, так как дантисты обычно скрупулезно ведут записи. И в самом деле, до сорокового года Хайм заботился об этом: в карточках пациентов содержалась полная информация об оставшихся зубах, пломбах и вставленных зубах каждого из них. "Он что, просто стал небрежным, - подумал я, - или при такой ничтожной практике столь тщательные записи перестали иметь смысл? И почему, интересно, в последнее время стольким людям потребовалось полностью удалить зубы"? Действительно, война многих, включая меня, оставила с плохими зубами. В моем случае это было наследие годичного голодания в советском плену. Но тем не менее мне пока удавалось сохранить полный набор. И таких, как я, было множество. Зачем тогда Кенигу, который, как я припомнил, говорил, что раньше у него были отличные зубы, вырывать их все подряд? Или просто он имел в виду, что зубы у него были хорошими до того, как испортились?

Конечно этих зубных ребусов даже Конан Дойлу не хватило бы на короткий рассказ, но я был озадачен.

Операционная мало отличалась от любой другой, которую мне доводилось видеть раньше. Возможно, немного грязнее, но ведь все теперь было уже не таким чистым, как до войны. Кроме черного кожаного кресла имелся большой баллон с газом для анестезии.

Я отвернул кран у горловины баллона и, услышав шипение, завернул его снова. Казалось, все в полном порядке.

За закрытой дверью находился склад, там меня и нашел Белински.

- Что-нибудь обнаружил? - спросил он.

Я рассказал ему об отсутствии записей.

- Ты прав, - сказал Белински, будто его что-то здорово позабавило, это совсем не по-немецки.

Я направил фонарик на складские полки.

- Привет, что это тут у нас? - Он коснулся стального баллона, на котором сбоку значилась химическая формула: H2SO4.

- На твоем месте я не стал бы лезть, - предупредил я. - Эта штучка не из химического набора для школьников. Если не ошибаюсь, это - серная кислота. - Я направил луч фонарика на ту часть баллона, где были написаны слова: "Очень опасно". - И здесь ее достаточно, чтобы превратить тебя в пару литров животного жира.

- Кошерного, надеюсь, - сострил Белински. - Для чего дантисту целый баллон серной кислоты?

- Он кладет в нее на ночь вставные зубы.

На полке рядом с баллоном громоздились один на другом стальные лотки, формой напоминавшие почки. Я взял один и поднес его к свету фонарика. Мы оба уставились на нечто похожее на горсть мятных таблеток странной формы, слипшихся, будто их пососал, а затем отложил на потом какой-то отвратительный мальчик. Вот только на некоторых из них засохла кровь.

Нос Белински сморщился от отвращения.

- Что это, черт возьми, такое?

- Зубы. - Я передал ему фонарик и взял с подноса один из острых белых предметов, чтобы поднести его к свету. - Удаленные зубы. Причем несколько наборов.

- Ненавижу дантистов, - прошипел Белински. Он порылся в своем жилете и нашел зубочистку, чтобы пожевать.

- Видимо, они, как правило, оказываются в баллоне с кислотой.

- Ну и что? - Белински заметил мой интерес.

- Какой дантист захочет заниматься только полными удалениями? - спросил я. - А между тем книга приема полна записями именно на эту процедуру. - Я повертел в руках зуб. - Никогда бы не сказал, что с этим коренным что-то не так. Его даже и не пломбировали.

- Похож на совершенно здоровый зуб, - согласился Белински.

Указательным пальцем я потрогал липкую массу на лотке.

- Такой же, кстати, как и все остальные. Я не дантист, но все-таки не понимаю, зачем вытаскивать зубы, которые даже не были запломбированы?

- Может, Хайм занимался чем-то вроде штучной работы. Может, этому парню просто нравилось вытаскивать зубы?

- Причем это ему нравилось куда больше, чем вести записи. О его недавних пациентах нет никакой информации.

Белински взял другой почкообразный лоток и стал изучать его содержимое.

- Еще один полный набор, - доложил он. В следующем лотке что-то начало перекатываться, точно крошечные шарики подшипника. - Так, а что у нас здесь? - Он взял один и заинтересованно его осмотрел. - Если не ошибаюсь, в каждой из этих маленьких конфеток содержится доза цианистого калия.

- Смертельные таблетки?

- Точно. У некоторых из твоих старых товарищей, капустник, они были очень популярны. Особенно у сотрудников СС, у высших государственных и партийных чиновников. Они предпочитали самоубийство плену у Иванов. По-моему, такие штучки были разработаны сначала для немецких секретных агентов, но Артур Небе и СС решили, что высшему начальству они тоже пригодятся. Дантист вставляет человеку фальшивый зуб или использует уже существующую дыру, куда помещает вот эту малышку. Красиво и удобно - просто диву даешься. Если он попадается, то, возможно, у него при себе имеется даже фальшивый патрон с цианистым калием, обнаружив который наши люди не стали бы осматривать зубы. А затем, решив, что время пришло, он нащупал бы фальшивый зуб, языком вытащил капсулу и жевал ее, пока не надломится. Смерть почти мгновенная. Так покончил с собой Гиммлер.

- И Геринг тоже, как я слышал.

- Нет, - возразил Белински, - он использовал фальшивку. В тюрьме американский офицер тайком передал ее ему обратно. Как тебе это, а? Один из наших пожалел этого жирного ублюдка. Он положил капсулу обратно в лоток и передал его мне. Я вытряхнул на ладонь несколько штук, чтобы получше разглядеть. Надо же, эти малюсенькие штуковины смертельны! Четыре крошечные жемчужины способны оборвать жизнь четырех человек. Думаю, я не смог бы носить такую у, себя во рту, независимо от того, был бы это фальшивый зуб или нет, и при этом получать удовольствие от обеда.

- Знаешь, о чем я думаю, капустник? В Вене находится множество беззубых нацистов.

Я следом за ним вернулся в кабинет.

- Полагаю, тебе знаком способ идентификации трупов по зубам.

- Не имею ни малейшего представления, - сказал я.

- Он нам чертовски пригодился после войны. Это самый лучший из имевшихся у нас способов идентификации трупа. Многие нацисты, естественно, очень хотели заставить нас поверить в то, что они мертвы. Как же упорно они старались убедить нас в этом - полусожженные тела при которых были фальшивые документы, и прочее в таком же роде! В этом случае первым делом зубной врач осматривает зубы трупа. Даже если у вас нет стоматологических записей, касающихся этого человека, вы можете определить его возраст по состоянию десен, корней зубов и еще кое-чему подобному, а значит, с уверенностью сказать что вот это - труп не того человека, за которого его пытаются выдать. - Белински замолчал и оглядел кабинет. - Ты закончил здесь?

Я сказал ему, что закончил, и спросил, не нашел ли он чего заслуживающего внимания в доме. Он отрицательно покачал головой. Тогда я предложил сматываться отсюда, к чертовой матери.

Белински продолжил свои объяснения в машине.

- Возьми случай с Генрихом Мюллером, шефом Гестапо. Последний раз его видели живым в бункере Гитлера в апреле сорок пятого. Предполагалось, что Мюллер пал в битве за Берлин в мае сорок пятого. Но, когда после войны тело эксгумировали, стоматолог берлинского госпиталя, в британском секторе, специализирующийся на челюстной хирургии, решительно отверг вероятность того, что труп, судя по зубам, принадлежал сорокачетырехлетнему мужчине. Их обладателю, по утверждению доктора, не исполнилось и двадцати пяти лет.

Белински включил зажигание, минуту-другую погонял двигатели вхолостую, а затем включил передачу.

Для американца он вел машину очень плохо, дважды выключая сцепление, путая скорости и вообще едва справляясь с рулем. Вождение, совершенно очевидно, требовало всего его внимания, но он продолжал спокойно объяснять, даже и после того, как чуть не сбил проезжавшего мимо мотоциклиста.

- Допустим, мы ловим кого-нибудь из этих ублюдков. Не сомневайся, они уже обзавелись фальшивыми документами, новыми прическами, усами, бородами, очками - в общем, чем угодно. Но зубы - признак столь же верный, как татуировка, а иногда как отпечаток пальца. Поэтому, если кто-то из них удалил свои зубы, то одним способом идентификации становится меньше. В конце концов человек, способный взорвать патрон у себя под мышкой, чтобы убрать символ принадлежности к СС, не будет против того, чтобы вставить фальшивые зубы, ведь так?

Я подумал об ожоге под собственной рукой и решил, что, пожалуй, он прав. При необходимости замаскироваться от русских я бы, безусловно, повыдергивал все зубы, и уж тем более, имей я условия для столь же безболезненного удаления, как у Макса Абса и Гельмута Кенига.

- Полагаю, что так, - произнес я вслух.

- Можешь свою жизнь на это поставить. Вот почему я украл книгу записи на прием к Хайму. - Он похлопал себя по груди, где под пальто, видимо, он ее держал. - Небезынтересно узнать, кто на самом деле эти люди с плохими зубами. Например, твой дружок Кениг. И Макс Абс тоже. С какой это стати ничтожный эсэсовский шофер почувствовал необходимость маскировать то, что у него по рту? А с такой, что был вовсе не эсэсовским капралом. - При мысли об этом Белински радостно захихикал. - Вот поэтому-то я должен уметь видеть в темноте. Некоторые из твоих дружков точно знают, как спутать карты. Видишь ли, я не удивлюсь, если мы все еще будем преследовать этих нацистских ублюдков, а тем временем их детки станут посыпать для них клубничку сахаром.

- Однако, чем позже вы их поймаете, - сказал я, - тем труднее будет получить позитивную идентификацию.

- Не волнуйся, - мстительно огрызнулся он. - В свидетелях, жаждущих вывести на чистую воду это дерьмо, недостатка не будет. Или, может, ты думаешь, что людям, подобным Мюллеру и Глобочнику, позволят уйти от расплаты?

- Кто такой Глобочник? Когда у него вечеринка?

- Одило Глобочник возглавлял операцию "Рейнхард", создал большинство крупных лагерей смерти в Польше. И предположительно, покончил жизнь самоубийством в сорок пятом. А вот еще. Прямо сейчас в Нюрнберге идет суд над Отто Олендорфом, командиром одной из эсэсовских карательных групп. Как ты думаешь, он должен быть повешен за свои преступления?

- Преступления? - устало повторил я. - Послушай, Белински, я три года работал в Бюро по военным преступлениям в Вермахте. Так что можешь не читать мне лекции по этим долбаным военным преступлениям.

- А мне интересно узнать твою позицию, капустник. Какие именно военные преступления немецких солдат вы расследовали?

- Зверства с обеих сторон. Ты слышал о Катунском лесе?

- Конечно. Ты это расследовал?

- Я был одним из тех, кто занимался этим делом.

- Неужели? Интересно! - Казалось, он по-настоящему удивился. Многие, кстати, удивлялись.

- Честно говоря, по-моему, сама мысль обвинять воюющих людей в военных преступлениях - абсурдна. Убийцы женщин и детей должны быть наказаны, нет сомнения, но люди, подобные Мюллеру и Глобочнику, убивали не только евреев и поляков. Они также убивали и немцев. Возможно, предоставь вы нам хоть полшанса, мы бы сами отдали их под суд.

Белински свернул с Вэрингерштрассе и поехал на юг, мимо длинного здания Центрального госпиталя на Альзерштрассе, где, подумав то же, что и я, снизил скорость до более приемлемого уровня. Я был уверен, что он собирался оспорить мою точку зрения, но молчал, как будто чувствовал себя обязанным не давать мне никакого повода для наступления. Остановившись около пансиона, он спросил:

- У Тродл была семья? - Я по крайней мере, не знаю. Самый близкий ей человек - Беккер. - Но и в этом я сомневался. Ее с полковником Порошиным фотография не давала мне покоя.

- Ну и Бог с ним. Я не собираюсь ночей не спать, сострадая его горю.

- Не забывай, он - мой клиент. Помогая тебе, я должен стараться доказать его невиновность.

- А ты сам-то в ней уверен?

- Да, уверен.

- Но ты должен знать, что он - в списках КРОВКАССа.

- Как ты умен! - сказал я. - Суетись, мол, парень, а потом я тебе открою глаза. Предположим, мне в самом деле повезет, и я выиграю гонку. Позволят ли мне забрать свой приз?

- Твой друг - нацист, убийца, Берни. Он руководил карательным отрядом на Украине, уничтожая без счета мужчин, женщин и детей. Он заслужил повешение независимо от того, убивал он Линдена или нет.

- Уж очень ты умный, Белински, - горько повторил я и стал вылезать из машины.

- Что до меня, так он - мелкая рыбешка. Я охочусь за более крупной рыбой, чем Эмиль Беккер. И ты можешь мне помочь, можешь попытаться помочь наказать то зло, которое породила ваша страна. Символический жест, если тебе так нравится. Кто знает, а вдруг, если достаточное число немцев сделают то же самое, счет будет оплачен?

- О чем ты говоришь? Какой счет? - Я облокотился на дверцу машины и, наклонившись вперед, увидел, как Белински вынимает трубку изо рта.

- Счет с Богом, - сказал он спокойно.

Я засмеялся и недоверчиво покачал головой.

- В чем дело? Разве ты не веришь в Бога?

- Я не верю, что с ним можно заключать сделки. Ты говоришь о Боге, будто он продавец подержанных машин. Признаться, я тебя недооценил. Ты намного больше американец, чем я думал.

- А вот тут ты не прав. Бог любит заключать сделки. Вспомни договор, который он заключил с Авраамом и Ноем. Бог - мелочный торговец. Только немец мог по ошибке принять сделку за прямой приказ.

- Ближе к сути, хорошо? Ведь есть же суть? - Казалось, его поведение буквально кричало об этом.

- Я собираюсь с тобой рассчитаться.

- О! Насколько я помню, ты это сделал немного раньше.

- Все, что я тебе сказал, - правда.

- Но это еще не все, так?

Белински кивнул и зажег трубку. Меня прямо-таки подмывало вышибить ее у него изо рта. Вместо этого я сел обратно в машину и захлопнул дверцу.

- С твоей страстью к выборочной правде, тебе следовало бы работать в рекламном агентстве. Ну что ж, послушаем.

- Только не горячись, пока я не закончу, хорошо? - Я коротко кивнул. Порядок. Для начала скажу: мы, КРОВКАСС, полагаем, что Беккер невиновен в смерти Линдена. Видишь ли, пистолет, из которого его застрелили, почти три года назад в Берлине был использован, чтобы убить еще кое-кого. Специалисты по баллистике сравнили эту пулю с той, которой был застрелен Линден. Обе они выпущены из одного и того же ствола. На время первого убийства у Беккера твердое алиби: он был военнопленным в России. Конечно, он мог приобрести этот пистолет потом, но я еще не сказал самого интересного - того, почему я действительно хочу, чтобы Беккер оказался невиновным.

Так вот, этот печально известный пистолет стандартного эсэсовского образца - "Вальтер-П-38". Мы проверили записи серийных номеров, хранящиеся в Архивном центре США, и обнаружили, что он из числа тех, которые были выданы старшим офицерам Гестапо. А именно это оружие принадлежало Генриху Мюллеру. Довольно смелое предположение, не правда ли? Но мы сравнили пулю, оборвавшую жизнь Линдена, с той, что убила человека, которого мы выкопали, считая его Мюллером. И что же? Головоломка. Похоже, убийца Линдена также ответственен и за предание фальшивого Генриха Мюллера земле. Понимаешь, Берни? Это самое верное свидетельство, которое у нас когда-либо было, того, что гестаповец Мюллер все еще жив, и не исключено, что всего несколько месяцев назад он, вероятно, был здесь, в Вене, работал на Организацию, членом которой ты теперь являешься. Возможно, он все еще здесь.

Понимаешь ли ты, как это важно? Пожалуйста, подумай об этом. Мюллер был архитектором нацистского террора. Десять лет этот не менее могущественный, чем Гитлер, человек контролировал самую жестокую секретную полицию, какую когда-либо знал мир. Ты можешь себе представить, сколько невинных людей он замучил? Сколько смертельных приговоров подписал? Сколько евреев, поляков, да что там, сколько немцев он погубил? Берни, вот твой шанс отомстить за всех этих мертвых немцев, помочь свершиться правосудию!

Я презрительно засмеялся:

- Ты называешь правосудием, когда человека готовы повесить за то, чего он не делал? Поправь меня, если я ошибаюсь, Белински, но разве это не часть твоего плана: пусть за все заплатит Беккер?

- Я надеюсь, что до этой крайности не дойдет. Но, если понадобится, такой вариант не исключен. Пока у военной полиции есть Беккер, Мюллер не станет волноваться. И если для этого потребуется Беккера повесить, то так тому и быть. Зная все об Эмиле Беккере, я вряд ли лишусь сна от сострадания. - Белински внимательно наблюдал за моим лицом, пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь признаки одобрения. - Послушай, ты же полицейский и прекрасно понимаешь, как все это делается. Только не говори, что тебе никогда не приходилось арестовывать человека за одно дело, потому что ты не мог доказать его вину в другом. Все уравновешивается, и ты знаешь об этом.

- Конечно, я это делал. Но жизнь человека никогда на карту не ставил.

- Помоги найти Мюллера, и мы забудем о Беккере. - Трубка просигналила коротким выхлопом дыма: нетерпение ее владельца нарастает. - Послушай, все, что я предлагаю, - упрятать в тюрьму Мюллера вместо Беккера.

- Допустим, я действительно найду Мюллера, что тогда? Ты полагаешь, он позволит мне подойти и надеть на себя наручники? Как это я должен буду его арестовать, чтобы при этом сохранить собственную голову?

- Предоставь это мне. От тебя требуется одно - точно установить, где он. Один звонок мне, и команда из КРОВКАССа сделает все остальное.

- Как я его узнаю?

Белински перегнулся через сиденье и достал дешевый кожаный портфель. Расстегнув замок, он вынул конверт, из которого извлек фотографию паспортного размера.

- Это Мюллер, - сказал он. - Очевидно, он говорит с ярко выраженным мюнхенским акцентом, поэтому, даже если он радикально изменил свою внешность, тебе, конечно, не составит труда узнать его речь. - Он наблюдал, как я поднес фотографию к свету и долго ее рассматривал. - Ему сейчас должно быть сорок семь. Не очень высокий, с большими крестьянскими руками. Возможно, все еще носит обручальное кольцо.

Фотография мало что говорила о человеке. Лицо не слишком открытое, но все-таки примечательное: квадратный череп, высокий лоб и напряженные узкие губы. Но даже на такой маленькой фотографии поражали глаза, точно у снеговика: два черных замороженных уголька.

- Вот еще одна, - сказал Белински. - Другие его фотографии неизвестны.

Второй снимок оказался групповым. Пятеро мужчин сидят вокруг дубового стола, как будто обедают в комфортабельном ресторане. Я узнал троих. Во главе стола - Генрих Гиммлер, поигрывающий карандашом и улыбающийся Артуру Небе, расположившемуся справа от него. Артур Небе - мой старый товарищ, как сказал бы Белински. Слева от Гиммлера, очевидно ловя каждое слово рейхсфюрера СС, восседал Рейнхард Гейдрих, шеф РСХА*, убитый чешскими террористами в сорок втором году.

______________

* Имперское управление безопасности.

- Когда сделано это фото? - поинтересовался я.

- В ноябре тридцать девятого. - Белински перегнулся и постучал мундштуком трубки по одному из двух других мужчин на фотографии. - Вот этот, - сказал он, - рядом с Гейдрихом, Мюллер.

Рука Мюллера сдвинулась в те полсекунды, когда створки фотоаппарата открылись и закрылись, и потому выглядела смазанной, как бы прикрывая приказ на столе, но, несмотря на это, обручальное кольцо было отчетливо видно. Он смотрел вниз, похоже почти не слушая Гиммлера. По сравнению с головой Гейдриха, черепушка Мюллера казалась маленькой, волосы были коротко подстрижены, сбриты почти до самой макушки, где им было позволено вырасти немного длиннее на маленьком, тщательно ухоженном островке.

- А что за человек напротив Мюллера?

- Тот, что записывает? Это Франц Йозеф Губер. Он был шефом Гестапо здесь, в Вене. Ты можешь взять фотографии, это всего лишь копии.

- Я еще не согласился помогать тебе.

- Но ты согласишься. Ты должен это сделать.

- Сейчас я должен сказать, чтобы ты убирался к чертовой матери, Белински. Видишь ли, я - как старое пианино, мне не нравится, когда на мне играют. И вообще, я устал, да к тому же порядком набрался. Может, попробую все как следует обдумать завтра.

Я открыл дверцу машины и снова вышел.

Белински был прав: корпус большого черного "мерседеса" сплошь покрывали вмятины.

- Я позвоню тебе утром, - пообещал он на прощание.

- Только попробуй! - Я с грохотом захлопнул дверцу.

Он уехал с такой скоростью, будто служил кучером у самого черта.

Глава 28

Спал я плохо, взволнованный тем, что сказал Белински. Всего через несколько часов, еще перед рассветом, я проснулся в холодном поту и больше уже не заснул. Если бы он только не упоминал Бога! - твердил я себе.

Я не был католиком до тех пор, пока не попал в плен в России. Режим в лагере оказался настолько тяжелым, что, казалось, он меня непременно доконает, и, желая примириться с тем, что подсознательно мучило меня, я отыскал единственного церковника среди заключенных, польского священника. Вообще-то меня воспитали в лютеранской вере, но название религии не имело особой важности в том ужасном месте.

Сделавшись католиком в ожидании смерти, я стал еще крепче цепляться за жизнь, а после того, как спасся и возвратился в Берлин, принялся усердно посещать службы и прославлять веру, которая, по всей видимости, и спасла меня.

У новообретенной мною церкви сложились плохие отношения с нацистами и теперь она стояла выше любых обвинений. Следовательно, если католическая церковь не запятнала себя, то тогда невиновны и все исповедующие католицизм. Казалось, было некое теологическое обоснование отрицания общенациональной вины немцев. Вина, говорили священники, - это личные счеты между человеком и его Богом, и приписывание ее одной нацией другой - богохульство, так как такое право является божественной привилегией. Поэтому не оставалось ничего иного, как молиться за мертвых, за тех, кто согрешил, и за то, чтобы все ужасы и тяготы трагической эпохи забылись как можно скорее.

Многим было не по себе от того, что моральная грязь заметалась под ковер. Но нация не может чувствовать общей вины. Каждый человек должен лично ее искупить. Только теперь я осознал природу моей собственной вины - и, возможно, она не слишком отличалась от вины других людей: я даже голоса не возвысил против нацистов, руки не поднял. И у меня есть свои счеты с Генрихом Мюллером, так как, возглавляя Гестапо, он сделал больше других, чтобы разложить те полицейские силы, членством в которых я раньше гордился. Из его ведомства исходил массовый террор.

Теперь, оказывается, еще не поздно исправить дело. Вполне возможно, найдя Мюллера, человека, символизирующего не только мое падение, но и падение Беккера тоже, и отдав его в руки правосудия, я мог бы очиститься от чувства собственной вины за все случившееся.

Белински позвонил рано, словно угадал мое решение, и я согласился помочь ему найти гестаповского Мюллера, но не для КРОВКАССа и не для армии США, а для Германии и, по большому счету, из-за себя самого.

Глава 29

Первым делом в то утро, условившись по телефону с Кенигом о встрече чтобы передать ему мнимые секретные материалы Белински, я поехал в контору Либля на Юденгассе и попросил устроить мне встречу с Беккером в тюрьме.

- Нужно показать ему одну фотографию, - объяснил я.

- Фотографию? - В голосе Либля зазвучала надежда. - Она сможет стать доказательством его невиновности?

Я пожал плечами:

- Все зависит от Беккера.

Либль сделал пару коротких телефонных звонков, упирая на смерть невесты Беккера, возможность появления нового свидетельства и близость суда, и нам почти немедленно был предоставлен доступ в тюрьму. Стоял прекрасный день, и мы отправились туда пешком, причем Либль со своим зонтиком напоминал сержанта имперского гвардейского полка.

- Вы сказали ему о Тродл? - спросил я.

- Вчера вечером.

- Как он воспринял это известие?

Седая бровь на лице старого адвоката неуверенно задвигалась.

- На удивление спокойно, герр Гюнтер. Как и вы, я предполагал, что наш клиент будет сражен этим известием. - Бровь снова двинулась, на этот раз больше от ужаса. - Но ничего подобного. Знаете ли, кажется, его куда больше занимало собственное бедственное положение, а также ваши успехи или, точнее, их отсутствие. Между тем герр Беккер прямо-таки фанатично верит в ваши способности следователя. Способности, которым, буду с вами откровенен, сэр, я пока не вижу доказательств.

- Вы имеете право на собственное мнение, доктор Либль, и весьма похожи на большинство адвокатов, которых я знаю: даже если ваша сестра послала бы вам приглашение на свою свадьбу, вы бы удовлетворились только в том случае, если бы оно было подписано, заверено печатью, причем в присутствии двух свидетелей. Возможно, будь наш клиент более общительным...

- По-вашему, он что-то утаивает? Ах да, вы говорили то же самое вчера по телефону, но, не совсем понимая, что вы имели в виду, я не чувствовал себя вправе воспользоваться... - он помедлил немного, размышляя, уместно или нет употребить это слово, но решил, что уместно, - горем герра Беккера, чтобы делать такое заявление.

- Очень чутко с вашей стороны. Но, возможно, эта фотография встряхнет его память.

- Я очень на это надеюсь. И быть может, он острее осознает тяжесть своей утраты и как-то проявит горе.

- Такого рода чувство вполне в духе венцев.

Но, увидев Беккера, я подумал: "Похоже, его мало что трогает". После того как пачка сигарет убедила охранника оставить нас втроем в комнате для допросов, я попытался выяснить причину.

- Мне очень жаль Тродл, - посочувствовал я, - такая милая девушка. - Он кивнул безо всякого выражения, будто выслушивал какое-нибудь правило судебной процедуры в изложении Либля. - Однако ты, кажется, ее гибелью не очень расстроен.

- Я отношусь к этому самым лучшим образом, какой знаю, - тихо сказал он. - Что я могу сделать? Скорее всего, они даже не позволят мне присутствовать на ее похоронах. Что, ты думаешь, я могу чувствовать?

Я повернулся к Либлю и попросил его покинуть комнату на минутку.

- Мне хотелось бы кое-что сказать герру Беккеру лично.

Либль вопросительно посмотрел на Беккера, тот коротко ему кивнул. Ни один из нас не произнес ни слова, пока за адвокатом не закрылась тяжелая дверь.

- Выкладывай, Берни, - сказал Беккер, чуть ли не зевая при этом. - Что у тебя на уме?

- Твой дружок из Организации - вот кто убил Тродл, - сказал я, внимательно высматривая на его длинном лице хоть какое-нибудь проявление эмоций. Я не был уверен в правильности этого предположения, но мне очень хотелось узнать, что может заставить его раскрыться. Но этого не случилось. - Они и мне поручали ее убить.

- Итак, - сказал он, сузив глаза, - ты в Организации. - В его интонации сквозила осторожность. - Когда это случилось?

- Твой приятель Кениг завербовал меня.

Казалось, его лицо немного расслабилось.

- Ну, я знал: это лишь дело времени. Если быть честным, то я совсем не был уверен, что ты не состоял в ней, когда приехал в Вену. С твоим прошлым ты как раз человек, которого они не задумываясь завербуют. Если ты уже там, то, похоже, очень постарался. Я восхищен. Так значит, Кениг распорядился, чтобы ты убил Тродл?

- Он сказал, что она - шпионка МВД, и показал мне фотографию, где она разговаривает с полковником Порошиным.

Беккер печально улыбнулся.

- Она не была шпионкой, - сказал он, качая головой, - как, впрочем, и моей подружкой. Она была девушкой Порошина. А невестой моей называлась для того, чтобы я мог поддерживать связь с Порошиным, пока нахожусь в тюрьме. Либль об этом ничего не знает. Порошин сказал, что тебе совсем не хотелось ехать в Вену и у тебя, по всей видимости, не очень-то хорошее мнение обо мне. Он даже сомневался, останешься ли ты надолго, когда приедешь. Поэтому он попросил Тродл немного с тобой поработать, убедить тебя, что на воле есть женщина, которая любит меня, нуждается во мне. Он тонкий знаток характеров, Берни. Ну же, признайся, ведь она отчасти стала причиной того, что ты зацепился за мой случай. Ты наверняка решил: мать и ребенок заслуживают оправдания, даже если его не заслуживаю я.

Теперь Беккер наблюдал за мной, ожидая какой-нибудь реакций. Довольно странно, но я совсем не сердился, видимо, привык узнавать, что каждый раз владею лишь половиной правды.

- Так, я полагаю, она даже и медсестрой не была?

- О, вот медсестрой она как раз и была на самом деле. И воровала пенициллин, а я продавал его на черном рынке. Я и познакомил ее с Порошиным. - Он пожал плечами. - Долгое время я ничего не знал об их отношениях, но, узнав, не удивился. Тродл нравилось хорошо проводить время, как, кстати, и большинству женщин в этом городе Мы с ней некоторое время даже были любовниками, но подобные романы в Вене весьма скоротечны.

- Твоя жена сказала, что ты будто бы достал Порошину пенициллин от триппера? Это правда?

- Я действительно доставал ему пенициллин, но не для него самого, а для сына. Мальчик страдал воспалением спинного мозга. Это тяжелая болезнь, а у него на родине антибиотики - большой дефицит. В Советском Союзе не хватает всего, кроме власти.

Потом Порошин оказал мне одну-две услуги. Помог с документами, устроил сигаретную концессию и еще кое-что в том же духе. Мы почти подружились. И когда люди из Организации стали вербовать меня, я ему все рассказал. А почему бы и нет? Я считал, что Кениг и его дружки - свора пауков, но мне нравилось зарабатывать на них деньги, и, откровенно говоря, я выполнял для Организации только случайные курьерские поручения в Берлине. Порошин же очень хотел, чтобы я с ними сблизился, и, когда он предложил мне кучу денег, я согласился попробовать. Но они в организации до абсурда подозрительны, Берни. Стоило мне проявить чуть больший интерес к работе на них, они тут же настояли, чтобы я подвергся допросу о моей службе в СС и о заключении в советском лагере для военнопленных. Их очень беспокоило, с чего это меня освободили. Они сразу ничего не сказали, но после всего случившегося мне стало ясно: решив, что мне нельзя доверять, они убрали меня.

Беккер закурил и откинулся на жесткую спинку стула.

- Почему ты не рассказал этого полиции?

Он засмеялся:

- Думаешь, не рассказал? Когда я говорил им об Организации, эти тупые ублюдки решили, что речь идет о "Подпольных оборотнях". Ну, знаешь, эта чушь о нацистской террористической группе.

- Так вот откуда у Шилдса появилась эта идея!

- Шилдс? - фыркнул Беккер. - Да он форменный идиот!

- Ну хорошо, а мне-то ты почему не рассказал об Организации?

- Берни, я не был уверен, что они тебя не завербовали раньше, в Берлине. Экс-Крипо, экс-Абвер, - ты был именно тем, кто им нужен. А расскажи я тебе обо всем, если бы ты не состоял в Организации, то ты, возможно, стал бы ходить по Вене и задавать вопросы. Где гарантии, что все бы не кончилось твоей смертью, как случилось с двумя моими деловыми партнерами? А так ты в любом случае оставался только обыкновенным детективом, которого я знал и которому доверял. Понимаешь?

Я утвердительно хмыкнул и достал свои собственные сигареты.

- Тем не менее ты должен был мне все рассказать.

- Возможно. - Он жадно затянулся сигаретой. - Послушай, Берни. Мое первоначальное предложение все еще в силе. Тридцать тысяч долларов, если ты вытянешь меня из этой ямы, поэтому...

- Вот что, - сказал я, прерывая его, и извлек фотографию Мюллера маленькую, размером с паспортную. - Ты его узнаешь?

- Нет, но эту фотографию я видел раньше, Берни. По-моему, Тродл показывала ее мне до того, как ты приехал в Вену.

- Да? Она не говорила, как на нее наткнулась?

- Думаю, через Порошина. - Он посмотрел на фотографию внимательнее. Петлицы с дубовыми листьями, серебряная тесьма на плечах. По виду бригадефюрер СС. Кто этот человек?

- Генрих Мюллер.

- Гестаповский Мюллер?

- Официально он мертв, поэтому постарайся до поры до времени об этом помалкивать, но я объединился с американским агентом из комиссии по военным преступлениям, который интересуется делом Линдена. Он работал с ним в одном отделе. Пистолет, из которого застрелили Линдена, принадлежал Мюллеру, и из него был убит еще один человек. Его предположительно считают Мюллером. Таким образом настоящий Мюллер, возможно, остался жив. Естественно, люди из комиссии по военным преступлениям очень хотят любой ценой добраться до него. И это их желание в данный момент крепко держит тебя здесь.

- Я бы не возражал, если бы только крепко держало, но местечко, которое у них на уме, имеет крюки и петли. Ты не против объяснить конкретнее, что это значит?

- Это значит, что они не собираются предпринять какие-либо действия, способные спугнуть Мюллера из Вены.

- Предположив, что он здесь.

- Правильно. И так как это разведывательная операция, они не собираются привлекать к ней военную полицию. Стоит сейчас снять с тебя обвинения, и в Организации тотчас насторожатся, как бы расследование не началось снова.

- Так что же остается мне, Господи Боже?

- Этот американский агент, с которым я работаю, обещал мне отпустить тебя, если мы сможем на твое место посадить Мюллера, попытаемся выманить его.

- А до этого процессу позволят продолжаться. Может быть, и приговор тоже будет вынесен для пущей убедительности?

- Что-то вроде этого.

- И ты просишь меня пока ничего не говорить.

- А что ты можешь сказать? Что Линден, возможно, убит человеком, который вот уже три года, как мертв?

- Это так. - Беккер отшвырнул сигарету в угол комнаты. - Чертовски жестоко.

- Ты что, хочешь снять с головы берет? Послушай, они знают, что ты вытворял в Минске, а потому и не настолько щепетильны, чтобы не играть твоей жизнью. Честно говоря, им все равно, будешь ты висеть или нет. Это твой единственный шанс, так и знай.

Беккер угрюмо кивнул:

- Хорошо.

Я уже встал, чтобы уйти, но меня остановила внезапная мысль.

- Интересно, - спросил я, - почему тебя освободили из советского лагеря для военнопленных?

- Ты был в плену и знаешь, что происходило с теми, кто служил в СС.

- Так почему, я спрашиваю.

Мгновение он колебался. Потом сказал:

- Со мной вместе сидел человек, которого собирались освободить. Он был очень болен и скоро бы умер. Зачем его репатриировать? - Беккер пожал плечами и посмотрел мне прямо в глаза. - Поэтому я задушил его. Наглотался камфары - кстати, чуть себя не убил - и занял его место. - Он пристально смотрел на меня. - Я отчаялся, Берни. Ты же помнишь, как лихо там было.

- Да, помню, - сказал я, стараясь скрыть свое отвращение, и не смог. Но знаешь, расскажи ты мне все это раньше - с удовольствием дал бы им тебя повесить.

Я взялся за дверную ручку.

- Еще есть время. Что же ты?

Скажи я ему правду, Беккер вряд ли бы понял. Он, возможно, подумал бы, что метафизика - это нечто используемое для производства дешевого пенициллина на потребу черного рынка. Поэтому я покачал головой и сказал:

- Считай, я заключил кое с кем сделку.

Глава 30

Я встретился с Кенигом в кафе "Шперл" на Гумпендорферштрассе, которая находилась во французском секторе, но близко к Кольцу. Это было большое мрачное заведение в новом стиле, с многочисленными зеркалами, от которых светлее не становилось, и несколькими бильярдными столами в полразмера. Каждый из них был освещен лампой, свисавшей с пожелтевшего потолка на медном креплении, которое выглядело, как будто его сняли со старой подводной лодки.

Терьер Кенига смиренно восседал недалеко от хозяина, наблюдая за его одинокой, но глубокомысленной игрой. Я заказал кофе и приблизился к столу.

Он тщательно примерился к шару, а затем принялся натирать конец кия мелом, молчаливо приветствуя мое появление кивком.

- Моцарт особенно любил эту игру, - сказал он, опуская глаза на сукно. - Он, без сомнения, находил ее подходящим воспроизведением четкого динамизма своего интеллекта.

Он глянул на шар, точно прицеливающийся снайпер, и после долгой паузы ударил белым шаром в первый красный, а тот в свою очередь - в другой. Этот второй красный шар прокатился вдоль всего стола, закачался на краю лузы и, вызвав тихий шепот удовлетворения у игрока, так как более изящного проявления законов тяготения и движения не существует, бесшумно скользнул, скрывшись из виду.

- Я же люблю эту игру по гораздо более эстетическим причинам. Мне нравится звук шаров, ударяющихся друг о друга, и мягкость, с которой они катятся. - Кениг достал красный шар из лузы и, к своему удовлетворению, положил его обратно. - Но больше всего мне нравится зеленый цвет. Вы знаете, что у кельтов зеленый считается несчастливым цветом? Нет? За ним идет черный. Может, все объясняется тем, что англичане вешали ирландцев за ношение зеленого. Или шотландцев? - Какое-то время Кениг, точно сумасшедший, таращился на поверхность бильярдного стола, будто хотел лизнуть его языком. - Только посмотрите на него! - выдохнул он. - Зеленый - цвет честолюбия и молодости. Это цвет жизни и вечного отдыха. Reguiem aeternam dona eis*. - Он неохотно положил свой кий на сукно и, достав большую сигару из кармана, отвернулся от стола. Терьер выжидательно поднялся. - Вы сказали по телефону, что у вас есть для меня кое-что. Нечто важное?

______________

* Покой вечный дай ему (лат.)

Я передал ему конверт Белински.

- Извините, что написано не зелеными чернилами, - сказал я, наблюдая, как он достает бумаги. - Вы читаете кириллицу?

Кениг покачал головой.

- Боюсь, с таким же успехом это могло быть написано на галльском. Однако он все равно развернул бумаги на бильярдном столе, а затем зажег сигару. Собака залаяла, и хозяин, приказал ей сидеть тихо. - Может быть, вы соблаговолите объяснить, что в этих бумагах?

- В них подробно изложено расположение и порядок работы МВД в Венгрии и Нижней Австрии. - Я прохладно улыбнулся и сел за соседний столик, на который официант только что подал для меня кофе.

Кениг медленно кивнул, по-прежнему непонимающе глядя на документы, затем собрал их, положил в конверт и сунул его в карман пиджака.

- Очень интересно, - сказал он, усаживаясь за мой столик. - Предположим на мгновение, что они - подлинные...

- Они действительно подлинные, - быстро сказал я.

Он терпеливо улыбнулся, будто я понятия не имел о том долгом процессе установления подлинности такой информации.

- Предположим, что они подлинные, - с ударением на первом слове повторил он, - как это вы их нашли?

Двое мужчин подошли к бильярдному столу и стали наблюдать за игрой. Кениг отодвинул стул и кивнул мне, приглашая последовать его примеру.

- Все в порядке, - сказал один из игроков. - Здесь хватит места всем. Но мы все равно отодвинули стулья на более безопасное расстояние от стола, и я стал рассказывать ему историю, которую отрепетировал с Белински.

Выслушав меня, Кениг удовлетворенно покачал головой и поднял на руки собаку, тотчас лизнувшую его в ухо.

- Здесь не место и не время, - сказал он, - но я восхищен вашими успехами. - Приподняв брови, он с отсутствующим видом уставился на мужчин у бильярдного стола. - Сегодня утром я узнал, что вы успешно достали купоны на бензин для моего приятеля-медика, того, что в Центральном госпитале. - Я понял, что он говорит об убийстве Тродл. - И так скоро, мы едва обсудили это дело. Очень квалифицированно, признаю. - Он выпустил клуб дыма для собаки, устроившейся на его колене, которая стала нюхать, а потом чихнула. - Так трудно заполучить надежные запасы сейчас в Вене.

Я пожал плечами:

- Надо знать нужных людей, вот и все.

- Вы-то уж точно знаете, мой друг. - Он похлопал по нагрудному карману своего зеленого твидового костюма, куда спрятал документы Белински. - В таком случае, я чувствую, следует представить вас кое-кому, способному лучше, чем я, судить о надежности вашего источника. Тому, кто, так уж получилось, очень хочет с вами познакомиться и решить, как лучше всего использовать человека с вашим опытом и находчивостью. Мы предполагали подождать несколько недель, прежде чем представить вас, но эта информация все меняет. Тем не менее сначала я должен позвонить. Это займет всего несколько минут. - Он оглядел кафе и указал на один из свободных бильярдных столов. - Почему бы вам не поиграть, пока я отлучусь?

- Признаться, не увлекаюсь играми, в которых залог успеха - умение, сказал я. - Предпочитаю, чтобы все зависело от удачи, ведь тогда мне не придется винить себя, если я проиграю. Я, знаете ли, весьма склонен к самобичеванию.

В глазах Кенига мелькнул огонек.

- Мой дорогой друг, - сказал он, вставая из-за стола, - это как-то не по-немецки.

Я наблюдал, как он идет в глубь кафе звонить по телефону, терьер преданно следовал за ним. "Интересно, - подумал я, - кому это он звонит?" Человеком, способным по достоинству оценить качество моего источника, мог быть и Мюллер. Но, казалось, слишком рано на это надеяться.

Возвратившийся через несколько минут Кениг показался мне взволнованным.

- Как я и думал, - сказал он, кивая с энтузиазмом, - один человек очень хочет немедленно увидеть материалы и познакомиться с вами. У меня здесь машина. Поедем?

У Кенига оказался черный "мерседес", как и у Белински. И, как Белински, он ехал слишком уж бесшабашно, если принять во внимание, что дорогу утром полил дождь.

Я заметил:

- Лучше приехать позже, чем вообще не приехать.

Однако он не обратил на мое ворчание ровным счетом никакого внимания. Чувство дискомфорта еще более усиливала собака Кенига которая сидела на коленях своего хозяина и возбужденно лаяла на дорогу в течение всего путешествия, как будто зверь давал указания куда нам ехать. Я узнал дорогу к студии "Зиверинг", но в этот самый момент она разветвилась, и мы опять повернули на север, на Гринцигералле.

- Вы знаете Гринциг? - проорал Кениг, перекрывая непрестанный лай собаки. Я ответил, что нет. - Тогда вы на самом деле не знаете венцев, высказался он. - Гринциг славится виноделием. Летом многие приезжают сюда по вечерам, чтобы посетить одну из таверн, где продают молодое вино. Они пьют вволю, слушают квартет "Шраммель" и поют старые песни.

- Судя по вашим словам, в тавернах в это время очень уютно, - сказал я без особого энтузиазма.

- Да. Я и сам владею здесь парой виноградников. Всего два маленьких поля, понимаете? Но это - начало. У человека должна быть земля, не так ли? Мы как-нибудь приедем сюда летом, и вы сами сможете попробовать молодое вино - источник жизненной силы Вены.

Гринциг вряд ли можно было назвать пригородом Вены, скорее милой маленькой деревней. Но из-за близости к столице, что ли, это уютное провинциальное очарование казалось таким же фальшивым, как и декорации, что создавались на "Зиверинге". Мы въехали на холм по узкой дорожке, петляющей между старыми постоялыми дворами и коттеджами, утопающими в садах. Кениг твердил, как здесь все мило теперь, когда пришла весна. Но вид этой книжной провинциальности только побуждал во мне взлелеянное городом презрение, и я ограничился угрюмым ворчанием насчет засилья туристов. Для человека, привыкшего к серости булыжников, Гринциг со своими многочисленными деревьями и виноградниками казался слишком уж зеленым. Тем не менее я не стал говорить об этом впечатлении, опасаясь подтолкнуть Кенига к очередному странному монологу об этом тошнотворном цвете.

Он остановил машину около высокой кирпичной стены, окружающей большой, покрашенный в желтый цвет дом с садом, который выглядел так, словно провел целый день в салоне красоты. Здание оказалось трехэтажным, с крутой покатой крышей. Если не принимать во внимание яркого цвета его стен, то аскетичность деталей фасада придавала дому вид какого-то учреждения, скажем, роскошной ратуши.

Я проследовал за Кенигом через ворота, по аккуратно окаймленной дорожке к тяжелой, обитой дубом двери, которая будто только и ждала, что вы приметесь стучать в нее боевым топором. Мы прошли прямо в дом, ступив на скрипучий деревянный пол, от которого у библиотекаря наверняка случился бы сердечный приступ.

Кениг провел меня в маленькую гостиную, велел ждать здесь и удалился, закрыв за собой дверь. Я хорошенько огляделся вокруг, но ничего особенного не заметил, разве что сделал вывод, судя по мебели, о сельском вкусе хозяина. Грубо отесанный стол заслонял французское окно, пара стульев, словно принесенных с фермы, выстроилась напротив камина, огромного, точно шахтный ствол. Я уселся на оттоманку несколько более комфортабельного вида и перевязал шнурки на ботинках, затем почистил их носки о край потертого коврика. Прождал я около получаса, прежде чем Кениг вернулся за мной. Он важно провел меня сквозь лабиринт комнат и коридоров вверх по лестнице, в глубь дома. Теперь, когда мне предстояло познакомиться с кем-то более важным, я сказал, не заботясь о том, оскорбится он или нет:

- Поменяй вы этот костюмчик, были бы в каком-нибудь доме прекрасным дворецким.

Кениг не повернул головы, но я почувствовал, что он осклабился, а затем издал короткий сухой смешок.

- Рад, что вы так думаете. Знаете, мне свойственно чувство юмора, но я бы не советовал вам проявлять его в присутствии генерала. Откровенно говоря, характер у него самый что ни на есть суровый. - Он открыл дверь, и мы вошли в светлую комнату, с пылающим камином и гектарами пустых книжных полок. Напротив широкого окна, позади длинного библиотечного стола, высилась фигура человека в сером костюме с коротко остриженной головой, которую я почти узнал. Человек повернулся, улыбаясь. Его горбатый нос безошибочно воскресил одно лицо из моего прошлого.

- Привет, Гюнтер, - сказал человек.

Кениг лукаво наблюдал, как я, лишившись дара речи, мигая, таращусь на усмехающуюся личность.

- Вы верите в приведения, герр Кениг? - наконец спросил я.

- Нет. А вы?

- Теперь верю. Если я не ошибаюсь, джентльмен около окна был повешен в сорок пятом за участие в заговоре против фюрера.

- Ты можешь оставить нас, Гельмут, - сказал человек около окна. Кениг коротко кивнул, повернулся на каблуках и вышел.

Артур Небе указал на стул возле стола, на котором в развернутом виде лежали документы Белински рядом с парой очков и авторучкой.

- Садись, - сказал он и засмеялся. - Чего-нибудь выпьешь? Тебе, кажется, не помешает.

- Не каждый день видишь человека, восставшего из мертвых, - спокойно сказал я. - Налей-ка лучше побольше.

Небе открыл большой резной деревянный бар, продемонстрировав мраморный внутренний интерьер со всевозможными бутылками. Он взял бутылку водки и два маленьких стакана, которые наполнил до краев.

- За старых товарищей, - сказал он, поднимая стакан. Я неуверенно улыбнулся. - Пей. Я от этого не исчезну.

Я залпом выпил водку и глубоко вздохнул, почувствовав, как она ударила по желудку.

- Тебе смерть идет, Артур, хорошо выглядишь.

- Спасибо. Никогда себя лучше не чувствовал.

Я зажег сигарету и некоторое время не вынимал ее изо рта.

- Минск, да? - сказал он. - Сорок первый. Последний раз, когда мы виделись.

- Правильно. Ты перевел меня в бюро по военным преступлениям.

- Я вообще-то должен был бы засадить тебя за ту просьбу, даже расстрелять.

- Судя по тому, что я слышал, тебе в то лето нравилось расстреливать. Небе оставил мой выпад без внимания. - Почему же ты этого не сделал?

- Ты был чертовски хорошим полицейским, вот почему.

- И ты тоже. - Я глубоко затянулся. - По крайней мере, до войны. Что заставило тебя измениться, Артур?

Небе посмаковал водку, а потом выпил ее одним глотком.

- Берни, не жди от меня каких-либо объяснений. Мне давали приказы, которые следовало выполнять, и выбор был небогат: они или я. Убивай, или убьют тебя. В СС действовали только так. Десять, двадцать, тридцать тысяч как только вычислили, сколько нужно для того, чтобы спасти свою собственную жизнь, ты должен убивать других. Это было мое окончательное решение, Берни: окончательное решение неотложной проблемы своего собственного выживания. Тебе повезло, потому что от тебя никогда не требовали производить такие же подсчеты.

- Благодаря тебе.

Небе скромно пожал плечами, прежде чем указать на бумаги, развернутые перед ним.

- Я очень рад, что не приговорил тебя к расстрелу, особенно теперь, когда увидел все это. Естественно, этот материал должен быть оценен экспертом, но, судя по всему, тебе выпал счастливый билет. Тем не менее, мне бы хотелось услышать о твоем источнике побольше.

Я повторил свой рассказ, после чего Небе сказал:

- Как ты думаешь, ему можно доверять? Этому твоему русскому?

- Раньше он меня никогда не подводил, - сказал я. - Но он, конечно, только доставал для меня бумаги.

Небе снова наполнил наши стаканы и нахмурился.

- Какие-то проблемы? - спросил я.

- Просто я не могу вспомнить ничего, произошедшего за те десять лет, что я тебя знаю, способного убедить меня, что ты теперь не более чем заурядный торговец на черном рынке.

- Не труднее, чем мне убедить себя в том, что ты военный преступник, Артур. Или, если на то пошло, признать, что ты не мертв.

Небе улыбнулся:

- В чем-то ты прав. Но, когда вокруг столько возможностей при огромном количестве перемещенных, я удивляюсь, что ты не вернулся к своей старой профессии и не стал частным детективом.

- Частное расследование и черный рынок вовсе друг друга не исключают, сказал я. - Хорошая информация - это как пенициллин или сигареты. У нее есть своя цена. Так всегда было. Кстати, мой русский хочет, чтобы ему заплатили.

- Они все этого хотят. Иваны, как мне кажется, доверяют доллару больше, чем сами американцы. - Небе сцепил руки и положил оба указательных пальца на свой умного вида нос. Затем он направил их на меня, как будто прицелился из пистолета. - Ты делаешь успехи, Берни, большие успехи. Но должен признаться, я все еще нахожусь в недоумении.

- Насчет меня в роли Черного Питера?

- Я могу это принять гораздо быстрее, чем мысль о том, что ты убил Тродл Браунштайнер. По-моему, убийства - это не для тебя.

- Я и не убивал ее, - признался я. - Кениг приказал мне это сделать, и я подумал, что смогу, ведь она была коммунисткой. А я, знаешь ли, научился их ненавидеть, пока "отдыхал" в советском тюремном лагере. Но, поразмыслив, я понял: не смогу. И уж во всяком случае, не умышленно. Может, я и заставил бы себя сделать это, будь то мужчина, но девушку... Я собирался ему сказать об этом сегодня утром, но, когда он поздравил меня так, будто я это уже сделал, решил не открывать рта и воспользоваться стечением обстоятельств. Глядишь, перепадут кое-какие деньжата.

- Но кто-то же ее убил? Очень интригующе. Полагаю, ты не знаешь кто.

Я отрицательно покачал головой.

- Загадка, значит.

- Так же как и твое воскрешение, Артур. Как тебе удалось?

- Боюсь, в этом моей заслуги нет, - сказал он. - Выдумка людей из разведки. В последние несколько месяцев войны они подделали послужные списки старших офицеров СС и членов партии, дабы показать, что мы - мертвы. Большинство из нас были якобы казнены за участие в заговоре графа Штауффенберга, имевшем целью убить фюрера. Ну, какое значение имела лишняя сотня или около того казней в списке, который и так уже был длиною в тысячи фамилий! Некоторых из нас записали как убитых при бомбежке или в битве за Берлин. Оставалось только подбросить эти записи в руки американцев. Поэтому СС перевезло записи на бумажную фабрику неподалеку от Мюнхена, и владельцу (верному нацисту) было приказано: ждать, пока америкашки не появятся на его пороге, прежде чем начать что-либо уничтожать. - Небе засмеялся. - Я помню, в газетах писали, что американцы прямо-таки упиваются невероятной удачей. Конечно, большая часть досье, что они захватили, была сфабрикована. Но те из нас, кто больше всего рисковал пострадать от их смехотворных расследовании военных преступлений, получили настоящую передышку и достаточно времени, чтобы создать надежную личину. Только когда ты мертв, появляется столько прекрасных возможностей. - Он снова засмеялся. - Как бы то ни было, этот их Архивный центр в Берлине все еще работает на нас.

- Что ты имеешь в виду? - спросил я в надежде узнать хоть что-нибудь о причине убийства Линдена. Может, он просто обнаружил, что документы до того, как попали в руки союзников, были подделаны? Вполне, по-моему, убедительное основание для смертного приговора.

- Пока я сказал достаточно. - Небе выпил еще водки и оценивающе облизнул губы. - Мы живем в интересное время, Берни. Человек может быть, кем пожелает. Возьми меня: мое новое имя - Нольде, Альфред Нольде, и я в этом поместье занимаюсь виноделием. Воскрес, ты сказал. Ну, ты не так уж далек от истины. Только наши нацисты воскресают нетленными. Мы изменились, мой друг. Это русские носят черные шлемы и пытаются завоевать город. Теперь мы работаем на американцев, и они считают нас очень хорошими мальчиками. Доктор Шнейдер - это человек, который при помощи их контрразведки создал Организацию, - постоянно общается с ними в нашей штаб-квартире в Пуллахе. Он даже посетил США и встречался с их Государственным секретарем. Можешь себе представить? Старший немецкий офицер работает со "вторым номером" президента. Более нетленным стать нельзя, по крайней мере, в наши дни.

- Возможно, ты не согласишься, - сказал я, - но мне трудно думать об американцах как о святых. Когда я вернулся из России, моя жена получала дополнительный паек от одного американского капитана. Ну, ты понимаешь... и порой я думаю, что они ничуть не лучше Иванов.

Небе пожал плечами.

- Ты не единственный в Организации, кто так думает, - сказал он. - Что касается меня, то я никогда не слышал, чтобы иваны сначала спрашивали у леди разрешения или давали ей несколько плиток шоколада. Они - животные. - Он улыбнулся пришедшей ему в голову мысли. - Все равно, признаюсь, некоторым из этих женщин следует быть благодарными русским, иначе они, возможно, никогда бы не узнали, что это такое.

Шутка была дурного толка, но я все равно засмеялся вместе с ним. Я все еще его настолько боялся, что старался составить ему хорошую компанию.

- Так что же ты решил относительно своей жены и того американского капитана? - спросил он, перестав смеяться.

Чувство осторожности заставило меня сдержаться, прежде чем я ответил. Артур Небе - умный человек. До войны, возглавляя уголовную полицию, он по праву считался самым выдающимся полицейским в Германии. Было бы слишком рискованно давать ему ответ в том духе, что я вознамерился убить капитана американской армии. Небе мгновенно подмечал мельчайшую особенность, заслуживающую расследования, там, где другие видели только руку капризного провидения. Я слишком хорошо его знал, чтобы поверить, будто он забыл, как однажды поручил Беккеру расследование убийства, которое вел я. Любой намек, каким бы случайным он ни казался, на связь между смертью одного американского офицера, касающейся Беккера, и смертью Другого, касающейся меня, - и, я не сомневаюсь, Небе без колебаний отдал бы приказ убить меня. Нет, довольно одного убитого американского офицера, двое - слишком большое совпадение. Поэтому я пожал плечами, закурил и сказал:

- Что можно сделать, как удостовериться, что это она, а не он получит оплеуху? Американские офицеры не любят, когда их бьют, а уж тем более если их бьют капустники. Одна из привилегий завоевателя состоит в том, что вам не нужно получать всякое дерьмо от побежденного противника. Не могу представить, что вы забыли об этом, герр группенфюрер. Это вы-то?

Я наблюдал за его улыбкой с любопытством. То была хитрая усмешка на лице старой лисицы, однако его зубы походили на настоящие.

- Ты поступил мудро, - сказал он. - Нехорошо убивать американцев. Подтвердив мои опасения, он после длинной паузы добавил: - Помнишь Эмиля Беккера?

Было бы глупо изображать мучительное воспоминание: он меня слишком хорошо знал.

- Конечно, - быстро ответил я.

- Это его девушку Кениг приказал тебе убить. Вернее, одну из его девушек.

- Но Кениг сказал, что она работала на МВД, - нахмурился я.

- А она и работала. И Беккер тоже. Он убил американского офицера. А раньше пытался проникнуть в Организацию.

Я медленно покачал головой.

- Возможно, он плут, - сказал я, - но не могу себе представить Беккера в роли шпиона Иванов. - Небе настойчиво закивал. - Здесь, в Вене? - Он кивнул опять. - А Беккер знал, что ты жив?

- Конечно нет. Мы время от времени использовали его для небольшой курьерской работы. Но это было ошибкой. Беккер стал торговцем на черном рынке, как и ты, Берни, причем довольно удачливым, как оказалось. Но он заблуждался относительно своей собственной значимости для нас, думал, что находится в самом центре очень большого пруда. Но его даже на берегу-то не было. Честно говоря, если бы в середину пруда упал метеорит, то Беккер не заметил бы даже и ряби от него.

- Как вы его раскололи?

- Все рассказала его жена. Когда он вернулся из советского лагеря для военнопленных, мы подослали к нему домой наших людей, чтобы прощупать, нельзя ли его завербовать в Организацию. Самого Беккера они дома не застали, к тому времени он уже оставил семью и жил здесь, в Вене. Зато жена Беккера много чего порассказала об отношениях Беккера с русским полковником из МВД. По каким-то причинам - скорее всего, из-за нерасторопности некоторых людей, работающих на нас, - это произошло до того, как соответствующая информация поступила к нам сюда, в Вену. К тому времени Беккер был уже завербован.

- Так где же он теперь?

- Здесь, в Вене. В тюрьме. Американцы собираются судить его за убийство и наверняка повесят.

- Как это, должно быть, удобно для вас! - сказал я, решив немного рискнуть. - На мой взгляд, очень удобно.

- Профессиональный инстинкт, Берни?

- Лучше назвать это интуицией, тогда, окажись я не прав, не буду выглядеть дилетантом.

- Все еще доверяешь своему нутру, да?

- Особенно после того, как в нем опять кое-что появилось, Артур. После Берлина Вена - жирный город.

- Значит, ты думаешь, это мы убили американца?

- Все зависит от того, кем он был, а также имелся ли у вас серьезный повод. Очень уж удобно складывались обстоятельства, чтобы за шкирку схватили кого-то другого, кого вы, возможно, хотели убрать. Таким образом, одним ударом удалось бы убить двух зайцев. Я прав?

Небе слегка наклонил голову в сторону.

- Возможно. Но даже и не старайся напомнить мне, каким ты был хорошим детективом, сделав такую глупость, как доказав это. Для некоторых наших людей это все еще больной вопрос, поэтому рекомендую тебе по этому поводу вообще рта не раскрывать.

Послушай, если ты действительно намерен разыгрывать из себя детектива, лучше дал бы совет, как нам найти одного из наших пропавших людей. Его зовут Карл Хайм, и он - зубной врач. Пара наших людей должны были отвезти его сегодня рано утром в Пуллах. Они приехали к нему домой, но его не оказалось. Конечно, он мог просто отправиться на обход, - Небе, похоже, имел в виду прогулку по барам, - но в нашем городе нельзя исключать вероятности, что его схватили иваны. Здесь есть две самостоятельные шайки, которые работают на русских. В знак благодарности они получают концессии для продажи сигарет на черном рынке. Насколько мы смогли выяснить, обе эти шайки курирует русский полковник, приятель Беккера. Вот таким образом он, возможно, и получал большую часть своих табачных запасов.

- Конечно, - сказал я, расстроившись от известия, что Небе в курсе отношений Беккера с полковником Порошиным. - И что требуется от меня?

- Поговори с Кенигом, - пояснил Небе, - посоветуй, как лучше организовать поиски Хайма или, если у тебя есть время, даже помоги ему.

- Ну, это достаточно легко, - сказал я. - Что-нибудь еще?

- Да, я хочу, чтобы ты вернулся сюда завтра утром. Один из наших людей специализируется на всех вопросах, относящихся к МВД. У меня такое чувство, что ему захочется поговорить об этом твоем источнике. Давай условимся на десять часов.

- Десять часов, - повторил я.

Небе встал и обошел вокруг стола, чтобы пожать мне руку.

- Хорошо увидеть знакомое лицо, Берни, даже если оно похоже на мою совесть.

Я слабо улыбнулся и сжал его руку.

- Что прошло, то прошло.

- Именно так, - сказал он, опустив руку мне на плечо. - Ну, до завтрашнего утра. Кениг отвезет тебя в город. - Небе открыл дверь и стал спускаться по лестнице к выходу. - Меня огорчили твои проблемы с женой. Я бы мог устроить так, чтобы ей посылали какие-нибудь продукты, если хочешь.

- Не беспокойся, - быстро сказал я. Вот уж чего я хотел меньше всего, так это чтобы кто-нибудь из Организации появился у меня дома в Берлине и задавал Кирстен разные вопросы, на которые она не будет знать, как ответить. - Она работает в американском кафе и имеет все продукты, какие ей нужны.

В холле мы увидели Кенига, играющего с собакой.

- Ах, женщины, женщины... - засмеялся Небе. - Ведь это женщина подарила Кенигу собаку, да, Гельмут?

- Да, герр генерал.

Небе нагнулся, чтобы приласкать пса. Тот перевернулся и покорно подставил живот под пальцы Небе.

- А знаешь, почему она купила ему собаку? - Я уловил смущенное подобие улыбки на лице Кенига и сообразил, что Небе сейчас отколет шуточку. - Чтобы научить мужчину послушанию.

Я рассмеялся вместе с ними. Но даже после нескольких дней более близкого знакомства с Кенигом я знал, что Лотта Хартман скорее научила бы своего дружка по памяти пересказывать Тору*.

______________

* Иудейское Священное Писание.

Глава 31

Едва я успел вернуться домой, как небо затянули свинцовые тучи и крупные капли дождя заколотили о французские окна, а несколько секунд спустя коротко полыхнула молния и где-то совсем близко прокатился раскат грома, спугнувший голубей на моей террасе. Я стоял возле окна и наблюдал, как порывы ветра раскачивают и гнут деревья, потоки воды бурлят в водостоках.

Постепенно атмосфера избавилась от излишней электрической энергии и воздух снова стал чистым и свежим. Десять минут спустя птицы уже пуще прежнего пели на деревьях, будто прославляя живительный шквал. Казалось, есть чему позавидовать в этом быстром очищении природы. Как бы я хотел, чтобы напряжение моих нервов можно было смыть столь же легко! Слишком долго я старался идти на шаг впереди всей этой лжи, включая и мою собственную, и теперь запасы изобретательности быстро истощались. Я ощущал реальную опасность упустить ритм всего дела, чувствуя угрозу собственной жизни.

Около восьми часов я позвонил Белински в отель Захера на Фаларминикерштрассе, реквизированный военными, в общем-то не надеясь застать его так поздно, но он был на месте, говорил спокойно, как будто все время знал, что верхушка Организации попадется на удочку.

- Я обещал позвонить, - напомнил я ему. - Конечно, уже немного поздновато, но задержали дела.

- Нет проблем. Они купились на информацию?

- Чуть руку мне не откусили. Кениг привез меня в дом в Гринциге. Возможно, это их штаб-квартира здесь, в Вене, хотя я не уверен. Во всяком случае, дом роскошный.

- Хорошо. Ты хотя бы мельком Мюллера видел?

- Нет. Но я видел еще кое-кого.

- Да? И кого же? - Тон Белински стал холодным.

- Артура Небе.

- Небе? Ты уверен? - Теперь он не на шутку взволновался.

- Конечно, уверен. Я знал Небе до войны и считал его мертвым. Но сегодня днем мы с ним почти час разговаривали. Он просил меня помочь Кенигу отыскать нашего друга-дантиста и пригласил вновь приехать в Гринциг завтра утром, чтобы обсудить любовные письма твоего русского. У меня предчувствие, что там будет Мюллер.

- С чего ты взял?

- Как сказал Небе, приедет некто сведущий во всех делах, касающихся МВД.

- Да, в устах Артура Небе такое описание подошло бы Мюллеру. Когда встреча?

- В десять часов.

- Значит, у меня есть только сегодняшний вечер. Дай-ка мне немного подумать.

Он молчал так долго, что я засомневался, не прервалась ли связь. Но наконец услышал глубокий вздох.

- Как далеко от дороги дом?

- В двадцати или тридцати метрах. За домом с южной стороны виноградник, поэтому не знаю, где проходит дорога с той стороны. Между домом и виноградником - аллея, а также несколько хозяйственных построек.

Я дал ему указания, как пройти в дом, настолько точно, насколько сам запомнил.

- Хорошо, - отрывисто сказал он. - Вот что мы сделаем. После десяти мои люди начнут на безопасном расстоянии окружать условленное место. Если Мюллер действительно окажется там, ты подашь нам сигнал, мы ворвемся и сцапаем его. Это будет не так просто, потому что они наверняка станут внимательно за тобой наблюдать. Ты там случайно в туалет не ходил?

- Нет, но мимо одного на втором этаже проходил. Если встреча состоится в библиотеке, где я виделся с Небе, а так, скорее всего, и будет, то им, возможно, удастся воспользоваться. Он обращен окнами на север, к Йозефштадту и к дороге. На окне бежевая шторка, можно воспользоваться ею для сигнала.

Опять короткая пауза. Потом Белински сказал:

- Постарайся попасть в "музыкальную комнату" минут через двадцать. Когда будешь там, задерни шторку на пять секунд, а потом еще на пять секунд отдерни. Сделай это трижды. Я буду наблюдать за домом в бинокль и, когда увижу твой сигнал, три раза нажму на клаксон машины. Гудок послужит для моих людей командой, что пора заходить. А ты тем временем присоединяешься к собравшимся, сидишь тихо и дожидаешься кавалерии.

- Выглядит просто. Даже слишком просто.

- Послушай, капустник, я мог бы предложить тебе высунуть свою задницу из окна и просвистеть "Дикси", но боюсь привлечь ненужное внимание. - Он раздраженно вздохнул. - Такой налет требует большой бумажной работы, Гюнтер. Мне придется разработать кодовые названия и получить специальные разрешения всех видов для крупной полевой операции. И еще, если все окажется ложной тревогой, то не избежать расследования. Надеюсь, ты прав насчет Мюллера. Знаешь ли, я все ночь не буду спать, устраивая эту маленькую вечеринку.

Меня разобрало зло.

- Вот уж действительно, я валяюсь на пляже, а ты скулишь о каком-то песке в масле. Ну, извини, очень сожалею по поводу твоей чертовой бумажной работы.

Белински засмеялся.

- Да ладно, капустник, не горячись. Я просто хотел сказать, что лучше знать наверняка, что Мюллер там будет. Мы же до сих пор не знаем точно, является ли он членом отделения Организации в Вене.

- Знаем, - солгал я. - Сегодня утром я ходил в полицейскую тюрьму и показывал снимки Мюллера Эмилю Беккеру. Он мгновенно опознал его как человека, который был с Кенигом, когда тот попросил Беккера попытаться найти капитана Линдена. Конечно, если только Мюллер не влюблен в Кенига, то он непременно должен быть членом венского отделения Организации.

- Дерьмо, - сказал Белински, - почему я сам до этого не додумался, все так просто. Он, значит, уверен, что это был Мюллер?

- Никаких сомнений. - Я немного поводил его за нос, а потом успокоил: Ну хорошо, утихомирь свою кровь. На самом деле Беккер его вообще не опознал, но фотографию раньше видел у Тродл Браунштайнер. Я просто хотел удостовериться, уж не ты ли дал ей фотографию.

- Все еще мне не доверяешь? Так, капустник?

- Коль скоро я для тебя собираюсь войти в логово льва, то имею право сначала проверить зрение.

- Да, но проблема все равно остается. Где Тродл Браунштайнер получила фотографию гестаповского Мюллера?

- Полагаю, от полковника МВД Порошина. Он предоставил Беккеру сигаретную концессию в Вене в обмен на информацию и содействие в похищении людей. Когда к Беккеру пришли люди из Организации, он все рассказал Порошину и согласился разузнать побольше. После ареста Беккера Тродл стала посредником между ними, выступая в роли подружки Эмиля.

- Ты понимаешь, что это означает, капустник?

- Иваны тоже охотятся за Мюллером, не так ли?

- Да, но ты подумал, что случится, если они его возьмут? Откровенно говоря, его вряд ли будут судить в Советском Союзе. Как я говорил раньше, Мюллер изучал советские полицейские методы, а потому он очень полезен русским. Он мог бы, например, выдать им всех гестаповских агентов в НКВД, которые, возможно, по-прежнему там работают, теперь уже в МВД.

- Остается надеяться, что завтра он попадет в ловушку.

- Объясни подробнее, как найти это место.

Я все ему рассказал и попросил не опаздывать.

- Знаешь, эти ублюдки меня пугают.

- Эй, хочешь скажу кое-что? Все вы, капустники, меня пугаете. Но не так, как русские. - Белински засмеялся. Он мне почти начинал нравиться. - До свидания, капустник, - сказал он, - и удачи тебе.

Я тупо смотрел на мурлыкающую сигналами отбоя телефонную трубку с удивительным ощущением, что лишенный телесной оболочки голос, с которым я разговаривал, существовал лишь в моем воображении.

Глава 32

Дым поднимался к сводчатому потолку ночного клуба, словно густой туман преисподней. Он обвивал одинокую фигуру Белински, шествующего к столу, за которым сидел я, точно Бела Лугоши, появившийся из глубин кладбища. Оркестр поддерживал ритм столь же успешно, как одноногий чечеточник, но Белински каким-то удивительным образом ухитрялся подстраивать свой шаг под этот ритм. Я чувствовал: он все еще сердится на меня за недоверие к нему, за мои размышления о том, почему это он сам не додумался показать Беккеру фотографию Мюллера. Поэтому я не очень удивился, когда он схватил меня за волосы и дважды стукнул головой о стол, повторяя, что я просто-напросто подозрительный капустник. Я встал и, шатаясь, пошел прочь от него, к двери, но выход мне загородил Артур Небе. От неожиданности я утратил всяческую способность сопротивляться ему, и он схватил меня за оба уха и ударил мой череп о дверь, потом еще раз на счастье, приговаривая, что если я не убивал Тродл Браунштайнер, то тогда мне следовало бы разузнать, кто ее убил. Я высвободил свою голову из его рук и сказал: "Скорее я бы угадал, что Румпельштильцхен зовут Румпельштильцхен".

Я потряс головой, отгоняя видение, и прислушался, глядя в темноту. В дверь опять постучали, и до меня донесся голос, говорящий что-то полушепотом.

- Кто там? - спросил я, включив лампу около кровати и глядя на часы. Имя не произвело на меня никакого впечатления.

Матерясь вполголоса, я открыл дверь чуть шире, чем было безопасно. В коридоре стояла Лотта Хартман в сверкающем черном вечернем платье и каракулевой пелерине, в которой, помнится, я видел ее в последнюю встречу. Выражение ее глаз было вопрошающим и нахальным.

- В чем дело? - спросил я. - Чего тебе надо?

Лотта презрительно фыркнула, рукой в перчатке слегка толкнула дверь, оттесняя меня обратно в комнату. Войдя, она закрыла за собой дверь и, прислонившись к ней спиной, огляделась вокруг, а мои ноздри слегка затрепетали, улавливая запахи дыма, алкоголя и духов, исходившие от ее продажного тела.

- Мне жаль, если я тебя разбудила, - сказала она, глядя скорее на комнату, чем на меня.

- Нет, тебе не жаль, - отрезал я.

Не обращая на меня внимания, она прошлась, заглянув сначала в спальню, а затем в ванную, двигаясь с легкой грацией и так уверенно, как любая другая женщина, привыкшая постоянно ощущать устремленные на нее сзади взгляды мужчин.

- Ты прав, - засмеялась она, - мне совершенно не жаль. Знаешь, а это местечко не такое плохое, как я думала.

- Ты знаешь, сколько сейчас времени?

- Очень поздно. - Лотта захихикала. - Я совершенно не произвела впечатления на твою хозяйку, поэтому мне пришлось назваться твоей сестрой, прибывшей из Берлина, чтобы сообщить тебе плохие новости. - Она снова захихикала.

- Чтоб тебя!

На мгновение она надула губы, но это была всего лишь игра: для обиженного человека она выглядела слишком веселой.

- Когда хозяйка спросила меня о багаже, я сказала, что русские украли его в поезде. Она мне посочувствовала и вообще держалась очень мило. Я надеюсь, что ты не поведешь себя по-другому.

- Да? Так почему же ты здесь? Или у тебя опять проблемы с отделом по борьбе с проституцией?

Лотта пропустила оскорбление мимо ушей, если, конечно, она потрудилась вообще его заметить.

- Ну, я возвращалась домой из "Флоттен" - бара, который на Мария-Хильфер-штрассе, знаешь?

Я молча закурил сигарету и зажал ее в углу рта, чтобы прекратить рычать на незваную гостью.

- Это недалеко отсюда, и я подумала, почему бы не забежать к тебе. Ты знаешь, - голос ее зазвучал мягче и соблазнительнее, - у меня не было возможности поблагодарить тебя как следует, - фраза на какое-то мгновение повисла в воздухе, и я внезапно захотел, чтобы на мне был халат, - за то, что ты вытащил меня из той маленькой неприятности с Иванами. - Лотта развязала ленту на своей пелерине, и она соскользнула на пол. - Ты мне даже и выпить не предложишь?

- Кажется, ты уже достаточно набралась, - огрызнулся я, но тем не менее нашел пару стаканов.

- А тебе не хочется самому это выяснить? - Она легко засмеялась и села без малейшего намека на неуверенность. Девица явно относилась к категории тех людей, которые могут загрузиться под самую завязку и все равно пройти по линии, начерченной мелом, причем даже не пикнув.

- Тебе еще что-нибудь нужно? - Я протягивал ей стакан с водкой, когда задавал этот вопрос.

- Возможно, - задумчиво произнесла она, - только скажу после того, как выпью.

Я передал ей стакан, залпом проглотил содержимое своего стакана и глубоко затянулся сигаретой, точно надеясь, что она придаст мне уверенности вышвырнуть отсюда эту нахалку.

- В чем дело? - сказала она, почти торжествующе. - Ты нервничаешь из-за меня или случилось еще что-то?

Я подумал, что скорее случилось еще что-то, а вслух сказал:

- Нервничаю не я, а моя пижама. Она не привыкла к смешанному обществу.

- Судя по ее виду, я бы сказала, что она больше привыкла к замешиванию бетона.

Лотта закурила одну из моих сигарет и выпустила дым мне прямо в пах.

- Я могу от нее избавиться, если она тебя беспокоит, - глупо сказал я.

Мои губы были сухими, когда я снова затянулся. Хотел я, чтобы она ушла или нет? Как-то не получалось у меня выбросить ее отсюда за прекрасное маленькое ухо.

- Давай сначала поговорим. Почему бы тебе не сесть?

Я сел, с облегчением почувствовав, что все еще могу согнуться пополам.

- Хорошо, - сказал я, - а как насчет того, чтобы сообщить мне, где сегодня твои дружок?

Она скорчила гримасу:

- Плохая тема. Персей. Выбери другую.

- Вы весело проводите время вдвоем?

Она застонала:

- Об этом обязательно нужно говорить?

Я пожал плечами:

- Да, пожалуй, нет, меня особо не колышет.

- Он ублюдок, - сказала Лотта, - и я не хочу о нем говорить. Особенно сегодня.

- А что особенного случилось сегодня?

- Я получила роль в фильме.

- Поздравляю. И что за роль?

- Это английский фильм. У меня роль, сам понимаешь, не очень большая девушки из ночного клуба. Но там будут играть настоящие звезды.

- Ну, сыграть девушку из клуба для тебя, кажется, совсем просто.

- Послушай, как восхитительно! - визжала она. - Я буду сниматься с Орсоном Уэллсом.

- Это парень из "Войны миров"?

Она озадаченно пожала плечами:

- Я никогда не смотрела этот фильм.

- Ну и ладно.

- Конечно, они не совсем уверены насчет Уэллса, но надеются убедить его приехать в Вену.

- Звучит для меня знакомо.

- Что такое?

- А я даже не знал, что ты - актриса.

- Ты имеешь в виду, что я тебе не сказала? Послушай, работа в "Ориентале" временная.

- У тебя, надо сказать, она хорошо получается.

- Да, у меня никогда не было проблем с числами и деньгами: раньше я работала в налоговом отделе. - Она наклонилась вперед, и выражение ее лица стало лукавым, как будто она заинтересовалась моими деловыми расходами за год. - Я хотела спросить тебя, - сказала она, - тогда ночью, когда ты устроил этот концерт, что ты старался доказать?

- Доказать? Я не уверен, что понимаю тебя.

- Да? - Она улыбнулась еще шире и посмотрела на меня заговорщическим взглядом. - Я разных чудиков видала, мистер, и узнаю этот тип за версту. Когда-нибудь, возможно, даже книгу напишу об этом. Как Франц Йозеф Галль. Слышал о нем?

- Не могу сказать, что да.

- Это австрийский доктор, который основал науку френологию. Ну об этом-то ты слышал?

- Конечно - ответил я. - И что ты можешь определить по шишкам на моей голове?

- Я могу определить, что ты не из тех, кто способен бросаться такими деньгами без причины. - Она подняла свои, словно нарисованные, брови вверх к гладкому лбу. - И насчет тебя у меня есть одна идея.

- Давай ее послушаем, - настоял я и налил себе еще выпить. - Может, тебе удастся прочесть мои мысли лучше, чем изучить мой череп.

- Не нужно большого труда, чтобы понять: ты из тех людей, которые любят производить впечатление.

- Ну и как? Я произвел впечатление?

- Я здесь, не так ли? А ты что хочешь - Тристана и Изольду?

Так вот в чем дело! Она решила, что я проиграл деньги из-за нее, чтобы это было похоже на большой подарок.

Она осушила свой стакан, встала и протянула его мне:

- Налей мне еще твоего чудесного любовного напитка, а я тем временем попудрю нос.

Пока она была в ванной, я снова наполнил стаканы, и руки у меня дрожали. Мне не особенно нравилась эта женщина, но я ничего не имел против ее великолепного тела. У меня мелькнула мысль, что мое сознание будет возражать против этого маленького жаворонка, когда либидо лишит контроля над собой, но в тот момент я ничего не мог сделать, кроме как откинуться и насладиться полетом. Но и при этом я оказался не готовым к тому, что случилось дальше.

Я услышал, как она открыла дверь ванной и сказала что-то о своих духах, но когда я повернулся, держа в руках стаканы, то увидел, что, кроме духов, на ней ничего не было. Правда, она не сняла туфли, но моим глазам потребовалось довольно много времени, чтобы пройти вниз по ее груди и равностороннему треугольнику волос в низу живота. За исключением высоких каблуков, Лотта Хартман была такой же голой, как и лезвие убийцы, и, возможно, такой же вероломной. Она стояла в дверях моей ванной, свободно уронив руки вдоль обнаженных бедер, и светилась от удовольствия, заметив, как мой язык слишком красноречиво облизнул губы. Может, мне нужно было прочитать ей небольшую напыщенную лекцию о том, что в свое время я достаточно повидал обнаженных женщин, и у некоторых из них тела тоже были что надо, или следовало отшвырнуть ее, как рыбину. Но пот, выступивший на моих ладонях, трепетание ноздрей, комок в горле и тупая настойчивая боль в паху сказали мне, что у машины другие представления о том, что делать дальше, чем у Бога, который звал ее домой.

Обрадованная впечатлением, произведенным на меня, Лотта счастливо улыбнулась и взяла стакан из моей руки.

- Надеюсь, ты не против, что я разделась, - сказала она, - просто платье дорогое, а меня не оставляло странное предчувствие, будто ты вот-вот разорвешь его у меня на спине.

- Почему я должен быть против? Как будто я не кончил читать вечернюю газету! Мне вообще нравится, когда рядом обнаженная женщина.

Я наблюдал легкое колыхание ее зада, когда она лениво шла в противоположный угол гостиной. Проглотив свою выпивку, она опустила пустой стакан на диван.

Внезапно мне захотелось увидеть, как ее зад, словно желе, сотрясается под напором моего живота. Она, кажется, почувствовала это и, наклонившись вперед, взялась за батарею, как боксер за веревки ринга в своем углу. Затем она чуть расставила ноги и спокойно стояла так, спиной ко мне, как будто ожидая тщательного, но бесполезного обыска. Она посмотрела через плечо, изогнув поясницу, а затем снова повернулась к стене.

Я знавал и более красноречивые приглашения, но теперь кровь звенела в ушах, и, напрягая те немногие клетки мозга, на которые еще не повлиял алкоголь или адреналин, я не мог вспомнить когда. А может, мне было все равно. Я сорвал, пижаму и подкрался к ней.

Я уже не слишком молодой и не настолько худой, чтобы делить одноместную кровать с чем-нибудь еще, кроме похмелья или сигареты. Поэтому, наверное, именно чувство удивления разбудило меня от неожиданно уютного сна примерно в шесть часов. Лотта уже не лежала на моей руке, и на краткий счастливый миг я предположил, что она, должно быть, ушла домой, но тут услышал приглушенное рыдание, доносящееся из гостиной. Я неохотно выскользнул из-под одеяла, надел пальто и пошел посмотреть, что случилось.

Все еще обнаженная, Лотта свернулась калачиком на полу, около радиатора, где было тепло. Я присел рядом с ней и спросил, почему она плачет. Большая слеза скатилась по грязной щеке и повисла у нее на верхней губе, словно прозрачная бородавка. Она слизнула ее и фыркнула, когда я дал ей мой платок.

- Какое тебе дело? - горько сказала она. - Ты получил удовольствие.

Она была права, но я осторожно запротестовал, стараясь показаться вежливым. Лотта выслушала меня и, когда ее тщеславие было удовлетворено, выдавила жалкое подобие улыбки, какая обычно оживляет лицо несчастного ребенка, когда даешь ему пятьдесят пфеннигов или жвачку за пенни.

- Ты очень мил, - признала она в конце концов и вытерла покрасневшие от слез глаза. - Со мной все в порядке, спасибо.

- Ты не хочешь мне обо всем рассказать?

Лотта искоса на меня посмотрела.

- В этом городе? Лучше скажите мне сначала ваши расценки, доктор. - Она высморкалась, а затем издала короткий глухой смешок. - Из тебя мог бы выйти хороший психотерапевт.

- Ты кажешься мне вполне нормальной, - сказал я, помогая ей сесть в кресло.

- Я бы на это и гроша не поставила.

- Это твой профессиональный совет? - Я прикурил пару сигарет и передал ей одну. Она затягивалась нервно и без видимого удовольствия.

- Это совет женщины, которая была сумасшедшей настолько, чтобы встречаться с человеком, который не так давно надавал ей пощечин, как какому-нибудь цирковому клоуну.

- Кениг? Никогда не думал, что он может быть буйным.

- Если он кажется вежливым, то только из-за морфия, который принимает.

- Он наркоман?

- Не знаю, наркоман ли он, но, чтобы пережить то, чем он занимался во время войны, пока был в СС, ему наверняка был нужен морфий.

- Так почему же он тебя избил?

Лотта с яростью закусила губу.

- Ну, конечно, не потому, что решил, будто требуется добавить краски мне на лицо.

Я засмеялся: надо отдать ей должное - крутая девчонка.

- С таким загаром? Ни в коем случае. - Я поднял каракулевую пелерину с пола и накинул ей на плечи. Она поплотнее в нее закуталась и горько улыбнулась.

- Никто не смеет дотрагиваться до моей челюсти, - сказала она, - если, конечно, хочет дотронуться до меня в любом другом месте. Сегодня вечером это был первый и последний раз, когда он надавал мне пощечин, так что помоги мне Боже. - Она яростно, словно дракон, выпустила дым через ноздри. - Вот что получаешь, когда стараешься кому-нибудь помочь.

- Кому помочь?

- Кениг пришел в "Ориентал" вчера около десяти, - объяснила Лотта. - Он был в мерзком настроении, а когда я спросила его, в чем дело, он поинтересовался, помню ли я зубного врача, который раньше приходил в клуб и немного играл. - Она пожала плечами. - Ну, я действительно его помнила. Плохой игрок, но, конечно, даже наполовину не такой плохой, каким тебе нравится притворяться. - Она неуверенно взглянула на меня.

Я кивнул:

- Продолжай.

- Гельмут хотел знать, бывал ли доктор Хайм, дантист, в клубе последние несколько дней. Я сказала ему, что вроде бы не был. Он попросил меня узнать поточнее у девушек, возможно, они помнят. Ну, тогда я сказала, что есть одна девушка, с которой ему обязательно надо поговорить. Немного несчастливая, но не унывает. Доктора всегда на нее западали, потому что она выглядела ранимой, и есть мужчины, которым такой тип очень нравится. По случаю, она как раз сидела около стойки бара, поэтому я и указала на нее.

Я чувствовал, что мой желудок превращается в зыбучий песок.

- Как звали эту девушку? - спросил я.

- Вероника, - ответила она и, заметив мою озабоченность, добавила: - А что? Ты ее знаешь?

- Немного, - сказал я. - Так что произошло потом?

- Гельмут и один из его дружков отвели Веронику в соседнее помещение...

- В шляпный магазин?

- Да. - Теперь ее голос звучал мягко и немного смущенно. - Настроение у Гельмута было - хуже не бывает. - Она вздрогнула, вспомнив об этом. - Я и заволновалась. Вероника - милая девушка. Немного сентиментальная, но очень милая. У нее тяжелая жизнь, оттого, наверное, и характер сильный. Возможно, чересчур, чтобы быть ей на пользу. Если учесть, подумала я, что собой представляет Гельмут и в каком он находился настроении, для нее было бы лучше сказать ему все, независимо от того, знает она что-нибудь или нет, и сказать сразу. Он не очень терпеливый человек, а уж когда сделается злобным... - Она состроила гримасу. - Поэтому, помедлив немного, я пошла за ними туда. Вероника плакала - они уже успели надавать ей достаточно приличных затрещин. Я попросила их остановиться. Вот тогда он и ударил меня. Дважды. - Она схватилась за щеки, как будто боль вернулась вместе с воспоминанием. - А затем вытолкал меня в коридор и сказал, чтобы я не совала нос не в свое дело.

- Что случилось потом?

- Я посетила пару баров и приехала сюда.

- Ты видела, чем кончилась история с Вероникой?

- Они уехали вместе с ней, Гельмут и этот другой мужчина.

- Значит, они куда-то ее повезли? Лотта угрюмо пожала плечами:

- Наверное, да.

- И куда же они могли ее повезти? Я встал и пошел в ванную.

- Не знаю.

- Напрягись и подумай.

- Ты поедешь за ней?

- Ты же сказала, что ей досталось. - Я начал одеваться. - И к тому же я ее во все это втянул.

- Ты? Как это?

Заканчивая одеваться, я рассказал, как, вернувшись с Кенигом из Гринцига, объяснил, каким образом, на мой взгляд, следует тюкать пропавшего человека, в данном случае доктора Хайма.

- Я сказал, что хорошо бы проверить места, которые Хайм часто посещал. - А вот о чем я не стал говорить Лотте, так это о том, что я надеялся, настолько далеко дело не зайдет. Мюллер, а также, возможно Небе и Кениг будут арестованы Белински и его людьми из КРОВКАССа, и тогда необходимость искать Хайма отпадет сама собой. Мне показалось, что я убедил Кенига подождать, пока не закончится встреча в Гринциге, а потом с моей помощью начинать поиски этого мертвого дантиста.

- Почему они решили, что ты сможешь найти его?

- До войны я служил детективом в берлинской полиции.

- Я должна была догадаться, - фыркнула она.

- Не обязательно, - сказал я, поправляя галстук и запихивая сигарету в свой рот, пахнувший кислятиной, - а вот я конечно же должен был догадаться, что твой самонадеянный дружок сам отправится на поиски Хайма, и с моей стороны глупо было думать, что он станет ждать. - Я залез в пальто и взял шляпу. - Как ты полагаешь, не могли они отвезти ее в Гринциг? - спросил я Лотту.

- Ты знаешь, мне кажется, они собирались поехать к Веронике на квартиру. Но если ее там нет, то в Гринциге стоит поискать, впрочем, как и везде, где угодно.

- Ну, будем надеяться, что она дома. - Говоря это, я нутром чувствовал: скорее всего, ее там нет.

Лотта встала. Пелерина прикрывала ее грудь и верхнюю часть туловища, но оставляла открытым жгучий кустик, который раньше так убедительно звал, что теперь я мучился, точно ободранный кролик.

- А как насчет меня? - спокойно спросила она. - Что мне делать?

- Тебе? Прикрыть это волшебство, - я кивнул на ее наготу, - и ехать домой.

Глава 33

Утро выдалось ярким, чистым и прохладным. Когда по пути во внутренний город я пересекал парк напротив новой городской ратуши, ко мне направились две белочки, чтобы поздороваться и, если посчастливится, позавтракать. Но, подобравшись поближе, они увидели мрачную тень на моем лице и почувствовали запах страха от моих носков, а возможно, даже поняли, что за тяжелый предмет оттягивает карман моего пальто, - и передумали. Умные маленькие создания. В конце концов, не так давно этих зверушек в Вене стреляли и ели. Поэтому они поспешили по своим делам, славные меховые комочки.

В том мрачном месте, где жила Вероника, привыкли, что люди, по большей части мужчины, приходят и уходят в любое время дня и ночи, и даже будь хозяйка дома самой ярой мужененавистницей из лесбиянок, то и в этом случае сомневаюсь, что она обратила бы на меня хоть малейшее внимание, встретив на лестнице. Но поблизости никого не было, и я беспрепятственно прошел в комнату Вероники.

Мне не пришлось взламывать дверь - она была широко распахнута, как, впрочем, и все имевшиеся в комнате ящички и дверцы. Я подумал, зачем они так трудились, если единственная улика, которая была нужна, по-прежнему висела на спинке стула, там, где ее оставил доктор Хайм.

- Глупая сука! - сердито пробормотал я. - Зачем избавляться от тела человека, если оставляешь его костюм в комнате?

Я с грохотом задвинул ящик комода. От сотрясения один из трогательных эскизов Вероники стал медленно опускаться на пол, подобно огромному мертвому листу. Кениг, наверное, просто от злости перевернул здесь все вверх дном. А затем увез ее в Гринциг. Учитывая важную встречу, намеченную на сегодняшнее утро, вряд ли они повезут ее куда-нибудь еще. И это в том случае, если они уже не прикончили девушку. С другой стороны, если Вероника рассказала им правду обо всем случившемся - что пара друзей помогла ей избавиться от тела Хайма после того, как он умер от сердечного приступа, - то тогда (если она, конечно, не стала упоминать имени Белински и моего собственного) они, возможно, отпустили ее. Но эти выродки способны избивать ее просто для того, чтобы окончательно удостовериться, все ли, что знала, она рассказала им. И к тому времени, как я приеду, чтобы постараться помочь ей, меня уже разоблачат как человека, который выбросил тело Хайма.

Я вспомнил рассказы Вероники о ее жизни судетской еврейки в военное время. Как приходилось прятаться в туалетах, грязных подвалах, буфетах и на чердаках. А потом - шесть месяцев в лагере для перемещенных лиц. Тяжелая жизнь - так описала ее Лотта Хартман. Но чем дольше я думал об этом, тем больше утверждался в мысли, что у Вероники было очень мало того, что действительно можно назвать жизнью.

Я поглядел на свои часы: почти семь. До начала встречи оставалось три часа и еще больше до прибытия Белински с "кавалерией", как он выразился. И оттого, что люди, которые увезли Веронику, были теми, кем они были, я стал подумывать, что, скорее всего, она так долго не проживет. Похоже, у меня не осталось выбора: нужно самому ехать и вызволять ее.

Я вытащил револьвер, большим пальцем открыл шестизарядный барабан, и прежде чем спуститься вниз, проверил, все ли патроны на месте. На Кэртнерштрассе я остановил такси и велел водителю ехать в Гринциг.

- Куда именно в Гринциге? - спросил он, отъезжая от тротуара.

- Скажу, когда мы туда доедем.

- Вы - босс, - сказал он, подъезжая на скорости к Кольцу. - Я почему спросил? В такое время утром там все будет закрыто. А что вы собираетесь на прогулку в Горы, не похоже: слишком на вас приличное пальто. - Машину затрясло на огромных выбоинах. - И вы не австриец, судя по акценту. Говорите как пифке, сэр. Я прав?

- Пропусти эти университеты жизни, хорошо? Я не в том настроении.

- Хорошо, сэр. Я просто подумал, вдруг вы ищете, где бы повеселиться. Видите ли, сэр, всего в нескольких минутах езды от Гринцига, по дороге в Кобенцль, есть отель. - Он крепко ухватился за руль, так как машину тряхнуло на очередной выбоине. - Сейчас там нечто вроде лагеря для перемещенных лиц, и найдутся девочки, которых вы можете поиметь всего за несколько сигарет. Даже утром, если пожелаете. А мужчина, на котором такое дорогое пальто, как у вас, мог бы взять даже двух или трех сразу и заставить их устроить презабавное зрелище. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю. - Он цинично засмеялся. - Некоторые из этих девушек, сэр, выросли в лагерях для перемещенных. У них мораль кроликов, да! Они все что угодно сделают, поверьте мне, сэр, я знаю, что говорю: сам держу кроликов. - При мысли обо всем этом он засмеялся. - Я мог бы устроить что-нибудь для вас, сэр. На заднем сиденье. За маленькие комиссионные, конечно.

Не знаю, почему я вообще обратил внимание на его болтовню. Возможно, просто не люблю сводников или мне не очень понравилось его лицо, чем-то напоминавшее Троцкого.

- Это было бы прекрасно, - сказал я очень жестко, наклонившись вперед, - если бы не русская ловушка в столе, на которую я наткнулся на Украине. Партизаны укрепили гранату позади ящика, который оставили полуоткрытым, положив внутрь бутылку водки, и протянули проволоку к чеке. Так вот, граната взорвалась. Взрывом с моего живота начисто смело мясо и два овоща. Я чуть не умер сначала от шока, потом от потери крови. А когда я, в конце концов, вышел из комы, то чуть не умер от горя. Признаюсь тебе, стоит теперь увидеть хотя бы кусочек сливы - от расстройства схожу с ума. И не исключено что как-нибудь убью первого попавшегося мужчину - из зависти.

Водитель опасливо поглядел через плечо.

- Извините, - сказал он, нервничая. - Я не хотел.

- Не стоит об этом говорить, - заявил я, почти улыбаясь.

Наконец мы миновали желтый дом, и я приказал водителю ехать к вершине холма, так как решил подойти к дому Небе сзади, со стороны виноградников.

На счетчике было шесть шиллингов, когда я велел водителю остановиться, именно эту сумму он у меня и попросил, причем руки его заметно дрожали, когда он брал деньги. Минуту спустя я вспомнил, что счетчики на венских такси стояли старые, и было принято умножать плату, значившуюся на них, на пять, чтобы получить требуемую сумму. Однако таксист с перепугу, похоже, забыл свою арифметику, машина с ревом уже мчалась прочь.

Стоя на грязной тропинке рядом с дорогой, я думал о том, почему не придержал свой рот закрытым, ведь намеревался же попросить водителя подождать немного. Теперь, если я действительно найду Веронику, у меня будут проблемы с тем, как отсюда выбраться. Черт бы побрал меня и мой умный язык, подумал я. Бедный ублюдок всего лишь старался услужить. Но в одном он ошибался: дальше по Кобенцльгассе было открыто кафе. Я решил, что если меня застрелят, то пусть уж не на голодный желудок.

Кафе оказалось уютным местечком, если только вам нравятся чучела. Я сел под чучелом ласки, уставившейся на меня глазами-бусинками, которая, похоже, при жизни болела сибирской язвой, и стал ждать, пока владелец плохо набитых чучел не притащится к моему столу.

- Да благословит вас Господь, сэр, - сказал он. - Чудесное утро.

Я отшатнулся от его дыхания, скорее напоминавшего винные пары.

- Вы, как видно, уже им наслаждаетесь, - сказал я, снова давая волю своему умному языку.

Он непонимающе пожал плечами и принял у меня заказ.

Пятишиллинговый венский завтрак, который я в одно мгновение проглотил, имел такой вкус, будто его готовил чучельник в свободное от основной работы время: в кофе плавала гуща, булочка была почти такой же свежести, как и кусок слоновой кости, а яйцо таким твердым, словно его принесли из каменоломни. Но я съел все это. В голове у меня было столько всего, что я, возможно, съел бы и ласку, если бы ее усадили на кусочек жареного хлеба.

Выйдя из кафе, я некоторое время шел по дороге, потом перелез через стену в виноградник Артура Небе.

Вокруг - ни души. Виноградные лозы, посаженные аккуратными рядами, были еще молодыми и едва доходили мне до колен. Там и сям на высоких тележках располагались устройства, похожие на заброшенные реактивные двигатели, но это оказались горелки быстрого действия, которые использовались по ночам во время заморозков, чтобы защитить побеги. Они и сейчас еще не успели остыть. На поле площадью около ста квадратных метров едва ли можно было спрятаться. Я подумал, как Белински сможет разместить своих людей. Придется либо ползти на брюхе вдоль всего поля, либо держаться очень близко к стене, пробираясь вдоль нее к деревьям, что находятся сразу же за желтым домом и его хозяйственными постройками.

Добравшись до деревьев, я затаился, стараясь обнаружить хоть какие-нибудь признаки жизни, однако ничего такого не заметил и медленно пошел вперед, пока не услышал голоса. Рядом с самым большим наполовину обшитым досками строением, похожим на сарай, стояли и разговаривали два незнакомых мне человека. У каждого за спиной виднелся металлический ранец, резиновым шлангом соединенный с длинной тонкой металлической трубкой, которую они держали в руках, - какое-то хитроумное приспособление для опрыскивания растений.

Наконец они закончили беседовать и пошли в противоположный конец виноградника, будто бы для того, чтобы начать свою атаку на бактерии, грибы и насекомых, которые не давали развиваться растениям.

Я подождал, пока они не удалились на изрядное расстояние, только потом покинул свое укрытие под деревьями и вошел в сарай.

Запах прокисших фруктов ударил мне в нос. Большие дубовые чаны и баки расположились под открытыми балками потолка, словно огромные сыры. Я прошел по каменному полу из конца в конец помещения и, выйдя с другой стороны, натолкнулся на дверь в следующее строение, расположенное под прямым углом к дому.

Эта вторая хозяйственная постройка была забита сотнями дубовых бочек, лежащих на боку, точно в ожидании, когда придут гигантские сенбернары и соберут их. Вниз, в темноту, вела лестница. Казалось, это весьма подходящее место для тюрьмы, поэтому я включил свет и спустился, чтобы все осмотреть. Но моему взору предстали только тысячи бутылок вина, каждая полка была снабжена маленькой доской с написанными мелом номерами, которые, должно быть, для кого-то что-либо означали. Я вернулся наверх, выключил свет и остановился подле окна. Судя по всему, Вероника находилась в доме.

Мне был хорошо виден маленький, мощенный булыжником двор, который находился к западу от дома. Напротив открытой двери сидел, таращась на меня, здоровенный черный кот. Рядом с дверью находилось окно строения, очень похожего на кухню. На подоконнике виднелся какой-то большой блестящий предмет: то ли горшок, то ли чайник. Через некоторое время кот медленно подошел к окну, возле которого я стоял, и громко замяукал. Одну или две секунды он смотрел на меня своими зелеными глазищами, а потом без видимой причины убежал. Я, продолжая наблюдать за кухонной дверью и окном, через несколько минут решился покинуть комнату с бочками и пошел через двор.

Я не преодолел и трети пути, как услышал щелкающий звук затвора и почти одновременно почувствовал, как холодная сталь уперлась мне в шею.

- Руки за голову, - произнес голос не очень отчетливо.

Я сделал то, что мне приказали. Пистолет, прижатый к моему уху, казался достаточно тяжелым, чтобы быть 45-го калибра. Подходящая игрушка, чтобы избавить меня от половины черепа. Я вздрогнул, когда дуло уткнулось между моей челюстью и яремной веной.

- Дернись только, и станешь помоями для свиней на завтра, - сказал невидимый мне человек, шлепая по моим карманам и вытаскивая оттуда револьвер.

- Ты знаешь, что герр Небе меня ждет? - попытался я завести разговор.

- Не знаю никакого герра Небе, - хрипло возразил неизвестный, будто его язык не шевелился как следует. Мне, естественно, не хотелось поворачиваться и убеждаться в этом.

- Да, правильно, он ведь изменил фамилию.

Я изо всех сил старался вспомнить новую фамилию Небе и тем временем почувствовал, как человек за моей спиной отошел на несколько шагов.

- Теперь иди направо, - приказал он мне. - По направлению к деревьям. И смотри не наступи ненароком на шнурки и не споткнись обо что-нибудь.

Он, казалось, был большим, не слишком умным и говорил по-немецки с каким-то странным акцентом: похоже на прусский, но не очень, пожалуй, больше на старый прусский, на котором говорил мой дед; почти так же, я слышал, говорили по-немецки в Польше.

- Послушай, ты совершаешь ошибку. Почему бы тебе не спросить твоего босса? Меня зовут Бернхард Гюнтер. Сегодня утром в десять часов будет собрание, и я должен присутствовать на нем.

- Еще и восьми нет, - проворчал мой конвоир. - Почему же ты явился так рано? И почему не вошел в парадную дверь, как обычные посетители, а пробирался по полям да еще рыскал в пристройках?

- Я пришел раньше потому, что у меня в Берлине пара винных магазинов, соврал я. - Вот и решил осмотреть поместье.

- Ты осматривал профессионально, как шпион. - Он идиотски захихикал. А у меня приказ пристреливать шпионов на месте.

- Подожди минутку. - Я повернулся и почувствовал, как он ударил меня пистолетом, словно дубинкой. Падая, я успел увидеть высокого мужчину с бритой головой и какой-то перекошенной челюстью. Он схватил меня за загривок и поднял на ноги, и я удивился, почему мне никогда не приходило в голову зашить в эту часть пальто лезвие бритвы. Миновав деревья, мы спустились по склону к площадке, где стояло несколько здоровенных мусорных ящиков. Через крышу маленькой кирпичной хижины поднимался дымок, источая тошнотворный запах. Здесь они сжигали мусор. Рядом с несколькими мешками, в которых, кажется, был цемент, лежал на кирпичах лист ржавого железа. Человек приказал отодвинуть его.

Теперь я понял: он латыш, огромный, глупый латыш, и если он работает на Артура Небе, то, возможно, был в латвийском подразделении СС, обслуживающем польские лагеря смерти, скажем Освенцим. Латыши слыли отъявленными антисемитами в то самое время, как Моше Мендельсон был одним из любимых сыновей Германии.

Я оттащил железный лист, прикрывавший нечто вроде старого водостока или помойной ямы. Вонь стояла ужасающая. В этот момент я снова увидел кота. Он появился между двумя бумажными мешками с надписью "Окись кальция", которые находились рядом с ямой, и презрительно мяукнул, как будто говоря: "Я предупреждал тебя, что кое-кто караулит во дворе, но ты не захотел меня слушать". Едкий запах извести поднимался из ямы, и от него у меня по коже забегали мурашки. "Ты прав, - мяукнул кот, словно герой произведений Эдгара По, - окись кальция - это дешевая щелочь для обработки кислой почвы. Вполне уместная штука на винограднике. Но она также называется негашеной известью и является очень эффективным соединением для ускорения разложения человеческого тела".

Я с ужасом осознавал, что латыш и в самом деле собирается убить меня, а я тем временем старался определить, что у него за акцент, точно какой-нибудь ученый филолог, и вспомнить химические формулы, которые учил в школе.

В этот момент я впервые хорошенько его разглядел: высокий и дородный, как цирковая лошадь, но прежде всего в глаза бросалось его лицо. Вся правая сторона была изуродована, как будто он держал за щекой изрядную порцию жевательного табака; правый широко открытый глаз выглядел так, будто был сделан из стекла. Он, возможно, мог бы поцеловать мочку собственного уха. Ему, наверное, и приходилось делать это самому, так как человек с таким лицом, скорее всего, был начисто лишен чьей-либо привязанности.

- Становись на колени около ямы, - прорычал он, как неандерталец, которому не хватает парочки жизненно важных хромосом.

- Неужели ты убьешь старого товарища? - сказал я, отчаянно пытаясь вспомнить новую фамилию Небе или хотя бы один из латвийских полков. Звать на помощь я побоялся, так как знал: в случае чего, он пристрелит меня без малейшего колебания.

- Это ты - старый товарищ? - Он без особого видимого затруднения усмехнулся.

- Оберштурмфюрер в Первом латвийском, - сказал я с малоубедительной беззаботностью.

Латыш плюнул в кусты и тупо уставился на меня своим выпученным глазом. Пистолет, большой автоматический кольт вороненой стали, по-прежнему глядел мне прямо в грудь.

- Первый латвийский, да? Да ты же говоришь не как латыш.

- Я пруссак, - сказал я. - Наша семья жила в Риге. Мой отец работал на верфи в Данциге и женился на русской. - Для пущей убедительности я сказал несколько слов на русском, хотя и не помнил, была ли Рига больше немецкоили русскоговорящая.

Его глаза сузились, причем один гораздо больше другого.

- И в каком же году был создан Первый латвийский?

Я с трудом сглотнул и стал вспоминать. Кот подбадривающе мяукнул. Рассудив, что создание латвийских эсэсовских полков должно было следовать за операцией "Барбаросса", осуществленной в 41-м, я сказал:

- В сорок втором.

Он ужасно ухмыльнулся и покачал головой с медленным садизмом.

- В сорок третьем, - сказал он, приближаясь на пару шагов. - Это было в сорок третьем. Теперь становись на колени, или я тебе кишки выпущу.

Я медленно опустился на колени возле края ямы, чувствуя через, ткань брюк, как влажна земля. Я повидал достаточно эсэсовских убийств, чтобы понять, что он задумал: выстрел в затылок, мое тело падает прямехонько в готовую могилу, сверху бросается несколько лопат извести. Он обошел меня, сделав большой круг. Кот уселся понаблюдать, аккуратно обернув вокруг лап хвост. Я закрыл глаза и стал ждать.

- Райнис, - позвал чей-то голос. Прошло несколько секунд, но я не осмеливался посмотреть назад, дабы убедиться, что спасен.

- Все в порядке, Берни, можешь встать. - Я с шумом выдохнул свой страх. Неуверенно, с дрожащими коленками, поднялся с земли возле края ямы и повернулся, чтобы увидеть Артура Небе, стоящего в нескольких метрах от урода латыша. К моему раздражению, он усмехался.

- Рад, что тебя это так повеселило, доктор Франкенштейн, - сказал я. Твой чертов монстр чуть меня не убил.

- А о чем вообще ты думал, Берни? - сказал Небе. - Райнис только лишь выполнял свою работу.

Латыш кивнул угрюмо и убрал свой кольт в кобуру.

- Этот тип подглядывал, - сказал он мрачно, - и я его поймал.

Я пожал плечами:

- Утро чудесное. Я захотел осмотреть Гринциг и как раз восхищался твоим поместьем, когда этот Лом Чейни сунул мне пистолет в ухо.

Латыш достал мой револьвер из кармана куртки и передал его Небе.

- У него была пушка, герр Нольде.

- Собрался немного пострелять, так, Берни?

- В наши дни не мешает быть осторожным.

- Рад, что ты так думаешь, - сказал Небе. - Тогда мне не придется извиняться. - Он взвесил на руке мое оружие, а потом убрал его в карман. Тем не менее, если не возражаешь, я его пока подержу у себя. Некоторые наши друзья нервничают из-за пистолетов. Напомни мне, чтобы я тебе его вернул, когда будешь уходить. - Он повернулся к латышу: - Все в порядке, Райнис. Ты прекрасно справился со своей работой. Пойди позавтракай.

Монстр кивнул и пошел к дому; кот последовал за ним.

- Спорим, он сможет съесть столько арахиса, сколько сам весит.

Небе сухо улыбнулся:

- Некоторые держат злых собак, чтобы обезопасить себя. У меня есть Райнис.

- Да, надеюсь, он приучен к дому. - Я снял шляпу и платком вытер лоб. Я бы не пустил его дальше входной двери, держал во дворе на цепи. Он думает, где он? В Треблинке? Ублюдок хотел пристрелить меня, Артур.

- О я в этом не сомневаюсь. Ему нравится убивать людей.

На мое предложение сигареты Небе отрицательно покачал головой, но ему пришлось помочь мне зажечь мою, так как рука у меня дрожала как будто разговаривала с глухим апачем.

- Он латыш, - объяснил Небе, - служил капралом в рижском концентрационном лагере. Когда русские взяли его в плен, они топтали ему голову и ботинками изуродовали челюсть.

- Поверь мне, я понимаю, что они чувствовали.

- У него парализована половина лица и слегка повреждены мозги. Он и раньше был жестоким убийцей, а сейчас стал больше похож на животное, даже такой же преданный, как собака.

- Ну, должны же быть у него хорошие качества? Рига, да? - Я мотнул головой на открытую яму и мусоросжигательную печь. - Спорим, что эта система по уничтожению отходов позволяет ему чувствовать себя как дома! - Я благодарно затянулся сигаретой и добавил: - Если уж на то пошло, вы оба чувствуете себя здесь, как дома.

Небе нахмурился.

- Думаю, тебе надо выпить, - спокойно сказал он.

- Вот уж не откажусь! Только чтобы в выпивке не было извести. Полагаю, я навсегда потерял вкус к ней.

Глава 34

Мы с Небе прошли в дом и поднялись в библиотеку, где разговаривали накануне. Из бара он принес бренди и поставил на стол передо мной.

- Прости, я не присоединяюсь к тебе, - сказал он, наблюдая за тем, как быстро я выпил. - Обычно мне очень нравится коньяк за завтраком, но сегодня утром моя голова должна быть ясной. - Он снисходительно улыбнулся, когда я поставил пустой стакан на стол. - Ну, теперь лучше?

Я кивнул.

- Скажи, вы уже нашли пропавшего дантиста? Доктора Хайма? - Теперь, когда мне уже не надо было беспокоиться о собственной перспективе на выживание, Вероника снова стала моей главной заботой.

- Он мертв. Это, конечно, очень плохо, но мы хотя бы знаем, что с ним случилось. По крайней мере, он не у русских.

- Так что же с ним случилось?

- Сердечный приступ. - Небе издал тот знакомый, сухой смешок, который я помнил еще по Алексу, штаб-квартире берлинской криминальной полиции. Оказывается, в это время он был с девушкой. С одной шлюшкой.

- Ты хочешь сказать, это случилось, когда они...

- Именно так. Тем не менее есть способы умереть и похуже, ты как думаешь?

- После всего, что я сейчас пережил, мне это не слишком трудно понять, Артур.

- Точно. - Улыбка его была почти глупой. Какое-то время я искал слова, которые помогли бы мне невинно осведомиться о судьбе Вероники.

- А что она сделала? Я имею в виду шлюху. Позвонила в полицию? - Я нахмурился. - Нет, полагаю, что нет.

- Почему ты так решил?

Я пожал плечами, подчеркивая очевидность своего вывода.

- Не могу представить, что она рискнула бы поиметь дело с отделом по борьбе с проституцией. Нет, я уверен: она постаралась как-нибудь отделаться от мертвеца. Возможно, заставила своего сутенера это сделать. - Я вопросительно поднял брови. - Ну? Я прав?

- Да, ты прав. - Он говорил так, будто восхищался моей сообразительностью. - Как всегда, прав. - Затем он задумчиво вздохнул: Жаль, что мы больше не в Крипо. Не могу передать, как мне всего этого не хватает.

- Мне тоже.

- Но ты... ты мог бы поступить туда снова. Тебя ведь ни в чем не обвиняют, Берни?

- Работать на коммунистов? Нет, спасибо. - Я сжал губы и постарался выглядеть уныло. - Все равно предпочел бы сейчас быть подальше от Берлина. Русский солдат хотел меня ограбить в поезде. Я только защищался, но боюсь, убил его. Меня видели покидающим место преступления с ног до головы в крови.

- Место преступления, - повторил Небе, перекатывая во рту фразу, как хорошее вино. - Приятно снова поговорить с детективом.

- Удовлетвори мое профессиональное любопытство, Артур. Как ты нашел эту шлюшку?

- О, это не я, это - Кениг. Однако он сказал мне, что именно ты надоумил его, как лучше всего искать бедного Хайма.

- Обычная работа, Артур. Ты сам мог бы ему подсказать.

- Возможно. Ну, а история такова. Подружка Кенига узнала Хайма по фотографии. Он часто ходил в ночной клуб, где она работает.

Она же вспомнила, что Хайму очень нравилась одна из шлюх, ошиващихся там. Гельмуту осталось только убедить девицу рассказать обо всем. В общем, все просто.

- Получить информацию от шлюхи никогда не бывает слишком просто, возразил я. - Это все равно что заставить монахиню выругаться. Единственный способ принудить такую девушку говорить - если конечно, при этом не оставлять синяков - это деньги. - Я ожидал услышать от Небе возражения, но он промолчал. - Безусловно, синяк дешевле... - Я улыбнулся ему, как бы намекая, что меня не мучают угрызения совести, когда приходится ударить шлюху в интересах эффективного расследования. - По-моему, Кениг не из тех, кто попусту тратит деньги, я прав?

К моему разочарованию. Небе просто пожал плечами, а затем посмотрел на часы.

- Лучше спроси у него, когда увидишь.

- Он тоже приглашен на встречу?

- Он будет здесь, - уклончиво ответил Небе и снова сверился со своими часами. - Боюсь, мне придется тебя сейчас покинуть: нужно еще кое-что сделать до десяти. Пожалуй, тебе лучше остаться здесь. Сегодня охрана, как никогда, настороже, зачем рисковать, не так ли? Я прикажу принести тебе кофе. Зажги огонь, если хочешь, в библиотеке довольно холодно.

Я постучал по стакану.

- Не могу сказать, что теперь это замечаю.

Небе пристально посмотрел на меня.

- Что ж, выпей еще бренди, если тебе необходимо.

- Спасибо, - сказал я, беря графин. - Пожалуй, я так и сделаю.

- Но не переборщи. Тебе зададут много вопросов о твоем русском друге. Мне бы не хотелось, чтобы его ценность била поставлена под сомнение только по той причине, что ты слишком много выпил.

Он пошел к двери по скрипящему полу.

- Не беспокойся за меня, - сказал я, обозревая пустые полки. - Я почитаю книгу.

Важный нос Небе неодобрительно сморщился.

- Да, жаль, что библиотека пуста. Очевидно, предыдущие владельцы составили превосходную коллекцию, но когда пришли русские, они использовали книги как топливо для котла. - Он печально покачал головой. - Что поделаешь с этими недочеловеками!

Когда Небе вышел, я последовал его совету - зажег в камине огонь, пытаясь с его помощью сконцентрироваться на последующем плане действий. Пока языки пламени лизали сооруженную мною конструкцию из поленьев и палок, я размышлял о том, с какой очевидной легкостью Небе рассуждал по поводу обстоятельств смерти Хайма. Похоже, в Организации решили, что Вероника сказала им правду.

Однако я так и не узнал, где она могла быть, но у меня сложилось впечатление, что Кенига еще нет в Гринциге, а без оружия я вряд ли мог бы отправиться поискать ее еще где-нибудь. Так как до собрания оставалось всего два часа, то, видимо, лучше всего было дожидаться, когда прибудет Кениг, и надеяться, что все обойдется. Если же он убил или покалечил Веронику, то я лично сведу с ним счеты, когда прибудет Белински со своими людьми.

Я взял кочергу и небрежно пошевелил поленья. Пришел человек Небе, принес кофе, но я не обратил на него внимания и, едва он ушел, вытянулся на диване и закрыл глаза.

Поленья разгорелись, пару раз щелкнули, и мой бок ощутимо согрелся. За моими закрытыми веками ярко-красный цвет перешел в глубокий пурпурный, а потом во что-то еще более спокойное...

- Герр Гюнтер?

Я резко оторвал голову от дивана. От сна в неудобном положении, хотя, казалось, я задремал всего на несколько минут, шея моя одеревенела и стала тугой, как новая кожа. Но, взглянув на часы, я увидел, что проспал больше часа. Я потер шею.

Рядом с диваном сидел человек в сером фланелевом костюме. Он наклонился вперед и протянул мне руку, чтобы поздороваться. Это была широкая сильная рука, и на удивление крепкая для такого низенького человека. Постепенно я узнал его, хотя и никогда не встречал раньше.

- Меня зовут доктор Мольтке, - представился он. - Я много слышал о вас, герр Гюнтер. - С верхушки его акцента можно было сдувать пену, настолько он был баварским.

Я неуверенно кивнул: что-то в его взгляде очень меня смущало. У него были глаза гипнотизера из мюзик-холла.

- Рад с вами познакомиться, герр доктор. - Вот еще один из тех, кто поменял свое имя. Еще один мнимый мертвец, как Артур Небе. И все же это был не рядовой нацист, скрывающийся от правосудия, если, конечно, правосудие существовало где-либо в Европе в сорок восьмом. У меня возникло странное чувство. Только что я пожал руку человеку, который, если бы не таинственные обстоятельства, окружающие его смерть, мог бы стать самым главным разыскиваемым преступником в мире - гестаповский Генрих Мюллер собственной персоной.

- Артур Небе рассказывал мне о вас, - сказал он. - Знаете, а ведь наши с вами судьбы очень похожи. Я был полицейским детективом, как и вы. Начинал патрульным и учился своей профессии в суровой школе практической полицейской работы. Как и у вас, у меня была своя специализация. В то время как вы работали в комиссии по убийствам, я наблюдал за функционерами коммунистической партии. Я даже специально изучал полицейские методы русских. И признаюсь, обнаружил много достойного восхищения. Вы как полицейский наверняка оценили бы их профессионализм: МВД, что раньше именовалось НКВД, возможно, является самой лучшей полицией в мире. Даже лучше, чем Гестапо. По той простой причине, я думаю, что национал-социализм никогда не мог предложить веру, способную внушить такое устойчивое отношение к жизни. А знаете почему?

Я покачал головой. Его баварское наречие, казалось, предполагало естественную доброту, которой, как я знал, у этого человека быть не могло.

- Потому что, герр Гюнтер, в отличие от коммунистов, мы никогда не обращались к интеллектуалам так же, как к рабочему классу. Знаете, ведь я сам вступил в партию только в тридцать девятом году. Сталин делает такие вещи гораздо лучше. Сегодня он представляется мне совсем в другом свете, чем раньше.

Я нахмурился, размышляя, что это: мюллеровский способ проверки или шутка? Но он, казалось, был абсолютно серьезен, прямо до напыщенности.

- Вы восхищаетесь Сталиным? - спросил я почти недоверчиво.

- Да он на голову выше любого из западных лидеров. Даже Гитлер по сравнению с ним был маленьким человеком. Только подумайте, до чего поднялись Сталин и его партия. Вы же были в одном из их лагерей и знаете, какие они. По-моему, даже говорите по-русски. С Иванами всегда знаешь, в каком положении находишься. Они либо ставят тебя к стенке и расстреливают, либо награждают орденом Ленина. Не то что американцы или англичане. - Лицо Мюллера внезапно выразило отчетливую неприязнь. - Твердят о морали и справедливости и тем не менее позволяют Германии помирать с голоду. Они взахлеб говорят об этике и тем не менее сначала вешают наших старых товарищей, а потом набирают их в свои службы безопасности. Таким людям нельзя доверять, герр Гюнтер.

- Простите меня, герр доктор, но у меня сложилось впечатление, что вы работаете на американцев.

- Это не так. Да, мы сотрудничаем с американцами, но в конечном счете работаем для Германии. Для нового Отечества.

С задумчивым выражением лица, он встал и подошел к окну. Его манера проявлять неторопливость была своего рода молчаливой рапсодией, больше характерной для деревенского священника, борющегося со своей совестью. Он стиснул крупные руки, снова разжал их и в конце концов сжал виски кулаками.

- В Америке нечему восхищаться, не то что в России. Но американцы действительно обладают властью, а дает им эту власть доллар. Это единственная причина, по которой мы должны противостоять России. Нам нужны американские доллары. Все, что нам может дать Советский Союз, - это пример, пример того, каких результатов можно достичь, основываясь на верности и самоотверженности, даже и без денег. А теперь подумайте, какие успехи ждут Германию с такой же преданностью ее людей и американскими деньгами. Я попытался подавить зевок и не смог.

- Почему вы мне это рассказываете, герр... герр доктор? - Я чуть не назвал его Мюллером, спасла доля секунды. Интересно, кто-нибудь, кроме Артура Небе и, возможно, фон Болшвинга, который меня допрашивал, знает, кем на самом деле является Мольтке?

- Мы работаем для светлого будущего, герр Гюнтер. Пусть сейчас Германия разделена между ними. Но придет время, когда мы снова станем великим государством, великой экономической силой. Пока наша Организация работает вместе с американцами, чтобы противостоять коммунизму, позже их можно будет убедить позволить Германии воссоздать себя заново. С нашей индустрией и их новыми технологиями мы сможем достичь того, чего Гитлер никогда не смог бы. И о чем Сталин - да, даже Сталин с его грандиозными пятилетними планами может пока только мечтать. Возможно, немец не будет главенствовать в военном отношении, но он будет делать это в экономической сфере. Немецкая торговая марка, а не свастика покорит Европу. Вы сомневаетесь в том, что я сказал?

Если я и выглядел удивленным, то по одной причине: даже мысль о том, что немецкая промышленность может быть на верху чего-либо, кроме свалки, казалась мне смехотворной.

- Просто я размышляю: а все ли в Организации думают так же, как вы?

Он пожал плечами:

- Не все, нет. Существуют разные мнения относительно ценности наших союзников и вреда наших врагов. Но в одном мы сходимся - планах создания новой Германии. Независимо от того, займет ли это пять или пятьдесят пять лет.

С отсутствующим видом Мюллер принялся ковырять в носу. Это важный процесс занял его на несколько секунд, после чего он осмотрел большой и указательный пальцы, а потом вытер их о занавеску Небе. Я решил, что это было плохим индикатором новой Германии, о которой он говорил.

- В общем, мне просто хотелось лично поблагодарить вас за проявленную инициативу. Я внимательно изучил документы, предоставленные вашим другом, и у меня нет никаких сомнений - это первоклассный материал. Американцы будут вне себя от радости, когда увидят его.

- Рад это слышать.

Мюллер вернулся к своему стулу около моего дивана и снова уселся.

- Вы уверены, что он сможет и далее снабжать нас высококлассной информацией такого рода?

- Абсолютно уверен, герр доктор.

- Отлично. Знаете ли, лучшего времени для него не придумаешь. Южно-германская компания по использованию промышленности обратилась в американский Госдепартамент с предложением увеличить вложение капитала в ценные бумаги. В этом деле информация вашего человека сыграет важную роль. На сегодняшнем собрании я собираюсь рекомендовать, чтобы разработка этого нового источника стала приоритетной здесь, в Вене.

Вооружившись кочергой, он принялся яростно пинать тлеющие головешки. Нетрудно было представить его проделывающим то же самое с людьми. Уставясь на пламя, он добавил:

- Это дело имеет для меня личный интерес, и я хотел бы попросить вас об одолжении, герр Гюнтер.

- Я слушаю, герр доктор.

- Должен признать, я собираюсь убедить вас связать меня напрямую с этим осведомителем.

Я подумал немного.

- Необходимо узнать его мнение. Это займет некоторое время.

- Конечно.

- И, как говорил Небе, ему нужны деньги. Много денег.

- Я все организую, вплоть до швейцарского банковского счета. Все, что он захочет.

- Пока он больше всего хочет швейцарские часы, - сказал я, импровизируя. - "Доксас".

- Без проблем, - улыбнулся Мюллер. - Помните, что я говорил о русских? Они точно знают, чего хотят. Хорошие часы. Ну, предоставьте это мне. Мюллер вернул кочергу на место и удовлетворенно откинулся на стуле. Значит, как я полагаю, вы не возражаете против моего предложения? Естественно, вас ждет хорошее вознаграждение.

- Если уж вы об этом заговорили, у меня есть одна цифра на уме, сказал я.

Мюллер поднял руки и кивнул, чтобы я ее назвал.

- Может быть, вы знаете, а может, и нет, что совсем недавно я здорово проигрался в карты, потерял большую часть моих денег, почти четыре тысячи шиллингов. Я подумал, что вы не захотели бы довести ее до пяти тысяч.

Он поджал губы и начал медленно кивать:

- Это предложение кажется разумным. При данных обстоятельствах.

Я улыбнулся. Меня забавляло, что Мюллер столь ревностно защищал сферу своей компетенции в Организации - даже стремился перекупить у меня русского агента Белинского. Было не трудно понять, что таким образом репутация гестаповского Мюллера, как знатока всех вопросов, относящихся к МВД, еще более упрочится.

Он решительно хлопнул себя по коленкам.

- Хорошо. Я получил удовольствие от нашего разговора. Мы еще побеседуем после сегодняшнего собрания.

"Конечно, побеседуем, - сказал я себе. - Только это случится на Штифтсказерне или в каком-либо другом месте, где люди из КРОВКАССа захотят тебя допросить".

- Нам, естественно, придется обсудить, как мне вступать в контакт с вашим источником. Артур сказал мне, что у вас уже есть договоренность о невостребованных письмах.

- Уверен, - успокоил я его, - все будет в полном порядке. Взглянув на часы, я обнаружил, что уже начало одиннадцатого. Я встал и поправил галстук.

- О, не волнуйтесь, - сказал Мюллер, хлопая меня по плечу. Он казался почти веселым теперь, когда получил желаемое. - Они нас подождут, будьте уверены.

Но почти в тот же момент дверь в библиотеку открылась, и слегка раздраженное лицо барона фон Болшвинга заглянуло в комнату. Он многозначительно постучал по циферблату своих часов и сказал:

- Герр доктор, нам пора начинать.

- Хорошо, - прогремел Мюллер, - мы закончили. Пригласите всех войти.

- Большое спасибо. - Голос барона прозвучал брюзгливо.

- Собрания, - усмехнулся Мюлллер, - следуют одно за другим. Конца не видно этому мучению. Как будто вытираем задницу автомобильной покрышкой или Гиммлер все еще жив.

Я улыбнулся.

- Вы напомнили мне: надо бы посетить одно заведение.

- Оно прямо по коридору, - сказал он.

Я пошел к двери, извинившись сначала перед бароном, а потом перед Артуром Небе и проталкиваясь мимо людей, входящих в библиотеку. Это были настоящие старые товарищи. Люди с жесткими глазами, дряблыми улыбками, откормленными желудками и такой надменностью, как будто ни один из них никогда не проигрывал войну или не сделал ничего такого, чего следовало бы стыдиться. Это было коллективное лицо новой Германии, о которой бубнил Мюллер.

Но Кенига все еще не было видно.

В кисло пахнувшем туалете я тщательно закрыл дверь на задвижку, сверился с часами и встал у окна, стараясь разглядеть дорогу за деревьями. Ветер шевелил листву, и было трудно что-либо отчетливо рассмотреть, но вдалеке, как мне показалось, я различил крыло большой черной машины.

Я взялся за шнур шторы и, надеясь, что она прикреплена к стене более надежно, чем штора в моем собственном туалете в Берлине, плавно опустил ее вниз на пять секунд, затем поднял на пять секунд. Проделав эту манипуляцию три раза, как было условлено, я стал ждать сигнала Белински и с облегчением услышал издалека три гудка. Затем я спустил воду и открыл дверь.

В коридоре на полпути к библиотеке я увидел пса Кенига. Он стоял в середине коридора, нюхая воздух и глядя на меня с таким выражением, будто узнал старого знакомого. Затем пес повернулся и побежал вниз по лестнице. Подумав, что самый быстрый способ найти Кенига - позволить его любимцу сделать это за меня, я пошел за ним.

Возле одной из дверей на первом этаже пес остановился и негромко гавкнул. За ней оказался другой коридор, и пес побежал вдоль него в глубь дома. Он снова остановился у двери и принялся скрести лапами пол, будто делал подкоп. Ход, судя по всему, вел в подвал. Несколько секунд я колебался, открывать дверь или нет, но когда пес снова требовательно гавкнул, я решил, что лучше пропустить его, чем рисковать привлечь на шум Кенига. Я повернул ручку, толкнул дверь, а когда она не поддалась, потянул на себя, дверь отворилась мне навстречу с легким скрипом, который в первый момент показался мне мяуканьем кошки где-то в подвале. Прохладный воздух коснулся моего лица, и я непроизвольно вздрогнул. Тем временем пес протиснулся мимо меня и исчез на ступеньках деревянной лестницы, ведущей вниз.

Едва подойдя на цыпочках к концу лестничного марша - от неминуемого обнаружения меня укрыла большая полка с винными бутылками, - я узнал громкий, полный боли голос Вероники. Она сидела на стуле, обнаженная до пояса, с мертвенно-бледным лицом. Некий человек с закатанными до локтей рукавами устроился перед ней и терзал ее колено каким-то залитым кровью металлическим предметом. Кениг стоял рядом позади нее, придерживая стул, и периодически заглушал ее крики тряпкой.

Задумываться об отсутствии пистолета не было времени. Кроме того, Кениг весьма кстати отвлекся на мгновение, когда появилась собака.

- Линго, - сказал он, удивленно глядя на зверя, - как ты сюда попал? Я думал, что закрыл тебя.

Он наклонился, чтобы поднять пса, в этот момент я внезапно вышел из-за винной полки и ринулся вниз по лестнице.

Человек на стуле не успел шевельнуться, как я изо всех сил врезал ему по ушам. Он закричал и упал на пол, сжимая голову и отчаянно извиваясь от боли в наверняка лопнувших перепонках. Только теперь я увидел, что он делал с Вероникой. Под прямым утлом из ее колена торчал штопор-бурав.

Пистолет Кенига все еще был на полпути из кобуры, когда я прыгнул на него, с силой ударил его в незащищенную подмышку, а затем ребром ладони стукнул по верхней губе. Этого оказалось достаточно: он осел за стулом Вероники, и кровь потекла у него из носа. Вообще-то бить его еще раз не было нужды. Но теперь, когда его рука больше не зажимала девушке рот, ее громкие мучительные крики убедили меня нанести третий, сокрушительный удар предплечьем в центр груди. Он потерял сознание еще до того, как рухнул на пол. Тотчас же пес прекратил яростно лаять и стал пытаться языком привести его в чувство.

Я поднял пистолет Кенига с пола, опустил его в карман брюк и начал быстро развязывать Веронику.

- Все в порядке, - сказал я, - мы скоро выберемся отсюда. Белински с минуты на минуту будет здесь с полицией.

Я старался не смотреть на то, что они сделали с ее коленом. Она жалобно стонала, когда я стянул последнюю веревку с ее залитых кровью ног. Ее кожа была холодной, и она тряслась всем телом, очевидно, в шоке. Но когда я снял пиджак и обернул его вокруг ее плеч, она стиснула мою руку и сказала, скрежеща зубами:

- Убери его. Бога ради, вытащи его из моего колена. Краем глаза посматривая на лестницу в подвал - вдруг один из людей Небе станет искать меня, заметив, что мое отсутствие наверху затянулось? - я опустился перед Вероникой на колени, оглядел рану и инструмент, которым она была нанесена. Это был обыкновенный штопор-бурав для извлечения пробок с деревянной ручкой, теперь мокрый от крови. Острый конец был вкручен в коленный сустав на глубину нескольких миллиметров, и казалось, не было способа удалить его, не причинив ей такой же боли, как и при закручивании его внутрь. Едва заметное прикосновение к ручке заставило ее вскрикнуть.

- Пожалуйста, вытащи его, - настаивала она, чувствуя мою нерешительность.

- Хорошо, - сказал я, - но держись за сиденье стула, будет больно. - Я подвинул другой стул поближе, чтобы избежать нечаянного удара в пах, и сел. - Готова? - Она закрыла глаза и кивнула.

Первое движение против часовой стрелки придало ее лицу оттенок алого цвета, затем она закричала во всю мощь своих легких. Но при втором прокручивании она, слава Богу, потеряла сознание. Быстро осмотрев бурав, я швырнул его в человека, которого стукнул по ушам. Лежащий в углу мучитель Вероники, похоже, был в плохом состоянии. Он получил жестокий удар, и хотя я никогда прежде его не применял, но понаслышке знал, что иногда он становился причиной смертельного кровоизлияния в мозг.

Колено Вероники сильно кровоточило. Я поискал вокруг, чем бы завязать ее рану, и, не найдя ничего подходящего, решил воспользоваться рубашкой оглушенного мной человека. Сложив в несколько слоев, я крепко прижал ее к колену, а затем рукавами туго привязал. Закончив перевязку, я остался доволен первой помощью. Но дыхание Вероники было слабым, и я не сомневался: без носилок она отсюда не выберется.

К этому времени прошло почти пятнадцать минут с тех пор, как я посигналил Белински, и тем не менее не было никаких признаков, что наверху происходит что-то необычное. Сколько времени потребуется его людям, чтобы вломиться сюда? При наличии таких защитников, Как латыш, вряд ли можно было ожидать, что Мюллер и Небе будут арестованы без борьбы, но пока не слышалось ни криков, ни выстрелов.

Кениг застонал и слабо зашевелил ногами, как прихлопнутое насекомое. Я отбросил собаку и наклонился, чтобы рассмотреть его. Кожа под усами приобрела серо-синий цвет, и по количеству крови, которая стекла у него по щекам, я понял, что, наверное, отделил его носовой хрящ от верхнего отдела челюсти.

- Полагаю, теперь ты не скоро сможешь получать удовольствие от сигар, проворчал я угрюмо, вытащил маузер Кенига из кармана и проверил затвор. Через смотровое отверстие я увидел знакомый блеск патрона центрального боя. Так, один патрон в патроннике. Я вытащил магазин и увидел еще шесть, расположенных в аккуратной последовательности. Точно сигареты в портсигаре. Тыльной стороной ладони я задвинул обратно в рукоятку магазин и пальцем взвел курок. Пора было выяснить, что случилось с Белински.

Я поднялся по подвальной лестнице, на мгновение задержался за дверью, прислушиваясь. Мне показалось, что я слышу чье-то дыхание, но тут же я понял, что это мое собственное. Я поднял пистолет к голове, снял с предохранителя ногтем большого пальца и вышел.

Долю секунды я видел черного кота латыша, а затем мне почудилось, словно потолок обрушился на меня. Я услышал хлопающий звук, точно пробка вылетела из бутылки шампанского, и чуть было не, засмеялся, когда понял, что это звук пистолета, непроизвольно выстрелившего в моей руке. Оглушенный, словно вытащенный на берег лосось, я лежал на полу, в голове звенело, словно к ней подключили телефонный кабель. Слишком поздно я вспомнил, что для большого человека латыш на удивление тихо ходил. Он опустился рядом со мной на колени и усмехнулся мне прямо в лицо, прежде чем снова ударить дубинкой.

Затем наступила темнота.

Глава 35

Меня ждало послание. Оно было написано заглавными буквами, как будто автор хотел подчеркнуть этим важность своего сообщения. Я попытался прочесть его, но буквы прыгали у меня перед глазами. С трудом удалось разобрать несколько букв. Пришлось напрячь для этого все свои силы, но выбора у меня не было. Наконец я сложил воедино все буквы. Послание гласило: "Помощь США". В этом был заключен какой-то важный смысл, но я не мог понять какой. Вдруг я заметил, что это была только часть послания, и притом вторая часть.

Я проглотил слюну, надеясь избавиться от тошноты, и принялся разбирать первую часть послания, явно зашифрованную: "ГР.ВТ. 26 фунтов. КЮ. ФТ. 0 10". Что бы это могло значить? Я ломал голову над этим текстом, но вдруг за дверью раздались шаги, и в замке повернулся ключ.

Я почувствовал мучительную боль в голове, когда меня подняли две пары рук и потащили лицом вниз, держа за руки и за ноги. Проходя через дверь, один из тех, кто нес меня, отшвырнул ногой пустую картонную коробку с надписью "Помощь".

Мои шея и плечо болели так сильно, что, когда меня схватили за руки, на которые, как оказалось, были надеты наручники, и подняли с пола, я весь покрылся гусиной кожей. В отчаянии я рыгнул и попытался снова улечься на пол, где чувствовал себя относительно удобно. Но держали меня крепко, а при сопротивлении боль только усиливалась, поэтому я смирился и позволил протащить себя по короткому сырому проходу мимо двух разбитых бочек, а затем вверх по ступенькам, которые вели к большому дубовому чану. Двое мужчин, притащивших вашего покорного слугу, грубо бросили меня на стул.

Голос Мюллера велел им принести для меня вина.

- Я хочу, чтобы он пребывал в полном сознании, когда мы будем задавать ему вопросы.

Кто-то поднес стакан к моим губам и грубо запрокинул голову. Осушив стакан, я почувствовал вкус крови во рту и сплюнул прямо перед собой, не заботясь о том, куда попадет мой плевок.

- Дешевая дрянь, - услышал я свой голос. - Вино для кухарок. Мюллер засмеялся, и я повернул голову на этот звук. Лампочки без плафонов горели тускло, но даже такой свет причинял моим глазам мучительную боль. Я просто зажмурил глаза, а затем снова открыл их.

- Прекрасно, - сказал Мюллер. - От вас прежнего кое-что осталось. И это вам понадобится, чтобы ответить на все мои вопросы, господин Гюнтер, уверяю вас.

Мюллер устроился на стуле, скрестив ноги и сложив руки на груди. Он напоминал человека, который решил поприсутствовать на прослушивании актеров. Рядом с ним сидел Небе, который, однако, выглядел более напряженным, чем бывший шеф Гестапо, а по соседству с ним - Кениг в чистой рубашке, прижимавший к своему носу и рту платок, точно у него был сильный приступ сенной лихорадки. У их ног на каменном полу лежала Вероника - без сознания и совершенно голая, если не считать повязки на колене. Как и у меня, на руках у нее поблескивали наручники, хотя, учитывая ее состояние, это была совершенно излишняя предосторожность.

Я повернул голову направо. В нескольких метрах от меня стоял латыш и еще какой-то головорез, которого я раньше не видел. Латыш возбужденно улыбался, несомненно предвкушая зрелище моего унижения.

Мы находились в самой большой хозяйственной постройке поместья. Темная ночь за окнами бесстрастно взирала на собравшихся. Где-то негромко постукивал генератор. Малейшее движение головой и шеей причиняло мне нестерпимую боль, поэтому я решил, что будет лучше смотреть на Мюллера.

- Спрашивайте, что хотите, - сказал я. - Вы от меня ничего не добьетесь. - Но, произнося эту фразу, я знал: как только попаду в умелые руки Мюллера, не останется никакой надежды скрыть от него то что он захочет узнать. Это было так же верно, как и то, что мне никогда не назвать имени следующего Папы Римского.

Моя бравада только рассмешила его.

- Давненько я никого не допрашивал сам, - сказал он, и в его голосе прозвучали ностальгические нотки. - Однако надеюсь убедить вас, что не потерял квалификации.

Мюллер посмотрел на Небе и Кенига, словно ища их одобрения, и они оба мрачно кивнули.

- Могу поклясться, что вы, недоношенный ублюдок, получали за это награды.

Не стерпев, латыш нанес мне сильный удар в щеку. Голова моя дернулась, и все тело до кончиков ногтей пронзила острая боль, от которой я вскрикнул.

- Нет-нет, Райнис, - сказал Мюллер таким тоном, каким отец разговаривает с сыном, - дадим Гюнтеру возможность выговориться. Он может оскорблять нас, сколько хочет, но в конце концов скажет все, что мы захотим узнать. Пожалуйста, не бей его, пока я тебе не прикажу.

Затем заговорил Небе:

- Это бесполезно, Берни. Фрейлейн Цартл только что рассказала нам, как вы с американцем избавились от тела бедняги Хайма. Я, признаться, удивлялся, почему ты так интересовался ею, но теперь мы знаем.

- Мы знаем очень много, - сказал Мюллер. - Пока вы предавались сну, Артур в форме полицейского проник в вашу квартиру. - Он самодовольно улыбнулся. - Это не составило для него особого труда: австрийцы такие покорные, законопослушные люди. Артур, расскажи господину Гюнтеру, что ты обнаружил в его квартире.

- Твои фотографии, Генрих. Думаю, это американцы дали ему их. Что ты на это скажешь, Берни?

- Иди к черту.

Небе продолжал, не обращая внимания на мои слова:

- Там был также рисунок надгробия Мартина Альберса. Вы помните это неудачное дело, господин доктор?

- Да, - сказал Мюллер. - Макс был так неосмотрителен.

- Осмелюсь предположить, ты догадался, что Макс Абс и Мартин Альберс одно и то же лицо, Берни. Этому старомодному, несколько сентиментальному человеку показалось мало, чтобы все считали его умершим. Нет, ему захотелось еще и соорудить себе надгробие, дабы увековечить свой уход. В самом деле, весьма типично для жителя Вены, как, на твой взгляд? Я склонен думать, что именно ты предупредил военную полицию Мюнхена о его приезде. Конечно, ты не знал, что Макс везет с собой несколько комплектов документов и путевых предписаний. Документы, видишь ли, были специальностью Макса - он подделывал их мастерски. И немудрено: бывший глава будапештского отдела нелегальных операций СД, один из лучших профессионалов в этой области.

- Полагаю, он был еще одним мнимым заговорщиком против Гитлера, сказал я. - Еще одно фиктивное имя в списке тех, кого казнили. Как и твое, Артур. Должен отдать вам должное, вы очень умны.

- Это была идея Макса, - сказал Небе, - причем довольно бесхитростная, и с помощью Кенига все удалось сделать относительно легко. Кениг руководил командой, осуществлявшей казни преступников в Плотцензее, и вешал заговорщиков сотнями. Он и разработал все до мельчайших деталей.

- А также, без сомнения, снабдил вас крючьями, которые в ходу у мясников, и проволокой, из которой делают струны для пианино.

- Господин Гюнтер, - пробурчал неразборчиво Кениг сквозь платок, который прижимал к носу, - я надеюсь, что смогу достать все то же самое для вас.

Мюллер нахмурился.

- Мы тратим время впустую, - резко заметил он. - Небе сказал вашей домовладелице, что, по мнению австрийской полиции, вас похитили русские. После этого она всячески старалась ему помочь. Оказывается, ваши комнаты оплачивает доктор Либль, а этот человек известен нам как адвокат Эмиля Беккера. Небе придерживается мнения, что именно он и пригласил вас в Вену, чтобы вы помогли снять с Беккера подозрение в убийстве капитана Линдена. Я тоже разделяю это мнение. Все сходится.

Мюллер подал знак одному из верзил, тот шагнул вперед и поднял Веронику своими огромными ручищами. Она даже не шевельнулась, и если бы не дыхание, которое стало громче из-за того, что ей теперь было трудно дышать, так как голова свесилась на шею, ее можно было принять за мертвую. Она выглядела так, будто ее накачали наркотиками.

- Почему бы вам не убрать девушку отсюда, Мюллер? - предложил я. - Я скажу вам все, что вы захотите узнать.

Мюллер сделал вид, что озадачен.

- Конечно, осталось только увидеть кое-что.

Он встал, за ним следом поднялись Кениг и Небе.

- Притащи-ка сюда господина Гюнтера, Райнис.

Латыш поднял меня на ноги. Уже от одного этого я почувствовал неожиданную слабость Он протащил меня несколько метров, пока мы не оказались возле сухого круглого дубового чана, который своими размерами напоминал приличный садок для рыб. Над чаном нависла прямоугольная плита, которая имела пару полукруглых деревянных крыльев, напоминающих крышку раздвижного стола, опирающегося на толстый стальной штырь, уходивший под потолок. Верзила, который тащил Веронику, залез в чан и положил ее на дно. Затем он вылез оттуда и опустил дубовые крылья плиты так, чтобы образовался идеальный смертоносный круг.

- Это пресс для вина, - пояснил Мюллер, как нечто само собой разумеющееся.

Я сделал слабую попытку высвободиться из огромных ручищ латыша, но не смог и пошевелиться. Мне казалось, что у меня сломано плечо или ключица. Я грязно выругался, и Мюллер одобрительно кивнул.

- Ваша обеспокоенность судьбой этой женщины вселяет надежду, - сказал он.

- Это ее ты искал сегодня утром, - поддержал Небе, - когда наткнулся на Райниса, так ведь?

- Да, вы правы, а теперь, ради Бога, отпустите ее. Даю тебе слово, Артур, она ничего не знает.

- Или, по крайней мере, знает очень мало, - признал Мюллер. - Это мне сказал Кениг, а он способен убедить кого угодно. Но я хочу польстить вам: ей все-таки удалось на какое-то время скрыть от нас вашу роль в исчезновении Хайма. Правда, Гельмут?

- Да, генерал.

- Но в конце концов она рассказала нам все, - продолжал Мюллер. - Еще до вашего невероятного героического появления на сцене она поведала нам, что вы с ней наслаждались сексуальной близостью и вообще были к ней очень добры. Именно поэтому она и обратилась к вам за помощью, когда ей понадобилось избавиться от тела Хайма, и именно поэтому вы стали искать ее. Кстати, хочу сделать вам комплимент: вы убили одного из людей Небе по-настоящему профессионально. Очень жаль, что человек таких выдающихся способностей, как вы, никогда не будет работать на нашу Организацию. Но ряд вопросов все еще остается неясным, и я надеюсь, что вы, господин Гюнтер, просветите нас.

Он огляделся и увидел, что человек, положивший Веронику в чан, теперь стоял рядом с укрепленным на стене небольшим щитом, на котором располагались переключатели.

- Вы знаете, как делается вино? - спросил он, обходя чан. - Выжимание сока, как можно догадаться по названию, - это процесс, во время которого виноград раздавливается, его кожура лопается и выделяется сок. Раньше это делалось, как вы, несомненно, знаете, в больших бочках - виноград давили ногами. Но большинство современных прессов - это пневматические или электрические механизмы. Процесс выжимания сока повторяется несколько раз, и от него зависит качество вина, причем первое выжимание обеспечивает самое высокое качество. После того, как весь сок из винограда будет отжат, выжимки - Небе называет их "пирогом" - отправляются в перегонку или, как делают в этом маленьком поместье, из них изготовляют удобрение. - Мюллер посмотрел на Артура Небе и спросил: - Ну как, Артур, я все правильно рассказал?

Небе снисходительно улыбнулся:

- Совершенно правильно, господин генерал.

- Терпеть не могу вводить люден в заблуждение, - произнес Мюллер с мягким юмором. - Даже человека, который скоро умрет. - Он помолчал и посмотрел в чан. - Конечно, в данный конкретный момент обстоятельства давят не на вас, уж простите мне плоскую шутку.

Великан латыш заржал возле самого моего уха, и мне в нос неожиданно ударил невыносимый запах чеснока, исходящий от него.

- Поэтому я советую вам отвечать быстро и точно, господин Гюнтер. Жизнь фрейлейн Цартл зависит от этого. - Он кивнул человеку стоявшему у щита, и тот нажал кнопку. Раздался звук работающего механизма - мотор завывал все выше и выше. - Не думайте о нас слишком плохо, - продолжил Мюллер. - Мы переживаем трудные времена. Ничего приличного нельзя достать. Будь у нас пентотал натрия, мы бы вам его дали - и все дела. Мы бы даже попытались купить его на черном рынке. Но я думаю, что вы согласитесь: тот способ, который мы придумали, не менее эффективен, чем наркотики.

- Задавайте свои чертовы вопросы.

- А, вы уже торопитесь отвечать. Это хорошо. Тогда скажите мне:

кто этот американский полицейский? Тот, который помог вам избавиться от тела Хайма?

- Его имя Джон Белински. Он работает на КРОВКАСС.

- Как вы с ним познакомились?

- Он знал, что я пытаюсь найти доказательства невиновности Беккера и сам предложил мне работать в паре. Сначала он объяснил это желанием выяснить, почему был убит капитан Линден, но чуть позже признался мне: на самом деле его интересуете вы. То есть имели ли вы какое-нибудь отношение к смерти Линдена.

- Значит, американцы не успокоились, схватив убийцу?

- Нет. Вообще-то военная полиция удовлетворена, но люди из КРОВКАССа нет, потому что, по имеющимся у них сведениям, из пистолета, фигурирующего в деле, уже однажды было совершено убийство в Берлине. И убиты были вы, Мюллер, - так считалось. Но этот пистолет зарегистрирован в берлинском Архивном центре на ваше имя. КРОВКАСС не сообщил об этом военной полиции, опасаясь спугнуть вас и позволить скрыться из Вены.

- И вы решили проникнуть в нашу Организацию по их поручению?

- Да.

- Они так твердо уверены, что я здесь?

- Да.

- Но до сегодняшнего утра вы меня никогда не видели. Объясните, откуда они узнали, что я здесь.

- Информация от МВД, которую я передал, как раз и предназначалась для того, чтобы выманить вас из укрытия. Они знают, что вы считаете себя большим специалистом в этих вопросах. Идея заключалась в том, что, обладая информацией такого качества, вы сами возьметесь за отчет. На случай, если увижу вас сегодня утром на встрече, у нас был предусмотрен условный сигнал. Я должен был три раза опустить и поднять шторы в туалете, Белински собирался наблюдать за окнами в бинокль.

- И что должно было произойти потом?

- Его люди окружают дом и арестовывают вас. Мой интерес в деле заключался в том, что в случае вашего ареста они выпустят Беккера.

Небе посмотрел на одного из своих людей и мотнул головой в сторону двери.

- Пусть кто-нибудь на всякий случай проверит подходы к дому.

Мюллер пожал плечами.

- Итак, вы утверждаете, будто они узнали о моем присутствии в Вене по вашему сигналу из окна уборной. Это так? - Я кивнул. - Тогда почему же этот Белински не приказал своим людям войти в дом и арестовать меня, как было задумано?

- Поверьте, я сам задаю себе тот же вопрос.

- Послушайте, господин Гюнтер. Вы же противоречите сами себе, не так ли? Как я могу верить вам?

- Неужели, по-вашему, я бы отправился на поиски этой девушки, не будучи уверен, что подоспеют агенты Белински?

- А в какое время ты должен был подать сигнал? - спросил Небе.

- Через двадцать минут после начала встречи.

- Значит, в десять двадцать. Но вы отправились на поиски фрейлейн Цартл, когда еще не было семи.

- Я усомнился, удастся ли ей дожить до того момента, когда появятся американцы.

- И вы хотите нас уверить, что поставили под сомнение успех всей операции ради одной... - Мюллер презрительно сморщил нос, - ради одной черномазой? - Он покачал головой. - Нет, мало похоже на правду. - Он кивнул человеку возле электрощита, тот нажал кнопку, и гидравлическая установка, приводившая в движение пресс, взревела. - Послушайте, господин Гюнтер, ну, допустим, все, что вы говорите, правда, тогда почему же американцы не появились, когда вы подали им сигнал?

- Да не знаю! - закричал я.

- Тогда подумай, - сказал Небе.

- Похоже, они в действительности и не собирались вас арестовывать, сказал я, облекая в слова свои собственные подозрения. - Все, что они хотели узнать, - живы ли вы и работаете ли на Организацию. А меня использовали и, узнав все, что им было нужно, бросили, как ненужную вещь.

Я попытался высвободиться из рук латыша, увидев, как пресс начал медленно опускаться. Вероника лежала по-прежнему без сознания, но ее грудь чуть заметно вздымалась. Девушка не могла, слава Богу, видеть, что на нее опускается плита. Я затряс головой.

- Послушайте, ну я действительно не знаю, почему они не появились.

- Итак, - сказал Мюллер, - давайте подведем итог. Единственным свидетельством моего существования, помимо результатов баллистической экспертизы, которым можно не придавать особого значения, является ваш сигнал.

- Да, полагаю, что так.

- Еще один вопрос. Как вы думаете, знают ли американцы, почему был убит капитан Линден?

- Нет, - сказал я, но, сообразив, что от меня ждут не отрицательных ответов, добавил: - Но, как нам казалось, он получал информацию о военных преступниках, входящих в Организацию, и приехал в Вену, чтобы найти вас. В передаче этой информации мы сначала подозревали Кенига. - Я покачал головой, пытаясь вспомнить те версии, которые я сам строил, пытаясь объяснить смерть Линдена. - Затем мы решили, что он, должно быть, сам каким-то образом передает информацию Организации для того, чтобы помочь вам вербовать новых членов. Да выключите вы эту машину, Бога ради!

Плита пресса опустилась вровень с краями чана, и Вероника исчезла из виду, ей осталось жить несколько минут, пока пресс пройдет те два или три метра, отделявшие его от дна чана.

- Мы не знали почему, черт вас всех раздери.

Мюллер говорил очень медленно и спокойно, словно был хирургом:

- Мы должны быть уверены, господин Гюнтер. Разрешите мне повторить вопрос...

- Говорю же, я не знаю...

- Почему, по вашему мнению, нам было необходимо убить Линдена?

Я в отчаянии замотал головой.

- Скажите мне правду, только и всего. Что вы знаете? Вы несправедливы по отношению к этой молодой женщине. Скажите нам, что именно вам удалось узнать.

Пронзительное завывание машины стало громче. Оно напомнило мне звук поднимающегося лифта в здании, где располагалось мое старое сыскное агентство в Берлине. Вот где мне нужно было сидеть и заниматься своим делом.

- Господин Гюнтер, - в голосе Мюллера появились настойчивые нотки, ради спасения этой бедной девочки, я прошу вас.

- Ради Бога...

Он посмотрел на головореза у приборного щита и качнул своей аккуратно подстриженной головой.

- Я не могу вам ничего сказать! - заорал я.

Пресс задрожал, натолкнувшись на живую преграду. На короткое мгновение механическое завывание стало выше на пару октав, пока гидравлическая машина преодолевала сопротивление встретившегося на ее пути препятствия, потом стало прежним, когда пресс закончил свое ужасное путешествие, и угасло после очередного кивка Мюллера.

- Не можете сказать или не хотите, господин Гюнтер?

- Ублюдок, - сказал я, почувствовав неожиданную слабость от отвращения, - грязный, жестокий ублюдок.

- Она ничего не почувствовала, - сказал он с нарочитым безразличием. Мы накачали ее наркотиками, чего мы не сделаем для вас, когда повторим этот маленький спектакль через, скажем... - он посмотрел на свои наручные часы, двенадцать часов. До этого у вас есть время подумать. - Он заглянул в чан. Конечно, я не могу обещать, что мы сразу вас прикончим, как эту девушку. Может быть, мне захочется придавить вас два или три раза, перед тем как отправить на удобрение. Как виноград. Если же вы скажете мне все, что я хочу знать, обещаю вам более безболезненную смерть. Яд вас расстроит меньше, как вы думаете?

Я почувствовал, как искривились мои губы. Мюллер неодобрительно сморщился в ответ на мои ругательства и покачал головой.

- Райнис, - сказал он. - Можете ударить господина Гюнтера еще раз перед тем, как отправить в камеру.

Глава 36

Вернувшись назад в подвал, я помассировал ребро над печенью, которое латыш, служивший Небе, выбрал в качестве мишени для своего ошеломляюще болезненного удара. В то же самое время я пытался набросить покров забвения на то, что произошло с Вероникой, но мне это плохо удавалось.

* * *

Мне приходилось встречать людей, которых пытали русские во время войны. Я помню, как они говорили, что самое ужасное во всей этой ситуации неизвестность: умрешь ли ты, сможешь ли вынести боль. Это была истинная правда. Один из них рассказывал мне, как можно немного ослабить боль. Если глубоко дышать и при этом делать глотательные движения, возникает головокружение, которое оказывает некоторый обезболивающий эффект. Единственная загвоздка в том, что после этого у моего друга стали случаться приступы гипервентиляции, которые в конце концов безвременно свели его в могилу.

Я ругал себя за свой эгоизм. Невинная девушка, уже и так настрадавшаяся от нацистов, погибла из-за того, что была связана со мной. Правда, внутренний голос твердил: она сама обратилась ко мне за помощью, эти изверги могли пытать и убить ее даже в том случае, если бы я вообще не был замешан в этом деле. Но мне не хотелось оправдывать себя. Мог ли я рассказать Мюллеру что-нибудь еще по поводу подозрений американцев в связи со смертью Линдена? И что я скажу ему, когда придет мой черед? Опять эгоизм. Но я не мог не видеть змеиных глаз своего себялюбия. Я не хотел умирать. И, что более важно, я не хотел умирать, стоя на коленях и умоляя помиловать меня, как итальянский герой войны.

Говорят, угроза физических страданий очень обостряет ум. Вне всякого сомнения, Мюллер это знал. Думая о яде, который он обещал мне дать, если будет удовлетворен моей информацией, я вспомнил нечто существенное. Вывернув кисти рук в наручниках, я ухитрился добраться до кармана своих брюк и, оторвав мизинцем подкладку, вытащил два шарика, которые на всякий случай прихватил в кабинете Хайма.

Я понятия не имел, зачем взял их. Наверное, из чистого любопытства. А может быть, мое подсознание подсказало, что и мне когда-нибудь понадобится средство, помогающее безболезненно уйти. Я долго, словно зачарованный, смотрел на крошечные капсулы цианида, испытывая странное чувство облегчения. Потом я спрятал одну из них в отворот брюк, а другую решил хранить у себя во рту - ту, которая, вне всякого сомнения, убьет меня. Я подумал об иронии судьбы - ее особенно подчеркивала ситуация, в которой я очутился, вспомнив, что именно благодаря Артуру Небе эти смертоносные капсулы попали в руки высших чинов СС, а не к секретным агентам, для кого они, в сущности, и создавались, от них же, - ко мне. Капсула, которая лежала сейчас у меня на ладони, вполне вероятно, предназначалась самому Артуру Небе. Вот, оказывается, каким размышлениям, как ни парадоксально, предается человек в свои последние часы.

Я сунул капсулу в рот и осторожно зажал ее между коренными зубами. Хватит ли у меня мужества раздавить ее, когда придет время? Я пододвинул капсулу языком к краю зубов, а потом задвинул ее в самый угол рта. Потрогав пальцами кожу на щеке, я почувствовал капсулу. А вдруг они ее заметят? Камеру освещала единственная голая лампочка, которая свешивалась с деревянной балки, держась, как мне показалось, на паутинке. И все-таки я не мог избавиться от мысли, что капсула, лежавшая у меня во рту, была очень хорошо заметна.

Услышав, что в замке поворачивается ключ, я понял: скоро я это узнаю.

В дверь вошел латыш, держа в одной руке свой огромный кольт, в другой маленький поднос.

- Отойди от двери, - грубо приказал он.

- Что это? - спросил я, на заду отползая к стене. - Еда? Вы бы лучше сообщили администрации отеля, что мне больше всего хочется курить.

- Скажи спасибо и за это, - прорычал он, осторожно опустился на корточки и поставил поднос на пыльный пол. На подносе стоял кофейник и лежал большой кусок слоеного пирога. - Кофе только что сварен. Пирог домашнего приготовления.

На мгновение мне в голову пришла безумная мысль броситься на него, но я сказал себе, что человек в таком ослабленном состоянии, в котором находился я, движется не быстрее, чем замерзший водопад. И меня не было ни единого шанса побороть огромного латыша - с таким же успехом я мог бы завести с ним философскую беседу. Кажется, он увидел, как в моих глазах мелькнула надежда, однако капсулу в моем рту не заметил.

- Пошевеливайся, - сказал он. - Попробуй что-нибудь. Хотелось бы, чтобы ты попробовал, как я врежу тебе по коленной чашечке. - Хохоча, как придурковатый медведь гризли, он задом выбрался из моей камеры и с грохотом захлопнул дверь.

Судя по внушительным размерам, Райнис наверняка не прочь был вкусно поесть. Временами, когда ему некого бить или убивать, еда, пожалуй, его единственная радость. Может быть, он даже склонен к обжорству. Мне пришла в голову мысль оставить пирог нетронутым, а в начинку засунуть одну из моих капсул с цианидом. Райнис, вероятно, не сможет удержаться от искушения съесть его, и позже, возможно много позже, после того, как я умру, молчаливый латыш съест мой пирог и последует за мной в мир иной. Это будет хоть немного утешать меня в последний час.

Злорадно обдумывая свой план, я решил выпить кофе, но вспомнил о смертоносной капсуле у себя во рту. А вдруг она растворится в горячей воде? На всякий случай я выплюнул ее и, решив привести в исполнение свой план мести, засунул указательным пальцем во фруктовую начинку пирога.

Вообще-то говоря, я с удовольствием умял бы все это сам - и пирог и яд, - такой зверский голод испытывал в эту минуту: прошло уже пятнадцать часов с тех пор, как я съел свой скромный венский завтрак. Кофе оказался и в самом деле очень хорош. Я решил, что только Артур Небе мог приказать латышу принести мне ужин.

Прошел еще час. Мне на раздумья оставалось еще восемь часов, восемь томительных часов ожидания, пока наконец не наступит момент, когда уже не будет никакой надежды, никакой возможности отсрочить приведение смертного приговора в исполнение и мне придется расстаться с жизнью. Я попытался уснуть, но не мог. И тут с невероятной остротой понял, что должен чувствовать Беккер, ожидая виселицы. По крайней мере, у меня было одно преимущество - капсулы с ядом.

Близилась полночь, когда в замке снова повернулся ключ. Я быстро вытащил вторую капсулу из отворота брюк и на всякий случай засунул ее за щеку: вдруг они решат обыскать мою одежду. Но это был не Райнис, пришедший забрать поднос, а Артур Небе. В руке он держал автоматический пистолет.

- Не вынуждай меня пустить его в ход, Берни, - угрожающе предупредил он. - Ты знаешь, я не задумываясь пристрелю тебя, если возникнет необходимость это сделать. Отодвинься-ка лучше к дальней стене.

- Это что, дружеский визит? - Я отполз подальше от двери. Помедлив немного, он бросил мне пачку сигарет и несколько спичек.

- Можно назвать и так.

- Надеюсь, ты пришел не для того, чтобы вспомнить прошлое, Артур. Я сейчас, признаться, не настроен сентиментальничать. - Я посмотрел на сигареты: "Уинстон". - А Мюллер знает, что ты куришь американские сигареты, Артур? Остерегайся, у тебя могут быть большие неприятности: у него весьма странное представление об американцах. - Я закурил и медленно, с наслаждением затянулся. - Впрочем, спасибо тебе за сигареты.

Небе прислонил стул к двери и сел.

- У Мюллера собственное представление о том, по какому пути должна идти Организация, - сказал он. - Но не стоит сомневаться, он патриот и при этом настроен весьма решительно, безжалостен к врагам.

- Не могу сказать, чтобы я это заметил.

- Мюллер лишен какой бы то ни было чувствительности, да и к тому же имеет привычку судить о других людях по себе, а посему он и в самом деле уверен, что ты способен держать язык за зубами, даже если тебе придется заплатить за это ценой жизни девушки. - Он улыбнулся. - Я, конечно, знаю тебя гораздо лучше, чем он. "Понтер - очень сентиментальный человек, говорил я ему, - даже немного глуповатый. Он вполне может рискнуть своей головой ради человека, который ему едва знаком, даже ради черномазой". Ведь то же самое было и в Минске. Ты же предпочел отправиться на фронт, нежели убивать невинных людей. Людей, которым, замечу, ты ничего не должен.

- Это совсем не означает, будто я герой, Артур. Я человек, только и всего.

- И это означает, что ты как раз из той породы людей, с которыми Мюллер привык иметь дело. Ты - человек с принципами. Мюллер, как никто другой, знает, какие невыносимые муки может преодолеть человек и все-таки не заговорить. Он видел многих людей, которые приносили в жертву своих друзей, себя самих и при этом молчали. Он - фанатик. И это единственное человеческое качество которое он понимает. Тебя он тоже считает фанатиком и убежден: тебе удалось от него что-то утаить. Как я уже говорил, я знаю тебя гораздо лучше, чем он. Если бы тебе была известна причина, побудившая нас покончить с Линденом, ты бы ему сказал.

- Ну что ж, приятно, когда хоть кто-то тебе верит. Легче будет смириться с мыслью, что скоро я превращусь в вино урожая этого года. Артур, зачем ты мне все это говоришь? Чтобы я мог подтвердить: ты лучше разбираешься в людях, чем Мюллер?

- Я подумал, если ты расскажешь Мюллеру то, что он надеется от тебя услышать, то сможешь избавиться от мучений. Я не хочу, чтобы мой старый друг страдал, мне даже сама мысль об этом ненавистна. А он, поверь, заставит тебя страдать.

- Не сомневаюсь в этом. И мне не спится, могу тебя заверить, вовсе не потому, что кофе слишком крепкий. Ну так все-таки, что же дальше? Старый друг и неприятная обязанность? Но как же быть, если я действительно не знаю, почему прикончили Линдена?

- Да, ты не знаешь, но я могу тебе это сказать.

Я поморщился от сигаретного дыма, попавшего мне в глаза.

- Я что-то не совсем понимаю, - произнес я неуверенно. - Ты хочешь рассказать мне, что произошло с Линденом, дабы я мог выложить все это Мюллеру и тем самым избавить себя от того, что похуже смерти, правильно?

- Примерно это я и имел в виду.

Я страдальчески пожал плечами и усмехнулся:

- Мне кажется, я ничего не теряю. Вообще-то ты мог бы просто дать мне возможность спастись, Артур. Во имя нашего общего прошлого.

- Мы не собирались обсуждать прошлое, ты же сам сказал. Да и к тому же ты слишком много знаешь. Ты видел Мюллера. Ты видел меня. А мы ведь умерли, ты не забыл об этом?

- Не хочу тебя оскорбить, но лучше бы ты действительно умер. - Я вытащил из пачки вторую сигарету и прикурил от окурка первой. - Ну хорошо, рассказывай. Так почему же Линден был убит?

- Линден по происхождению - немец, живший в Америке. Он даже преподавал немецкий в Корнуэлльском университете. Во время войны он выполнял какое-то небольшое задание разведки, а после нее занимался выявлением нацистов. Он был умным человеком и очень скоро занялся рэкетом - продавал старым товарищам свидетельства "Персил"*, ну, ты понимаешь, о чем я говорю. Затем он был переведен в службу контрразведки и служил офицером связи КРОВКАССа в Архивном центре. Естественно, он не бросал своих прежних махинаций на черном рынке и со временем стал известен Организации как человек, симпатизирующий нашему делу. Мы связались с ним в Берлине и предложили за деньги время от времени оказывать нам небольшие услуги.

______________

* Стиральный порошок. Речь идет о выдаче свидетельств о денацификации.

Помнишь, я говорил тебе, как много членов нашей Организации распустили слухи о своей смерти, придумали себе новые имена? Этим занимался Альберс Макс Абс, который тебя интересовал. Это была его идея, но она имела недостаток: нужно было сменить имена так быстро, что не хватало времени придумать себе биографию. Представь, Берни: идет мировая война, все дееспособные немцы от двенадцати до шестидесяти пяти лет находятся в армии, а у меня, Альфреда Нольде, никакого послужного списка. Где я был? Что делал? Мы думали, что поступили очень умно, подбросив в руки американцев свидетельства о нашей смерти, но, выяснилось, что это только породило новые вопросы. Мы и не предполагали, в каком объеме будут собраны документы в Архивном центре. Стало возможным проверить все ответы в анкете, с помощью которой они выясняют, не был ли тот или иной человек нацистом.

Многие из нас к тому времени уже работали на американцев, и естественно, сейчас наши покровители заинтересованы в том, чтобы закрыть глаза на прошлое членов нашей Организации. Но что ждет нас в будущем? У политиков есть привычка менять свой образ действий. Пока мы союзники в нашей борьбе против коммунизма, но останемся ли мы ими через пять или десять лет?

Тогда Альберс придумал новое решение. Он сфабриковал документы, отражавшие послужной список наших самых высших чинов, но уже с указанием их новых, вымышленных имен. Себе он тоже состряпал такие документы. В прошлом, судя по этим бумагам, мы имели небольшие чины в СС и Абвере, и нас невозможно было признать опасными преступниками. Так, Альфред Нольде якобы служил сержантом в отделе кадров СС. В моей папке содержатся все необходимые документы, даже отпечатки моих зубов. Во время войны я был мелкой сошкой, меня и обвинить-то не в чем. Конечно, я был нацистом, но отнюдь не военным преступником. А то, что я случайно оказался похожим на человека, которого звали Небе, еще ни о чем не говорит.

Режим в Центре очень строгий, абсолютно невозможно вынести оттуда папку. Однако не составляет особого труда принести ее туда. Тебя обыскивают только при выходе из Центра, но не при входе. В этом и заключалась работа Линдена. Раз в месяц Беккер привозил в Берлин папки с документами, изготовленными Альберсом. А Линден проносил их в архив. Все шло прекрасно до тех пор, пока мы не обнаружили, что у Беккера есть русские друзья.

- А почему фальшивки изготовлялись здесь, а не в Берлине? поинтересовался я. - Тогда бы вам не понадобился курьер.

- Потому что Альберс отказался жить в окрестностях Берлина. Ему нравилась Вена, и нравилась по одной простой причине: Австрия - это начало пути, по которому крысы бегут с корабля, потому что легко пересечь границу и очутиться в Италии, а затем добраться до Ближнего Востока и Южной Америки. Многие из нас отправились на юг, словно птицы на зимовку. Хе-хе.

- Ну и что же произошло?

- Линдена обуяла жадность, вот что произошло. Он знал: документы, которые мы ему передавали, поддельные, но не понимал, как можно подделать такое количество документов. Сначала, я думаю, им двигало обыкновенное любопытство. Он стал фотографировать материалы, а затем обратился к двум еврейским адвокатам, охотившимся за нацистами, чтобы они помогли установить происхождение этих новых папок с документами и выяснить, кем были прежде эти люди.

Эти евреи - Дрекслеры - работали в Группе объединенных армий союзников по расследованию военных преступлений. Возможно, они и понятия не имели о том, что Линден обратился к ним за помощью исключительно в своих собственных интересах, чтобы заработать на этом деньги. Да и почему бы им подозревать Линдена? Его документы были безупречны. Тем не менее, я думаю, они заметили, что со всеми этими новыми чинами СС и партийными записями не все ладно: мы ведь сохранили свои прежние инициалы, этот старый трюк часто применяют, придумывая человеку новую легенду. Так проще свыкнуться со своим новым именем, и к тому же возникает какое-то инстинктивное чувство, будто со своими инициалами находишься в большей безопасности. Я думаю, что Дрекслер сопоставил эти новые имена Семенами тех, кто считался пропавшим или мертвым, и предложил Линдену сравнить подробности, содержащиеся в папке Альфреда Нольде, с теми, которые содержались в папке Артура Небе, Генриха Мюллера сравнить с Генрихом Мольтке, Макса Абса с Мартином Альберсом и так далее.

- Так вот почему вам пришлось убить Дрекслеров!

- Да, именно поэтому, но это произошло уже после того, как Линден вернулся в Вену, надеясь содрать с нас крупную сумму за обещание держать свой рот на замке. Мюллер встретил его и убил. Мы знали: Линден уже виделся с Беккером, знали по той простой причине, что американец нам сам об этом рассказал. Тогда мы и решили убить одним выстрелом двух зайцев. Во-первых, мы оставили несколько коробок с сигаретами в складе, где был убит Линден, чтобы подозрение пало на Беккера. Потом Кениг встретился с Беккером и рассказал ему об исчезновении Линдена. По нашим замыслам, Беккер должен был начать расспрашивать людей о Линдене, разыскивать его в отеле и в конце концов обратить на себя внимание. В то же самое время Кениг заменил пистолет Беккера пистолетом Мюллера. После этого мы сообщили полиции, что Беккер стрелял в Линдена и убил его. А вот неожиданным подарком судьбы оказалась осведомленность Беккера о том, где находится тело Линдена. Мы не сомневались, что он непременно туда вернется, чтобы забрать сигареты. Конечно, американцы уже поджидали его и схватили на месте преступления. Дело не стоило выеденного яйца. И все-таки, если бы американцы немного покопали, они бы узнали о встречах Беккера и Линдена в Берлине. Но они не потрудились провести расследование где-нибудь за пределами Вены, они были вполне удовлетворены тем, что у них есть. Во всяком случае, мы так думали до сегодняшнего дня.

- Раз Линден так много знал, почему же он в целях предосторожности не оставил у кого-нибудь письмо, из которого полиции все стало бы известно в случае его смерти?

- Он оставил такое письмо, - подтвердил Небе. - Но только адвокат, которого 6н выбрал для этого в Берлине, тоже был членом нашей Организации. Узнав о смерти Линдена, он прочел это письмо и передал его руководству Берлинской секции. - Небе спокойно посмотрел на меня и кивнул с серьезным выражением лица. - Такие вот дела, Берни. Мюллер как раз и хочет выяснить, знаешь ли ты обо всем этом или нет. Расскажи ему обо всем, и тебе удастся избежать пытки. Естественно, я бы хотел, чтобы наш разговор остался в тайне.

- Можешь быть в этом уверен, Артур. И спасибо. - Голос у меня слегка дрогнул. - Я ценю твою помощь.

Небе понимающе кивнул и огляделся, явно чувствуя себя неуютно Вдруг его взгляд упал на нетронутый кусок слоеного пирога.

- Ты не хочешь есть?

- У меня совсем нет аппетита, - сказал я, закуривая третью сигарету. Мой ум занят другими мыслями, наверное. Отдай это Райнису. - Я ошибся или он действительно облизнулся? На такое везение я и не надеялся. Но попробовать не мешало.

- Или съешь сам, если ты очень голоден.

Теперь Небе действительно облизнулся.

- Можно? - вежливо спросил он.

Я небрежно кивнул.

- Ну, если ты не хочешь... - сказал он, поднимая тарелку с подноса на полу. - Его испекла моя квартирная хозяйка. Она когда-то работала у Демеля, и у нее получаются самые вкусные слоеные пироги, которые я ел в своей жизни. Жаль было бы его выбрасывать, прав да? - Он откусил большой кусок.

- Никогда особенно не любил сладкого, - соврал я.

- Ну, тогда тебе нечего делать в Вене, Берни. Это же город, в котором пекут самые вкусные в мире торты. Тебе нужно было побывать здесь до войны: в кондитерских Герстнера, Лемана, Хайнера, Аида. Хаага, Слука, Бредендика подавали такие пирожные, каких больше нигде не попробуешь. - Он откусил еще один большой кусок. - Приехать в Вену, не будучи сладкоежкой? Да это все равно что слепому человеку прокатиться на чертовом колесе в Пратере. Ты сам не знаешь, что ты потерял. Почему бы тебе не попробовать кусочек?

Я решительно покачал головой. Мое сердце билось так громко, что казалось, Небе слышит его удары. А вдруг он не доест до конца?

- Правда, я не могу ничего есть.

Небе с сожалением покачал головой и откусил еще кусок. У него вставные челюсти, подумал я, глядя на ровный ряд ослепительно белых зубов. Раньше зубы Небе не были такими безупречными.

- И кроме того, - небрежно заметил я, - берегу свою талию. После приезда в Вену я поправился на несколько килограммов.

- Я тоже, - сказал он. - Знаешь, тебе действительно нужно...

Он не закончил фразу - кашлянул и одним глотком проглотил все, что было у него во рту. Неожиданно напрягшись, он издал ужасный гудящий звук, как будто пытался играть на трубе, и куски полупережеванного пирога посыпались у него изо рта. Тарелка с остатками пирога вслед за Небе со звоном упала на пол. Вскарабкавшись на него, я попытался выдернуть из его рук пистолет, прежде чем он начнет стрелять и на мою голову свалятся Мюллер и его головорезы. К своему ужасу, я увидел, что курок пистолета взведен, и в ту же самую секунду палец умирающего Небе нажал на него.

Но раздался только щелчок ударника. Предохранитель не был снят.

Ноги Небе слабо дернулись. Одни глаз, дрогнув, закрылся, а другой остался широко раскрытым. Когда он в последний раз выдохнул, в его горле долго что-то булькало, и я почувствовал сильный запах миндаля. Наконец он замер, и его лицо стало приобретать синеватый оттенок. Я с отвращением выплюнул изо рта смертоносную капсулу, почти не испытывая к нему жалости: через несколько часов он мог стать свидетелем, как то же самое происходит со мной.

Я высвободил пистолет из мертвых рук Небе, кожа которых стала серой от цианоза, и, безуспешно обшарив его карманы в поисках ключа от моих наручников, встал. Голова, плечи, ребро, даже, казалось, пенис невыносимо болели, но я почувствовал себя гораздо лучше, когда в моей руке очутился "Вальтер-П-38". Я установил курок на полуавтоматический режим, что сделал и Небе перед тем, как войти в мою камеру, снял с предохранителя, что он позабыл сделать, и осторожно вышел из своей темницы.

Я прошел по сырому проходу и, поднявшись по лестнице, очутился в помещении для выжимания сока из винограда и ферментации, где умерла Вероника. Оно освещалось одной лампочкой у входной двери, и я направился к ней, стараясь не глядеть на пресс для винограда. Стоило мне его увидеть - и я непременно загнал бы Мюллера в чан и содрал с него баварскую шкуру. Если бы мое тело не болело так сильно, я бы рискнул напасть на стражу, возможно, ворвался в дом и попытался захватить его или даже скорее - пристрелить. Клянусь, я бы это сделал. Но теперь мне не оставалось ничего другого, как спасать свою жизнь.

Включив свет, я открыл входную дверь. На мне не было куртки, и я поежился. Ночь стояла холодная. Я прокрался вдоль деревьев, где латыш пытался убить меня, и спрятался в кустах.

Виноградник заливал свет горелок. Несколько человек двигали высокие тележки вверх и вниз по склону вдоль рядов лоз, пока не находили место, где необходимо было поставить горелку. С того места, где я прятался, их длинное пламя напоминало гигантских светляков, медленно плывущих по воздуху. Похоже, мне придется искать другую дорогу, чтобы выбраться из поместья Небе.

Я вернулся к дому и осторожно прошел вдоль стены, миновав кухню и приблизившись к палисаднику. Во всех окнах первого этажа света не было. Только в верхнем этаже светилось одно окно, и свет из него падал на лужайку, образуя большой яркий квадрат, напоминавший бассейн. Я задержался возле угла дома и втянул воздух. Кто-то стоял на крыльце и курил сигарету.

Прождав, как мне показалось, целую вечность, я услышал удаляющиеся шаги по гравию и, быстро заглянув за угол, увидел, как по дорожке, ведущей к открытым воротам, у которых мотором к дороге стоял большой серый "БМВ", неуклюже идет Райнис, фигуру которого нельзя было ни с кем спутать.

Я вышел на лужайку перед домом, держась подальше от пятна света, падавшего из окна, и стал красться вслед за ним, пока он не дошел до машины. Латыш открыл багажник и принялся в нем рыться, похоже, что-то искал. К тому времени, когда он закрыл его, между нами оставалось меньше пяти метров. Он повернулся и окаменел, увидев "вальтер", направленный на его бесформенную голову.

- Вставь ключ зажигания в замок, - мягко сказал я.

Когда до латыша дошло, что я собираюсь удрать, его лицо приобрело еще более уродливый вид.

- Как тебе удалось выбраться? - усмехнулся он.

- В слоеном пироге был запрятан ключ, - сказал я и показал пистолетом на ключи от машины в его руке. - Ключ от машины, - повторил я. - Давай-ка вставляй его, и без глупостей.

Он сделал шаг назад и открыл дверцу со стороны сиденья шофера. Затем наклонился, и я услышал позвякивание ключей, вставляемых в прорезь. Выпрямившись, он с нарочитой небрежностью поставил ногу на подножку машины и, облокотившись на крышу, улыбнулся. Его улыбающийся рот напомнил мне ржавый кран.

- Хочешь, чтобы я ее помыл перед твоим отъездом?

- Не сейчас, Франкенштейн. Я хочу, чтобы ты дал мне ключи от этого. - Я показал ему мои руки, все еще закованные в наручники.

- Ключи от чего?

- Ключи от наручников.

Он пожал плечами, продолжая улыбаться.

- У меня нет ключей от наручников. Не веришь, обыскивай меня, сам убедишься.

Услышав его речь, я слегка поморщился. Райнис был не только латышом, но, по-видимому, еще и слегка придурковатым парнем и не имел никакого понятия о немецкой грамматике. Он, наверное, думал, что союз - это цыганка, гадающая по трем картам на углу.

- И все-таки ключи у тебя, Райнис. Это ведь ты надел на меня наручники, разве не помнишь? Я видел, как ты положил их в карман своего жилета.

Он молчал. Мне ужасно захотелось пристрелить его.

- Послушай, ты, латышский придурок! Если я говорю "прыгай", тебе не надо искать на земле скакалку. Это пистолет, а не расческа, черт возьми! - Я сделал шаг вперед и прорычал сквозь стиснутые зубы: - Если не найдешь их, я проделаю в твоей роже такую дыру, к которой точно не подойдет ни один ключ.

Райнис демонстративно похлопал себя по карманам и, достав маленький серебряный ключик из жилетного кармана, поднял его вверх, словно блесну.

- Брось его на сиденье шофера и отойди от машины.

Приблизившись ко мне, Райнис понял по выражению моего лица, какими чувствами я пылал к нему. В этот раз он подчинился без колебаний и бросил ключик на сиденье шофера. Но я ошибся, подумав, что он либо слишком глуп, либо неожиданно стал очень послушным. Наверное, всему виной была моя слабость.

Он показал кивком на одно из колес.

- Давай я подкачаю тебе шину.

Я глянул вниз и тут же поднял глаза, но в это самое мгновение латыш, словно разъяренный тигр, рванулся ко мне, пытаясь обхватить мою шею огромными ручищами. Секундой позже я нажал на курок. "Вальтер" выстрелил, и следующая пуля оказалась в патроннике быстрее, чем я успел моргнуть. Я снова выстрелил. Выстрелы эхом отозвались в саду и на небе, эти два звука словно призывали душу латыша на Страшный Суд. Я не сомневался, что ее очень быстро отправят на вечное поселение в ад. Огромное тело Райниса упало лицом вниз на гравий и окаменело.

Не теряя времени, я побежал к машине и прыгнул на сиденье, не обращая внимания на ключ от наручников, лежащий на нем. Нужно было поскорее завести машину. Я повернул ключ зажигания, и большая машина, судя по запаху еще совсем новая, мгновенно ожила. За спиной у меня послышались крики. Схватив пистолет с коленей, я высунулся из окна и дважды выстрелил в сторону дома, затем бросил его на соседнее пассажирское кресло, толкнул рычаг передачи, захлопнул дверцу и нажал на акселератор. "БМВ" занесло, и задние колеса оставили две глубокие борозды на дороге. Сейчас не имело никакого значения, что мои руки все еще оставались скованными: впереди был ровный спуск.

Но машину стало угрожающе бросать из стороны в сторону, когда я на мгновение выпустил рулевое колесо, чтобы переключить рычаг передачи на вторую скорость. Поспешно схватив рулевое колесо, я чудом избежал столкновения с машиной, стоящей на обочине, и чуть было не врезался в забор. Только бы мне удалось добраться до Штифтоказерне и Роя Шилдса! Я расскажу все об убийстве Вероники, и если американцы немного пошевелятся, то смогут арестовать всю эту нечисть по крайней мере за это. Потом уже можно будет сообщить все об Организации и Мюллере, и как только военная полиция запрет его в клетку, тут уж я постараюсь доставить максимум неприятностей Белински, организации КРОВКАСС, службе контрразведки - всей этой гнусной компании.

Я посмотрел в боковое зеркало и увидел огни машины. Я не был уверен, погоня ли это, но на всякий случай еще сильнее нажал на газ, несмотря на то что мотор уже и так ревел на пределе, и почти сразу же нажал на тормоз, резко вывернув руль вправо. Машина ударилась о каменный бордюр и отскочила назад на дорогу. Когда мои ноги снова почувствовали под собой пол, я услышал, как мотор, работавший iа первой передаче, громко выражает свое недовольство. Но я не мог рисковать, включив третью скорость, поскольку дорога теперь сильно извивалась.

У перекрестка Биллротштрассе с Гюртел мне пришлось почти лечь на руль, чтобы заставить машину двигаться строго по прямой, обгоняя автоцистерну, поливавшую улицу. Я слишком поздно заметил преграду, стоящую на дороге, и если бы перед импровизированным барьером, воздвигнутым на пути, не стоял грузовик, не думаю, что я потрудился бы свернуть и остановиться. Но, пытаясь свернуть, я слишком резко крутанул руль налево, и задние колеса моей машины заскользили по мокрому асфальту.

"БМВ" потерял управление, и перед глазами у меня все замелькало: барьер, американские военные полицейские, бегущие за мной и размахивающие руками, дорога, по которой я только что проехал, машина, следующая за мной, строй магазинов, зеркальное стекло витрины. Машина вертелась на дороге, встав на два колеса, словно механический Чарли Чаплин, и вдруг на нее обрушился стеклянный водопад. Дверцу с моей стороны прошило что-то твердое, меня швырнуло на сиденье пассажира, а затем я ударился о дверцу и едва успел почувствовать какой-то острый предмет под локтем, как моя голова пробила стекло дверцы. Я, должно быть, лишился чувств, но через мгновение в моем сознании снова возникли шум, движение, боль и хаос, а затем наступила тишина, и только звук медленно вращающегося колеса свидетельствовал о том, что я все еще был жив. Слава Богу, мотор заглох, поэтому моя тревога по поводу того, что машина может загореться, улеглась.

Услышав шаги по осколкам стекла и голоса американцев, которые кричали, что идут мне на помощь, я закричал им в ответ, но, к моему удивлению, изо рта у меня не вырвалось ничего, кроме шепота. А когда я попытался поднять руку, чтобы открыть дверную ручку, то снова потерял сознание.

Глава 37

- Ну, как ты чувствуешь себя сегодня? - Около моей кровати на стуле сидел Рой Шилдс. Наклонившись вперед, он постучал по гипсовой повязке на моей руке. Проволока, переброшенная через блок, поддерживала ее высоко в воздухе. - Должно быть, очень удобно, - сказал он. - Постоянное нацистское приветствие. Черт, вы, немцы, можете сделать так, что и сломанная рука выглядит патриотично.

Я быстро огляделся. Казалось, это была обыкновенная больничная палата, если бы не решетки на окнах и не татуировки на предплечьях медсестер.

- Что это за госпиталь?

- Ты в военном госпитале на Штифтсказерне, - сказал он. - Для твоей безопасности.

- Сколько я уже здесь?

- Почти три недели. Твоей квадратной голове здорово досталось: был проломлен череп. Ты, не переставая, бредил с тех пор, как поступил сюда. Да, в довершение того, сломанная ключица, сломанная рука и сломанные ребра.

- Наверное, надо винить в этом фен.

Шилдс засмеялся, но затем его лицо стало более серьезным.

- Постарайся и дальше сохранить чувство юмора, - сказал он. - У меня плохие новости для тебя.

Я стал перебирать картотеку у себя в голове. Большинство карточек были решительно сброшены на пол, остались несколько, относящихся к какому-то делу, над которым я работал. В памяти всплыло имя.

- Эмиль Беккер, - произнес я.

- Его повесили позавчера. - Шилдс пожал плечами, извиняясь. - Мне жаль, в самом деле, жаль.

- Ну, вы-то уж конечно время даром не теряли, - заметил я. - Так это и есть добрая старая американская эффективность? Или один из ваших людей скупил веревки на рынке?

- Я бы не стал волноваться по этому поводу, Гюнтер. Убил он Линдена или нет, но Беккер заслужил петлю.

- Не самая лучшая реклама для американского правосудия.

- Брось, ты же знаешь - это австрийский суд ударил по его шару.

- Но кий и мел передали им вы, не так ли?

Шилдс на мгновение отвел глаза, а затем с раздражением потер лицо.

- Ну какого черта! Ты - полицейский и прекрасно знаешь: подобное случается в любой системе. Только из-за того, что на туфли налипло немного дерьма, не станешь покупать новую пару.

- Конечно, но зато научишься ходить по тропинке, а не срезать через поле.

- Умница. Вот одного я не пойму: почему мы ведем этот разговор? Ты еще мне не представил ни единого доказательства. Почему я должен признать, что Беккер не убивал Линдена?

- Уж не собираешься ли ты организовать повторный суд?

- Дело никогда полностью не завершается, - сказал он, пожимая плечами. - Даже если все участники мертвы. Для меня кое-что осталось не совсем ясным.

- Я из-за этого очень мучаюсь, Шилдс.

- Да, тебе, пожалуй, следовало бы помучиться, герр Гюнтер. - Его тон стал более сухим. - Возможно, следует напомнить тебе, что это военный госпиталь, причем под американской юрисдикцией. Как-то у меня уже был случай предостеречь тебя против вмешательства в это дело. Но ты не последовал доброму совету, и теперь тебе придется еще кое-что объяснить. Ну, для начала владение огнестрельным оружием немцам или австрийцам запрещено постановлениями австрийского военного правительства по общественной безопасности. Только за это тебе причитается пять лет тюрьмы. Затем машина, которую ты вел. Мало того, что ты был в наручниках и, кажется, не имел действительных водительских прав, так еще возникает маленький вопрос о том, как это ты решился проехать военный пропускной пункт. - Он замолчал на минуту и закурил. - Так что же мы предпочтем, господин Гюнтер: дать информацию или отправиться в тюрьму?

- Весьма конкретно сказано.

- Такой уж я конкретный, как, впрочем, и все полицейские. Давай-ка лучше послушаем твой рассказ.

Я покорно откинулся на подушку.

- Хорошо, но предупреждаю вас, Шилдс, вряд ли я смогу доказать и половину из того, о чем вам поведаю.

Американец сложил на коленях сильные руки и прислонился к спинке стула.

- Доказательства нужны для суда, мой друг. Я детектив, если помнишь, и все, что от тебя услышу, для моей личной записной книжки.

Я рассказал ему почти все, а когда закончил, его лицо приняло печальное выражение, и он глубокомысленно кивнул:

- Ну, знаешь, из этого можно кое-что высосать.

- Хорошо, - вздохнул я, - но сейчас мои сиськи немного устали, малыш. Как насчет того, чтобы оставить кое-что на завтра? Я бы хотел немного поспать.

Шилдс встал.

- Я приду завтра, но только ответь еще на один вопрос: этот парень из КРОВКАССа...

- Белински?

- Да, Белински. Как получилось, что он вышел из игры в самый неподходящий момент?

- Вы знаете это так же, как и я.

- Может, и получше. - Он пожал плечами. - Я поспрашиваю. Видишь ли, наши отношения с мальчиками из разведки улучшились после этого берлинского дела. Американский военный губернатор считает, что нам следует выступать единым фронтом на тот случай, если Советы попытаются и здесь проделать то же самое.

- О каком берлинском деле идет речь? - спросил я. - Что они могут попытаться здесь сделать?

Шилдс нахмурился.

- Ты об этом не знаешь? Конечно же нет, откуда?

- Послушайте, моя жена в Берлине, и мне следует знать, что там случилось.

Он снова сел, но на сей раз на самый краешек стула, что усугубило его и без того очевидный дискомфорт.

- Советы установили полную военную блокаду Берлина, - сказал он. - Они никого не впускают и не выпускают из зоны, поэтому нам приходится снабжать своих по воздуху. Это случилось 24 июня. - Он сухо улыбнулся. - Там довольно напряженно, насколько я знаю. Многие думают, что мы с русскими вскоре выложим друг другу свои карты. Я бы совсем не удивился. Нам давно уже следовало дать им пинка под зад. Но мы не собираемся оставлять Берлин, можешь в этом не сомневаться. Если все будут держаться как надо, то мы обязательно пробьемся. - Шилдс закурил и вставил сигарету мне между губами. - Жаль, что у тебя там жена, - сказал он. - Вы давно женаты?

- Семь лет, - сказал я. - А вы? Вы женаты?

Он отрицательно покачал головой.

- Наверное, еще не встретил подходящую девушку. Извини за нескромный вопрос: ваши отношения складывались хорошо? Не влияло то, что ты был детективом и все такое?

Я немного подумал и сказал:

- Да, у нас все просто прекрасно.

Из всех многочисленных кроватей в госпитале моя была единственной занятой. В ту ночь баржа, спускавшаяся по каналу, разбудила меня зычным гудком, похожим на мычание быка, и уплыла, оставив без сна. Я глядел в темноту, а эхо гудка улетало в вечность, словно звук трубы в Судный день. И мое шуршащее дыхание служило только для того, чтобы напомнить мне о собственной бренности. Казалось, что, ничего не видя, я все же мог различить нечто осязаемое: саму смерть - худую, изъеденную молью фигуру, закутанную в тяжелый черный бархат, всегда готовую прижать молчаливую, пропитанную хлороформом подушку к носу и рту жертвы и отвезти ее в ожидающем черном седане в какую-нибудь ужасную зону или лагерь для перемещенных, где царит вечная тьма и никому нет спасения. Когда утренний свет коснулся решеток окна, ко мне вернулась храбрость, хотя я и знал, что иваны несли смерть, они мало ценили тех, кто встречал их без страха.

Готов ли человек умереть или нет - реквием по нему всегда звучит одинаково.

Шилдс вернулся в госпиталь только через несколько дней. На сей раз его сопровождали еще два человека, которых по их прическам и хорошо откормленным лицам я принял за американцев. Как и Шилдс, они были облачены в костюмы кричащих фасонов, но лица их выглядели старше и мудрее. Тип Бинга Кросби с портфелями, трубками и эмоциями, ограниченными надменными бровями. Адвокаты либо следователи. Или разведчики. Шилдс занялся представлением.

- Это - майор Брин, - сказал он, указывая на старшего из двоих мужчин. - А это - капитан Медлинскас.

- Значит, следователи. А от какой, интересно знать, организации?

- Кто вы, - спросил я, - студенты-медики?

Шилдс неуверенно улыбнулся.

- Они бы хотели задать тебе несколько вопросов. Я помогу с переводом.

- Скажите им, что я чувствую себя гораздо лучше, и поблагодарите за виноград. Да, кстати, не мог бы один из них принести мне горшок?

Шилдс не отреагировал на мое шутовство. Пододвинув стулья, троица уселась, как бригада судей на собачьей выставке, причем Шилдс расположился ко мне поближе. Они открыли портфели и достали записные книжки.

- Может, мне позвать сюда своего адвоката?

- Это необходимо? - спросил Шилдс.

- Как скажете. Но только когда я смотрю на этих двоих, то думаю, что это явно не пара американских туристов, которые хотят знать лучшие места в Вене, где можно подцепить хорошенькую девушку.

Шилдс перевел этим двоим о моем беспокойстве. Старший из них проворчал что-то про уголовников.

- Майор говорит, что это - не уголовное дело, - сообщил мне Шилдс. - Но если тебе нужен адвокат, то его приведут.

- Если это не уголовное дело, то как я очутился в военном госпитале?

- Послушай, на тебе же были наручники, когда тебя вытаскивали из машины, - вздохнул Шилдс. - На полу валялся пистолет, а в багажнике оказался автомат. Не в роддом же, согласись, им тебя везти?!

- Все равно мне это не нравится. Не думайте, что повязка на моей голове дает вам право обращаться со мной как с солдатом. Кто вообще эти люди? Они мне кажутся шпионами, прекрасно знаю этот тип, могу даже унюхать невидимые чернила на их пальцах. Скажите им это. Скажите также, что люди из службы контрразведки и КРОВКАССа вызывают у меня изжогу потому, что как-то раньше я по глупости доверился одному из них и здорово обжег себе руки. Скажите им, что я не лежал бы здесь, если бы не американский агент по фамилии Белински.

- Вот об этом они и хотят с тобой поговорить.

- Да-а? Ну, возможно. Но убери они свои записные книжки, я-почувствовал бы себя намного легче.

Кажется, они все поняли и, одновременно пожав плечами, убрали книжки в портфели.

- И вот еще что, - сказал я. - У меня богатый опыт допросов, запомните это. Если только у меня появится малейшее впечатление, что меня полощут и подводят под уголовное обвинение, интервью сразу же закончится.

Более пожилой, Брин, заерзал на стуле и сложил руки на коленях. От этого он, прямо скажем, не стал более красивым. Когда он заговорил, то его немецкий оказался вовсе не так уж плох, как я ожидал.

- Никаких возражений, - спокойно сказал он.

И тут началось. Пожилой майор задавал вопросы, а молодой капитан кивал и иногда на плохом немецком прерывал меня и просил пояснить ту или иную фразу. Больше двух часов я отвечал или парировал их вопросы. Решительно отмел я только пару из них, которые, как мне показалось, переступали оговоренную черту. Тем не менее я уяснил, что их основной интерес ко мне заключался в том факте, что ни в 970-м отряде корпуса контрразведки в Германии, ни в 430-м в Австрии ничего не знали о Джоне Белински. Не был Джон Белински даже в малейшей степени связан и с Центральным бюро США по военным преступлениям. И в военной полиции отсутствовали служащие с таким именем, и в армии тоже. Одного Джона Белински удалось, правда, обнаружить в воздушных силах, но ему было почти пятьдесят. И еще двоих на флоте, но они оказались в море. Я пребывал в полной растерянности.

Покончив с вопросами, американцы принялись поучать меня, как важно держать рот на замке относительно того, что я узнал об Организации и ее связях со службой контрразведки. Это предупреждение показалось мне верным намеком на то, что, как только я поправлюсь, мне позволят уйти. Но мои радужные надежды несколько потускнели от слишком уж горячего любопытства по поводу того, кто на самом деле этот Джон Белински и чего он хотел добиться. Офицеры, проводящие допрос, не поделились со мной соображениями на сей счет. Но у меня появились свои идеи.

На протяжении нескольких последующих недель Шилдс и двое американцев еще несколько раз приходили в госпиталь, чтобы продолжить свои расспросы. Они всегда были щепетильно, почти до смешного, вежливы и вопросы задавали исключительно о Белински. Как он выглядел? Не говорил ли, в каком районе Нью-Йорка жил? Не могу ли я вспомнить номер его машины?

Я рассказал этим парням все, что мне удалось выудить из глубин своей памяти. Они обыскали его комнаты у Захера и ничего не нашли, сам же он съехал в тот злополучный день, когда грозился прибыть в Гринциг с "кавалерией". Никаких результатов не дал и поход по нескольким его любимым барам. Я даже думаю, что они спрашивали русских о нем. Когда они попытались поговорить с грузинским офицером из международной полиции капитаном Руставели, который по указаниям Белински арестовывал меня и Лотту Хартман, то оказалось, что его неожиданно отозвали в Москву.

Конечно, было уже безнадежно поздно - кошка упала в реку. Единственное, что стало теперь абсолютно ясно: Белински с самого начала работал на русских, в этом случае, кстати, становится вполне объяснимым разыгрываемое им соперничество между контрразведкой и военной полицией, сказал я своим новым американским друзьям-правдоискателям, пыжась от восхищения своей блестящей интуицией. Теперь он, скорее всего, уже выложил своему боссу в МВД все о вербовке американцами Генриха Мюллера и Артура Небе.

Было, однако, несколько тем, которые я обошел молчанием. Прежде всего, я ни словом не обмолвился о полковнике Порошине, даже представить себе не мог, как они отреагировали бы на известие, что мой приезд в Вену организовал офицер МВД. Они, конечно, проявили изрядную долю любопытства по поводу моих дорожных документов и разрешения на торговлю сигаретами, но я, не долго думая, выдумал якобы подкупленного мною за большую сумму денег русского офицера, и, кажется, подобное объяснение удовлетворило обе стороны.

В последнее время я частенько задумывался, не была ли встреча с Белински с самого начала предусмотрена планом Порошина. Вспоминал обстоятельства нашего с ним сближения. Неужели Белински застрелил тех двух советских дезертиров только для того, чтобы продемонстрировать мне, как отчаянно он не любит все советское?

Утаил я и объяснение Артура Небе по поводу того, как Организация саботировала Архивный центр США в Берлине с помощью капитана Линдена. Это, решил я, их проблема. Уж очень не хотелось мне помогать правительству, которое было готово вешать нацистов по понедельникам, вторникам и средам и вербовать их в собственные службы безопасности по четвергам, пятницам и субботам. Хотя бы в этом Генрих Мюллер оказался прав.

Что касается самого Мюллера, то майор Брин и капитан Меддинскас были твердо уверены: я обознался. Бывший шеф Гестапо давно мертв, уверяли они меня. Белински, настаивали они, по причинам, известным только ему, наверняка показал мне фотографию кого-то другого. Военная полиция тщательно обыскала винное поместье Небе в Гринциге. Владелец, некий Альфред Нольде, как оказалось, отправился по делам за границу. Не нашли никаких тел, ни малейшего свидетельства того, что там кого-либо убили. Американцы подтвердили существование Организации бывших немецких военнослужащих, которые сотрудничали с Соединенными Штатами, чтобы предотвратить дальнейшее распространение международного коммунизма, но в то же время решительно отклонили возможность пребывания в ее рядах скрывающихся от правосудия нацистских военных преступников.

Я безмятежно выслушал подобную чепуху, чересчур вымотанный всем этим делом, чтобы слишком уж беспокоиться о том, чему они верили или, если на то пошло, во что они хотели заставить меня поверить. Подавив свою первую реакцию на их полнейшее безразличие к правде - а меня, признаюсь, так и подмывало послать их к черту, - я вежливо кивал, демонстрируя манеры истинного джентльмена. Подобный стиль поведения, как мне казалось, был способен ускорить мое освобождение.

Шилдс же, наоборот, становился день ото дня все менее почтительным: с явным неудовольствием, даже, можно сказать, с раздражением, помогал он в переводе. Похоже, ему очень не нравилось, как два офицера контрразведки старались скорее скрыть, чем выявить подоплеку всего того, о чем я ему рассказал и во что он безусловно поверил. Шилдс буквально вознегодовал, когда Брин выразил горячую уверенность в том, что дело капитана Линдена доведено до логического завершения. Единственное утешение Шилдс мог найти в том, что 796-е отделение военной полиции, оскандалившееся с русскими, выступающими как американские военные полицейские, теперь могло кое-что подбросить 430-му отделению корпуса контрразведки. Ведь это у них под носом русский шпион в личине контрразведчика, с соответствующим удостоверением личности, останавливается в отеле, снятом военными, водит машину, зарегистрированную на имя американского офицера, и вообще без помех перемещается по местам, отведенным исключительно для американских служащих. Я знал, что для такого человека, как Рой Шилдс, это будет пусть маленьким, но утешением: он же полицейский, с присущим этой профессии стремлением к точности. Я и сам частенько испытывал подобное чувство.

На двух последних допросах Шилдса заменил какой-то австриец, и больше я его никогда не видел.

Ни Брин, ни Медлинскас не сказали мне, когда они наконец завершили свои изыскания. Ничем не выказали они и удовлетворенности моими ответами. Они просто оставили это дело висеть в воздухе - такие уж привычки у людей из службы безопасности.

Приблизительно еще через три недели я полностью залечил свои раны. Я одновременно и развеселился и поразился, узнав от тюремного доктора, что когда меня после аварии поместили в госпиталь, то, помимо всего прочего, обнаружили гонорею.

- Тебе, парень, чертовски повезло, что ты попал сюда, - сказал он. - У нас есть пенициллин. В любой другой больнице применили бы сальварсан, а эта штука жжет, как плевки Люцифера. А кроме того, тебе повезло еще и потому, что ты подхватил всего лишь триппер, а не русский сифилис. Местные шлюхи все им болеют. Разве никто из вас, Джерри, не слышал о "французских письмах"?

- Вы имеете в виду о "парижских"? Конечно, слышали. Но мы их не надеваем - отдаем в пятую нацистскую колонну, там прокалывают в них дырки и продают американцам, чтобы они заражались, когда трахают наших женщин.

Доктор засмеялся. Но, могу поклясться, в глубине души он мне поверил. За время моей болезни со мной происходили и другие подобные случаи. Я стал настолько лучше говорить по-английски, что свободно болтал с двумя американками, служившими медсестрами в этом военном госпитале. Мы частенько смеялись и шутили, но мне всегда казалось, что в их взглядах таилось какое-то странное, недоступное моему пониманию чувство.

И только позже, за несколько дней до выписки, меня осенило: из-за того, что я был немцем, эти американки просто холодели при виде меня, будто мысленно просматривали документальный фильм о Бельзене и Бухенвальде. А в их взглядах читался вопрос: как вы могли допустить, чтобы подобное случилось, как могли позволить?

Наверное, на Земле сменится по крайней мере еще несколько поколений, прежде чем люди других наций будут смотреть нам в глаза без этого невысказанного вопроса.

Глава 38

Погожим сентябрьским днем, облаченный в мешковатый костюм, который мне выдали медсестры в военном госпитале, я вернулся в свой пансион на Шкодагассе. Владелица, фрау Блум-Вайс, тепло меня поприветствовала, известила, что мой багаж в целости хранится в ее подвале, передала записку, которая прибыла всего полчаса назад, и спросила, буду ли я завтракать. Позавтракать я с удовольствием согласился и, поблагодарив за участие и заботу, спросил, должен ли я ей деньги.

- Доктор Либль все устроил, герр Гюнтер, - сказала она, - и если вы хотите занять свои прежние комнаты, пожалуйста - они свободны.

Так как я понятия не имел, когда вернусь в Берлин, то сказал, что хочу.

- Доктор Либль что-нибудь мне передавал? - спросил я, заранее зная ответ. Адвокат не предпринял ни одной попытки встретиться со мной в военном госпитале.

- Нет, - ответила она, - ничего.

Затем фрау Блум-Вайс проводила меня в мои прежние комнаты, а ее сын принес мне багаж. Я еще раз поблагодарил ее и сказал, что буду завтракать, как только переоденусь.

- Все здесь, - сказала она, когда ее сын водрузил мои сумки на полку для багажа. - У меня есть квитанция на те вещи, которые забрала полиция, в основном это бумаги.

Затем она сладко улыбнулась, пожелала мне приятного отдыха и закрыла за собой дверь. Типичная венка: не выказала ни малейшего желания узнать, что случилось со мной с тех пор, как я в последний раз был в ее доме.

Оставшись один, я открыл свои сумки и обнаружил, почти изумленный, но с большим облегчением, что по-прежнему имею две с половиной тысячи долларов наличными и несколько коробок сигарет. Я лег на кровать и закурил "Мемфис" с чувством, близким к восторгу.

Развернув за завтраком записку, я прочел единственное предложение, написанное кириллицей: "Встретимся в Кайзергруфте в одиннадцать утра". Подпись отсутствовала, но она была и ни к чему. Когда фрау Блум-Вайс вернулась, чтобы убрать со стола, я спросил ее, кто принес записку.

- Какой-то школьник, герр Гюнтер, - сказала она, собирая посуду на поднос, - самый обычный школьник.

- Мне нужно кое с кем встретиться, - объяснил я. - В Кайзергруфт. Не подскажете, где это?

- В Императорской подземной часовне? - Она вытерла руки о хорошо накрахмаленный передник, точно ей вот-вот предстояло повстречаться с самим кайзером, а затем перекрестилась. Упоминание об императорской власти, как я заметил, всегда делало венцев почтительными вдвойне. - Это же церковь капуцинов на западной стороне Нойер-Маркт*. Но идите пораньше, герр Гюнтер, она открыта только по утрам, с десяти до двенадцати. Уверена, что вам там будет интересно.

______________

* Новый рынок.

Я улыбнулся и с благодарностью кивнул. Да, мне, без сомнения, будет там интересно.

Нойер-Маркт мало походил на рыночную площадь. Несколько столов, накрытых как бы на террасе кафе. Посетители не пили кофе, официанты, казалось, вовсе не были склонны обслуживать их, да и кафе, откуда можно было получить сам кофе, отсутствовало. Все это казалось каким-то временным сооружением, даже по свободным стандартам перестроенной послевоенной Вены. Несколько человек праздно пялились по сторонам, будто здесь совершено преступление и все ждут полицию. Но я едва успел обратить на все это внимание, услышав, как часы на возвышающейся поблизости башне отбивают одиннадцать, поспешил к церкви.

Зоологу, который назвал знаменитую обезьяну, было все равно, что привычный стиль монахов-капуцинов куда замечательнее, чем их простоватая церковь в Вене. По сравнению с большинством молельных заведений в этом городе, церковь капуцинов выглядела так, словно они флиртовали с кальвинизмом, когда ее строили, или казначей ордена сбежал с деньгами к масонам: на ней не было ни единого резного украшения. Церковь выглядела столь заурядно, что я преспокойно прошел бы мимо, не обратив на нее внимания. Я чуть было так не сделал, но спасибо американским солдатам, которые сшивались около дверей. До меня вовремя донеслось упоминание о "покойничках". Мое недавнее знакомство с тем английским, на котором изъяснялись медсестры в военном госпитале, подсказало мне, что эта группа собиралась посетить нужное мне место.

Я заплатил сердитому старому монаху шиллинг за вход и прошел в длинный пустой коридор, который, как я решил, был частью монастыря. Узкая лестница вела вниз, в склеп.

На самом деле это оказался не один склеп, а восемь соединяющихся друг с другом склепов, причем гораздо менее мрачных, чем я ожидал. Строгое внутреннее убранство - белые стены, частично выложенные мрамором, - странно контрастировало с богатством содержимого. Здесь нашли приют останки более сотни Габсбургов с их знаменитыми челюстями. А вот сердца, как говорилось в путеводителе, который я додумался взять с собой, были забальзамированы в урнах, расположенных под собором Святого Стефана. Столько свидетельств династических смертей, как в этих склепах, можно найти лишь к северу от Каира. Казалось, все собрались здесь, кроме Великого герцога Фердинанда, похороненного в Граце и на которого, без сомнения, все остальные обиделись за то, что он настоял на посещении Сараева.

Останки представителей более скромной ветви фамилии из Тосканы покоились в простых свинцовых гробах, расположенных один над другим, как винные бутылки на полке, в самом дальнем углу самого длинного склепа. Я почти ждал, что увижу старика, открывающего их, чтобы опробовать новую колотушку и набор зубил. Габсбурги, естественно, занимали самые роскошные саркофаги. Этим огромным, вычурно украшенным медным гробам, казалось, недоставало только гусениц и орудийных башен, чтобы они взяли Сталинград. Один только император Йозеф II проявил нечто вроде сдержанности в своем выборе гроба, и только венский путеводитель мог описать медный гроб как "чрезмерно простой".

Я нашел полковника Порошина в склепе Франца-Иосифа. Он тепло улыбнулся, увидев меня, и похлопал по плечу.

- Видишь, я был прав: кириллица оказалась не так уж непонятна.

- А не сумеете ли вы еще и угадать, о чем я думаю?

- Конечно, - сказал он. - Вы думаете о том, что мы могли бы сказать друг другу после всего случившегося. Особенно в таком месте. Вы думаете, что в другом месте попытались бы меня убить.

- Вам бы на сцену, полковник, непременно стали бы вторым профессором Шафером.

- Думаю, вы ошибаетесь. Профессор Шафер - гипнотизер, он не читает чужих мыслей. - Порошин ударил перчатками по своей открытой ладони с таким видом, будто выиграл очко. - Я не гипнотизер, герр Гюнтер.

- Вы недооцениваете себя. Вам блестяще удалось заставить меня поверить, будто я частный следователь и должен приехать сюда, в Вену, чтобы попытаться отвести от Эмиля Беккера обвинение в убийстве. Вот уж гипнотическая фантазия, о какой раньше не слыхал!

- Скорее умение убедить, - сказал Порошин, - действовали-то вы по собственной воле. - Он вздохнул. - Жалко бедного Эмиля. Вы ошибаетесь, если думаете, будто я сомневался в вашей способности доказать его невиновность. Но, если заимствовать шахматный термин, это был мой венский гамбит: на первый взгляд он безобиден, но последствия - колоссальны. А все, что требуется, - это сильный и доблестный конь (с рыцарем).

- Эту роль вы, как я понимаю, отвели мне.

- Точно. И теперь игра выиграна.

- И каким же образом? Не потрудитесь объяснить?

Порошин указал на гроб справа от более приподнятого, в котором покоился прах императора Франца-Иосифа.

- Наследный принц Рудольф, - сказал он. - Совершил самоубийство в знаменитом охотничьем домике в Майерлинге. История в общих чертах хорошо известна, но детали и мотивы остаются неясными. Только в одном можно быть уверенным - в том, что его прах лежит вот в этой самой гробнице. Но, оказывается, не все, кто, как мы думали, совершили самоубийство, настолько мертвы, как бедный Рудольф. Возьмите, к примеру, Генриха Мюллера. Доказать, что он все еще жив, - это чего-то да стоило.

- Но я солгал, - заявил я беззаботно, - никогда, знаете ли, не видел Мюллера. А посигналил Белински по единственной причине: хотел, чтобы он и его люди помогли мне спасти Веронику Цартл, шлюшку из "Ориентала".

- Да, признаюсь, ваш договор с Белински далек от совершенства, но так уж случилось: я знаю, что вы сейчас лжете. Видите ли, Белински действительно был в Гринциге с командой агентов, конечно, не американцев, а моих собственных людей. За каждой машиной, выезжающей из желтого дома в Гринциге, следили. Кстати, осмелюсь сказать, за вами тоже. Обнаружив ваш побег, Мюллер и его друзья так запаниковали, что почти тотчас же разбежались. Мы всего лишь сели им на хвост, причем на достаточно удаленном расстоянии, и они сочли что по-прежнему находятся в безопасности. Мы же смогли со всей определенностью опознать Мюллера. Понимаете? Нет, вы не солгали.

- Но почему вы не арестовали его? Почему оставили на свободе?

Порошин сделал умное лицо.

- В моем деле не всегда главная цель - арестовать врага. Иногда во много раз ценнее позволить ему остаться на свободе. Мюллер с начала войны был двойным агентом. К концу же сорок четвертого он, естественно, захотел совсем исчезнуть из Берлина и перебраться в Москву. Ну, можете ли вы это себе представить, герр Гюнтер? Глава фашистского Гестапо живет и работает в столице демократического социализма? Если бы английская или американская разведки узнали об этом, они не преминули бы придать эту информацию широкой огласке в какой-нибудь политически удачный момент, а сами уселись бы и стали наблюдать, как мы выкручиваемся из неловкого положения. Поэтому было решено, что Мюллер не должен приезжать.

Проблема состояла лишь в том, что он слишком много о нас знал, ну, например, о местонахождении дюжин гестаповских и абверовских шпионов в Советском Союзе и Восточной Европе. Поэтому, прежде чем прогнать от нашей двери, его требовалось нейтрализовать. Прежде всего мы выудили у него имена всех этих агентов и в то же время стали скармливать ему новую информацию, которая хотя и не влекла за собой опасности реваншистских военных попыток Германии, но могла заинтересовать американцев. Не стоит объяснять, что эта информация была фальшивой.

Конечно, все это время мы продолжали оттягивать дезертирство Мюллера, прося его еще немного подождать и заверяя, что ему не о чем беспокоиться. А когда мы добились своего, то позволили ему обнаружить, что его дезертирство не может состояться по разного рода политическим причинам. Мы надеялись таким образом убедить его предложить свои услуги американцам, как это сделали другие, например генерал Гелен, барон фон Болшвинг. Даже Гиммлер! Однако он был слишком известен, чтобы англичане отважились принять его предложение. Ну совсем сумасшедший; да?

Может, мы что-то неправильно рассчитали. Может, Мюллер слишком задержался и не смог предотвратить побега Мартина Бормана и ошибки эсэсовцев, которые охраняли бункер фюрера. Кто знает? Как бы то ни было, Мюллер вроде бы покончил жизнь самоубийством. Но это известие оказалось блефом, только спустя продолжительное время мы смогли доказать это, к нашему удовлетворению. Мюллер, оказывается, очень умный человек.

Когда мы узнали об Организации, то заподозрили, что Мюллер не замедлит появиться снова. Однако он упорно оставался в тени, хотя кое-какой информацией о его появлении мы обладали, но ничего определенного. И только когда застрелили капитана Линдена, мы заметили из донесений, что серийный номер оружия, из которого стрелял убийца, совпадал с оружием Мюллера. Но, думаю, об этом вы уже знаете.

Я кивнул:

- Мне рассказал Белински.

- Очень находчивый человек. Семья из Сибири. Они вернулись в Россию после революции, когда Белински еще был мальчиком. Но, как говорят, к тому времени он уже был настоящим американцем. Вскоре вся семья стала работать на НКВД. Это Белински предложил выступить в роли агента КРОВКАССа. КРОВКАСС и служба контрразведки не только часто действуют наперекор друг другу, но очень часто КРОВКАСС просто набит персоналом корпуса контрразведки. И совершенно обычное дело, когда военную полицию оставляют в неведении об операциях службы КРОВКАСС. Американцы еще больше византийцы в своих организационных структурах, чем мы. Легенда Белински показалась вам правдоподобной, но как идея она казалась правдоподобной и Мюллеру. Настолько, чтобы он выбрался из норы, когда вы сказали ему, что у него на хвосте сидит агент КРОВКАССа, но не настолько, чтобы удрал в Южную Америку, где он нам не мог бы пригодиться. В конце концов, в службе контрразведки есть менее разборчивые сотрудники в том, что касается вербовки военных преступников, чем в КРОВКАССе, их защиты Мюллер мог бы поискать.

Так и оказалось. И вот теперь, когда мы разговариваем, Мюллер в том самом месте, где и нужно: со своими американскими друзьями в Пуллахе. Старается быть им полезным: делится своими солидными знаниями структур советской разведки и методов секретной полиции. Хвастает о сети верных агентов, которые, как он думает, все еще действуют. Это была первая часть нашего плана - дезинформировать американцев.

- Очень умно, - сказал я с неподдельным восхищением, - а вторая?

Лицо Порошина приняло более философское выражение:

- Когда придет время, информация об этом станет достоянием общественности. Весь мир узнает: гестаповский Мюллер - орудие американской разведки. И теперь уже мы будем сидеть и наблюдать, как они корчатся от смущения. Это может случиться через десять или даже двадцать лет, при условии, что Мюллер все еще будет жив.

- А предположим, что мировая пресса вам не поверит?

- Доказательства будет не так уж сложно раздобыть. Американцы - мастера хранить документы. Только взгляните на их Архивный центр. А у нас есть толковые агенты. Им следует только дать указание, где и что искать, - и доказательства нам обеспечены.

- Вы, кажется, продумали все до мелочей.

- В большей степени, чем вы предполагаете. А теперь, когда я удовлетворил ваше любопытство, у меня есть один вопрос к вам, герр Гюнтер. Не могли бы вы на него ответить?

- Не представляю, что я могу вам сообщить, полковник. Игрок-то - вы, а не я. Мне отведена лишь скромная роль коня в вашем венском гамбите, помните?

- Тем не менее есть кое-что.

Я пожал плечами:

- Выкладывайте.

- Итак, - начал он, - если на мгновение вернуться к шахматной доске, то, естественно, надо чем-то жертвовать. Беккером, например. И вами, конечно. Но иногда сталкиваешься с непредвиденными потерями фигур.

- Вашей королевы?

На мгновение он нахмурился.

- Если хотите знать, Белински сказал мне, что это вы убили Тродл Браунштайнер. Он был настроен очень решительно, и моя личная заинтересованность в Тродл не имела для него особого значения. Это так, я знаю. Он убил бы ее без колебаний. Но вы... Один из моих людей в Берлине проверил данные о вас в Архивном центре США. Вы сказали правду - никогда не были членом партии. Подтвердилось и все остальное: ваш рапорт о переводе из СС, например. Вас же за это могли расстрелять. Видимо, вы сентиментальный глупец. Но убийца?.. Скажу вам прямо, герр Гюнтер: мой разум говорит, что вы не убивали ее, но я должен знать это твердо.

Он в упор уставился на меня своими бледно-голубыми глазами, но я не дрогнул и не отвел взгляда.

- Вы убили ее?

- Нет.

- Вы ее сбили?

- Машина была у Белински, а не у меня.

- Хотите сказать, что вы не участвовали в ее убийстве?

- Более того, я собирался ее предупредить.

Порошин кивнул:

- Да, у меня нет сомнений, вы говорите правду.

- Слава Богу.

- Вы правильно делаете, что благодарите его. Если бы я почувствовал ложь, не задумываясь, убил бы вас тоже.

- Тоже? - Я нахмурился. - А кто еще мертв? Белински?

- Да, погиб так, знаете, неудачно. Все из-за курения этой адской трубки. Вредная это привычка - курение. Вам надо бы бросить.

- Но каким образом?

- Это старый способ ЧК. Небольшое количество тетрила в мундштуке присоединяется к заряду, который находится в углублении трубки. Когда зажигается трубка, то загорается и запал. Очень просто, но и очень смертельно. Ему снесло голову. - Голос Порошина звучал почти равнодушно. Понимаете? Интуиция подсказывала мне, что это не вы убили ее. Я просто хотел окончательно убедиться в этом.

- И теперь вы уверены?

- Уверен. Скажу больше: вы не только выйдете отсюда живым...

- А вы что, убили бы меня прямо здесь?

- Почему бы и нет? Вполне подходящее место, вы так не думаете?

- О да, весьма экзотическое. И что же вы собирались сделать? Перегрызть мне шею? Или заминировали один из гробов?

- Существует множество ядов, герр Гюнтер. - Он вытащил и показал на ладони маленький ножичек. - На лезвии тетродотоксин. Маленькая царапина - и бай-бай. - Он убрал нож в карман кителя и застенчиво пожал плечами. - Я собирался сказать вот что: советую вам сейчас отправиться в кафе "Моцарт", там вас кое-кто ждет.

Мой обескураженный взгляд, казалось, позабавил его.

- Не можете угадать? - спросил он радостно.

- Неужели моя жена? Вы вытащили ее из Берлина?

- Конечно, Она вряд ли смогла бы выбраться оттуда сама: Берлин окружен нашими танками.

- Кирстен сейчас ждет меня в кафе "Моцарт"? - недоверчиво переспросил я.

Он посмотрел на свои часы и кивнул:

- Уже пятнадцать минут. Вам лучше не испытывать судьбу. Столь привлекательная женщина - и одна в таком городе, как Вена? Надо быть осторожнее, такое уж трудное время.

- Вы полны сюрпризов, полковник, - сказал я ему. - Пять минут назад вы были готовы убить меня, а теперь говорите, что привезли мою жену из Берлина. С чего это подобное великодушие? Я не понимаю.

- Давайте считать это частью пустой выдумки коммунизма, вот и все. - Он щелкнул каблуками, как добрый пруссак. - До свидания, герр Гюнтер. Кто знает? Возможно, после этого берлинского дела мы вновь встретимся.

- Надеюсь, нет.

- Очень жаль. Человек ваших талантов... - Оборвав себя на полуслове, он повернулся и ушел.

Я вышел из императорской подземной часовни шагом легким, как у Лазаря. На Нойер-Маркт прибавилось людей, наблюдающих за странной террасой кафе без самого кафе. Тут я увидел наконец камеру и юпитеры и почти одновременно заметил Вилли Райхмана, маленького рыжеволосого директора киностудии "Зиверинг". Он говорил по-английски с человеком, держащим в руках мегафон. Это конечно же был тот английский фильм, о котором Вилли мне рассказывал. Тот, для которого требовались венские развалины. Фильм, в котором Лотте Хартман, по заслугам наградившей меня триппером, была дана роль.

Я остановился на минутку в надежде увидеть подружку Кенига, но она не показывалась. Я подумал, что она вряд ли уехала с ним из Вены и пропустила свою первую роль на экране.

В толпе рядом со мной переговаривались зеваки.

- Что они тут делают? - спросил один.

А другой ответил:

- Это, должно быть, кафе, кафе "Моцарт". - По толпе пробежал смех. Очевидно, им здесь больше вид нравится. Это так называемая поэтическая вольность.

Человек с мегафоном попросил тишины, приказал включить камеры, и съемка началась. Двое мужчин - один из них так благоговейно держал книгу в руках, будто это икона, - пожали друг другу руки и сели за один из столиков.

Оставив толпу наблюдать за происходящим, я быстро пошел по направлению к настоящему кафе "Моцарт" и жене, которая ждала меня там.

Послесловие автора

В 1988 году правительственное Агентство расследовании США обратилось к Яну Сэйеру и Дугласу Боттингу, которые в то время работали над историей американской Службы контрразведки (CIC), озаглавленной "Секретная армия Америки: нерассказанная история Службы контрразведки", с просьбой проверить подлинность дела, содержащего документы, подписанные агентами Службы контрразведки в Берлине в конце 1948 года в связи с вербовкой Генриха Мюллера в советники Службы. Из материалов дела следовало, что советская агентура сделала заключение, что Мюллер не был убит в 1945 году и теперь его, возможно, используют западные разведки. Сэйер и Боттинг признали материал подделкой, "сфабрикованной опытным, но несколько запутавшимся лицом". Эта точка зрения была подтверждена полковником Э. Браунингом - шефом Службы контрразведки во Франкфурте-на-Майне. Браунинг указал, что сама идея вербовки Мюллера в советники Службы контрразведки кажется нелепой. "К сожалению, - писали два автора, - нам приходится сделать заключение, что судьба шефа Гестапо "третьего рейха" остается окутанной тайнами и домыслами, как было раньше и как, возможно, будет всегда".

Попытки сотрудников редакций ведущих английских газет и американских журналов скрупулезно расследовать это дело пока ни к каким результатам не привели.