"Мартовские фиалки" - читать интересную книгу автора (Керр Филипп)Керр ФилиппМартовские фиалкиФилип Керр "Берни Гюнтер" Мартовские фиалки перевод Е. Ламановой Посвящается моей матери Берлин, 1936 год Первый мужчина: "Ты заметил, как ловко эти "мартовские фиалки"* оттеснили на задний план ветеранов партии, вроде нас с тобой?" ______________ * "Мартовские фиалки" - элита немецкого общества 1933 - 1940 гг., приветствовавшая победу национал-социалистов на выборах 5 марта 1933 года. Это преподаватели университета, писатели и журналисты, промышленники, ведущие специалисты в сфере науки и производства. Второй мужчина: "Ты прав. Кто знает, если бы Гитлер немного подождал и забрался в фургон нацистов чуть позже, он стал бы фюрером гораздо раньше". "Черная корпорация", ноябрь 1935 года Глава 1 Странные вещи происходят иногда в темных снах Великого Искусителя... Сегодня утром я наблюдал, как на углу Фридрихштрассе и Ягерштрассе два человека в форме СА* отвинчивали от стен красные стенды "Штюрмера" антисемитского еженедельника, издаваемого главным гонителем евреев в рейхе Юлиусом Штрейхером**. Эти стенды привлекают внимание разве только очень недалеких людей, которым приятно щекочут нервы полупорнографические изображения арийских дев, изнывающих в сладострастных объятиях длинноносых уродов. Я уверен, что ни один уважающий себя человек не станет читать эту гнусную писанину. ______________ * Имеются в виду штурмовики, члены штурмовых отрядов СА. ** Штрейхер Ю. (1885 - 1946) - видный деятель нацистской партии, ярый антисемит, гауляйтер Франконии (1925 - 1940). Военный преступник, казнен по приговору Международного трибунала в Нюрнберге. Штурмовики бросили стенды в кузов грузовика, рядом с другими. Нельзя сказать, чтобы они обращались с ними слишком осторожно - на двух стендах стекла были уже разбиты. Часом позже я видел, как эти же ребята снимали стенды со "Штюрмером" на трамвайной остановке у городской ратуши. На этот раз я подошел к ним и спросил, зачем они это делают. - Из-за Олимпиады, - ответил один из штурмовиков. - Нам приказали убрать стенды, чтобы не шокировать иностранцев, которые приедут в Берлин на Игры. Слыханное ли дело, чтобы власти так заботились о душевном покое иностранцев! По крайней мере, на моей памяти такого еще не было. * * * Я заехал домой на машине - у меня был старый черный "ханомаг" - и переоделся в мой единственный хороший костюм из светло-серой фланели. Когда я покупал его три года назад, он стоил сто двадцать марок, а главное, был прекрасного качества, что по нынешним временам большая редкость: теперь наши шерстяные ткани, так же как масло, кофе и мыло, делаются из заменителей. И хотя с виду они вполне приличные, однако долго их не проносишь и зимой в них прохладно, а летом, в жару, просто мучаешься. Я взглянул на себя в зеркало, стоявшее в спальне, и достал свою самую лучшую темно-серую фетровую шляпу с широкими полями и черной лентой из ткани баратеа. Обыкновенная шляпа, но я ношу ее немного по-другому, чем остальные, как парни из гестапо - с опущенными спереди полями. Шляпа закрывает лицо, и я прохожу, куда захочу, неузнанным. Эту манеру носить шляпу придумали в берлинской криминальной полиции - или Крипо, - где я ее и перенял. Коробку "Муратти" я сунул в карман пиджака и вышел из дому, бережно держа под мышкой статуэтку из розентальского фарфора, красиво завернутую в подарочную бумагу. Венчание проходило в Лютер-кирхе на Денневицплац, недалеко от железнодорожной станции Потсдамерплац, в двух шагах от дома невесты. Ее отец, господин Леман, работал машинистом на станции Лертер и четыре раза в неделю водил экспресс в Гамбург и обратно. Невеста, по имени Дагмар, работала у меня секретаршей, и я представить себе не мог, как теперь буду обходиться без нее. Но дело было не только в этом. Иной раз я подумывал: а не жениться ли мне самому на Дагмар? Она была красива, она сумела организовать мою жизнь, и мне казалось, что я ее люблю, но я, наверное, был слишком стар для нее - мне уже исполнилось тридцать восемь - да и к тому же слишком скучен. Я предпочитаю спокойную, размеренную жизнь, а Дагмар, конечно, хотелось развлечений и развлечений. И вот она стоит, нарядная, рука об руку с этим летчиком, мужчиной, о котором женщина может только мечтать - молодым, красивым, самим олицетворением мужественного арийца в этом серо-голубом мундире, удостоверяющем его принадлежность к авиации национал-социалистов. Правда, познакомившись с ним ближе на свадебном обеде, я вскоре разочаровался: как и многие другие члены этой партии, Иоханнес Беркель чересчур серьезно относился к самому себе. Дагмар представила нас друг другу. Прежде чем подать мне руку, Иоханнес громко щелкнул каблуками и тряхнул головой. - Примите мои поздравления, - сказал я ему. - Вам крупно повезло - л сам готов был сделать ей предложение, но, конечно, куда там мне рядом с бравым военным. Я пригляделся к его форме: на левом нагрудном кармане он носил серебряный спортивный значок СА и пилотский значок, а над ними - непременный ужасный значок члена партии; на левой руке у него красовалась повязка со свастикой. - Дагмар говорила мне, что вы летали в "Люфтганзе", а затем временно поступили в распоряжение министерства авиации, но я не думал... Как ты говорила, Дагмар, кем был твой жених тогда? - Спортивным летчиком. - Да, именно так, спортивным летчиком. А я и не думал, что у вас, ребята, форма. - Спортивный летчик - это один из тех многочисленных эвфемизмов, которые наци часто использовали для обозначения военных летчиков. - Он замечательно выглядит, правда? - сказала Дагмар. - А ты - просто красавица, дорогая, - тут же отозвался жених. - Простите, что спрашиваю, Иоханнес, но интересно, собирается ли Германия официально признать, что у нее есть военно-воздушные силы? спросил я. - Воздушный корпус, - ответил Беркель. - У Германии свой воздушный корпус. Вот и все, что он сказал. - А вы, господин Гюнтер, частный сыщик, да? Наверное, это очень увлекательная работа? - Я частный детектив, - поправил я его. - Это верно, в моей работе случается иногда кое-что интересное. - А какие дела вы расследуете? - Можно сказать, любые, за исключением дел о разводе. Люди ведут себя очень забавно, когда узнают, что их жены или мужья обманывают их, или когда сами обманывают жен или мужей. Однажды меня наняла одна женщина для того, чтобы я сообщил ее мужу, что она собирается оставить его. Она боялась, что он ее изувечит. Я сообщил ему. И что вы думаете? Этот сукин сын набросился на меня, да так, что мне пришлось провести три недели в больнице Святой Гертруды с шеей в гипсе. После этого я раз и навсегда отказался от улаживания каких-либо матримониальных отношений. Сейчас я занимаюсь всем чем угодно: веду расследования по заданию страховых компаний, разыскиваю пропавшие свадебные подарки и исчезнувших людей - и тех, о ком известно полиции, и таких, о которых она не знает ничего. С тех пор как национал-социалисты пришли к власти, это направление моего бизнеса процветает. - Я улыбнулся как можно любезнее и даже игриво приподнял брови. - При национал-социализме всем стало лучше, правда? Все мы настоящие "мартовские фиалки". - Не обращай внимания на Бернхарда, - сказала Дагмар. - У него странный юмор. Я собирался продолжить, но тут заиграла музыка, и Дагмар благоразумно увлекла Беркеля на площадку для танцев, где их дружными аплодисментами приветствовали гости. На свадьбе разносили шампанское, которого я не люблю, и я отправился в бар, чтобы выпить что-нибудь стоящее. Мне принесли "Бок"* и кларес с глотком воды, мою любимую светлую до прозрачности картофельную водку, и, быстро расправившись с одной порцией, я заказал следующую. ______________ * Сорт очень крепкого темноватого пива с красной этикеткой с изображением двух бодающихся козлов. Bock (нем.) - козел. - На свадьбах всегда хочется пить, - сказал маленький человечек, стоявший рядом со мной. Это был отец Дагмар. Повернувшись спиной к бару, он с гордостью наблюдал за своей дочерью. - Просто картинка. Не правда ли, господин Гюнтер? - Не знаю, что я буду без нее делать, - сказал я. - Может быть, вам удастся убедить ее остаться работать у меня? Им же наверняка понадобятся деньги - в начале семейной жизни молодым это особенно нужно. Но господин Леман покачал головой. - Я думаю, Иоханнес и его любимые национал-социалисты считают, что женщина пригодна только для одного дела - того самого, которое требует девяти месяцев ожидания. - Он закурил трубку и не спеша выпустил дым, как бы в знак подтверждения, что ко всему надо относиться философски. - И к тому же, я думаю, они возьмут свадебную ссуду у государства. Так что зачем ей работа? - Наверное, вы правы, - сказал я и допил свою водку. По лицу Лемана я понял, что он, видимо, принял меня за пьяницу, и решил пояснить: - Вы не смотрите, что я пью эту гадость, господин Леман. Мне просто захотелось прополоскать рот, а выплевывать лень. Он усмехнулся, похлопал меня по спине и заказал две двойные порции. Когда, мы выпили, я спросил, где счастливые новобрачные собираются провести медовый месяц. - На Рейне, - ответил он. - В Висбадене. Мы когда-то с фрау Леман провели свой медовый месяц в Кенигштайне. Чудесное местечко. Правда, Иоханнес должен скоро вернуться, чтобы отправиться в поездку под девизом "Сила - через радость" от имени Службы труда рейха. - Да что вы? И куда же? - На Средиземное море. - И вы этому верите? Старик нахмурился. - Нет, - мрачно ответил он. - Я не говорил об этом Дагмар, но по-моему, он собирается в Испанию. - На войну. - Да, на войну. Муссолини предоставил Франко военную помощь, и Гитлер не хочет оставаться в стороне. Он не успокоится, пока не втянет нас еще в одну кровавую войну. Мы снова выпили с ним по одной, а затем я обнаружил, что танцую с хорошенькой девушкой, которая сообщила мне, что служит продавщицей в магазине Грюнфельда. Ее звали Карола, я убедил ее уйти со мной, и мы подошли к Дагмар и Иоханнесу, чтобы на прощание пожелать им счастья, но Беркелю почему-то именно в эту минуту взбрело в голову заговорить о моем военном прошлом. - Дагмар рассказывала, что вы были на турецком фронте. - Он, наверное, немного побаивается Испании, подумал я. - И что вас наградили Железным крестом. Я пожал плечами. - Всего лишь второй степени. - Так и есть, подумал я, он мечтает о славе. - И все-таки, - сказал он. - Железный крест есть Железный крест. У фюрера он, кстати, тоже второй степени. - Ну, не стану говорить за него. Насколько я помню, честный солдат относительно честный, - да к тому же побывавший на передовой, к концу войны обязательно получал Железный крест второй степени. Награды первой степени, как вы знаете, выдавались тем, кто отправился на небеса. Я получил Железный крест за то, что выжил. - Я чувствовал, что меня понесло. - Кто знает, может быть, вам тоже удастся заполучить Железный крест. Он наверняка украсит ваш китель. Худое мальчишеское лицо Беркеля напряглось. Он наклонился ко мне и уловил запах алкоголя. - Вы пьяны, - сказал он. - Si, - ответил я и, пошатываясь, повернулся, чтобы идти. - Adios, hombre*. ______________ * Да. Прощайте, мужчина (исп.). Глава 2 В районе, где я жил - это Траутенауштрассе, что в Вильмерсдорфе, обитали в основном люди скромного достатка, но по сравнению с Веддингом, районом бедняков, где я вырос, это был просто рай. Улица, на которой стоял мой дом, начиналась от Гюнцелштрассе и пересекала Никольсбургерплац, в центре которой располагался живописный фонтан, напоминавший театральную декорацию. Я занимал там уютную квартиру недалеко от Прагерплац. До дома я добрался довольно поздно, во втором часу ночи, и долго сидел в машине, размышляя, прежде чем подняться наверх. Я испытывал неловкость за то, что подначивал Беркеля в присутствии Дагмар, и за те вольности, которые позволил себе с Каролой в Тиргартене, на берегу пруда с золотыми рыбками. Мне пришлось признаться самому себе, что замужество Дагмар расстроило меня гораздо сильнее, чем я ожидал, однако терзаться по поводу случившегося было совершенно бесполезно. Я понимал, что не смогу забыть ее, и самое лучшее, что можно придумать в такой ситуации, это попытаться отвлечься мыслями от Дагмар и переключиться на что-нибудь другое. Наконец я вышел из машины и только тогда заметил в двадцати метрах от себя синий "мерседес" с опускающимся верхом и двоих мужчин, которые, прислонившись к автомобилю, несомненно, кого-то поджидали. Хмель мигом вылетел у меня из головы, когда я увидел, что один из них выплюнул свою сигарету и направился ко мне. Он приблизился, и я отметил про себя, что для гестаповца он выглядит слишком холеным. На другом, похожем на циркового атлета, была форма шофера, хотя, на мой взгляд, куда больше ему подошла бы шкура леопарда. Было совершенно очевидно, что его присутствие придавало уверенности его элегантно одетому молодому партнеру. - Господин Гюнтер? Вы господин Гюнтер? Он остановился прямо передо мной, и я взглянул на него с такой свирепостью, которая испугала бы и медведя: терпеть не могу, когда глубокой ночью кто-то пристает ко мне на пороге моего дома. - Я его брат. А самого Гюнтера сейчас нет в городе. - Человек широко улыбнулся. Я тоже почувствовал, что этого господина таким образом не проведешь. - Господин Гюнтер, частный сыщик? Мой хозяин хотел 5ы побеседовать с вами. - Он показал на большой "мерседес". - Он ждет в машине. Я говорил с вашей консьержкой, и она утверждала, что вы вот-вот должны вернуться. Это было три часа назад, так что нам пришлось тут дожидаться вас, и довольно долго. А дело действительно срочное. Я посмотрел на часы. - Послушайте, дружище, сейчас без двадцати два, и меня совсем не интересует то, что вы хотите мне предложить. Я устал, а кроме того, сильно пьян, и единственное, о чем я сейчас мечтаю, - это завалиться в постель. Мое агентство - на Александрплац. Так что буду признателен, если завтра вы туда зайдете. Молодой человек с располагающей свежестью в лице и цветком в петлице загородил мне дорогу. - Мы не может ждать до утра, - сказал он, а затем победно улыбнулся. Пожалуйста, поговорите с ним. Всего одну минуту, я вас очень прошу. - Поговорить? С кем? - Я все еще недоумевал. - Вот его визитная карточка. Он протянул мне карточку, и я тупо уставился на нее, словно это был лотерейный билет, которому обеспечен выигрыш. Молодой человек наклонился и прошептал: - Доктор Фриц Шем, немецкий адвокат. "Шем и Шеленберг", Уинтер-ден-Линден, 56. Это респектабельная фирма. - Не сомневаюсь, - ответил я. - Но чтобы адвокат из такой фирмы ждал меня в это время суток? Вы думаете, я верю в сказки? Тем не менее я пошел за ним к машине. Шофер открыл дверь передо мной. Я поставил ногу на подножку и заглянул внутрь. Человек, от которого исходил запах одеколона, наклонился ко мне, но я не смог разглядеть его лица - оно оставалось в тени. Когда он заговорил, его голос прозвучал холодно и неприветливо. - Это вы - Гюнтер, сыщик? - Да, это я. А вы, должно быть, - я сделал вид, что читаю карточку, доктор Фриц Шем, немецкий адвокат? Я произнес "немецкий" с неприкрытым сарказмом, поскольку терпеть не мог это слово на визитных карточках и вывесках, так как знал, что люди таким образом подчеркивали свою расовую благонадежность. Кроме того, оно здесь было совершенно излишним, поскольку евреям юридическая практика запрещена. Я никогда не написал бы на своей карточке "немецкий частный детектив". Это было бы все равно что написать "лютеранский частный детектив", или "антисоциальный частный детектив", или "овдовевший частный детектив". Хотя на самом деле я и то, и другое, и третье. Правда, в церкви я теперь бываю довольно редко. Должен признаться, что среди моих клиентов много евреев, и это очень выгодные клиенты. Они платят сразу, а проблема у всех одна и та же: люди ищут своих пропавших близких. Впрочем, и результаты поисков всегда одни и те же. Тело, выловленное из канала Ландвер и попавшее туда по милости Гестапо или штурмовиков. Одинокий самоубийца, найденный в гребной лодке в Ванзее. Или имя в списке отправленных в концлагерь. Вот почему мне не понравился этот адвокат, немецкий адвокат. Поэтому я сказал: - Послушайте, господин доктор. Как я только что объяснил вашему человеку, я устал и так много выпил сегодня, что забыл о том, что у меня есть управляющий в банке, который заботится о моем благосостоянии. Шем опустил руку в карман пиджака, но я даже не шевельнулся, настолько уже был вымотан. Однако из кармана он вытащил бумажник. - Я навел справки и выяснил, что на вас можно положиться. Вы нужны мне на пару часов, за которые я заплачу вам двести рейхсмарок, что соответствует вашему заработку за неделю. - Господин доктор положил бумажник на колени и вытащил оттуда два синих банкнота, сделать это ему было не так-то просто, поскольку он оказался одноруким. - А потом Ульрих отвезет вас домой. Я взял деньги. - Черт возьми! Я ведь собирался лечь в кровать и поспать. Но, кажется, это придется отложить. - Мне пришлось наклониться, чтобы сесть в машину. Поехали, Ульрих. Ульрих захлопнул мою дверь и занял место шофера. Рядом с ним сел тот самый молодой человек с пронзительно свежим лицом. Мы двинулись в западном направлении. - Куда мы едем? - спросил я. - Вы все узнаете в свое время, - ответил Шем. - Хотите выпить? А может, закурить? - Он открыл ящик с напитками, который выглядел так, будто его достали с затонувшего "Титаника", и предложил коробку с сигаретами: - Это американские сигареты. Я закурил, а от напитков отказался: когда тебе ни за что ни про что отстегивают двести марок, надо иметь свежую голову. - Не будете ли вы так любезны поднести мне огонек? - попросил Шем, вставляя сигарету в рот. - Единственное, что мне не удается, это зажигать спички. Я потерял руку, когда Людендорф бросил нас на штурм Льежской крепости. А вы были на передовой? Голос у него был мягкий, и говорил он вежливо, даже вкрадчиво, почти растягивая слова, но тем не менее в интонации проскользнул отзвук металла, и я подумал, что такой голос может заставить человека наговорить на себя черт знает что. С таким голосом можно сделать блестящую карьеру в Гестапо. Я дал ему прикурить, закурил сам и откинулся на спинку сиденья. - Да, я был в Турции. О Боже, сколько людей - и так неожиданно - заинтересовались моим военным прошлым! Может, мне стоило обратиться с прошением насчет заслуженной награды, какого-нибудь "Значка ветерана"? Я выглянул в окно и увидел, что мы приближаемся к Грюневальду - лесному массиву по берегу реки Хафель в западной части Берлина. - А в каком чине вас демобилизовали? - В чине сержанта. - Я почувствовал, что он улыбается. - А я был майором, - уточнил он с единственной целью поставить меня на место. - И после войны вы пошли в полицию? - Нет, не сразу. Какое-то время я состоял на гражданской службе, но она была нестерпимо однообразной, и в 1922 году я поступил в полицию. - А когда вы ушли оттуда? - Послушайте, господин доктор, я что-то не припомню, чтобы, усаживаясь в машину, я обещал под присягой отвечать на все ваши вопросы. - Простите меня, - сказал, он. - Мне было просто интересно, вы ушли по собственному желанию или... - Или меня выгнали? И у вас хватает наглости задавать мне такой вопрос, Шем? - А что я такого спросил? - невинным тоном произнес он. - Я вам отвечу. Я ушел сам, так как еще немного, и они бы вышвырнули меня, как сделали это с другими. Я не национал-социалист, но я и не коци*, черт возьми. Я ненавижу большевизм так же, как его ненавидят нацисты или, по крайней мере, как они должны его ненавидеть. Но для нынешнего руководства Крипо или Зипо - или как оно там сейчас называется? - одной ненависти к большевизму оказывается недостаточно. По их мнению, если ты не с нацистами, значит, ты против них. ______________ * Так презрительно называли коммунистов. - Поэтому вы, будучи инспектором по уголовным делам, ушли из Крипо. Он выдержал паузу, а потом добавил с подчеркнутым удивлением: - Чтобы стать штатным детективом в отеле "Адлон". - Какого же черта вы задаете мне вопросы, если вам и так все известно? - фыркнул я. - Мой клиент всегда стремится узнать как можно больше о людях, которые на него работают. - А я пока не дал своего согласия работать на него. Может быть, я еще откажусь. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, какое у вас будет тогда выражение лица. - Может быть. Но это будет величайшей глупостью с вашей стороны. В Берлине не меньше дюжины таких, как вы - частных сыщиков. - Он произнес эти слова с откровенным презрением. - Тогда почему же вы остановили свой выбор на мне? - Вы уже однажды работали на моего клиента, хотя и не знали об этом. Пару лет назад вы расследовали одно дело по заданию Немецкой компании по страхованию жизни, а мой клиент в ней главный пайщик. И пока Крипо блуждало в потемках, вам удалось отыскать кое-что из украденных облигаций. - Да, я помню это дело. - У меня были на то свои причины. Это было одно из моих первых дел после того, как я ушел из "Адлона" и открыл свое агентство. Мне повезло. - Всегда нужно верить в свою звезду, - напыщенно произнес Шем. Истинная правда, подумал я, и лучший пример этому - наш фюрер. Тем временем мы проехали Грюневальдский лес и оказались в Далеме, районе, где жили самые богатые и влиятельные люди страны, вроде семейства Риббентропов. Наша машина подъехала к огромным воротам из кованого железа, вделанным в могучие, непробиваемые стены, и молодой человек с неподражаемой свежести лицом выскочил из машины, чтобы открыть их. - Поезжай без остановок, - приказал Шем. - Мы уже и так задержались. Мы въехали в широкую аллею и через пять минут очутились на широкой площадке, посыпанной гравием и расположенной перед продолговатой формы домом с двумя флигелями. Ульрих остановил машину у небольшого фонтана и выскочил, чтобы открыть нам двери. Мы вышли. По периметру здания располагалась крытая галерея, крыша которой опиралась на толстые балки и деревянные колонны. По галерее прохаживался человек, державший на поводках двух свирепых доберманов. Было темно, и только парадная дверь освещалась висячим фонарем, но я все-таки сумел разглядеть, что стены дома были сложены из белого камня, а над ними круто поднималась крыша. Дом был размером с приличный отель, из дорогих. Во всяком случае, из тех, что мне не по карману. Где-то в саду послышался крик павлина. Подойдя к двери, я наконец-то смог как следует рассмотреть доктора. С любой точки зрения это был довольно красивый, респектабельного вида мужчина лет пятидесяти, который оказался выше, чем это мне представлялось в машине. Его костюм был продуман до деталей, но совершенно не соответствовал моде: брюки и пиджак светло-серые, в полоску, кремовый жилет и гетры, воротник рубашки, казалось, накрахмален так туго, что им можно резать хлеб. Его единственная рука была затянута в серую лайковую перчатку, а на коротко остриженной, массивной, уже в сединах, голове красовалась большая серая шляпа, поля которой окружали высокую тулью, словно крепостной ров - замок. В этом костюме он откровенно походил на музейный экспонат. Передо мной отворилась высокая дверь красного дерева, явив стоявшего сбоку дворецкого с лицом пепельного цвета, который пропустил нас в обширный вестибюль. Надо сказать, что у меня просто захватило дух, когда моим глазам открылись две широкие лестницы со сверкающими белыми перилами и огромная люстра, величиной с церковный колокол, аляповатая, словно серьги гулящей девки. Я решил про себя, что с хозяина этого дома надо будет запросить побольше. Араб-дворецкий степенно поклонился и протянул руку за моей шляпой. - Если не возражаете, я возьму ее с собой, - сказал я, держа шляпу за поля. - Мои руки будут заняты, и вам не придется тревожиться за серебро. - Как вам будет угодно. Шем протянул дворецкому шляпу жестом прирожденного аристократа, которым, возможно, он был на самом деле, но я всегда полагал, что адвокаты добиваются богатства и положения в обществе не слишком честными способами. Алчность также сопутствует этой профессии, и я еще не встречал адвоката, которому мог бы полностью довериться. Ловкими движениями пальцев Шем аккуратно снял свою перчатку и бросил ее в шляпу. Подтянув галстук, он попросил дворецкого доложить о нашем прибытии. Мы прошли в библиотеку и стали ждать. По сравнению с библиотекой Бисмарка или Гинденбурга она была невелика. Между столом размером с Рейхстаг и дверью можно было бы поставить не больше шести автомобилей. Комната была стилизована под раннего Лоэнгрина: потолок, выложенный толстыми деревянными брусьями, и камин из гранита, в котором еле слышно потрескивали поленья, пожалуй, главное ее украшение. Стены, увешанные оружием. Шкафы, заставленные книгами - в основном, произведения поэтов, философов и знаменитых законодателей, о которых я знал главным образом по названиям улиц, кафе и баров. Я решил обойти комнату и получше рассмотреть ее убранство. - Если через пять минут я не присоединюсь к вам, снаряжайте экспедицию в поиск, - сказал я Шему. Шем вздохнул и уселся на один из кожаных диванов, стоявших перпендикулярно камину. Он взял с полки журнал и сделал вид, что читает. - Вы не страдаете от клаустрофобии в таких милых уютных особняках? спросил я его. Шем раздраженно вздохнул, словно старая дева, уловившая запах джина, исходивший от пастора. - Ради Бога, присядьте, господин Гюнтер, - сказал он. Однако я не внял его просьбе. Банкноты в двести марок в моем кармане время от времени я нащупывал их - помогали мне бороться со сном. Я подошел к столу, обтянутому зеленой кожей, с тем чтобы рассмотреть лежавший на нем потрепанный номер "Берлинер тагеблатт"*, а также очки с полукруглыми стеклами и ручку. Рядом стояла латунная пепельница с изжеванной сигарой и коробка гаванских "Блэк Виздом", откуда ту в свое время извлекли. ______________ * Германская официозная газета. Кроме того, я обратил внимание на папку с почтой и фотографии в серебряных рамках. Я бросил взгляд на Шема, который, склонившись над журналом, безуспешно боролся со сном, а затем взял одну из фотографий. На ней была изображена красивая смуглая девушка с округлыми формами. Как раз мой тип, подумал я, но решил, что, скорее всего, я получил бы тут от ворот поворот: платье выпускницы свидетельствовало о том, что девушка только что окончила школу. - Красива, не правда ли? - произнес голос, донесшийся от двери, и Шем тут же вскочил на ноги. Сквозь монотонность в голосе чувствовался легкий берлинский акцент. Я повернул голову, чтобы посмотреть, кому он принадлежит, и увидел невзрачного человечка с одутловатым личиком. На щеках его горел румяней, а в глазах было такое уныние, что я с трудом его узнал. Пока Шем кланялся, я бормотал какой-то комплимент по адресу девушки на снимке. - Господин Сикс, - произнес Шем с подобострастием, с каким, вероятно, наложница не обращалась к султану. - Разрешите вам представить господина Бернхарда Гюнтера. - Он повернулся ко мне, и тон его сразу изменился. Господин Шем в своем обращении к людям, безусловно, учитывал их финансовое положение. - Доктор Герман Сикс. Забавно, отметил я про себя, в привилегированных кругах все - доктора, черт бы их подрал! Я пожал руку Сиксу и, к своему неудовольствию, обнаружил, что он не спешил отпускать мою, испытующе глядя на меня в упор. Так поступают многие мои клиенты, считая себя великими знатоками человеческой психологии и не собираясь доверять свои пустяковые проблемы первому встречному с бегающими глазками и манерами мелкого афериста. Мне, в общем-то, повезло с внешностью: я сразу же произвожу впечатление человека, на которого можно положиться. У моего клиента были большие голубые глаза навыкате, и они постоянно слезились, как будто его сопровождало облако слезоточивого газа. Внезапно я понял, что этот человек только что плакал. Сикс отпустил мою руку и взял со стола фотографию, которую я минуту назад рассматривал. Он посмотрел на фото, а потом глубоко вздохнул. - Она была моей дочерью, - сказал Сикс с надрывом. Я кивнул в знак сочувствия. Он положил фотографию на стол лицом вниз и взъерошил свои седые косматые волосы. - Я говорю "была", потому что она умерла. - Мне очень жаль, - внезапно сказал я так, чтобы ему передалась моя скорбь. - Вам-то жалеть как раз и не стоит, - сказал он. - Потому что, если бы она была жива, вас бы здесь не было. А так у вас появилась возможность заработать кучу денег. Тут мне показалось, что мы сумеем найти общий язык. - Дело в том, что ее убили. - Он выдержал паузу, чтобы усилить эффект сказанного. Прием распространенный, но на этот раз он сработал. Я был поражен этим сообщением и тупо повторил: - Убили. - Да, это так. Он подергал себя за мочку большого, по форме напоминавшего слоновье уха, а затем засунул руку с узловатыми пальцами глубоко в карманы своего мешковатого синего пиджака. Мне бросились в глаза грязные, обтрепанные манжеты рубашки, и хотя до этого я ни разу не встречался с миллионерами (а я слышал, что Сикс был одним из крупнейших магнатов Рура), его неряшливость в одежде буквально поразила меня. Он покачался на носках, и мельком я взглянул на его туфли. Как утверждал Шерлок Холмс, обувь клиента способна рассказать о многом. И если одежду Сикса можно было хоть сейчас отправлять в "Зимнюю помощь" - благотворительную организацию национал-социалистов, куда люди сдают платье, которое уже отслужило свой срок, - то его ботинки не приняли бы даже туда. Они были сделаны из эрзац-кожи*, больше похожей на картон, чем на кожу. (Так же как эрзац-мясо, эрзац-кофе, эрзац-масло и эрзац-одежда напоминали все что угодно, только не мясо, кофе, масло и одежду.) Не думаю, что он был настолько убит горем, что спал не раздеваясь. Скорее всего, он один из тех миллионеров-чудаков, о которых иногда пишут газеты: они экономят на всем и в результате становятся такими богачами. ______________ * Эрзац - заменитель (нем.). - Ее застрелили. Причем совершенно безжалостно, - с болью в голосе сказал Сикс. Я понял, что разговор предстоит долгий, и достал сигареты. - Вы не возражаете, если я закурю? - спросил я. Похоже, что мои слова привели его в чувство. - Я совсем забыл о приличиях. Не хотите ли выпить или еще чего-нибудь? - Это предложение показалось мне заманчивым, и я попросил кофе. - Фриц? Шем зашевелился на диване. - Спасибо, я просто выпил бы воды, - смиренно попросил он. Сикс подергал за шнур звонка, а потом вытащил толстую черную сигару из коробки на столе. Он пригласил меня сесть, и я опустился на диван напротив Шема. Сикс вытащил зажигалку, прикурил и сел рядом со своим адвокатом. В этот момент позади него открылась дверь, и в библиотеку вошел человек атлетического сложения, примерно тридцати пяти лет. На кончике его широкого носа - такие встретишь разве что у негров - сидели очки-пенсне. Он снял их и с нескрываемым недоумением посмотрел на меня, а потом на своего шефа. - Вы хотите, чтобы я присутствовал при разговоре, господин Сикс? спросил он с едва уловимым франкфуртским акцентом. - Нет, Ялмар, не надо, - сказал Сикс. - Ложись спать, дружок. Только попроси Фаррэя принести нам кофе и стакан воды. А мне - как всегда. - Хорошо, господин Сикс, сейчас. Он снова посмотрел на меня, и мне определенно показалось, что его беспокоит мое присутствие. Поэтому я решил, как только появится возможность, непременно поговорить с ним. - Да, вот еще что. - Сикс повернулся к вошедшему. - Напомни мне, пожалуйста, завтра утром, чтобы мы в первую очередь проверили, все ли готово к похоронам. Я хочу, чтобы ты занялся этим, пока меня не будет. - Хорошо, господин Сикс. - Он пожелал нам спокойной ночи и удалился. - Ну, а теперь поговорим о деле, господин Гюнтер, - сказал Сикс, когда дверь закрылась. С сигарой в углу рта, он был похож на аукциониста, в то время как его манера говорить напоминала ребенка, который что-то объясняет и одновременно сосет леденец. - Примите мои извинения за то, что я просил доставить вас сюда в столь позднее время, но вы должны меня простить - я очень занятой человек. А кроме того, я человек весьма осторожный. - Это так понятно, господин Сикс. - Я по-прежнему сопереживал. - Я ведь кое о чем наслышан. - Вполне вероятно. Мое положение в обществе требует от меня, чтобы я покровительствовал различным начинаниям, финансировал разного рода благотворительные организации. Вы понимаете, о чем идет речь: богатство накладывает определенные обязательства. А также предполагает соответствующую манеру одеваться, подумал я. Представляя, о чем он сейчас собирается со мной говорить, я заранее испытывал непреодолимую скуку, однако вслух произнес: - Охотно этому верю, - при этом сделав ударение на слове "верю". Мой тон заставил его на мгновение усомниться, стоит ли повторять в моем присутствии избитые фразы, которые я столько раз уже слышал, но потом, видимо, он решил, что без них не обойтись. Конечно, "в этом деле нужна осторожность" и "все должно происходить в строжайшей тайне", поскольку он, разумеется, не хочет, "чтобы власти совали нос в его дела", и так далее, и тому подобное. Вот так всегда: клиенты почему-то убеждены, что они могут учить тебя, как расследовать их дело. Вроде бы они тебе не до конца доверяют, и как будто ты сам не понимаешь, что, если люди обращаются к тебе, значит, ты им гарантируешь секретность и, само собой, осторожность в собственных действиях. - Если бы я мог хорошо зарабатывать на своей службе в полиции, то ни за что бы не стал частным детективом, - сказал я. - Для частного детектива длинный язык - погибель. Одно лишнее слово, и парочка уважаемых страховых компаний или несколько адвокатов, которых ты считал постоянными клиентами, откажутся иметь с тобой дело. Я догадываюсь, что, прежде чем пригласить, вы меня проверили. Поэтому давайте сразу перейдем к делу. Хорошо? Сикс одобрительно кивнул. Я заметил, что богатые люди любят, когда с ними говорят прямо: они путают прямоту с честностью. В этот момент в комнату неслышно вошел дворецкий и подал кофе, воду и бренди для своего хозяина. От него исходил слабый запах пота и каких-то специй, а лицо его сохраняло отсутствующее выражение, словно в ушах у него были затычки, и ни единого слова из нашего разговора не долетало до его слуха. Я сделал глоток и подумал, что, скажи я сейчас Сиксу, что моя бабушка, будучи несовершеннолетней, сбежала из дому с фюрером, дворецкий с тем же выражением лица продолжал бы разливать напитки и волос бы на его голове не шелохнулся. Признаться, я даже не заметил, когда он вышел из комнаты. - Фотография, которую вы рассматривали, была сделана всего несколько лет назад на выпускном вечере моей дочери. Окончив школу, она стала учительницей в школе имени Арндта в Далеме. Я достал ручку и приготовился делать записи на обратной стороне пригласительного билета на свадьбу Дагмар. - Нет, - сказал Сикс, - пожалуйста, никаких записей. Сначала просто послушайте. Перед тем как мы расстанемся, господин Шем передаст вам все необходимые документы... Она была неплохой учительницей, хотя, если честно, мне бы хотелось, чтобы она посвятила себя чему-нибудь другому. У Греты - да, я забыл вам сказать, что ее звали Грета, - был замечательный голос, и я мечтал о том, чтобы она стала профессиональной певицей. Но в 1930 году она вышла замуж за молодого адвоката, служившего в Берлинском провинциальном суде. Его звали Пауль Пфарр. - Звали? - спросил я. Он снова глубоко вздохнул. - Да. Надо было сказать об этом сразу. Боюсь, что он тоже мертв. - Значит, двойное убийство, - подытожил я. - Да, - подтвердил он, потупившись, - двойное. - Сикс достал бумажник и вытащил оттуда фотографию. - Это их свадьба. Снимок не давал никакой дополнительной информации, кроме того, что свадьба, как и все подобные празднества высшего света, происходила в отеле "Адлон". Я сразу узнал "Сад Гёте" и "Фонтан шепотов" в виде китайской пагоды, украшенной фигурками слонов. Мне с трудом удалось подавить зевок: фотография сама по себе была неважная, да и свадьбы мне уже порядком надоели. Я вернул ее Сиксу. - Прекрасная пара, - сказал я, закуривая следующую сигарету. Потухшая сигара Сикса лежала на круглой латунной пепельнице. - Грета работала в школе до 1934 года, когда она, подобно многим другим женщинам, потеряла работу. Вы знаете, что правительство приняло новый курс, и женщин стали везде выгонять со службы. Тем временем Пауль устроился в министерство внутренних дел. Вскоре после этого моя первая жена Лиза умерла, и Грета впала в глубокую депрессию, начала пить и поздно возвращаться домой. Но в последнее время, мне показалось, она стала похожа на Грету прежнюю. Сикс какое-то время мрачно разглядывал свой стакан, а затем проглотил бренди одним залпом. - А три дня назад - это случилось ночью - Пауль и Грета погибли во время пожара в своем доме в Лихтерфелде-Ост. Но, прежде чем возник пожар, их застрелили, причем в каждого было выпущено по нескольку пуль. Кроме того, преступники ограбили сейф. - Вам известно содержимое сейфа? - Я сказал парням из Крипо, что понятия не имею, что там было. Я уловил в его словах скрытый смысл и высказался прямо: - Что, видимо, не совсем соответствует истине? - Я действительно не знаю, что там могло быть. Но одна вещь - и об этом я точно знал - там была. Однако полиции я ничего не сообщил. - Почему? - Потому что не хотел, чтобы полиция об этом знала. - А мне вы скажете? - Я объясню, что это за вещь, и думаю, вам удастся найти убийцу раньше, чем это сделает полиция. - И что затем? - Я надеялся, что он не потребует от меня, чтобы я сводил счеты с убийцей, поскольку мне совсем не хотелось вступать в какие-либо сделки с совестью, особенно в деле, за которое, я уверен, хорошо заплатят. - Перед тем как предать убийцу в руки правосудия, вы должны будете вернуть мне мою собственность. И помните, что эта вещь ни при каких обстоятельствах не должна очутиться в руках властей. - О чем же все-таки идет речь? Сикс задумчиво сложил руки на груди, потом опустил их и, наконец, обнял себя, как это делают певички на эстраде. Он изучающе поглядел на меня. - Разумеется, все останется между нами, - проворчал я. - О бриллиантах, - наконец сказал он. - Видите ли, господин Гюнтер, моя дочь умерла, не оставив завещания, а без такового вся ее собственность переходит к мужу. Пауль же в своем завещании передает все свое имущество рейху. - Сикс покачал головой. - Вы встречались когда-нибудь с такой глупостью, господин Гюнтер? Он все завещал рейху. То есть все, что у него было. В это трудно поверить, но это так. - Ну что ж, значит, он был настоящий патриот. Но Сикс не почувствовал иронии в моих словах и презрительно фыркнул. - Мой дорогой господин Гюнтер, он был национал-социалистом, а эти люди думают, что только они и любят свое Отечество. - Он мрачно улыбнулся. - Я тоже патриот своей страны. И наверное, я отдаю ей как никто другой. Но мне трудно смириться с мыслью, что рейх еще больше обогатится, и снова за мой счет. Вы меня понимаете? - Думаю, что да. - Но дело не только в этом. Бриллианты принадлежали матери Греты, и помимо их стоимости - прямо скажу вам, немалой, - они дороги мне как память о жене. - И все-таки какова их стоимость? В разговор вмешался Шем. - Я думаю, что могу вам здесь помочь, господин Сикс, - сказал он, нагибаясь за портфелем, лежавшим у его ног. Шем вынул папку тускло-желтого цвета и положил ее на ковер. - Здесь последняя оценка страховой компании и несколько фотографий. Он взял лист бумаги и зачитал эту оценку таким бесстрастным тоном, словно речь шла о сумме, уплаченной за подписку на газету: "Семьсот пятьдесят тысяч рейхсмарок". Я непроизвольно ахнул, отчего Шем нахмурился и протянул мне несколько снимков. Признаться, мне еще не доводилось видеть такие крупные камни, разве что на картинках с изображениями коллекции египетских фараонов. Сикс рассказал историю этого ожерелья: - В 1925 году мировой рынок драгоценностей был наводнен камнями, которые продавали русские эмигранты, а кроме того, большевики стали торговать уникальной ценности украшениями, обнаруженными в тайниках дворца князя Юсупова, женатого на племяннице царя. В том году я купил в Швейцарии несколько вещичек: брошь, браслет и алмазное ожерелье из двадцати бриллиантов. Это была очень дорогая вещь, самая дорогая из моих приобретений, - ожерелье работы Картье, более сотни каратов. Не стоит и говорить о том, господин Гюнтер, что продать такое ожерелье очень и очень непросто. - Разумеется. - Наверное, я покажусь вам циником, но для меня ценность этих бриллиантов как семейной реликвии была ничтожной по сравнению с их реальной стоимостью. - Расскажите мне подробнее о том, что представляет собой сейф. - Этот сейф купил я, - сказал Сикс. - Впрочем, как и сам дом, поскольку с деньгами у Пауля было не слишком хорошо. Когда мать Греты умерла, я отдал дочери ее драгоценности и одновременно велел установить в их доме сейф, чтобы она могла их там хранить. - Значит, она их надевала совсем недавно? - Именно так. За несколько дней до того, как все это случилось, мы все вместе были на балу. - А что это был за сейф? - Сейф фирмы "Штокингер", с зашифрованным замком. Сейф, который входит в стену. - Кто владел шифром? - Естественно, они оба - моя дочь и Пауль. У них не было секретов друг от друга, и еще я думаю, что он хранил в сейфе какие-то деловые бумаги. - А кто-нибудь кроме них двоих знал шифр? - Нет, даже мне он был неизвестен. - А известно ли вам, каким образом был открыт сейф? Может быть, замок взорвали? - Я уверен, что замок не взрывали. - В таком случае здесь действовал профессиональный взломщик. Профессионал высокого класса, если ему удалось справиться с таким сложным замком. Сикс наклонился вперед. - А может, все было иначе: вор заставил Грету и Пауля открыть сейф, а затем приказал им лечь в постель и застрелил их. После этого он поджег дом, чтобы не осталось никаких улик, которые помогли бы полиции напасть на след. - Вполне возможно. Мне пришлось сделать вид, что я с ним соглашаюсь. Я потер круглое пятнышко гладкой кожи на своем заросшем щетиной лице. Оно осталось у меня после укуса комара - я был тогда в Турции, - и с тех пор во время бритья я обходил это место, щетина там не росла. Но я заметил, что когда меня что-то раздражает, я начинаю машинально потирать это место. А больше всего меня раздражает, когда клиент воображает себя детективом. Поэтому, согласившись на словах с Сиксом, я все-таки решил показать ему, кто тут на самом деле детектив. - Возможно, но крайне глупо, - сказал я. - Устраивая такой маленький пожар Рейхстага, только привлекаешь к себе лишнее внимание. Профессиональному вору или убийце вряд ли придет в голову мысль разыграть из себя ван дер Люббе и разжечь костер на рабочем месте. В моей версии тоже были изъяны. На самом деле я не знал, кто здесь действовал - любитель или профессионал, но опыт подсказывал мне, что профессиональные взломщики, как правило, не идут на убийство. Мне просто захотелось немного порассуждать вслух с самим собой. - А кто еще знал о том, что ваша дочь хранит драгоценности в сейфе? спросил я. - Только я. Грета никому об этом не говорила. Я даже не знаю, сказала ли она об этом Паулю. - А у них были враги? - Не стану говорить за Пауля, но в отношении Греты я уверен - врагов у нее не было. Конечно, подумал я, все отцы не сомневаются в том, что их дочки регулярно чистят зубы и молятся перед отходом ко сну. Меня поразило то, с каким безразличием Сикс относится к своему зятю, - вот уже во второй раз он не может сообщить мне о нем ничего конкретного. - А у вас есть враги? - спросил я. - У такого богатого и влиятельного человека, как вы, должен быть враг, и не один. Он кивнул. - Есть ли среди них кто-нибудь, кто настолько ненавидит вас, что способен свести с вами счеты, расправившись с вашей дочерью? Он снова закурил, выпустил колечко дыма и, продолжая держать кончиками пальцев сигару, стряхнул пепел. - Враги - неизбежные спутники большого богатства, господин Гюнтер, произнес он. - Но я говорю о конкурентах, а не о гангстерах. Не думаю, чтобы кто-нибудь из моих конкурентов додумался до такой чудовищной мести. Сикс привстал, чтобы навести порядок в камине: энергичным движением большой латунной кочерги он задвинул полуобгоревшее полено, конец которого вот-вот мог рухнуть на пол. Воспользовавшись тем, что Сикс отвлекся на время от разговора, я спросил его о зяте в надежде застать врасплох: - А вы ладили со своим зятем? Он резко обернулся, все еще держа кочергу в руке, и слегка покраснел. Это подтвердило мои подозрения, тем более что он немедленно перешел в наступление. - Да как вы смеете задавать мне подобные вопросы? - возмутился Сикс. - И в самом деле, господин Гюнтер, - сказал Шем, пытаясь сгладить мою бестактность. - Конечно, кое в чем мы расходились с ним, - сказал Сикс, - но ведь это обычное дело, если тесть поспорит иной раз со своим зятем. Сикс положил кочергу на место. Я по-прежнему молчал. Наконец он нарушил тишину. - Одним словом, что касается расследования, я хотел бы, чтобы вы ограничили свою деятельность исключительно поисками бриллиантов. Я не желаю, чтобы вы совали нос в дела нашей семьи. Платить я вам буду в соответствии с вашим заработком за день. Кстати, сколько вы получаете? - Семьдесят марок в день плюс расходы, - соврал я, полагая, что это Шем не проверял. - Более того, в случае успеха Немецкая компания по страхованию жизни и Немецкая страховая компания выплатят вам премию в размере пяти процентов стоимости ожерелья. Такие условия вас устраивают, господин Гюнтер? Я прикинул, что общая сумма составит не менее 37 500 марок, и значит, я буду обеспечен надолго. Я обнаружил, что согласно киваю головой, хотя условия, которые он выдвинул, не очень пришлись мне по душе. Впрочем, за сорок тысяч марок можно было согласиться с любыми условиями. - Однако хочу вас предупредить: я не из терпеливых. - Сикс опять пошел в атаку. - Мне нужны результаты, причем быстро. Чек на ваши текущие расходы я подписал. Он кивнул своему подручному, и тот протянул мне чек на тысячу марок, по которому я мог получить деньги в "Приват коммерц банке". Шем снова полез в портфель и вынул оттуда письмо на бланке Немецкой компании по страхованию жизни. - Здесь записано, что вы наняты нашей компанией, чтобы расследовать обстоятельства пожара до поступления иска на выплату страховки. Дом был застрахован у нас. Если у вас возникнут какие-то проблемы, обращайтесь ко мне и ни в коем случае не тревожьте господина Сикса. Вы не имеете права даже упоминать его имя где-либо. Вот вам папка - здесь вся информация, которая может вам понадобиться. - Я вижу, что вы все предусмотрели, - не без сарказма произнес я. Сикс встал, за ним поднялись мы с Шемом - я с трудом разминал ноги после долгого сидения. - Когда вы приступите к расследованию? - спросил Сикс. - Как только проснусь. - Отлично. - Он похлопал меня по плечу. - Ульрих отвезет вас домой. Он подошел к столу, уселся на стул и углубился в изучение бумаг, не обращая на меня больше никакого внимания: Пока я ждал в этом крохотном вестибюле, когда дворецкий приведет Ульриха, к дому подъехала машина. Судя по звучному рыку мотора, это был не роскошный лимузин, а какая-то спортивная модель. Я услышал, как хлопнула дверца автомобиля, затем раздались мягкие шаги по гравию и скрежет ключа в двери. Дверь открылась, и в дом вошла женщина, в которой я сразу же узнал кинозвезду студии "UFA" Ильзу Рудель. Шуба на ней была из темного соболя, а вечернее платье - из голубого атласа органзы. Она с удивлением взглянула на меня, и я был сражен наповал тут же. Вот это женщина! У нее была фигура, которая могла только присниться, и хорошо бы этот сон повторялся как можно чаще. Но даже во сне я не смог бы вообразить, чтобы такое тело принадлежало Сиксу. Несложно было представить эту женщину где-нибудь на прогулке, заигрывающей с мужчинами - зрелище завораживающее... - Доброе утро, - поздоровался я, но в эту минуту в прихожую своей кошачьей походкой вошел дворецкий, и внимание Ильзы переключилось на него. Он помог ей снять шубу. - Фаррэй, где мой муж? - Господин Сикс в библиотеке, мадам. Тут у меня глаза полезли на лоб. Когда узнаешь, что такая богиня замужем за уродливым гномиком, которого я только что оставил в библиотеке, лишний раз понимаешь, что значит власть богатства. Я смотрел, как она идет к двери, ведущей в библиотеку: фрау Сикс - а я все еще не мог осознать до конца, что это жена Сикса, - была высокой, пышущей здоровьем блондинкой, с формами, столь же внушительными, как счет ее мужа в швейцарском банке. Ее рот был сердито сжат, а мои познания во френологии* позволяли сделать вывод, что эта дама привыкла повелевать, особенно если дело касалось денег. В ее ушах совершенной формы сверкали бриллиантовые клипсы, а когда она проходила мимо меня, я почувствовал запах одеколона "4711". Только я подумал, что она, очевидно, вообще меня не заметит, как фрау Сикс посмотрела в мою сторону и холодно произнесла: ______________ * Френология - антинаучная теория о связи между формой черепа и психическими особенностями человека. - Спокойной ночи, кто бы вы ни были. И прежде чем я, в свою очередь, успел пожелать спокойной ночи ей, дверь в библиотеку захлопнулась. Я почувствовал, что у меня во рту пересохло. На часах было уже половина четвертого утра. В эту минуту появился Ульрих. - Неудивительно, что он засиживается допоздна, - пробормотал я и вышел вслед за Ульрихом. Глава 3 Когда я проснулся на следующее утро, на улице было пасмурно и сыро. Чтобы избавиться от отвратительного привкуса во рту, я выпил чашечку кофе, просмотрев утренний номер "Берлинер борзенцайтунг"*. С каждым разом статьи в этой газете, сплошь состоявшие из длинных, маловразумительных предложений, становились все более и более непонятными, похожими на речи Гесса**. ______________ * Берлинская биржевая газета. ** Гесс Р. - личный секретарь и заместитель Гитлера по партии. После завтрака я побрился и оделся и менее чем через час уже был на Александрплац=, центральной площади Восточного Берлина. По дороге на работу я собирался сдать белье в прачечную. Если выйти на Александрплац* со стороны Нойе-Кенигштрассе, сразу заметишь два огромных административных здания: "Беролина-Хаус" с правой стороны и "Александр-Хаус" - с левой. На пятом этаже "Александр-Хаус" находится мое сыскное агентство, а на первом - прачечная Адлера, куда я и забросил свою белье, прежде чем подняться к себе наверх. ______________ * Площадь получила свое название в 1805 году в честь посещения Берлина российским императором Александром I. В ожидании лифта, я разглядывал небольшую доску объявлений. Здесь я увидел листовку, призывавшую вносить пожертвования в пользу фонда "Мать и дитя". Из другой я узнал, что партия настоятельно рекомендует всем гражданам посмотреть новый антисемитский фильм, а также вдохновляющую картину о фюрере. Обязанность вывешивать объявления на этой доске лежала на смотрителе здания, весьма предприимчивом господине Грубере. Он был не только ответственным за проведение мероприятий по охране здания от воздушных налетов, наделенным всей полнотой власти от имени Орпо, регулярной полиции порядка, но и осведомителем Гестапо. Я давно понял, что не в моих интересах ссориться с Грубером, и, так же как другие обитатели "Александр-Хаус", раз в неделю платил ему три марки, рассчитывая, что этой суммы достаточно для всех тех взносов, что без устали изобретает Немецкий трудовой фронт*, изымая деньги у населения. ______________ * Организация, учрежденная фашистскими властями вместо профсоюзов, запрещенных декретом от 2 мая 1933 г. Увидев, что дверь Грубера открылась и оттуда высунулась его физиономия цвета скумбрии холодного копчения, я выругался про себя, проклиная лифт, который тащился с черепашьей скоростью. - А, господин Гюнтер, это вы? - сказал Грубер, выходя из своей комнаты. Он приближался ко мне, словно краб, утыканный острыми шипами. - Доброе утро, господин Грубер, - сказал я, стараясь не смотреть ему в лицо. Он чем-то напоминал мне Макса Шрека в роли Носферату, причем сходство усиливалось от того, что костлявые руки Грубера двигались, как лапы умывающейся крысы. - К вам пришла молодая дама, - сказал он. - Я проводил ее наверх. Думаю, что вы не возражаете, господин Гюнтер. - Да... - Я хочу сказать, что она все еще там, - продолжал он. - Она пришла полчаса назад. Я знаю, что фрейлейн Леман больше у вас не работает, поэтому я вынужден был сообщить этой даме, что не знаю, когда вы появитесь. Вы ведь никогда не приходите на работу вовремя. На мое счастье, подъехал лифт, и я смог завершить этот монолог. - Спасибо, господин Грубер, - сказал я и захлопнул дверь. - Хайль Гитлер! - ответил он. Когда лифт начал подниматься, я прокричал: - Хайль Гитлер! - Таких людей, как Грубер, лучше лишний раз поприветствовать именем Гитлера, иначе не оберешься неприятностей. Но я надеюсь, что наступит день, когда я прищемлю хвост этой хитрой лисе - просто ради собственного удовольствия. На пятом этаже, кроме моего агентства, располагались еще кабинеты "немецкого" зубного врача и маклера "немецкой" страховой компании, а также "немецкое" агентство по найму рабочей силы, которое направило ко мне секретаршу на временную работу. Я предполагал, что это она ожидает меня в приемной. Выходя из лифта, я надеялся, что это будет хотя бы не уродина, на которую нельзя смотреть без содрогания. Я не тешил себя надеждой, что мне удастся заполучить красотку, но, конечно, не хотелось бы иметь дела и с какой-нибудь змеей. Размышляя обо всем этом, я открыл дверь. - Господин Гюнтер? Она встала, и я окинул ее беглым взглядом. Ну что ж, не так молода, как хотел меня уверить Грубер (с виду где-то около сорока пяти), но и отвращения не вызывает. Может быть, слишком полновата (зад у нее был определенно массивным), но я предпочитаю именно таких. У нее были рыжие волосы, тронутые сединой на висках и макушке, которые она стянула в узел на затылке. Одета в костюм из простой серой ткани, и надо сказать, он вполне гармонировал с белой блузкой с воротником-стойкой и черной шляпой с загнутыми вверх бретонскими полями. - Доброе утро, - сказал я, стараясь говорить как можно любезнее и пытаясь не показать виду, что еще не оправился от похмелья. - Вы, должно быть, моя новая секретарша. - Мне еще повезло, что я получил такую, на первый взгляд вполне приличную, сотрудницу. - Фрау Протце, - представилась она, пожимая мне руку. - Я вдова. - Примите мои соболезнования, - сказал я, приглашая ее в кабинет. - Вы, кажется, из Баварии? Из какого города? - Ее баварский акцент нельзя было спутать ни с каким другим. - Из Регенсбурга. - Прекрасный город. - Вы там, наверное, отыскали клад? К тому же еще и с юмором, подумал я. Это хорошо, в такой конторе, как моя, очень пригодится. Я рассказал ей о своей работе, и она отметила, что звучит это впечатляюще. Я провел ее в соседнюю комнатушку, где ей предстояло, взгромоздив свой зад на стул, проводить долгие часы. - Знаете, я попросил бы вас не закрывать дверь в приемную, - сказал я. После этого показал ей туалет и извинился за жалкие обмылки и грязные полотенца. - И за все это я плачу семьдесят пять марок в месяц. Уже давно следовало бы пожаловаться владельцу здания, черт бы его подрал! - Размышляя об этом вслух, про себя я знал точно, что никогда никому не пожалуюсь. Вернувшись в кабинет, я раскрыл свой календарь и убедился в том, что на прием сегодня записался только один человек - фрау Хайне. Она должна была подойти к одиннадцати. - Через двадцать минут ко мне придут. Женщина, которая просит помочь ей в розыске пропавшего сына. Мы таких называем "еврейской подлодкой". - Что это значит? - Еврей в бегах. - А что он такого натворил, что ему пришлось скрыться? - спросила она. - Вы имеете в виду, помимо того, что он родился евреем? Я видел, что даже для Регенсбурга она была слишком провинциальной, и мне стало жалко эту бедную женщину, перед которой откроются неведомые прежде - и такие мрачные - стороны жизни. Впрочем, она давно уже вышла из детского возраста и рано или поздно должна была столкнуться с суровой реальностью. - Так случилось, что он заступился за старушку, которую избивали какие-то подонки, и убил одного из них. - Но ведь он встал на защиту старой женщины... - Беда в том, что эта старая, женщина оказалась еврейкой, - объяснил я, - а два подонка - штурмовиками. Как ни странно, но это все меняет, не правда ли? Его мать попросила меня выяснить, жив ли он и находится ли еще на свободе. Вы знаете, когда человека арестовывают, а потом казнят или отправляют в концлагерь, власти не всегда утруждают себя тем, чтобы сообщить об этом родным. Сейчас в еврейских семьях много пропавших без вести. Я в основном и занимаюсь тем, что пытаюсь их найти. Фрау Протце откровенно обеспокоилась. - Вы помогаете евреям? - спросила она. - Не волнуйтесь, - сказал я. - Я действую строго в рамках закона. А еврейские деньги ничем не хуже других. - Скорее всего. - Послушайте, фрау Протце. Мне все равно, кто обращается к нам за помощью - евреи, цыгане, индейцы. У меня нет причин для особой любви к ним, но нет оснований и для ненависти. Если сюда войдет еврей, здесь к нему отнесутся так же, как и к любому другому посетителю, будь это хоть двоюродная сестра самого кайзера. И это вовсе не означает, что я озабочен их проблемами, их успехами. Бизнес есть бизнес. - Разумеется, - сказала фрау Протце, слегка покраснев. - Надеюсь, вы не подумаете, что я имею что-то против евреев. - Конечно нет, - ответил я. - Впрочем, теперь все так говорят. Даже Гитлер. * * * - Боже милосердный, - сказал я, когда мать "еврейской подлодки" вышла из моего кабинета. - Неужели так выглядит довольный ходом дела клиент? - Эта мысль меня так расстроила, что я решил пойти проветриться. В магазине "Лезер и Вольф" я купил блок сигарет "Муратти", а потом обменял чек Сикса на деньги. Половину я положил в банк, а ту, что осталась, решил растранжирить. В магазине Вертхайма я купил себе дорогой шелковый халат - исключительно ради удовольствия истратить деньги на приглянувшуюся вещь. Затем я пошел к своей машине, стоявшей на углу Кенигштрассе. Когда я проходил мимо железнодорожной станции, через нее с грохотом пронесся поезд, направлявшийся к мосту Янновиц. Лихтерфелде-Ост - это респектабельный жилой район на юго-западе Берлина, где живут крупные чиновники и высокие армейские чины. Дома здесь явно не по карману молодоженам, если только у этих молодоженов нет папочки-миллионера вроде Германа Сикса. Фердинандштрассе начинается от железнодорожной линии и тянется на юг. У дома номер шестнадцать стоял полицейский, молодой парень из Орпо, охранявший развалины. Увидев почерневшие балки и кирпичи, провалившуюся крышу и окна без стекол, я ясно представил себе картину пожара. Припарковав свой "ханомаг", я подошел к воротам, ведущим в сад, и показал удостоверение личности молодому полицейскому, энергичному парню лет двадцати. Он внимательно, с наивным любопытством рассмотрел мои документы и задал вопрос, в сущности, совершенно необязательный: - Вы - частный детектив, да? - Да. Меня наняла страховая компания, чтобы я изучил причины пожара. Я закурил и стал следить, как пламя подбирается к моим пальцам. Полицейский держался нейтрально, но при этом что-то его явно беспокоило. Вдруг лицо его прояснилось, будто он узнал меня. - Скажите, а вы случайно не служили в Крипо? - Я кивнул, выпуская дым через ноздри, шлейф тянулся, как из фабричной трубы. - Да, мне показалось знакомым ваше имя - Бернхард Гюнтер. Это ведь вы поймали Гормана-Душителя? Я помню, читал об этом в газетах. Громкая история. Я лишь пожал плечами, хотя он был прав: после поимки Гормана я на какое-то время сделался знаменитостью, в Крипо меня ценили. Молодой полицейский снял фуражку и почесал макушку. - Да, конечно, - протянул он и добавил: - Я сам собираюсь поступать в Крипо, но не знаю, примут ли туда меня. - Вы вполне разумный молодой человек, должны принять. - Спасибо на добром слове. А где лучше постричься для такого визита? - Запишитесь на три часа к Шархорну в Хоппегартене. А впрочем, не знаю. Как вас зовут, юноша? - Экхарт, - сказал он. - Вильгельм Экхарт. - Послушай, Вильгельм, расскажи мне о пожаре. Первое, что я хочу знать, кто тут был из патологоанатомов. - Кто-то из Алекса. Кажется, его зовут Упман или Ильман. - Такой старичок с маленькой бородкой клинышком, в очках-пенсне? Он кивнул. - Это Ильман. Когда он здесь был? - Позавчера. Он и криминалькомиссар Йост. - Йост? Что-то я не помню, чтобы он запускал свои клешни в такие дела. Вот уж не думал, что убийство дочки миллионера заставит его оторвать свой жирный зад от стула. Я выбросил сигарету подальше от сгоревшего дома - не стоило искушать судьбу. - Я слышал что-то вроде того, что это был поджог, - сказал я. - Это правда, Вильгельм? - А вы постойте тут немного, подышите. Я сделал глубокий вдох и покачал головой. - Улавливаете запах бензина? - Нет, не чувствую. А кроме того, в Берлине повсюду пахнет бензином. - Наверное, я здесь слишком долго стою, и мне этот запах уже мерещится. Но тем не менее в саду обнаружена канистра из-под бензина, так что поджог действительно был. - Послушай, Вильгельм, ты не возражаешь, если я быстренько все осмотрю? Тогда мне не придется возиться с бланками. Все равно, так или иначе, полиция позволит мне изучить место пожара. - Пожалуйста, господин Гюнтер. - Он открыл ворота. - Только там и смотреть-то не на что. Они отсюда все уже вынесли. Сомневаюсь, чтобы здесь осталось что-нибудь, что могло бы вас заинтересовать. Не понимаю, зачем меня здесь держат. - Я думаю, на тот случай, если убийца вздумает вернуться на место преступления. - Я решил заинтриговать эту надежду Крипо. - О Боже, неужели вы думаете, что он может сюда прийти? - выдохнул он. Я поджал губы. - Кто знает? - Я как бы задавался вопросом, хотя сам никогда о таком не слыхал. - Так я пойду, взгляну на всякий случай, и спасибо за помощь. - Не стоит благодарности. Он был прав - смотреть было не на что. Поджигатель поработал хорошо. Я искал входную дверь, а натыкался на обгоревшие брусья - даже не знал, куда ногу поставить. Однако через окно была видна комната, где пол оставался в относительной сохранности. Надеясь - мало ли что бывает! - отыскать сейф, я пролез через окно в эту комнату. Откровенно говоря, строгой необходимости в моем визите на Фердинандштрассе не было, но все-таки хотелось более ясно представить себе общую картину места происшествия. Мне это очень помогает - моя голова устроена, как книжка с комиксами. И я не слишком разочаровался, когда обнаружил, что полиция увезла отсюда сейф, оставив зияющую дыру в стене. И тут Ильман меня опередил, отметил я про себя. Вернувшись к воротам, я увидел, что Вильгельм пытается успокоить пожилую женщину, лет шестидесяти, с заплаканным лицом. - Это прислуга, - объяснил он. - Она только что появилась здесь: очевидно, была в отпуске и ничего не слышала о пожаре. Для нее это большое потрясение. Полицейский спросил, где она живет. - На Нойенбургерштрассе. - Она все еще всхлипывала. - Мне уже лучше, спасибо, молодой человек. - Она достала из кармана пальто маленький кружевной платочек - в ее больших крестьянских руках он выглядел так же нелепо, как салфетка в кулаке боксера Макса Шмеллинга. Но она не собиралась вытирать глаза, а вместо этого высморкалась - нос ее определенно напоминал маринованный грецкий орех, - и с такой силой, что я решил, что сейчас у меня с головы слетит шляпа. После этого уголком платка она вытерла свое широкое лицо. Смекнув, что у нее я сумею что-то разузнать о семье Пфарров, я предложил этой клуше подбросить ее домой на машине. - Мне как раз по пути, - предложил я свои услуги. - Мне не хотелось бы обременять вас. - А вы меня совсем не обремените. - Я почти настаивал. - Ну, если это так, то буду вам очень благодарна. Знаете, для меня это такой удар! - Она подняла коробку, лежавшую у ее ног Натертые до блеска черные туфли смотрелись на ее толстых ногах как наперсток на пальцах мясника. Звали ее фрау Шмидт. - Вы очень добры, господин Гюнтер, - сказал Вильгельм. - Ты преувеличиваешь, - ответил я, и это было действительно так, поскольку я взялся подвезти фрау Шмидт исключительно ради того, чтобы выудить из нее как можно больше сведений о пропавших хозяевах. - Разрешите вам помочь. - Я подхватил коробку. Это была коробка от Штехбарта, официального поставщика форменной одежды рейха, и я сразу сообразил, что в ней, очевидно, форма для Пфарра. Я попрощался с Вильгельмом и направился к машине. - Нойенбургерштрассе, - повторил я, когда машина тронулась. - Это недалеко от Линденштрассе? - Фрау Шмидт подтвердила мое предположение, объяснила, как лучше проехать, какое-то время помолчала и неожиданно заплакала снова. - Какая ужасная трагедия! - всхлипывала она. - Даже трудно себе вообразить. Интересно, что Вильгельм успел рассказать ей? Чем меньше, тем лучше, подумал я. Если она очень сильно расстроилась, я не сумею ее толком расспросить. - Вы полицейский? - Я расследую дело о пожаре, - уклончиво ответил я. - Вы, должно быть, очень заняты, а вам приходится из-за меня, старухи, ехать через весь Берлин. Может быть, там, за мостом, я выйду и дальше доберусь сама? Мне уже лучше, в самом деле. - Не беспокойтесь. Кроме того, я хотел бы кое-что уточнить в связи с семьей Пфарров. Если, конечно, вы сейчас можете об этом говорить. - Мы переехали мост через канал Ландвер, а затем миновали площадь Бель-Альянс, в центре которой возвышалась гигантская Колонна мира. - Понимаете, по этому делу проводится следствие, и вы мне очень поможете, если расскажете о своих бывших хозяевах. - Ну что ж, если вы считаете, что я могу содействовать следствию, расскажу, что знаю. На Нойенбургерштрассе я припарковал свою машину и вслед за фрау Шмидт поднялся на третий этаж многоэтажного жилого дома. Жилище фрау Шмидт не отличалось от других квартир людей ее поколения: мебель была прочной и внушительной - берлинцы не скупятся, когда покупают столы и стулья, - а в гостиной стояла большая печь, облицованная фарфоровой плиткой. Над темно-красным буфетом в стиле Бидермейер висела тусклая копия с гравюры Дюрера, столь же привычная в домах берлинцев, как аквариум в приемной врача. На буфете стояло несколько фотографий (среди которых конечно же была и фотография нашего обожаемого фюрера), а к большой бронзовой раме была прикреплена маленькая свастика, вышитая на шелке. Тут был и поднос с напитками, так что я взял бутылку шнапса и налил маленькую рюмочку. - Выпейте это, и вам станет лучше, - сказал я, протягивая ей рюмку и раздумывая, как она отнесется к тому, что я налью немного шнапса и себе тоже. Но мне оставалось только завидовать, пока фрау Шмидт опустошала эту рюмку. Она вытерла свои толстые губы и села на обтянутый парчой стул у окна. - Ну, как вы себя чувствуете? Вы могли бы ответить на несколько вопросов? - Что бы вы хотели узнать? - Ну, для начала, давно ли вы знакомы с господином и госпожой Пфарр? - Гм, дайте-ка подумать. - В ней появилась какая-то неуверенность, и когда она заговорила, звук ее голоса напоминал скрежетание старого ржавого ведра, поднимающегося из колодца. Ее рот, со слегка выступающими вперед верхними зубами, напоминал рот Бориса Карлова. - Наверное, уже год. Она привстала и наконец сняла пальто, под которым оказалось платье из тусклой ткани "в цветочек". На нее вдруг напал кашель, и она стала колотить себя в грудь, чтобы скорее прочистилось горло. Все это время я стоял в самом центре комнаты, сдвинув шляпу на затылок и засунув руки в карманы. Я спросил ее, что это была за семья - Пфарры. - То есть я имею в виду, как у них складывались отношения - мирно или они часто ссорились? Она кивнула в знак согласия дважды. - Когда я только поступила к ним, они были без ума друг от друга. Но, как только она потеряла свою работу в школе, все изменилось. Это все выбило из колеи, и скоро они начали ссориться. Он бывал дома нечасто, но когда появлялся, тут же начинался скандал. Именно так. Не обычная перебранка, как бывает в каждой семье, нет, они просто орали друг на друга, и с такой злостью, как будто испытывали настоящую ненависть. Наверное, раза два я видела, как она после этого плакала в своей комнате. Знаете, я не могла понять, что им, собственно, было делить. Дом у них был прекрасный - я с удовольствием убирала его, - за вещами они не гонялись, я никогда не видела, чтобы она тратила большие деньги на покупки. У нее было много красивой одежды, но ничего кричащего, вычурного. - А бриллианты у нее были? - Наверное, были, но я не помню, чтобы она когда-нибудь надевала их. Впрочем, я ведь бывала в доме только днем. С другой стороны, я помню случай, когда я вешала его пиджак и оттуда выпали серьги, но это были не ее серьги. - Почему вы так думаете? - Потому что это были серьги, а фрау Пфарр носила только клипсы. Я отметила это для себя, но никому ничего не сказала. Я же понимаю, что это не моего ума дело. Правда, мне кажется, фрау Пфарр догадывалась, что муж ей изменяет, она ведь была неглупой женщиной. Далеко не глупой. И я уверена, что именно поэтому она и стала так пить. - А она пила? - Как лошадь. - А что вы скажете о господине Пфарре? Он, кажется, работал в министерстве внутренних дел? Она пожала плечами. - Я знаю, что он работал в каком-то правительственном учреждении, но понятия не имею, как оно называлось. Его работа была связана с законами - у него в кабинете висел диплом, - но он никому о ней ничего не рассказывал. И никогда не оставлял на столе бумаг, чтобы я не могла их прочитать. Разумеется, я и не стала бы туда заглядывать, но он всегда все убирал. - А он часто работал дома? - Иногда. Я знаю, что он много времени проводил в этом большом административном здании на Бюловплац - ну, вы знаете, там когда-то была штаб-квартира коммунистов. - Вы имеете в виду здание, которое получил Немецкий трудовой фронт после того, как оттуда выгнали коци? - Да, именно его. Господин Пфарр время от времени подвозил меня туда. У меня сестра на Бруненштрассе, и обычно после работы я доезжала до Розенталерплац на девяносто девятом трамвае. Но иной раз господин Пфарр бывал так любезен, что подбрасывал меня до самой Бюловплац, и я видела, как он входил в это здание. - А когда вы последний раз видели господина и госпожу Пфарр? - Две недели назад. Вы знаете, я была в отпуске - ездила на остров Рюген по путевке "Сила - через радость", - и незадолго до отъезда я ее видела. - Ну, и что вы можете о ней сказать? - Как ни странно, она хорошо выглядела, была спокойна. Скажу больше, без обычного бокала с вином. Сказала мне, что собирается на воды. Она часто туда ездила. Я даже подумала, что она решила "завязать". - Понятно. А сегодня утром, если не ошибаюсь, вы ездили на Фердинандштрассе к портному? - Не ошибаетесь. Я часто выполняла небольшие поручения господина Пфарра. Он был слишком занят, чтобы ходить по магазинам, и платил мне отдельно, если надо было что-то купить для него. Перед тем как уехать в отпуск, я получила от него записку с просьбой забрать у портного его костюм. - Так вы говорите, он просил вас забрать его костюм? - Да, мне кажется, речь шла о костюме. Я взял коробку. - Вы не возражаете, если я посмотрю, что там лежит, фрау Шмидт? - Смотрите, чего уж там. Все равно он ему не понадобится. Но, еще не снимая крышки, я точно знал, что находится в этой коробке, и не ошибся. Этот черный цвет, напоминавший цвет мундиров отборных кавалерийских полков кайзеровской армии, эту нашивку справа на воротнике с двойным знаком молнии и этот римский орел и свастику на левом рукаве нельзя было спутать ни с чем. Три звездочки на петлице на воротнике слева свидетельствовали о том, что владелец формы имел чин капитана или что-то вроде того - у эсэсовцев есть свое специальное название. К правому рукаву был прикреплен клочок бумаги. Это был счет от Штехбарта на 25 марок на имя гауптштурмфюрера Пфарра. Я присвистнул. - Значит, Пауль Пфарр был "черным ангелом". - Никогда бы этому не поверила, - сказала фрау Шмидт. - Вы хотите сказать, что никогда не видели его в форме? Она покачала головой. - Я даже не видела, чтобы она висела в шкафу. - В самом деле? Я начинал сомневаться, стоит ли ей верить, но, с другой стороны, зачем ей было мне лгать? В наше время адвокаты - немецкие адвокаты, работающие в государственных учреждениях, - часто состоят в СС. Я догадался, что Пфарру нужна была эта форма только для особых, торжественных случаев. - Скажите, отчего загорелся дом? - спросила меня фрау Шмидт. Я на мгновение задумался и решил рассказать ей все начистоту, надеясь, что, в ужасе от услышанного, она не станет задавать мне какие-либо неуместные вопросы, на которые у меня не будет ответа. - Его подожгли, - спокойно сказал я. - А их обоих убили. Фрау Шмидт застыла, а глаза ее увлажнились. - Милостивый Боже! - выдохнула она. - Какой ужас! И кому только в голову это могло прийти - убить их? - Интересный вопрос. Вы не знаете, у господина и госпожи Пфарр были враги? Она глубоко вздохнула и покачала головой. - Скажите, в вашем присутствии они ссорились с кем-нибудь еще, кроме как друг с другом? Например, по телефону? Или через дверь? Или как-то еще? Но она только качала головой. - Впрочем, подождите. - Речь ее замедлилась. - Пожалуй, однажды был такой разговор, несколько месяцев назад. Господин Пфарр с кем-то бранился у себя в кабинете. Крик стоял жуткий, и, надо сказать, там звучали такие выражения, которые стыдно повторить в приличном обществе. Они спорили о политике. По крайней мере, мне так показалось. Господин Сикс говорил ужасные вещи о фюрере, который... - Вы сказали, господин Сикс? - Да, - ответила она. - Это он был в кабинете у Пфарра. Он прямо вылетел из этого кабинета и был в такой ярости, что лицо у него побагровело и стало похоже на свиную печенку. Он едва не сбил меня с ног. - А вы не помните, о чем они еще говорили? - Нет, помню только, каждый кричал, что другой хочет его уничтожить. - А где была фрау Пфарр в это время? - Ее не было. Думаю, она была на водах. - Спасибо, - сказал я. - Вы мне очень помогли. И теперь мне нужно возвращаться на Александрплац. Я повернулся к двери. - Простите, - сказала фрау Шмидт. Она показала на коробку с костюмом. А что мне делать с формой господина Пфарра? - Пошлите ее, - сказал я, оставляя на столе пару марок, - рейхсфюреру Гиммлеру. - Принц-Альбрехт-штрассе, дом девять. Глава 4 От Нойенбургерштрассе до Симеонштрассе несколько минут ходьбы, но когда попадаешь в этот район, кажется, что ты совсем в другом мире. Если на Нойенбургерштрассе вы отметите слегка облупившуюся краску на оконных рамах, то на Симеонштрассе обнаружите, что в окнах вообще нет стекол. Назвать этот район бедным - все равно как считать, что единственная проблема Йозефа Геббельса* заключается в том, что он не может подобрать себе обувь по ноге. ______________ * Йозеф Геббельс - министр пропаганды в правительстве Гитлера. По обеим сторонам узких, мощенных булыжником улочек, словно гранитные утесы, возвышаются пяти-шестиэтажные многоквартирные дома, между которыми на веревках сушится белье. В мрачных переулках по углам, небрежно опершись о стену, часами стоят угрюмые юнцы с самодельными папиросками в зубах, безучастно глядя на стайки сопливых ребятишек, которые шумно резвятся на тротуарах, заваленных мусором. Увлеченные игрой, они не замечают ни этих юнцов, ни грубо намалеванных на стенах свастики и серпа и молота. Давным-давно уже присмотрелись они к символам, расколовшим мир взрослых на два враждебных лагеря, и к непристойным надписям везде и всюду. В подвальных помещениях, куда вообще не заглядывает солнце, ютятся небольшие лавчонки и заведения, оказывающие какие-то мелкие услуги беднякам. Выбор этих услуг невелик, и люди, решившиеся открыть в этом районе свое дело, в лучшем случае сводят концы с концами. Я направлялся в одно из таких заведений, а именно в ломбард. На деревянных ставнях, постоянно закрытых, чтобы попытаться сохранить в целости стекла, была намалевана большая Звезда Давида, однако это меня не остановило. Помещение освещалось масляной лампой, которая свешивалась с низкого потолка, солнечный свет не проникал внутрь вообще - создавалось впечатление, что ты в трюме старинного парусника. В ожидании Вайцмана, хозяина этого ломбарда, появлявшегося обычно из задней комнаты, я разглядывал товары, выставленные на продажу: старую островерхую каску пехотинца германской армии; заключенное в стеклянный ящик чучело сурка, который, судя по его внешнему виду, скончался от сибирской язвы; старый пылесос фирмы "Сименс". Здесь были ящики с орденами - в основном Железными крестами второй степени, вроде того, что у меня; двадцать с лишним томов "Военно-морского календаря" Колера с изображениями кораблей, давно уже покоящихся на дне морском или отправленных в переплавку; радиоприемник "Блаупункт"; бюст Бисмарка с широкой трещиной в основании и старый фотоаппарат "Лейка". Я изучал ордена, когда запах табака и знакомый кашель возвестили о появлении хозяина. - Похоже, вам следовало бы заняться своим здоровьем, господин Вайцман. - Не могу сказать, чтоб у меня было особое желание задерживаться на этом свете. Когда Вайцман говорил, мне все время казалось, что в следующую секунду он разразится хриплым кашлем. Кашель подкарауливал его, как охотника рысь, готовая мертвой хваткой вцепиться в горло. Иногда Вайцману удавалось справиться с подступающим кашлем, но на этот раз случился настоящий приступ. Кашель Вайцмана напоминал звук автомобильного мотора, который пытаются завести при том, что аккумулятор сидит прочно и надежно. Вайцман, видимо, настолько привык к кашлю, что не вынимал трубки из своего насквозь прокуренного рта. Приступ уже не приносил облегчения. - Вы бы поднимались иногда подышать свежим воздухом. Если он еще остался на белом свете. - Ты говоришь, подышать воздухом? - переспросил Вайцман. - А я и так им дышу. Впрочем, теперь я учусь обходиться без воздуха. Кто знает, может быть, завтра нацисты вообще запретят евреям дышать. - Он приподнял крышку прилавка. - Проходите, мой друг, проходите и скажите, Чем я могу вам служить. Я прошел внутрь и увидел пустой книжный шкаф. - Вы что, решили прикрыть лавочку? - спросил я. Он повернулся и с удивлением посмотрел на меня. - Тогда куда же делись книги? Вайцман грустно покачал головой. - К сожалению, мне пришлось их убрать. Согласно новому нюрнбергскому кодексу, - произнес он с презрительным смешком, - евреям запрещается торговать книгами. Даже подержанными. - Он повел меня в заднюю комнату. - В наши дни в законность можно верить так же, как в рассказы о героизме Хорста Вессела. - Хорст Вессел? - спросил я. - Кто это такой? Я ничего о нем не слышал. Вайцман улыбнулся и указал мне черенком своей дымящейся трубки на старый жаккардовый диван. - Садись, Берни, а я налью чего-нибудь выпить. - Чем это вам не нравятся нацисты, если они разрешают евреям выпивать? А то уже я собрался посочувствовать бедняге, которому пришлось расстаться с книгами. Но пока есть что выпить, можно считать, что все не так уж и плохо. - Ты прав, мой друг. - Он открыл дверцу углового бара, достал бутылку шнапса и аккуратно, но не скупясь, разлил его по стаканам. - Вот что я тебе скажу: без этого дела жизнь в этой стране давно бы уже превратилась в ад. Он поднял свой стакан. - Давай же выпьем за то, чтобы у нас всегда было что выпить, и за скорейшее крушение нашего преуспевающего отечества. - За то, чтобы всегда было что выпить, - повторил я за ним, глядя на то, с каким благоговейным выражением на лице он это проделывает. Неизменная усмешка не исчезала с этого откровенно лукавого лица, даже когда Вайцман держал во рту трубку. Темные, совершенно нетронутые сединой волосы над высоким лбом были аккуратно зачесаны набок. Слишком близко посаженные глаза, пенсне с темными стеклами, крупный мясистый нос. В своем хорошо отутюженном синем костюме в полоску Вайцман напоминал мне Эрнста Любича, актера-комика ставшего потом известным режиссером. Он присел на валик дивана и повернулся, чтобы лучше меня видеть. - Итак, чем я могу тебе помочь? Я положил на стол фотографию ожерелья, принадлежавшего Сиксу. Когда Вайцман взглянул на снимок, у него вырвался хрип, но потом он прокашлялся. - Если все это настоящее... - Он улыбнулся и покачал головой. - Так оно настоящее? Ну конечно, иначе ты не стал бы показывать мне эту прекрасную фотографию. Замечательная вещица, скажу я тебе. - Это ожерелье украли, - уточнил я. - А, ты, наверное, решил, будто мне снится, что его привязали к дереву и собираются поджечь? Если бы его не украли, ты бы не сидел здесь, Берни. Он пожал плечами. - Ну, что я могу тебе сказать об этой уникальной работе, кроме того, что ты уже знаешь сам? - Не прибедняйтесь, Вайцман. Пока вас не уличили в краже, вы считались одним из лучших ювелиров у Фридлендера. - Ты деликатно выражаешься, как я посмотрю. - Как-никак двадцать лет в ювелирном деле. В чем, в чем, а в бриллиантах вы разбираетесь. - Двадцать два года, - поправил он меня и налил по второй нам обоим. Ну хорошо. Выкладывай свои вопросы, Берни, и посмотрим, что там у нас получится. - Каким образом можно избавиться от этого ожерелья? - Самое простое - выбросить его в канал Ландвер. Но тебе, наверное, этот способ не годится. Ты хочешь знать, как обменять это произведение искусства на обыкновенные денежные знаки. Здесь все зависит от одного обстоятельства. - От какого именно? - Я старался выглядеть терпеливым. - От того, кому это ожерелье принадлежит - еврею или человеку благородному. - Слушайте, Вайцман, только не надо разводить здесь всю эту тягомотину насчет арийской расы, неарийской расы и тому подобное. - Но, Берни, я говорю это совершенно серьезно. Сейчас на рынке драгоценностей масса бриллиантов. Тысячи евреев покидают Германию и вынуждены расставаться с фамильными драгоценностями, чтобы выжить потом в эмиграции. По крайней мере, те, у кого есть, что продать, продают. И, как легко предположить, продают за бесценок, поскольку другого варианта у них нет. Благородные господа могут и подождать, когда бриллиантов на рынке станет меньше, а цены - соответственно - выше. Что же до евреев, то евреи ждать не могут. Покашливая, он снова и снова изучал фотографию, а потом отложил ее в сторону. - Вот что я скажу тебе, Берни. Конечно, кое-что по мелочи я беру, но ничего такого, что могло бы заинтересовать парней из Алекса. Как и ты, Берни, они все обо мне знают. Я уже побывал однажды в тюрьме, и если я снова сделаю неверный шаг, то и глазом не успею моргнуть, как окажусь в концлагере. Продолжая хрипеть, как старая дырявая гармонь, Вайцман улыбнулся и вернул мне снимок. - Лучше всего такую вещь сбыть в Амстердаме, - сказал он. - Если, конечно, вам удастся вывезти ее из Германии. Немецкие таможенники настоящая гроза контрабандистов. С другой стороны, и в Берлине есть люди - и их немало, - которые могли бы купить такое ожерелье. - Например? - Есть два парня. Один занимается легальным бизнесом, другой нелегальным. Первого зовут Петер Ноймайер. У него на Шлютерштрассе небольшая антикварная лавка, он скупает старинные украшения. Эта вещица могла бы его заинтересовать. Денег у него куры не клюют, и заплатить он может в любой валюте, какая вам угодна. Думаю, что к нему надо заглянуть непременно. - Он записал имя ювелира на клочке бумаги. - Есть еще некий Вернер Зелдте. Потсдамец. Этот не откажется от побрякушки только потому, что она краденая. Потсдамец - это кличка. В свое время роялисты-эмигранты осели в Потсдаме. Они прославились своим самодовольством и лицемерием, а за свои безнадежно устаревшие позиции готовы были сражаться. Так вот, у этого Вернера совести не больше, чем у самого последнего потсдамца. Его магазин где-то на Будапештерштрассе, или Эбертштрассе, или Герман-Геринг-штрассе или как там ее называют теперь нацисты. А кроме того, - продолжал Вайцман, - существуют также дилеры, или торговцы бриллиантами, которые покупают и продают свой товар в самых шикарных конторах. Ты там не встретишь Случайного посетителя, который зайдет за обручальным кольцом. Это люди, которые делают деньги на том, что кто-то не может держать язык за зубами. - Он написал на листке еще несколько имен. - Вот Лазарь Оппенгеймер. Как ты понимаешь, еврей. Так что можешь убедиться, что я ко всем отношусь одинаково и вовсе не ожесточен против наших благородных. У Оппенгеймера контора на Иоахимсталерштрассе, и, насколько я знаю, он от дел не отошел. Есть еще Герт Ешоннек. Когда-то приехал в Берлин из Мюнхена. Я слышал, не лучший представитель "мартовских фиалок". Ну, ты знаешь, я говорю о тех, кто забрался в фургон национал-социалистов, чтобы побыстрее сколотить себе состояние. У него целая сеть контор в этом стальном уродливом здании на Потсдамерплац, забыл его название... - "Колумбус-Хаус", - подсказал я. - Да-да, именно так, "Колумбус-Хаус". Говорят, что Гитлер не любит современной архитектуры, Берни. Ты понимаешь, что это означает? - Вайцман тихо рассмеялся. - Это означает, что в этом мы с ним похожи. - А еще кто-нибудь есть? - Наверное, есть, но я больше никого не знаю. Хотя всякое возможно. - Вы все-таки имеете в виду кого-то еще? - Нашего блестящего Премьер-министра. - Геринг скупает краденые побрякушки? Вы это серьезно? - Вполне, - решительно сказал он. - У этого человека к дорогим вещам настоящая страсть. Если кое-какие редкости попадают к нему не совсем легальным путем, он к этому относится совершенно спокойно. А драгоценности одна из его слабостей, я это знаю. Когда я работал у Фридлендера, он очень часто к нам заходил. Денег у него тогда было немного, по крайней мере, дорогие вещи он не мог себе позволить. Но по нему чувствовалось, что, если бы средства появились, он бы стал покупать и покупать. - Боже мой, Вайцман! - сказал я. - Можете ли вы себе представить, чтобы я заявился в Каринхалле и сказал: "Простите, господин Премьер-министр, но вы случайно не знаете, где находится дорогое бриллиантовое ожерелье, которое какой-то скот недавно стащил из дома на Фердинандштрассе? Полагаю, что вы не будете возражать, если я загляну под юбку вашей жены Эмми - мне надо проверить, нет ли там этого ожерелья?" - У нее там сам черт ничего не найдет, - возбужденно прохрипел Вайцман. - Эта жирная свинья по размерам не уступит своему муженьку. Бьюсь об заклад, она смогла бы накормить своим молоком весь "Гитлерюгенд" и еще осталось бы дорогому Герману на завтрак. В этот момент у него начался такой приступ, от которого любой другой испустил бы дух". Я подождал, пока кашель немного поутих, и достал пятьдесят марок. Но он отшвырнул их. - Я ведь тебе ничего особенно не сказал. - Тогда я у вас что-нибудь куплю. - Что с тобой случилось? На тебя что, наследство свалилось? - Нет, но... - А впрочем, погоди, - сказал он. - У меня есть одна вещица, которая тебе, может быть, пригодится. Ее нашли после большого парада на Унтер-ден-Линден. Он поднялся и отправился в крошечную кухоньку позади кабинета. Когда он возвратился, я увидел у него в руках коробку стирального порошка "Персил". - Благодарю вас, - сказал я, - но я сдаю белье в прачечную. - Нет-нет, - ответил он, засовывая руку в порошок, - я храню его здесь на случай, если вдруг появятся гости, которых я не приглашал... А, вот он! Вайцман вытащил из коробки маленький плоский предмет из серебра и, прежде чем передать мне, потер его о лацкан пиджака. Это был овальный жетон размером со спичечную коробку. На одной его стороне был изображен вездесущий германский орел, который держал в лапах лавровый венок со свастикой, а на другой - надпись "Государственная тайная полиция" и номер серии. В верхней части было просверлено небольшое отверстие, чтобы владелец жетона мог прикрепить его к подкладке своего пиджака. Это был жетон сотрудника Гестапо. - Это ключ, который откроет тебе многие двери, Берни. - Ну и дела! О Боже, если они найдут его у вас... - Все так. Думаю, что с такой игрушкой ты сэкономишь кучу денег, не правда ли? Так что, если хочешь, чтобы она была твоей, вынимай пятьдесят марок. - Ну что ж, это подходящая цена, - сказал я, хотя все еще сомневался, стоит ли брать этот жетон. Конечно, Вайцман прав, с этим жетоном можно обойтись и без взяток. Но если меня с ним застукают, то первым же поездом отправят в Заксенхаузен*. И все-таки я дал Вайцману деньги и положил в карман эту вещицу... Представляю себе того легавого без номерка! Хотел бы я посмотреть на него, когда он обнаружит, что посеял свой жетон. Это все равно что играть на рожке без мундштука. ______________ * Заксенхаузен - концентрационный лагерь к северу от Берлина возле г. Ораниенбург. Я поднялся, чтобы распрощаться с хозяином. - Спасибо за информацию. И, если вы не знаете, что там наверху лето, сообщаю, что это именно так. - Да, я заметил, дождь стал немного теплее. По крайней мере в одном они не могут обвинить евреев - в том, что лето не задалось. - Да что вы говорите! - Я еще пытался иронизировать. Глава 5 На Александрплац, куда мне пришлось вернуться, произошла авария: трамвай сошел с рельсов, и движение остановилось. Часы на высокой кирпичной башне Святого Георгия пробили три, и я вспомнил, что после завтрака, состоявшего из тарелки кукурузных хлопьев ("немецкое национальное блюдо для детей"), ничего не ел. Я решил пообедать в кафе Штока, расположенном недалеко от магазина Вертхайма под эстакадой железной дороги. Это было довольно скромное заведение с еще более скромным баром в углу. Зато брюхо хозяина свидетельствовало о его неумеренном пристрастии к пиву он с трудом помещался за стойкой. Войдя в кафе, я убедился, что хозяин находится на посту, протирая и наливая кружки, а его хорошенькая, небольшого роста жена обслуживает посетителей. Здесь часто обедали сотрудники Крипо, и хозяину кафе пришлось повесить на стену большой портрет фюрера и плакат, призванный подтвердить приверженность Штока национал-социализму: "Не забудь о партийном приветствии". Однако Шток не всегда был национал-социалистом, до марта 1933 года он симпатизировал красным и знал, что мне это известно. Шток побаивался, что найдутся и другие, способные при случае припомнить ему былые симпатии к коммунистам. Так что обвинять его в том, что он повесил у себя портрет Гитлера и этот плакат, я не собираюсь, полагая, что любой станет национал-социалистом, если на него наставить пистолет. В конце концов, все люди в Германии до марта 1933 года были другими. Я уселся за свободный столик и стал рассматривать посетителей. Через два стола от меня расположились двое легавых из полиции нравов, скорее всего, отделение по борьбе с гомосексуализмом - такие ребята, если ситуация позволяет, и сами не прочь заняться шантажом. За соседним столиком в одиночестве сидел ассистент криминальной полиции из отделения, расположенного в магазине Ведера, - его лицо, все в оспинках, мне было хорошо знакомо, главным образом потому, что он однажды арестовал моего осведомителя Ноймана, заподозрив его в воровстве. Фрау Шток быстро приняла у меня заказ на свиную ножку с кислой капустой; не выказав, однако, при этом никакой симпатии. Фрау была достаточно проницательной, знала: я плачу Штоку за получение кое-какой информации, подслушанной им у своих посетителей, о всяких делишках в Алексе, и не одобряла этого. В кафе Штока постоянно бывали офицеры из Алекса, и хозяин был в курсе всех их дел. Фрау Шток подошла к кухонному лифту и прокричала в шахту мой заказ, а Шток выбрался из-за стойки и мелкими шажками двинулся к моему столику с газетой "Беобахтер"* в руке. ______________ * "Обозреватель" (нем.) - орган национал-социалистической партии. - Здравствуй, Верни, - сказал он. - Скверная погодка, ты не находишь? - Сыро, как в погребе, Макс, - ответил я. - Принеси пива, как освободишься. - Сейчас налью. Хочешь газету? - А что там пишут? - Чарльз Линдберг с супругой приехали в Берлин. Это тот парень, что перелетел через Атлантику. - Грандиозно. Думаю, что великий авиатор приехал, чтобы присутствовать на открытии завода по производству авиабомб. А может даже, совершит испытательный полет на новом истребителе. Они, наверное, предложат ему слетать в Испанию. Шток встревожился, обернулся и сделал мне знак, чтобы я говорил потише. - Не так громко, Берни, - сказал он, задрожав, как кролик. - Меня пристрелят за твои слова. - Недовольно ворча, он отправился за пивом. Я заглянул в газету, которую он оставил на столике, и мне тут же попалась на глаза маленькая заметка о том, что "ведется расследование обстоятельств пожара на Фердинандштрассе, во время которого, как известно, погибли два человека". Однако ни имен, ни упоминания, что погибшие - дочь и зять моего клиента, в заметке не было. О том, что, по мнению полиции, это убийство, тоже не говорилось ни слова. Я с негодованием бросил газету на соседний столик - на коробке спичек информации больше, чем в этой "Беобахтер". Тем временем ребята из полиции нравов собрались уходить. Шток вернулся с кружкой пива и, поднеся ее мне прямо к лицу, похвалился: - Полюбуйся, какая пена. Как всегда. - Спасибо. Я сделал большой глоток и вытер пену с губ тыльной стороной ладони. Фрау Шток вынула из кухонного лифта тарелку со свиной ножкой. Поставив ее на стол, она кинула на мужа взгляд, который, подумал я, мог прожечь его насквозь, но он сделал вид, что ничего не заметил. Фрау отправилась прибрать стол ассистента из криминальной полиции, а Шток присел ко мне и смотрел, как я ем. Утолив немного голод, я задал свой обычный вопрос: - Есть что-нибудь новенькое? - Из канала Ландвер выловили мужской труп. - Ну, это такая же редкость, как толстый железнодорожник, - сказал я ему. - Ты же знаешь, что этот канал - сточная канава Гестапо. Если кто-нибудь исчезает в этом Богом проклятом городе, то его надо искать на барже, а не в полицейском участке или в морге. - Да, но у этого в носу был бильярдный кий. Они считают, что ему пробили голову. Я положил нож и вилку. - Не мог бы ты воздержаться от подробностей, пока я ем? - Прошу прощения, - сказал Шток. - Да я тебе, собственно, уже все сказал. Но что касается Гестапо, обычно они так не делают. Правда? - Трудно сказать, что у них там, на Принц-Альбрехт-штрассе, считается обычным делом. Может быть, этот человек сунул нос не в свои дела, и они решили это как-то отметить. Я вытер рот и положил на стол мелочь, которую Шток взял, не потрудившись даже пересчитать. - Смешно подумать, что когда-то в здании Гестапо была Школа искусств. - Да, забавно. Бьюсь об заклад, что эти гестаповские ублюдки так устают за день, что ночью спят без задних ног... - Я встал, пора было уходить. Впрочем, хорошо, что чета Линдберг посетила Берлин. Я вернулся в свое агентство. Фрау Протце протирала стекло на пожелтевшей гравюре, которая висела на стене в моей приемной, на гравюре был изображен эпизод из истории Германии XVI века. Я видел, что затруднительное положение, в котором оказался бургомистр Ротенбурга - один из персонажей этого эпизода, - вызвало улыбку у фрау Протце. Когда я вошел, зазвонил телефон, и она, улыбнувшись, изящной походкой прошла в свой крошечный кабинетик, чтобы снять трубку, а я взял в руки гравюру и стал рассматривать ее сквозь чистое стекло. Она висела у меня так давно и я настолько привык к ней, что перестал замечать. История заключалась в следующем: бургомистр Ротенбурга обратился к Тилю, главнокомандующему императорской немецкой армии, с мольбой пощадить его родной город, спасти от разрушения, на что Тиль ответил, что он пощадит город, если бургомистр выпьет шесть литров пива, не переводя дыхания. Насколько я помню, бургомистр совершил этот подвиг, и город был спасен. Я всегда был уверен, что выпить столько пива и остаться в живых мог только немец. И лишь головорезы из СА могли бы додуматься до такого изощренного издевательства. Выходит, ничто не изменилось за прошедшие столетия. - Это дама! - крикнула мне фрау Протце. - Она отказывается назвать свое имя, но настаивает на том, чтобы вы подошли к телефону. - Ну что ж, придется поговорить. Я вернулся в свой кабинет и взял трубку. - Мы с вами встречались прошлой ночью, - сказал голос в трубке. Я выругался про себя, решив, что это Карола, девушка, с которой я познакомился на свадьбе Дагмар и о которой мне не хотелось бы вспоминать. Но это была не Карола. - Или скорее сегодня утром. Было уже поздно, вы собирались уходить, а я только возвращалась с вечеринки. Ну что, вспомнили? - Вы фрау... - с сомнением в голосе произнес я, все еще не веря, что это Ильза Рудель. - Пожалуйста, никаких фрау. Просто Ильза Рудель, если не возражаете, господин Гюнтер. - Разумеется, не возражаю, - ответил я. - И разве я могу забыть нашу встречу? - Ну, вы выглядели таким усталым! - Она говорила, как бы лаская голосом. - Мы с Германом часто забываем, что другие не засиживаются до утра, как мы. - Позволю себе заметить, что на вас это совсем не отражается. - Спасибо за комплимент, - проворковала она, и я понял, что она действительно польщена. По своему опыту я знаю, что, сколько ни льсти женщине, ей все равно мало. Так и собака: сколько ни дай ей бисквита, она его будет есть хоть до утра. - Чем я могу быть полезен? - Есть одно неотложное дело, которое я хотела бы с вами обсудить. Но не по телефону. - Тогда приходите ко мне в агентство. - Боюсь, что не смогу этого сделать. Я сейчас на студии в Бабельсберге. А вы могли бы заехать ко мне домой сегодня вечером? - Домой? - переспросил я. - Ну что ж, с огромным удовольствием. Где вы живете? - Баденшештрассе, 7. Скажем, часиков в девять? - Прекрасно. Она повесила трубку, а я закурил и мечтательно уставился в окно. Значит, Ильза снимается в кино, подумал я и представил себе, как она набирает мой номер, сидя в гримерной, в халате, наброшенном на голое тело, поскольку съемки только что закончились, а снималась она обнаженной, плавая в горном озере. Я представил себе, как все это было, мгновенно - воображение мое работало активно. Какое-то время я предавался своим фантазиям, но неожиданно спросил сам себя: а знает ли об этой квартире на Баденшештрассе Сикс? Разумеется, он должен знать, что у жены есть свои апартаменты, решил я. Скорее всего, ей нужна эта квартира, чтобы сохранить определенную степень независимости. Уж если такой женщине чего-нибудь хочется, она этого добьется, будьте уверены. А если она еще пустит в ход свое обаяние, то сможет заполучить Луну и пару галактик в придачу. В то же время я был уверен, что Сикс не знает о том, что она назначила мне свидание и, уж конечно, если бы узнал об этом, то пришел бы в ярость. Он ведь предупредил, что мне не следует совать нос в его семейные дела. Не знаю, о каком таком безотлагательном деле она хотела со мной говорить, но можно не сомневаться, что разговор не предназначался для ушей этого гнома, ее мужа. Я позвонил Мюллеру, репортеру уголовной хроники в "Берлинер моргенпост", единственному приличному журналисту в современной прессе. Он остался практически без работы, поскольку преступления освещались в современных газетах иначе, чем прежде, и министерство пропаганды бдительно следило за тем, чтобы в прессе, упаси Боже, не появилась какая-нибудь лишняя или не та информация. - Послушай, - сказал я после взаимных приветствии, - мне нужны сведения о Германе Сиксе. Все, что есть в твоем архиве, и как можно скорее. - Тебя интересует биография стального магната? Ты расследуешь дело о гибели его дочери? Так, Берни? - Меня наняла страховая компания, чтобы я расследовал обстоятельства пожара. - Ну, и много тебе удалось выяснить? - Вся моя информация уместилась бы на трамвайном билете. - Примерно столько же места нам отвели для освещения этого дела в завтрашнем номере, - сказал Мюллер. - Из министерства поступило указание ограничиться перечислением фактов и обойтись без подробностей. - С чего бы это? - У Сикса много влиятельных друзей, Берни. У него хватит денег, чтобы заткнуть нам рот. - А вы что-нибудь разнюхали? - Я слышал, что это был поджог, вот и все. Когда тебе нужны эти сведения о Сиксе? - Если завтра они будут у меня, ты получишь пятьдесят марок. И вообще все, что тебе удастся раскопать об этой семье, о всех, кто к ней принадлежит. - Ну что ж, лишних денег, как известно, не бывает. Я позвоню тебе. Я повесил трубку и, положив бумаги, лежавшие у меня на столе, в старые газеты, засунул все в один из ящиков, где оставалось еще немного свободного места. Задумавшись, я рисовал какие-то фигуры на промокательной бумаге, а потом взял со стола пресс-папье и повертел его на ладони. В этот момент раздался стук в дверь, и в комнату бочком протиснулась фрау Протце. - Я подумала, может быть, вы хотите, чтобы я навела порядок в ваших бумагах? Я показал ей на груды папок, сваленных в кучу на полу за моим столом. - Вот это и есть мой порядок, моя классификация. Вы можете мне не верить, но все эти дела разложены по определенной системе. Она улыбнулась, думая, что я шучу, и кивнула с таким видом, словно я говорил о вещах, способных конкретным образом изменить ее жизнь. - А вы над всеми этими делами работаете? Я засмеялся: - Я же не адвокат. Что касается этих дел, то о многих я вообще не знаю, работаю я над ними или нет. Расследование иногда длится очень долго и безрезультатно. Детектив должен обладать терпением. - Понимаю. Тут она заметила фотографию на моем столе и повернула ее к себе, чтобы рассмотреть. - Какая красивая женщина! Это ваша жена? - Да, это моя жена. Она умерла в день, когда начался Капповский путч. Эти слова я произносил, должно быть, уже сотню раз. Связывая эти два события, я надеялся смягчить боль утраты, по-прежнему не утихавшую, хотя со дня ее смерти прошло шестнадцать лет. - Она умерла от испанки, - объяснил я. - Мы были вместе всего десять месяцев. Фрау Протце сочувственно покачала головой. Какое-то время мы молчали. Потом я посмотрел на часы. - Можете идти домой, если хотите. Когда она ушла, я долго стоял у высокого окна и смотрел на мокрые улицы, сверкавшие, как лакированная кожа, в лучах солнца, уже клонившегося к закату. Дождь перестал, и я подумал, что вечер будет хорошим. Из "Беролин-Хаус", что напротив, вытекал ручей служащих и тут же исчезал в лабиринте подземных туннелей и переходов, которые вели к станции "Александрплац". Берлин... Когда-то я любил этот город, но это было давно, еще до того, как ему пришлось надеть на себя тот тутой корсет, что позволял дышать, но с трудом, еле-еле. Я любил простодушное, легкомысленное отношение берлинцев к жизни, дешевый джаз, вульгарные кабаре и все те излишества культуры, которыми славился Берлин в годы Веймарской республики и которые превратили его в один из самых восхитительных городов мира. Позади здания, где располагалось мое агентство, к юго-востоку, стояло полицейское управление, и я представил, как неутомимо трудятся его сотрудники, искореняя преступность в Берлине. Денно и нощно они гоняются за злодеями, которые относятся к фюреру без должного уважения, выставляя табличку "Продано" в витринах своих мясных лавок, не признают нацистского приветствия поднятием руки и предаются любовным утехам с лицами того же пола, что они сами. Таков Берлин при национал-социалистах - большой заколдованный дом с темными углами, мрачными лестницами, зловонными подвалами, запертыми комнатами и чердаком, где бесчинствуют привидения, которые швыряют на пол книги, барабанят в двери, бьют стекла и орут по ночам, смертельно пугая хозяев, время от времени мечтающих о том, чтобы все продать и умчаться куда-нибудь подальше. Но, как правило, потом они гонят от себя эти мысли и, заткнув уши и зажмурив глаза, пытаются делать вид, что все в порядке. Дрожа от ужаса, они стараются говорить как можно меньше и не обращать внимания на то, что почва уходит у них из-под ног, а их смех напоминает тот неестественный, натужный смешок, которым принято отвечать на шутки начальства. В новой Германии процветают три вида деятельности: полицейский сыск, сооружение скоростных автомагистралей и массовые доносы - поэтому жизнь в Алексе никогда не замирает. Даже сейчас, когда большинство общественных учреждений уже заканчивали работу, двери Алекса непрерывно хлопали. Особенное оживление наблюдалось у четвертого подъезда, где было паспортное управление. Оттуда, несмотря на поздний час, выходили берлинцы - по преимуществу еврейской национальности, - отстоявшие целый день в очереди за выездной визой. Их лица сияли от счастья или, наоборот, были замкнуты, погружены в печаль - в зависимости от того, удалось им получить визу или нет. Я прошел до Александрштрассе мимо подъезда номер три, возле которого двое полицейских из дорожной полиции, прозванные "белыми мышами" за свои короткие, светлого цвета мундиры, хорошо заметные издали, слезали с пропыленных мотоциклов "БМВ". Мимо меня в сторону моста Янновиц, включив на полную мощность сирену, пронесся полицейский фургон "Зеленая Минна". Не обращая никакого внимания на вой сирены, "белые мыши" важно прошествовали в здание, направляясь к начальству с отчетом. Я прошел в полицейское управление через подъезд номер два. Я выбрал именно этот вход, потому что здесь было больше всего шансов остаться незамеченным. А если кто-нибудь и остановил бы меня, я бы сказал, что иду в комнату 32-а, где располагалось бюро находок. На самом же деле моей целью был полицейский морг. Сначала я с безразличным видом прошел по коридору, потом спустился в подвал и, миновав небольшую столовую, оказался у пожарного выхода. Открыл засов, очутился на широком, мощенном булыжником внутреннем дворе, где стояли полицейские автомобили. Какой-то человек в резиновых сапогах мыл машину и не обратил на меня никакого внимания, так что я беспрепятственно пересек двор и нырнул в коридор, который вел в котельную. Тут пришлось на мгновение задержаться, чтобы понять, куда двигаться дальше. Я проработал в Алексе десять лет и хорошо помнил его углы и закоулки. Боялся я другого - встретить кого-нибудь из знакомых. Я миновал котельную, открыл единственную дверь, ведущую наружу, и спустился по маленькой лестнице в коридор, упиравшийся в дверь морга. Когда я вошел в служебный кабинет при морге, в нос мне сразу же ударило чем-то кислым, напоминавшим запах влажного теплого мяса домашней птицы. В сочетании с формальдегидом образовалась такая жуткая смесь, что меня чуть не вырвало в ту же минуту. В кабинете стояли два стула и стол, и для случайного посетителя не было никакого намека на то, что находилось там, за двойными стеклянными дверями. Только запах и надпись на дверях "Морг. Вход воспрещен" свидетельствовали о том, что здесь обитель смерти. Я с треском распахнул двери и заглянул внутрь. В центре мрачной сырой комнаты стоял операционный стол, на котором лежал один труп. Две мраморные плиты по обеим сторонам грязного керамического водостока были поставлены под небольшим углом, чтобы с них стекала кровь, которую потом смывали водой из двух высоких журчащих кранов, также расположенных с двух сторон. На этом столе можно было одновременно вскрывать два трупа, но сейчас здесь лежал только один труп мужчины, над которым склонился патологоанатом со скальпелем. Рядом лежал хирургический инструмент, которым пилили кости. Патологоанатом был хрупким человечком в очках, с редкими темными волосами, высоким лбом и длинным крючковатым носом. Он носил аккуратно подстриженные усы и бородку клинышком. Его ноги были обуты в резиновые сапоги, а на руки надеты резиновые перчатки. Хотя одежду скрывал особый уплотненный фартук, было заметно, что он при галстуке, а воротничок рубашки туго накрахмален. Я осторожно прошел в комнату и с профессиональным любопытством стал рассматривать труп. Подойдя поближе, я попытался определить, как погиб этот мужчина. Я сразу понял, что тело долго лежало в воде, поскольку кожа набухла и на руках и ногах полопалась - такое впечатление, будто на трупе были перчатки и носки. Если отвлечься от этого обстоятельства, то тело выглядело вполне сносно, чего нельзя было сказать о голове, совершенно черной. Лицо, можно сказать, полностью отсутствовало. Голова этого человека напоминала грязный футбольный мяч. При этом верхняя часть черепа была срезана, а мозг удален. Он лежал в посудине, по форме напоминавшей почку, - словно гордиев узел, связанный из мокрых веревок, - и дожидался, когда очередь дойдет до него. Привыкнув к тому, как выглядит смерть в самых чудовищных формах, насмотревшись на трупы во всех видах, я смотрел теперь на мертвое человеческое тело с таким же равнодушием, с каким люди, зайдя в магазин, смотрят на мясо, лежащее на прилавке. Разница только в том, что мяса здесь было побольше. Иногда я и сам поражался безразличию, с которым я мог изучать утопленников, зарезанных, раздавленных, застреленных, сожженных и забитых до смерти дубинками, хотя конечно же сознавал, какой ценой такое безразличие достается. Я видел столько смертей на турецком фронте и во время моей службы в Крипо, что перестал смотреть на труп как на что-то, имеющее отношение к человеку. Став частным детективом, я по-прежнему сталкивался со смертью, поскольку поиск пропавшего человека нередко приводил меня или в морг при больнице Святой Гертруды, самой большой в Берлине, или в домик спасателей у пристани на канале Ландвер. Несколько мгновений я стоял, глядя на страшную картину, открывшуюся моим глазам, и размышляя о том, что же сделали с головой этого несчастного, так резко отличавшейся по состоянию от всего тела, когда наконец доктор Ильман обернулся и увидел меня. - Милостивый Боже, - проворчал он, - Бернхард Гюнтер, ты еще жив? Я приблизился к столу и выдохнул с отвращением. - Господи Иисусе! - сказал я. - Помнится, последний раз я дышал такой вонью, когда прямо на меня рухнула лошадь. - Впечатляющее зрелище, ничего не скажешь. - И не говори. Он что, сражался с белым медведем? Или его зацеловал Гитлер? - Нетипичный случай, правда? Словно ему сожгли голову. - Чем? Кислотой? - Кислотой. - В голосе Ильмана послышались довольные нотки, словно я был учеником, ответившим урок на "отлично". - Ты молодец. Трудно сказать, что это была за кислота, но, скорее всего, соляная или серная. - Похоже, что убийца сделал это, чтобы его не смогли опознать. - Именно так. Но заметь, что это не помешало мне установить причину смерти. Ему в ноздрю засунули сломанный бильярдный кий. Он-то и повредил мозг, смерть наступила мгновенно. Весьма необычный способ убийства, в моей практике первый такой случай. Впрочем, пора бы уж перестать удивляться изобретательности убийц. Но я вижу, что ты как раз не удивлен. Надо сказать, Берни, что, помимо живого воображения, у тебя просто стальные нервы. Конечно, люди со слабыми нервами не решатся сюда прийти. Я деликатен и только поэтому не выпроваживаю тебя отсюда за уши. - Мне нужно поговорить с тобой о деле Пфарров. Ты делал вскрытие Пауля и Греты Пфарр? - А ты хорошо информирован. Сразу хочу тебе сказать, что семья забрала их тела сегодня утром. - А свой отчет ты уже сдал? - Послушай, я не могу беседовать с тобой в такой обстановке. Мне нужно закончить вскрытие. Я освобожусь через час. - Где мы встретимся? - В кафе "Приют художника" в Старом Кельне. Там тихо и нам никто не помешает. - "Приют художника", - повторил я. - Я его найду. Я повернулся и направился к стеклянным дверям. - Э-э, послушай, Берни. Ты сумеешь подбросить мне деньжонок в долг? Независимый город Старый Кельн, давно уже поглощенный разросшейся столицей, располагался на небольшом островке на реке Шпрее. Город почти сплошь состоял из музеев, поэтому остров прозвали "Музейным". Однако должен признаться, что я никогда не бывал ни в одном из этих музеев, поскольку не очень интересуюсь прошлым. По моему глубокому убеждению, именно страсть немцев к возвеличиванию своего прошлого и привела нас туда, где мы находимся сейчас - в кучу дерьма. Нельзя зайти в бар, чтобы какой-нибудь скот не начал рассуждать о границах Германии до 1918 года или не вспомнил Бисмарка и то, как мы в свое время громили французов. Это раны старые, и не стоит их бередить. Снаружи кафе "Приют художника" ничем не привлекало к себе внимания: дверь его была выкрашена обычной краской - никаких признаков фантазии, цветы в ящике засохли, а на грязном окне висело написанное ужасным почерком объявление: "Здесь можно послушать сегодняшнюю речь Геббельса". Я выругался про себя, ибо это означало, что хромоногий Йозеф будет сегодня вечером выступать с речью на партийном съезде, перед началом которого все улицы будут забиты машинами. Я спустился по лестнице и открыл дверь. Внутри кафе выглядело еще менее привлекательным, чем снаружи. Стены украшали мрачные фигуры, вырезанные из дерева, - крошечные пушки, мертвые головы, гробы и скелеты. Дальнюю стену почти целиком закрывал большой орган, на трубах которого было нарисовано кладбище с раскрытыми склепами и могилами. За органом сидел горбун, исполнявший Гайдна. Впрочем, похоже было, что играл он ради собственного удовольствия, а не для публики, поскольку сидевшая в зале компания штурмовиков распевала во все горло "Моя Пруссия такая гордая и великая", почти заглушая звучание органа. За последние годы я многого насмотрелся в Берлине, но зрелище, представившееся моим глазам, напоминало сцену из фильма Конрада Фейдта, и притом не самого лучшего. Казалось, сейчас откроется дверь и в кафе появится однорукий капитан полиции. Но вместо него я увидел Ильмана, сидевшего в углу в полном одиночестве за бутылкой пива "Энгельгардт". Я заказал еще две бутылки и присоединился к нему. Штурмовики уже перестали петь, а горбун начал одну из моих самых любимых шубертовских сонат, однако играл он так плохо, что ее с трудом можно было узнать. - Ну и местечко ты выбрал! - Я не скрывал недовольства. - Знаешь, в причудах этого заведения есть своя привлекательность. - Пожалуй, ты прав. Вполне подходящее место для беседы по душам с закадычным другом - потрошителем трупов. Неужели тебе мало твоих мертвецов, что ты приходишь развлечься в это мрачное подземелье? Он только пожал плечами. - Знаешь, одна лишь смерть, окружающая меня, напоминает мне, что я еще жив. - У тебя, наверное, некрофилия. Ильман улыбнулся, как бы соглашаясь со мной. - Итак, ты хочешь узнать, что произошло с этим беднягой гауптштурмфюрером и его маленькой женой? - Я кивнул. - Это интересное дело, а интересные дела нынче становятся редкостью, скажу я тебе. Сейчас столько людей умирает в нашем городе, что все, наверное, считают, у меня дел невпроворот. Но причины их смерти обычно не составляют тайны. Я думаю, что в большинстве случаев свои отчеты о результатах вскрытия, где говорится о том, что жертва умерла от побоев, я прямиком направляю тем, кто убивал. Все перевернулось в нашем мире, все стало с ног на голову. Он открыл свой портфель и вытащил оттуда голубую папку. - Я принес с собой фотографии. Решил, что ты захочешь взглянуть на счастливую парочку. Они похожи на кочегаров. Опознать их удалось только по обручальным кольцам. Я принялся рассматривать фотографии. Ракурс менялся, но объект съемок был один и тот же: на голых почерневших пружинах сгоревшей кровати лежали два трупа серого, точнее, стального цвета, похожие на мумии египетских фараонов. Мне они напомнили две обугленные сосиски, которые забыли снять с огня. - Прекрасный семейный альбом. А что это у них с руками? - спросил я, заметив, что у трупов были подняты кулаки, словно у кулачных бойцов, изготовившихся к бою. - О, это обычное дело, когда тела попадают в огонь. - А разрезы на коже? Похоже на ножевые ранения. - Тоже типично для обгоревших трупов, - сказал Ильман. - При высокой температуре кожа лопается, как спелый банан... Ты легко можешь это себе представить, если, конечно, помнишь, как выглядит банан. - А где ты нашел канистры из-под бензина? Он удивленно поднял брови. - Ты и об этом знаешь? Да, в саду валялись две канистры, и я думаю, что они появились там недавно - без ржавчины, и в каждой на дне оставалось еще немного бензина, который не успел испариться. Кроме того, офицер пожарной охраны утверждал, что на месте пожара сильно пахло бензином. - Значит, поджог. - Без сомнений. - А почему ты решил поискать в телах жертв пули? - Дело опыта. Если после смерти тела сжигают, значит, это делается для того, чтобы уничтожить улики. Убийца так всегда и поступает. Я обнаружил три пули в теле женщины, две - в теле мужчины и три - в изголовье кровати. Женщина умерла еще до того, как начался пожар, поскольку пули попали ей в голову и в горло. С мужчиной все обстояло по-другому. В воздушных путях мужчины я обнаружил частички дыма, а в крови - окись углерода, ткани сохранили розовую окраску. Ему пули попали в грудь и в лицо. - А оружие, из которого стреляли, нашли? - Нет, но я могу сказать, что это было, скорее всего, автоматическое оружие калибра 7,65 мм с большими пулями, что-то вроде старого маузера. - А с какого расстояния стреляли? - Я думаю, что с полутора метров, когда убийца открыл огонь. Положение входных и выходных отверстий говорит о том, что он стоял в ногах кровати, об этом же свидетельствуют и пули в изголовье. - Стреляли из одного и того же оружия, верно? - Ильман кивнул. - Восемь пуль, - сказал я. - Опустошил обойму полностью. Либо убийца был абсолютно уверен в себе, либо в состоянии аффекта. А соседи как? Ничего не слышали? - Очевидно. А если и слышали, то, наверное, решили, что это Гестапо развлекается. Сообщение о пожаре поступило не ранее трех часов десяти минут утра, но спасти дом в это время было уже невозможно. Горбун перестал играть на органе, потому что штурмовики вновь принялись петь, на этот раз "Германия, ты - наша гордость". Один из них, дородный мужчина со шрамом от уха до уха, похожим на кожицу от копченой грудинки, принялся расхаживать перед баром, размахивая кружкой с пивом и требуя, чтобы все остальные посетители "Приюта художника" присоединялись к хору. Ильман, похоже, был не против и громко запел приятным баритоном. Я тоже подтянул, не слишком старательно и фальшивя. Патриот - это не тот человек, который громко распевает песни во славу своей страны. Это чертовы национал-социалисты, особенно молодые, почему-то решили, что только они одни любят Германию. И даже если сейчас кто-то из них еще не претендует на патент, то, судя по развитию событий, они все очень скоро придут к этой мысли. Когда пение закончилось, я уточнил у Ильмана некоторые детали. - Оба были голыми, - сообщил он мне. - Сильно пьяны. Она выпила несколько коктейлей "Огайо", а он нахлебался пива и шнапса. Более чем вероятно, что, когда их пристрелили, они находились в состоянии сильного опьянения. Кроме того, я обследовал влагалище женщины и обнаружил там свежую сперму, совпадающую по группе крови с кровью мужчины. Я думаю, они приятно провели вечер. Ах да, у нее была восьминедельная беременность. Быстро, однако, гаснет свеча жизни. - Она была беременна, - задумчиво сказал я. Ильман потянулся и зевнул. - Да, - сказал он. - Хочешь знать, что они ели на обед? - Нет, - решительно сказал я. - Лучше расскажи мне о сейфе. Он был открыт или закрыт? - Открыт. - Он помолчал. - Послушай, это очень интересно, ты ведь не спросил меня, как его открыли, на основании чего я делаю вывод: ты уже знаешь, что сейф был в полной сохранности, только обгорел. Если сейф вскрывал злоумышленник, то это был человек, который знал, как с ним обращаться. Ясно, что сейф фирмы "Штокингер" голыми руками не возьмешь. - На нем сохранились отпечатки пальцев? Ильман покачал головой. - Он сильно обгорел, и никаких отпечатков не осталось. - Значит, можно считать, - сказал я, - что непосредственно перед смертью супругов Пфарр в сейфе лежало то, что там лежало, и сам сейф был заперт. - Очень вероятно. - Тогда возможны два варианта развития событий. Первый: профессиональный взломщик вскрыл сейф, а потом убил их обоих. Второй: сначала их заставили открыть сейф, затем приказали лечь в кровать, и только потом прозвучали выстрелы. Но как бы ни развивались события, профессионал никогда бы не оставил дверцу сейфа открытой. - Если бы он не хотел, чтобы все думали, что сейф вскрыл непрофессионал, - парировал Ильман. - Мне кажется, что они оба спали, когда в них стреляли. Угол, под которым пули вошли в их тела, свидетельствует о том, что они лежали. Если человек находится в сознании и замечает направленный на него пистолет, он, скорее всего, инстинктивно примет сидячее положение. Отсюда я делаю вывод, что твоя версия о том, что их заставили открыть сейф, угрожая пистолетом, ошибочна. Ильман посмотрел на часы и допил пиво. Похлопав меня по плечу, он сказал с неожиданной сердечностью в голосе: - Как хорошо, что мы встретились, Берни! Я словно вернулся в старые добрые времена. Как приятно говорить с человеком, которому не приходит в голову пользоваться прожектором и кастетом в процессе расследования. И все же, хотя я привязан к своей работе, но скоро мне придется расстаться с Алексом. Наш замечательный рейхскриминальдиректор Артур Небе увольняет меня, как уволил уже многих старых сотрудников. - Я и не знал, что ты интересуешься политикой, - сказал я. - А я политикой не интересуюсь, - ответил он. - Но именно так Гитлер и пришел к власти - в этой стране было слишком много людей, которым было абсолютно все равно, кто там у руля государства. Самое смешное, что сейчас меня это волнует еще меньше, чем раньше. Я оказался в одном бандитском фургоне с этими "мартовскими фиалками", и теперь они меня оттуда выбрасывают. Это так, но я не жалею об этом. Я устал от этой вечной грызни между Зипо и Орпо - кому из них должно подчиняться Крипо. Я, когда готовлю отчет о вскрытии, не знаю, нужно посылать копию в Орпо или нет, и это меня страшно раздражает. - А я думал, что работу Крипо контролирует Зипо и Гестапо. - В высших эшелонах власти это действительно так, - подтвердил мои слова Ильман, - но на среднем и низшем уровнях сохранились прежние порядки. На муниципальном уровне местные полицей-президенты, входящие в состав Орпо, также контролируют работу Крипо. Однако поговаривают, что руководитель Орпо негласно оказывает поддержку тем полицей-президентам, которые вставляют палки в колеса этим громилам из Зипо. Такая ситуация устраивает президента нашей берлинской полиции. Он и рейхскриминальдиректор Артур Небе ненавидят друг друга лютой ненавистью. Не скучно, правда? А теперь, если не возражаешь, я должен идти. - Интересные дела творятся у нас в полиции. - Поверь мне, Берни, тебе повезло, что ты во всем этом не участвуешь. Он приветливо улыбнулся. - Но дальше может быть еще хуже. Информация, которую я получил от Ильмана, обошлась мне в сотню марок. Я всегда считал, что за сведения, которые ты получаешь, надо платить. Но в последнее время мои расходы в процессе расследования что-то уж очень выросли. Впрочем, это легко объясняется - все дорожает, и коррупция в той или иной форме сверху донизу пронизывает это государство. Придя к власти, нацисты стали трубить на всех углах о том, что политические партии времен Веймарской республики были насквозь продажны, однако продажность этих партий не идет ни в какое сравнение с коррумпированностью нацистов. Все знают, что творится в правящей верхушке национал-социалистов, поэтому остальные считают, что и им тоже что-нибудь должно перепасть. Все подряд - и я тоже не исключение - давно забыли о былой щепетильности в делах. Мы попали в такую ситуацию, что почти уже не замечаем коррупции, и когда нам нужны продукты, которых нет в магазинах, мы покупает их у спекулянтов, а если нам необходимо содействие государственного чиновника, мы, не задумываясь, предлагаем взятку. Глава 6 Когда я очутился на улице, мне показалось, что весь Берлин сорвался с места и спешит в Нойкельн на представление, которое дает Геббельс. Не всем, конечно, посчастливилось попасть в зал и своими глазами лицезреть Великого просветителя немецкого народа, но партия позаботилась и о них. Она сделала все, чтобы граждане могли насладиться хотя бы звуком этого голоса, в котором слышалось то мягкое, обволакивающее пение скрипок, то грозный голос труб. В соответствии с законом, в ресторанах и кафе были установлены радиоприемники. Мало того, почти всюду на афишных и фонарных столбах висели громкоговорители. В каждом доме назначались лица, в чьи обязанности входило проверять, все ли жильцы выполняют свой гражданский долг, слушая речи партийных лидеров. На Лейпцигерштрассе мне пришлось остановить машину и даже выйти из нее, поскольку вдоль улицы в сторону Вильгельмштрассе маршировали колонны "коричневорубашечников" с факелами в руках. Чтобы избежать неприятностей могли просто избить, - я поднял руку в нацистском приветствии. Я понимал, что в окружавшей меня толпе было немало таких, как я, - вытянувших вперед правую руку, привычный жест дорожной полиции, только для того, чтобы избежать неприятностей. Мне думалось, что и они тоже чувствуют себя круглыми идиотами. Впрочем, кто знает. Ведь, если задуматься, то станет ясно, что все политические партии Германии культивировали разные формы приветствий: социал-демократы поднимали над головой сжатый кулак; коммунисты, те, что КПГ, - тот же кулак, но на уровне плеча; центристы приветствовали друг друга "пистолетом" - они выставляли вперед два пальца, подняв при этом большой. Я хорошо помню те времена, когда вся эта гимнастика воспринималась как нелепость, по крайней мере, отдавала дешевой мелодрамой, и, может быть, потому никто не принимал это всерьез. И вот теперь мы, как последние идиоты, уже сами стоим, вытянув руку в нацистском приветствии. Бред какой-то. Баденшештрассе, начинающаяся от Берлинерштрассе, находится в пяти минутах ходьбы от Траутенауштрассе, где я живу, но у этих двух улиц нет ничего общего, кроме того, что они расположены рядом. Дом номер семь по Баденшештрассе оказался многоквартирным домом, построенным по самому последнему слову архитектуры. Событие такое же исключительное, как обед по поводу воссоединения Птолемеев*. Соответственно, и обитатели этого дома принадлежали к самому что ни на есть избранному обществу. ______________ * Птолемеи - царская династия в эллинистическом Египте в IV в. до н.э. Я поставил свою, маленькую грязную машину между огромным "дойзенбергом" и сверкающим "бугатти" и вошел в вестибюль, на который, как мне показалось, ушло столько же мрамора, сколько на отделку двух соборов. Как только я переступил порог этого храма, две фигуры, толстого привратника и штурмовика, отделились от стола, на который был водружен радиоприемник, уже исторгавший из себя мощь и величие Вагнера, предвещая скорое начало трансляции выступления Геббельса. Привратник и штурмовик преградили мне путь, очевидно опасаясь, что мой костюм и самодельный маникюр повергнут в шок кого-нибудь из жильцов этого престижного дома. - Вы же грамотный, там написано, что это частное владение, - прорычал толстяк. Однако атака не произвела на меня никакого впечатления. Я уже давно привык к тому, что мое появление по той или иной причине нежелательно, и не собирался отступать. - Не видел я никакой надписи, - со всей искренностью ответил я. - Господин, вы хотите неприятностей? - Штурмовик продолжал наступать. У него была хрупкая на вид челюсть, и я представил себе, как она хрустнет, словно сухая ветка, стоит мне только раз пощупать ее кулаком. - Я ничего не собираюсь продавать в вашем доме, - пытался я отбить атаку. Но тут в разговор вмешался толстяк: - Что бы вы ни продавали, здесь у вас никто ничего не купит. Я слегка улыбнулся. - Слушай, толстяк, мне ничего не стоит отшвырнуть тебя, пройти туда, куда мне надо, однако у тебя ужасно пахнет изо рта. Тебе, наверное, трудно будет дотянуться до телефонной трубки и позвонить фрейлейн Рудель. Но ты все-таки позвони, чтобы убедиться, что она меня ждет. Толстяк поглаживал свои пышные коричневые с черным усы, нависавшие над искривившимся в презрении ртом, словно летучая мышь в пещере. Запах, который шел у него изо рта, был действительно не выносим. - Ну, смотри, болтун, если ты меня обманываешь, тебе не поздоровится. Я с удовольствием вышвырну тебя вон. Ругаясь про себя, он проковылял к столу и резкими движениями набрал номер. - Скажите, фрейлейн Рудель ждет сегодня кого-нибудь? - спросил он, понижая голос. - Она меня не предупредила. Я увидел, как вытянулось его лицо, когда он услышал, что фрейлейн Рудель ожидает меня. Он положил трубку и, мотнув головой в сторону лифта, прошипел: - Четвертый этаж. На четвертом этаже было только две двери, одна против другой. Лестничная площадка с паркетным полом по размерам напоминала велодром. Одна из дверей была приоткрыта, и я понял, что меня ждут. Горничная провела меня в гостиную. - Вы посидите. Фрау Рудель одевается, и никто не знает, когда она будет готова. - Она не скрывала раздражения. - Если хотите, налейте себе чего-нибудь выпить. Горничная ушла, а я принялся изучать комнату. Гостиная была размером с небольшое летное поле и обставлена дорогой мебелью. На пианино теснились фотографии, среди которых на самом видном месте стояло фото Сесиль Б. де Милля. У дизайнера, оформлявшего эту комнату и подбиравшего к ней мебель, был весьма своеобразный подход к делу: снимки он расположил так, что эрцгерцог Фердинанд негодовал от соседства с карликами турецкого цирка. Больше всего здесь было фото из фильмов, в которых снималась Ильза Рудель. На многих Ильза была почти без одежды: на одном она купалась обнаженной, на других застенчиво выглядывала из-за дерева, которое закрывало самые пикантные части тела. Рудель была знаменита тем, что предпочитала роли, для которых одежда считалась элементом необязательным. На одном фото она сидела в ресторане вместе с добрым доктором Геббельсом, на другом занималась боксом с Максом Шмеллингом. Среди прочих был снимок, где рабочий нес ее на руках, однако, приглядевшись, я увидел, что этим "рабочим" был Эмиль Дженнингс, популярный актер. Это был кадр из фильма "Домик строителя". Надо сказать, что книга, которую экранизировали, и которая так же и называлась, понравилась мне больше, чем фильм. Почувствовав запах одеколона "47 II", я обернулся и поздоровался с кинодивой. - Я вижу, вы изучаете мою маленькую галерею, - сказал она, расставляя по местам фотографии, которые я перед этим рассматривал. - Вы, наверное, думаете, что я ужасно тщеславна, если выставляю все это напоказ, но я терпеть не могу альбомов. - Я вовсе так не думаю, - сказал я. - Это очень интересно. Она одарила меня той ослепительной улыбкой, от которой тысячи немецких мужчин, и я среди них, мгновенно немеют от восторга. - Я очень рада, что вам пришлась по душе эта моя домашняя забава. На ней была свободная пижама из зеленого бархата с длинным золотым кушаком, украшенным бахромой, и зеленые сафьяновые шлепанцы на высоких каблуках. Ее белокурые волосы были заплетены в косу и уложены узлом на затылке, как этого требовала последняя мода, но, в отличие от большинства немецких женщин, она не отказалась от косметики и сигарет. Ханжи из БДМ, Союза немецких девушек, и Женской лиги таких вещей не одобрят, поскольку они расходятся с нацистским идеалом женственности, однако я вырос в городе и считаю, что простые, чисто вымытые румяные лица хороши только для деревни. Как и большинство немецких мужчин, я предпочитаю женщин напудренных и накрашенных. Конечно, Ильза Рудель обитала совсем в другом мире, о котором обыкновенные немецкие женщины могли только мечтать. И она, наверное, думала, что нацистская Женская лига - это какая-то хоккейная ассоциация. - Прошу прощения за то, что вас задержали в вестибюле, но, вы знаете, этажом выше живут Магда и Йозеф Геббельс, и поэтому наш дом охраняют. Хотя это и связано с определенными неудобствами, но вы сами понимаете... Кстати, я сейчас вспомнила, что обещала Йозефу послушать его речь, по крайней мере начало. Вы не возражаете? Вопрос, конечно, прозвучал странно, поскольку его можно было задать только людям, которые находятся в коротких отношениях с министром пропаганды, нашим народным просветителем, и его женой. Мне оставалось только согласится. - Я не против. - Послушаем самое начало, - сказала она, включая радиоприемник "Фиалка", стоявший на баре из орехового дерева. - Кстати, что бы вы хотели выпить? Я сказал, что предпочитаю виски, и она не поскупилась, так что я мог бы поместить в бокал вставную челюсть целиком. Себе она налила из высокого кувшина голубого стекла "Кубок" - любимый напиток берлинцев в летнюю жару и устроилась рядом со мной на диване, который своими формами и цветом напоминал недозревший ананас. Мы чокнулись и выпили, приемник тем временем нагрелся, и комната наполнилась мягким голосом человека, который жил этажом выше. В начале своей речи Геббельс упрекнул иностранных журналистов в том, что они слишком увлечены критикой и тем самым создают у своих читателей искаженное представление о жизни в новой Германии. Он сделал несколько дельных замечаний, которые вызвали смех и аплодисменты у аудитории, смотревшей Геббельсу в рот. Рудель неуверенно улыбнулась, но ничего не сказала, и я так и не понял, понимает ли она, о чем вещает ее хромоногий сосед. Затем он заговорил на повышенных тонах, обрушившись на изменников для меня осталось неясным, кого он имел в виду, - которые наносят ущерб делу национальной революции. Здесь Ильза с трудом подавила зевок. Наконец, когда Йозеф перешел к своей любимой теме - славословию в адрес Гитлера, она вскочила и выключила радио. - О Боже, я думаю на сегодня речей достаточно. - Она подошла к граммофону и выбрала пластинку. - Вы любите джаз? - спросила она, меняя тему разговора. - Я хочу поставить джазовую музыку, но не беспокойтесь, негритянского джаза не будет. Вообще я обожаю джаз. А вы? В Германии джаз разрешен, но только не негритянский, хотя для меня большая загадка, кому и как удается отличать их друг от друга. - Я люблю всякий джаз, - сказал я. Она завела граммофон и опустила иголку на пластинку. Послышалась приятная, расслабляющая музыка, где основную партию вели кларнет и саксофон. Музыка звучала так, будто рота итальянцев шла в атаку. Я решился на вопрос, который интересовал меня все это время. - Для чего вам эта квартира? Танцуя, она вернулась к дивану и села. - Видите ли, господин частный детектив, Германа утомляют мои друзья. Он много работает дома, в Далеме, причем в любое время суток, поэтому развлекаться я предпочитаю здесь, чтобы не мешать ему. - Звучит вполне логично, - сказал я. Она выпустила из ноздри - надо сказать, тонкого рисунка, - струю дыма прямо мне в лицо, и я глубоко вдохнул его, но не потому, что люблю запах американских сигарет, хотя я его действительно люблю, а потому, что между этим запахом и грудью Ильзы Рудель существовала самая прямая связь, а все, что было связано с ее грудью, меня глубоко волновало. Глядя на куртку пижамы, я предполагал, что грудь у нее большая и что сейчас она без лифчика. - Так что же, - спросил я, - заставило вас пригласить меня сюда? К моему великому удивлению, она как бы случайно дотронулась до моего колена. - Расслабьтесь, - улыбнулась Ильза. - Вы ведь никуда не торопитесь, правда? Я подтвердил это. Ильза потушила сигарету, ткнув ею в пепельницу. Там уже было полно окурков, по которым было видно, что сигареты она бросала, не докурив до половины, и я подумал, что это она испытывала необходимость расслабиться. Вероятно, ее что-то тревожило. Может быть, мое присутствие. Словно подтверждая эту догадку, она вскочила с дивана, снова наполнила свой бокал "Кубком" и сменила пластинку. - Вам нравится виски? - Очень. Я снова глотнул, виски ив самом деле оказалось отменным - мягким и без привкуса горечи. Я спросил Ильзу, близко ли она знала Пауля и Грету Пфарр. Не думаю, что этот вопрос показался ей неожиданным. Она подвинулась ко мне так, что теперь мы касались друг друга, и загадочно улыбнулась. - Ax да! - сказала она игривым тоном. - Я и забыла, что вы расследуете обстоятельства пожара для Германа. - Она снова улыбнулась и добавила: Полагаю, что полиция зашла в тупик со своим расследованием. - В ее голосе я уловил нотки сарказма. - И тогда на сцене появляетесь вы, Великий детектив, и проливаете свет на таинственное происшествие. - В нем нет ничего таинственного, фрейлейн Рудель. Я бросил ей вызов. Но она не смутилась. - Простите, но во всем, что произошло, тайна все-таки существует. Кто же это сделал? - Таинственным мы называем нечто, что находится за пределами человеческого познания и понимания, и в этом случае мне не стоило бы терять время на поиски. Нет, эта история - всего лишь головоломка, не больше, а я как раз очень люблю разгадывать такие вещи. - Как и я, - сказала она, и мне показалось, что Ильза меня просто передразнивает. - Пожалуйста, зовите меня Ильза. И я тоже буду называть вас по имени. Как вас зовут? - Бернхард. - Бернхард, - повторила она, словно проверяя звучание моего имени, а затем добавила: - Берни гораздо лучше. Она одним глотком опрокинула в себя смесь шампанского и сотерна и, губами дотянувшись до клубники, закусила. - Ты, наверное, очень талантливый частный детектив, Берни, если Герман пригласил тебя для расследования этого дела. А я думала, что все частные детективы - это потные мужички, которые следят за неверными мужьями и подглядывают в замочную скважину, когда те уединяются со своими любовницами, а потом докладывают обо всем женам. - Делами о разводах я как раз не занимаюсь. - Правда? - Она улыбнулась собственным мыслям. Эта ее улыбка начинала раздражать меня отчасти потому, что было в ней что-то высокомерное, но главным образом оттого, что мне безумно хотелось поцеловать Ильзу Рудель. А что, Берни, ты много зарабатываешь? - Похлопав меня по колену в знак того, что собирается продолжить, она добавила: - Я вовсе не хотела бы показаться нескромной. Мне просто интересно - тебе здесь нравится? Перед тем как ответить, я еще раз взглянул на эту роскошную обстановку. - Нравится ли мне здесь? Я чувствую себя как каменотес во дворце. - Она расхохоталась. - Но ты не ответила на мой вопрос о Пфаррах, - напомнил я. - Неужели? - Ты прекрасно знаешь, что не ответила. Она только пожала плечами. - Ну, я их знала, конечно. - А ты знала, почему Пауль был так настроен против твоего мужа? - Тебя именно это интересует? - Для начала это. Ильза вздохнула. - Ну хорошо. Поиграем в эту игру, если тебе так нравится. Но до тех пор, пока она не надоест мне. Ильза, недоумевая, подняла брови, и хотя я понятия не имел, что она имеет в виду, ответил согласием. - Да, это действительно так, они не ладили между собой, но почему, я не знаю. Когда Пауль и Грета познакомились, Герман был против замужества дочери. Он считал, что Пауль женится на деньгах, что тому нужна богатая жена. Он убеждал Грету расстаться с ним, но она не хотела и слышать об этом. Когда они поженились, поначалу все шло хорошо. По крайней мере, до смерти матери Греты. К тому времени мы с Германом были уже знакомы. А их отношения - Пауля с Гретой - стали ухудшаться, когда мы с Германом вступили в брак. Грета начала пить. Их брак превратился в фикцию, хотя они не разводились, чтобы не портить карьеру Паулю, он ведь работал в министерстве внутренних дел. - А чем он там занимался? - Понятия не имею. - У него были какие-то увлечения на стороне? - Ты имеешь в виду любовниц? - Она засмеялась. - Пауль вообще-то был довольно привлекателен, хотя мне он казался недотепой. Его больше занимала работа, чем женщины. Впрочем, если у него и была любовница, то об этом никто не знал. - А у Греты были любовники? Рудель покачала своей золотистой головкой в знак отрицания и отпила из бокала. - Это было не в ее стиле. - Но тут Ильза на какое-то время задумалась. - Хотя... - Она снова пожала плечами. - Может быть, мне показалось... - Что тебе показалось? - Однажды в Далеме у меня появилось подозрение, смутное подозрение, что между Гретой и Хауптхэндлером что-то есть. - Я дал понять, что несколько сбит с толку. - Хауптхэндлер - личный секретарь Германа. Это было примерно в те дни, когда итальянцы вошли в Аддис-Абебу. Я это запомнила потому, что меня тогда пригласили на прием в итальянское посольство. - Кажется, это было в начале мая. - Да, помню, что Герман оказался занят, и я пошла одна. На следующее утро у меня была назначена съемка, а это значит, что вставать нужно было рано. Поэтому я решила переночевать в Далеме, чтобы утром подольше поспать. Далем куда ближе к Бабельсбергу. Я вернулась домой и, перед тем как лечь спать, в поисках книги, которую читала на ночь, заглянула в гостиную. И как ты думаешь, кто сидел там в темноте? Ялмар Хауптхэндлер и Грета. - И что они делали? - Ничего. Совсем ничего. Именно это показалось мне самым подозрительным. Было два часа ночи, а они сидели на разных концах дивана, как школьники на первом свидании. Увидев меня, они смутились, несли всякую чепуху насчет того, что заговорились и не заметили, как наступила ночь. Но, конечно, все эти объяснения были неубедительны. - Ты говорила об увиденном с мужем? - Нет. Я забыла об этом случае. А если бы даже и помнила, все равно не сказала бы. Герман не из тех людей, кто позволяет событиям идти своим путем. Я думаю, что все богатые люди особенно недоверчивы и подозрительны. - А по-моему, он чересчур доверчив, раз позволяет тебе держать эту квартиру. Она презрительно рассмеялась. - Ну и шутки у тебя! Если бы ты знал, от чего мне пришлось отказаться ради этой квартиры! Впрочем, ты ведь частный детектив и, наверное, знаешь о нас все. - Она не позволила мне ответить. - Мне пришлось сменить нескольких горничных, поскольку мой муж платил им за то, чтобы они следили за мной. На самом деле он очень ревнивый. - Я на его месте, наверное, вел бы себя точно так же. Любой мужчина ревновал бы такую женщину, как ты. - Она посмотрела мне в глаза, а потом оценивающе оглядела меня всего. Подобное прощается только проституткам или богатым и красивым кинозвездам. Она думала, что после такого взгляда я брошусь на нее, как тигр на добычу, или пробью головой дыру в стене. - А если говорить откровенно, ты, наверное, получаешь удовольствие, возбуждая ревность в мужчинах. Мне кажется, ты из тех женщин, которые, когда едут в машине, выставляют левую руку, чтобы показать, что собираются повернуть налево, а сами поворачивают направо только для того, чтобы мужчина остолбенел, мучаясь в догадках, что бы это могло значить. Вот ты можешь сказать, зачем ты меня сюда пригласила? - Я отправила горничную домой, поэтому не будь идиотом, перестань болтать и поцелуй меня. Обычно я не люблю, когда мною командуют, но на этот раз я не стал спорить, ведь не каждый день кинозвезда позволяет целовать себя. Она буквально впилась в меня, и я ответил ей таким же страстным поцелуем, чтобы не показаться невежливым. Минуту спустя я почувствовал, что она вся дрожит от возбуждения. Наконец оторвавшись от моих губ и задыхаясь, она сказала: - А ты здорово целуешься. - Тренируюсь на своих руках ежедневно. Она улыбнулась и снова прильнула ко мне, словно сама отказываясь от контроля над собой, чтобы возбудить меня до предела. Она так дышала, как будто ей не хватало воздуха, и ее возбуждение, как, впрочем, и мое, все нарастало, пока у нее не вырвалось: - Я хочу стать твоей, Берни. Каждое ее слово отдавалось у меня в паху. Мы молча встали, и она повела меня в спальню, взяв за руку. - Сначала я зайду в ванную, - сказал я. Она стягивала через голову пижаму, и грудь ее колыхалась: это была роскошная грудь, какая бывает только у настоящих кинозвезд, и какое-то мгновение я не мог оторвать от нее взгляда. Ее коричневые соски напомнили мне шлемы британских томми*. ______________ * Так называют британских солдат. - Только не долго, Берни, - сказала она, развязывая пояс и снимая брюки. Теперь она осталась в одних панталонах. В ванной комнате я долгим оценивающим взглядом изучал себя в зеркале, занимавшем всю стену, и спрашивал, отчего это вдруг богиня в человеческом обличье, ожидающая сейчас на кровати, застеленной белыми атласными простынями, именно меня избрала для своих утех? Внешне я никак не принадлежал к ангелам, а по натуре своей не относился к людям жизнерадостным. Со своим перебитым носом и квадратной нижней челюстью привлекательным я мог считаться только среди любителей бокса. Я ни на минуту не мог допустить мысли, что выгляжу модным, поскольку у меня были русые волосы и голубые глаза. Ей что-то от меня нужно, и я догадывался, что именно. Но, как назло, меня подвела эрекция, с которой было не так-то легко справиться. Когда я вернулся в спальню, она все еще стояла посреди комнаты и ждала меня. Сгорая от желания, я сорвал с нее панталоны, повалил на кровать и раздвинул ее стройные загорелые ноги с тем вожделением, с каким ученый раскрывает бесценную книгу. На какое-то время я полностью углубился в "чтение", переворачивая страницу пальцами и любуясь зрелищем, о котором даже не мечтал. Свет мы оставили, и я мог изучить все подробности ее тела. Когда все закончилось, она улеглась на меня сверху и, тяжело дыша, как собака, осторожно гладила мою грудь, словно слегка побаиваясь. - А ты, оказывается, хорошо сложен. - Моя мать работала кузнецом - она забивала гвозди в лошадиную подкову одним ударом ладони. Фигурой я пошел в нее. Она хихикнула. - Ты, в общем-то, не очень разговорчив, но, если уж разойдешься, становишься остроумным. - Сейчас в Германии очень много людей, которые выглядят слишком серьезными. - А ты к тому же еще и циник. С чего бы это? - Дело в том, что в прошлом я был священником. Она дотронулась до небольшого шрама на лбу - там, где меня задело шрапнелью. - А это у тебя откуда? - По воскресеньям после службы в ризнице я занимался боксом с мальчишками из хора. Ты любишь бокс? Я вспомнил фото на пианино, где она была снята со Шмеллингом. - Обожаю. И вообще предпочитаю грубых, сильных мужчин. Люблю ходить в цирк Буша, смотреть, как они готовятся к выступлению. Мне там все интересно: как отрабатывают приемы нападения и защиты, как боксер наносит удар. Там понимаешь по-настоящему, что такое воля к победе. - Ты мне напоминаешь патрицианок Древнего Рима, которые, прежде чем сделать ставку на гладиаторов, ходили посмотреть на них перед боем, чтобы заранее определить, кто же станет победителем. - Это было очень разумно с их стороны. Я люблю мужчин-победителей. Ты... - Что я? - Я вижу, что тебя не собьешь одним ударом. А может, и вообще не собьешь. Мне кажется, ты боец стойкий, терпеливый, действующий методично. Ты так можешь отделать противника, что тот долго не очухается. И потому ты очень опасен. - А ты? Она отчаянно заколотила кулаками по моей груди, ее груди возбуждающе заколыхались, но желания она у меня больше не вызывала, по крайней мере, сейчас. - Ну, говори же, - она почти кричала, - какой я боец? Я посмотрел на нее краешком глаза. - Я думаю, ты их тех, кто танцует вокруг противника, стараясь вымотать его, а потом наносит решающий удар и отправляет в нокаут. Победа по очкам тебя не устроит. Тебе нужно, чтобы противник пал к твоим ногам. Но в нашем с тобой поединке есть одна деталь, которой я не могу понять. - Какая же? - Почему ты решила, что я сломаюсь? Она села в кровати. - Я не понимаю, о чем ты говоришь. - Нет, ты прекрасно понимаешь. - После того, как она побывала моей, мне стало легче с ней говорить. - Ты думаешь, что твой муж нанял меня, чтобы я шпионил за тобой, правда? И ты, конечно, не веришь, что я действительно расследую обстоятельства пожара. Именно поэтому ты все это устроила и теперь думаешь, что я стану послушным, как пудель, и по твоей команде встану на задние лапки, чтобы получить конфетку. Ну, так должен сказать тебе, что ты напрасно теряешь время. Я уже говорил, что делами о разводах я не занимаюсь. Она глубоко вздохнула и закрыла грудь руками. - Да, вы действительно умеете выбрать нужный момент для удара, господин Ищейка. - Так, значит, я прав? Она спрыгнула с кровати, и я сразу же понял, что это тело, обнаженное, словно булавка без головки, я вижу в последний раз. Теперь для того, чтобы мельком полюбоваться ее дразнящей наготой, мне, как и всем остальным мужчинам, придется покупать билет в кино. Ильза подошла к буфету и, сдернув с вешалки халат, достала из кармана пачку сигарет. Она закурила, дрожа от злости, все еще прикрывая рукой грудь. - Я могла бы предложить тебе деньги, - сказал она. - Но я отдала тебе себя. - Она нервно выдохнула дым, я видел, что она почти не затягивается. Сколько ты хочешь? Я раздраженно хлопнул ладонью по своему голому бедру. - Ты меня не слышишь, черт подери. Я же сказал тебе, меня наняли совсем не для того, чтобы я подсматривал в твою замочную скважину и выведывал, кто твой любовник. Она смотрела на меня с явным недоверием. - А откуда ты знаешь, что у меня есть любовник? Я встал и начал одеваться. - Для того, чтобы понять, что у тебя есть любовник, лупа и пинцет не нужны. Если бы у тебя не было любовника, ты, конечно, так бы меня не боялась. Она вся напряглась, я чувствовал, что не рассеял ее подозрений. - Я вижу, ты из той породы, кто и на лысине вошь отыщет. А кстати, с чего это ты взял, что я тебя боюсь? Мне просто не нравится, когда другие суют нос в мои дела. Знаешь, я думаю, тебе лучше будет оставить этот дом. Она повернулась ко мне спиной. - Одну минуту, сейчас. Я застегнул подтяжки и надел пиджак. Подойдя к двери, я сделал последнюю попытку достучаться до Ильзы. - Еще раз хочу тебе сказать: меня пригласили не для того, чтобы следить за тобой. - Но из-за тебя я попала в дурацкое положение. - Я понимаю, тебе приходится это говорить, чтобы сохранить лицо. Но ты попала в дурацкое положение не из-за меня, а из-за своих подозрений, для которых нет оснований. Подобное может прийти в голову только какой-нибудь деревенской дуре. Благодарю за этот незабываемый вечер. Когда я покидал комнату, мне в спину неслась такая дикая брань, на которую способен только мужик, попавший молотком себе по пальцу. Домой я возвращался, чувствуя себя оплеванным. Мне было скверно от того, что все так повернулось, ведь не каждый день можешь переспать с одной из самых популярных кинозвезд Германии, это так. Но потом она тебя, как котенка, швыряет за порог, а ты еще не успел изучить это ошеломляюще прекрасное тело. Я пережил потрясение человека, которому сначала объявили, что он выиграл главный приз на ярмарке, а час спустя сообщили, что произошла ошибка. Все-таки, сказал я себе, следовало предвидеть, что все так и обернется: известно, что никто так не похож на проститутку, как богатая женщина. Очутившись дома, я первым делом выпил, а затем нагрел воду для ванны*. Помывшись, я надел халат, купленный в магазине Вертхайма, и снова почувствовал себя хорошо. В комнате было душно, поэтому я открыл окно, взял книгу и начал читать. За книгой меня и сморил сон, а часа через два я проснулся от стука в дверь. ______________ * В те годы газа в квартирах не было. Пользовались колонками с восьмидесятилитровым баком, который нагревался с помощью брикетов из бурого угля. Если колонки не было, подключались к электросети. - Кто там? - спросил я из прихожей. - Открывайте, это полиция, - ответили из-за двери. - Что вам нужно? - Мне нужно задать вам несколько вопросов об Ильзе Рудель. Час назад ее нашли мертвой в своей квартире. Я распахнул дверь, и в живот мне уперся ствол "парабеллума". - Назад, не оборачиваться, - приказал человек с пистолетом. Я сделал несколько шагов, инстинктивно подняв руки вверх. Человек этот был одет в светло-голубую льняную спортивную куртку в баварском стиле, дополненную канареечно-желтым галстуком. На его бледном юношеском лице был шрам, но такой аккуратный, что, скорее всего, подумал я про себя, парень сам его себе сделал, чтобы другие думали, что это память о студенческой дуэли. Он него сильно пахло пивом. В прихожую он буквально ввалился. - Я сделаю все, что прикажешь, сынок, - сказал я с облегчением, увидев, как он нервничает и как неловок в обращении с оружием. - Ты меня здорово разыграл с этим сообщением о смерти Ильзы Рудель. Сам удивляюсь, как я мог попасться на такую удочку? - Подонок! - прорычал он в ответ. - Можно мне опустить руки? Знаешь, затекают быстро, не то что прежде. Я опустил руки. - Ну, чего ты от меня хочешь? - Только не вздумайте отпираться. - Отпираться? А от чего я должен отпираться? - От факта изнасилования. Он пошевелил пальцами, державшими пистолет, сглотнул, при этом кадык его дернулся. - Она мне все рассказала, что вы с ней сделали. Отпираться бесполезно. Я пожал плечами. - А какой в этом смысл? Будь я... на вашем месте, я бы тоже ей поверил. Но, послушайте, вы уверены в том, что правильно поступаете? Когда вы вошли сюда, по тому, как вы дышите, я уже догадался, что вы пьяны. Нацисты, может, в чем-то либеральны, но смертную казнь отменять не собираются. Даже в отношении тех молодых людей, которые не научились пить. - Я собираюсь вас прикончить, - сказал он, облизывая сухие губы. - Ну что ж, не возражаю, но только не стреляйте, пожалуйста, в живот, прошу вас. - Я показал на пистолет. - Нет никакой уверенности в том, что вы меня убьете, но жить на молоке все оставшиеся годы мне бы не хотелось. На вашем месте я бы стрелял в голову. Между глаз, если вам это удастся. Конечно, точно попасть не так уж и легко, но зато убьете наповал. Откровенно говоря, я себя так омерзительно чувствую, что вы мне сделаете одолжение, если прикончите меня. Я, наверное, что-то не то съел и меня так мутит, словно я кружусь на карусели "Волны" в Луна-парке, а карусель не может остановиться. - В подтверждение своих слов я с шумом выпустил газы. - О Боже! - Я замахал руками. - Понятно, о чем я говорю? - Заткнись, скотина, - сказал юноша и с этими словами наставил пистолет мне в голову. Я хорошо изучил "парабеллум" калибра 08, когда служил в армии. В то время такой носили все офицеры. Ударник этого пистолета приводится в действие за счет отдачи, и, для того чтобы сделать первый выстрел, нужно приложить определенное усилие. Кроме того, в голову попасть гораздо труднее, чем в живот, и я надеялся, что, пока он будет нажимать на спуск, я успею пригнуться. Я ударил его головой в живот и в ту же секунду увидел вспышку и почувствовал запах пороховых газов. Девятимиллиметровая пуля просвистела над моей головой, и тут же раздался звон стекла - что-то разбилось у меня за спиной. Мы оба упали на входную дверь. Я думал, что мне не составит труда вырвать у него пистолет, однако ошибся. Я схватил его за руку, в которой было оружие, но он оказался сильнее, чем я думал, и рука с пистолетом медленно, но верно поднималась, чтобы выстрелить снова. Он вцепился в воротник моего халата, и мне пришлось крутануть его так, что материя затрещала. - Ах ты, гад! Ну получай же! Я с силой надавил ему на руку, вывернул пистолет в его сторону и приставил ствол к груди. Навалившись на него корпусом, я рассчитывал услышать хруст ребер, но вместо этого раздался приглушенный выстрел, и кровь моего противника брызнула на меня. Несколько секунд я держал его обмякшее тело, а затем отпустил, и парень рухнул. Я поднялся, чтобы взглянуть на него. Он наверняка был мертв, хотя из отверстия в груди еще лилась кровь. Затем я обшарил его карманы, чтобы узнать наконец, кому это вздумалось меня прикончить. Там лежал бумажник, в котором я нашел удостоверение личности на имя Вальтера Кольба и двести марок. Я решил, что оставлять деньги парням из Крипо не стоит, и сто пятьдесят марок взял в качестве компенсации за порванный халат. В бумажнике также лежали две фотографии: одна порнографическая, с изображением мужчины, который вставлял кусок резиновой трубки в задний проход девушки, на другой была Ильза Рудель и надпись: "С горячей любовью". Я сжег снимок моей недавней партнерши по сексу, налил себе виски и, глядя на снимок с этой эротической клизмой, вызвал полицию. Вскоре явились двое из Алекса. Старший по званию офицер, оберинспектор Тесмер, насколько я знал, работал в Гестапо. Другой, инспектор Штальэкер, был из числа тех моих старых знакомых, каких уже почти не осталось в Крипо. Увидев Тесмера, я понял, что так просто мне не отделаться. - Я вам рассказал все, как было. Я уже в третий раз излагал эту историю. Мы сидели за обеденным столом, на котором лежал "парабеллум" и все, что нашлось в карманах этого парня. Тесмер медленно покачивал головой, как будто я предложил ему купить вещь, которую он сам потом ни за что не продаст. - Все это несложно придумать. Ну-ка, давай рассказывай снова все по порядку. Может быть, на этот раз твои фантазии покажутся мне забавнее. Рот Тесмера с тонкими, почти незаметными губами был похож на прореху в дешевой портьере. Когда он открывал его, то виднелись только кончики зубов, выступавших вперед, как у грызуна, да изредка мелькал шероховатый серенький язычок, напоминавший устриц. - Послушай, Тесмер, я понимаю, что это звучит неоригинально, но поверь мне на слово, я ничего не выдумываю. Не все то золото, что блестит. - Тогда стряхни пыль с этого золота, чтобы оно заблестело, черт бы тебя побрал! Что ты знаешь об этом типе? Я пожал плечами. - Только то, что мне удалось найти в его карманах. И то, что мы не смогли бы договориться и разойтись с миром. - Это очки в его пользу, - заявил Тесмер. Штальэкер сидел рядом со своим начальником, испытывая чувство неловкости, и его повязка на глазу время от времени дергалась. Во время войны Штальэкер служил в прусском пехотном полку и за храбрость, проявленную в том бою, в котором он потерял глаз, получил орден "За заслуги". Любой, конечно, предпочел бы ордену глаз, хотя эта повязка выглядела довольно лихо. Темные волосы, густые черные усы и повязка придавали Штальэкеру сходство с пиратом, хотя в движениях он был вял, я бы даже сказал, медлителен. Но при этом он был хорошим полицейским, а главное верным другом. Тем не менее я знал, что в огонь, на котором собирался сжечь меня Тесмер, он не полезет, так как однажды уже нарвался на неприятности из-за одной своей реплики в адрес НСРПГ* во время выборов 1933 года. С тех пор он понял, что язык надо держать за зубами, что руководство Крипо - мне это было известно - только ищет повод, чтобы вышвырнуть его вон, и в берлинской полиции он оставался лишь благодаря своим военным заслугам. ______________ * НСРПГ - Национал-социалистическая рабочая партия Германии. - Я полагаю, он решил тебя убить только потому, что ему не понравился запах твоего одеколона, - сказал Тесмер. - А, так вы его тоже чувствуете? Я заметил, что Штальэкер слегка улыбнулся и что Тесмер тоже не смог удержаться от улыбки вопреки собственному желанию. - Я смотрю, ты любитель пошутить, Гюнтер. Кому-то твои шутки, может быть, и покажутся смешными, но я думаю, что ты дерьмо, и поэтому не пытайся сбить меня с толку. Считай, что у меня нет чувства юмора. - Я рассказал тебе правду, Тесмер. Я открыл дверь и увидел господина Кольба с пистолетом, направленным мне в живот. - Он наставил на тебя "парабеллум", и тем не менее ты ухитрился укокошить его. А в тебе что-то незаметно дырок, Гюнтер. - Я хожу на заочные курсы гипнотизеров. И уже говорил тебе, что он, на мое счастье, промахнулся. Ты же видишь разбитую лампочку. - Послушай, меня не так-то легко загипнотизировать. Этот парень был профессионалом, а у профессионала отобрать пистолет практически невозможно. - Профессионалом в чем? В торговле мужским бельем? Не говори глупостей, Тесмер, в этих делах он был просто ребенок. - Ну что ж, тем хуже для тебя, поскольку он уже никогда не станет взрослым. - Он, конечно, был молод, - сказал я, - но отнюдь не слабак. Я не кусаю себе губы, оттого что ты так привлекателен, и кровь, которую ты видишь, это настоящая кровь, и это моя кровь. А мой халат порван. Надеюсь, ты это заметил? Тесмер презрительно рассмеялся: - А я подумал, что ты просто неряха. - Этот халат стоил мне пятьдесят марок. Ты что, думаешь, я его специально порвал, чтобы ты мне поверил? - Если у тебя столько денег, что ты можешь себе позволить такие халаты, значит, тебе ничего не стоит порвать его. Я всегда думал, что частные детективы слишком хорошо получают. Я откинулся на спинку стула, вспомнив, что Тесмер был доверенным лицом майора полиции Вальтера Веке, который отвечал за борьбу с консерватизмом и большевизмом в рядах полиции. Конечно, таких ублюдков, как Тесмер, надо еще поискать. Я подумал: как это Штальэкеру до сих пор удается держаться в Крипо? - Сколько же ты загребаешь, Гюнтер? Триста, а может, четыреста марок в неделю? Наверное, столько же, сколько мы с тобой получаем вместе. Слышишь, Штальэкер? Мой друг предпочел уклониться от этой темы. - Я не знаю, - пробормотал он. - Ты понял? - обратился ко мне Тесмер. - Штальэкер даже представления не имеет, сколько тысяч ты заколачиваешь за год. - Ты зарыл свой талант в землю, Тесмер. У тебя просто страсть к преувеличениям. Похоже, твое место не в полиции, а в министерстве пропаганды. - Он промолчал. - Ну хорошо, хорошо, я все понял. Сколько это будет мне стоить? Тесмер пожал плечами, пытаясь справиться с улыбкой, которая снова невольно появилась на его лице. - Человеку, который может позволить себе купить халат за пятьдесят марок, это будет стоить сотню марок, и ни пфеннигом меньше. - Сотню? За этого слюнявого пижона? Присмотрись к нему, Тесмер. У него нет усиков, как у Чарли Чаплина, и неподвижной правой руки. Тесмер встал. - У тебя слишком длинный язык, Гюнтер. Будем надеяться, что ты протрешь его еще до того, как он накличет на тебя беду. - Он посмотрел на Штальэкера, а потом опять на меня. - Я пойду помочусь. А твой дружок, когда я сюда вернусь, надеюсь, убедит тебя заплатить, иначе... Он поджал губы и пошел в туалет, а я крикнул ему вслед: - Не забудь поднять сиденье! - И обернулся к Штальэкеру: - Ну, как дела, Бруно? - Что с тобой, Берни? Ты что, пьян? У тебя какое-то горе или еще что? Ты не догадываешься, что Тесмер может устроить тебе крупные неприятности? Мало того, что ты откровенно над ним издеваешься, ты еще и отказываешься выложить деньги на бочку. Заплати этому ублюдку, иначе тебе дороже обойдется. - Слушай, если я не буду с ним торговаться, он решит, что с меня можно взять еще больше. Поверь мне, Бруно, как только я увидел этого сукиного сына, то сразу понял, что раскошелиться мне придется. Перед тем как я ушел из Крипо, он и Веке внесли меня в черный список. Я этого не забыл, он тоже, и я ему должен отплатить. - Но в данном случае ты сам виноват. Когда ты назвал сумму, в которую тебе обошелся халат, он понял, что с тебя можно получить кое-что, и получить неплохо. - Ты думаешь, я такой дурак? Я заплатил за этот халат почти сотню марок. - О Боже! - выдохнул Штальэкер. - Так Тесмер прав - у тебя и вправду слишком много денег. - Он засунул руки глубоко в карманы и посмотрел мне прямо в глаза. - Ты не хочешь рассказать мне, что здесь на самом деле произошло? - Как-нибудь в другой раз, Бруно. Я почти ничего не утаил. - Кроме одной-двух незначительных деталей. - Ты прав. Послушай, окажи мне услугу. Мы сможем встретиться завтра? На дневном сеансе в кинотеатре "Дома Отечества". Последний ряд, в четыре часа. Бруно вздохнул: - Я попытаюсь. - А перед этим попробуй разузнать что-нибудь о деле Пауля Пфарра. Он нахмурился и уже собирался мне что-то сказать, как Тесмер вернулся. - Надеюсь, ты вытер пол. Тесмер повернулся ко мне с лицом, перекошенным от ненависти. В эту минуту он напоминал тех дьявольского происхождения животных, фигурами которых средневековые зодчие украшали сточные желоба готических соборов. Передо мной возник неандерталец в современном костюме. - Я надеюсь, ты понял, что тебе придется вести себя разумно. - Он уже закипал. Убеждать в чем-либо такого человека, подумал я, все равно что пытаться остановить разъяренного буйвола. - Похоже, что у меня нет другого выхода, - сказал я. - На расписку, видно, тоже надеяться не стоит. Глава 7 Поместье Сикса с огромными чугунными воротами располагалось на окраине Далема, в самом конце Клайалле. Я вышел из машины, решив понаблюдать за дорогой. Несколько раз я ловил себя на том, что мои глаза слипаются, а голова падает на грудь - слишком поздно я лег вчера. Я позволил себе немного вздремнуть, а затем вышел из машины и открыл ворота. Дорога, посыпанная гравием, шла слегка под уклон; сосны с обеих сторон заслоняли ее от солнца. Днем дом Сикса впечатлял еще больше. Собственно, это было не одно, а два здания - красивые и прочные сельского типа дома в стиле императора Вильгельма, поставленные очень близко друг к другу. Я подъехал к парадной двери и поставил свою машину там, где стоял "БМВ" Ильзы Рудель в ту ночь, когда я впервые ее увидел. Я вышел из машины, но не стал закрывать дверцу на случаи, если появятся два добермана, сторожившие дом. Известно, что собаки инстинктивно не любят частных детективов, и, надо сказать, эта неприязнь взаимна. Я постучал в дверь, и стук эхом отозвался в прихожей. Ставни были закрыты, и я уже подумал, не напрасно ли сюда приехал. Я закурил и, прислонившись к двери, ждал, наслаждаясь сигаретой и вслушиваясь в тишину. Сначала в доме было тихо, но потом за дверью раздались шаги, и я еле успел отстраниться, когда она открылась, и моему взору предстало смуглое лицо дворецкого Фаррэя. - Доброе утро, - бодро поздоровался я. - Я надеюсь, что еще застал господина Хауптхэндлера. Дворецкий окинул меня взглядом, каким человек, делающий педикюр, взирает на ноготь клиента, внезапно обнаружив там грязь или гной. - А вы с ним договаривались о встрече? - спросил он. - В общем-то, нет, - ответил я, протягивая свою визитную карточку. Хотя надеюсь, что он сможет уделить мне пять минут. Позавчера ночью я был здесь и встречался с господином Сиксом. - Фаррэй молча кивнул и вернул мне карточку. - Извините, что не узнал вас, господин Гюнтер. - Не отпуская дверной ручки, он отступил назад, давая мне понять, что я могу войти. Закрыв дверь, он с улыбкой посмотрел на мою шляпу. - Вы, конечно, и сегодня хотели бы взять с собой свою шляпу, господин Гюнтер? - Наверное, мне действительно лучше так сделать. Очутившись рядом с дворецким, я уловил запах спиртного, далекий от изысканного аромата вин, которые подают в элитарных мужских клубах. - Очень хорошо, господин Гюнтер. Если вы подождете здесь немного, я найду господина Хауптхэндлера и выясню, сможет ли он вас принять. Я поблагодарил его и поинтересовался, есть ли здесь пепельница. Опасаясь, что пепел с моей сигареты упадет на пол, я держал ее, чуть приподняв, словно шприц для подкожных инъекций. Фаррэй достал огромную пепельницу из темного оникса размером не меньше Библии, какие бывают в церквах. Пока я гасил сигарету, он держал эту пепельницу обеими руками, а когда сигарета погасла, повернулся и удалился с ней вместе. Мне же оставалось только гадать, о чем я буду говорить с Хауптхэндлером, если он сейчас выйдет. У меня не было к нему никаких конкретных вопросов, и я, конечно, представить себе не мог, что он разоткровенничается по поводу своих отношений с Гретой Пфарр. Я действовал наугад. Иногда бывает, что опросишь десять человек, каждому задашь десять совершенно случайных вопросов и так же случайно где-нибудь обнаружишь больное место. Бывает и по-другому: если не полениться, внимательнее приглядеться к собеседнику, его поведение тебе подскажет - что-то не так, что-то здесь есть. Работа сродни старателям, добывающим золото: целыми днями промываешь лоток за лотком, и вдруг в речном песке тебе попадется грязный маленький камешек, который на поверку оказывается самородком. Я подошел к подножию лестницы и взглянул вверх. Солнечный свет, который проникал сквозь большой круглый проем, освещал картины, висевшие на стенах, окрашенных в алый цвет. Я разглядывал натюрморт, когда услышал за своей спиной шаги, отдававшиеся эхом, благодаря мраморному полу. - Это картина Карла Шуха, как вы, наверное, догадались, - объяснил Хауптхэндлер. - Она стоит целое состояние. - Он помолчал, а потом добавил: Но мне она кажется очень, очень скучной. Пожалуйста, следуйте за мной. - Он повел меня в библиотеку Сикса. - Боюсь, что не смогу уделить вам много времени, поскольку мне нужно еще кое-что сделать в связи с завтрашними похоронами. Надеюсь, вы понимаете. Я выбрал для себя один из диванов и закурил. Хауптхэндлер скрестил на груди руки, отчего кожа на рукавах его спортивного пиджака цвета мускатного ореха заскрипела, и сел на краешек стола своего хозяина. - Итак, по какому поводу я вам понадобился? - Я приехал справиться о похоронах, - ответил я, импровизируя и как бы продолжая разговор. - Собирался выяснить, когда они состоятся. - Прошу меня извинить, господин Гюнтер, - сказал он, - но я не думаю, чтобы в планы господина Сикса входило ваше присутствие на похоронах. Он дал мне указание все приготовить, пока сам он будет в Руре, но не оставил никаких инструкций относительно приглашений на церемонию похорон. Я сделал вид, что мне ужасно неловко, и привстал. - Должен сказать, что, будучи доверенным лицом господина Сикса, я рассчитывал, что смогу отдать дань уважения его дочери. Этого требуют приличия, и я уверен, что с его стороны возражений не будет. - Господин Гюнтер, - сказал Хауптхэндлер после короткого молчания. - Вы меня извините, если приглашение для вас будет написано от руки. - Разумеется, - ответил я. - Если только это не причинит каких-либо неудобств вам. - Не беспокойтесь. У меня здесь есть бланки. Он обошел стол и выдвинул ящик. - Вы давно сотрудничаете с господином Сиксом? - Почти два года, - ответил он рассеянно. - До этого я был в немецкой консульской службе. Он вытащил из нагрудного кармана очки и, водрузив их на кончик носа, стал оформлять приглашение. - А вы хорошо знали Грету Пфарр? Он мельком посмотрел на меня. - В сущности, я ее не знал. Мы всего лишь здоровались. - А вы не в курсе, у нее были враги, ревнивые любовники или что-нибудь в этом роде? Хауптхэндлеру оставалось только промокнуть бумагу с приглашением. - Я уверен, что ничего такого у нее не было. Он снял очки и положил их в карман. - А что бы вы могли сказать о нем? То есть о Пауле? - Боюсь, что моя информация о Пауле будет еще короче. Хауптхэндлер вложил приглашение в конверт. - А Пауль и господин Сикс ладили между собой? - Они не враждовали, если вы это имеете в виду. Единственное, что я могу сказать, они расходились во взглядах на политику. - Однако по нынешним временам это расхождение довольно существенное, не правда ли? - К господину Сиксу и господину Пфарру это не имело отношения. А теперь прошу меня простить, господин Гюнтер, мне надо идти. - Да, конечно. Он протянул мне приглашение. Ну что ж, спасибо и на этом, подумал я, следуя за ним в вестибюль. - Вы здесь живете постоянно, господин Хауптхэндлер? - Нет, у меня квартира в городе. - Да? И где же? Он на мгновение замялся. - На Курфюрстенштрассе, - наконец сказал он. - А почему вас это интересует? Мне оставалось пожать плечами. Я и сам не знал. - У меня скверная привычка - задавать вопросы, господин Хауптхэндлер. Простите. Работа, которой я занимаюсь, портит характер. Не хотел вас обидеть. А теперь мне нужно идти. Он едва заметно улыбнулся, и мне показалось, что, проводив меня до дверей, Хауптхэндлер почувствовал облегчение, но я надеялся, что сказал ему достаточно, чтобы надолго лишить покоя. * * * Похоже было, что моему старенькому "ханомагу" нужно несколько часов, чтобы набрать скорость, пусть даже небольшую, и, конечно, я поступил несколько опрометчиво, свернув на скоростную магистраль "Авус", чтобы побыстрее добраться до центра. Чтобы проехать по этой магистрали, я заплатил марку, но оно того стоило - десять километров без единой щербинки в асфальте от Потсдама до самой Курфюрстендам. Это единственная дорога в Берлине, на которой водитель, вообразивший себя знаменитым гонщиком Каррачиолой, может нажать на газ и держать всю дорогу скорость сто пятьдесят километров в час. По крайней мере, он мог это делать до того, как мы стали заливать баки низкооктановым заменителем бензина, который ничуть не лучше метана. Теперь я могу выжать из своего "ханомага" девяносто километров в час, и это его предел. Машину я оставил на перекрестке Курфюрстендам и Йоахимсталерштрассе, известном как "Уголок Грюнфельда", поскольку здесь находится универсальный магазин, который так называется. При прежнем владельце, еврее Грюнфельде, в цокольном этаже магазина бил фонтан из лимонада, и пить его можно было, сколько влезет. Но, с тех пор как государство отобрало у Грюнфельда его магазин, как, впрочем, и у других евреев - Вертхайма, Германа Тайца и Израиля, - фонтан из лимонада остался только в воспоминаниях берлинцев. И это еще не все. Лимонад, за который теперь надо платить, по вкусу гораздо хуже, чем прежний бесплатный, и не надо быть опытным дегустатором, чтобы понять, что в нем стало меньше сахара. Впрочем, с этим лимонадом случилась та же история, что и со всеми остальными продуктами, - сплошной обман везде и всюду. Я сидел, потягивая лимонад и наблюдая, как в цилиндрической стеклянной шахте вверх и вниз движется лифт, сквозь прозрачные стены которого пассажирам виден весь магазин. Я сидел и размышлял, не заглянуть ли мне в отдел чулок и не повидаться ли с Каролой, той самой девушкой, с которой я познакомился на свадьбе Дагмар. Однако кислый вкус лимонада у меня в памяти странным образом ассоциировался с моим не слишком изящным поведением в отношении этой девушки, и я решил, что напоминать ей о себе не стоит. Допив бокал, я вышел из универмага и прошелся пешком по Курфюрстендам к Шлютерштрассе, до которой было рукой подать. Ювелирные магазины - это, пожалуй, единственное место в Берлине, где люди стоят в очереди, чтобы продать, а не купить. Не был исключением из этого правила и магазин Петера Ноймайера "Старинные драгоценности". Когда я добрался до него, я увидел цепочку людей, тянувшуюся вдоль всей витрины. В основном старики с угрюмыми лицами, и хотя я в последнее время привык к очередям, более мрачной, чем эта, мне, пожалуй, видеть не приходилось. Люди, которые в ней стояли, принадлежали к разным слоям общества, но их сближали два обстоятельства: еврейское происхождение и, как следствие, отсутствие работы, что, в конце концов, и заставляло их расставаться со своими драгоценностями. В самом начале, у длинного стеклянного прилавка, с совершенно каменными лицами стояли два продавца в добротных костюмах. Всем своим видом они демонстрировали этим несчастным евреям, что все их кольца и ожерелья - не больше чем пустые побрякушки, которым на рынке грош цена. - Такую дребедень нам каждый день приносят, - сказал один из продавцов, презрительно скривив губы, когда пожилая женщина выложила на прилавок несколько жемчужин и брошек. - Разумеется, вам они дороги как память, но мы же не можем платить за это деньги! Надеюсь, вы понимаете? Продавец годился этой женщине в сыновья, что никак не мешало ему неприкрыто над не л издеваться. Он был красив, только, пожалуй, плохо выбрит. Его коллега демонстрировал свое пренебрежение еще откровеннее. Он презрительно фыркал, пожимал своими широченными плечами и недовольно бурчал. Не говоря ни слова, он отсчитал от пачки, которую держал своими костлявыми руками скопидома, пять банкнотов по сто марок, хотя драгоценности, лежавшие перед ним, стоили по крайней мере раз в тридцать дороже. Старик, который принес все это, колебался, стоит ли продавать за столь жалкую сумму такие дорогие вещи, и дрожащей рукой показывал на свой браслет. - Позвольте, позвольте, - говорил старик. - У вас на витрине лежит точно такой же, и вы просите за него в три раза больше, чем предлагаете мне. Широкоплечий поджал губы. - Послушай, Фриц, - сказал он. - Сколько времени этот сапфировый браслет лежит у нас в витрине? - Понятно, что это был давно и хорошо отрепетированный спектакль. - Наверное, уже полгода, - ответил Фриц. - Смотри не вздумай взять второй такой же, мы не благотворительная организация. Конечно, он повторял эту фразу по нескольку раз в день. Широкоплечий прищурился с плохо скрываемой скукой. - Вы меня поняли? Попробуйте предложить его в другом месте, если вы думаете, что там дадут больше. Однако отказаться от денег, которые лежали рядом, стоило только протянуть руку, старику было не по силам, и он сдался. Я подошел к прилавку и спросил господина Ноймайера. - Если вы продаете, станьте в очередь, - проворчал широкоплечий. - Я ничего не продаю, - сказал я и небрежно добавил: - Я ищу бриллиантовое ожерелье. Широкоплечий расплылся в улыбке, словно всю жизнь ждал богатого дядюшку, который наконец-то нашелся. - Подождите минутку, прошу вас, - пропел он елейным голосом, - я сейчас выясню, свободен ли господин Ноймайер. Петер Ноймайер сидел за столом и курил сигару толщиной с водопроводную трубу. У него были темные волосы и ярко-голубые глаза, совсем как у нашего обожаемого фюрера, а живот по размерам мог соперничать с кассовым аппаратом. Его обтянутые кожей скулы блестели румянцем, как будто он страдал от экземы или слишком переусердствовал во время бритья. Когда я представился и мы обменялись рукопожатиями, мне показалось, что у меня в руке очутился огурец. - Рад познакомиться с вами, господин Гюнтер. - Он говорил с заметным энтузиазмом. - Я слышал, вы ищете какие-то бриллианты. - Да, это так. Но должен предупредить вас, что я в данном случае выступаю как доверенное лицо... - Понимаю, понимаю. Вы ищете что-то конкретное? - Алмазное ожерелье. - Ну, тогда вы пришли по верному адресу. Могу вам продемонстрировать несколько таких украшений. - Мой клиент дал мне конкретное поручение, - сказал я. - Его интересует алмазное колье работы Картье. Он положил сигару в пепельницу и выдохнул дым, очевидно повеселев. - Ну что ж, значит, круг поисков сужается. - С богатыми так всегда, господин Ноймайер. Они обычно точно знают, что им нужно. - И действительно, знают, господин Гюнтер. - Он чуть наклонился вперед и взял сигару. - Такие ожерелья нам приносят не каждый день. И конечно, стоят они бешеных денег. Настала пора раскрыть перед ним карты. - Естественно, мой клиент готов заплатить большие деньги. Во всяком случае, двадцать пять процентов от той суммы, на которую оно было застраховано. Ноймайер нахмурился. - Я что-то не совсем понимаю, о чем вы говорите. - Не стоит притворяться. Круг ваших поставщиков довольно широкий, и мы оба это знаем. Он выпустил Колечко дыма и уставился на кончик своей сигары. - То есть вы считаете, что я скупаю краденое, господин Гюнтер. Если вы... - Послушайте меня, Ноймайер, я еще не закончил. Мой клиент готов заплатить за это ожерелье очень приличное вознаграждение. Причем наличными. - Я положил ему на стол фотографию ожерелья Сикса. - Если какая-нибудь мышка прибежит сюда и предложит этот товар, не откажите в любезности и позвоните по телефону, который написан на обратной стороне. Ноймайер презрительно посмотрел на фотографию, потом на меня и встал. - Вы шутите, господин Гюнтер. У вас, наверное, не все дома. А теперь убирайтесь, пока я не вызвал полицию. - А что, это неплохая идея! Я не сомневаюсь, что им особенно понравится ваша гражданская позиция, когда вы распахнете перед ними свои сейфы и предложите ознакомиться с их содержимым. Я полагаю, что только честный человек может быть так уверен в себе. - Убирайтесь отсюда. Я встал и вышел из кабинета. Когда я собирался сюда, то не предполагал, что придется устраивать такую сцену. Но мне не понравилось, как в магазине Ноймайера обращаются с людьми, попавшими в беду. Когда я проходил мимо прилавка, широкоплечий предлагал старой женщине за изящную шкатулку для ювелирных украшений такую ничтожную, цену, что даже в Армии спасения она бы получила больше. Евреи, стоявшие в очереди, смотрели на меня со смешанным выражением надежды и отчаяния. Непонятно почему, я чувствовал себя ужасно неловко под их взглядами и испытывал что-то вроде стыда. У Герта Ешоннека все было по-другому. Его контора находилась на девятом этаже "Колумбус-Хаус", девятиэтажного здания на Потсдамерплац, в котором преобладали горизонтальные линии. Такое сооружение мог выстроить только заключенный, осужденный на длительный срок, будь у него под руками несчетное количество спичек. Название этого здания напомнило мне другое учреждение, также в честь Колумба получившее имя "Колумбия-Хаус". Это берлинская тюрьма, принадлежащая Гестапо и расположенная недалеко от аэропорта Темпельхоф. Я думаю, что ни в одной другой стране мира не додумались бы увековечить таким образом память человека, который открыл Америку. На девятом этаже располагались кабинеты врачей, юристов и издателей, едва сводивших концы с концами на свои тридцать тысяч марок в год. Контора Ешоннека встречала вас двойными дверями из полированного красного дерева и табличкой с золотыми буквами: "ГЕРТ ЕШОННЕК. ТОРГОВЛЯ ДРАГОЦЕННЫМИ КАМНЯМИ". Распахнув эти двери, я очутился в комнате Г-образной формы, стены которой были окрашены в приятный розовый цвет. На стенах висели вставленные в рамочки фотографии алмазов, рубинов и разного рода безделушек, блестевших так, что глаза разгорелись бы даже у Соломона. Я присел, ожидая, когда худосочный молодой человек, сидевший за пишущей машинкой, кончит болтать по телефону. Вскоре ему это удалось. - Я позвоню тебе, Руди. - Он положил трубку и с плохо скрываемым недовольством взглянул на меня. - Слушаю вас. Можете считать меня старомодным, но я никогда не любил мужчин-секретарей. По-моему, только очень тщеславные мужчины находят удовольствие в том, чтобы их обслуживали другие мужчины. Секретарь Ешоннека отнюдь не вызывал у меня симпатии. - Когда вы отполируете свои ногти, потрудитесь сообщить своему боссу, что я хотел бы встретиться с ним. Моя фамилия Гюнтер. - А вы договаривались с ним? - Он лукаво улыбнулся. - С каких это пор человек, который ищет алмазное ожерелье, должен договариваться о встрече? Это что, ваше изобретение? Я смотрел, как с его лица сползает улыбка. - Попридержите язык, а то нечем будет облизывать мороженое. - Он вышел из-за стола и направился к двери, которая вела в кабинет Ешоннека. - Сейчас выясню, сможет ли он принять вас. Пока его не было, я взял с подставки последний номер "Штюрмера". На обложке был нарисован мужчина в ангельском одеянии, прикрывавший свое лицо маской ангела. Из-под его накидки-стихаря высовывался хвост, явно принадлежавший черту, а по тени можно было догадаться, что под маской прячется еврей. Карикатуристы из "Штюрмера" обожали изображать евреев с огромными носами, но в данном случае они превзошли самих себя - нос у еврея напоминал клюв пеликана. Странно, что респектабельный бизнесмен выписывает такую ерунду, подумал я. Но худосочный молодой человек, появившийся из кабинета своего шефа, все мне объяснил. - Вас скоро примут, - сообщил он и добавил: - Шеф держит здесь журналы, чтобы показать жидам, с кем они имеют дело. - Простите, я что-то не совсем вас понял. - У нас много евреев-клиентов, - объяснил секретарь. - Конечно, все они стремятся продать драгоценности, а покупать никто не собирается. Господин Ешоннек считает, что, увидев у него в приемной "Штюрмер", они станут более покладистыми. - Очень остроумно. И это действует? - Полагаю, лучше всего будет узнать это у него самого. - Может быть, я так и сделаю. В кабинете босса почти не было мебели. Пол, застеленный огромным ковром, у дальней стены - серый стальной сейф размером с линкор, в масштабе кабинета, а рядом с ним письменный стол, никак не меньше танка величиной. На столе, обтянутом темной кожей, лежал рубин таких размеров, что он мог бы наверняка украсить любимого слона магараджи. Первое, на что я обратил внимание, - безукоризненной белизны гетры Ешоннека. Ожидая меня, он покачивал ногой. Герт Ешоннек по, конфигурации и массивности напоминал борова. У него были маленькие, заплывшие жиром глазки и загорелое лицо, обрамленное небольшой бородкой. Для своего светло-серого двубортного костюма со значком национал-социалистов на лацкане он был определенно староват, и это легкомыслие в одежде выглядело наигранным. Повода для сомнений насчет того, что Герт Ешоннек - типичная "мартовская фиалка", не оставалось, свою приверженность нацизму он выставлял напоказ. - Господин Гюнтер, - бодрым голосом начал он и на мгновение почти что вытянулся по стойке "смирно". Затем подошел ко мне, и мы пожали друг другу руки, причем я заметил, что его рука сначала была багрового, как у мясника, цвета, а когда я отпустил ее, на ней проступили белые пятна. Всячески выражая мне свое расположение, он обратился к своему худосочному секретарю, который уже закрывал за собой дверь: - Гельмут, сделай нам, пожалуйста, свой самый крепкий кофе, и побыстрее. Говорил он быстро и четко, отбивая ритм рукой, словно преподавал ораторское искусство. Затем подвел меня к своему столу, поближе к рубину, который, как я догадался, призван был сразить меня, как "Штюрмер" - внушить клиентам-евреям должное почтение к хозяину конторы. Я сделал вид, что рубин не произвел на меня никакого впечатления, но Ешоннек не собирался останавливать спектакль, который приготовил. - Замечательный кабошон*, не правда ли? ______________ * Кабошон - особая форма выпуклой с одной стороны линзы или полусферы, достигаемая шлифовкой. Здесь: драгоценный камень такой формы. - Я не люблю красного цвета, - ответил я. - Он не подходит к моим волосам. Ешоннек оценил мой ответ по достоинству и, завернув рубин в фетровую ткань, положил его в сейф. Я уселся в большое кресло, стоявшее у стола. - Ищу бриллиантовое ожерелье, - начал я, когда Ешоннек уселся в кресле напротив. - Должен вам сказать, господин Гюнтер, я признанный эксперт по бриллиантам. Он повел головой, словно скаковая лошадь на старте. И в нос мне ударил резкий запах одеколона. - Вот как? - Сомневаюсь, что в Берлине найдется человек, знающий о бриллиантах столько же, сколько знаю об этом я. Он выставил вперед свой подбородок, покрытый щетиной, как бы вызывая меня на спор. Я решил ему подыграть. - Рад это слышать. Тем временем секретарь принес кофе, а когда он вышел, Ешоннек посмотрел ему вслед, испытывая чувство неловкости. - Никак не могу привыкнуть к секретарю-мужчине, - сказал он. - Конечно, я понимаю, что место женщины в семье, но, видите ли, мне и на службе очень нравятся женщины. - Я бы скорее завел себе партнера, чем секретаря-мужчину, - сказал я. Ешоннек вежливо улыбнулся. - Итак, я полагаю, вы хотели бы приобрести бриллиант. - Бриллианты, - поправил я его. - Понимаю. Просто камни или какое-нибудь украшение? - Откровенно говоря, я ищу одну вещицу, которую украли у моего клиента. - Я протянул ему свою визитную карточку. Он внимательно изучил ее, не выказав никакого беспокойства. - Ожерелье, если быть точным. У меня даже есть с собой снимок. Я достал фотографию и протянул ему. - Замечательная вещь, - сказал он. - Каждая багетта весит не меньше карата. - Вполне возможно, но я не вижу, чем бы мог вам помочь, господин Гюнтер. - Когда человек, который украл это, придет к вам и предложит купить, буду очень признателен, если вы мне позвоните. Естественно, за ожерелье обещана большая награда. Я имею полномочия обещать двадцать пять процентов от страховой стоимости ожерелья тому, кто поможет вернуть его владельцу. - А можно спросить имя вашего клиента, господин Гюнтер? - Обычно мы не сообщаем имени клиента, - сказал я, поколебавшись для вида. - Но я вижу, что вы принадлежите к людям, способным хранить чужие тайны. - Вы слишком любезны. - Это ожерелье индийское, и принадлежит оно индийской принцессе, прибывшей в Берлин на Олимпийские игры по приглашению правительства. Слушая эту вдохновенную ложь, Ешоннек нахмурился. - Сам я не знаком с принцессой, но мне говорили, что это самое прелестное создание, которое когда-либо появлялось в Берлине. Она остановилась в отеле "Адлон", где несколько дней назад это ожерелье украли. - Украли у индийской принцессы? - переспросил он. - В таком случае, интересно, почему об этом ни строчки в газетах? И почему полиция не занимается этим делом? Я глотнул кофе, чтобы продлить драматическую паузу. - Руководство "Адлона" стремится избежать скандала. Тем более что совсем недавно там же произошло несколько крупных краж драгоценностей, совершенных, как потом выяснилось, Фаулхабером. - Да-да, я помню, читал об этом в газетах. - Разумеется, ожерелье застраховано, но где дело касается репутации такого отеля, как "Адлон", не может быть и речи о том, чтобы оно пропало. Вот и все. Надеюсь, вы меня понимаете. - Ну что ж, господин Гюнтер, я сразу же свяжусь с вами, если что-нибудь узнаю, - сказал Ешоннек, доставая из кармана золотые часы и демонстративно глядя на них. - А сейчас прошу меня извинить, я должен идти. Он встал и протянул мне свою пухлую руку. - Спасибо за то, что смогли уделить мне свое драгоценное время. Провожать меня не надо. - Не будете ли вы так добры сказать моему секретарю, чтобы он зашел ко мне? - Конечно. Он попрощался со мной, вскинув руку в нацистском приветствии. - Хайль Гитлер, - неразборчиво пробормотал я в ответ. Его худосочный секретарь сидел в приемной и читал журнал. Я начал объяснять ему, что он должен зайти к боссу, и тут на глаза мне попались ключи, лежавшие на столе рядом с телефоном. Он заворчал, с неохотой поднялся с места, а я задержался у дверей. - У вас есть лист бумаги? - спросил я. Он показал на блокнот, сверху которого как раз и лежали ключи. - Можете оторвать отсюда, - сказал он перед тем, как скрыться в кабинете Ешоннека. - Спасибо. К связке ключей был прикреплен ярлычок "Кабинет". Я вытащил из кармана портсигар, в котором у меня был пластилин, и сделал по три оттиска для каждого ключа: два с боков и один с торца. Вы, наверное, считаете, что я в это время следовал какому-то безотчетному импульсу, так как размышлял о своей беседе с Ешоннеком. Но дело в том, что у меня всегда при себе кусок пластилина, и если есть возможность пустить его в ход, грех не воспользоваться. Вы бы очень удивились, если бы узнали, как часто помогал мне пластилин. На улице я нашел телефонную будку и позвонил в "Адлон". С "Адлоном" у меня связано много приятных воспоминаний, и там у меня остались еще друзья. - Здравствуй, Эрмина, это Берни. - Эрмина работала на коммутаторе "Адлона". - Куда ты пропал? Ты у нас тысячу лет не появлялся. - Занят был. - Фюрер тоже занят, но он все-таки находит время, чтобы заглянуть к нам и помахать рукой. - Тогда мне нужно купить себе "мерседес" с открытым верхом и ездить в сопровождении двух всадников. - Я закурил. - Эрмина, сделай мне небольшое одолжение. - Какое? - Если вам позвонит один человек и спросит тебя или Бениту, есть ли среди гостей индийская принцесса, скажи, что есть. Хорошо? Но если он захочет с ней поговорить, скажи, что она не отвечает на звонки. - И это все? - Да. - А у этой принцессы есть имя? - Ты знаешь какие-нибудь индийские имена? - Знаю. На прошлой неделе я видела индийский фильм, и героиню звали Мужми. - Не возражаю, пусть будет Мужми. Спасибо, Эрмина. Я тебе вскоре позвоню. Я отправился в ресторан в "Пшорр-Хаус", где взял тарелку бобов с беконом и, конечно, пару кружек пива. Ешоннек либо совсем ничего не понимает в бриллиантах, либо что-то скрывает. Я же говорил ему об индийском ожерелье, тогда как любой специалист без труда определит, что оно фирмы Картье. Кроме того, он не поправил меня, когда я назвал камни ожерелья багеттами. Ведь всем известно, что багетты - это прямоугольные камни или квадраты с правильными гранями. Ожерелье же Сикса состояло из бриллиантов округленной формы. Я сказал, что каждый камень весил не меньше карата, но в действительности они весили в несколько раз больше, и это было заметно. Итак, разузнал я не очень много и сделал несколько ошибок. Ну что ж, не всегда удается взять палку сразу и за тот конец, который тебе нужен. Однако у меня возникло предчувствие, что когда-нибудь мне снова придется побывать в кабинете Ешоннека. Глава 8 Из "Пшорр-Хаус" я отправился в "Дом Отечества", в котором кроме кинотеатра, где я должен был встретиться с Бруно Штальэкером, размещались бесчисленные бары и кафе. Здесь всегда полно туристов, но огромные уродливые - почему-то здесь предпочитали серебристую краску - залы и бары с миниатюрными фонтанчиками и игрушечными железными дорогами всегда казались мне ужасно старомодными. Все тут напоминало причудливый мир довоенной Европы с его механическими игрушками и мюзик-холлами, силачами в трико и дрессированными канарейками. "Дом Отечества" отличался от других увеселительных заведений еще и тем, что здесь требовали плату за вход. Это вызвало недовольство Штальэкера. - Мне пришлось заплатить дважды, - пожаловался он. - Сначала у входа, а потом, чтобы войти в кинозал. - Тебе надо было показать свой жетон сотрудника Зипо, и тебя пропустили бы бесплатно. Тебе не кажется, что жетон только для этого и нужен? Штальэкер безучастно смотрел на экран. - Очень смешно, - сказал он. - А что это за гадость нам показывают? - Всего лишь новости, - ответил я. - Ну, так что же ты выяснил? - Сначала давай разберемся, что произошло вчера вечером в твоей квартире. - Клянусь честью, Бруно, я никогда раньше не видел этого парня. Штальэкер устало вздохнул. - Видишь ли, Берни, этот Кольб был актером из тех, что снимаются где-нибудь на втором плане. В одном или двух фильмах он снимался в эпизодах и пару раз участвовал в шоу в кордебалете. Прямо скажем, не Рихард Таубер. С чего бы это ему вдруг убивать тебя? Ты ведь не критик, написавший о нем разгромную рецензию! - В театре я понимаю столько же, сколько собака в искусстве разведения костров. - Но ты хотя бы предполагаешь, почему он пришел к тебе с пистолетом в руках? - Довольно серьезный господин поручил мне одно дело, но жена этого господина почему-то вбила себе в голову, что он нанял меня для того, чтобы я подглядывал за ней в замочную скважину. Она вчера вечером пригласила меня домой и затащила к себе в постель, а потом обвинила в том, что я лгу, когда я сказал ей, что в мои задачи не входит изучение ее личной жизни - с кем она спит и тому подобное. После этого она выставила меня вон. Не успел я добраться до своего дома, как у меня в дверях появился этот чокнутый и, направив мне в живот пушку, заорал, что, мол, я изнасиловал эту даму. Какое-то время мы кружили по комнате - кто кого, - а потом пистолет неожиданно выстрелил. Думаю, что этот малыш сходил от нее с ума, а она это знала и использовала. - И приказала ему тебя прикончить? - Так я себе это представляю. В общих чертах. Изложить тебе всю эту историю более подробно не могу - тогда мне придется говорить о вещах, о которых я просто не имею права говорить. - Полагаю, ты не назовешь мне имени ни этой дамы, ни ее мужа. Я дал понять ему, что он не ошибается, и в этот момент начался фильм "Высший порядок" - один из тех патриотических фильмов, сценарии которых клепают в своих кабинетах ребятишки из министерства пропаганды. Штальэкер почти стонал. - Пошли отсюда, - сказал он. - Давай лучше где-нибудь выпьем. Не выношу это дерьмо. Мы отправились в бар "Дикий Запад", расположенный на втором этаже, где оркестранты, одетые ковбоями, исполняли "Дом на пастбище", а на стенах были нарисованы прерии с пасущимися буйволами и с индейцами, которые на них охотились. Прислонившись к стойке, мы заказали пару кружек пива. - И это никоим образом не связано с делом Пфарра. Так? - Меня наняла страховая компания, чтобы я расследовал обстоятельства пожара, - ответил я. - Ну хорошо, - сказал он. - Я хочу тебе кое-что сказать, а потом можешь послать меня к черту. Так вот: брось это дело, иначе нарвешься на крупные неприятности. - Бруно, отправляйся к чертям, мне обещаны серьезные деньги. - Когда попадешь в концлагерь, вспомнишь, как я тебя предупреждал. - Обещаю. Теперь давай выкладывай. - Ни один должник не дает столько обещаний судебному приставу, сколько ты. - Он только вздохнул. - Значит, так. Этот Пауль Пфарр был птицей высокого полета. Закончив учебу в 1930 году, эта "мартовская фиалка" тут же вступает в СА, и в 1934 году он уже помощник судьи в берлинском полицейском суде. Среди прочего он занимается делами о коррупции среди полицейских. В том же году он уже в СС, а в 1935 году переходит в Гестапо, где контролирует работу различных ассоциаций, профессиональных объединений и, конечно. Немецкого трудового фронта. В этом же году, но несколько позже его переводят в министерство внутренних дел, где он подчиняется непосредственно Гиммлеру. И тут он возглавляет отдел, расследующий коррупцию среди слуг рейха. - Странно, что они эту самую коррупцию здесь заметили. - У Гиммлера, очевидно, самое смутное о ней представление. Тем не менее Паулю Пфарру вменяется в обязанность пристальное наблюдение за Немецким трудовым фронтом, где коррупция просто процветает. - Значит, получается, что он - ставленник Гиммлера? - Получается, так. И бывший босс Пауля Пфарра готов пойти на все, чтобы обнаружить убийц. Пару дней назад рейхскриминальдиректор создал специальную группу по расследованию обстоятельств смерти Пауля Пфарра. Компания подобралась что надо - Горман, Шильд, Йост и Диц. Если они узнают, что ты путаешься у них под ногами, Берни, от тебя останется только мокрое место. - У них есть какие-нибудь зацепки? - Я слышал только, что они ищут какую-то девушку. Похоже, она была любовницей Пфарра. Но никто не знает ее имени, а также куда она исчезла. - Знаешь, что я тебе скажу? Исчезать теперь стало модно. Все этим занимаются. - Да, я слышал об этом. Надеюсь, ты не гоняешься за модой? - Я? Да я, похоже, единственный человек в этом городе, у которого нет униформы. Так что модником меня никак не назовешь. * * * Вернувшись на Александрплац, я зашел к слесарю и попросил его сделать мне копию ключей от кабинета Ешоннека по тем слепкам, которые я получил. Я часто обращался к нему с такими просьбами, и он ни разу не задавал мне никаких вопросов. После этого я забрал белье из прачечной и поднялся к себе. Не успел я подойти к двери своей конторы, как увидел у себя перед глазами удостоверение сотрудника Зипо, а под его расстегнутым серым фланелевым пиджаком пистолет системы "Вальтер". - Наверное, вы и есть тот самый детектив. Мы ждем вас, чтобы кое-что обсудить. У него были волосы горчичного цвета, свисавшие клоками, словно шерсть у овцы, а нос напоминал по форме пробку от бутылки шампанского. Его усы были шире, чем поля у сомбреро. Его спутник был типичным представителем арийской расы, каких изображают на прусских предвыборных афишах - с квадратным подбородком и выступающими скулами. Оба они смотрели на меня ледяными глазами и время от времени фыркали, словно я только и делал, что портил воздух или отпускал грязные шуточки. - Если бы я знал, что вы здесь, я бы лучше остался в кино. Стриженный, который показал мне удостоверение, тупо уставился на меня. - Вас ждет криминальинспектор Диц, - сказал он. Тот, которого он назвал Дицем и который, как я понял, был здесь старшим, сидел на краю моего стола и недовольно качал ногой. - Вы простите, но у меня нет с собой книги для автографов, - сказал я и подошел к окну, где стояла фрау Протце. Она всхлипнула и, вытащив из рукава платочек, высморкалась. Не отнимая платок от носа, она обратилась ко мне: - Вы меня извините, господин Гюнтер, но они ворвались сюда и все вверх дном перевернули. Я сказала им, что не знаю, где вы и когда вернетесь, и тогда они совсем распоясались. Никогда бы не подумала, что полицейские могут так неприлично себя вести. - Это не полицейские, - сказал я. - Это свиньи в костюмах. Но вам лучше отправиться домой. Приходите завтра. Она снова всхлипнула. - Спасибо, господин Гюнтер, - ответила она. - Но я не думаю, что вернусь сюда. Боюсь, у меня слишком слабые нервы для таких сцен. Мне очень жаль. - Все в порядке. Я вышлю вам жалованье по почте. Она кивнула и пулей выскочила из кабинета. Стриженный громко заржал и пинком ноги захлопнул за ней дверь. Я открыл окно. - Уж очень воняет, - сказал я. - Слушайте, а чем вы занимаетесь, когда не стращаете пожилых вдов и не шарите по чужим шкафам в поисках мелочи? Диц соскочил со стола и подошел к окну. - Я уже наслышан о тебе, Гюнтер, - сказал он, глядя вниз на мостовую. Ты когда-то служил в полиции и знаешь правила и уставы, согласно которым я могу сделать с тобой все, что захочу. Могу, например, усесться на твою мерзкую рожу и просидеть на ней целый день, даже не объясняя, зачем это делаю. Но я не хочу с этого начинать. Надеюсь, мы с тобой договоримся по-другому. Если ты, конечно, перестанешь валять дурака и расскажешь мне все, что тебе известно о Пауле Пфарре. Ты расскажешь, и мы немедленно уйдем отсюда. - Я знаю, что Пауль Пфарр был осторожен и никогда не курил в постели, сказал я. - Послушайте, если бы вы не ворвались сюда, как ураган, я бы смог найти документ - письмо Немецкой компании по страхованию жизни, которая пригласила меня расследовать обстоятельства пожара до предъявления иска. - Мы нашли это письмо, - сказал Диц. - А также вот это. Он вытащил из кармана своего пиджака мой пистолет и небрежно навел его на меня. - Но у меня есть разрешение на оружие. - Ну, разумеется, оно у тебя есть. - И, понюхав дуло, он обратился к своему спутнику: - Ты знаешь, Мартинс, мне кажется, что этот пистолет чистили, и, что особенно важно, совсем недавно. - Я вообще чистюля. Если не верите, посмотрите на мои ноги. - "Вальтер-ППК" калибра 9 мм. - Мартинс закурил. - Как раз из такого оружия были убиты бедняга Пфарр и его жена. - Я слышал совсем другое. Я подошел к бару с напитками и очень удивился, увидев, что бутылка виски на своем месте в целости и сохранности. - Ну, разумеется, - заявил Диц. - Мы забыли, что у тебя еще остались дружки в Алексе. Я налил себе. Правда, немного переборщил - мне не удалось выпить все одним глотком. - А я думал, что они уже давно вышвырнули на улицу всех реакционеров. Это был Мартинс. Я проглотил остатки виски. - Я бы предложил вам, ребятки, выпить, но боюсь, что после этого мне придется выбросить стаканы. - С этими словами я убрал бутылку с виски в бар. Мартинс отшвырнул сигарету и, сжав кулаки, шагнул ко мне. - Эта сволочь еще и издевается над нами, - прорычал он. Диц продолжал стоять, прислонившись к окну, но потом повернулся ко мне с ненавидящим лицом: - Ты мне начинаешь надоедать, ослиная рожа. - Я вас что-то не понимаю. Вы же видели письмо страховой компании. Если вы думаете, что оно подложное, можете проверить. - Мы это уже сделали. - Тогда чего же вы от меня хотите? Диц подошел ко мне и смерил презрительным взглядом. Затем он взял мою последнюю бутылку хорошего шотландского виски, подержал немного и швырнул в стену за моим столом. Грохот был такой, как будто ящик с посудой покатился по лестнице, а в воздухе сильно запахло алкоголем. Диц одернул пиджак. - Мы просто хотели предупредить тебя, Гюнтер, что ты должен сообщать нам обо всем, что ты делаешь. Если тебе удастся что-нибудь разузнать, пусть даже самую малость, советую тебе тут же сообщить об этом нам. А если я узнаю, что ты от нас что-нибудь скрываешь, то отправлю тебя в концлагерь. Вмиг, ты и глазом моргнуть не успеешь. - Он наклонился ко мне, от него сильно пахло потом. - Понял, ослиная рожа? - Не выдвигай так далеко свою челюсть, Диц. А то у меня руки чешутся задвинуть ее обратно. Он улыбнулся. - Хотел бы я посмотреть, как ты это сделаешь. Правда, хотел бы. - Он повернулся к своему спутнику: - Пойдем отсюда. Пока я не врезал ему по яйцам. * * * Не успел я привести в порядок кабинет, как зазвонил телефон. Это был Мюллер из "Берлинер моргенпост", который хотел сказать мне, что он очень извиняется, но, кроме той информации, которую обычно помещают в некрологе, он не нашел ничего другого о Германе Сиксе. - Ты что, разыгрываешь меня, Эдди? Побойся Бога, ведь этот парень миллионер. Ему принадлежит половина Рура, и стоит ему засунуть палец в зад, как оттуда забьет фонтан нефти. Кто-то же должен хоть иногда подглядывать за ним в замочную скважину! - У нас совсем недавно работала женщина-репортер, которая собирала информацию обо всех этих рурских магнатах: Круппе, Феглере, Вольфе, Тиссене. Но когда правительство решило покончить с безработицей, она лишилась службы. Я попробую разыскать ее адрес. - Спасибо, Эдди. Ты что-нибудь узнал о Пфаррах? - Фрау Пфарр действительно ездила лечиться на воды. Наухайм, Висбаден, Бад Хомбург. Называй любой курорт и не ошибешься - она всюду побывала. Даже тиснула статейку в журнале "Фрау" о лечении водами. Кроме того, она хорошо разбиралась в знахарстве. Но других подробностей мне узнать не удалось. - Спасибо и на этом, Эдди. В следующий раз не стану тебя беспокоить сам займусь светской хроникой. - Значит, мои сведения не тянут на сотню марок? - Они не тянут и на пятьдесят. Лучше найди мне эту женщину-репортера, а там посмотрим. Закончив разговор, я закрыл свой кабинет и отправился к слесарю, чтобы забрать готовые ключи и баночку с пластилином. Понимаю, это звучит несколько театрально, но я не вру - я ношу с собой эту баночку уже несколько лет и много раз она меня выручала. Лучшего способа, чтобы открыть любую дверь, кроме, конечно, прямой кражи ключа - на свете не придумано. Раньше кое-кто пользовался особым устройством из легированной стали, которое отпирало любой замок, но у меня такого никогда не было. Впрочем, замки теперь стали столь совершенными, что их невозможно открыть отмычкой, это только в фильмах "UFA" воры пользуются такими маленькими волшебными штуковинами, для которых вообще препятствий нет. Однако в реальной жизни воры чаще всего просто-напросто перепиливают язычок замка или вырезают кусок двери вместе с замком. Это соображение вернуло меня к размышлениям более актуальным, связанным с поиском того виртуоза, который ухитрился проникнуть в сейф Пфарра. Если, конечно, это сделал взломщик, а не кто-нибудь другой. А это означало, что мне следовало разыскать одну маленькую птичку, давно уже не прилетавшую на урок пения. * * * Уверенности в том, что мне удастся найти Ноймана в его убогом жилище на Адмиралштрассе в районе Коттбусских ворот у меня не было, но все-таки я решил попытаться. Дома здесь были обшарпанные, ободранные, словно старая афиша на стене мюзик-холла, а под номером сорок три по Адмиралштрассе стояла такая развалюха, что я подумал, что крысы здесь, наверное, бегают с затычками в ушах, а тараканы от вечной сырости страдают хроническим бронхитом. Комната Ноймана была в подвале, в тыльной части здания, сырая, грязная и вонючая. Ноймана в ней не было. Консьержка оказалась шлюхой, такой затасканной и потрепанной, что и смотреть на нее было противно. В глаза бросился парик - искусственные волосы так же схожи с натуральными, как гусиный шаг солдат на парадах на Вильгельмштрассе с нормальной человеческой походкой. Ее тонкие губы были накрашены хотя и ярко, но с небрежностью, заставлявшей думать, что красила она их, наверное, держа тюбик в боксерских перчатках. Ее необъятная грудь напоминала зад ломовой лошади, бессильно обвисший после тяжелого рабочего дня. Может быть, кое-какие клиенты у нее еще сохранились, но поверить в это было так же трудно, как увидеть еврея в нюрнбергской очереди за свининой. Она стояла у дверей своей квартиры, распахнув грязный купальный халат, под которым не было ничего, и пыталась зажечь наполовину выкуренную сигарету. - Я ищу Ноймана, - сказал я, стараясь не смотреть на два обвисших соска и выставленные на обозрение густые заросли внизу - что-то вроде боярской бороды. Казалось, что одного взгляда на нее вполне достаточно, чтобы вы почувствовали характерный для сифилиса зуд в паху. - Я его друг. Шлюха зевнула во весь рот и, решив, что с меня хватит бесплатного зрелища, запахнула халат и завязала пояс. - Ты полицейский? - фыркнула она. - Я уже объяснил, что я его приятель. Она сложила руки на груди и прислонилась к двери. - У Ноймана никогда не было приятелей, - сказала она, поглядев сначала на свои грязные ногти, а затем снова на меня. На этот раз я не отвел взгляда. - Кроме меня одного, пожалуй. Уж очень мне жаль этого придурка. - Если бы ты был его другом, то посоветовал бы ему подлечиться. У него голова не в порядке, ты сам знаешь. Она глубоко затянулась и швырнула окурок через мое плечо. - Он вовсе не чокнутый. Просто любит поразговаривать сам с собой. Странновато, только и всего. - Если он не чокнутый, то не знаю, кто он тогда такой. - И в ее словах была изрядная доля правды. - Он говорил, когда вернется? Шлюха пожала плечами. Рука с выступающими венами и узловатыми пальцами схватила меня за галстук, женщина попробовала кокетливо улыбнуться, но улыбка больше походила на гримасу. - Может быть, ты его подождешь? Знаешь, за двадцать марок можешь ждать, сколько захочешь. Высвободив галстук, я достал бумажник и протянул ей пять марок. - Я бы с удовольствием подождал, но дела не позволяют. Ты скажи Нойману, что я его искал. Меня зовут Гюнтер. Бернхард Гюнтер. - Спасибо, Бернхард, ты настоящий джентльмен. - А не знаешь, где он может быть? - Я знаю не больше твоего. Я так думаю, что, если ты облазишь все, от Понтия до Пилата, все равно его не найдешь. - Она помолчала. - Если он на мели, надо все-таки поискать в "Х-баре" или в "Рукере". Но если у него завелись деньжата, он, наверное, лакомится клубничкой в "Фемине" или кафе "Казанова". - Я начал спускаться по лестнице. - А если его и там нет, ищи на ипподроме. Вслед за мной она спустилась на несколько ступенек. Забравшись в свою машину, я вздохнул с облегчением - отделаться от проститутки не так-то просто. Они не любят, когда денежки уплывают у них из рук. * * * Я не очень-то доверяю экспертам или показаниям свидетелей. За годы работы в полиции я понял, что нет ничего лучше старых добрых косвенных улик, которые говорят о том, что человек совершил данное преступление потому, что людям этого типа свойственно так поступать. Да, нет ничего лучше косвенных улик. И хорошего осведомителя к тому же. Если хочешь работать с таким осведомителем, как Нойман, нужно добиться, чтобы он тебе доверял, а также запастись терпением. Его доверием я заручился, хотя это было нелегко, поскольку Нойман по природе своей очень подозрителен. Правда, надо отметить, что он частенько испытывал мое терпение. Как правило, я достаточно терпелив, но только не в случае с Нойманом. И все-таки он самый лучший мои осведомитель. Его информация, как правило, точна, и я готов все отдать, чтобы держать при себе такого помощника. С другой стороны, из этого вовсе не следует, что Нойману можно доверять безоговорочно - ведь он, как и любой другой информатор, за деньги мать родную продаст. Такая уж это работа: ты склоняешь человека к доверию а достается оно с трудом, - и в то же время рассчитывать на это доверие полностью тебе не приходится. Это было бы так же глупо, как всерьез рассчитывать на выигрыш в тотализаторе на ипподроме Хоппегартен. Я начал поиски с "Х-бара", подпольного джаз-клуба, в котором исполняют американские шлягеры, сыграв для отвода глаз в начале и в конце несколько тактов какой-нибудь непритязательной немецкой песенки, которая у арийцев считается подходящей для немецких граждан. Делается это умело, и ни один нацист не придерется и не заявит, что в баре звучит так называемая "низкопробная" музыка. Несмотря на то что Нойман иногда ведет себя очень странно, он самый неприметный человек, которого я когда-либо встречал. В его внешности нет ничего, что бы обращало на себя внимание - для осведомителя свойство необходимое. Чтобы взять его на заметку, нужно в него вглядеться, беда в том, что в "Х-баре", как ни вглядывайся, не было и следа Ноймана. Я не обнаружил его ни в "Аллаверды", ни в баре "Рукер", расположенном на самой окраине района, в котором преобладали заведения с красным фонарем над входом. Еще не совсем стемнело, однако продавцы наркотиков уже вылезли из своих щелей. За продажу кокаина концлагерь обеспечен, но у меня было слишком мало денег, чтобы поймать какого-нибудь торговца, да и по собственному опыту я знал, что сделать это не так-то просто: никто из них не носит при себе наркотики, они их прячут где-нибудь неподалеку - в темной аллее, в дверном проеме. Одни из них выдавали себя за инвалидов войны, торгующих сигаретами, а другие действительно были инвалидами и продавали сигареты, надев на руку повязку с тремя черными кружками, как это было принято во времена Веймарской республики. Однако эта повязка не давала никаких прав, потому что только Армия спасения имела официальное разрешение на торговлю на улице, но законы против бродяжничества строго соблюдались лишь в самых респектабельных районах Берлина, там, где бывали туристы. - Сигары и сигареты, - прошипел кто-то у меня за спиной. Люди, знакомые с этим условным "кок-сигналом", только фыркают, так как часто под видом наркотиков вам могут всучить аспирин или обыкновенную поваренную соль. В баре "Фомина" на Нюрнбергерштрассе всегда легко было снять девочек, если вас не смущали их габариты и то, что их услуги стоили тридцать марок. Для особо стеснительных в баре. "Фемина" на столах стояли телефоны, так что это было самое подходящее место для Ноймана, если у него, конечно, водились в кармане деньжата: он мог заказать бутылку шампанского и пригласить девицу, не поднимаясь из-за стола. Здесь можно было даже по пневматической почте послать подарок девице, сидевшей в другом конце бара, так что у посетителей должно было быть хорошее зрение и, разумеется, деньги. Я сел за угловой столик и небрежно пробежал меню: Помимо напитков в нем был еще список подарков, которые официант по вашей просьбе мог бросить в трубу: компактная пудра за полторы марки, ящичек для спичечных коробок за одну марку и духи за пять. Но я считал, что для девицы, которая тебе приглянется, самый лучший подарок - все-таки деньги. Ноймана я не видел, но решил немного посидеть на всякий случай: а вдруг появится? Я подозвал официанта и заказал пиво. Здесь еще было что-то вроде кабаре: со сцены доносился гнусавый голосок певички с оранжевыми волосами, которому вторил костлявый маленький комик со сросшимися бровями, такой хрупкий на вид, что, казалось, он вот-вот сломается, как вафля от мороженого. Но публика слушала их с таким же равнодушием, с каким, наверное, отнеслась бы к призыву восстановить Рейхстаг, пение прерывалось взрывами смеха в зале, а когда комик произносил свои монологи, публика сама начинала петь. Актеры вызывали не большее сочувствие, чем бешеная собака. Оглядевшись, я почувствовал, что в мою сторону устремлено столько глаз с наклеенными ресницами, что мне даже стало не по себе. Необъятных размеров дама за несколько столиков от меня делала мне призывные жесты и, приняв мою презрительную усмешку за благосклонную улыбку, стала уже подниматься со стула. Я чуть не зарычал. - Чего изволите? - подскочил официант. Я вытащил из кармана мятый банкнот и бросил его на поднос, а затем, не дожидаясь сдачи, вышел. Нет ничего противнее общества уродливой женщины, хуже этого только общество этой женщины на следующее утро. Я сел в машину и поехал к Потсдамерплац. Был теплый, сухой вечер, но небо на западе потемнело, издали раскатами погромыхивал гром - стало ясно, что погода портится. Машину я оставил на Лейпцигерплац у отеля "Падает" и позвонил в "Адлон" из вестибюля. Бенита, которая мне ответила, сказала, что Эрмина оставила ей записку: примерно через полчаса после того, как я поговорил с ней, в отель позвонил мужчина и спросил, не остановилась ли у них индийская принцесса. Именно это я и хотел выяснить. Вернувшись к машине, я взял плащ и фонарик. Спрятав его под плащом, я направился к "Колумбус-Хаус" на Потсдамерплац, минуя здания Берлинской трамвайной компании и министерства сельского хозяйства. На шестом и восьмом этажах "Колумбуса" еще горел свет, но на девятом все окна были темными. Сквозь тяжелые стеклянные двери был виден вестибюль и охранник, который, усевшись на стол, читал газету, а дальше по коридору - женщина, натиравшая полы электрополотером. Когда я завернул за угол и оказался на Герман-Геринг-штрассе, на меня упали первые капли дождя. Я свернул налево и, пройдя по узкому служебному проходу, очутился на подземной стоянке машин, расположенной позади "Колумбуса". Здесь стояли две машины - "ДКВ"* и "мерседес". Вряд ли они принадлежали охраннику и уборщице - скорее всего, их владельцы оставались еще в своих кабинетах в "Колумбусе". За машинами я заметил серую стальную дверь с надписью "Служебный вход", над которой висела лампочка. Ручки на двери не было, и сама дверь была заперта. Видимо, замок был с пружинным язычком, который отпирался изнутри поворотом ручки, а снаружи - ключом. Я подумал, что уборщица может выходить из здания через эту дверь. ______________ * "ДКВ" - популярный немецкий малолитражный легковой автомобиль. Я машинально проверил, закрыты ли двери у машин, и обнаружил, что дверь "мерседеса" не заперта. Тогда я забрался внутрь и включил фары. Два мощных луча прорезали тьму, словно прожектора на партийном съезде в Нюрнберге. Я решил подождать, от скуки открыл ящичек на панели и нашел там карту дорог, коробку с мятой и книжечку члена партии, марки на которой свидетельствовали о том, что владелец аккуратно платит взносы. Членский билет принадлежал Хеннингу Петеру Манштейну, и номер его был из первых. Однако на фотографии на девятой странице я увидел совсем молодое лицо, которое никак не соответствовало номеру билета, ведь такой номер обычно у тех, кто вступил в партию много лет назад. Правда, партийный билет с небольшим номером можно приобрести и на черном рынке, и у меня не было особых сомнений насчет того, что Манштейн именно так и поступил, - известно, что обладатели такого билета быстро продвигаются по службе. В молодом и красивом лице Манштейна светилась жадность, столь характерная для "мартовских фиалок". Прошло четверть часа, прежде чем я услышал скрип двери служебного входа. Если это Манштейн, мне придется бежать. На пол гаража упал квадрат света, и из двери вышла уборщица. Я крикнул ей: - Не закрывайте дверь! - Выключил фары и захлопнул дверцу автомобиля. Я забыл одну вещь в кабинете. Хорошо, что вы пришли, а то я уже собирался идти через главный вход. Она стояла у двери молча, а когда я приблизился, отступила в сторону и попросила подбросить ее к дому. - Мне плестись пешком до самой Ноллендорфплац, а машины у меня нет. Я робко улыбнулся, как, наверное, улыбается этот идиот Манштейн, и стал что-то невнятно бормотать по поводу оставленного в кабинете ключа. Уборщица немного помедлила, а затем распахнула дверь, которая тут же и захлопнулась за мной с громким щелчком. Две двойные двери с окошечками вели в длинный, ярко освещенный коридор, по стенам которого стояло множество картонных коробок. В дальнем конце коридора был лифт, но идти туда не следовало - там меня мог увидеть охранник. Поэтому я сел на ступеньку, снял ботинки и носки, а затем надел их, но в обратном порядке - сначала ботинки, а поверх ботинок - носки. Это был старый трюк, которым часто пользовались взломщики, таким образом заглушая звук шагов. Я поднимался по лестнице и, добравшись до девятого этажа, почувствовал, как бешено колотится сердце - все-таки я привык пользоваться лифтом, а кроме того, мне приходилось сдерживать дыхание. На последней ступеньке я немного задержался, прислушался - глухая тишина. Я высветил фонариком оба конца коридора и, не обнаружив ничего подозрительного, направился к двери, которая вела в контору Ешоннека. Встав на колени, я проверил сигнализацию - нет ли там у двери каких-нибудь проводков, но ничего не нашел. Тогда я попробовал ключи: сначала один, потом другой. Второй, кажется, подходил. Для верности я подпилил острые углы маленькой пилочкой и снова вставил ключ в замок - на этот раз дверь открылась. Я вошел в приемную, а дверь за собой запер на случай, если охранник пойдет в очередной обход. Фонарик высветил стол секретаря, фотографии на стенах и дверь в кабинет Ешоннека. Второй ключ сразу же открыл замок, и я мысленно воздал должное своему слесарю. Я подошел к окну. На той стороне улицы, как раз напротив, находился "Пшорр-Хаус", и отсвет неоновой рекламы на его крыше проникал внутрь кабинета Ешоннека, так что фонарик был уже ни к чему. Я сел за стол и стал рыться в ящиках, не представляя, где и что искать. Ящики не были заперты, но ничего такого, что могло бы меня заинтересовать, не попадалось, пока я не наткнулся на записную книжку в красном кожаном переплете. Сначала я обрадовался, но, просмотрев ее всю от начала до конца, нашел только одно знакомое мне имя - Германа Геринга, да и то там было написано "Герхард фон Грайс, для передачи Герману Герингу". Рядом был указан адрес фон Грайса, который жил на Дерфлингерштрассе. Я вспомнил владельца ломбарда Вайцмана, который говорил о том, что у Толстого Германа* есть агент, который иногда покупает от его имени драгоценные камни, и переписал адрес фон Грайса в свою записную книжку. ______________ * Имеется в виду Герман Геринг. Шкаф тоже не был заперт, но и в нем не нашлось ничего интересного: каталоги драгоценных и полудрагоценных камней и бумаги, связанные с обменом валюты, какие-то накладные, расписание полетов компании "Люфтганза" и несколько страховых полисов, один из которых принадлежал Немецкой компании по страхованию жизни. Огромный сейф возвышался в углу, неприступный, словно скала, и всем своим видом, казалось, насмехался над моими жалкими попытками проникнуть в секреты Ешоннека, если, конечно, они у него были. Теперь я понял, почему кабинет не был подключен к сигнализации - все равно этот сейф никто бы не смог открыть, его можно было только взорвать, а для этого потребовался бы целый грузовик динамита. Я осмотрел почти все, кроме корзины для мусора. Пришлось вывалить на стол ее содержимое, чтобы разобраться с обрывками бумаг, обертками от жвачки "Ригли", утренним номером "Беобахтер", билетом в Театр Лессинга, разорванным пополам, кассовым чеком из универсального магазина "Ка-де-Ве" и несколькими бумагами, скатанными в шарики. Когда я расправил их, то на одном оказался номер отеля "Адлон", а под ним зачеркнутые несколько раз слова: "Принцесса Мужми" с вопросительным знаком. Рядом с именем индийской принцессы я увидел свое имя, а под ним - еще один телефонный номер, обведенный рамочкой, напоминавшей мне орнамент на страницах средневековой Библии. Этот номер был мне незнаком, но я понял, что адресат обитает в западной части Берлина. Я поднял трубку и подождал, пока отзовется телефонистка. - Какой вам номер? - 01-90-33. - Сейчас соединю. - Наступила тишина, а затем раздались гудки. У меня отличная память на голоса, но этот вежливый голос с легким франкфуртским акцентом поначалу показался мне совсем незнакомым. Однако человек сам помог мне - он назвал себя сразу же после того, как подтвердил, что это действительно тот номер. - Ой, простите! - Я нарочно говорил невнятно. - Я ошибся номером. Но, после того как повесил трубку, понял, что этот номер был записан Ешоннеком вовсе не случайно. Глава 9 После панихиды в церкви Святого Николая, что находится недалеко от молочного рынка, два гроба один за другим были опущены в могилу. Место для нее было выбрано у северной стены кладбища Святого Николая на Пренцлауер-аллее, совсем недалеко от мемориала Хорста Вессела, особо чтимого мученика национал-социализма. Ильза Рудель - на голове у нее красовалась умопомрачительная шляпа, напоминавшая рояль с открытой крышкой, - в траурном одеянии была еще очаровательней, чем в постели. Пару раз я поймал на себе ее взгляд, но она смотрела мимо меня, не желая и не собираясь что-то там разглядывать сквозь мутное стекло. Губы у нее были плотно сжаты, как у хищника, державшего в зубах свою жертву. У Сикса лицо было скорее расстроенное, чем печальное; нахмурив брови и склонив голову, он смотрел на могилу, словно пытаясь усилием воли вернуть дочь к жизни. Рядом с ним стоял Хауптхэндлер - он выглядел задумчивым, как человек, у которого в жизни есть дела поважнее: пропажа алмазного ожерелья, например. То, что на листке, найденном мною в корзине для бумаг Ешоннека, номера отеля "Адлон" и домашнего телефона Хауптхэндлера шли друг за другом и соседствовали с моим именем и мнимой принцессой, означало следующее: обеспокоенный моим посещением и озадаченный тем, что я ему рассказал, Ешоннек позвонил в "Адлон", чтобы убедиться в существовании индийской принцессы, а после этого - Хауптхэндлеру. Хауптхэндлер, по-видимому, сказал, что знает, кому принадлежат бриллианты и кто их мог украсть, и Ешоннек понял, что та версия исчезновения ожерелья, которую ему предложили, истине не соответствует. Можно допустить, что именно так все и было. Во всяком случае, это уже какая-то зацепка. На несколько мгновений Хауптхэндлер остановился на мне взглядом, исполненным безразличия. По крайней мере, я не заметил в нем ничего особенного: ни тени страха, ни чувства вины. Конечно, он не догадывался, что мне удалось нащупать связь между ним и Ешоннеком, вряд ли даже подозревал, что мне это когда-либо удастся. Я не испытывал никакой уверенности в том, что этот человек не способен на двойное убийство, но не сомневался, что вскрыть сейф самостоятельно он не мог - он, по-видимому, сумел как-то убедить фрау Пфарр открыть его своей рукой. Кто знает, может быть, для того, чтобы добраться до бриллиантов, он и стал ее любовником? Не зря ведь Ильза Рудель более чем прозрачно намекала, что у них роман. Если это так, тогда одна ниточка у меня уже есть. На церемонии присутствовали также люди, которых я знал давно, мои старые знакомые из Крипо: рейхскриминальдиректор Артур Небе, Ганс Лоббе, руководитель исполнительного отдела Крипо, и еще один человек, который своим аккуратным пенсне и небольшими усиками скорее напоминал педантичного директора школы, чем главу Гестапо и рейхсфюрера СС. Присутствие Гиммлера на похоронах подтверждало предположение Бруно Штальэкера, что Пфарр был любимцем рейхсфюрера и что тот не оставит убийц безнаказанными. Однако женщины, про которую мне говорил Бруно и которая могла бы быть любовницей Пауля Пфарра, я на кладбище не заметил. Не то чтобы я всерьез рассчитывал, что увижу ее, но всякое бывает. После похорон Хауптхэндлер подошел ко мне, чтобы сообщить от имени своего хозяина и от себя лично, что господин Сикс не видит необходимости в том, чтобы я утруждал себя участием в сугубо семейной церемонии, и что обещанное вознаграждение за этот день будет выплачено независимо от моего присутствия здесь. Я молча наблюдал, как участники траурной церемонии рассаживались по своим большим черным лимузинам. Гиммлер и высшие чиновники Крипо тоже уселись в автомобили. - Послушайте, Хауптхэндлер, - сказал я. - Сделайте одолжение, не суйте нос, куда вас не просят. Передайте своему шефу, что если он думает, что купил кота в мешке, то может отказаться от моих услуг прямо сейчас. Я здесь не для того, чтобы дышать свежим воздухом и слушать надгробные речи. - Тогда зачем же вы пришли сюда, господин Гюнтер? - Вы читали когда-нибудь "Песнь о Нибелунгах"? - Разумеется. - Тогда вы должны помнить тот момент, когда воины-нибелунги решают отомстить бургундцам за убийство Зигфрида. Они не знали, кого призвать к ответу, и тогда предложили испытание кровью. Бургундские воины один за другим проходили перед могилой героя, и когда настала очередь Хагена, раны Зигфрида вновь наполнились кровью, и все увидели, кто его убил. Хауптхэндлер осклабился. - Ну, я не думал, что в наше время полиция проводит подобные эксперименты. - И тем не менее детектив должен соблюдать традиции, господин Хауптхэндлер, какими бы старомодными они ни казались. Вы, должно быть, заметили, что на этих похоронах я был не единственным, кто стремится докопаться до истины? - Вы что, и впрямь считаете, что кого-то из присутствовавших можно заподозрить в убийстве Греты и Пауля Пфарр? - Ну, не будьте снобом. Все возможно. - Все это несусветная чушь, вот что я вам скажу. Но интересно, у вас есть уже кандидат на роль Хагена? - Пока нет, подбираю. - Ну что ж, я уверен, что вы скоро сможете доложить Сиксу, что нашли убийцу. Всего хорошего. Я подумал, что если Хауптхэндлер действительно убийца, то в его душе должен царить такой же ледяной холод, как в сундуке с сокровищами, который долгие годы пролежал на морском дне под слоем воды в добрую сотню метров. * * * Миновав Пренцлуерштрассе, я добрался до Александрплац, забрал почту и поднялся к себе в кабинет. Несмотря на то что уборщица раскрыла окно настежь, в кабинете стоял такой запах спиртного, что она, наверное, решила, что я принимаю ванны из виски. На столе лежали два чека, счет и записка от Ноймана, которую принес он сам и в которой предлагал мне встретиться в кафе "Кранцлер" в полдень. Я посмотрел на часы - было уже почти половина двенадцатого. Перед мемориалом немецким воинам, погибшим на фронте, рота солдат нашего доблестного вермахта давала представление под звуки духового оркестра, демонстрируя завидную отточенность движений. Мне иногда кажется, что в Германии духовых оркестров больше, чем машин на улицах. Грянул торжественный кавалерийский марш, оркестр с Александрплац, чеканя шаг, двинулся по направлению к Бранденбургским воротам. Все, кто наблюдал это зрелище, невольно отбивали такт синхронно с музыкой. Чтобы не поддаться этому всеобщему безумию, я попятился и застрял в дверях какого-то магазина. Я шел следом за оркестром, держась от него на приличном расстоянии и размышляя о том, как сильно изменилась за последнее время главная улица столицы. Перемены, как считали нынешние власти, были совершенно необходимы, чтобы приспособить Унтер-ден-Линден для проведения военных парадов, вроде того, что проходил сейчас. Не ограничившись тем, что здесь вырубили почти все липы, которые дали название этой улице, начальство всюду понаставило белые дорические колонны, увенчав их германским орлом. Вместо старых лип привезли молодые, но они не достигли еще даже высоты уличных фонарей. Центральную часть улицы расширили, чтобы по ней могли пройти колонны по двенадцать человек в шеренге, и посыпали красным песком, чтобы не скользили солдатские сапоги. Кроме того, накануне Олимпийских игр соорудили высокие белые флагштоки. Унтер-ден-Линден всегда отличалась чрезмерной помпезностью, а в архитектурном стиле ничего похожего на единство здесь никогда не было. И надо сказать, что все эти преобразования еще больше утяжелили общее впечатление от главной улицы мягкую фетровую шляпу представителя богемы сменила островерхая каска. Кафе "Кранцлер", расположенное на углу Фридрихштрассе, так уж сложилось, облюбовали туристы, и цены здесь были относительно высокими, поэтому я несколько удивился, что Нойман выбрал это кафе для нашей встречи. Очутившись внутри, я увидел, что Нойман, лицо которого постоянно дергалось, склонился над чашкой кофе, рядом стояла тарелочка с тортом, но он к нему не притрагивался. - Что с тобой? - спросил я, присаживаясь. - Потерял аппетит? Нойман фыркнул в тарелку. - Эти сладости - вроде нашего правительства. Снаружи вроде ничего, откусишь - никакого вкуса. Гнусный эрзац-крем. Я подозвал официанта и заказал два кофе. - Послушайте, господин Гюнтер, мы можем это закончить побыстрей? Я собираюсь вечером в Карлсхорст. - Да? Есть новости, так? - Да, собственно говоря. Я рассмеялся. - Нойман, я не буду ставить на лошадь, на которую поставил ты, даже если она может обогнать гамбургский экспресс. - Тогда ладно, - перебил он. Если он вообще принадлежал к человеческой расе, то был ее наименее привлекательным экземпляром. Его брови, дергающиеся и морщившиеся, как две ядовитые гусеницы, были прикрыты редкими, неряшливыми, нечесаными волосами. Глаза за толстыми мутными стеклами очков, с вечно сальными отпечатками пальцев, были бегающими и нервными, ищущими пол, как будто через некоторое время он собирался упасть на него. Сигаретный дым выплывал наружу сквозь его зубы, которые настолько почернели от табака, что выглядели как два деревянных забора. - У тебя неприятности, так ведь? Лицо Ноймана приняло флегматичное выражение. - Просто я должен бабки некоторым людям, вот и все. - Сколько? - Пару сотен. - Поэтому ты собираешься в Карлсхорст, чтобы попытаться выиграть что-нибудь, не так ли? Он вздохнул. - А что, если так? - Он выбросил окурок и стал искать в карманах другую сигарету. - У вас есть закурить? Мои сигареты кончились. Я бросил ему через стол пачку. - Оставь ее себе, - сказал я, прикурив и передав ему спичку. - Пару сотен, говоришь? Знаешь, может быть, я и смогу тебе помочь. Возможно, что и тебе еще кое-что останется. Если я, конечно, получу сведения, которые меня интересуют. Нойман приподнял брови. - Какие сведения? Я глубоко затянулся и не спешил выпускать дым. - Имя одного взломщика. Первоклассного профессионального потрошителя сейфов, который, возможно, поработал примерно неделю назад - взял кое-какие побрякушки. Он поджал губы. - Ни о чем таком не слышал, господин Гюнтер. - Ну, если услышишь, обязательно сообщи мне. - С другой стороны, - сказал он, понижая голос, - я могу сообщить вам такое, что в Гестапо вас обнимут и расцелуют. - И что же? - Я знаю, где скрывается еврейская "подводная лодка". Он самодовольно ухмыльнулся. - Нойман, ты же знаешь, меня эта ерунда не интересует. - Однако тут я вспомнил о фрау Хайне, моей клиентке и ее сыне. - Подожди, как зовут этого еврея? Нойман назвал мне имя и расплылся в улыбке. Зрелище, надо сказать, получилось отвратительное. Примитивное существо, не сложнее известковой губки. С ним надо действовать прямо и грубо. - Если я услышу, что эту "подводную лодку" выловили, я не буду ломать голову над тем, кто ее заложил. Я тебе обещаю, Нойман, что приду и сам расковыряю твои мутные глазницы. - Что это на вас нашло? - заскулил он. - С каких это пор вы стали еврейским ангелом-хранителем? - Его мать - моя клиентка. И прежде чем забыть навсегда, что слышал о нем от кого-то, ты выложишь мне все, что знаешь. Где он прячется? - Хорошо, хорошо. Но вы поможете мне деньгами, правда? Я вытащил свой бумажник, протянул ему двадцать марок и записал адрес, который Нойман мне продиктовал. - Даже навозный жук испытывал бы к тебе отвращение, - резюмировал я нашу сделку. - Ну, так что же ты скажешь о взломщике сейфов? Он посмотрел на меня с раздражением. - Послушайте, я же сказал, что ничего не знаю. - Лжешь. - Честное слово, господин Гюнтер, не знаю я ничего. Если бы знал, я бы вам все рассказал. Мне же нужны деньги, правда? Он с трудом проглотил слюну и вытер пот со лба, причем его платок, если исходить из позиций гигиены и санитарии, представлял безусловную опасность для здоровья граждан. Избегая смотреть мне в глаза, он раздавил сигарету в пепельнице, несмотря на то что докурил ее только до половины. - Твое поведение как раз говорит о том, что тебе что-то известно, но ты это скрываешь. Мне кажется, тебя запугивают. - Нет. - Интонация была на редкость невыразительной. - Ты когда-нибудь слышал об отделе, который занимается гомосексуалистами? Он молчал. - Когда-то мы были коллегами, если можно так выразиться, и если я вдруг узнаю, что ты от меня что-то скрываешь, я шепну этим ребятам словечко. Скажу им, что ты вонючий гомик и что по тебе плачет сто семьдесят пятая статья. Он посмотрел на меня с удивлением и возмущением одновременно. - Неужели я похож на голубого? Нет, я не гомик, и вы это знаете. - Я-то знаю, но они этого не знают. И как ты думаешь, кому они скорее поверят? - Вы этого не сделаете. - Он сжал мою кисть. - Насколько мне известно, левшам в концлагерях приходится туго. Нойман мрачно уставился в свою чашку с кофе. - Вы гнусный ублюдок, - выдохнул он. - Вы обещали пару сотенных и еще сверх того. - Сотню плачу сейчас и две потом, если все подтвердится. Он заерзал на стуле. - Вы не знаете, о чем вы меня просите, господин Гюнтер. Речь идет о бандитском картеле. Они же меня пришьют, не задумываясь, если узнают, что это я их наколол. Картелями назывались Союзы бывших заключенных, чья цель, если говорить официально, заключалась в оказании помощи, правовой в том числе, в процессе их возвращения в общество. Эти Союзы были своего рода клубами, в их уставах занятия спортом и вечеринки были зафиксированы как основные формы общественной деятельности. Бывало, что Союзы устраивали роскошные обеды все они обладали серьезными финансовыми средствами, - на которые в качестве почетных гостей приглашались видные адвокаты и полицейские чиновники. При всем том за респектабельными фасадами скрывалась организованная преступность в самом что ни на есть натуральном обличье. - О каком Союзе ты говоришь? - О "Германской мощи". - Ну, эти никогда не узнают, кто их выдал. Кроме того, такой силы, как раньше, у них сейчас нет. В наши дни процветает только один картель - партия национал-социалистов. - Гомиков и наркоманов немного поприжали, - сказал он. - Это так, но клановые картели по-прежнему контролируют игорный бизнес, валютные дела, черный рынок, изготовление паспортов, мошенничество со ссудами и перепродажу краденого. - Он снова взял сигарету. - Поверьте мне, господин Гюнтер, они по-прежнему в силе. Не дай вам Бог перейти им дорожку. Он наклонился ко мне и понизил голос: - До меня даже дошел слушок, что они замочили одного старого юнкера*, который работал на самого Премьер-министра. Как вам это понравится? Полицейские даже не подозревают, что его прикончили. ______________ * Дворянина-помещика. Я порылся в памяти и вспомнил имя, которое я выписал из адресной книги Герта Ешоннека. - А имя этого юнкера случайно не фон Грайс? - Не слышал, чтобы кто-то называл его по имени. Все, что я знаю, это то, что он мертв и что полиция ищет труп. Нойман небрежно стряхнул пепел в пепельницу. - А теперь расскажи мне о взломщике сейфов. - Ну что ж, какие-то слухи до меня доходили. Примерно месяц назад один парень - его зовут Курт Мучман - закончил свой срок в тюрьме Тегель. Похоже, что этот самый Курт - большой мастер по всем делам. Он может раздвинуть ноги монашке, которую трупное окоченение уже скрутило. Но легавые об этом его таланте ничего не знают. В тюрьму он загремел за то, что угнал машину. Как видите, к его "основной профессии" это не имеет никакого отношения. Между тем Курт состоит в "Германской мощи", и когда он вышел из тюрьмы, люди из картеля сразу же его разыскали. А вскоре поручили провернуть одно дельце по его специальности. Не знаю, в чем оно заключалось. Но здесь есть интересная деталь, господин Гюнтер. Шеф "Германской мощи", Красный Дитер, получил задание прикончить Мучмана, однако не может его найти. Все считают, что Мучман перехитрил Красного Дитера. - Ты говоришь, он профессионал высокого класса? - В своем деле один из лучших. - А как ты думаешь, убить Мучман может? - Ну, я сам с ним не знаком. Но из того, что я о нем слышал, можно понять, что он настоящий артист. Убийства, скорее всего, в круг его интересов не входят. - А что ты знаешь об этом Красном Дитере? - Вот он-то как раз и есть настоящий убийца. Ему убить человека - все равно что в носу поковырять. - Как ты думаешь, где я смогу его найти? - А вы не скажете, что это я вам адресок подсказал, господин Гюнтер? Даже если он приставит пушку к вашей голове? - Нет, не скажу, - солгал я, так как на такой подвиг можно пойти только ради очень близкого человека. - Тогда загляните в ресторан "Золото Рейна" на Потсдамерплац. Или в "Крышу Германии". И мой вам совет - держать при себе пушку. - Нойман, я глубоко тронут твоей заботой о моей безопасности. - Вы забываете о деньгах, - напомнил мне Нойман о моих обязательствах. - Вы сказали, что остальные двести марок я получу, если все подтвердится. - Он помолчал, а потом добавил: - И сто сейчас. Я снова вытащил бумажник и протянул ему два банкнота по пятьдесят марок. Он посмотрел их на свет, проверяя, как там обстоит дело с водяными знаками. - Ну, ты и шутник! Нойман смотрел, прямо на меня. - Это еще почему? Быстрым движением он сунул деньги в карман. - Да это я так. - Я встал и бросил мелочь на стол. - У меня еще один вопрос. Ты не вспомнишь, когда ты слышал о том, что Мучмана решили пришить? Нойман явно старался вспомнить, это было видно по нему. - Если я не ошибаюсь, это было на прошлой неделе. Примерно тогда же я услышал о юнкере. О том, которого убили. * * * Я шел на запад вдоль Унтер-ден-Линден по направлению к Паризерплац и отелю "Адлон". Миновав роскошные двери отеля, я очутился в великолепном вестибюле, украшенном квадратными колоннами темного мрамора с желтыми прожилками. И живопись, и скульптура - все здесь было подобрано с большим вкусом. Я прошел в бар, набитый иностранными журналистами и дипломатами, и, заказав бармену, моему старому другу, кружку пива, спросил, не могу ли я воспользоваться его телефоном - мне нужен был Бруно Штальэкер из Алекса. - Алло, это я, Берни. - Привет, Берни. Что тебя интересует? - Что ты можешь сказать о Герхарде фон Грайсе? - спросил я. Последовала долгая пауза. - Что я могу сказать? - В голосе Бруно чувствовался вызов, поскольку он, видимо, считал, что я знаю больше, чем положено. - Пока что для меня это всего лишь имя на бумажке. - И все? - Ну, я слышал, что он пропал. - А ты не можешь мне случайно сообщить, куда он пропал? - Послушай, Бруно, с чего это ты стал вдруг таким скрытным? Я узнал о фон Грайсе от одной маленькой птички. Допускаю, что если бы я знал об этом деле немного больше, я бы смог помочь тебе. - Берни, наш отдел в данный момент расследует два "горящих" дела, и, похоже, ты тоже занимаешься обоими. Это меня уже настораживает. - Чтобы ты успокоился, я сегодня пораньше лягу спать. Мне нужно отдохнуть, Бруно. - Ты отдыхаешь уже второй раз за неделю. - Я твой должник. - Да уж, черт тебя побери, и смотри, не забудь про должок. - Тогда из-за чего весь сыр-бор? Штальэкер понизил голос. - Ты когда-нибудь слышал о Вальтере Функе? - О Функе? Нет. По-моему, нет. А впрочем, подожди. Это, кажется, какая-то большая шишка в мире бизнеса? - Когда-то Функ был экономическим советником Гитлера. А сейчас он вице-президент Культурной палаты рейха. Похоже, что он и господин фон Грайс испытывали друг к другу нежные чувства. Они - друзья детства. - А я-то думал, что фюрер не выносит голубых. - Он и калек не выносит, и как ты думаешь он поступит, когда узнает, что наш Йозеф Геббельс хромоногий? Это была старая шутка, но я все-таки рассмеялся. - Значит, потому они все и ходят на цыпочках, чтобы не рассердить Функа, а следовательно, и наше правительство? - Не только поэтому. Фон Грайс и Геринг - старые друзья. Они вместе воевали. Когда-то Геринг помог фон Грайсу устроиться в химический концерн "Фарбениндустри". А позже он стал доверенным лицом Геринга - покупал для него произведения искусства и тому подобные вещи. Рейхскриминальдиректор требует, чтобы мы нашли фон Грайса как можно скорее. Но прошло уже больше недели, а мы не можем напасть на след. У них с Функом было одно тайное гнездышко на Приватштрассе, о нем не знает даже жена Функа. Но там он давно не появлялся. Я вытащил из кармана лист бумаги с адресом из записной книжки Ешоннека, которую обнаружил той ночью в ящике его стола, - это был дом на Дерфлингерштрассе. - Приватштрассе, да? А еще какие-нибудь его адреса известны? - Нам нет. - Ты сам участвуешь в этом расследовании? - Сам я больше не участвую. Я все передал Дицу. - Но он же расследует дело Пфарров, так? - Думаю, что да. - И тебе это ни о чем не говорит? - Не знаю, Берни. До настоящего детектива, вроде тебя, мне далеко. У меня все мысли заняты тем типом, которому засунули сломанный кий в нос. - Ты про того, которого их реки вытащили? Бруно раздраженно вздохнул: - Так всегда, только я соберусь тебе что-нибудь сообщить, а ты уже, оказывается, все знаешь. - Мне об этом рассказал Ильман. Я на него наткнулся прошлой ночью. - Да? И где же? - В морге. Я встретил там твоего клиента. Он был просто неотразим. Может быть, это и есть фон Грайс? - Нет, я уже об этом думал. У фон Грайса на правом предплечье была татуировка - императорский орел. Послушай, Берни, мне пора идти. И пожалуйста, я тебе уже тысячу раз говорил, не забывай про меня. Если что-нибудь узнаешь, тут же сообщи. Начальство так заездило, что сил нет. - Я уже говорил, Бруно, что по крайней мере ночь должен за тебя отработать. - За меня ты должен отработать две ночи, Берни. Я повесил трубку, а затем позвонил снова, на этот раз начальнику тюрьмы Тегель. Я договорился с ним о встрече и заказал себе еще пива. Я пил пиво и в задумчивости рисовал какие-то геометрические фигуры, пытаясь привести мысли в порядок. Однако, исчертив целый лист, я с удивлением обнаружил, что в голове у меня нет ничего, кроме сумятицы. Что поделаешь, я всегда был слаб в геометрии. Я понимал: что-то надо предпринять, но что - этого я пока не знал. Глава 10 Дерфлингерштрассе расположена очень удобно - совсем рядом со зданием министерства авиации, построенным по самому последнему слову архитектурной моды и расположенным на углу Вильгельмштрассе и Лейпцигерштрассе, не говоря уже о Президентском дворце на соседней Лейпцигерплац. Так что от Дерфлингерштрассе фон Грайсу было буквально два шага до его хозяина - шефа Люфтваффе и Премьер-министра Пруссии. Апартаменты фон Грайса располагались на четвертом этаже красивого многоквартирного дома. В нем не было консьержки, поэтому наверх я прошел, не задерживаясь. Постучав в дверь, молоточком, я стал ждать. Прошла минута, другая, и, так как мне никто не открывал, пришлось наклониться - посмотреть сквозь прорезь почтового ящика. Затем я толкнул створку, и, к моему великому изумлению, дверь открылась. Не нужно быть полицейским, чтобы понять: в квартире все было перевернуто вверх дном. Все буквально. На паркете в коридоре навалом лежали книги, листы бумаг, конверты и совершенно пустые папки. Повсюду - битое стекло. О его происхождении можно было догадаться по пустым дверцам большого книжного шкафа с секретером. Я прошел через одни двери, через другие и вдруг услышал, как где-то в соседней комнате скрипнул стул. Я машинально сунул руку в карман за пистолетом. Но пистолет, к сожалению, остался в машине. Тогда я бросился к тяжелой кавалерийской сабле, которая висела рядом на стене, и тут услышал хруст стекла за спиной, затем резкий удар по шее - и я провалился куда-то в пропасть. Впечатление было такое, что я пролежал на дне колодца несколько часов, хотя сознание потерял, видимо, ненадолго, на минуту-другую. Возвращаясь к действительности, я сначала почувствовал какую-то неимоверную тяжесть откуда-то издали доносился неведомый мне голос, - потом кто-то поднял меня под мышки, протащил несколько миль и бросил в водопад. Приходя в себя, краем глаза я увидел мужчину, который меня ударил. Это был настоящий великан со вздувшимися щеками и огромным ртом, как мне показалось, набитым хлебом. На шее у него болталась рубашка - вроде тех, что в парикмахерской надевают на клиента, - а сама шея была такой мощи, что хоть в плуг впрягай. Сказать, что под пиджаком чувствовались стальные мышцы, значит не сказать ничего, скорее всего, там были пружины из кожаного дивана. Рукава пиджака были ему явно коротки, из рукавов торчали кулаки, размерами и цветом напоминавшие пару вареных омаров. Тяжело дыша, я попробовал повернуть голову, но от невыносимой и резкой боли в шее стал медленно оседать. - О Боже, чем это вы меня огрели? Куском рельса? - Прошу прощения, - сказал великан. - Но когда я увидел, что вы бросились к сабле, я решил вас чуть придержать. - Значит, мне здорово повезло, что вы не решились сбить меня с ног, а то бы... - Тут я заметил, что он держит в своих ручищах мои документы. Значит, кто я такой, вам уже известно. Мне, в свою очередь, тоже хотелось бы знать, с кем я имею честь разговаривать. Лицо что-то очень знакомое. - Ринакер. Вольф Ринакер. Гестапо. Вы ведь когда-то служили полицейским, если я не ошибаюсь? В Алексе? - Служил. - А теперь вы в роли ищейки, верно? И какие же дела вас сюда привели? - Я разыскиваю фон Грайса: Я оглядел комнату, она была в страшном беспорядке, но при этом казалось, что из вещей ничего не пропало. На буфете - пустые ящики валялись на полу - стояла безукоризненно чистая серебряная подставка для блюд, а вдоль стен аккуратными стопками лежали картины, написанные маслом. Здесь, несомненно, побывали не обыкновенные грабители, а те, кто искал то, что им нужно. - Вот как... А вы знаете, чья это квартира? - Я полагал, что господина фон Грайса. Ринакер покачал своей огромной, размером с ведро, головой. - Он бывал здесь только изредка. А сама квартира принадлежит Герману Герингу. Но об этом почти никто не знает. Почти никто. Он закурил сам и бросил пачку сигарет мне. Я тоже закурил, испытывая к великану чувство благодарности. Правда, тут я заметил, что руки у меня трясутся. - Итак, во-первых, - продолжал Ринакер, - как вы узнали этот адрес? Во-вторых, зачем это вам вдруг понадобился фон Грайс? Может быть, вы ищете то, что искали люди, которые побывали здесь первыми? Наконец, еще один вопрос: где же, интересно, находится сам фон Грайс? То ли он прячется неизвестно где, то ли его похитили. А может статься, его уже нет в живых. По крайней мере, я этого не знаю. Обыск в этой квартире мы произвели неделю назад. Сегодня я решил заглянуть сюда, чтобы еще раз убедиться в том, что я в прошлый раз ничего не пропустил, и тут появляетесь вы. - Он глубоко затянулся. В его ручище - большой кусок окорока - сигарета выглядела как щепочка. - Я только сегодня и занялся этим делом вплотную. И теперь, пожалуй, готов выслушать вас. Я сел и подтянул галстук. - Мне еще надо во всем этом разобраться. - Я попытался поправить совершенно промокший воротник. - Мой друг из Алекса сказал, что полиция об этой квартире ничего не знает, и вот я прихожу сюда и застаю вас. Это наводит меня на мысль, что вам или тому, на кого вы работаете, хотелось бы, чтобы именно так все и думали. Вам необходимо найти фон Грайса или по крайней мере заполучить в свои руки то, из-за чего весь сыр-бор разгорелся, раньше, чем это сделает полиция. И это не серебро и не картины, поскольку все эти ценности остались на месте. - Продолжайте. - Если это квартира Геринга, значит, вы - человек Геринга. Геринг, конечно, не собирается доставлять удовольствие Гиммлеру, которому в свое время он вынужден был передать руководство полицией и Гестапо. Так что Герингу меньше всего хочется, чтобы люди Гиммлера сунули нос в это дело. - А вы ничего не перепутали? Не забыли, что я из Гестапо? - Конечно, Ринакер, ко мне можно подойти сзади и ударить по голове, но из этого не следует, что голова у меня глупая. Мы ведь оба знаем, что друзья в Гестапо у Геринга остались. Да это и неудивительно, он стоял у истоков организации. - А знаете, вы, наверное, неплохой детектив. - Мой клиент, так же как и ваш, не горит особым желанием привлечь полицию к участию в этом деле. А это означает, что я могу быть с вами откровенным. Моего клиента интересует картина - это масло, - которая у него пропала. Но поскольку приобрел он ее не совсем легально, то, как вы понимаете, в такой ситуации лучше будет обойтись без полиции. Ринакер молчал, и потому я продолжил: - Несколько недель назад эту картину украли у него из дома. И тогда он обратился ко мне. Я встречался с разными дилерами и выяснил, что Герман Геринг - большой знаток искусства, что в Каринхалле у него коллекция старых мастеров и не все эти работы попали в коллекцию законным путем. Я слышал, что у него есть доверенное лицо, господин фон Грайс, который по его поручению приобретает произведения искусства. Поэтому я решил прийти сюда и попытаться с ним на эту тему поговорить. Кто знает, может быть, картина, которую я ищу, недавно висела на этой стене. - Все может быть, - ответил Ринакер. - Пока будем считать, что я вам верю. А чья картина и что на ней изображено? - Это картина Рубенса. - Моя находчивость удивляла меня самого. - Две обнаженные женщины на берегу реки. Называется "Купальщицы" или что-то в этом роде. У меня в офисе ее фотография. - А кто ваш клиент? - Боюсь, что этого я вам сообщить не могу. Ринакер медленно сжал пальцы в кулак. - Надеюсь, что это сможет вас переубедить. Я пожал плечами. - И все равно я вам не назову его имя. Не из благородства и не потому, что мне дорога репутация моего клиента - все это чепуха. Дело в том, что мне обещан очень серьезный гонорар. У меня появился шанс стать по-настоящему богатым, и если эта история обойдется мне в несколько синяков и сломанных ребер, я уж как-нибудь перетерплю. - Хорошо, - сказал Ринакер, - можете просмотреть картины, но если вы обнаружите здесь то, что ищете, я должен буду говорить со своим начальством. Я встал, нетвердой походкой подошел к стене и стал просматривать картины. Хотя знатоком живописи я себя не числю, но все-таки способен отличить настоящее от ремесленной поделки. Надо сказать, что большинство картин в квартире Геринга имело прямое отношение к подлинному искусству. К моему, великому облегчению, среди них не нашлось картины с обнаженными женщинами, и я был избавлен от необходимости рассуждать на тему "Рубенс это или не Рубенс?". - Ее здесь нет, - наконец заявил я. - Но тем не менее хочу поблагодарить вас за то, что вы позволили мне осмотреть эти картины. Ринакер кивнул. В коридоре я нашел свою шляпу и водрузил ее на голову, которая раскалывалась от боли. На прощание Ринакер предложил: - Если понадобится, вы можете меня найти в отделении на Шарлоттенштрассе. На углу Францозишештрассе. - Знаю это отделение. Как раз над рестораном Лутера и Вегнера. Я не ошибаюсь? - Ринакер кивнул. - Ну, и конечно, если я что-нибудь узнаю, тут же вам сообщу. - Непременно, - прорычал он и выпустил меня на лестницу. * * * Вернувшись на Александрплац, я обнаружил в своей приемной посетительницу. Она была довольно высокого роста и хорошо сложена. Костюм из черной ткани четко обрисовывал ее впечатляющие формы, выпуклости и впадины, по очертаниям напоминавшие испанскую гитару. Короткая узкая юбка плотно обтягивала изящные ягодицы, а жакет с завышенной линией талии подчеркивал большую грудь. На ее блестящих черных волосах красовалась черная шляпка с загнутыми полями, а в руках она держала сумочку из черной ткани с белой ручкой и пряжкой, а также книгу, которую отложила, увидев, что я вхожу в приемную. Голубые глаза и выразительно подкрашенные губы действовали синхронно и с обезоруживающим дружелюбием. - Господин Гюнтер, как я догадываюсь. - Я молча кивнул. - Меня зовут Инга Лоренц. Я подруга Эдуарда Мюллера. Из "Берлинер моргенпост". Мы обменялись рукопожатиями, и я пригласил ее в свой кабинет. - Заходите и устраивайтесь поудобнее. Она огляделась и принюхалась. В комнате все еще стоял запах, каким, наверное, пропитан только фартук бармена. - Прошу прощения, у меня тут случилась одна неприятность. Я распахнул окно, а когда обернулся, увидел, что она стоит рядом. - Впечатляющее зрелище. - Да, вид отсюда неплохой. - Берлин, Александрплац. Вы читали роман Дёблина? - У меня почти нет времени для чтения. Да к тому же сейчас и не выходит почти ничего стоящего. - Это запрещенная книга, - заметила она. - Но, поскольку сейчас она снова появилась в магазинах, советую вам ее прочитать. - Я вас не понимаю, - сказал я. - А вы не обратили внимания? В магазинах продаются книги, которые совсем недавно запрещали. По случаю Олимпийских игр. Чтобы туристы считали, что никаких репрессий, о которых у них там пишут, здесь нет. Конечно, все это исчезнет сразу же, как только Олимпиада закончится, но прочитать их следует хотя бы потому, что они запрещены. - Спасибо за совет, буду это иметь в виду. - У вас есть сигареты? Щелчком я открыл серебряную коробку, стоявшую на столе, и, придерживая за крышку, протянул ей. Она взяла сигарету и прикурила от моей спички. - Однажды в кафе на Курфюрстендам я по рассеянности закурила сигарету, и тут же подошел один человек из тех, что любят совать нос не в свои дела, и напомнил мне о долге немецкой женщины, обязанностях жены и матери. Старый козел, подумала я. Мне тридцать девять, я уже не в том возрасте, чтобы множить ряды вашей партии таким образом. Я отношусь к типу женщин, который они именуют "генетическим браком". Она присела на кресло и положила ногу на ногу. Все мне в ней нравилось, за исключением кафе, в которых она бывала. - Получается, что женщина, которая пользуется косметикой, не может нигде появиться, не рискуя тем, что ее обзовут шлюхой. - Знаете, вы что-то не похожи на женщину, которую очень уж трогает то, что кто-то где-то о ней скажет. Что касается меня самого, то я предпочитаю, чтобы женщина была похожа на женщину, а не на гессенскую доярку. - Благодарю вас, господин Гюнтер. Это так мило с вашей стороны. - Мюллер говорил мне, что как репортер вы занимались профсоюзным движением. - Да-да. Я осталась без работы во время национал-социалистической кампании за освобождение производства от женщин. Оригинальный способ решения проблемы безработицы, не правда ли? Всего лишь во всеуслышание объявить, что рабочее место женщины - ее дом, ее семья. А если у нее нет мужа, то лучше всего обзавестись таковым. И все дела. Простота пугающая. - И на какие деньги вы теперь существуете? - Немного писала - в журналах, в газетах. Но это раньше, а сейчас, если быть откровенной, сижу на мели. Именно поэтому я к вам и пришла. Мюллер сказал мне, что вас интересуют сведения о Германе Сиксе. У меня есть кое-какая информация, я могу продать ее. Вы расследуете какие-то дела, связанные с Сиксом? Я правильно поняла? - Простите, но все обстоит иначе - он мой клиент. - О, простите. Было заметно, что она обескуражена. - Понимаете, мне совсем не интересно, в какую он ходил школу. Мне хотелось бы узнать о нем побольше по одной причине - в его поведении есть какая-то странность. Что-то раздражающее. Я, знаете ли, не люблю, когда мне указывают, что надо делать. - Особенность характера, не очень-то поощряемая в наши дни. - Наверное, вы правы. - Я дружески улыбнулся ей. - Давайте договоримся так. За свою информацию вы получите пятьдесят марок. Хорошо? - Не совсем. Вас очень огорчит, если я назову другую сумму - в сто марок? - А как вы смотрите на то, если я предложу вам семьдесят пять и приглашение пообедать вместе? - Договорились. - Она протянула мне руку. - Вы принесли мне папку с документами или что-нибудь другое, фрейлейн Лоренц? - Зовите меня, пожалуйста, Инга. А все, что я знаю о Сиксе, у меня здесь. - Она постучала пальцем по голове. - До мельчайших подробностей. И рассказала следующее: - Герман Сикс, сын одного из самых богатых людей Германии, родился в апреле 1881 года, за девять лет до того, как появился на свет наш обожаемый фюрер. Если все же говорить о школе, то он учился в Берлине в гимназии имени короля Вильгельма. По окончании какое-то время подвизался на бирже, а потом вернулся под крылышко папаши, в сталелитейную империю Сиксов. Как и Фриц Тиссен, наследник другой богатой семейки, Сикс был махровым националистом, одним из тех, кто возглавил тайное сопротивление французской оккупации Рура в 1923 году. За это он и Тиссен были арестованы и очутились в тюрьме. Но на этом сходство между ними кончается, поскольку, в отличие от Тиссена, Сикс Гитлера всерьез не принимал. Он был националистом-консерватором и никогда не примыкал к национал-социалистам, поддержка, которую он, возможно, и оказал однажды партии, была чисто номинальной. Скорее всего, в какой-то момент он пошел на поводу у событий. С Лизой Феглер - он женился на бывшей актрисе Берлинского государственного театра - у них был всего один ребенок, дочь, которая родилась в 1911 году. Лиза умерла от туберкулеза в 1934 году, и Сикс женился на Ильзе Рудель, тоже актрисе. Инга Лоренц поднялась со стула и, рассказывая, стала ходить по комнате. Должен сказать, что это мешало мне сосредоточиться: когда она поворачивалась ко мне спиной, мои глаза останавливались на ее бедрах, а когда она оказывалась ко мне лицом, взгляд непроизвольно падал на ее живот. - Я уже говорила, что Сикс не принимал партию национал-социалистов всерьез, и это действительно так. Но в то же время он активно выступал и против профсоюзного движения, и та расправа над профсоюзами, которую устроили национал-социалисты, придя к власти, определенно пришлась ему по душе. И все же так называемый "социализм" в названии партии для Сикса был как кость в горле, не говоря уже об экономической политике, которую наци проводили в жизнь. Сикс был в числе столпов немецкой промышленности, которые присутствовали на секретной встрече, состоявшейся в начале 1933 года в Президентском дворце, когда Гитлер и Геринг излагали свои взгляды на политику в области экономики. Получив от Гитлера твердое обещание разгромить большевиков и возродить армию, промышленные магнаты внесли несколько миллионов марок в казну партии. Однако такие лирические отношения с Гитлером продолжались недолго. Как и большинство других руководителей промышленных компаний, Сикс считал, что Германия должна расширять розничную торговлю и увеличивать оптовую. Если говорить о его родной сталелитейной промышленности, то он предпочитал покупать сырье за рубежом - дешевле получалось. Геринг, однако, не согласился с этим, считая, что Германия способна сама обеспечивать себя железной рудой и всем остальным. Он настаивал на том, что государство должно осуществлять контроль над потреблением и экспортом сырья. И не трудно догадаться почему. Она замолчала, ожидая, что я соглашусь с этим положением, кажется не нуждавшимся в доказательствах. - В самом деле, почему? - все-таки поинтересовался я. - Ну как же?! - с досадой воскликнула Инга и вздохнула. - Неужели вы не понимаете? Все очень просто: Германия готовится к войне, и та экономическая политика, которая проводилась раньше, теперь не подходит. Я кивнул с умным видом, означавшим: "Да, я вас понимаю". Она присела на подлокотник кресла и скрестила руки на груди. - Я разговаривала с неким осведомленным человеком, который работает в одной информированной газете. Так он говорит, что, по слухам, через пару месяцев Геринг возьмет под свой контроль выполнение второго четырехлетнего плана экономического развития. Если иметь в виду его нескрываемое стремление к созданию государственных предприятий в горнодобывающей промышленности - а, с его точки зрения, только это и будет гарантией производства стратегического сырья, например железной руды, - не сложно догадаться, что у Сикса это восторга не вызывает. Вы ведь знаете, что во время кризиса именно сталелитейная промышленность больше всего пострадала от перепроизводства продукции. Поэтому Сикс не дает согласия на выделение средств, необходимых для того, чтобы Германия сама себя обеспечивала железной рудой. Он прекрасно, понимает, что прогорит, когда перевооружение армии закончится, чугун и сталь, сделанные на его заводах, окажутся слишком дорогими. Ведь мало того, что сам процесс производства требует больших затрат, а тут ему еще придется использовать дорогую отечественную руду. В результате свою сталь он не сможет продать и за границей тоже - слишком высокой будет цена. Понятно, что сегодня Сикс заинтересован в том, чтобы инициатива в немецкой экономике принадлежала частным предпринимателям. И я полагаю, что он приложит все усилия, чтобы убедить остальных промышленников присоединиться к нему и организовать оппозицию Герингу. Если они откажутся войти с ним в союз, то он пойдет на все. К слишком щепетильным господам этот человек не принадлежит. У меня есть подозрение - однако имейте в виду, что это всего лишь подозрение, - что он связан с криминальной средой. Черт с ней, с экономической политикой Германии, подумал я, а вот то, что у Сикса могут быть такие связи, это действительно интересно. - Почему вы так считаете? - Ну, во-первых, во время забастовок на сталелитейных заводах штрейкбрехеры избивали рабочих. И кое-кто из этих штрейкбрехеров напрямую связан с уголовниками. Многие из них сами побывали за решеткой и состояли в бандитском картеле. Ну, вы знаете, что собой представляет такое общество реабилитации преступников. - А вы не помните его названия? Она покачала головой. - Случайно не "Германская мощь"? - Не помню. - Она немного подумала. - Но если вам это понадобится, я, скорее всего, смогу выяснить имена людей, участвовавших в этих событиях. - Если сможете, сделайте это. Соберите как можно больше информации об этих нападениях на бастующих рабочих. Она рассказала мне столько интересного, что эти семьдесят пять марок окупились с лихвой. Теперь, познакомившись поближе со своим клиентом, который терпеть не может вторжений в личную жизнь, я почувствовал, что куда уверенней сижу за рулем, чем прежде. Когда Инга закончила говорить, я подумал, что она может оказаться мне полезной и в будущем. - А что вы скажете, если я предложу вам поработать вместе со мной? Мне нужен помощник, который следил бы за прессой и выполнял отдельные поручения. Думаю, это вам подойдет. Я буду платить вам, скажем, шестьдесят марок в месяц. Наличными, разумеется, чтобы не сообщать в службу занятости. Может быть, если дела пойдут, я смогу платить вам и больше. Ну как, идет? - Если вы так считаете... - Она пожала плечами. - Мне, конечно, нужен заработок... - Тогда решено. - На мгновение я задумался. - У вас, наверное, остались связи в редакциях газет, в правительственных учреждениях. Может быть, вы знаете кого-нибудь в Немецком трудовом фронте? Инга задумчиво крутила пуговицу своего жакета. - Есть там у меня один знакомый. Бывший поклонник, офицер СА. А зачем вам Немецкий трудовой фронт? - Вы можете позвонить ему и предложить встретиться прямо сегодня, пойти куда-нибудь развлечься? - Но мы с ним несколько месяцев не виделись и не разговаривали. В последний раз я с таким трудом от него отделалась - прилип, как пиявка. В глазах ее появилось беспокойство. - Мне важно выяснить, что связывало зятя Сикса Пауля Пфарра с этим самым Немецким трудовым фронтом, в котором он бывал по нескольку раз в неделю. Кроме того, у Пауля была любовница, и я хочу, чтобы вы узнали о ней что только можно. Словом, вы уже поняли: меня интересует все, касающееся Пауля Пфарра. - Ну, тогда мне придется надеть еще одни панталоны. - Я не сразу понял Ингу, но она тут же пояснила: - У этого типа такие нахальные руки наверное, вообразил, что он акушер! Представив, как он пристает к ней, я почувствовал что-то вроде ревности. Может быть, когда-нибудь и я буду ухаживать за ней. - Я предложу ему встретиться вечером в кафе. - Разрушая мои эротические грезы, Инга вернула меня к реальности. - Может быть, даже немного подпою его. - Прекрасная идея, - сказал я. - А если алкоголь не сработает, предложите этому ублюдку деньги. Глава 11 Тюрьма Тегель находится в северо-западной части Берлина и одной своей стеной выходит на берег озера, а другой упирается в жилой массив компании по производству локомотивов "Борзиг". Ее стены из красного кирпича, издали похожие на шкуру доисторического ящера, бросились мне в глаза сразу, как только я повернул по Зидельштрассе. Когда тяжелые деревянные двери этой тюрьмы захлопнулись за мной, вдруг как-то сразу не стало неба, будто кто-то нажал кнопку и выключил освещение. В эту минуту я ощутил жалость к обитателям этой тюрьмы с самым строгим в Германии режимом. Очутившись в просторном помещении, предназначенном для приема заключенных, а главное, увидев самих тюремщиков, я подумал, что попал в зверинец. Один из них, похожий на мопса, - от него несло карболовым мылом с огромной, тяжелой связкой ключей в руке, провел меня по невообразимому лабиринту коридоров, стены которых были облицованы желтоватыми плитками более привычными в туалетах, - и вскоре мы очутились в небольшом дворике, вымощенном булыжником. В центре его возвышалась гильотина. Каждый раз, когда смотришь на этот чудовищный механизм, мурашки бегут по коже. После того как партия национал-социалистов пришла к власти, гильотина заработала. Вот и сейчас ее готовили, скорее всего, к завтрашнему дню. Список несчастных, которых должны были казнить на рассвете, висел на воротах. Тюремщик открыл дубовую дверь, мы поднялись по лестнице, покрытой ковром, и оказались еще в одном коридоре. Мы прошли его насквозь, прежде чем остановились у двери из красного полированного дерева. Тюремщик постучал и спустя некоторое время ввел меня в кабинет. Доктор Конрад Шпидель поднялся из-за стола, чтобы поздороваться со мной. С момента нашего знакомства прошло уже несколько лет - в то время Шпидель был начальником тюрьмы Браувейлер, около Кельна, - но он не забыл о прежней нашей встрече. - Тогда, если не ошибаюсь, вам нужно было поговорить с сокамерником одного из заключенных. - Жестом он указал мне на кресло. - Мне помнится, что дело было связанно с ограблением банка. - У вас отличная память, господин доктор. - Я вспомнил об этом не случайно. Поскольку этот самый человек снова сидит, только по другому поводу. Шпидель был высоким, широкоплечим мужчиной, примерно лет пятидесяти. Он был одет в оливково-зеленый баварский пиджак с шиллеровским галстуком на шее, в петлице пиджака красовался черно-белый бант со скрещенными мечами знак ветерана войны. - По иронии судьбы, я здесь снова по тому же самому поводу, - объяснил я. - Насколько мне известно, еще недавно у вас содержался заключенный по имени Курт Мучман. Я надеюсь получить у вас какую-либо информацию о нем. - Мучман? Помню-помню. Ну, что я могу сказать? Вел он себя примерно и произвел на меня впечатление человека разумного. - Шпидель пошел к шкафу, где хранились дела заключенных. - Вот. Мучман, Карл Герман, тридцати шести лет. Осужден по обвинению в краже машины в апреле 1934 года, приговорен к двум годам тюрьмы. Проживает на Цицероштрассе, 29, в Галензее. - Вы полагаете, что из тюрьмы он поехал именно по этому адресу? - Я так же, как и вы, думаю, что все было по-другому. Вообще-то Мучман женат, но во время заключения жена только раз его и навестила. И похоже, что на воле ему податься некуда. - А кто-нибудь еще у него был? Шпидель посмотрел записи. - Один человек из Союза бывших заключенных - как нас уверяют, благотворительной организации. Однако думаю, что и цели, и сущность данного Союза совсем другие. Имя этого человека - Каспер Тиллессен. Он дважды виделся с Мучманом. - А кто был соседом Мучмана по камере? - Он сидел вместе с Боком, номер 7888319. - Доктор вытащил из шкафа еще одну папку. - Ганс Юрген Бок, тридцать восемь лет. Осужден за нападение и нанесение телесных повреждений участнику забастовки бывшего Союза рабочих сталелитейной промышленности в 1930 году, приговорен к шести годам тюремного заключения. - Он что, был штрейкбрехером? - Да. - А какие-нибудь подробности этого дела известны? - Боюсь, что нет. Само дело отправлено в архив Алекса. - Он помолчал. Вот что вам сослужит пользу. При освобождении Бок сообщил адрес, по которому он собирался жить: пансион Тиллессена, Шамиссоплац, № 17, Кройцберг. И еще одна деталь. Навещал Бока в тюрьме тот же самый Каспер Тиллессен, естественно, как представитель Союза бывших заключенных. - Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом. - Ну вот, кажется, и все. - Думаю, что мне этого хватит. - Я приободрился. - Вы были очень любезны, уделив мне столько времени. Шпидель вдруг проникся торжественностью и произнес: - Был счастлив оказать помощь человеку, который передал в руки правосудия негодяя Гормана. Вот как получилось: и десять лет спустя дело Гормана все еще работает на меня. Когда жена навещает мужа в тюрьме всего лишь раз за два года, надо думать, что его не ждет дома бисквитный торт, испеченный нежной супругой по столь радостному поводу, как выход на волю. Однако Мучман вполне мог заглянуть к ней, хотя бы для того, чтобы выместить свою злость, поэтому я все-таки решил съездить к ней и проверить, появлялся ли он там. Всегда следует исключить то, что кажется очевидным, - это азбука следственной работы. Как несложно было предположить, по адресу на Цицероштрассе ни Мучман, ни его жена уже не значились. Женщина, которая жила здесь теперь, сообщила мне, что фрау Мучман вышла замуж снова и теперь ее можно найти на Омштрассе в жилом массиве компании "Сименс". Я выяснил, не спрашивал ли кто фрау Мучман до меня. Оказалось, что никто не спрашивал. К тому времени, когда я добрался до жилого массива "Сименс", предназначенного для служащих компании, было уже полвосьмого. В этом квартале не меньше тысячи домов, совершенно безликих, одинаковых по конструкции, цвету и материалу. Ничего более ужасного, чем жизнь в этих коробках, так же мало отличавшихся друг от друга, как куски пиленого сахара, я вообразить не мог, но, конечно, отдавал себе отчет в том, что во имя прогресса "третьего рейха" будут вещи и пострашнее, чем кастрация архитектуры. Очутившись у входной двери, я уловил запах мяса - мне показалось, свинины, - и тут понял, как проголодался. Мне вдруг захотелось оказаться дома или где-нибудь на концерте с Ингой, так, чтобы можно было расслабиться, не напрягаться. И когда дверь открылась и передо мной предстала брюнетка с каменным лицом и невидящими глазами, я просто возмечтал перенестись отсюда на ковре-самолете куда угодно. Она вытерла свои, в красных пятнах, руки о грязный фартук и с подозрением уставилась на меня. - Фрау Буфертс? - Я назвал ее по фамилии нового мужа, втайне надеясь, что ошибся дверью. - Это я, - решительно подтвердила она. - А вы кто такой? Впрочем, чего это я спрашиваю? У вас на физиономии написано: легавый. Так что я лучше сразу все скажу, лишь бы вы скорее убрались отсюда. Я не видела его уже года полтора, а может, и больше. Но если вы его увидите, скажите, чтобы он не вздумал совать сюда свой нос. Он здесь нужен так же, как Герингу шило в заднице. И к вам это тоже относится. Понятно? Собственно, за безыскусный народный юмор и простоту нравов я и люблю свою работу. * * * Ночью, где-то между одиннадцатью и половиной двенадцатого, раздался громкий стук. Стучали в дверь. Я не брал ни капли спиртного в рот, но после того глубокого сна, в который я погрузился, вернувшись домой, чувствовал себя, как пьяный. Неуверенной походкой я вышел в коридор, но, вспомнив о том, что не так давно на полу моей прихожей лежало тело Вальтера Кольба, окончательно проснулся и пошел за пистолетом. В дверь снова постучали, на этот раз еще громче и еще настойчивей, а затем я услышал знакомый голос: - Эй, Гюнтер, это я, Ринакер. Давай открывай, нам надо с тобой потолковать кое о чем. - Это хорошо, но у меня до сих пор все болит после нашей последней беседы. - Да ты что, до сих пор обижаешься? - Я-то уже все забыл и простил, но вот моя шея считает тебя persona non grata*. Особенно в такое время суток. ______________ * Нежелательная персона (лат.). - Слушай, Гюнтер, надо забывать обиды, когда речь идет о важном деле. Тем более что оно пахнет большими деньгами. - Последовала долгая пауза, а когда Ринакер вновь заговорил, в его басе звучало уже нескрываемое раздражение. - Ну давай, Гюнтер, открывай скорее. Что тебя так пугает? Если бы я пришел арестовать тебя, то давно бы уже выбил эту дверь ко всем чертям. Я решил, что в этом была своя логика, и открыл дверь, из-за которой возникла его мощная фигура. Он холодно посмотрел на пистолет в моей руке и мотнул головой, таким образом, видимо, признавая мое преимущество в этот момент. - Так ты меня не ждал! - сказал он сухо и утвердительно. - Ну почему же? Я все время поглядывал на часы, Ринакер, и успокоился, только когда твои кости застучали по ступенькам. Он разразился громовым хохотом, табаком от него разило невыносимо. - Ты вот что, одевайся, поедем кататься. А свою игрушку лучше всего оставь дома. - А в чем дело? Я стоял в нерешительности. - Ты что, мне не доверяешь? Он осклабился, увидев мое замешательство. - С чего это ты взял? Симпатичный молодой человек из Гестапо стучится в мою дверь в полночь и спрашивает: не желаю ли я прокатиться на его блестящей черной машине? Естественно, у меня от счастья подкашиваются ноги, когда я узнаю, что для нас заказан лучший столик у Хоршера. - Тебя хочет видеть одна очень важная персона! - заорал он. - Очень важная! - А, понимаю, понимаю. Меня, наверное, включили в национальную сборную по метанию дерьма, да? Ринакер побагровел, тяжело задышал, так что ноздри его раздувались и опускались, как две грелки, из которых выливают воду, - он уже терял терпение. - Ну хорошо. Ясно, что мне придется поехать, хочу я того или не хочу. Сейчас оденусь. - Я прошел в спальню. - И прошу не подглядывать. Внизу нас ожидал большой черный "мерседес", и я уселся в него без лишних слов. Впереди сидело двое головорезов, а на полу у заднего сиденья лежал мужчина, руки которого были скованы наручниками за спиной, и сам он, вероятнее всего, находился в полуобморочном состоянии. Это предположение он вскоре подтвердил своим стоном - его наверняка били. Когда машина тронулась и человек на полу зашевелился, Ринакер носком сапога двинул ему в ухо. - За что так? Он, может, не застегнул "молнию" на ширинке? - Чертов коци! - проговорил Ринакер с таким ожесточением, будто речь шла о человеке, пристававшем к детям на улице. - Ночной почтальон, черт бы его подрал. Мы поймали его на месте преступления - он разбрасывал по ящикам большевистские листовки, призывая поддерживать КПГ. - Я вижу, что это по-прежнему опасная работа. Он не обратил внимания на мои слова и закричал шоферу: - Этого ублюдка мы выбросим, а затем поедем прямо на Лейпцигерштрассе! Нельзя заставлять ждать его высокопревосходительство. - А где его сбросим? С Шонебергского моста? Ринакер засмеялся. - Может быть, и так. Он вытащил из кармана плоскую фляжку и разок приложился. Как раз вчера вечером в мой ящик бросили такую листовку, и там высмеивали не кого-нибудь, а самого Премьер-министра Пруссии. Я знал, что за недели, оставшиеся до Олимпиады, Гестапо лезет из шкуры вон, чтобы разгромить коммунистическое подполье в Берлине. Уже тысячи коммунистов были арестованы и отправлены в концентрационные лагеря Ораниенбург, Дахау и Бухенвальд, в тюрьму "Колумбия-Хаус". Сопоставив оба эти факта, я вдруг понял, куда мы едем и к кому именно. От самой этой мысли мороз подирал по коже. Машина остановилась около полицейского участка на Гролманштрассе, и один из головорезов вытащил арестованного прямо из-под наших ног. Думаю, что у него оставалось не много шансов - уроки плавания в канале Ландвер, как правило, непродолжительны. Мы ехали по Берлинерштрассе, а затем по Шарлоттенбургштрассе - то есть пересекли Берлин по оси, с запада на восток. В преддверии Олимпиады улицы были украшены черными, белыми и красными транспарантами*. Ринакер мрачно смотрел в окно. ______________ * Цвета национального флага кайзеровской Германии. - Проклятая Олимпиада! Сколько денег приходится бросать на ветер! - Тут я вынужден с тобой согласиться. - Для чего все это? Вот что я хотел бы знать! Мы такие, какие есть. Зачем изображать из себя пай-мальчиков? Весь этот выпендреж перед Западом меня просто из себя выводит. Знаешь, они даже притащили сюда проституток из Мюнхена и Гамбурга, поскольку берлинская полиция нравов нанесла этому бизнесу жестокий урон. И негритянский джаз разрешили снова. Что ты об этом думаешь, Гюнтер? - Говорят одно, делают другое. И так всегда. Что ты хочешь от нашего правительства? Ринакер неодобрительно покосился на меня. - На твоем месте я бы был поосторожнее. - Ты знаешь, Ринакер, я могу себе позволить говорить все что угодно. До тех пор, пока буду нужен твоему боссу. Да будь я самим Карлом Марксом и Моисеем в одном лице, он закроет на это глаза, если поймет, что я ему нужен. - Тогда надо извлечь из этого выгоду, и по максимуму. Такой серьезный клиент вряд ли тебе когда-нибудь подвернется. - Все они так говорят. Сразу же за Бранденбургскими воротами машина повернула на юг, на Герман-Геринг-штрассе. В здании британского посольства горели все окна, а перед тротуаром стояло несколько десятков лимузинов. Чуть притормозив, наша машина свернула под арку большого здания, расположенного по соседству с посольством. Шофер опустил стекло, чтобы штурмовики, охранявшие здание, смогли проверить, кто в машине, и отзвуки большого приема, который проходил на лужайке у посольства, донеслись до нашего слуха. Аудиенции мы ждали в комнате размером с теннисный корт. Спустя короткое время высокий мужчина в форме офицера Люфтваффе сообщил, что Геринг переодевается и через десять минут выйдет к нам. Это был мрачный дворец, в котором чувствовался масштаб, соразмерный самой власти. Несмотря на городское окружение, он производил впечатление старинного загородного замка. Ринакер сел на стул, напоминавший средневековые скамьи, и молча, не отрывая глаз, следил за тем, как я передвигаюсь по залу, рассматривая его убранство. - Уютно, ничего не скажешь, - отметил я, остановившись перед гобеленом, на котором была изображена сцена охоты и, вполне возможно, сам Гинденбург в полный рост. Комната освещалась одной лампой, стоявшей на массивном столе в стиле Ренессанс. Лампа, в виде двух серебряных канделябров с абажурами из пергамента, освещала небольшую раку с фотографиями. На одной из них был Гитлер в форме штурмовика. В коричневой рубашке и кожаной портупее он выглядел совсем молоденьким и больше походил на мальчишку-скаута, чем на взрослого мужчину. Были здесь и фотографии двух женщин: как я сразу догадался, Карин, первой покойной жены Геринга, и его нынешней супруги Эммы. Рядом с фотографиями лежала большая книга в кожаном переплете с тисненым гербом на лицевой стороне, по-видимому принадлежавшая самому Герингу. Посмотрев на герб с изображением дубинки, зажатой в бронированном кулаке, я подумал, что он гораздо точнее выражает дух национал-социалистов, чем свастика. Ринакер достал сигареты. Я сел рядом с ним. Мы прождали примерно час, а может, и дольше, когда, наконец услышав голоса за дверью, одновременно встали. В комнату вошел Геринг в сопровождении двух офицеров в форме Люфтваффе. К моему великому удивлению, на руках у Геринга был маленький львенок. Геринг поцеловал его в голову, почесал за ушами и бросил на шелковый коврик. - Иди, Муки, поиграй, мой маленький котеночек. - Львенок радостно зарычал и, подбежав к окну, принялся играть с кисточкой на портьере. Геринг был ниже ростом, чем я предполагал, и потому выглядел грузным. На нем был зеленый кожаный охотничий жилет, белая фланелевая рубаха, белые тиковые брюки и светлые туфли для тенниса. - Приветствую вас, - произнес он, пожимая мне руку и широко улыбаясь. В его облике было что-то звериное, однако в тяжелом взгляде голубых глаз, несомненно, светился ум. Пальцы были унизаны кольцами, среди них одно - с большим рубином. - Спасибо, что пришли. Должен попросить у вас прощения за то, что пришлось подождать. Государственные дела. Надеюсь, вы понимаете. Я сказал, что, конечно, все понимаю, хотя, по правде говоря, не знал, что вообще должен был говорить. Рассмотрев его вблизи, я был поражен тем, какая у него гладкая кожа на лице - почти как у ребенка, - и подумал, что, видимо", он пудрится. Мы сели. Несколько минут он почти по-мальчишески, и не скрывая этого, радовался моему здесь появлению, а затем решил объяснить, зачем меня сюда вызвал. - Мне всегда хотелось познакомиться с настоящим частным детективом. Скажите, вы читали Дэшила Хэммета? Это американский писатель, но, по-моему, очень интересный. - Должен признаться, мне не удалось пока познакомиться с этим автором, господин Премьер-министр. - Я вам очень советую. Я дам вам почитать немецкое издание "Кровавой жатвы". Уверен, что вам это понравится. А вы носите с собой пистолет, господин Гюнтер? - Бывает, господин Премьер-министр. Когда думаю, что он может мне пригодиться. Геринг был возбужден, как мальчишка. - А сейчас он при вас? - Ну что вы! Мои сопровождающий решил, что пистолет распугает здесь у вас всех котов. - Жаль, - сказал Геринг. - Мне очень хотелось бы взглянуть на оружие, которым пользуется настоящая ищейка. Он откинулся на спинку стула, который, судя по размерам, принадлежал когда-то Папе из рода Медичи, толстому как бочка, и махнул рукой. - Ну, а теперь перейдем к делу, - сказал он. Один из его помощников принес папку и положил ее перед хозяином. Геринг открыл ее и несколько секунд изучал содержимое. Я решил, что в папке досье на меня. Думаю, что в эти дни на меня завели столько досье, что я физически чувствовал себя больным, и мне уже впору было обращаться к врачам. - Здесь написано, что вы когда-то работали в полиции. Ваш послужной список внушает уважение. Сейчас вы были бы уже комиссаром. Что вас побудило уйти с этой работы? Он вытащил из кармана жилета маленькую лакированную коробочку и вытряхнул на свою пухлую ладонь несколько розовых таблеток. Затем проглотил их и запил водой из стакана. - Дело в том, господин Премьер-министр, что меня не устраивала столовая в полицейском управлении. - Геринг громко рассмеялся. - Впрочем, если говорить всерьез, я уверен, что вы прекрасно знаете, почему я ушел, поскольку в то время вы сами возглавляли полицию. Я не собираюсь скрывать, что отрицательно отношусь к "уходу" из полиции так называемых неблагонадежных офицеров. Многие из них мои друзья, и кое-кто остался без пособий по безработице. А двое лишились своих голов. Геринг медленно улыбнулся. Своим широким лбом, холодными глазами, низким рокочущим голосом, оскалом хищника и свисающим животом он напоминал мне большого жирного тигра-людоеда. Он, казалось, интуитивно уловил, какое впечатление на меня производит. Наклонившись, он приподнял львенка и положил его к себе на колено, как на кресло. Спящий львенок даже не пошевелился, только приоткрыл на мгновение глаза, когда хозяин погладил его по голове и потрепал за уши. В эту минуту Геринг напоминал папашу, любующегося своим чадом. - Посмотрите на него. - Геринг обращался к помощникам. - Он не ищет тени, не прячется и не боится открыто выразить свое отношение к людям. Независимость - это великое преимущество. Человек, который может и отказать мне в услуге. Он достаточно смел, чтобы заявить об этом вслух, в то время как все вокруг, боятся открыть рот. Таким людям можно доверять. Я кивнул на папку, лежащую на столе. - Бьюсь об заклад, что все эти бумажки собрал Дильс. - Вы не ошиблись. Я унаследовал это досье, как и тысячи ему подобных. Это случилось после того, как этот куриный фермер выпихнул Дильса из кресла шефа Гестапо и уселся в него сам. Это была последняя услуга, которую Дильс мне оказал. - Могу ли я спросить у вас, что с ним произошло потом? - Конечно, можете. Он по-прежнему работает на меня, хотя положение занимает более скромное - руководит речным судоходством на "Предприятии Германа Геринга" в Кельне. Геринг, когда говорил о предприятии своего имени, не испытывал ни тени смущения, считая такое положение вещей совершенно естественным. - Как видите, - с важностью заявил он, - я не забываю людей, с которыми сотрудничаю. Правда, Ринакер? Тот не заставил себя ждать с ответом: - Разумеется, господин Премьер-министр, все мы чувствуем ваше внимание. Такой ответ, конечно, оценивается высшим баллом, подумал я. В это время в комнату вошел слуга с большим подносом, на котором стояли чашечки с кофе, бутылка мозельского вина и яйца по-бенедиктински для Премьер-министра. Геринг проглотил их с такой жадностью, как будто целый день не ел. - Хотя я больше не руковожу Гестапо, - сказал он, - но в службе безопасности остались еще мои люди, такие как Ринакер. Они работают скорее на меня, чем на Гиммлера. - И таких людей немало, - преданно пропел Ринакер. - Они информируют меня о том, что происходит в Гестапо. - Геринг изящным движением вытер свои широкий рот салфеткой. - Так вот, Ринакер сообщил мне, что вы посетили мою квартиру на Дерфлингерштрассе. Эти апартаменты, как он, должно быть, уже объяснил вам, я передал в распоряжение человека, в определенной области являющегося моим доверенным лицом. Его имя, я полагаю, вам уже известно. Это Герхард фон Грайс, который неделю назад, даже больше, исчез. Ринакер сказал, что, по вашему предположению, кто-то мог к нему обратиться с предложением приобрести краденую картину. Если быть точным, обнаженную натуру кисти Рубенса. Мне не ясно, на чем основана эта ваша гипотеза, и уж совсем непонятно, как вам удалось докопаться до этого адреса. Не стану скрывать, господин Гюнтер, что ваша осведомленность производит впечатление. - Очень признателен, господин Премьер-министр. Кто знает, подумал я, еще немного практики - и у меня будет сноровка не хуже, чем у Ринакера. - Ваш послужной список офицера полиции говорит сам за себя, и я не сомневаюсь, что в качестве частного детектива вы не менее компетентны. Он кончил есть, выпил стакан мозельского вина и закурил огромную сигару. В отличие от своих помощников и Ринакера, Геринг не выказывал признаков усталости, и мне стало любопытно, что это за розовые таблетки были в его коробочке. Он выпустил кольцо дыма, размером с небольшое облако. - Так вот, Гюнтер, я хотел бы стать вашим клиентом. Вы должны найти Герхарда фон Грайса, и желательно до того, как это сделает Зипо. Не потому, что речь идет о каком-либо преступлении, вы понимаете. Дело в том, что Грайс обладает кое-какой конфиденциальной информацией, и у меня нет ни малейшего желания, чтобы она стала достоянием Гиммлера. - О какой именно информации идет речь, господин Премьер-министр? - Боюсь, что не смогу ответить на ваш вопрос. - Простите, господин Премьер-министр. Если вы хотите, чтобы я сел на весла, мне нужно знать, не протекает ли лодка. Именно в этом и заключается разница между мной и сотрудником полиции. Он не может обратиться к вам с таким вопросом. Это привилегия, которую дает независимость. - Восхищаюсь вашей прямотой. - Геринг внимательно посмотрел на меня. Такие люди, как вы, обычно не ограничиваются обещаниями и если берутся за дело, то доводят его до конца. Возможно, что вы правы: если мы затеяли этот разговор, вы должны иметь представление о его предмете, и достаточно полное. Но при этом, господин Гюнтер, вы должны понимать, что доверие накладывает определенные обязательства. Если вы подведете меня, это вам дорого обойдется. В чем, в чем, а в этом я ни минуты не сомневался. Мне не удавалось выспаться несколько дней подряд, придется потерпеть и сегодня. Но если я сумею выведать какие-то тайны Геринга, можно будет смело считать, что игра стоит свеч. Отступать было некуда. Кроме того, дело, похоже, пахло крупными деньгами, а я взял себе за правило не отказываться от денег, если они сами плывут в руки. Геринг проглотил еще две маленькие розовые таблетки. По-видимому, он принимал их так же часто, как я закуривал. - Господин Премьер-министр, Ринакер может вам подтвердить, что когда мы встретились с ним в этой квартире, он просил меня сообщить ему имя человека, на которого я работаю, - владельца "Обнаженной" кисти Рубенса. Я ему ничего не сказал, и он пообещал выбить из меня это имя. Тем не менее и сегодня он ничего не знает. Ринакер чуть наклонился вперед. - Это правда, господин Премьер-министр. Я гнул свою линию: - С клиентом я работаю на таких условиях: он дает мне полную свободу действий, я гарантирую ему сохранение тайны. Если бы я действовал по-другому, я бы долго не продержался. Геринг согласился: - Ну что ж, вы были со мной откровенны. Придется и мне быть откровенным с вами. Видите ли, под моим началом находятся многие бюрократические структуры рейха. В связи с этим бывшие коллеги - люди, с которыми у меня деловые связи, - часто обращаются ко мне с разного рода просьбами. Поверьте, я не обвиняю людей за то, что они стремятся использовать мое положение. Если я могу помочь, я помогаю. Но, разумеется, в расчете на взаимность. На этом стоит мир. Так что в моем распоряжении большие интеллектуальные ресурсы. Резервуар, из которого я получаю необходимую информацию. Мне легче убедить человека разделить мою точку зрения, если я хорошо знаком с вопросом. Я * должен видеть перспективу. Это, если хотите, государственная необходимость. Дело в том, что многие люди, обладающие влиянием и властью, не согласны с мнением фюрера и с моей позицией в вопросе о будущем Германии, о путях, которыми должна идти наша замечательная страна, чтобы занять то место в мире, которого она достойна. Геринг замолчал, возможно рассчитывая на то, что в этот момент я вскочу, вскину руку в партийном приветствии и начну читать вслух Хорста Вессела, но я продолжал сидеть, терпеливо ожидая, когда он перейдет к сути Дела. - Фон Грайс был исполнителем моей воли, - вкрадчивым тоном продолжал он, - и одновременно моей слабостью. Он был моим агентом в делах, связанных с приобретением недвижимости, моим доверенным лицом в сфере финансов. - Вы хотите сказать, что это был виртуоз в области шантажа? Геринг нахмурился и улыбнулся одновременно. - Господин Гюнтер, вы, я вижу, гордитесь своей честностью и объективностью, но, по моим наблюдениям, не всегда придерживаетесь умеренности. Я сам прямой человек, но козырять этим не люблю. Поймите одно: все, что идет на пользу государству, уже тем самым оправдано. В определенных вопросах нужно быть твердым. Кажется, Гёте однажды сказал, что ты либо побеждаешь и управляешь, либо проигрываешь и подчиняешься. Или страдаешь, или торжествуешь, либо ты - наковальня, либо - молот. Вы понимаете, что я имею в виду? - Да, господин Премьер-министр. Вы знаете, было бы хорошо, если бы я знал, с кем вел дела фон Грайс. Геринг покачал головой. - А вот этого я действительно не могу вам сказать. Теперь моя очередь стать в позу и разглагольствовать о свободе действий и сохранности тайны. Здесь вам придется действовать вслепую. - Хорошо, господин Премьер-министр, я сделаю все, что в моих силах. У вас есть фотография этого господина? Он выдвинул ящик стола, взял оттуда небольшую фотокарточку и передал мне. - Это фото, сделанное пять лет назад. Но он не очень изменился с тех пор. Я всмотрелся в снимок. Как и многие немецкие мужчины, Грайс предпочитал короткую стрижку. Правда, какой-то нелепый завиток свешивался на его широкий лоб. Довольно морщинистое, чем-то напоминавшее мятую коробку из-под сигарет, лицо украшали ухоженные усы. Он был похож на типичного немецкого юнкера, чьи изображения можно часто встретить на страницах старых номеров журнала "Югенд". - Кроме того, надо иметь в виду еще и татуировку, - добавил Геринг. Императорский орел на правой руке. - Весьма патриотично. - Я положил фотографию в карман и попросил сигарету. Один из помощников Геринга достал сигарету из большого серебряного ящика и поднес зажигалку. - Я полагаю, что полиция разрабатывает версию, по которой исчезновение фон Грайса каким-то образом связано с его гомосексуальными наклонностями. Я не стал раньше времени выкладывать на стол информацию, полученную от Ноймана о неком безымянном аристократе, которого прикончили члены бандитского картеля "Германская мощь". Тем более что она нуждалась в проверке. Но если эти сведения были достоверными, то уж никак не стоило сразу открывать козырную карту. - Вполне вероятно, - с трудом выдавил из себя Геринг. - Из-за этой своей слабости он часто подвергался опасности и один раз даже угодил в полицию. Однако мне удалось замять это дело. По правде говоря, Герхард был не из тех, кто слышит колокол судьбы. Он даже вступил в известные отношения с одним крупным государственным чиновником. Эту связь нужно было пресечь любыми способами. Однако, по своей глупости, я позволил им встречаться в надежде, что в такой ситуации Герхард будет вести себя более осторожно. К этому заявлению я отнесся с определенной долей скепсиса. Скорее всего, Геринг не стал препятствовать этой связи по другой причине: он хотел скомпрометировать Функа - пусть незначительного, но тем не менее соперника в политике, - чтобы заставить его плясать под свою дудку. И возможно, он этого и добился. - А другие любовники у фон Грайса были? Геринг пожал плечами и посмотрел на Ринакера, который почему-то сразу съежился. - Никого конкретно, - Геринг говорил размеренно, - мы назвать не можем. Однако утверждать это наверняка трудно. Большинство голубых полиция нравов загнала в подполье. Старые клубы для гомиков, вроде "Эльдорадо", почти все закрылись. И тем не менее от случая к случаю господину фон Грайсу удавалось находить для себя партнеров, такое бывало. - Вы знаете, можно допустить, - мне удалось прервать собеседника, - что во время какого-то ночного визита в поисках сексуальных утех этот господин очутился в лапах парней из местного отделения Крипо, там его избили, а затем он попал в концлагерь. Иногда проходят недели, прежде чем узнают о таких случаях. Я, конечно, чувствовал комизм ситуации, в которой оказался: о том, как и куда мог попасть слуга, мне приходилось объяснять его господину, человеку, который организовывал такие исчезновения. Интересно, сознавал ли он щекотливость возникшей ситуации. - Откровенно говоря, господин Премьер-министр, одна-две недели в случае, когда кто-то вдруг пропадает, не такой уж большой срок для нашего города. - Мы тоже думали о таком варианте и кое-что в связи с этим предпринимаем, - сказал Геринг. - Но вы правильно сделали, что заговорили о нем. Из того, что Ринакер узнал о вас, можно сделать вывод, что ваша специализация - это как раз поиск бесследно исчезающих людей. Я хочу снабдить вас деньгами и всем, что может понадобиться в дальнейшем. У вас есть какие-нибудь просьбы? Я на минуту задумался. - Я хотел бы просить вас о распоряжении установить подслушивающее устройство на одном телефоне. Я знал, что Управление научных исследований, ведающее установкой подслушивающих устройств, подчинялось непосредственно Герингу. Оно располагалось в старом здании министерства авиации, и поговаривали, что даже Гиммлеру приходилось просить разрешение Геринга на установку такого устройства. Я сильно подозревал, что благодаря именно этому козырю Геринг и пополнял тот "интеллектуальный резервуар", который Дильс оставил в наследство своему прежнему шефу. - А вы хорошо информированы. Ну что ж... - И повернулся к своему помощнику: - Проследите, чтобы все сделали; И не откладывая. И чтобы господин Гюнтер ежедневно получал интересующие его записи телефонных разговоров. - Слушаюсь, господин Премьер-министр. Я написал два номера на листке бумаги и передал ему. После этого Геринг встал. - Уверяю вас, это будет главное дело вашей жизни. - Он легонько обнял меня за плечи и проводил до дверей. Ринакер шел на некотором расстоянии от нас. - И если вам повезет, вы поймете, что такое щедрость. А если я не найду фон Грайса?.. Впрочем, я старался не думать о том, что будет, если мне не повезет. Глава 12 До своей квартиры я добрался, когда уже начинало светать. Пока город не проснулся, полицейские из специального подразделения "красильщиков" спешили замазать лозунги КПГ, намалеванные коммунистами ночью на стенах домов, "Красный фронт победит!" и "Да здравствуют Тельман и Торглер!". Поспать мне удалось не больше двух часов - из объятий Морфея меня вырвали свистки и вой сирен. Это была учебная воздушная тревога. Я засунул голову под подушку, попытался не обращать внимания на громкий стук в дверь: это старший по кварталу изо всех сил барабанил кулаками. Но я хорошо знал, что, если не спуститься в убежище, потом предстоит объясняться по поводу своего отсутствия и, если эти объяснения покажутся неубедительными, придется платить штраф. Когда через полчаса свистки прекратились и сирена возвестила отбой, не было уже никакого смысла возвращаться в постель. Я купил литр молока у торговца из фирмы "Болле" и приготовил огромный омлет. * * * Инга появилась в моем кабинете, как только пробило девять. Без всяких церемоний она уселась на край стола. Мне надо было кое-что записать в связи с делом Пфарров. - Ну как, встречались вы с вашим другом? - поинтересовался я, складывая бумаги. - Мы ходили в театр. - Да? И что же вы смотрели? - Неожиданно для себя я обнаружил, что мне хочется знать о том, где она была и что делала. Все, до мельчайших подробностей, даже если они не имеют никакого отношения к делу, которое я расследую. - "Base Wallah"*. Постановка была так себе, но, кажется, Отто понравилось. Он настоял на том, что сам купит билеты, и мне не пришлось тратиться. ______________ * Подлец (англ.). - А что вы делали потом? - Мы отправились к Барцу, в пивной ресторан. Терпеть его не могу. Настоящее нацистское гнездо. Когда по радио заиграли "Хорста Вессела" и "Германия превыше всего", все повскакивали с мест и салютовали. Мне тоже пришлось поднять руку, хотя я ненавижу это идиотское нацистское приветствие. Отто изрядно выпил и разговорился. Я тоже позволила себе лишнее и довольно мерзко себя сейчас чувствую. - Она закурила. - Вот что я узнала. Отто и Пфарр были немного знакомы. Он сказал, что в Немецком трудовом фронте Пфарра ненавидели лютой ненавистью, и нетрудно понять почему. Пфарр у них занимался проблемами коррупции и мошенничества. В результате его расследований два казначея из Союза транспортных рабочих один за другим были освобождены от должностей и отправлены в концлагерь, председатель цехового комитета крупной типографии Ульштейна на Кохштрассе был признан виновным в том, что укрывал большие деньги, и казнен. Рольф Тогоцес, кассир Союза металлургов, тоже попал в Дахау. И таких случаев много. Может быть, ни у кого не было столько врагов, как у Пауля Пфарра. И когда в его отделе стало известно о том, что он погиб, люди откровенно радовались. - А вы не узнали, какое дело расследовал Пфарр в самое последнее перед убийством - время? - Нет, не узнала. Видимо, он своих карт никому не раскрывал. У него, конечно, были свои осведомители, и с их помощью он собирал материалы, которые позволяли выдвинуть официальное обвинение против того или иного лица. - А помощники у него были? - Только стенографистка, девушка по имени Марлен Зам. Мой друг Отто, если его можно так называть, положил на нее глаз и раз-другой сводил ее в ресторан. Но из этого ничего не получилось. Впрочем, у него со всеми женщинами одна и та же история. Но адрес ее он запомнил. - Инга открыла сумочку. - Ноллендорфштрассе, 23. Может быть, она что-нибудь знает насчет того, чем именно занимался Пфарр перед смертью. - Видно, ваш дружок Отто - большой ловелас. Инга засмеялась. Именно так Отто называл Пфарра. Он был уверен, что Пфарр изменял своей жене и что у него была любовница. Несколько раз он видел его с какой-то женщиной в одном из ночных клубов, и, по его словам, Пфарр был обескуражен тем, что его застукали. Отто она показалась красивой, но несколько вульгарной. Кажется, ее звали Вера или Ева, или что-то в этом роде. - Он рассказал об этом полиции? - Нет. Он говорит, что его никто и не спрашивал. Он, по возможности, предпочитает не иметь дел с Гестапо. - Вы хотите сказать, что его даже не допрашивали? - Очевидно, нет. - Интересно, что за игру они затеяли? - Я помолчал. - Так или иначе, спасибо за то, что вы сделали. Надеюсь, вам было не слишком противно? Она покачала головой в знак отрицания. - А как ваши дела? У вас усталый вид. - Мне пришлось работать допоздна, и я не выспался. К тому же утром была учебная воздушная тревога, черт бы их всех побрал! Чтобы немного взбодриться, я помассировал виски. Естественно, что о своем визите к Герингу я ничего не стал говорить, не хотел втягивать ее в это дело. Так будет безопаснее для нее. В то утро Инга была одета в темно-зеленое хлопчатобумажное платье с гофрированным воротником и изящными манжетами с накрахмаленными кружевами. Я вдруг представил себе, как снимаю с нее это платье и мои руки скользят по прелестным изгибам ее ягодиц все дальше и дальше. - Эта девушка, очевидно, любовница Пфарра. Надо бы ее отыскать. Я не согласился. - Если об этом узнают полицейские, мы окажемся в глупом положении. Они, несомненно, с ней уже беседовали, а ковырять в носу, в котором побывал уже чей-то палец, мне бы не хотелось. Я снял телефонную трубку и попросил соединить меня с господином Сиксом. Ответил Фаррэй, дворецкий. - Это Бернхард Гюнтер. Скажите, можно попросить господина Сикса или господина Хауптхэндлёра? - Прошу прощения, господин Гюнтер, но их нет дома. Утром они оба на собрании, а потом, по-моему, на открытии Олимпийских игр. Вы хотите им что-нибудь передать, господин Гюнтер? - Да. Передайте им, что я напал на след. - Это все, господин Гюнтер? - Они поймут, что я имею в виду. И пожалуйста, сообщите это им обоим, Фаррэй, прошу вас. - Хорошо, господин Гюнтер. Я положил трубку. - Ну что ж... - Я помолчал. - Двинемся в путь. За десять пфеннигов мы доехали на метро до станции "Зоопарк", отремонтированной по случаю Олимпийских игр. Фасады домов, расположенных напротив станции, тоже были покрашены. Но небо, в котором с шумом плыл дирижабль "Гинденбург" с прикрепленным к днищу олимпийским флагом, определенно нахмурилось. На улице Инга подтвердила мои опасения. - Наверное, будет дождь. Так им и надо. А еще лучше, если бы дождь лил две недели подряд. - Да, погода - это единственное, что им еще неподвластно. - Я тоже решил высказаться. Мы уже подходили к тому дому на Курфюрстенштрассе, который искали. - Пока господин Хауптхэндлер со своим хозяином отсутствуют, я хотел бы на минуту заглянуть к нему. Подождите меня в ресторане Ашингера. - Инга сначала запротестовала, но я объяснил: - Кража со взломом преступление серьезное, и я не хотел бы, чтобы вы были рядом, если меня обнаружат. Понятно? Она нахмурилась, но согласилась. Только проворчала мне вслед: - Упрямец. Дом под номером сто двадцать оказался пятиэтажным зданием, в котором, если судить по внешнему виду, были очень дорогие квартиры. В таких домах обычно тяжелые черные двери, мало сказать, отполированные - наверное, негр, если бы он оказался рядом, увидел бы в них свое зеркальное отражение. Я постучал огромным латунным дверным молотком в форме хомута, и на мой стук явился тщедушный смотритель с замедленными, как во сне, движениями. Я поднес гестаповский значок прямо к его слезящимся глазкам, для большей убедительности рявкнув: "Гестапо!", грубо оттолкнул его субтильную фигурку в сторону, а затем прошел в вестибюль. Каждой клеткой он излучал страх. - Номер квартиры господина Хауптхэндлера! Когда до привратника дошло, что я пришел не для того, чтобы его арестовать, он немного расслабился. - Третий этаж, квартира номер пять. Но сейчас его нет дома. Я ткнул в него пальцем. - Мне нужен ключ от этой квартиры. Не усомнившись ни на секунду в правомочности моего требования, он тут же вытащил небольшую связку ключей и снял один с кольца. Я выхватил ключ из его трясущихся рук. - Если господин Хауптхэндлер вернется, позвоните мне по телефону и после первого гудка положите трубку. Ясно? - Будет исполнено, все ясно, - ответил он, прерывисто дыша. Комнаты в апартаментах Хауптхэндлёра располагались на двух уровнях. Дверные проемы были оформлены в виде арок, а натертые до блеска деревянные полы застелены восточными коврами. Во всем была такая аккуратность, что могло показаться, что здесь никто и не живёт. В спальне стояли две большие кровати, туалетный столик и пуфик. Сама комната и вся обстановка были выдержаны в зеленовато-желтом и коричневом тонах, причем преобладал цвет персика. Мне это все было не по душе. На кроватях лежали раскрытые чемоданы, а на полу валялись пустые фирменные пакеты крупных универсальных магазинов, в том числе "С и А", Грюнфельда, Герсона и Тица. Я заглянул в чемоданы. Первый принадлежал женщине, и меня поразило, что все, что там находилось, выглядело совершенно новым. У некоторых вещей даже ярлычки оставались на месте, неоторванными, а по чистым подошвам туфель было несложно догадаться, что их ни разу не надевали. В другом чемодане - видимо, самого Хауптхэндлера - новых вещей, пожалуй, совсем не было, кроме отдельных принадлежностей мужского туалета. Бриллиантового ожерелья я не обнаружил ни в том, ни в другом. Но на туалетном столике лежала папка размером с бумажник, в которой я нашел два авиабилета компании "Дойче Люфтганза" на рейс до Кройдона, Лондон, отправление из Берлина в понедельник вечером. Это были билеты на имя господина и госпожи Тайхмюллер. Перед тем как покинуть апартаменты Хауптхэндлера, я позвонил в отель "Адлон". Трубку сняла Эрмина, и я поблагодарил ее за помощь в истории с индийской принцессой. Я не знал, работает ли уже подслушивающее устройство, которое должны были установить на этот телефон люди Геринга из Управления научных исследований. Во всяком случае, я не услышал никаких щелчков, и голос Эрмины не резонировал в трубке. Если разговоры уже прослушивались, то вечером я прочитаю запись своего разговора с Эрминой. И таким образом проверю, как исполняется указание Премьер-министра. Я покинул квартиру Хауптхэндлера, спустился на первый этаж и вернул ключи смотрителю. - О том, что я был здесь, никому ни слова. Иначе это плохо для вас кончится. Понятно? Он молча кивнул. В ответ я вытянул руку в нацистском приветствии, чего гестаповцы, кстати, никогда не делают, стараясь как можно меньше привлекать к себе внимание. Но я решил усилить эффект. - Хайль Гитлер! - Хайль Гитлер! - повторил смотритель и, салютуя, уронил ключи. * * * - Это дело мы должны распутать до понедельника. - Я рассказал Инге об авиабилетах и двух чемоданах. - Самое любопытное, что в женском чемодане все вещи новые. - Видимо, ваш Хауптхэндлер понимает, как ухаживать за женщинами. - Все только что из магазина - пояс для чулок, сумочка, туфли. Ни одной ношеной вещи. Как вы думаете, что это означает? Инга молчала. Она все еще обижалась на меня за то, что я не взял ее с собой. - Может быть, у него новая работа - ходит по домам и предлагает женскую одежду. Я по-прежнему недоумевал. - Ну хорошо, - рассуждала вслух Инга, - допустим, у женщины, с которой он летит в Лондон, нет хорошей одежды. - Скорее всего, у нее вообще нет одежды. Несколько странная женщина, вы не находите? - Берни, приходите как-нибудь ко мне. Вы увидите женщину, у которой нет никакой одежды. На секунду я отвлекся, решив, что как-нибудь я и в самом деле окажусь в ее доме, но тут же заставил себя вернуться к теме разговора. - Думаю, что все обстоит иначе, и таинственная дама Хауптхэндлера отправляется в это путешествие, полностью обновив гардероб, с головы до пят. Как женщина без прошлого. - Или, - продолжала Инга, - как женщина, решившая начать жизнь сначала. - Видимо, эта версия увлекала ее все больше и больше. - Женщина, которая решила порвать со своим прошлым. Женщина, которая, вероятно, не может пойти домой и забрать свои вещи, поскольку время не позволяет... Нет, не так. У нее еще есть время до вечера в понедельник. Она, очевидно, боится идти домой, она не может этого сделать, поскольку там есть кто-то, кого она не хочет и не может видеть. - Я собирался уже высказать кое-какие соображения в развитие этой мысли, но она опередила меня: - Вероятно, эта женщина и есть любовница Пфарра, та самая, которую разыскивает полиция. Вера или Ева, забыла ее имя. - Хауптхэндлер решил бежать с ней вместе? Ну что ж, вполне вероятно. А может, иначе. Пфарр решает объявить своей любовнице об отставке, узнав, что его жена беременна. Ситуация довольна типичная: мужчина преображается, когда узнает, что скоро станет отцом. Но это нарушает все планы Хауптхэндлера, вполне вероятно, имеющего свои виды на фрау Пфарр. А что, если Хауптхэндлер и эта самая Ева заключили союз между собой - два отвергнутых любовника, некий тандем - и заодно решили обзавестись некоторой суммой. Пфарр мог проболтаться Еве о драгоценностях жены. Допив вино, я встал. - В таком случае Хауптхэндлер, вероятно, где-то прячет Еву. - Итак, мы имеем три раза по "вероятно". Это уже больше, чем обеденное меню. Сюда еще одно "наверное", и мне станет плохо. Я посмотрел на часы. - Пойдемте, поразмышляем над этим по пути. - По пути куда? - В Кройцберг. - Но на этот раз вам не удастся под предлогом моей безопасности где-нибудь меня оставить, а все удовольствие получить самому. Понятно? Кройцберг, Крестовая гора, - это южная часть города, парк Виктория вблизи аэропорта Темпельхоф. Здесь берлинские художники выставляют свои картины. Неподалеку от парка находится площадь Шамиссо, окруженная высокими серыми строениями, напоминающими стены крепости. Пансион Тиллессена располагался в угловом доме - номер семнадцать, - но его закрытые ставни, сплошь заклеенные плакатами национал-социалистов и художествами КПГ, свидетельствовали о том, что в последний раз нога человека ступала здесь, когда у Бисмарка только-только пробивались усы. Не раньше. Я подошел к парадной двери, но она была заперта. Наклонившись, я заглянул сквозь прорезь почтового ящика, но никого внутри не увидел. По соседству, у конторы с вывеской "Генрих Биллингер, немецкий бухгалтер", угольщик раскладывал на лотках, похожих на подносы для хлеба, брикеты бурого угля. Я спросил его, не помнит ли он, когда закрылся пансион Тиллессена. Он вытер свою испачканную в саже бровь и сплюнул, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь. - Никак не скажешь, что это был обычный пансион, - заявил он наконец. Он с сомнением посмотрел на Ингу и, тщательно выбирая слова, добавил: - Если назвать этот дом заведением с дурной репутацией, это будет мягко сказано. Правда, не дом терпимости, но все знали, что шлюхи водят сюда своих клиентов. Я припоминаю, что видел, как еще пару недель назад отсюда выходили какие-то мужчины. Владелец этого заведения к моим постоянным покупателям не принадлежал. Так, изредка покупал у меня лоток угля, и все. Сказать точно, когда пансион закрылся, я, пожалуй, не могу. И вообще не уверен в том, что это так. Вы не смотрите, что там ставни закрыты. По-моему, они здесь никогда и не открывались. Мы с Ингой свернули за угол, в узкий переулок, мощенный булыжником. По обеим сторонам тянулись гаражи и мелкие лавчонки. На кирпичных стенах с независимым видом сидели ободранные бродячие коты. В проеме двери валялся старый матрас, железные пружины которого упирались в землю. Было заметно, что его пытались поджечь, и в моей памяти сразу возникли почерневшие остовы кроватей с тех фотографий, которые показывал мне Ильман. Мы остановились у сооружения, которое я принял за гараж, принадлежавший пансиону. Я заглянул в окошко, но оно было настолько грязным, что я не смог ничего разглядеть. - Буду через минуту. - Я вскарабкался по водосточной трубе, висевшей на боковой стене гаража, на крышу, крытую рифленым железом. - Скорее возвращайтесь! - крикнула Инга мне вслед. Я осторожно прополз на четвереньках по проржавевшей насквозь крыше, не решаясь встать в полный рост - боялся своей тяжестью проломить крышу. Посмотрев вниз с противоположной стороны, я увидел маленький дворик, куда выходили задние двери пансиона. Я стал искать водосточную трубу, чтобы спуститься, но с этой стороны ее не было, а крыша соседнего дома, принадлежавшего немецкому бухгалтеру, располагалась слишком низко, чтобы туда спрыгнуть. Мне повезло, что гараж не просматривался со стороны улицы - его загораживало здание пансиона, - и если бы кому-нибудь вздумалось, оторвав взгляд от скучных конторских книг, посмотреть вверх, меня бы все равно никто не заметил. Впрочем, выхода у меня не было - прыгать придется, хотя высота здесь наверняка больше четырех метров. Что поделаешь?! Прыгнул, но ступни после этого болели так, будто по ним били резиновым шлангом. Задняя дверь гаража оказалась приоткрытой, и если не считать кучи старых автомобильных покрышек, он был совершенно пуст. Я открыл двойные двери, впустил Ингу и запер их изнутри. Какое-то мгновение мы молча стояли в полумраке, глядя друг на друга, и я чуть было не поцеловал ее. Но для поцелуев с очаровательной девушкой есть места и получше, чем заброшенный гараж в Кройцберге. Мы пересекли дворик и подошли к задней двери пансиона. Я подергал ручку, но дверь была заперта. - Что будем делать теперь? - спросила Инга. - Попытаемся поднять засов? Или у вас есть отмычка? - Что-то в этом роде, - сказал я и вышиб дверь ногой. - Ловко сработано, - восхитилась Инга. - Вы, видимо, абсолютно уверены в том, что здесь никого нет. Я усмехнулся: сквозь прорезь почтового ящика было видно, что на коврике у двери лежит куча нераспечатанных конвертов. Я прошел внутрь. Она долго сомневалась, стоит ли меня сопровождать. Так долго, что мне пришлось даже обернуться и приободрить ее: - Все в порядке. Здесь никого нет. И держу пари, что нет уже давно. - Тогда зачем мы сюда пришли? - Просто посмотреть. Вот и все. - Вы так это сказали, будто мы зашли в магазин Грюнфельда, - заметила она, следуя за мной по мрачному каменному коридору. В тишине были слышны только наши шаги: уверенные и громкие - мои, осторожные и робкие - ее. В конце коридора я остановился и заглянул в большую кухню, откуда шла сильная вонь. Везде были навалены горы грязной посуды. На кухонном столе валялись засиженные мухами куски сыра и мяса. Прямо над ухом прожужжала жирная муха. Шагнув в кухню, я почувствовал, что вонь стала невыносимой. Инга за моей спиной закашлялась так, что я подумал, ее сейчас вырвет. Я подбежал к окну и распахнул его. На мгновение мы задержались у окна, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Затем мой взгляд упал на пол - там перед плитой валялись какие-то клочки бумаги. Одна из дверок топки была открыта, и я наклонился, чтобы посмотреть, что в ней. Топка была забита сгоревшей бумагой - огонь кое-где пощадил уголки и края бумажных листов. - Попробуйте вытащить то, что осталось от бумаги. Похоже, что кто-то заметал следы и сильно торопился. - Вас интересует что-нибудь конкретное? - Все подряд, что удастся вытащить. Я направился к двери. - А вы куда? - Пойду посмотрю, что там наверху. - Я показал на кухонный лифт. - Если я вам понадоблюсь, покричите в шахту. - Она молча кивнула и закатала рукава. Наверху повсюду торжествовал беспорядок: двери в шкафах были сорваны с петель, у столика дежурного валялись пустые ящики, а их содержимое лежало на потертом ковре. Как тут было не вспомнить о разгроме в квартире Геринга на Дерфлингерштрассе! Почти во всех спальнях с полов были сорваны доски, а трубы, судя по виду, кто-то, вероятно, обметал метлой. Добравшись до столовой, я увидел кровь на белых обоях - впечатление, что какой-то гигант размазывал кровь по стене, а пятно крови на ковре было величиной с тарелку, не меньше. Я наступил на что-то твердое и, наклонившись, поднял предмет, который сначала принял за пулю. Это была свинцовая гирька, вся в крови. Я машинально взвесил ее на руке, а затем опустил в карман пиджака. Деревянная полочка кухонного лифта также была покрыта кровью. Я сунул голову в шахту, чтобы позвать Ингу, и меня тут же вырвало - такой гнилью пахло оттуда. Я отшатнулся. В шахте лифта что-то застряло, и это "что-то" никак не было зачерствевшим завтраком. Закрыв нос и рот носовым платком, я снова посмотрел вниз - было ясно, что лифт застрял между этажами. Запрокинув голову, я увидел, что кто-то сунул кусок дерева в блок, чтобы заклинить его. Я залез на полку и уселся так, что вся верхняя половина моего тела оказалась в шахте. Дотянувшись до куска дерева, я выдернул его, и мимо меня пронесся трос, на котором был подвешен лифт, затем раздался оглушительный грохот внизу: это лифт стукнулся о пол кухни. В ту же минуту оттуда донесся испуганный крик Инги, и мгновение спустя - второй, только на этот раз крик был еще дольше и еще пронзительней. Я выскочил из столовой, слетел по ступенькам в подвальный этаж и увидел, что она стоит в коридоре, в полуобморочном состоянии прислонившись к стене. - С тобой все в порядке? - Это так страшно! Инга проглотила слюну. - О чем ты говоришь? Я пошел в кухню, и вслед мне донеслось: - Не ходи туда, Берни. Но было уже поздно. Моему взору предстал мертвец. Тело, лежавшее на боку в лифте, было согнуто почти пополам - колени прижаты к груди. Такое положение принимает человек, решившийся прыгнуть в Ниагарский водопад в бочке из-под пива. Вдруг мне показалось, что голова его поворачивается. Я не сразу сообразил, что это шевелятся личинки, покрывавшие ее сплошь. От обилия крошечных червей почерневшее лицо было похоже на блестящую маску. Я почувствовал явный позыв к рвоте, но, прикрыв нос и рот носовым платком, шагнул вперед, чтобы получше рассмотреть труп. Наклонившись, я услышал легкое шуршание, похожее на шелест ветра в мокрой листве, - звук, возникавший от движения сотен крошечных крылышек. Хотя мои знания в области патологической анатомии весьма скромны, но достаточны, чтобы вспомнить, что вскоре после смерти мухи откладывают яйца на влажных участках трупа - на глазах, во рту, а также на открытых ранах. Имея в виду несметное количество личинок, покрывавших верхнюю часть черепа и правый висок, можно было предположить, что причиной смерти стали побои. Судя по одежде несчастного, это был мужчина, и, видимо, не из бедных стоило взглянуть на его более чем добротную обувь. Я сунул руку в правый карман его пиджака и вывернул его наружу - на пол упали мелкие монеты и обрывки бумаги, но ничего, что помогло бы установить его личность, не было. Я ощупал снаружи нагрудный карман его пиджака, но и он, по-видимому, был пуст, а мне совсем не хотелось шарить рукой между его коленками и покрытой червями головой, чтобы в этом удостовериться. Я встал и шагнул к окну - чуть отдышаться, как вдруг меня осенило. - Что ты там делаешь, Берни? - Теперь голос Инги звучал чуть спокойней. - Подожди меня в коридоре, - приказал я ей. - Я скоро выйду. Но сначала постараюсь выяснить, кто он, этот наш приятель. Было слышно, как она глубоко вздохнула, а затем чиркнула спичкой, закуривая. Обнаружив на кухне ножницы, я снова подошел к лифту и разрезал рукав пиджака до локтя. На коже - уже зеленовато-багровых тонов, - под которой выступали затвердевшие вены, четко выделялась татуировка: по рисунку что-то вроде большого черного насекомого. Мне всегда была непонятна страсть к татуировке. Все-таки в жизни есть масса куда более интересных занятий, чем сидеть и уродовать самого себя. И если есть в этом деле положительная сторона, то заключается она в том, что татуировка позволяет быстро и точно опознать человека, и я подумал, что нам не долго осталось ждать до тех пор, пока каждый гражданин Германии будет обязан наносить татуировку на тело. А сейчас императорский орел объяснил мне совершенно ясно, что передо мной Герхард фон Грайс собственной персоной. Это было таким же бесспорным свидетельством, как если бы я обнаружил его партийный билет или паспорт. В дверь заглянула Инга. - Как ты думаешь, кто это может быть? Я закатал рукав и сунул руку в топку. - Я не думаю, а знаю наверняка, - ответил я, роясь в холодном пепле. Мои пальцы нащупали что-то длинное и твердое. Я вытащил этот предмет из печи и внимательно осмотрел. Огонь едва затронул его. Такая древесина почти не горит. В толстой части этого предмета было выдолблено углубление, в котором я увидел кусок свинца, похожий на тот, что валялся на ковре в столовой наверху. В другой впадине, рядом с первой, было пусто, и у меня не оставалось сомнений в том, что кусок свинца, лежавший у меня в кармане, выпал именно отсюда. - Его звали Герхард фон Грайс. Это был первоклассный шантажист, и, видимо, с ним расплатились. На этот раз навсегда. Кто-то погладил его по головке вот этим предметом. - А что это такое? - Часть сломанного бильярдного кия. Я швырнул его назад в печь. - Наверное, следует сообщить о нашей находке в полицию? - У нас нет времени на общение с полицией. По крайней мере, сейчас; Если мы обратимся в полицию, то нам несколько дней подряд придется отвечать на их глупые вопросы. Я подумал про себя и о том, что, если Геринг еще пару дней будет платить мне суточные, это не повредит моему здоровью, но вслух этого не сказал. - Так... Но как быть с этим мертвецом? Инга смотрела на меня в упор. Я оглянулся на труп фон Грайса и только пожал плечами. - Он подождет, - сказал я. - Ты же не хочешь испортить нам пикник. Правда, дорогая? * * * Мы собрали все, что осталось от бумаг, которые Инге удалось найти в топке, и на такси вернулись в контору. Я налил себе и ей по стакану коньяка. Инга с удовольствием выпила, держа стакан двумя руками, как ребенок, получивший свой любимый лимонад. Я присел на подлокотник ее кресла и, обняв за плечи - она вздрагивала, - привлек Ингу к себе. То, что нам обоим пришлось только что пережить, определенно нас сблизило. - Извини меня, я не привыкла к трупам, - сказала она смущенно. Особенно когда они сваливаются на тебя в кухонных лифтах. Да еще в совершенно разложившемся состоянии. - Конечно, для тебя это был настоящий шок. Жаль, что тебе пришлось все это увидеть. Видимо, он уже перестал следить за собой. Инга откинулась на спинку кресла. - Я бы никогда не подумала, что человек может превратиться в такое. Он был похож... как бы это сказать... на груду тухлых овощей, какой-то мешок с гнилой картошкой. Я едва удержался, чтобы не отпустить еще одно язвительное замечание. Но вместо этого я уселся за стол и разложил обрывки бумаг, добытые из топки в кухне Тиллессена. В основном это были счета, и среди них один, сохранившийся лучше других, меня заинтересовал. - Что это? - спросила Инга. Я поднял клочок бумаги, держа его указательным и большим пальцами. - Квитанция о выплате зарплаты. Она встала, чтобы попытаться прочитать текст. - Выписка из ведомости Управления по строительству скоростных автомагистралей. - Можно понять, кому именно? - Человеку по имени Ганс Юрген Бок. До недавнего времени он сидел в тюрьме, где его соседом по камере был некто Курт Мучман, взломщик сейфов. - И ты, наверное, думаешь, что этот самый Мучман вскрыл сейф Пфарра? - Они с Боком состояли в бандитском картеле. Как и владелец этого, с позволения сказать, отеля, который мы только что посетили. - Хорошо. Бок, Мучман и Тиллессен - члены картеля. Но какая связь между ними и строительством автодороги? - Толковый вопрос. Давай подумаем. Может быть. Бок решил завязать и занялся делом. Как бы то ни было, нам непременно надо с ним поговорить. - Может быть, он подскажет, где скрывается Мучман? - Возможно. - И Тиллессен. - Тиллессен мертв, - объяснил я. - Фон Грайс умер от того, что его избили до смерти сломанным бильярдным кием. А несколько дней назад, в полицейском морге, я видел вторую половину этого кия. Его сунули Тиллессену в нос и так врезали по этому кию, что он пробил голову. Инга поморщилась. - Откуда ты знаешь, что это Тиллессен? - В этом я до конца не уверен. - Мне пришлось признаться в том, что это гипотеза. - Но я знаю, что Мучман скрывается и что, освободившись из тюрьмы, он жил у Тиллессена. И не думаю, чтобы Тиллессен оставил труп у себя в пансионе. Если бы он был жив, то, конечно, избавился бы от него. По последним данным, полиция все еще не установила личность погибшего. Поэтому я и допускаю, что это может быть Тиллессен. - А это не может быть Мучман? - Вряд ли. Пару дней назад мой осведомитель рассказал, что Мучмана разыскивает наемный убийца, а к тому времени тело с обломком кия в носу уже выловили из канала Ландвер. Так что, скорее всего, это все-таки Тиллессен. - А Грайс? Он тоже состоял в этом картеле? - Нет, не в этом. В другом, и гораздо более могущественном. Он работал на Геринга. Тем более я не могу понять, как он там оказался. Я пополоскал коньяком рот и позвонил в Управление по строительству скоростных автомагистралей. Ответил мне служащий из отдела заработной платы. - Мое имя Ринакер, - сказал я. - Криминальинспектор Ринакер из Гестапо. Нам нужны сведения о местопребывании дорожного рабочего по имени Ганс Юрген Бок, по платежной ведомости номер 30-4-232564. Он может помочь нам задержать врага рейха. - Вас понял. - Служащий говорил очень деловым тоном. - Что именно вас интересует? - Сообщите, на каком участке автострады работает Бок и будет ли он сегодня на месте. - Подождите, пожалуйста, минуту, я посмотрю по картотеке. - Не скучный спектакль, - сказала Инга. Я закрыл рукой трубку. - Никто не осмелится отказать в просьбе человеку, который работает в Гестапо. - Бок состоит в подразделении, которое находится за пределами Большого Берлина, на отрезке Берлин - Ганновер, - сообщил служащий. - Если быть более точным, то на участке между Бранденбургом и Лехнином. Я советую вам обратиться в управление участка, расположенное в двух километрах от Бранденбурга. Это примерно семьдесят километров отсюда. Ехать надо по дороге на Потсдам, а там свернуть на Цеппелинштрассе. Примерно через сорок километров будет поселок Лехнин, через который проходит автострада. - Спасибо, - сказал я. - А он сегодня работает? - Вот этого я не знаю. Часто там работают и по субботам. Но, если у него сегодня выходной, вы, вероятно, найдете его в бараке для рабочих. Они гам и живут. - Благодарю вас за помощь, - сказал я и добавил напыщенным тоном, характерным для офицеров Гестапо: - Я сообщу вашему руководству, что вы заслуживаете поощрения. Глава 13 Ровный звук мотора по-своему успокаивал. - Как это похоже на нацистов! - сказала Инга. - Сначала строить народные дороги, а уже потом - народный автомобиль. Мы ехали в Потсдам по скоростной магистрали "Авус", и Инга имела в виду автомобиль "KdF" - "Сила - через радость", - выпуск которого постоянно откладывался. В этой сфере она чувствовала себя как рыба в воде. - По-моему, это все равно что ставить телегу перед лошадью. Кому, интересно, нужны эти гигантские автострады? Как будто нам мало тех дорог, что уже есть. И как будто в Германии так много машин. - Продолжая говорить, она повернулась всем корпусом ко мне, чтобы лучше меня видеть. - У меня есть друг, инженер, так он считает, что они строят дорогу в расчете на польский коридор, а кроме того, проектируют еще одну трассу через Чехословакию. Для чего же все это, если не для армии, которая по этим дорогам двинется? Мне пришлось прочистить горло, и тем временем я смог подумать, как правильнее ответить. - Не думаю, чтобы автострады имели такое уж большое стратегическое значение. Тем более, обрати внимание, что в сторону Франции - к западу от Рейна - их что-то не строят. Не говоря уж о том, что колонна грузовиков на такой дороге - идеальная мишень для авиации. На эти слова моя спутница ответила коротким ироническим смешком. - Именно для этого им, наверное, и нужны военно-воздушные силы защищать транспортные колонны. - Может быть. Но если ты хочешь знать, для чего это вдруг Гитлеру понадобились эти трассы, не надо забираться в дебри. Все гораздо проще. Это самый элементарный способ борьбы, с безработицей. Человек, который получает пособие, рискует потерять его, отказываясь от предложения поработать на строительстве автострады. И он соглашается. Кто знает, может, Бок оказался в такой ситуации. - Тебе нужно когда-нибудь побывать в Веддинге и Нойкельне. - Инга говорила о тех районах Берлина, в которых Компартия Германии все еще сохраняла крепкие позиции. - Понятно, там живут люди, которые знают, каковы условия на этом строительстве и какая там нищенская зарплата. Многие считают за лучшее вообще не подавать заявления на пособие, лишь бы не попасть на строительство дороги. Мы въезжали в Потсдам по Нойе-Кенигштрассе... Потсдам... Святыня для старшего поколения, хранящего память о прошлом, о славных днях Отечества и собственной юности. Немая, брошенная на свалку скорлупа императорской Пруссии. Город-музей, где хранят манеру говорить и сохраняют старые добрые чувства, где консерватизм доведен до абсолюта, и окна протирают с такой же тщательностью, как стекла наг портретах кайзера. Проехав два километра по дороге на Лехнин, мы вдруг увидели, как живописный пейзаж сменился какими-то бессмысленными нагромождениями: там, где когда-то был самый красивый в окрестностях Берлина уголок природы, теперь простиралась широкая коричневая полоса развороченной экскаваторами земли. Здесь проходил участок автострады Лехнин - Бранденбург. Поблизости от Бранденбурга мы заметили чуть в стороне от дороги деревянные бараки и экскаваторы рядом с ними. Я остановил машину и обратился к рабочему, попросив помочь мне отыскать мастера. Он показал на человека, стоявшего в двух метрах от нас. Мастер оказался коренастым мужчиной среднего роста, с обветренным, румяным лицом. Его живот - пожалуй, выразительнее, чем у женщины на последнем месяце беременности, - нависал над поясом, как если бы это был дорожный рюкзак. Он понял, что мы направляемся лично к нему, и, словно собираясь вступить в схватку, поддернул брюки, вытер тыльной стороной ладони заросший щетиной подбородок и, отставив назад ногу, перенес большую часть своего веса на нее. - Скажите, это вы - мастер? Ответом мне было молчание. - Меня зовут Гюнтер, Бернхард Гюнтер. - Мы уже стояли друг против друга. - Я частный детектив, а это моя помощница, фрейлейн Инга Лоренц. Я протянул ему свое удостоверение. Мастер кивнул Инге и углубился в изучение моих документов. В его манере поведения можно было угадать педанта. - Петер Вельзер, - представился он. - Чем могу быть вам полезен? - Я хочу видеть господина Бока. Надеюсь, он поможет нам в поисках пропавшего человека. Вельзер усмехнулся и снова подтянул брюки. - Господи Иисусе, это по-своему забавно. - Он сплюнул. - За одну эту неделю у меня пропало трое рабочих. Может, вы попробуете их найти? - И что. Бок один из них? - По милости Божьей, нет. Бок - работяга, бывший заключенный, пытается начать новую жизнь. Я надеюсь, вы не собираетесь ему в этом мешать. - Господин Вельзер, мне всего лишь нужно задать ему пару вопросов. Я вовсе не собираюсь избить его дубинкой, а затем засунуть в чемодан и отвезти обратно в тюрьму Тегель. Он сейчас здесь? - Наверное, он у себя в бараке. Я вас туда провожу. Мы последовали за ним к одному из длинных одноэтажных деревянных строений, стоявших с краю - там, где когда-то был лес, превращавшийся теперь в отрезок автострады. У крыльца мастер обернулся к нам: - Народ у нас довольно бесцеремонный, так что лучше будет, если фрейлейн останется здесь. Приходится принимать их такими, какие они есть. Они могут быть неодеты, кто их знает. - Берни, я подожду в машине. Я виновато посмотрел на нее и поднялся по ступенькам вслед за Вельзером. Он снял деревянную задвижку, и мы вошли в комнату. Стены и пол внутри были выцветшего желтого цвета. Вдоль стен стояло двенадцать коек, на трех из них я вообще не заметил матрасов, на трех других сидели мужчины в одних трусах и майках. В центре барака коптила черная чугунная печь в форме котла - ее труба выходила наружу через отверстие в потолке. Рядом с печью стоял большой деревянный стол, за которым сидело четверо мужчин, игравших в скат*, наверное, по пять-шесть пфеннигов. ______________ * Скат - популярная карточная игра. Вельзер обратился к одному из игроков: - Этот парень приехал из Берлина. У него есть к тебе вопросы. Огромный детина, словно из цельного куска вырубленный, с головой, размером с пень, сначала внимательно изучил ладонь своей ручищи, потом посмотрел на мастера и, наконец, с подозрением уставился на меня. Другой человек встал со своей койки и с демонстративным безразличием принялся подметать пол. Обычно меня представляли несколько иначе, поэтому неудивительно, что Боку перспектива этого разговора особой радости не доставила. Я уже собирался кое-что пояснить, но в этот момент Бок рванулся вперед и двинул мне левой рукой сбоку по челюсти, чтобы проложить себе дорогу к двери. Удар был не очень сильный, но в ушах у меня раздался звук, похожий на свист закипающего чайника, и я качнулся в сторону. После этого в голове у меня зазвенело таким монотонным звоном, какой бывает от удара половником по оловянному подносу. Когда я наконец пришел в себя, то увидел, что Вельзер склонился над запрокинутым туловищем Бока, как мне показалось, потерявшего сознание. В руке он держал лопату для угля, которой, очевидно, и ударил этого верзилу по голове. В ту же минуту послышался звук отодвигаемых стульев - партнеры Бока по карточной игре вскочили на ноги. - Спокойно! - заорал Вельзер. - Этот парень не полицейский, черт вас возьми, а частный детектив. Он здесь не затем, чтоб арестовать Ганса, он должен задать ему какие-то вопросы, и вся история. Понятно? Он ищет человека, который пропал. Вельзер обратился к одному из игроков: - Эй, ты! Помоги-ка мне поднять его. - Затем взглянул на меня: - Все в порядке? Я рассеянно кивнул. Вельзер вместе с этим работягой стали поднимать Бока, и я видел, с каким трудом это им дается. Они усадили его на стул и стали ждать, пока тот придет в себя. Остальным мастер велел на десять минут выйти из барака. Люди на койках молча повиновались, было заметно, что Вельзеру привыкли подчиняться, и притом быстро. Когда Бок очнулся, Вельзер объяснил ему снова, кто я и зачем здесь. Жаль, что он не сделал этого сразу. - Если я вам понадоблюсь, я буду рядом на улице. Вытолкнув последнего человека из барака, Вельзер оставил нас вдвоем. - Если вы не мент, значит, один из парней Красного. Бок говорил, скривив рот набок, так что язык его кончиком уходил куда-то за щеку, а мне волей-неволей приходилось изучать некое розовое плато - можно сказать, центральную часть этого маятника. - Послушайте, я ведь не законченный идиот. - Он говорил, явно самовозбуждаясь. - Я не так глуп, чтобы дать себя убить, выгораживая Курта. Я и вправду не знаю, где он. Я вытащил портсигар, чтобы предложить ему сигарету. Дал прикурить, а потом закурил сам, не говоря ни слова. - Во-первых, я не из парней Красного. Я действую как частный детектив. Вельзер тебе об этом сказал. Но челюсть у меня что-то ноет, и если ты не ответишь на все мои вопросы, ребята из Алекса запишут твое имя на листочке бумаги, чтобы с помощью жеребьевки решить, кого из пансиона Тиллессена отправить под нож для изготовления мясных консервов. Бок напрягся. - И если ты сдвинешься с этого стула, поверь мне, я сломаю тебе шею пополам. Я подвинул к себе стул и поставил на него ногу, чтобы опереться на колено. - У вас нет доказательств, что я там был. Я усмехнулся: - Неужели? - И, глубоко затянувшись, выпустил струю дыма ему в лицо. Во время своего последнего визита в этот притон ты предусмотрительно оставил там свою квитанцию о получении зарплаты. Я нашел ее в печи рядом с орудием убийства. Потому-то мне и удалось разыскать тебя здесь. Конечно, сейчас там ее нет, но мне ничего не стоит вернуть ее на место. Полиция пока не нашла тело, но только лишь потому, что мне все недосуг позвонить туда. Эта квитанция несколько осложняет твое положение. Квитанция найдена рядом с орудием убийства, и, можешь поверить мне на слово, этого вполне достаточно, чтобы отправить тебя на плаху. - Что вам от меня нужно? Я сел напротив. - Ничего, кроме ясных ответов на мои вопросы. Так что, если я попрошу тебя назвать столицу Монголии, ты уж лучше назови ее, а то лишишься своей чертовой головы. Ты понял? - Он молчал, выжидая. - Начнем с Курта Мучмана и с того, чем вы с ним занимались после Тегеля. Бок тяжело вздохнул. - Я вышел первым и попытался завязать. Это вроде не так уж трудно, но, с другой стороны, не очень легко. Во всяком случае, снова в тюрьму не хотелось. Время от времени ездил в Берлин на выходные. Понимаете? К Тиллессену. Он ведь - сводник. Или был им. Бывало, что оставлял для меня самых лакомых девочек. - Он передвинул сигарету в угол рта и потер макушку. - Через пару месяцев после того, как меня выпустили, Курт тоже вышел на свободу и нашел пристанище там же, у Тиллессена. Как-то, когда я, навестил его там, он сказал, что картель поможет ему привести дела в порядок... Ну, придется грабануть кого-нибудь. И в ту же самую ночь, когда мы с ним все это обсуждали, вломился вдруг Красный Дитер с двумя парнями. Ну, что говорить... Он в картеле главный, вы понимаете. Они притащили с собой этого старикашку и обработали его в столовой. Я сидел в своей комнате. Вскоре заходит Красный и говорит Курту, чтобы тот занялся сейфом, а мне велел отвезти их. Восторга у нас это, конечно, не вызвало - я уже по горло был сыт всем этим, а Курт - тот ведь профессионал: Он не любит насилия, бестолковщины, вы же знаете. Он предпочитает заранее все обдумать, а не переть напролом, с бухты-барахты. Дело требует подготовки. - Что это был за сейф? Красный Дитер узнал о нем от человека в столовой, которого они избивали? - Бок кивнул. - Что произошло дальше? - Я решил не ввязываться в это дело. Я вылез в окно и ночь провел в ночлежке на Фробенштрассе, а затем вернулся сюда. Этот мужик, которого они избивали, был еще жив, когда я удрал. Они не собирались сразу его кончать сначала надо было убедиться, что он им сказал правду. - Бок вытащил окурок изо рта и, бросив на пол, раздавил каблуком. Я дал ему еще сигарету. - Ну, а потом я узнал, что у них ничего не получилось. Тиллессен, очевидно, всех отвез. После этого ребята Красного прикончили того мужика. Они бы и Курта кокнули, но тот скрылся. - А Красного эти ребята не прикончили случайно? - Ну, кому же придет в голову такая глупость! - А ты не заливаешь? - Когда я сидел в тюрьме, в Тегеле, я видел, как люди умирали на гильотине, - спокойно ответил он. - Я бы предпочел рисковать вместе с Красным. Если уж бежать, так в одной упряжке. - Расскажи мне подробнее об этой истории с сейфом. - Красный сказал, что это все равно что орех расколоть. Для такого человека, как Курт, труда не составит. Курт - настоящий профессионал, скажи ему, он и сердце вскроет Гитлеру. Было сказано - на дело пойдем поздно ночью. Надо вскрыть сейф и вытащить какие-то бумаги. Больше ничего. - А бриллианты? - Бриллианты? Он вообще не говорил ни о каких побрякушках. - Ты в этом уверен? - Конечно. Ему нужны были только бумаги. И ничего больше. - Какие бумаги? Ты что-нибудь слышал? Бок покачал головой. - Бумаги, и все. - А как насчет убийства? - Никто не говорил об убийстве. Курт не пошел бы на дело, если бы знал, что придется кого-то замочить. Это не по его части. - А что ты скажешь о Тиллессене? Он способен застрелить человека в постели? - Ни в коем случае. У него другая сфера. Тиллессен - сводник. И сводник гнусный. Избить девку - это максимум, на что он способен. Покажи ему пушку, и он удерет, как кролик. - Может, аппетит разыгрался и они хапнули больше, чем думали поначалу? - А уж это вам лучше знать. Черт подери, детектив-то вы, а не я. - И с тех пор ты ничего о Курте не слышал и его самого не видел? - Он слишком умен, чтобы искать встречи со мной. Если у него что-нибудь еще в голове осталось, он просто обязан лечь на дно. - У него есть друзья? - Кое-кто. Но кто именно, я не знаю. Жена его бросила. Спустила все, что он заработал, до последнего пфеннига, а после этого сбежала с другим. Он скорее умрет, чем обратится за помощью к этой суке. Ее можно точно отбросить - она ничего не знает. - Может, он уже мертв, - предположил я. - Не думаю. - По Боку было видно, что он и мысли такой не допускает. Он очень умен. И предусмотрителен. Он выпутается из любой ситуации. - Кто знает... - Я решил перевести разговор на другие рельсы. - Одного не могу понять, если ты решил завязать, то зачем подался на эту стройку? Сколько ты получаешь за неделю? - Примерно сорок марок. Правда, не густо? Это было даже меньше, чем я предполагал. - Так в чем же дело? Почему бы тебе не проломить какой-нибудь череп по просьбе Красного Дитера? - Откуда это известно, что я занимаюсь такими вещами? - Но ты ведь участвовал в избиении участников "стальных пикетов"? - К сожалению. Мне тогда нужны были деньги. - А кто платил за эту работу? - Красный. - А ему-то какой в том интерес? - Такой же, как и у меня, - деньги. Только он получал куда больше. Такие, как он, не попадаются. В тюрьме я это понял. Самое скверное, что теперь, когда я решил завязать, вся страна, похоже, решила "развязать". Я сел в тюрьму, а когда вышел, то обнаружил, что эти ублюдки проголосовали за банду гангстеров. Как вам это понравится? - Только не обвиняй в этом меня, дружище. Я голосовал за социал-демократов. А тебе ничего не приходилось слышать о том, кто все-таки платил Красному за нападения на бастующих сталелитейщиков? Скажем, имена какие-нибудь? - Думаю, что платило руководство компаний. Для того чтобы понять это, не надо быть детективом. Но имен я никогда не слышал. - Хотя все это, конечно, кто-то организовывал. - Конечно. И организовано это было прекрасно. Более того, и сработало точно. Бастующие отступили. - А ты попал в тюрьму. - Я попался. Мне никогда не везло. И то, что вы появились здесь, лишнее тому доказательство. Я вытащил бумажник и протянул ему пятьдесят марок. Он приготовился благодарить, но я остановил его: - Ладно, не стоит. - Я уже направился к дверям, но обернулся. - А мог бы твой Курт бросить сейф, который он вскрыл, открытым? Бок сложил банкнот. - Никто не работал аккуратнее, чем Курт Мучман. - Так я и думал. * * * На обратном пути из Бранденбурга мы заехали ко мне домой. - Завтра утром у тебя здесь будет огромный синяк. - Инга повернула мою голову к свету, чтобы получше разглядеть кровоподтек на скуле. - Надо сюда что-нибудь приложить. Она ушла в ванную. Я слышал, как она открыла кран и, вернувшись, приложила холодную фланелевую тряпку к моей щеке. Она стояла совсем близко, лаская меня своим дыханием, аромат духов, который окутывал ее как облако, для меня был откровенно чувственным. - Так, по крайней мере, не опухнет. - Спасибо. Синяк на лице у сыщика производит хорошее впечатление. С другой стороны, люди могут подумать, что я слишком упрям. Ты знаешь, что существует тип людей, которые ни за что не бросят начатое дело. - Не вертись. Инга касалась меня животом, и я не без удивления почувствовал что у меня вот-вот возникнет эрекция. Она прищурилась, и я подумал, что она, возможно, об этом догадывается, однако не отодвигаемся от меня. Напротив, почти непроизвольно, еще плотнее ко мне прижалась. Моя ладонь легла на ее тяжелую грудь, и несколько мгновений спустя между моими пальцами - большим и указательным - оказался ее сосок. Я нащупал его сразу - твердый, как шарик на крышке чайника для заварки, и почти такой же по величине. Тут она отвернулась. - Наверное, нам пора остановиться. - Боюсь, что уже поздно. Она зарумянилась, оглядела меня всего и слегка всем корпусом откинулась назад. Наслаждаясь неторопливостью своих действий, я шагнул к ней, и, когда мой взгляд уперся в подол ее зеленого платья, наши пальцы встретились. Я опустился перед ней на колени и, приподняв подол, наслаждался зрелищем ее нижнего белья, затем одним движением снял с нее панталоны. Она сама через них переступила, при этом ее длинные гладкие бедра слегка подрагивали. Тут мне и предстало зрелище, которого я так вожделел. Я перевел взгляд выше, на ее лицо, но оно тут же скрылось в складках платья, которое Инга торопилась снять, и перед моим взором возникла ее грудь. Инга встряхнула блестящими черными волосами, как птица, расправляющая перья на крыльях. Она сбросила платье на пол и теперь стояла передо мной обнаженная. На ней оставались только чулки, пояс и туфли. Я сел на пол и, возбуждаясь от неведомого мне прежде чувства какой-то сладкой боли, смотрел, как она медленно поворачивается передо мной, открывая линию лобка, покрытого волосами, торчащие соски, длинный изгиб спины, гладкие, подрагивающие ноги, изящно очерченные ягодицы и снова низ живота темный, призывный, манящий. Я поднял ее на руки и отнес в спальню, где мы провели остаток дня, лаская, изучая друг друга, вкушая наслаждение на пиру плоти, который мы устроили друг для друга. * * * День уже сменился вечером, когда мы забылись легким сном, а проснувшись, снова дарили друг другу нежность - чувствами и словами. Утолив желание, мы почувствовали поистине волчий аппетит. Мы пообедали в "Пельцер-гриль", а затем отправились потанцевать в "Крышу Германии", расположенную рядом на Харденбергштрассе. Под "Крышей" собиралось высшее общество Берлина - причем многие были в форме. Инга разглядывала стены из голубого стекла, декоративные бассейны с водяными лилиями, потолок, расцвеченный голубыми звездочками и опиравшийся на медные, отполированные до блеска колонны. - Просто замечательно, правда? - Не думал, что тебе здесь так понравится, - пробормотал я. Но Инга меня не слышала. Она взяла меня за руку и потащила к той круглой площадке для танцев, где народу было поменьше. Оркестр играл великолепно, я крепко прижимал ее к себе, вдыхая запах ее волос. Как хорошо, что я привез Ингу сюда, а не в какой-нибудь там клуб типа "Джонни" или "Золотой подковы". Уже потом я вспомнил о Ноймане, который говорил, что "Крыша Германии" - одно из любимых мест отдыха Красного Дитера. Поэтому, когда Инга отправилась в дамскую комнату, я подозвал к своему столу официанта и протянул ему пять марок. - Я надеюсь, это поможет мне получить простой ответ на один несложный вопрос, правда? Он молча положил деньги в карман. - Скажите, здесь сегодня Дитер Хелферих? - Красный Дитер? - А у него есть еще и другие цвета? Он не понял моего вопроса, и я решил к нему больше не возвращаться. Официант на секунду задумался, соображая, не будет ли главарь "Германской мощи" возражать, если он сообщит мне о его присутствии. Решение он принял верное. - Он здесь. - Предваряя мой следующий вопрос, он кивнул через плечо в направлении бара. - Самая дальняя от оркестра кабина. - И, понизив голос, продолжая убирать пустую посуду со стола, добавил: - Не стоит задавать слишком много вопросов о Красном Дитере. Это консультация уже бесплатная. - Тогда последний вопрос. Какой напиток он предпочитает? Официант с нежным лицом мальчика, жующего лимон, с сожалением взглянул на меня, и по его взгляду я понял, что этот вопрос задавать не следовало. - Он не пьет ничего, кроме шампанского. - Чем хуже жизнь, тем изощреннее вкусы. Не так ли? Поставьте ему на стол бутылку с наилучшими пожеланиями от меня. - Я протянул ему свою визитную карточку и деньги; - Сдачи не нужно. Он оценивающе оглядел Ингу, которая вернулась к столику. Меня это не рассердило, так как он был в этом отношении не единственный - за стойкой бара сидел человек, который также, видимо, находил, что она заслуживает внимания. Мы пошли танцевать снова, и я видел, как официант преподнес бутылку шампанского Красному Дитеру. Сам он оставался для меня вне поля зрения, но я заметил, что визитную карточку изучили и официант кивнул в мою сторону. - Послушай, дорогая. Мне сейчас придется заняться одним делом. Я постараюсь поскорей освободиться, но мне придется ненадолго тебя покинуть. Если захочется чего-нибудь; попроси официанта. Я отвел Ингу к столику, и она определенно встревожилась. - Куда ты собираешься? - Мне нужно кое-кого повидать. Я вернусь через несколько минут. - Пожалуйста, будь осторожен. Я наклонился и поцеловал ее в щеку. - Буду осторожен, как канатоходец. Массивный господин, который ужинал в дальней кабине, чем-то походил на толстяка Арбукля. Его шея состояла из двух жирных складок, которые подпирал тугой воротник нарядной рубашки, а лицо по цвету напоминало вареную ветчину, и я подумал, что отсюда, очевидно, его кличка. Рот у Дитера Хелфериха был перекошен, как будто он непрерывно жевал огромную сигару. Когда он заговорил, в его голосе было что-то от рычания медведя, засевшего в глубине пещеры, и с его языка в любую минуту готовы были сорваться грязные ругательства. Улыбаясь, его рот складывался в крест, точнее, нечто среднее между крестом древних майя и поздней готикой. - Частный детектив? Ха-ха-ха! Никогда еще с частными детективами не встречался. - Это свидетельствует лишь о том, что нас немного. Не возражаете, если я присоединюсь? Он посмотрел на этикетку на бутылке. - Хорошее шампанское. Самое меньшее, что я могу сделать, это выслушать вас. Прошу. Он разлил шампанское и поднял бокал, чтобы произнести тост. Под его бровями - по форме здесь было что-то общее с Эйфелевой башней, если рассматривать ее в горизонтальной плоскости, - притаились глаза, расставленные слишком широко, я бы даже сказал, раздражающе широко. - За отсутствующих друзей, - произнес он. Я присоединился: - Наверное, за таких, как Курт Мучман. - Курт исчез, но не забыт. - Он засмеялся, и в его смехе, мне показалось, было что-то от злорадства. - Похоже, что нам обоим хотелось бы знать, где он сейчас. Конечно, только для того, чтобы успокоиться, перестать за него волноваться. Так? - А есть повод для волнения? - спросил я. - Для людей, которые занимаются такими делами, как Курт, времена опасные. Впрочем, я уверен, не тебе об этом рассказывать. Ты это и сам прекрасно знаешь. Правда, блоха? Ты же из легавых, верно? - Красный Дитер отпил из бокала. - Надо отдать должное твоему клиенту, блоха, он знал к кому обратиться. Соображал, что к бывшим твоим коллегам и соваться нечего. Ему одно только и нужно - получить обратно свои побрякушки, в этом можно не сомневаться. Ты можешь вступить в более тесный контакт с людьми, встретиться, поговорить с ними. Он готов на небольшое вознаграждение, верно? - Вы очень хорошо информированы. - Я хорошо информирован, если это все, чего требует твой клиент. Сумею, помогу тебе. - Его лицо потемнело. - Но Мучман - мой. Если у твоего друга появился какой-нибудь план мести или что-то в этом роде, скажи ему, чтобы он свои затеи выбросил из головы. Понял? Речь может идти только о том, чтобы навести порядок в делах. Договорились? - И это все, что вам нужно? Прибраться в своей лавочке? Вы забываете о пустяке. О бумагах фон Грайса. Ну, помните, наверное, бумаги, по поводу которых ваши ребята так хотели с ним пообщаться. Насчет того, где он их прячет, кому передал. Кстати, как бы вы с ними поступили, если бы вам удалось их получить? Шантаж? По высшему классу? Растрясти какого-нибудь магната, вроде моего клиента? Или заиметь парочку полицейских про запас? - Я смотрю, ты тоже неплохо информирован, блоха. Я не зря сказал, что твой клиент - умный человек. Мне повезло, что он доверился тебе, а не полиции. Мне повезло, и тебе тоже повезло. Потому что если бы ты служил в полиции и произнес все эти слова, то уже мог бы записать себя в покойники. Я выглянул из кабинки, чтобы убедиться, что у Инги все в порядке. Издали я увидел, как она холодно отвергала домогательства какого-то кутилы в форме, безуспешно расточавшего свои чары. - Спасибо за шампанское, блоха. Ты рисковал по-крупному, и не такой уж крупный выигрыш выпал на твою ставку. Но, по крайней мере, деньги, которые ты поставил, останутся при тебе. Он усмехнулся. - Мне всего лишь хотелось почувствовать, что такое азарт в игре. Гангстеру мои слова показались забавными. - Другого раза не будет. Можешь быть в этом уверен. Я решил уйти и привстал, но обнаружил, что он держит меня за руку. Я думал, что он станет угрожать мне, но разговор принял неожиданный оборот. - Послушай, я не хочу, чтобы ты думал, что я тебя обманул. И не спрашивай, почему я тебе помогаю. Может быть, потому, что я ценю твою смелость. Не оборачивайся. Там, у бара, сидит здоровый парень в коричневом костюме. У него прическа как у морского ежа. Изучи его сейчас хорошенько. Это профессиональный убийца. Он появился здесь сразу после того, как ты со своей девушкой сел за столик. Ты, должно быть, наступил кому-то на мозоль. Похоже, что тобой решили расплатиться, должок отдать. Не думаю, что он нападет на тебя здесь, хотя бы из уважения ко мне. Надеюсь, ты понимаешь. Но на улице... Им известно, что я не выношу соседства с этими дешевыми убийцами, это производит плохое впечатление на общество. - Спасибо, что предупредили. Очень признателен за эту любезность. - Я закурил сигарету. - Здесь есть черный ход? Не хотелось бы лишних неприятностей для моей девушки. - Шагай через кухню, а затем по пожарной лестнице. Внизу будет дверь, через которую выход на аллею. Там спокойно. Чуть левее - несколько машин. Светло-серая, спортивной модели, - моя. - Он подвинул ко мне связку ключей. - В "бардачке" пушка, она может тебе пригодиться. После финиша ключи оставь в выхлопной трубе и постарайся не поцарапать обшивку. Я положил ключи в карман. - Приятно было побеседовать, Красный. Чудной народ эти блохи: когда тебя кусает первая, ты ее не замечаешь, а через минуту уже не знаешь, как от них избавиться. Красный Дитер нахмурился. - Убирайся отсюда, Гюнтер, пока я не передумал. По дороге к своему столику я мельком осмотрел бар. Парень в коричневом костюме, о котором шла речь, оказался тем самым, что все это время глазел на Ингу. А в настоящий момент Инга с легкостью и даже не без удовольствия сопротивлялась натиску смазливого - правда, ростом он не вышел - офицера СС. Я немедленно потащил Ингу к выходу. Эсэсовец остановил меня за руку, но я так на него посмотрел, что, думаю, сразу остудил его пыл. - Спокойно, коротышка. - Над его тщедушной фигуркой я нависал, как фрегат над рыбацкой лодкой. - Не то я разукрашу тебе губу. Только не думай, что это будет Рыцарский Крест с дубовыми листьями. Уже на ходу я бросил на стол мятую бумажку в пять марок. - А я и не думала, что ты такой ревнивый, - обернулась ко мне Инга. - Иди к лифту и спускайся вниз. Слушай меня внимательно. Когда выйдешь на улицу, ступай к машине и жди меня там. Под сиденьем лежит пистолет. Держи его наготове, на всякий случай. Я оглядел зал: человек в коричневом костюме спешно расплачивался за выпивку. - Сейчас нет времени для объяснений, но это не имеет никакого отношения к твоему напористому ухажеру. - А ты куда? Вместо ответа я протянул ей ключи от своей машины. - Я выйду другим путем. Человек в коричневом костюме - он здесь, в баре, - очень опасен. Если ты увидишь, что он идет к машине, тут же жми на стартер, а из дома позвони криминальинспектору Бруно Штальэкеру в Алексе. Поняла? Я все еще шел за ней следом, но на этих словах резко свернул в сторону, быстро прошел через кухню и оказался на пожарной лестнице. Спустившись на три пролета, я услышал наверху шаги. Тьма на лестнице была кромешная, и, спускаясь, я не представлял, что произойдет в следующую минуту и смогу ли я справиться с ситуацией. В конце концов, он вооружен, а главное, я имею дело с профессионалом. Тут я оступился и, пересчитывая боками ступеньки, покатился по лестнице, несмотря на попытки тормозить локтями. Нащупав перила, я с трудом поднялся на ноги, ринулся вниз, стараясь не обращать внимания на боль. Я был на верхней ступеньке последнего пролета, когда из-за какой-то двери пробился свет, и я тут же решил прыгать. Однако лестница оказалась длиннее, чем я думал, и все же я приземлился на четвереньки, и вполне удачно. Рванув засов на двери, я очутился на улице. Среди машин, аккуратно выстроившихся в ряд, вычислить серую "бугатти-ройял" Красного Дитера труда не составило. В кабине я первым делом вскрыл "бардачок": рядом с маленьким бумажным пакетиком с белым порошком лежал большой револьвер с длинным стволом - из тех, что пробивают дверь из красного дерева толщиной восемь сантиметров. Времени на то, чтобы проверять заряжен - не заряжен, у меня не было, но вряд ли Красный держал у себя револьвер потому, что играл в индейцев или ковбоев. Я лег на землю и спрятался под днищем большого "мерседеса" с открытым верхом, стоявшего рядом с "бугатти". В этот же момент из пожарного выхода появился мой преследователь и, прижавшись к стене, спрятался в ее тени. Я не двигался, ожидая, когда он окажется на аллее, залитой лунным светом. Минута проходила за минутой, но из темноты не доносилось ни звука и никакого движения тоже не было заметно. Тут я сообразил, что он прошел вдоль стены, прячась в ее тени, в конце аллеи благополучно ее пересек и теперь, наверное, приближается к машинам. В подтверждение этих мыслей позади под каблуком хрустнул камешек, и я затаил дыхание. Большим пальцем я медленно и неуклонно оттягивал курок револьвера, пока наконец не раздался еле слышный щелчок, после чего можно было снять предохранитель. Повернувшись на бок, позади себя я увидел пару ботинок в обрамлении задних колес автомобиля. Ботинки переместились вправо, за "бугатти", и, догадавшись, что обладатель их направляется к машине дверь оставалась наполовину открытой, - я пополз в противоположную сторону, чтобы выбраться из-под "мерседеса". Согнувшись так, что моя голова была на уровне окон автомобиля, я чуть отошел назад и спрятался за огромным багажником. Когда я решился выяснить, что поделывает мой приятель, то зафиксировал его у заднего колеса "бугатти" приблизительно в том же положении, в каком находился я сам, только смотревшим в другую сторону. Нас отделяло друг от друга не больше двух метров. Я осторожно выступил вперед и поднял револьвер до уровня его головы - расстояние вытянутой руки не назовешь серьезным. - Брось оружие, - приказал я. - Или я с Божьей помощью проложу туннель сквозь твою чертову башку. Человек замер, но пистолета не бросил. - Не волнуйся, друг. - Он отпустил рукоятку своего автоматического маузера, и револьвер повис на скобе его указательного пальца. - Не возражаешь, если я поставлю его на предохранитель? Эта детка начинает палить от любого толчка. - Он говорил медленно и холодно. - Сначала сдвинь свою шляпу на лицо. А затем поставь предохранитель, как будто твоя рука в мешке с песком. И помни, что с такого расстояния я не промахнусь. А мне не хотелось бы заляпать машину Красного салатом из твоих мозгов. Он натянул шляпу на глаза и, поставив маузер на предохранитель, бросил его на землю. Оружие, когда оно лежит на щебенке, кажется безобидной игрушкой. - Это Красный сказал, что я тебя выслеживаю? - Заткнись и повернись. Руки вверх. Человек в коричневом костюме команду выполнил, но запрокинул голову назад, чтобы хоть что-то видеть из-под полей шляпы. - Ты собираешься пришить меня? - Это будет зависеть от тебя. - В каком смысле? - В том смысле, что мне надо выяснить одну вещь. Кто тебе платит? - Как считаешь, мы можем заключить сделку? - Я что-то не вижу у тебя товара. Чем ты собираешься торговать? Либо ты отвечаешь на мой вопрос, либо вздрагиваешь ноздрями. Вот и весь разговор. Он усмехнулся: - Убить человека - это не так просто, как ты думаешь. - Неужели? - Я ткнул его пистолетом в подбородок, а затем провел дулом по щеке и покрутил под скулой. - Боюсь, что ты слишком самоуверен. Уж если ты заставил меня пустить в ход пушку, лучше шевели языком сейчас, не то тебе не придется пошевелить им вообще. - Ну, предположим, я запою. Что тогда? Ты меня отпустишь? - Чтобы ты снова за мной охотился? Ты меня, наверное, за дурака держишь? - Тогда как я должен поступить, чтобы убедить тебя, что я этого не сделаю? Я отступил на шаг. - Поклянись жизнью матери. - Клянусь жизнью моей матери, - сказал он с готовностью. - Прекрасно. Так кто же твой клиент? - Ты меня отпустишь, если я скажу? - Да. - Поклянись жизнью своей матери. - Клянусь жизнью моей матери. - Ну хорошо. Его зовут Хауптхэндлер. - И сколько он тебе платит? - Три сотни сейчас и... Он не закончил предложение. Шагнув вперед, я ударил его толстым концом револьвера так, что он потерял сознание. Удар был жестким, и расчет заключался в том, что он должен был прийти в себя, но очень не скоро. - Моя мать умерла, - сказал я, а затем поднял с земли его маузер и побежал назад, к машине. Инга сделала большие глаза, когда увидела, в каком состоянии находится мой костюм - весь в грязи и масле. Мой лучший костюм. - Тебе что, не понравился лифт? Ты просто прыгнул вниз, что ли? - Что-то в этом роде. Под сиденьем я нащупал пару наручников, которые хранились там вместе с пистолетом. Затем я подал назад - где-то метров семьдесят - по направлению к аллее. Владелец коричневого костюма лежал без сознания там, где я его оставил. Я протащил его по аллее к стене и приковал наручниками к железным прутьям окна. Он тихонько стонал, пока я его тащил. Значит, живой. Вернувшись к "бугатти", я положил в "бардачок" револьвер Красного, а оттуда взял пару пакетиков с белым порошком. Я предполагал, что Красный Дитер не будет держать в машине поваренную соль, но все-таки понюхал пакетик. И сразу узнал запах кокаина. Пакетиков было совсем немного, не больше чем на сто марок, и предназначались они, скорее всего, для самого Дитера. Я запер машину, сунул ключи в выхлопную трубу, как он просил, а затем вернулся к коричневому костюму и оставил в его нагрудном кармане парочку пакетиков. Этим заинтересуются парни из Алекса, подумал я. Действительно, не решившись убить, я не придумал ничего другого, чтобы хоть немного убедить себя самого в том, что он не станет доводить до конца дело, за которое взялся. Сделки можно заключать только с теми людьми, которые при встрече держат в правой руке рюмку шнапса, а не посторонние предметы. Глава 14 Все утро моросил теплый мелкий дождичек, словно кто-то непрерывно брызгал из садового пульверизатора. Я поднялся отдохнувшим и бодрым. Пожалуй, во мне было не меньше энергии, чем в упряжке ездовых собак. Мы встали, позавтракали какими-то мексиканскими консервами и выкурили по сигарете. Кажется, я даже насвистывал во время бритья, Инга заглянула в ванную комнату и так и осталась стоять: мы молча долго смотрели друг на друга. - Учитывая то, что накануне кто-то пытался тебя прикончить, - наконец сказала она, - сегодня ты выглядишь просто замечательно. - Я всегда считал, что прикосновение косы старухи-смерти особенно возбуждает вкус к жизни. Ну, и еще привлекательная женщина. - Ты мне так и не рассказал, почему он хотел тебя убить. - По той простой причине, что ему заплатили за это. - Кто? Человек из клуба? Я вытер лицо и проверил, не осталось ли где щетины. Нет, выбрито хорошо, можно отложить бритву. - Помнишь, вчера я позвонил Сиксу домой и попросил дворецкого оставить записку своему хозяину и Хауптхэндлеру? - Да, ты просил передать им, что напал на след. - Я полагал, что это побудит Хауптхэндлера сделать ход. И он его сделал. Только гораздо быстрее, чем я думал. - Значит, ты считаешь, что это он нанял человека и заплатил за то, чтобы убить тебя? - Я не считаю, я знаю это. Инга прошла за мной в спальню, где я надевал рубашку, и смотрела, как я вожусь с запонкой на руке, которую я ушиб, а она забинтовала. - Знаешь, - я испытывал потребность, мне хотелось высказаться, - после всего, что произошло ночью, у меня осталось столько же вопросов, сколько ответов я получил. Не могу обнаружить логику в происходящем. Все время пытаюсь решить головоломку, состоящую из двух элементов. Драгоценности и бумаги - вот содержимое сейфа Пфарров. Составные части, которые никак не стыкуются. Что мы еще имеем? Фрагменты убийства, которые, в свою очередь, не монтируются с теми, которые связаны с ограблением. Инга прищурилась и стала похожа на умную кошку. Иногда женщины смотрят на нас так, что мужчина, неизвестно почему, чувствует себя идиотом и потом только удивляется, как эта мысль не пришла ему в голову. Признаться, поначалу это вызвало у меня раздражение, но, когда она заговорила, я понял, каким был болваном. - А может, здесь изначально никакой головоломки нет и не было? Или ты пытаешься выстроить одну модель из двух элементов, а имеешь дело с двумя моделями? Для того, чтобы смысл этих слов дошел до моего сознания, потребовалось какое-то время. - Ну, черт! Конечно же, именно так! Соображения, которые высказала Инга, для меня явились настоящим откровением: я пытался распутать одно преступление, когда речь шла о двух. Мы оставили машину на Ноллендорфплац в тени эстакады городской надземки. По мосту над нашими головами пронесся поезд, наполнив грохотом всю округу. Но каким бы оглушительным ни был этот шум, он не мог стряхнуть сажу, которую годами исторгали трубы гигантов Темпельхофа и Нойкелъна и которая оседала на стенах домов, окружавших площадь и знававших лучшие времена. Мы двигались по направлению к Шенебергу, району мелкой буржуазии. Нам предстояло разыскать на Ноллендорфштрассе пятиэтажный дом, в котором обитала Марлен Зам. На пятом этаже нам открыл дверь молодой человек в форме штурмовика какого-то особого подразделения СА, какого именно, я определить не сумел. На вопрос, здесь ли живет фрейлейн Зам, он ответил утвердительно и добавил, что он ее брат. - А кто вы такой? Передав свою визитную карточку, я спросил, не могу ли поговорить с его сестрой. Молодой человек не скрывал, что наше вторжение некстати, и я, признаться, усомнился в их родстве - солгать не трудно. Он пригладил свою густую, цвета соломы шевелюру и, прежде чем пропустить нас, бросил быстрый взгляд через плечо. - Сестра отдыхает, но я все-таки попробую что-нибудь выяснить для вас, господин Гюнтер. Он закрыл за нами дверь и попытался придать своему лицу более приветливое выражение. Из-за толстых губ возникала отдаленная ассоциация с типичной негритянской улыбкой. Именно так, во всю ширь, он и улыбался, но при этом его голубые глаза оставались холодными, и он все время переводил взгляд с меня на Ингу, а с Инги на меня, как будто следил за игрой в теннис. - Пожалуйста, подождите минутку. Когда он ушел, Инга показала на стену, где над буфетом висели целых три портрета фюрера. - Они определенно перестраховались, демонстрируя свою верность режиму. - Разве ты не знаешь, что придумали в Вулворте: купи двух фюреров, и третий получишь бесплатно. Зам вернулся в сопровождении крупной красивой блондинки с несколько меланхоличным носом и выступающей вперед челюстью, что придавало ее лицу какую-то сдержанность. При этом казалось, что ее короткая, тренированная шея почти не гнется, а такие руки, цвета бронзы, можно обычно встретить у лучников или теннисистов. Это и была его сестра Марлен. Когда она своей пружинистой походкой вошла в прихожую, я про себя подумал, что фигурой Марлен напоминает камин в стиле рококо. Нас пригласили в небольшую скромную гостиную, где мы втроем устроились на дешевом диванчике, обитом коричневой кожей, а ее брат остался стоять, опираясь рукой о дверь и с подозрением поглядывая на меня с Ингой. За стеклянными дверцами высокого шкафа из орехового дерева стояли спортивные кубки в таком количестве, что их бы хватило на призы какой-нибудь школе, и не одной, наверное. - Впечатляющая коллекция, - сказал я как бы в пространство. Мне иногда кажется, что если оценивать мое искусство светской беседы по пятибальной шкале, то больше двойки я ни за что не получу. - Пожалуй, - сказала Марлен, потупившись с видом скромницы. Ее брат этим качеством явно не обладал. - Моя сестра - спортсменка. И если бы не травма, она сейчас участвовала бы в Олимпиаде и защищала честь Германии. Она бегунья. Инга и я что-то промычали в знак сочувствия. Марлен взяла мою визитную карточку и прочитала еще раз. - Чем я могу помочь вам, господин Гюнтер? - Меня пригласила Немецкая страховая компания для расследования обстоятельств гибели Пауля Пфарра и его жены. Мы обращаемся ко всем, кто их знал, чтобы установить подробности их гибели. Это позволит моему клиенту быстрее решить вопросы, связанные с оплатой. - Понятно. - Марлен глубоко вздохнула. - Конечно-конечно. Я подождал, не произнесет ли она что-нибудь более вразумительное, но не дождался, и мне пришлось ее чуть-чуть подтолкнуть. - Если я не ошибаюсь, вы работали секретаршей господина Пфарра в министерстве внутренних дел. - Да, это так. Она оставалась непроницаемой, как настоящий карточный игрок. - Вы и сейчас там работаете? - Да, - сказала она по-прежнему безразлично, не меняя тона. Я вопросительно посмотрел на Ингу, но в ответ она лишь приподняла идеально подрисованную бровь. - Скажите, отдел господина Пфарра по проблемам коррупции в руководстве рейха и Немецком трудовом фронте все еще существует? Несколько секунд она изучала носки своих туфель, а потом посмотрела мне прямо в глаза. - А кто вам об этом сказал? - Она говорила ровным тоном, но я понял, что мои слова ее ошеломили. Теперь важно было развивать наступление. - Может быть, его убили именно потому, что кому-то не понравилось, что он совал свой нос в чужие дела, а если более прямо - в чужие тайны? - Я... я понятия не имею, почему его убили... Послушайте, господин Гюнтер, я думаю... - Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Герхард фон Грайс? Это друг Премьер-министра, профессиональный шантажист по совместительству. Вы знаете, что сведения, которые он передал вашему шефу, стоили ему жизни? - Я в это не верю, - сказала она, но потом спохватилась: - Я не буду отвечать на ваши вопросы. Я сделал вид, что не слышал этого. - А что вы скажете о любовнице Пауля - Еве, или Вере, или как там ее зовут? Может быть, вы знаете, почему она скрывается? Или ее тоже нет в живых? Ее веки задрожали, как чашка на блюдце в вагоне-ресторане скорого поезда. Она задохнулась от возмущения и вскочила на ноги. - Пожалуйста! - произнесла она, и глаза ее наполнились слезами. Брат Марлен сделал жест наподобие судьи, разнимающего боксеров на ринге. - Я думаю, достаточно, господин Гюнтер. Не вижу оснований, по которым вы могли бы продолжать этот допрос, да еще в такой манере. - Почему же? Уверен, что вашей сестре приходилось видеть, как в Гестапо допрашивают людей. В такой же манере или в другой, куда хуже этой. - Это не имеет значения. Мне ясно, что ей неприятно отвечать на ваши вопросы. - Странно. - Меня это почти веселило, но я пришел точно к такому же выводу. Однако, перед тем как захлопнуть за собой дверь, я обернулся и добавил: - Я не принадлежу ни к какой партии, и единственное, что меня интересует, - это правда. Если вы передумаете, советую сразу же со мной связаться. Я занялся этим делом совсем не для того, чтобы кого-то бросить волкам на съедение. * * * - Никогда бы не подумала, что ты такой рыцарь, - сказала Инга, когда мы уже были на улице. - Ты забываешь, что я закончил школу детективов-донкихотов и у меня был высший балл по науке Благородных Чувств. - Плохо, что у тебя не было высшего балла по искусству вести допрос. Ты знаешь, ее просто затрясло, когда ты предположил, что любовницы Пфарра тоже нет на свете. - Ну что я, по-твоему, должен был делать - выбивать из нее признание? - Я хочу сказать о другом. Плохо, что тебе не удалось ее разговорить. Вот и все. Но, кто знает, может, она еще передумает? - Я на это не рассчитываю. Если она действительно работает на Гестапо, то вряд ли относится к людям, которые карандашом подчеркивают любимые строки в Библии. А ты обратила внимание на эти мускулы? Не сомневаюсь, что она у них там главный специалист по хлысту и резиновой дубинке. Мы сели в машину и двинулись на восток, по направлению к Бюловштрассе. У парка Виктории я притормозил. - Выходи, пройдемся немного. Хочется глотнуть свежего воздуха. Инга подозрительно принюхалась. Воздух был насыщен тяжелыми испарениями с близлежащей пивоварни Шультхайса. - Пожалуй, духи я буду покупать себе сама. Ты непременно выберешь не то. Мы поднялись на холм, где молодые берлинские художники, а вернее, то, что от них осталось, продавали свои картины с изображением неких идиллических сценок, безупречных с нацистской точки зрения. Инга не стеснялась в выражениях по этому поводу. - Тебе когда-нибудь приходилось видеть такое дерьмо? Глядя на этих мускулистых крестьян, связывающих пшеницу в снопы или пашущих свои поля, можно подумать, что мы живем в какой-то сказочной стране. Это новые братья Гримм. Инга фыркала и не могла остановиться, а мне она особенно нравилась, когда возбуждалась и не сдерживала себя, даже если говорила при этом слишком громко, хотя в результате мы оба могли загреметь в концлагерь. В конце концов, не исключаю, что, если бы время и терпение позволяли, она смогла бы поколебать меня в представлениях о том, что есть истинное искусство. Но сейчас приходилось размышлять совсем о другом. Я взял ее за руку и потащил к картинам, на которых были штурмовики с квадратными подбородками, а рядом стоял их автор, по виду никак не ариец. Я говорил очень тихо. Как только мы вышли из дома Замов, мне показалось, что за нами следят. Она осторожно огляделась. По базарчику слонялись какие-то люди, но вроде бы никто не проявлял к нам особого интереса. - Не думаю, чтобы ты с ходу вычислила, кого мы тут интересуем. Все-таки работает профессионал. - Ты думаешь, это Гестапо? - Это не единственная банда легавых в городе Берлине. Где тут собака зарыта, в принципе, догадаться несложно. Они разнюхали о том, что я занимаюсь этим делом, и поняли, что я не спрошу у них разрешения, когда мне придется перебежать им дорогу. - И как же теперь быть? Ее лицо было озабоченным, но я улыбнулся ей. - Ты знаешь, я всегда считал, что это неплохое развлечение - подергать кого-нибудь за хвост. Особенно если в конце аттракциона выясняется, что это хвост Гестапо. Глава 15 Утренняя почта состояла всего из двух писем, и оба были доставлены непосредственно авторами. Скрывшись от любопытного взгляда Грубера - он провожал конверты глазами голодного кота, - я открыл их и в меньшем конверте не обнаружил ничего, кроме билета на Олимпиаду - на сегодняшние соревнования по легкой атлетике. На обратной стороне были обозначены инициалы "М.3." и цифра "2 часа". На другом конверте стояла печать министерства авиации, и в нем лежал листок с записью субботних телефонных разговоров между Хауптхэндлером и Ешоннеком. Был зафиксирован и еще один телефонный разговор - мой собственный, когда я звонил из кабинета Хауптхэндлера. Я бросил конверт и бланк в корзину для мусора и стал размышлять о том, успел ли уже Ешоннек купить ожерелье и как мне следует действовать, если сегодня вечером придется сопровождать Хауптхэндлера в аэропорт Темпельхоф. С другой стороны, если Хауптхэндлер уже избавился от ожерелья, то сложа руки сидеть и ждать вечера понедельника, чтобы вылететь в Лондон, он не будет. Вероятнее всего, ожерелье он продаст за валюту, и Ешоннеку требуется время, чтобы собрать деньги. Я сварил кофе и стал ждать возвращения Инги. Небо окончательно затянуло облаками, и я представил себе, как она будет довольна, что торжественное открытие Олимпиады пройдет под аккомпанемент дождя. Плохо только, что и я тоже должен буду промокнуть насквозь... Как она это называла? "Самый грандиозный обман в современной истории". Когда она появилась, я рылся в шкафу в поисках своего старого прорезиненного плаща. - Безумно хочется курить! - Она бросила сумочку на стул и достала сигарету из пачки, лежавшей у меня на столе. Мой старый плащ ее определенно развеселил. - Ты что, собираешься в этом выйти на улицу? - А что? Фрейлейн-чемпионка все-таки решилась. Я получил по почте билет на сегодняшние соревнования. Она предлагает в два часа встретиться на стадионе. Инга посмотрела в окно. - Пожалуй, ты прав, - рассмеялась она. - Без плаща не обойтись. Польет как из ведра. - Она положила ноги на стол. - Ну что ж, а я посижу здесь и постараюсь все продумать. - Я вернусь самое позднее к четырем часам. А потом нам придется поехать в аэропорт. Она нахмурилась. - Ах да, я и забыла. Хауптхэндлер собирается сегодня в Лондон. Прости, если я покажусь слишком наивной, но как ты собираешься действовать в аэропорту? Подойдешь к нему и к его спутнице и спросишь, сколько они получили за ожерелье? А они, наверное, откроют чемоданы и сумки и предложат тебе пересчитать купюры? И все это в зале для пассажиров? - Так просто и так гладко, конечно, не бывает. Жизнь не настолько любезна, чтобы предложить нам заранее подумать о том, что произойдет, если... - Ты говоришь об этом с такой грустью! - Однажды у меня в запасе был - я так полагал - козырной король, я на него рассчитывал... - И карта оказалась битой? - Что-то в этом роде. Я замолчал, услышав шаги в приемной. В дверь постучали, и мотоциклист в чине капрала авиационного корпуса национал-социалистов вручил мне большой конверт цвета буйволовой кожи - близнец того, который я чуть раньше отправил в корзину для мусора. Я расписался в квитанции, после чего капрал поднял руку в нацистском приветствии и быстро вышел из комнаты. В конверт было вложено несколько листков машинописного текста с изложением телефонных разговоров Ешоннека и Хауптхэндлера за предыдущий день. Ешоннек, торговец бриллиантами, оказался особенно активным собеседником, ему пришлось обсуждать с разными людьми проблемы, связанные с покупкой большой суммы американских долларов или английских фунтов. - В яблочко, - резюмировал я, знакомясь с последней беседой Ешоннека и Хауптхэндлера. У меня в руках было доказательство, которого я так ждал, подтверждавшее мое предположение относительно связи между личным секретарем Сикса и торговцем бриллиантами: они обсуждали время и место встречи. - Ну, что там? - Инга уже не в силах была сдерживать любопытство. - Мой главный козырь. Мне его все-таки подбросили. Сегодня Ешоннек и Хауптхэндлер встречаются в пять часов вечера в Грюневальде. У Ешоннека должна быть с собой сумка, набитая валютой. - И кто, черт возьми, тебя информирует? - Инга нахмурилась. - Сам Хануссен - Великий ясновидец? - Этого человека правильнее называть импресарио. Он предлагает нашему вниманию очередной номер программы, представление назначается на сегодня, на пять часов. - И при этом у него есть друзья-штурмовики, которые будут сопровождать тебя до места, указанного в билете? Я правильно понимаю? - Тебе этот спектакль не понравится. - А если я рассержусь, у тебя начнется изжога, так? Я закурил. Мысленно я подбросил монету и проиграл. Правильнее все ей рассказать. - Ты помнишь этот труп в лифте? - Ну как это можно забыть? Инга поежилась. - Меня нанял Герман Геринг, чтобы я нашел этого человека, живым или мертвым. - Тут она не могла не изумиться. - Вот так, и я попросил его поставить подслушивающие устройства на телефоны Ешоннека и Хауптхэндлера. Он мою просьбу исполнил. - Я помахал этими листочками у нее перед носом. - Вот результат. Помимо всего прочего, это означает, что теперь я могу позволить себе сообщить его людям, где искать фон Грайса. Ответом мне было молчание. Разозлившись, я глубоко затянулся, а затем раздавил сигарету в пепельнице. - Я хочу тебе кое-что пояснить, Инга. От предложений Германа Геринга так просто не отказываются. Особенно если хочешь сохранить в целости собственную голову. - Разумеется. - Поверь, мне бы не хотелось работать с клиентом, у которого служащие головорезы с автоматами. - Почему ты раньше ничего не говорил мне об этом, Берни? - Когда Геринг доверяет информацию такому человеку, как я, значит, ставка в игре очень и очень высокая. В интересах безопасности тебе и не следовало знать об этом. Ну, а теперь я вынужден был ввести тебя в курс дела. И я снова помахал перед Ингой машинописными листками. - Конечно, ты не мог ему отказать. Я не хотела обидеть тебя. Просто я была, скажем так, несколько удивлена. Спасибо, что ты обо мне заботишься, Берни. И еще я рада, что ты уже можешь кому-то сообщить о том бедолаге. - Именно это я сейчас и сделаю. Голос у Ринакера был усталый и раздраженный. - Ну что, наглец, ты что-нибудь раскопал? Мне сдается, что терпение Толстого Германа тает стремительно - как слой варенья в еврейском бисквите, когда он попадает тебе в рот. Если ты звонишь просто так, для порядка, я приеду к тебе сейчас и принесу собачья дерьмо на ботинках. - Что с тобой, Ринакер? Ты что, присматриваешь себе место в морге? Что случилось? - Брось молоть чепуху, Гюнтер. Выкладывай, что там у тебя. - Ладно, только слушай внимательно. Я только что нашел того парня. К сожалению, это уже "выжатый лимон". - Он мертв? - Как житель Атлантиды. Пилотирует кухонный лифт в заброшенном отеле на площади Шамиссо. Дорогу узнаешь по запаху. - А документы? - В топке, где жгут мусор, я обнаружил гору пепла, и это все. И как ты думаешь, кто это сделал? - Извини, но это уже ваша работа. Моя задача была отыскать, и я ее выполнил. Передай боссу, что счет я ему отправлю по почте. - Большое спасибо, Гюнтер, - сказал Ринакер, но в голосе его не было и намека на благодарность. - Ты... Но я не дал ему договорить, а предпочел поскорее распрощаться, ограничившись отрывистым "До свидания". Я оставил Инге ключи от машины, предупредив, что в половине пятого мы встречаемся на улице сразу за домиком Хауптхэндлера, стоящим на берегу. От станции "Зоопарк" по специальной линии городской железной дороги я собирался доехать до Спортивного поля рейха, но сначала решил проверить, нет ли слежки, и для этого покружил по городу. Я быстро прошел вверх по Кенигштрассе и сел в трамвай, второй номер, который довез меня до рынка Шпиттель. Там я вышел и дважды обошел фонтан "Шпиндлер брунен", прежде чем спуститься в подземку. Я проехал одну остановку, вышел на станции Фридрихштрассе и вновь оказался на улице. В рабочее время это самая загруженная улица Берлина, и здешний воздух сильно отдает запахом карандашных стружек. Увиливая от зонтов и американцев, лихорадочно листающих свои бедекеры, чуть не угодив под колеса фургона "Рудесдорфские мятные конфеты", я пересёк Тауберштрассе и Егерштрассе, миновал отель "Кайзер" и Главное управление сталелитейных заводов Сикса. Двигаясь по направлению к Унтер-ден-Линден, проскользнул между машинами на Францозишештрассе и на углу Беренштрассе нырнул в Галерею кайзера. Вдоль здания галереи располагались дорогие магазины - место паломничества туристов, которые толкутся постоянно на углу Унтер-ден-Линден, у отеля "Вестминстер". Так что здесь проще избавиться от "хвоста", особенно если подвернется такси. На машине я добрался до станции "Зоопарк", а оттуда - до Спортивного поля рейха. Двухэтажное здание стадиона снаружи выглядело не таким большим, как я себе представлял, и даже непонятно было, как в нем разместятся люди, валившие туда толпами. Только попав внутрь, я понял, в чем заключается секрет архитектора: дело в том, что арена находилась в углублении, на несколько метров ниже поверхности земли. Мое место оказалось недалеко от гаревой дорожки. Рядом со мной сидела довольно почтенного вида женщина, которая приветливо улыбнулась, когда я садился. Место справа от меня - которое, как я полагал, предназначалось для Марлен Зам - все еще оставалось свободным, хотя шел уже третий час. Я как раз взглянул на часы, когда хлынул настоящий ливень, и я с благодарностью воспользовался любезностью моей соседки, нырнув под ее зонтик. Кого-то она должна была облагодетельствовать в этот день, и ее избранником стал я. Она показала на западную часть стадиона и дала мне маленький бинокль. - Там будет сам фюрер. Я поблагодарил ее и, хотя не испытывал никакого интереса, навел бинокль на возвышение на трибуне, где сидели мужчины в сюртуках в окружении вездесущих офицеров СС; надо сказать, насквозь промокших. Инге доставило бы удовольствие это зрелище, подумал я. Однако что касается фюрера, то его пока не было. - Вчера он появился только около пяти, - объяснила моя почтенная соседка. - Хотя никто не осудил бы его, если бы он вообще не пришел в такую отвратительную погоду. - Она заметила, что ни в руках, ни на коленях у меня ничего нет. И решила продолжить шефство. - Я вижу, у вас нет программки. Вы хотите узнать, что сегодня будет? Я сказал, что хотел бы, но, к ужасу своему, понял, что она вознамерилась сама зачитать мне текст. - Сначала будет забег на четыреста метров с барьерами. Затем полуфинал и финал бега на сто метров для мужчин. Надо заметить, что, скорее всего, немцы уступят этому Оуэнсу, негру из Штатов. Я смотрела вчера, как он бежит, - это газель. Я уже приготовился к непатриотичной реплике по поводу так называемой расы господ, как появилась Марлен Зам, избавив меня от неприятностей, которые я мог бы себе доставить своей вечной неосторожностью. - Спасибо, что пришли, господин Гюнтер. Извините меня за вчерашнее. Я была не слишком вежлива с вами. Вы приходили, чтобы помочь, я понимаю. - Конечно. - Я не могла уснуть ночью, все вспоминала ваши слова насчет... - тут она чуть запнулась, - Евы. - Вы имеете в виду любовницу Пауля Пфарра? Она кивнула. - Ева - ваша подруга? - Не самая близкая, вы понимаете, но все-таки приятельница. И сегодня рано утром я приняла решение. Я просила вас прийти сюда, так как уверена, что за мной следят. Поэтому я и опоздала. Мне нужно было убедиться, что я от них ускользнула. - "От них" - это от Гестапо? - Ну, понятно. Не от Международного же олимпийского комитета, господин Гюнтер. Мы рассмеялись одновременно, а я отметил про себя, что она похорошела, когда ее замкнутость сменилась откровенностью. Под плащом терракотового цвета - воротник она расстегнула - просматривалось платье из синей хлопчатобумажной ткани, и благодаря глубокому вырезу, видно было, как она загорела. Она полезла зачем-то в свою объемистую сумку из коричневой кожи. - Ну, так вот. - Марлен заметно нервничала. - О Пауле. После его смерти, как вы догадываетесь, мне не раз пришлось отвечать на разные вопросы. - И о чем вас спрашивали? - Это был дурацкий вопрос, но она восприняла его спокойно. - Обо всем. Думаю, что на каком-то этапе они даже подозревали, что я была любовницей Пауля. - Она вытащила из сумочки темно-зеленый настольный календарь и протянула его мне. - Это я никому не показывала. Настольный календарь Пауля, точнее, его личный календарь. Официальный, который я для него вела, я передала Гестапо. Я повертел в руках календарь, не решаясь открыть его. Сначала Сикс, теперь Марлен. Удивительно, как людям удается скрывать такие вещи от полиции. А может быть, в этом и нет ничего удивительного. Все зависит от того, знаете ли вы, как вести себя с полицией. - Почему вы так поступили? - Чтобы спасти Еву. - Тогда почему вы его просто не уничтожили? Я думаю, что это было бы самое правильное решение - и для нее, и для вас. Она нахмурилась, пытаясь объяснить то, что сама, похоже, до конца не понимала. - Мне казалось, что если этот календарь попадет по назначению, в хорошие руки, в нем можно будет вычитать, обнаружить что-то такое, что поможет потом найти убийцу. - А если вдруг выяснится, что ваша подруга Ева каким-то образом сама связана с этим убийством? Марлен вспыхнула и откровенно разозлилась. - Я никогда в это не поверю, она вообще не способна кого-нибудь обидеть. - Предположим. Расскажите мне о ней. - Все в свое время, господин Гюнтер. - Марлен сжала губы. Не думаю, чтобы госпожа Зам относилась к людям увлекающимся, способным идти на поводу своих страстей или вкусов, и я так и не понял - то ли Гестапо предпочитает именно таких женщин, то ли служба в этой организации так на них влияет. - В первую очередь, я хотела бы вам кое-что объяснить. - Я весь внимание. - После смерти Пауля я сама осторожно пробовала выяснить, где скрывается Ева, но успеха не достигла, К этому я еще вернусь. Но перед тем, как я вам все расскажу, хочу взять с вас слово - обещайте мне, что, если вам удастся ее найти, вы попытаетесь ее убедить выйти из своего убежища. Если ее арестует Гестапо там, где она находится, ей же хуже будет. Вы, наверное, понимаете, что я не прошу вас о каком-то одолжении. Речь о цене за информацию, которую вы получите от меня и которая поможет вам в расследовании. - Обещаю, безусловно. Я дам ей шанс спастись, если у меня это получится. Но я вынужден сказать вам, что сейчас, похоже, она влипла по самую макушку. Мне кажется, она собирается сбежать за границу, и сбежать прямо сегодня, так что лучше рассказывайте, и поскорее, слишком мало времени остается. Какое-то время Марлен смотрела прямо перед собой невидящим взглядом, не замечая спортсменов, занимавших позиции на линии старта. Казалось, она не слышала и того, как зашумели трибуны, когда прозвучал выстрел из пистолета стартера и бегуны рванулись вперед. Она начала свой рассказ под нараставший гул трибун. - Ну, для начала разберемся с ее именем: на самом деле ее зовут иначе. Это Пауль называл ее Евой. Он всегда так делал - давал людям другие имена. По преимуществу арийские - вроде Зигфрида и Брунгильды. Настоящее имя Евы Ганна, Ганна Редл. Но Пауль сказал, что Ганна звучит как еврейское имя и что он будет называть ее Евой. Стадион взревел, когда американец выиграл первый забег. - Семейная жизнь у Пауля сложилась неудачно, но он никогда не объяснял мне почему. У нас с ним были дружеские отношения, он мне многое доверял, но о своей жене никогда не говорил. Однажды мы с ним отправились в игорный клуб, где я встретила Еву. Она работала там крупье. Я не видела ее перед этим несколько месяцев, а познакомились мы раньше, в "Ревеню". У нее были способности к математике, может быть, поэтому она и пошла в казино. А кроме того - двойная оплата, возможность встречаться с интересными людьми. Тут я удивился, так как, напротив, всегда считал посетителей казино публикой, более чем скучной. Но промолчал, не хотел ее прерывать. - Ну, так вот, я представила ее Паулю, и сразу стало ясно, что они заинтересовались друг другом. Пауль был красивым мужчиной, и Ева тоже очень хороша собой, по-настоящему привлекательна. Через месяц мы с ней встретились, она мне призналась, что у них с Паулем роман. Не скрою, сначала я была шокирована, а потом решила, что меня это не касается и не должно касаться. Они встречались - и часто встречались - около полугода. А потом, вы знаете, Пауля убили. В календаре вы найдете интересующие вас даты и кое-что еще. Открыв календарь, я первым делом остановился на дне убийства, В ту самую ночь, когда это произошло, он должен был с ней встретиться. Между тем Марлен ничего об этом не сказала. Я начал перелистывать страницы в обратном порядке. - А вот еще одно знакомое имя. Герхард фон Грайс. Вы о нем что-нибудь знаете? - Я закурил и добавил: - По-моему, подошло время поговорить о вашем маленьком отделе в Гестапо. Как вы считаете? - Об отделе Пауля? Да, вы знаете, он им так гордился! - Она глубоко вздохнула. - Пауль был очень цельный человек. - Безусловно. Каждый раз, встречаясь с этой женщиной, он больше всего хотел поскорей вернуться домой, к любимой жене. - Самое смешное, что это в самом деле так, господин Гюнтер. Именно этого ему и хотелось. Не думаю, что он стал равнодушен к Грете. Он любил ее, но почему-то - а почему, не знаю - в такой же степени ненавидел. - Всякое бывает. Может, у него была такая манера - вертеть хвостом. В это время завершился очередной забег, и, к великому восторгу зрителей, на этот раз его выиграл немецкий спортсмен, Ноттбрух. Моя почтенная соседка, переполнившись восторгом, вскочила на скамейку и размахивала программкой. Тем временем Марлен порылась в сумке и извлекла оттуда конверт. - Вот копия документа, по которому Пауль получил полномочия организовать свой отдел. - Она передала мне конверт. - Я подумала, что вам будет любопытно с ним познакомиться. Это, наверное, поможет какие-то вещи увидеть в перспективе, понять, почему Пауль сделал то, что сделал. Вот что представлял собой этот документ. "Рейхсфюрер СС и Глава Германской полиции Имперского министерства внутренних дел o-KdS g2(o/RV) № 2211/35 Берлин 6 ноября 1933 г. Унтер-ден-Линден, 74 Местный тел.: 120-034 Междугородный тел.: 120-037 ЭКСПРЕСС-ПИСЬМО ГАУПТШТУРМФЮРЕРУ ДОКТОРУ ПАУЛЮ ПФАРРУ Я обращаюсь к Вам по очень серьезному поводу. Я имею в виду коррупцию среди служащих рейха. Мы считаем необходимым придерживаться одного принципа: слуги общества обязаны быть людьми честными, порядочными, верными и хорошими товарищами по отношению ко всем, кто принадлежит нашему боевому содружеству. Те, кто нарушает этот принцип - даже если речь идет об одной марке, - должны быть подвергнуты наказанию. Действовать при этом надлежит безжалостно. Я не собираюсь стоять рядом и смотреть, как вокруг распространяется гниль. Как Вы знаете, мною уже приняты меры, призванные покончить раз и навсегда с коррупцией в рядах СС. В соответствии с этими мерами, лица, уличенные в бесчестных поступках, были ликвидированы. Согласно воле фюрера, Вы получаете полномочия расследования и беспощадной борьбы с коррупцией в Немецком трудовом фронте, где мошенничество приняло массовый характер. В связи с этим Вам присваивается звание гауптштурмфюрера и право докладывать обо всех событиях и фактах в этой области мне лично. Где бы ни появилась коррупция, мы выжжем ее каленым железом. Так, чтобы, закончив тяжелый трудовой день, могли с чистой совестью сказать, что сделали все, что могли, чтобы оправдать любовь и преданность нашего народа. Хайль Гитлер! (подпись) Генрих Гиммлер". - Пауль очень старался, - сказала Марлен. - Он арестовывал и наказывал виновных. - Ликвидировал, - поправил я, цитируя рейхсфюрера. Голос Марлен стал жестким. - Речь идет о врагах государства. - Да, конечно. - Я подождал, не добавит ли она еще что-нибудь, и, понимая, что она мне не доверяет, не стал уточнять формулировки. - Они должны быть наказаны. Здесь я согласен с вами. Пожалуйста, продолжайте. Марлен согласилась. - Так получилось, что он обратил внимание на Союз сталелитейной промышленности, и довольно скоро до него дошли слухи, касающиеся его тестя, Германа Сикса. Поначалу он не придавал им особого значения. Однако прошло время, и однажды ночью он принял решение навести там порядок. У него это стало чуть ли не навязчивой идей. - Как это все происходило, в каких формах? - Я не могу назвать конкретно день, но хорошо помню, что он стал допоздна задерживаться на работе, перестал отвечать на телефонные звонки жены. И особенно активизировался после того, как начал встречаться с Евой. - А в чем заключалась вина папаши Сикса? - Коррумпированные чиновники Немецкого трудового фронта деньги, которые принадлежали фонду Союза рабочих сталелитейной промышленности и Благотворительному фонду, поместили в банк Сикса. - Вы хотите сказать, что, кроме всего прочего, он еще и владелец банка? - В банке "Дойчес коммерц" он главный пайщик. В благодарность за это Сикс устроил так, что эти чиновники получили персональные ссуды под очень низкий процент. - А что Сикс от этого имел? - Выплачивая низкие проценты по вкладу в ущерб рабочим, банк смог поправить свои дела. - Неплохо придумано. - Это только часть, малая часть его махинаций. - Марлен не удержалась от ехидной усмешки. - Пауль также подозревал, что его тесть снимает сливки с фондов, принадлежащих Союзу. И что из этих сливок он взбивал масло высшего сорта - вложения фонда работали на полном обороте. - Взбивал масло? Что вы имеете в виду? - Что такое полный оборот? Сикс постоянно продавал одни акции и паи, покупал другие и таким образом каждый раз получал законные проценты. Комиссионные, если угодно. Дальше эти комиссионные распределялись между банком и чиновниками Союза. Но это нужно было доказать, и доказать оказалось не так-то просто. Пауль пытался установить подслушивающее устройство на телефоны Сикса, но человек, от которого это зависело, отказал ему в разрешении. Пауль считал, что кто-то, вероятно, уже подслушивал телефонные разговоры Сикса и этот "кто-то" не собирался делиться с ним, то есть с Паулем, своей информацией. Поэтому Пауль пошел по другому пути. Он узнал, что у Премьер-министра был свой тайный агент, который располагал определенной информацией, компрометировавшей Сикса, и не только Сикса. Этого человека звали Герхард фон Грайс. И Геринг использовал эту информацию, чтобы заставить Сикса придерживаться той экономической политики, которую он, Премьер-министр, проводил. Тем не менее Пауль решил встретиться с фон Грайсом и предложить ему огромную сумму за то, чтобы тот позволил ознакомиться с компроматом на Сикса. Но фон Грайс отказался. Пауль говорил, что он очень испугался. Марлен огляделась. Возбуждение зрителей, нетерпеливо ожидавших начала полуфинального забега на сто метров, возрастало с каждой минутой. Бегуны с препятствиями уже закончили соревнования, и на дорожке разминались спринтеры, в том числе и спортсмен, ради которого люди пришли сегодня на стадион, - Джесс Оуэнс. Марлен, кажется, засмотрелась на этого негра. - Он потрясающий, правда? Я об Оуэнсе. Великолепный представитель своей расы. - Но Пауль все-таки завладел этими бумагами? Я правильно понял? - Пауль был очень настойчив. И в какие-то минуты, в самом деле, безжалостен. - Не сомневаюсь в этом. - На Принц-Альбрехт-штрассе - в Гестапо - есть отдел, который занимается различными объединениями, в том числе клубами и Немецким трудовым фронтом. Пауль убедил их навесить "красный ярлык" на фон Грайса, с тем чтобы его немедленно арестовать. Но этим дело не ограничилось. Они настояли, чтобы фон Грайс был арестован специальным подразделением быстрого реагирования и доставлен в штаб-квартиру Гестапо. - А что это за подразделение? - Это команда убийц. Лучше им в руки не попадать. В общем, было сделано все - и очень быстро, - чтобы напугать фон Грайса. Напугать так, чтобы он понял, что Гиммлер сильнее Геринга и что Гестапо ему следует бояться больше, чем Премьер-министра. В конце концов, Гиммлер оттеснил Геринга и стал лично контролировать Гестапо. И потом, вспомним историю прежнего шефа Гестапо Дильса, тело которого его бывший начальник, Геринг, спустил вниз по реке. Все это они выложили фон Грайсу, объяснив, что то же самое может произойти и с ним самим и что выбора у него фактически нет: если он не хочет испытать на себе гнев рейхсфюрера СС, ему следует сотрудничать во всех делах с Гестапо. То есть иначе ему грозил концлагерь. И конечно, фон Грайс сдался. А кто поступил бы иначе? Короче, он передал Паулю все, что у него было. И Пауль несколько вечеров сидел дома, изучал материалы. Затем Пауля убили. - А документы забрали. - Документы украли. - Вы хотя бы примерно представляете себе, что там было? - Абсолютно не представляю. Я их никогда в руках не держала. Но Пауль мне кое-что рассказывал. Правда, в самых общих чертах. О том, что там содержатся неопровержимые доказательства связей Сикса с организованной преступностью. Стартер выстрелил, Джесс Оуэне рванулся вперед и первые тридцать метров опережал всех. Моя почтенная соседка снова вскочила на ноги. Она ошибалась, подумал я, сравнивая Оуэнса с газелью. Наблюдая за высоким грациозным негром, который мчался по дорожке, заметно оторвавшись от остальных - словно в насмешку над бредовыми теориями о превосходстве арийской расы, - я подумал, что для Оуэнса его соперники были не более чем досадной помехой. В беге для него заключался смысл жизни, и если действительно существует раса господ, то Джесс Оуэне, несомненно, к ней принадлежит. Немецкая публика встретила его победу бурей восторга, и я с радостью наблюдал, как люди аплодируют, не задумываясь о том, к какой расе относится этот человек. Может быть, Германия все-таки обойдется без войны, мелькнуло у меня. Я посмотрел в сторону ложи для почетных гостей - для Гитлера и других высших чинов партии. Интересно, как они реагируют на этот всеобщий порыв радости, охватившей стадион, на аплодисменты, адресованные чернокожему американцу? Но лидеров "третьего рейха" все еще не было. Я поблагодарил Марлен за все, что она сообщила, и покинул стадион. В такси, направляясь на юг, к озерам, я не мог отделаться от мыслей о бедном Герхарде фон Грайсе. Только-только вырвавшись из лап Гестапо, запуганный до предела, он выходит на свободу лишь для того, чтобы его снова схватили, пытали и убили парни Красного Дитера. Уж если не везет, то не везет. Оставив позади мост Ванзее, мы поехали вдоль берега. Черная надпись у входа на пляж гласила: "Евреям вход запрещен". Таксист не удержался: - Дурацкий юмор. "Евреям вход запрещен". Да сюда ни одна собака не сунется. В такую-то погоду. - И сам рассмеялся своей шутке. Напротив ресторана "Шведский павильон" несколько смельчаков все еще рассчитывали на хорошую погоду. И, уже повернув на Кобланкштрассе, а потом вырулив на Линденштрассе, таксист все еще насмешничал над этими энтузиастами и капризами немецкой погоды. Я сказал ему, чтобы он остановился на углу Гуго-Фогель-штрассе. Это был тихий зеленый пригород, где все было в идеальном порядке. Небольшие домики, особняки с аккуратными лужайками и ухоженными живыми изгородями. Моя машина стояла на тротуаре, но Инги нигде не было видно. Я посмотрел по сторонам в надежде увидеть ее где-нибудь рядом, пока таксист отсчитывал сдачу. Чувствуя, что случилось что-то неожиданное, я дал шоферу на чай слишком много, и он поинтересовался: может быть, я хочу, чтобы он меня подождал? Я сказал, что ждать не надо, и пошел к своей машине, стоявшей примерно в тридцати метрах от того дома, который назвал Хауптхэндлер как место встречи. Я проверил дверь машины - она была открыта, - сел и решил немного подождать, все еще надеясь, что вот-вот появится Инга. Настольный календарь, который передала мне Марлен Зам, я положил в "бардачок", а затем нашарил под сиденьем пистолет, который обычно у меня там хранился. Сунув его в карман пальто, я вылез из машины. По указанному адресу находилось грязно-коричневое, двухэтажное сооружение, какое-то обшарпанное, наполовину развалившееся. Краска на закрытых ставнях облезла, в саду висело объявление: "Продается". Сад и дом выглядели так, словно люди давно их покинули, если искать укрытие, лучше местечка не найти. Дом окружала запущенная лужайка, низкой стеной отделенная от тротуара, на котором стоял автомобиль - голубой "адлер". Я перешагнул через стену и пошел вдоль нее, а затем, осторожно переступив через ржавую газонокосилку, нырнул под дерево. Здесь я вытащил "вальтер", оттянул затвор, чтобы послать пулю в патронник, и взвел курок. Согнувшись почти вдвое, я крался вдоль стены, под окнами, к задней двери, слегка приоткрытой, так что слышны были приглушенные голоса в комнатах. Когда я распахнул дверь, первое, что я увидел, была лужа крови на кухонном полу. Стараясь двигаться, насколько можно, бесшумно, я прошел внутрь, чувствуя, как во мне что-то опускается, словно монетка падает в колодец, при мысли о том, что Инга могла войти в этот дом, не дожидаясь меня. Я приложил холодную сталь пистолета к щеке. Холод, охвативший все лицо, проникал мне в душу. Перед кухонной дверью пришлось присесть, чтобы заглянуть в замочную скважину. За дверью виден был пустой коридор, без ковровой дорожки, и несколько закрытых дверей по сторонам. Я повернул дверную ручку. Голоса доносились из комнаты в передней части дома и звучали уже достаточно четко, узнаваемо - это были Хауптхэндлер и Ешоннек. Чуть позже я услышал женский голос, сначала мне показалось, что это была Инга, пока та женщина не засмеялась. Поскольку в этот момент исчезновение Инги меня волновало уже гораздо больше, чем судьба бриллиантов Сикса и обещанное вознаграждение, я решил не медлить и пойти на прямой разговор с этой троицей. Из того, что мне удалось услышать, я понял, что они сейчас ничего не опасаются, но на всякий случай, чтобы они не наделали глупостей, открыв дверь, я выстрелил поверх их голов. - Всем оставаться на местах! - приказал я, чувствуя, что напугал их хорошенько, и будучи уверен, что теперь только дурак полезет за пистолетом. Но Герт Ешоннек оказался именно таким дураком. Надо сказать, что даже при самых благоприятных обстоятельствах попасть в движущуюся мишень, особенно если эта самая мишень решает отстреливаться, довольно трудно. Моя первая задача была остановить его, и я выстрелил не прицеливаясь. Увы, так случилось, что я остановил его навсегда. Я не собирался стрелять ему в голову, но времени, чтобы тщательно прицелиться, у меня не было. Расправившись с одним, надо было понять, как поступить с другими, так как Хауптхэндлер тут же бросился на меня, пытаясь завладеть моим пистолетом. Когда мы оба упали на пол, он заорал девушке, в остолбенении застывшей у камина, чтобы она взяла пистолет, имея в виду тот, что выпал из рук Ешоннека. Но до девушки не сразу дошло, какой пистолет она должна взять мой или другой, лежащий на полу. Ее любовнику пришлось повторить свой приказ, но я уже успел освободиться от его рук и двинул "вальтером" ему по физиономии. Таким ударом слева теннисист завершает победный матч. Удар был сильный, он потерял сознание и растянулся у стены. Тем временем девушка очнулась и потянулась за пистолетом Ешоннека, а мне было не до рыцарских манер, я шагнул вперед и ударил ее по лицу. Когда пистолет Ешоннека очутился у меня в кармане, я наклонился, чтобы посмотреть, что с ним. Не нужно быть владельцем похоронного бюро, чтобы понять, что он мертв. Есть, конечно, и более элегантный способ прочистить человеку уши, чем манипуляции с таким инструментом, как девятимиллиметровая пуля, но обстоятельства диктуют свое. Я закурил сигарету, во рту у меня давно пересохло, и, присев на стол, стал ждать, когда Хауптхэндлер и девушка придут в себя. Я выпускал дым, не разжимая зубы, через короткие паузы. Было совершенно дурацкое ощущение, что у меня внутри кто-то играет на гитаре. Мебели в комнате почти не было - только потертый диван, стол и пара стульев. На столе на кусочке фетра лежало ожерелье Сикса. Я отбросил сигарету и положил бриллианты на ладонь. Камни, стукнувшись друг о друга, как камешки из мрамора, на ощупь казались холодными и тяжелыми. Трудно было представить это ожерелье, скользкое, как нож, на женской шее. Недалеко от стола лежал портфель. Я заглянул туда: он был набит деньгами - доллары и фунты, как я и полагал. В портфеле были два фальшивых паспорта - на имя господина и госпожи Рольф Тайхмюллер. На те же самые имена были выписаны и авиабилеты, которые я держал в руках в доме Хауптхэндлера. Подделка была качественная, но в принципе получить такие паспорта нетрудно, особенно, если у вас есть знакомый в паспортном отделе и вы готовы хорошо заплатить. Мне как-то не пришло это в голову раньше, но теперь не стоило сомневаться, что Ешоннек, к которому постоянно обращались за финансовой помощью евреи, уезжавшие из Германии, конечно, держал людей, занимавшихся изготовлением фальшивых документов - весьма доходный побочный промысел. Девушка застонала и села, оставаясь по-прежнему на полу. Держась за щеку и тихонько всхлипывая, она потянулась к Хауптхэндлеру, чтобы помочь ему подняться. Пока тот, перевернувшись на другой бок, вытирал кровь с носа и подбородка, она держала его за плечи. Я раскрыл ее паспорт. Красавицей, как считала Марлен Зам, я бы ее не назвал, но какая-то привлекательность и даже интеллигентность, несомненно, присутствовали. По крайней мере, ничего общего с той второсортной девицей, какой я ее себе представлял, когда узнал, что она работала крупье. - Извините, что мне пришлось так поступить, фрау Тайхмюллер. Не знаю, как к вам правильнее обратиться - Ганна, или Ева, или как-то иначе. Какое у вас сейчас имя?.. Она посмотрела на меня с такой нескрываемой ненавистью, что у нее сразу высохли слезы. - А вы небольшого ума. - Она говорила сухо и отрешенно. - Не понимаю, почему эти два идиота решили, что вас нужно убрать с дороги. - Теперь я считаю, что это и в самом деле было необходимо. Хауптхэндлер сплюнул на пол. - А что же теперь изменилось? - Ну, как вам сказать... Теперь все зависит от вас. Мы можем придумать такой вариант: мотив убийства - страсть или что-то в этом роде. У меня друзья в Алексе, и эту проблему мы решим, договоримся. Но сначала вы должны помочь мне. Со мной работала женщина - высокая, с темными волосами, хорошо сложенная, одета в черное пальто. На вашей кухне на полу кровь, и я тревожусь, не случилось ли что с моей сотрудницей. Кажется, она пропала. Вам об этом, видимо, ничего не известно, так? Ева насмешливо фыркнула. - Пошел ты к черту! - сказал Хауптхэндлер. - С другой стороны, - я решил их припугнуть, - преднамеренное убийство - это, друзья мои, преступление, наказуемое смертью. Причем почти наверняка, если тут замешана большая сумма денег. Я видел однажды, как вешали преступника в тюрьме на озере Плетцен. Гелпл, официальный палач, приступает к делу, облачившись в белые перчатки и фрак. Довольно милое зрелище. - Бросьте пистолет, господин Гюнтер, прошу вас. - Голос звучал откуда-то сбоку, возможно за дверью, по интонации - терпеливо, но настойчиво, как будто обращались к капризному ребенку. Но приказ я исполнил, так как знаю точно, что спорить с автоматическим оружием, направленным на тебя, бессмысленно, а короткого взгляда на физиономию его владельца, напоминающую боксерскую перчатку, было достаточно, чтобы понять, что он, не задумываясь, выстрелит, если я посчитаю его обращение всего лишь милой шуткой. Он вошел в комнату, а за его спиной возникли еще двое с пушками. - Эй, вы, - сказал человек с автоматическим пистолетом, - поднимайтесь на ноги, вы, двое. - Ева помогла Хауптхэндлеру встать. - Лицом к стене. И вы тоже, Гюнтер. Обои были дешевые. Чересчур темные и мрачноватые, на мой вкус. Несколько минут я изучал их, ожидая, когда они приступят к обыску. - Если вам знакомо мое имя, значит, вы должны знать, что я частный детектив. Эти двое разыскиваются по обвинению в убийстве. Я не столько увидел резиновую дубинку, сколько услышал, как она просвистела у меня над головой. Перед тем как упасть на пол и потерять сознание, я успел подумать, что это стало утомительным - то и дело оказываться в нокауте. Глава 16 Странная вещь - куранты отбивали время и одновременно кто-то бил в большой турецкий барабан. Мучительно знакомый мотив. "И только Анну из Тарау я одну люблю"? Нет, это никакая не мелодия. Это звонок пятьдесят первого трамвая, идущего в депо на Шонхаузералле Мы ехали по Шиллерштрассе, Панкову, Брейтештрассе, и машину немилосердно трясло. Теперь я отчетливо слышал звон олимпийского колокола на большой часовой башне. Этот колокол звонил на открытии Олимпийских игр, и его же звон возвестит об их закрытии. Раздался выстрел стартера Миллера, и под рев зрителей Джо Луис бросился на меня и вторично в этом раунде уложил на пол. В ночном небе ревел четырехмоторный моноплан "юнкере", летевший в Кройдон, и казалось, что от этого звука можно просто сойти с ума. Вдруг я услышал собственный голос: - Выбросите меня у озера Плетцен. Моя голова дрожала, как доберман, почуявший суку. Я попытался оторвать голову от пола машины, в которой меня везли, но тут выяснил, что мои руки наручниками скованы за спиной. В этот момент меня пронзила совершенно невыносимая боль, такая боль, что я думал только об одном - как бы случайно не шевельнуть головой... ...Я услышал, как сотни тысяч ног, обутых в сапоги, отбивая шаг, маршируют по Унтер-ден-Линден, и кто-то поднес микрофон поближе к колонне солдат, чтобы усилить этот убивавший душу звук. Создавалось такое впечатление, что по улице скачет гигантских размеров лошадь. Раздался вой сирены, объявлявшей воздушную тревогу. На окопы противника обрушился огневой вал - это началась артиллерийская подготовка. В ту минуту, когда мы выбрались из окопов и готовы были уже броситься в атаку, прямо над нашими головами разорвался снаряд, бросив нас на землю. Забравшись в воронку, забитую сгоревшими в огне лягушками, я ждал, когда стихнет этот шум. Казалось, что мою голову поместили внутрь огромного пианино, молоточки которого непрерывно били по струнам, отчего звон в ушах не прекращался. Меня охватила противная слабость. Я почувствовал, как меня вытащили из машины и поволокли, а может, и понесли куда-то в сторону. Кто-то снял наручники с моих рук, а самого меня усадили на стул. Кто-то придерживал меня, чтобы я с него не свалился. Другой человек в форме, от которого сильно воняло карболкой, обшарил мои карманы. Он вывернул их наизнанку, и я вдруг почувствовал, что воротник пиджака прилип к шее. Дотронувшись до нее, я нащупал рану, из которой шла кровь. Какой-то человек осмотрел мою голову и заявил, что я способен отвечать на вопросы. С их точки зрения, мне не составило бы труда сыграть партию в гольф. Передо мной поставили чашку кофе и предложили сигарету. - Вы знаете, где находитесь? Я что-то пытался сделать со своей головой, чтобы она не тряслась, и пробормотал, что не знаю. - Вы находитесь в отделении Крипо на Кенигсвег, в Грюневальде. Я глотнул кофе. - Меня зовут Хингсен, криминальинспектор Хингсен. - Это был человек, задававший вопросы. - А это - вахмистр Венц. - Он кивнул в сторону другого человека в форме, стоявшего рядом, от которого так несло карболкой. - Может быть, вы потрудитесь сообщить нам, что произошло. - Если бы этот придурок не ударил меня так по голове, я бы скорее вспомнил, что произошло. Инспектор взглянул на сержанта, который явно недоумевал. - Мы вас не били, - сказал он. - Что вы сказали? - Я сказал, что мы вас не били. Я осторожно притронулся к шее, а потом осмотрел пальцы, на которых запеклась кровь. - Я что, по-вашему, сам расчесал себе голову до крови? - Вот вы и должны рассказать нам, откуда у вас кровь, - произнес инспектор. Я вздохнул и, кажется, услышал свой вздох. - Что происходит? Я ничего не понимаю. Вы видели мое удостоверение личности? - Видели, - ответил инспектор. - Послушайте, почему бы вам не начать с самого начала? Поверьте, мы ничего не знаем. Больше всего мне хотелось хорошенько выругаться, но я не поддался искушению и начал терпеливо объяснять: - Я распутываю одно дело. Хауптхэндлер и эта девица обвиняются в убийстве. - Подождите. Кто такой Хауптхэндлер? Я почувствовал, что происходит что-то не то, и попытался сосредоточиться. - Да, я вспомнил. Они теперь носят другую фамилию - Тайхмюллер. Хауптхэндлер и Ева получили новые паспорта. Ешоннек сделал им паспорта. Услышав это имя, инспектор покачался на каблуках. - Ну вот, кое-что уже стало проясняться. Герт Ешоннек. Так звали того, который валялся на полу, правильно? Он повернулся к сержанту, который вытаскивал за веревку мой "Вальтер-ППК" из бумажного пакета. - Это ваше оружие, господин Гюнтер? - спросил сержант. - Мое, - устало ответил я. - Все правильно, все так и было - это я убил его. Защищаясь, в порядке самообороны. Он потянулся за пистолетом. Он туда приехал, чтобы рассчитаться с Хауптхэндлером. Я так думаю. Или с Тайхмюллером, как тот теперь себя называет. Я заметил, что инспектор и сержант обменялись многозначительными взглядами. Меня это начинало беспокоить. - Расскажите нам подробнее об этом Тайхмюллере, - предложил сержант. - Хауптхэндлере, - поправил я его. - Вы забрали его, правда? Инспектор беззвучно пошевелил губами. - А эта девица, Ева... Ей что, тоже удалось скрыться? Он сложил руки на груди и посмотрел мне прямо в глаза. - Послушайте, Гюнтер. Не вешайте нам лапшу на уши. В соседнем доме услышали выстрел и сообщили нам. Мы обнаружили вас, лежащего без сознания, один труп, два пистолета, из которых стреляли, и кучу валюты. Ни Тайхмюллера, ни Хауптхэндлера, ни Евы мы не видели. - А бриллиантов вы тоже не видели? Сержант дал понять, что бриллианты мне могли только померещиться. Инспектор - толстый, неопрятный, с темным налетом на зубах от постоянного курения, потрепанный жизнью господин - сел напротив и предложил мне сигарету. Мы молча закурили. Когда он заговорил снова, то был почти дружелюбен. - Вы ведь когда-то служили в полиции, верно? Я подтвердил, поморщившись от боли. - Имя знакомое. Вы были хорошим детективом, насколько я помню. - Спасибо. - Так что мне нет нужды объяснять вам, как выглядит вся эта ситуация с точки зрения закона. - Невесело, наверное? - Хуже некуда. - Инспектор перекатил сигарету из одного угла рта в другой и поморщился - дым попал ему в глаза. - Если хотите, я приглашу адвоката. - Спасибо, не стоит. Но если вы готовы оказать услугу бывшему коллеге, я попрошу вас об одной вещи. У меня есть помощница, Инга Лоренц. Не могли бы вы позвонить ей и сообщить, что меня задержали. Я дал ему три номера телефона, так как инспектор вызвал у меня доверие, и собрался даже рассказать о том, что Инга пропала в Ванзее. Но делать этого не стал. Ибо тогда бы они обыскали мою машину и нашли дневник, который мне дала Марлен Зам, а в результате ее могли бы обвинить в укрывательстве улик от следствия. Кто знает, может быть, Инга внезапно плохо себя почувствовала и, поймав такси, отправилась домой, зная, что я в любом случае приеду за своей машиной. Все может быть. - У вас есть друзья в полиции? Скажем, в Алексе или где-нибудь еще? - Есть у меня приятель, Бруно Штальэкер. Он, конечно, может подтвердить, что я люблю детей и бездомных собак, но не больше. - Плохо дело. Я на минуту задумался. Конечно, можно еще связаться с теми двумя головорезами из Гестапо, которые тогда учинили разгром в моем кабинете, и предъявить им факты, до которых я сейчас докопался. Готов биться об заклад, что эта информация доставит им массу неприятностей. И не исключено, что в результате мне будет предложено приятное путешествие прямиком в концлагерь. Однако, если я вообще не попытаюсь себя спасти, инспектор Хингсен отправит меня в тюрьму по обвинению в убийстве Герта Ешоннека. Я не игрок по натуре, но это была единственная карта, на которую я мог поставить. * * * Криминалькомиссар Пост задумчиво посасывал свою трубку. - Интересная версия, - промычал он. Диц оставил в покое свои усы и презрительно фыркнул. Йост посмотрел на своего инспектора, а затем перевел взгляд на меня. - Но, как вы, наверное, заметили, мой коллега считает ее несколько надуманной. - Это мягко сказано, осел, - пробормотал Диц. С тех пор как он до смерти напугал мою секретаршу и разбил последнюю бутылку хорошего вина, которая у меня была, он стал мне еще отвратительней. Роста Йост был высокого, и в его наружности проглядывало что-то несомненно аскетическое. На лице его застыло выражение испуга, какое часто встречается у холостяков. Его костлявая шея торчала из воротника рубашки, как голова черепахи, по ошибке надевшей на себя чужой панцирь. Он чуть приоткрыл рот, пытаясь изобразить улыбку, прежде чем со всей решительностью указать своему подчиненному его место. - По части теории ты у нас довольно слаб. Ты ведь человек действия. Правда, Диц? Диц метнул на него сердитый взгляд, и комиссар попробовал улыбнуться чуть шире. Йост снял очки и принялся протирать их с таким видом, будто хотел показать всем, кто находится сейчас в комнате, что свои интеллектуальные способности он считает столь высокими, что сопоставлять такое дарование и натиск Дица - всего лишь проявление низменного физического начала - просто смешно. Снова водрузив очки на нос, он вытащил изо рта трубку и сладко зевнул, будучи совершенно уверенным в том, что в силу своего интеллектуального превосходства может вести себя как избалованный ребенок. - Это, конечно, не означает, что людям, привыкшим действовать, а не рассуждать, нет места в Зипо. Но, учитывая то, что было сказано и сделано, решения должен принимать человек, способный прежде всего рассуждать. На каком основании вы считаете, что страховая компания "Германия" не посчитала нужным сообщить нам о существовании этого ожерелья? Ход был довольно неожиданный, и настолько, что я сначала чуть не растерялся. - К ним, наверное; никто и не обращался, - с тайной надеждой, что это так и было, заявил я. Последовало долгое молчание. - Но ведь дом сгорел. - В голосе Дица я уловил беспокойство. Страховая компания должна была бы уведомить нас о случившемся. - Не обязательно. Совершенно необязательно, если никто не предъявляет иск. Ведь потому меня и пригласили. Это моя обязанность теперь - выяснить все обстоятельства на случаи, если иск все же будет предъявлен. - Вы хотите сказать, они знали, что в этом сейфе хранится дорогое ожерелье, и тем не менее не собирались выплачивать страховку? Это значит, они утаили важнейшую улику. Так получается? - Но вы же не спрашивали об этом, - повторил я. - Послушайте, господа, речь идет о частном предпринимательстве, а не о благотворительной организации "Зимняя помощь". Вы думаете, они жаждут избавиться от своих денег и будут настаивать на том, чтобы кто-нибудь предъявил иск, а затем сами вручат подателю иска несколько сотен тысяч рейхсмарок? Да и кому они должны выплатить страховку? - Ближайшим родственникам, разумеется, - сказал Йост. - Не зная, кто из них имеет на нее право? Вряд ли. Кроме того, в сейфе находились и другие ценные вещи, никакого отношения к семье Сиксов не имевшие. Не так ли? - Йоста мои слова заметно озадачили. - Думаю, комиссар, ваших людей интересовали исключительно бумаги фон Грайса и они даже не собирались выяснять, что еще могло быть в сейфе господина Пфарра. Дицу это уже не понравилось. - А ты, как я погляжу, продувной малый. Только не тебе обвинять нас в некомпетентности. Стоит нам только подмигнуть кое-кому, и ты загремишь в лагерь. Йост навел на меня черенок своей трубки. - В последнем, по крайней мере, он не ошибается. Может быть, мы действительно упустили что-то из виду, однако не забывайте, Гюнтер, что вы сами сунули голову в петлю. Он пососал свою трубку, но она была пуста. Йосту пришлось ее набивать. - Мы проверим ваши сведения. Он дал указание позвонить в кассу "Люфтганзы" в аэропорт Темпельхоф и выяснить, действительно ли заказаны места на имя Тайхмюллеров на сегодняшний вечерний рейс в Лондон. Когда Диц подтвердил эти сведения, Йост, закурив трубку и выпустив кольцо ароматного дыма, развел руками. - Ну что же, Гюнтер, в таком случае, вы свободны. Диц был вне себя от ярости, чего, впрочем, и следовало ожидать, но и полицейского инспектора из Грюневальда тоже, видимо, удивило решение комиссара. Я, в свою очередь, этим поворотом дела был озадачен не меньше других. Я неуверенно поднялся с места, допуская, что сейчас Йост выразительно посмотрит на Дица и тот толкнет меня назад, на мой стул. Но Йост сидел, попыхивая своей трубочкой, и не обращал на меня никакого внимания. Я пересек комнату и повернул дверную ручку. Выходя, я заметил, что Диц отвернулся - ему не хотелось никаких инцидентов в присутствии начальства. Единственное удовольствие, которое мне удалось получить в этот день, - это зрелище разъяренного Дица. Когда я покидал отделение, дежурный сержант сообщил мне, что ни один из указанных мною телефонных номеров не отвечает. Очутившись на улице, я, конечно, обрадовался вновь обретенной свободе, но эта радость быстро сменилась тревогой на Ингу. Устал я смертельно, и, вероятно, мне следовало обратиться к врачу, чтобы он наложил парочку швов на голову, но когда я сел в такси, я неожиданно для себя назвал шоферу тот адрес в Ванзее, где Инга оставила мою машину. Ничего нового, что могло бы пролить свет на местопребывание Инги, я в своей машине не обнаружил, а когда увидел полицейский автомобиль у дачного домика Хауптхэндлера, то понял, что с надеждой отыскать ее там - даже если она там и побывала, - с этой надеждой придется расстаться. Единственное, что мне оставалось, - это поездить немного по соседним улицам в расчете на случайную встречу. Мой дом показался мне пустым, как никогда, хотя я включил радио и всюду зажег свет. Я позвонил к себе в агентство, потом Мюллеру в редакцию "Моргенпост", но он, как выяснилось, практически ничего не знал ни о самой Инге Лоренц, ни о друзьях Инги, ни о семье, и даже адреса ее у него не было. Я налил полный стакан бренди и опрокинул его залпом, надеясь таким образом заглушить чувство тревоги, поселившееся глубоко в душе. Я включил нагреватель для ванной комнаты и к тому времени, когда вода закипела, уже выпил второй стакан бренди и собирался налить себе третий. Вода тем временем нагрелась так, что в ней можно было сварить живьем игуану, но я не обратил на это внимания, потому что думал только об одном: что произошло с Ингой? Моя тревога уступила место удивлению, когда я попытался объяснить себе, почему Йост отпустил меня после допроса, продолжавшегося меньше часа. Никто бы не смог убедить меня в том, что он полностью принял на веру мои показания, хотя и старался изображать из себя опытного криминалиста. Репутация у него была известная, и вряд ли он претендовал на звание современного Шерлока Холмса. Из того, что я о нем слышал, можно было сделать вывод, что воображения там не больше, чем у кастрированного жеребца. А поскольку мой рассказ расходился, скорее всего, с его версией этого дела, мое освобождение на основании одной-единственной проверки - этого звонка в кассу "Люфтганзы" - выглядело до крайности странно. Натянув на себя одеяло, я какое-то время прокручивал в своей усталой голове события последних дней, надеясь, что мне удастся поймать какую-нибудь ниточку, за которую можно будет уцепиться в попытке разгадать эти несуразицы и тайны. Но у меня ничего не получилось. Вот если бы рядом со мной была сейчас Инга, я сказал бы ей, что Йост, очевидно, освободил меня потому, что его начальству очень важно сейчас заполучить бумаги фон Грайса, что они готовы на все и не побрезгуют содействием человека, подозреваемого в двойном убийстве, лишь бы он помог вернуть эти документы. И еще я сказал бы Инге, что люблю ее. Глава 17 Проснулся я совершенно разбитый, но, к сожалению, не отметил никаких признаков похмелья, под предлогом которого я мог бы весь день пробездельничать... Как вам это понравится?.. На всякий случай я даже постучал по черепу. Может быть, таким способом можно добиться головной боли. Я поглощал спиртное без перерыва на отдых, и надо же - ни в одном глазу. Кофе я заварил себе такой густой, что его можно было есть ножом и вилкой, а затем принял душ. Во время бритья был крайне небрежен - порезы бесконечные, - пришлось лицо протирать одеколоном чуть не до потери сознания. Телефон Инги по-прежнему не отвечал. Проклиная себя самого и свой хваленый талант в поиске пропавших людей, я позвонил в Алекс Бруно и попросил его выяснить, нет ли Инги среди арестованных Гестапо. Такой вариант выглядел вполне логичным. Когда в стаде пропадает овца, не надо искать тигра, если поблизости рыщет стая волков. Бруно пообещал навести справки, но я знал, что может пройти несколько дней, прежде чем что-то прояснится. Тем не менее все утро я проторчал в квартире в ожидании звонка от Бруно или от самой Инги. Все это время я сидел, бессмысленно уставившись в потолок, и постепенно - это само собой получилось - переключился на дело Пфарра. К обеду я уже созрел для того, чтобы возобновить расследование. Совсем не обязательно было получить удар по голове кирпичом, чтобы понять, что есть человек, способный дать ответ на многие вопросы. * * * На этот раз огромные ворота из кованого железа, которые вели во владения Сикса, оказались закрыты. Прутья были обмотаны цепью, запертой на висячий замок, вместо скромной таблички с надписью "Вход воспрещен" висела другая, более внушительная, на которой значилось "Посторонним вход воспрещен". Ясно, что Сикс стал иначе относиться к проблеме собственной безопасности. Я поставил машину у стены и с пистолетом в кармане взобрался на крышу своего автомобиля. Отсюда было уже нетрудно, подтянувшись к стене, оседлать ее, а ухватившись за ветки вяза, спуститься на землю по ту сторону. Сейчас уже не вспомнить, слышно ли было угрожающее рычание собак, во всяком случае, к тому месту, где я спрыгнул на землю, они подкрались незаметно - все шумы скрадывали опавшие листья. Внезапно рядом с собой можно сказать, вплотную - я почувствовал тяжелое, частое дыхание. Огромный пес прыгнул на меня, пытаясь вцепиться в горло, но я успел выстрелить. Выстрел в лесу прозвучал глухо, и, глядя со стороны, сразу было и не понять, отчего это вдруг рухнул свирепый доберман. Когда он лежал, уже недвижимый, у моих ног, ветер унес звук в противоположном от дома направлении. Стреляя, я невольно задержал дыхание и теперь чувствовал, что сердце у меня колотится, как вилка, взбивающая яичный белок, но чисто инстинктивно повернулся в другую сторону, только потом вспомнив, что у Сикса есть еще одна собака. И тут же сквозь шелест листьев уловил осторожный рык. Доберман появился в просвете между деревьями, неуверенно ступая и стараясь держаться от меня на расстоянии. Я отступил на шаг, наблюдая, как он медленно приближается к своему мертвому другу. Когда тот наклонился, собираясь, видимо, обнюхать свежую рану, я вновь вскинул пистолет и, дождавшись нового порыва ветра, выстрелил. Собака взвизгнула сначала, какое-то время еще дышала и вскоре затихла. Я не спеша спустился по длинному склону к дому. Где-то вдалеке прокричал павлин, и я подумал, что если бы он, на свою беду, попался мне под ноги, я бы пристрелил и его. Наверное, я хотел крови. Так убийцы, готовясь к акции, разжигают в себе ненависть, расправляясь с любым, самым невинным существом вроде домашних животных, если те попадаются им на пути. Работа детектива заключается в воссоздании цепи, в установлении связей между людьми, казалось бы ничего общего между собой не имеющими. Что касается Пауля Пфарра, фон Грайса, Бока, Мучмана, Дитера Хелфериха и Германа Сикса, то здесь выстраивалась цепь такая длинная и такая прочная, что я мог повиснуть на ней и она бы мой вес выдержала. Другая цепь, Пауль Пфарр Ева - Хауптхэндлер - Ешоннек, была короче, и дела тут обстояли по-другому. Убивать Сикса я никак не собирался. Но если он откажется отвечать прямо, не исключено, что мне придется применить силу. Поэтому я испытал некоторое смущение, когда, размышляя обо всем этом, неожиданно наткнулся на миллионера, который собственной персоной покуривал сигару, стоя под большой елью и тихонько напевая. - А, это вы! - сказал он совершенно невозмутимым тоном, как будто появление неожиданного гостя-детектива с пистолетом в руке в его личных владениях в неурочный час было чем-то совершенно естественным. - А я решил, что это землекоп. Я полагаю, вы пришли за деньгами. Тут я, признаться, растерялся, не знал, что сказать, и неожиданно для себя выпалил: - Мне пришлось пристрелить ваших собак. - С этими словами я положил пистолет в карман. - Да что вы? Мне и в самом деле показалось, что стреляют. - Может, он и испугался или разозлился на меня, но не подал виду. - Пойдемте-ка лучше к дому. Сикс не торопясь пошел по аллее. Рядом с особняком Сикса стоял голубой "БМВ" Ильзы Рудель, и я подумал, что любопытно было бы ее увидеть. Но тут я заметил большой шатер на лужайке и решился нарушить молчание. - Готовитесь к приему? - Да, сегодня день рождения моей жены. Приедут друзья. - Почти что сразу после похорон? Замечание у меня вырвалось непроизвольно и прозвучало, конечно, неуместно. Сикс это почувствовал. Он посмотрел на небо, потом опустил глаза вниз, не зная, как реагировать. - Знаете, я не... - начал он. Потом добавил: - Нельзя... нельзя же вечно оплакивать умерших?! Жизнь продолжается. - К нему постепенно возвращалось самообладание. - Я подумал, что было бы несправедливо нарушать планы жены. Ну, и конечно, положение в обществе обязывает. - Об этом не следует забывать, не так ли? - спросил я. Но он ничего не ответил. Мы подошли ко входу в дом, и я подумал: не позовет ли он кого-нибудь на помощь? Однако Сикс открыл дверь и пропустил меня вперед. - А где же дворецкий? - спросил я в прихожей. - Сегодня у него выходной, - ответил Сикс, стараясь не встречаться со мной взглядом. - Но если вы хотите освежиться, можете позвать горничную. Вы, должно быть, нуждаетесь в этом после маленького приключения. - Какого именно? По вашей милости у меня было несколько "маленьких приключений". - Я имею в виду собак. - Ах, собаки! С ними нелегко было справиться. Здоровенные псы Хорошо, что я меткий стрелок, не сочтите за бахвальство. Мы прошли в библиотеку. - Я тоже обожаю стрелять. - Сикс решил, что тема требует развития. - Но только на охоте. Не думаю, чтобы я выстрелил в кого-нибудь крупнее фазана. - А я вчера убил человека. За последние несколько недель - второго человека. Знаете, с тех пор, как я работаю на вас, у меня это вошло в привычку. Сикс стоял передо мной в какой-то странной позе, обхватив шею руками сзади. Он прочистил горло и бросил окурок сигары в потухший камин. Когда магнат наконец заговорил, в его голосе звучала досада, как будто он собирался уволить старого преданного слугу, которого пришлось уличить в воровстве. - Знаете, я рад, что вы появились. Дело в том, что я собирался переговорить с Шемом, моим адвокатом, и распорядиться, чтобы вам заплатили. Но, поскольку вы пришли сами, я выпишу вам чек сейчас. Он направился к своему столу с такой резвостью, что мне подумалось: может, за оружием? - Я бы предпочел наличными, если вы не возражаете. Он посмотрел на меня, а затем перевел взгляд на мой карман, возможно догадываясь, что я держу палец на курке автоматического пистолета. - Да-да, конечно. Ящик стола он открывать не стал. Нагнувшись, Сикс откинул угол ковра, скрывавшего дверцу маленького сейфа, утопленного в полу. - Какая удобная игрушка! В наши дни лишняя осторожность никогда не помешает, - заметил я довольно бестактно. - Даже банкам не стоит доверять, не так ли? - Прикинувшись простачком, я заглянул в сейф через стол. Несгораемый? Сикс поморщился. - Прошу меня простить, но я, кажется, теряю чувство юмора. - Он открыл сейф и вытащил несколько пачек банкнотов. - Если я не ошибаюсь, мы говорили о пяти процентах. Я даю вам сорок тысяч марок, и мы в расчете. Все правильно? - Все правильно, - подтвердил я, когда он выложил восемь пачек на стол. Затем Сикс закрыл сейф, расправил ковер и подвинул пачки ко мне. - Боюсь, что здесь одни сотенные. Я взял одну пачку и сорвал бумажную ленту. - Мне все равно, лишь бы здесь был портрет господина Либиха. Улыбнувшись, Сикс встал. - Я думаю, у нас не будет больше поводов для встреч, господин Гюнтер. - А вы ничего не забыли? Он занервничал. - Думаю, что ничего. - Он уже не скрывал раздражения. - А я думаю, забыли. - Я сунул в рот сигарету и чиркнул спичкой. Сделав несколько коротких затяжек, я бросил спичку в пепельницу. - Ожерелье. Сикс промолчал. - Значит, оно у вас? Вы получили его обратно? - Я перешел в наступление. - Или, по крайней мере, знаете, где оно и у кого именно. Он брезгливо поморщил нос, словно кто-то рядом испортил воздух. - Надеюсь, вы не собираетесь развивать эту тему, господин Гюнтер? Надеюсь, что так. - А что вы скажете о пропавших документах? О тех самых, которые свидетельствуют о вашей связи с организованной преступностью. Я говорю о бумагах, которые фон Гране передал вашему зятю. Или вы думаете, что Красный Дитер и его дружки сумеют убедить Тайхмюллеров рассказать им, где он спрятал эти бумаги? Так, что ли? - Я никогда ничего не слышал ни о каком Красном Дитере или... - Слышали, Сикс, слышали. Это такой же фокусник, как и вы. Тот самый гангстер, которого вы нанимали, когда бастовали металлурги, чтобы он запугивал ваших рабочих. Сикс засмеялся и закурил сигару. - Интересное слово - гангстер. Поистине, господин Гюнтер, у вас богатая фантазия. Теперь, если не возражаете, после того как вы получили свой солидный гонорар, я буду вам признателен, если мы расстанемся. Я человек занятой, у меня много дел. - Конечно, одному, без секретаря, трудно справиться со всеми делами. А что, если я скажу вам, что человек, который называет себя Тайхмюллером, человек, из которого, возможно, в эту самую минуту головорезы Красного выбивают мозги, является этим самым секретарем? Я говорю о Ялмаре Хауптхэндлере. - Да это просто смешно! Ялмар уехал во Франкфурт навестить друзей. - Нет ничего проще, чем сказать парням Красного, чтоб они выяснили у Тайхмюллера его подлинное имя. Может быть, он уже и назвал его, отказавшись от того, что указано в его новом паспорте. Так что не будем упрекать этих ребят в том, что они ему сразу не поверили. Этот паспорт он приобрел у того же самого человека, которому собирался продать бриллианты. Точнее, два паспорта - один для себя, другой - для своей подруги. Сикс был внимателен и насмешлив в равной степени. - А у подруги тоже есть настоящее имя? - О да. Ее зовут Ганна Редл, хотя ваш зять предпочитал называть ее Евой. Их роман был по-своему красивым, по крайней мере, до того момента, когда она его убила. - Ложь. У Пауля никогда не было любовницы. Он был верным мужем. - Не все ли равно теперь, Сикс? Скажите лучше, что вы такого сделали, отчего Пауль отвернулся от своей жены? Что заставило его возненавидеть вас до такой степени, что он решил посадить вас за решетку? - Повторяю, они были верны друг другу. - Со своей стороны я допускаю, что они помирились незадолго до своей гибели, после того как выяснилось, что ваша дочь беременна. - Сикс расхохотался. - Именно поэтому любовница Пауля решила расправиться с ними обоими. - Вы на глазах превращаетесь в посмешище. Называете себя детективом, но при этом понятия не имеете, что моя дочь не могла иметь детей в силу особенностей своего организма. У меня отвисла челюсть. - Вы в этом уверены? - Бог мой, неужели вы думаете, что можно ошибаться в таких вещах, если речь идет о родной дочери? Я обошел стол Сикса, посмотрел на фотографии и стал мрачно разглядывать женщину на одной из них. Женщину, которую я сразу узнал. Это была та, которую я встретил в домике в Ванзее. Та, которую я ударил. Та, которая, как я полагал, была Евой, а теперь называла себя фрау Тайхмюллер. Та, которая, по всей вероятности, убила своего мужа и его любовницу. Эта была единственная дочь Сикса, Грета. В работе детектива случаются ошибки, но никогда не испытываешь такого унижения, как в тех случаях, когда ты держишь в руках доказательство своей непроходимой тупости. А когда до тебя доходит, что этот сюжет просматривался с самого начала, чувство унижения переходит в подавленность просто невыносимую. - Господин Сикс, наверное, я покажусь вам сумасшедшим, но теперь я уверен, что еще вчера днем ваша дочь была жива и собиралась вылететь в Лондон в обществе вашего личного секретаря. Сикс помрачнел, и на мгновение мне показалось, что сейчас он меня ударит. - Что за чушь вы тут несете? Вы безмозглый осел! - прохрипел он. - Что значит "была жива"? Моя дочь умерла, и она в могиле. - Я полагаю, что дело было так. Грета неожиданно вернулась домой и застала Пауля в постели со своей кралей, в стельку пьяных. Пристрелила их обоих, а потом, поняв, что она сделала, позвонила тому единственному человеку, к которому могла обратиться в трудную минуту. То есть Хауптхэндлеру. Ялмар ее любил. Ради нее он был готов на все, и он помог ей скрыться, чтобы не попасть за решетку. Сикс тяжело опустился на стул. Он побледнел и весь дрожал. - Я в это не верю. - Но было видно, что он, по крайней мере, задумался над тем, что услышал. - Мне кажется, что это была его идея: сжечь тела убитых и представить все дело так, будто в постели рядом с мужем была Грета. Ее обручальное кольцо он надел на палец той женщины. Потом у него возникла другая замечательная мысль: взять из сейфа бриллианты, чтобы навести на ложный след - создать видимость обыкновенной кражи. Именно поэтому он и оставил дверцу сейфа открытой. Не говоря о том, что бриллианты должны были помочь им в той жизни, которую они собирались начать где-то в другом месте. Так что впереди была новая жизнь под новыми именами, но Хауптхэндлер не знал, что кое-кто уже навещал сейф в этот вечер и взял оттуда документы, компрометирующие вас. Этот "кто-то" был настоящим специалистом своего дела, взломщиком, недавно освобожденным из тюрьмы. И к тому же очень аккуратным. Такой человек не будет взрывать сейф и конечно же не оставит его дверцу открытой. Готов биться об заклад, что ни Ева, ни Пауль не слышали, как он работал, поскольку были в стельку пьяны. Это был парень из команды Красного. Ведь это Красному вы обычно поручали такие деликатные делишки, верно? Пока эти документы находились у человека, работавшего на Геринга, фон Грайса и вас это особенно не тревожило. Поскольку наш Премьер-министр настоящий прагматик. С помощью документов - свидетелей вашего прошлого, ваших связей с преступным миром - он мог шантажировать вас и не сомневаться, что вы пойдете в фарватере экономической политики национал-социалистов. Но когда вы узнали, что эти бумаги попали к Паулю и к "Черным ангелам", вот тогда вы по-настоящему забеспокоились. Вы знали, что Пауль - это враг. Вы понимали, что вас загнали в угол, что надо что-то немедленно предпринять. И тогда обратились к Красному Дитеру, который взял на себя все заботы. Но затем, когда Пауля и его любовницы уже не было в живых, а бриллианты из сейфа исчезли, вы подумали, что человек Красного, пожалуй, взял больше, чем ему полагалось. Не без оснований вы сделали вывод, что это он убил вашу дочь, и тогда вы велели Красному рассчитаться с ним, как положено. Красный убрал одного из грабителей - того, что управлял машиной, - но второму удалось скрыться. Тому, который открыл сейф, похитил бумаги и, как вы полагали, бриллианты. Именно в тот момент вы обратились ко мне. Потому что не были уверены в Дитере - а вдруг он вас перехитрил? - и, скорее всего, вы ничего не сказали о бриллиантах ему, так же как скрыли это от полиции. Сикс вынул сигару, но не закурил, а покатал между пальцами и положил ее в пепельницу. Он постарел на глазах. - Нужно отдать вам должное. Вы рассуждали вполне логично: если обнаружится человек с бриллиантами, то должны найтись и документы. А когда вы поняли, что Хелферих вас не обманывает, вы пустили его по моему следу. Я вывел его на человека с бриллиантами и, как вы считали, с документами. Возможно, что в эту самую минуту ваши коллеги из "Германской мощи" пытаются выяснить у господина и госпожи Тайхмюллер, где находится Мучман. Документы действительно в руках этого человека. А чета Тайхмюллер понятия не имеет, что это за человек и чего от них хотят. Естественно, Красному это все не понравится, и я бы не сказал, что у него большой запас терпения. Я уверен, что мне не надо объяснять вам в деталях, что это может означать для господина и госпожи Тайхмюллер. Стальной магнат сидел, уставившись в одну точку, словно он ничего не слышал. Я схватил его за лацканы пиджака, рывком поднял на ноги и влепил ему пощечину. - Вы слышали, что я сказал? Ваша дочь в руках этих убийц, этих ублюдков! - Его нижняя челюсть безвольно отвисла. Я снова ударил его. - Мы их остановим. - Где же он их держит? Я отпустил его, оттолкнув от себя. - На реке. В Гросс-Цуг, около Шмеквица*. ______________ * Юго-восточная окраина Берлина. Я поднял телефонную трубку. - Какой там номер? Сикс выругался. - Там нет телефона, - сказал он, задыхаясь. - О Боже, что же делать? - Нужно ехать туда. Можно, конечно, добраться на машине, но на лодке будет быстрее. Сикс прыжком обогнул стол. - У меня здесь поблизости катер-глиссер. До причала можно доехать за пять минут. Мы сели в "БМВ" и, взяв ключи от катера и канистру с бензином, поехали к озеру. Сегодня оно уже не было таким пустынным, как вчера. Там и тут виднелись, паруса небольших яхт, чьи владельцы спешили воспользоваться свежим ветерком, и казалось, что на водной глади непрерывно трепещут белыми крылышками бесчисленные мотыльки. Я помог Сиксу снять с катера зеленый брезентовый чехол и перелил бензин в бак, пока он подсоединял аккумулятор и заводил мотор. После третьей попытки мотор взревел, и пятиметровый красавец, отделанный полированным деревом, натянул причальные канаты, готовый лететь по волнам. Я бросил Сиксу один конец и, отвязав другой, прыгнул на корму. Он повернул руль, передвинул регулятор газа, и катер устремился вперед. Мотор был мощный и по скорости, какую он показал немедля, мог, наверное, сравниться с судном речной полиции. Мы мчались вверх по Хафелю в сторону Шпандау*. ______________ * Шпандау - западный район Берлина. Сикс посуровел, он вцепился в штурвал, не обращая внимания на то, что волны, которые поднимал наш катер, немилосердно раскачивали суденышки, попадавшиеся на нашем пути. Волны обрушивались и на лодки, привязанные к деревьям на берегу, на яхты, до того безмятежно качавшиеся у небольших пристаней, заставляя разъяренных хозяев выскакивать на палубу и грозить кулаками в нашу сторону с громким криком, тотчас же тонувшим в мощном реве мотора. Мы двигались по Шпрее на восток. - Надежда только на Бога! - прокричал Сикс. Он снова обрел свою решительность и смотрел прямо перед собой - весь воплощение энергии и уверенности. Лишь нахмуренный лоб выдавал охватившую его тревогу. - Обычно я хорошо разбираюсь в людях, - он как бы пытался мне что-то объяснить, - но, если это послужит вам некоторым утешением, господин Гюнтер, я должен признать, что сильно недооценил вас. Я не ожидал от вас такой проницательности. Честно говоря, я считал, что вы будете действовать в рамках того поручения, которое я вам дал. Но вы, я смотрю, не любите, когда вам указывают, что и как надо делать. Я не ошибся? - Если вы заводите кошку, чтобы она ловила в кухне мышей, вы же не можете приказать ей, чтобы она не обращала внимания на крыс в подвале? - Пожалуй, что нет. Мы продолжали плыть на восток, вверх по реке, мимо Тиргартена и "Острова музеев"*. Когда мы повернули на юг к Трептовпарку и Кепенику, я снова спросил Сикса, почему его зять был так против него настроен. Как ни странно, на этот раз он не выказал никакого недовольства и многое мне рассказал, правда, по-прежнему идеализируя свою семью, всех своих родственников, мертвых и живых. ______________ * Центр Берлина. - Поскольку вы, господин Гюнтер, хорошо осведомлены о моей личной жизни, то знаете и о том, что Ильза - моя вторая жена. В первый раз я женился в 1910 году, и на следующий год моя Лиза забеременела. К сожалению, обстоятельства сложились так, что ребенок родился мертвым. Но хуже всего было то, что Лиза уже не могла больше иметь детей. В том же самом родильном доме лежала незамужняя женщина, которая почти одновременно с Лизой родила здорового ребенка. У нее не было средств, чтобы вырастить его, и мы убедили ее отдать нам свою дочь. Это и была Грета. При жизни Лизы мы не говорили с Гретой обо всех этих делах. Но, когда Лизы не стало, Грета узнала правду и решила во что бы то ни стало отыскать свою родную мать. К тому времени Грета уже была замужем за Паулем и была ему верной женой. Что касается Пауля, то, откровенно говоря, он ее не стоил. Я подозреваю, его больше привлекало мое имя и деньги, чем моя дочь. Однако окружающие считали их идеальной парой, которая живет счастливой семейной жизнью. Вся эта идиллия рухнула в один момент. Это случилось, когда Грета встретилась наконец со своей матерью. Что вам про нее сказать? Австрийская цыганка, родом из Вены, служившая в пивном погребке на Потсдамерплац. И если для Греты это был шок, то для этого придурка Пауля - просто конец света. Вы знаете, что у наци цыгане идут сразу после евреев - раса, объявленная вне закона, а вопросам чистой крови Пауль придавал большое значение. Пауль обрушился на меня с упреками, почему я раньше не сказал обо всем Грете. Но когда я держал на руках младенца, мне и в голову не приходило, что ее мать цыганка. Я видел красивого, здорового ребенка и молодую женщину, которая хотела, чтобы мы с Лизой удочерили малютку и дали ей все, что нужно, и все, что можно, в этой жизни. Да будь она даже дочерью еврея, тогда это не имело для нас ни малейшего значения. Мы бы все равно ее удочерили. Вы ведь помните, господин Гюнтер, что в то время людям было все равно, кто ты еврей или немец. Мы все были немцами. Пауль, разумеется, смотрел на эти вещи совсем иначе - он волновался за свою карьеру. Только подумать: мать жены цыганка! И так неожиданно. - Он горько усмехнулся. Мы приблизились к Грюнау - тому месту, где должны были проходить олимпийские соревнования по гребле. На большом озере, которое закрывали от нас деревья, были размечены двухкилометровые дорожки для лодок. Сквозь рев двигателя до нас доносились звуки духового оркестра и голос комментатора из громкоговорителя. - Понимаете, - продолжал Сикс, - его нельзя было убедить. Ни в чем. И однажды я сорвался и обозвал его и его обожаемого фюрера последними словами. После этого мы стали врагами. Помочь Грете я не мог. Я видел, как она переживала эту ситуацию. Я убеждал ее уйти, но она меня не послушалась. Она думала, что он успокоится и снова повернется к ней душой. И продолжала с ним жить. - А он тем временем решил погубить своего тестя, вас. - Увы. По-прежнему оставаясь в уютном доме, купленном на мои деньги. Если, как вы говорите, Грета действительно его убила, то он это заслужил. Если бы она этого не сделала, мне пришлось бы организовать все самому. - Вы не можете сказать, каким образом он собирался расправиться с вами? Что это были за бумаги? Действительно, компромат? Катер достиг места, где соединялись Лангерзее и Зедлинзее. Сикс сбросил скорость и повернул на юг. Катер приближался к холмистому полуострову Шмеквицу. - Ваше любопытство поистине безгранично, господин Гюнтер. К сожалению, вынужден вас огорчить. Я очень благодарен за помощь, но все-таки это не основание требовать от меня ответа на все вопросы, которые вас интересуют. - Не думаю, что теперь это имеет какое-нибудь значение. - Я сказал то, что думал. "Гросс-Цуг" - местная гостиница - стояла на острове, расположенном между болотами Кепеника и Шмеквица. Все его пространство, весь он - около двухсот метров в длину и не более пятидесяти в ширину - зарос лесом, соснами. На берегу повсюду пестрели таблички "Частная собственность" и "Вход воспрещен". - Что здесь находится? - Летняя штаб-квартира картеля "Германская мощь". Здесь они проводят свои тайные заседания. И вы, конечно, догадываетесь почему. Лишних глаз нет. В поисках пристани он повел катер вокруг острова. На противоположном берегу мы наконец увидели небольшой причал, к которому было привязано несколько лодок. Пологий склон, поросший травой, был усеян аккуратно окрашенными ангарами, где хранились лодки, а за ними возвышалось здание гостиницы "Гросс-Цуг". Я взял причальный конец и прыгнул с катера на причал. Сикс выключил мотор. - С ними нужно соблюдать осторожность, - сказал Сикс, привязывая лодку. - Эти ребята сначала стреляют, а потом уже задают вопросы. - Я их вполне понимаю. Мы уже направлялись к ангарам. С первого взгляда могло показаться, что на островке, кроме нас, никого нет. Однако лодки, болтавшиеся у причала, этого никак не подтверждали. Вскоре мы увидели, как из-за перевернутой днищем вверх лодки появились два человека, явно не собиравшиеся скрывать, что они вооружены. Если судить по их лицам, то они были абсолютно уверены, что я болен, и не чем иным, как бубонной чумой, а поэтому их задача - во что бы то ни стало меня остановить. - Вы зашли слишком далеко, - сказал тот, что повыше. - Это частные владения. Кто вы такие и что вы здесь делаете? Он не стал наставлять на нас карабин, а держал его на руках, как спящего ребенка, но ясно было, что легкого движения руки ему достаточно для того, чтобы выстрелить. Сикс попытался объясниться с ними. - Я должен увидеть Красного. Мое имя - Герман Сикс. Могу уверить вас, господа, что он будет говорить со мной. Только, пожалуйста, поторопитесь. Все это, с моей точки зрения, выглядело неубедительно, несмотря на то что во время этой тирады он все время бил кулаком по ладони. Они держались неуверенно, переминаясь с ноги на ногу. - Босс обычно сообщает нам, если ждет гостей. Он не говорил нам о вас. - Тем не менее можете положиться на мои слова. Ручаюсь, что он устроит вам хорошую взбучку, если узнает, что вы не стали его вызывать. Тот, что был пониже ростом и с ружьем, поглядел на своего товарища, дождался, пока он кивнул. Высокий пошел по направлению к гостинице. - Подождите здесь, пока не выясним. Сикс крикнул ему вслед, нервно заламывая руки: - Пожалуйста, поторопитесь! Речь идет о жизни и смерти. Коротышка усмехнулся. Я подумал, что в делах, которыми занимается их босс, жизнь всегда соседствует со смертью, и они к этому давно привыкли. Сикс вытащил сигарету, сунул ее в рот и тут же вытащил, не закуривая. - Скажите, пожалуйста, - обратился он к коротышке, - нет ли здесь на острове семейной пары - мужчины и женщины? Э... э... - Тайхмюллеров, - подсказал я. Усмешка сползла с лица коротышки, оно сразу стало каменным. - Я ничего не знаю, - проговорил он с нарочито безразличным видом. Мы не сводили глаз с гостиницы. Это было двухэтажное здание белого цвета, с круто уходящей вверх крышей, с аккуратными темными ставнями и геранью в ящиках на окнах. Пока мы стояли и ждали, из трубы пошел дымок, и когда дверь наконец открылась, мне подумалось, что из такого дома должна выйти старушка с имбирным пряником на подносе. Но вместо нее появился товарищ нашего коротышки и кивнул, дав знать, что мы можем зайти. Мы шли гуськом, в затылок друг к другу, шествие замыкал коротышка. Я инстинктивно вздрогнул, когда в прихожей нас встретили два коротких толстых ствола, направленных в упор. Если бы вам приходилось видеть человека, убитого из такого оружия, вы бы поняли мое состояние. Сразу у входа стояли вешалки для шляп, но обитатели этого дома определенно ими не пользовались. Прихожая вела в небольшую комнату, откуда доносились звуки фортепиано. Если прислушаться, то возникало впечатление, что у музыканта не хватает на руке, как минимум, двух пальцев. В дальнем конце прихожей была видна стойка бара с высокими стульями, за баром - спортивные кубки. Интересно, кто и за какие победы их получал? Здесь, наверное, были рекордсмены-убийцы, чемпионы, способные отправить противника в нокаут одним ударом резиновой дубинки. Я-то уж точно знал, кому вручить такую награду. Если бы, конечно, мог найти эту выдающуюся личность. Скорее всего, все эти кубки были просто куплены, чтобы украсить интерьер, чтобы гостиница была похожа на штаб-квартиру благотворительной организации для бывших заключенных. Приятель коротышки проворчал: - Сюда, - и повел нас в комнату, с первого взгляда представлявшую собой что-то вроде офиса. С перекладины на потолке свешивалась медная лампа. В углу у окна стоял шезлонг из орехового дерева, а рядом с ним - большая бронзовая скульптура обнаженной девушки. Глядя на нее, можно было подумать, что по модели в свое время хорошо прошлись круглой пилой. На стенах, покрытых панелями, висели картины, напомнившие мне иллюстрации в учебных пособиях для акушеров. С дивана, обтянутого зеленой кожей, навстречу нам поднялся Красный Дитер в черной рубашке с закатанными рукавами и поднятым воротником. Увидев нас, он швырнул свою сигарету в камин. Дитер посмотрел сначала на Сикса, а потомка меня, по-видимому решая, сделать ли ему вид, что его обрадовало наше появление здесь, или, напротив, продемонстрировать тревогу и суровость. Но Сикс не дал ему времени на раздумье. Он шагнул вперед и вцепился Красному в горло. - Ради Бога, что ты с ней сделал? - Какой-то малый, сидевший в углу, вскочил, и вдвоем нам не без труда удалось оттащить Сикса от Дитера. - Уберите его отсюда, уберите! - завопил Красный. Он одернул пиджак и, отдышавшись, огляделся по сторонам, как бы проверяя на окружающих, удалось ли ему сохранить достоинство. Сикс не успокаивался и орал: - Моя дочь! Что ты сделал с моей дочерью? Гангстер нахмурился и вопросительно поглядел на меня. - О чем это он, черт возьми? Вы мне можете объяснить? - Он говорит о тех двоих, которых ваши люди схватили вчера в домике на берегу, - сказал я решительным тоном. - Что вы с ними сделали? Сейчас нет времени все объяснять, но эта женщина - его дочь. Он недоверчиво посмотрел на меня. - Вы что, считаете, что она все еще жива? - как-то невпопад сказал он. - Где она? - спросил я. Красный выругался. Он потемнел, как газовая лампа, у которой прикрутили фитиль, а губы его задрожали, словно у него во рту было битое стекло. На его квадратном лбу проступила тонкая голубая жилка, рельефная, как плющ-вьюнок на кирпичной стене. Он показал рукой на Сикса: - Пусть он останется здесь. Красный направился к выходу, расталкивая плечом охранников. - Запомните, Гюнтер: если окажется, что это один из ваших трюков, я сам буду тренироваться на вашей физиономии. - Не считайте меня за дурака. Постойте, мне нужно выяснить еще кое-что. Красный остановился у двери и оглянулся. Лицо его налилось кровью, он был на грани бешенства от распиравшей его злости. - Что еще? - Со мной работала одна женщина. По имени Инга Лоренц. Она исчезла в Ванзее, где оставила машину недалеко от этого домика на берегу. Это произошло незадолго до того, как ваши ребята стукнули меня по голове. - А почему вы спрашиваете об этом меня? - Если вы похитили двоих человек, то не думаю, что испытали бы угрызения совести, прихватив и третьего. Я решил, что сейчас Красный плюнет мне в лицо. - О какой это совести ты тут болтаешь? Он выскочил на улицу. Я бросился за ним, и мы побежали к одному из лодочных ангаров. Навстречу нам оттуда вышел какой-то верзила, на ходу застегивая ширинку. Не слишком сориентировавшись, он расплылся в улыбке. - Что, босс, вы тоже не прочь развлечься? Поравнявшись с ним. Красный какое-то мгновение безучастно смотрел на него, а потом, размахнувшись, ударил в живот. - Заткни свою мерзкую пасть! - рявкнул он и ногой распахнул дверь. Я переступил через рухнувшего гангстера, который судорожно хватал ртом воздух, и вошел внутрь. Я увидел длинный стеллаж с лодкой, к которому был привязан человек, раздетый до пояса. Голова его свешивалась на грудь, а на плечах и шее было множество следов от ожогов. Что это Хауптхэндлер, можно было только догадаться, так как побои обезобразили его лицо до неузнаваемости. Рядом стояли двое, не обращая на своего пленника никакого внимания. Оба курили, у одного из них я заметил латунный кастет. - Где эта чертова бабенка? - заорал Красный. Один из мучителей Хауптхэндлера небрежно показал пальцем через плечо. - В соседнем отсеке, с ней сейчас мой брат. - Послушай, босс, - он кивнул в сторону Хауптхэндлера, - этот тип, видно, не собирается говорить. Как скажешь, поработать с ним еще немного? - Оставьте этого ублюдка в покое! - заорал Дитер. - Он ничего не знает. В соседний отсек свет совсем не пробивался, и глазам требовалось время, чтобы привыкнуть к темноте. - Франц! Где ты, черт тебя дери? До моего слуха донесся слабый стон и одновременно пыхтенье, кряхтенье, пока наконец не проступила вся картина в полном объеме: необъятных размеров мужчина со спущенными до лодыжек брюками, склонившийся над обнаженным женским телом, привязанным к перевернутой лодке лицом вниз. - Поднимайся, мразь, ублюдок! - завопил Красный. Мужчина, чья фигура по объемам и очертаниям сильно напоминала рундук, на приказ никак не отреагировал несмотря на то, что Красный повторил его снова, наклонившись прямо над ухом этого упрямца. Франц не собирался останавливаться, закрыв глаза и в истоме склонив свою голову на плечо. Его неимоверных размеров пенис входил и выходил из анального отверстия Греты Пфарр почти конвульсивно, а колени были согнуты так, будто он оседлал лошадь, которая давно убежала из-под него. Красный со всего размаха ударил его сбоку по голове, но с таким же успехом он мог стукнуть локомотив. Тогда он выхватил пистолет и выстрелил, почти не целясь. Франц, как стоял, подогнув ноги, так и свалился. Теперь он напоминал затухший вулкан: из его головы струился дымок, отдающий запахом бургундского вина, а его пенис, находившийся все еще в состоянии эрекции, упал набок, словно грот-мачта корабля, разбившегося о скалы. Носком ботинка Красный оттолкнул тело в сторону, а я стал отвязывать Грету. При этом Красный то и дело поглядывал на глубокие полосы на ягодицах и бедрах Греты - ее наверняка били коротким хлыстом. Грета совсем закоченела, а запах спермы был, кажется, неистребим. Трудно сказать, сколько раз ее тут насиловали. - Ну и мразь, до чего они ее довели! - почти простонал Красный. - Как я предъявлю ее Сиксу в таком виде? - Главное, чтоб она была жива, - сказал я, снимая пиджак и расстилая его на земляном полу. Я приложил ухо к ее обнаженной груди: сердце билось, но, хотя пульс еще прощупывался, она пребывала в глубоком шоке. - Как? Дышит? - Красный в этот момент напоминал школьника, который беспокоится о своем любимом кролике. Я увидел, что он все еще держит в руке пистолет. Вокруг уже теснились парни из "Германской мощи", сбежавшиеся на звук выстрела. Кто-то спросил: - Он убил Франца? А другой голос уже комментировал: - В этом не было нужды. И тут я понял, что сейчас нам придется туго. Видно, Красный так же оценил ситуацию. Он повернулся к своим: - Эта женщина - дочь Сикса. Вы все его хорошо знаете. Он человек богатый и влиятельный. Я велел Францу оставить ее в покое, но он не стал меня слушать. С нее уже достаточно, она и так чуть жива. Он мог убить ее. - Ты не должен был стрелять, - послышался голос. - Не должен был. Слышишь? - присоединился к нему другой. - Ты мог бы ударить его кулаком. - Да? - переспросил Красный. - Только неизвестно, что крепче - его голова или дубовая дверь в женском монастыре. - Теперь уже известно. Красный склонился над телом Греты, и его голова оказалась рядом с моей. Не спуская глаз со своих людей, он прошептал: - У вас пушка с собой? - Да, здесь у нас нет шансов. И у нее тоже. Нам надо добраться до лодки. - А как же Сикс? Я застегнул пиджак, которым накрыл Грету, и взял ее на руки. - А он пусть спасается сам. Дитер покачал головой. - Нет, так не годится, я пойду за ним. Ждите нас на пристани, сколько сможете. Если они начнут стрелять, тогда отваливайте. А если мне не удастся отсюда выбраться, знай, блоха, что у нас никаких сведений о твоей подруге нет. Мы медленно продвигались к двери - Красный прокладывал путь. Его люди расступались молча, но дорогу нам дали, а на улице мы разделились, и я спустился по травяному склону к пристани, где стоял наш катер. Грету я устроил на заднем сиденье катера. В рундуке я нашел коврик и накрыл ее. Она по-прежнему была без сознания. Я подумал, что, когда она придет в себя, надо будет ее тоже спросить об Инге. А вдруг Хауптхэндлер что-нибудь знает? Я уже подумывал, не подняться ли за ним, как со стороны гостиницы донеслись выстрелы. Я отвязал катер, завел мотор и вынул из кармана пистолет. Одной рукой я держался за причал, чтобы не сносило катер, но тут уже выстрелы слились в единый непрерывный отвратительный звук и со стороны кормы что-то зацокало - вроде как клепальный молоток без остановки бил о борт катера. Я рывком передвинул рычаг управления вперед и крутанул штурвал, чтобы взять обратный курс. В ту же минуту я почувствовал острую боль в руке и решил, что меня ранило, но оказалось, что в мою ладонь всего-навсего вонзилась щепка, отколотая пулей от настила пристани. Выдернув эту занозу, я повернулся и оставшиеся патроны выпустил по бандитам, подбежавшим к пристани. К моему удивлению, они бросились на землю. Но тут за моей спиной снова раздались выстрелы - это была пулеметная очередь, пули забарабанили по деревьям и пристани так, словно металлический дождь обрушился с неба. Листья, ветки, щепки полетели во все стороны. Я поднял голову, чтобы взглянуть, куда двигаться, и еле успел увернуться от столкновения с полицейским катером. Я заглушил мотор и инстинктивно поднял руки над головой, предварительно бросив пистолет на дно лодки. И только тут я заметил аккуратное красное пятно на лбу Греты - прямо посредине лба, - маленькую дырочку, из которой вытекала струйка крови, делившая ее безжизненное лицо на две равные половины. Глава 18 Если долго слушать вопли истязаемых, то постепенно и сам теряешь присутствие духа. Не сомневаюсь, что все это делается специально. В чем, в чем, а в знании человеческой психологии Гестапо не откажешь. Сначала, чтобы сломить твою волю, они заставляют слушать, как вопят от боли другие заключенные, а потом принимаются за твое тело. Верно говорят: нет ничего хуже неизвестности. Не важно, ждешь ли ты результатов анализов, лежа в больнице, или сидишь в камере в ожидании приговора. Хочется только одного чтобы все это поскорее кончилось. Работая в Алексе, я использовал этот прием, и нередко людей, подозреваемых в преступлении, доводил до такого состояния, что они уже рады были рассказать все, что от них требовалось. Когда приходится чего-нибудь ждать, твое собственное воображение превращает жизнь в ад. И все же я никак не мог понять, что им от меня нужно. То ли они рассчитывают вытянуть из меня что-нибудь новое о Сиксе, то ли полагают, что мне стало известно местонахождение бумаг фон Грайса. А вдруг они станут меня пытать, а я по-прежнему не смогу понять, что они, в конце концов, хотят от меня услышать? На третий или четвертый день своего пребывания в этой ужасной одиночке я уже начал думать, что моим страданиям конца не будет. Раньше меня еще волновало иногда, что там сталось с Сиксом и даже с Красным Дитером, которых, конечно, арестовали тоже. Иногда на меня накатывали волны тревоги по поводу Инги Лоренц. Но все это было раньше. Теперь мои мысли были сосредоточены на мне самом. Целыми днями я занимался в основном тем, что глазел на стены, исписанные рукой тех несчастных, которые сидели тут до меня. К моему удивлению, оскорблений в адрес нацистов здесь почти не было, а была словесная перепалка между двумя "падшими женщинами" - социал-демократами и коммунистами. Социал-демократы обвиняли пукеров* в том, что это они допустили Гитлера к власти, а пукеры возвращали это обвинение соци. ______________ * Имеются в виду коммунисты. Сон мне давался с трудом. Койка в моей камере так провоняла, что первую ночь я не смог себя заставить лечь на нее. Но день проходил за днем, и на такие мелочи, как запах от параши - хотя зловоние становилось все более невыносимым, - я перестал обращать внимание. Лишь когда за мной явились охранники СС и вывели меня из камеры, я понял, что это за вонь. Но понял и другое - что есть запахи пострашнее. Есть запах смерти. Тот, что исходил от них. Меня провели по длинному, пропахшему мочой коридору к лифту. Мы поднялись на пятый этаж и оказались в приемной, устланной дорогими коврами. Если не знать, что находишься в тюрьме, то, глядя на эти стены с дубовыми панелями и величественно-мрачные портреты фюрера, Гиммлера, Канариса, Гинденбурга и Бисмарка, можно посчитать, что ты попал в какой-то привилегированный мужской клуб. Мы прошли через двойные двери, высотой, наверное, с трамвай, и оказались в большом светлом кабинете, где работали стенографистки. На мою скромную персону они вообще не обратили внимания. Из-за украшенного резьбой стола навстречу нам поднялся молодой гауптштурмфюрер СС. Он подошел поближе, посмотрел на меня. Ничего, кроме откровенного безразличия, я в его взгляде не заметил. - Кто это? Щелкнув каблуками, один из охранников встал по стойке "смирно" и отрапортовал офицеру, сообщив необходимые сведения. - Подождите здесь, - сказал гауптштурмфюрер и подошел к полированной двери из красного дерева на другом конце комнаты. Он постучал и подождал ответа. Затем просунул голову в дверь, что-то сказал. И только тогда приказал моим сопровождающим ввести меня. Я переступил порог большого кабинета с высокими потолками, уставленного дорогой мебелью, обитой плюшем и кожей. Стало ясно, что меня ждет не обычный гестаповский допрос, во время которого дубинка и кастет помогают тебе быстрее соображать, а нечто совсем другое. По крайней мере, здесь не будет дубинок - слишком дорогой ковер, чтобы его пачкать. Мне бросилось в глаза окно от пола до потолка в дальнем конце кабинета. У окна стоял стол, за которым, удобно устроившись в креслах, сидели два офицера СС. Рослые, холеные, хорошо одетые, с нескрываемым высокомерием на лицах. Волосы у обоих были цвета тильзитского сыра, и что их еще объединяло, так это кадыки, выдававшиеся чуть больше, чем следовало. Первым заговорил самый высокий, приказав охранникам и адъютанту удалиться. - Господин Гюнтер, прошу садиться. - И указал на стул. Я подождал, когда закроется дверь за адъютантом, и, шаркая, направился к столу, не вынимая руки из карманов брюк. Только таким образом мне и удавалось их поддерживать, поскольку шнурки и подтяжки у меня отобрали при аресте. До этого мне не приходилось встречаться с высшими офицерами СС, и я не знал толком, в каком звании находились эти двое напротив меня, но, по-видимому, один из них был в чине полковника, а другой - тот, что обратился ко мне, - скорее всего, генерала. По виду - оба лет тридцати пяти, не больше. - Хотите закурить? - Генерал протянул коробку с сигаретами и спички. Я с удовольствием затянулся. - Может, хотите выпить? - От шампанского не отказался бы. Они рассмеялись. Второй офицер достал бутылку шнапса и налил мне полный стакан. - Боюсь, ничего лучшего мы здесь не найдем. - Ну, тогда и шнапс сойдет. Полковник встал и поднес мне стакан. Сделав глоток, я прополоскал рот, а затем уже выпил по-настоящему, каждой клеткой своей чувствуя, как тепло растекается по всему моему телу до самых кончиков пальцев. - Налей ему еще, видно, у него нервишки пошаливают. - Нервы у меня в полном порядке, - решил я поддержать разговор, просто люблю выпить. - Это как бы часть вашего образа? - Какой образ вы имеете в виду? - Образ частного детектива, конечно. Усталого человека в скудно обставленном кабинете, наливающего стакан за стаканом, чьи житейские тяготы скрашивает таинственная и одновременно очаровательная дама. - В основном работающая на СС, - предположил я. Мой собеседник промолчал. - Можете мне не верить, но я обожаю детективные романы. Ваша история, должно быть, весьма интересна. Надо заметить, что в его лице было что-то необычное. Начиная с носа непропорционально большого, похожего на клюв ястреба. Может быть, поэтому его подбородок выглядел недостаточно волевым. Стеклянные, немного раскосые голубые глаза были посажены слишком близко, что придавало всему лицу циничное выражение. Глядя на него, можно было подумать, что перед вами человек, смертельно уставший от жизни. - Думаю, что сказки гораздо увлекательнее, чем моя история. - Это мое замечание не имеет отношения к вашей работе. А если более конкретно, то и к тому расследованию, которое вы проводите по заданию Немецкой страховой компании. - Которую, - вмешался в разговор полковник, - мы вполне можем заменить именем Германа Сикса. Он был похож на своего начальника, только гораздо симпатичнее, но вместе с тем, наверное, и глупее. Генерал заглянул в раскрытую папку, лежавшую на столе перед ним, но сделал это только для того, чтобы показать мне, что они знают и обо мне, и о том, чем я занимаюсь. - Именно так, - подтвердил он. И, немного выждав, спросил: - А почему вы ушли из Крипо? - Из-за бумажек, - ответил я. Он тупо уставился на меня. - Из-за каких бумажек? - Ну, из-за бабок. Словом, из-за денег. Кстати, о деньгах. Когда меня привезли в этот отель, у меня в кармане было сорок тысяч марок. Мне хотелось бы узнать, что сталось с ними, а также с девушкой, которая работала со мной. Ее имя - Инга Лоренц. Она пропала. Генерал выразительно посмотрел на своего подчиненного. - О вашей помощнице, господин Гюнтер, нам ничего не известно. В Берлине часто пропадают люди, и вы об этом знаете не хуже меня. Что касается денег, то они находятся у нас, в целости и сохранности. - Спасибо, и не сочтите меня неблагодарным, но лучше бы они лежали у меня в чулке под матрасом. Генерал сложил свои длинные, тонкие, такие музыкальные руки - как бы приготовившись к молитве - и приложил кончики пальцев к губам. - Скажите, вам никогда не приходила в голову мысль о деловом сотрудничестве с Гестапо? Я понял, что пришла моя очередь немного подразнить их. - Знаете, это был очень неплохой костюм до того, как мне пришлось спать в нем целую неделю. Наверное, от меня сейчас плохо пахнет. Но все же не так, как от парней из Гестапо. В ответ генерал только фыркнул. - Я понимаю, вам хотелось бы соответствовать тому образу, который вы нарисовали в своем воображении. Детектива, презирающего опасность. Но образ - это одно, а реальная жизнь - совсем другое. Ваши слова свидетельствуют о том, что либо вы не осознаете полностью своего положения, либо вы человек редкого мужества. Он поднял свои тонкие брови цвета пожухших листьев и, вроде бы сам того не замечая, стал крутить значок "Немецкий всадник", прикрепленный к левому нагрудному карману его кителя. - Я по натуре - циник. И думаю, что все полицейские в глубине души тоже циники. Поэтому в обычной ситуации я был бы склонен думать, что ваша бравада объясняется тем, о чем я только что сказал, - недооценкой серьезности своего положения. Но в данном случае я более склонен ко второму варианту. Вы - сильный человек. И надеюсь, что вы меня не разочаруете. - Он выдержал паузу. - Я пришел к выводу, что вас следует отправить в концлагерь. Вы заслуживаете такого наказания. Я испытал такое ощущение, словно меня неожиданно облили ледяной водой. Я допил стакан и, как будто за меня говорил кто-то другой, услышал свой голос: - Знаете, если это связано с деньгами... Оба открыто наслаждались моим замешательством. Они получили то, чего ожидали. - Ваш маршрут - Дахау. Я погасил сигарету и закурил другую. Когда я зажигал спичку, было заметно, что у меня дрожит рука. - Не волнуйтесь, - сказал генерал. - Вы будете работать на меня. - Он присел на край стола прямо напротив. - Простите, кто вы такой? - Я - обергруппенфюрер Гейдрих. - Он махнул рукой в сторону полковника и сложил руки на груди. - А это - штандартенфюрер Зост, руководитель подразделения быстрого реагирования. - Рад с вами познакомиться. Я понял, что он лжет. Подразделение быстрого реагирования - это команда головорезов Гестапо, о которой мне говорила Марлен Зам. - В течение некоторого времени я наблюдал за вами. А после того несчастного случая в домике на берегу, в Ванзее, мои люди не спускали с вас глаз в надежде, что вы нас выведете на след, который приведет к кое-каким документам. Думаю, что вы понимаете, о чем идет речь. Вместо этого вы преподнесли нам другой подарок - привели нас к человеку, который спланировал их похищение. В течение нескольких дней, когда вы гостили у нас, мы повторили ход за ходом ваше расследование. И тот же самый дорожный рабочий по имени Бок подсказал нам, где искать этого парня, Курта Мучмана, взломщика сейфов, у которого эти бумаги находятся теперь. - Бок? Я в это не поверю. Этот парень не из тех, кто закладывает своих друзей. - И тем не менее, должен вас заверить, это так. Я не хочу сказать, что он назвал нам адрес, по которому следует искать Мучмана, но перед смертью он навел нас на след. - Вы его пытали? - Да. Он сообщил нам, что Мучман как-то сказал ему, что если он окажется в безвыходном положении, то попытается укрыться в тюрьме или концлагере. Понятно, что теперь, когда за ним охотится целая банда гангстеров, не говоря уже о Гестапо, его положение можно действительно считать безвыходным. - Прием старый как мир, - пояснил Зост. - Для того чтобы избежать ареста за одно преступление, вы садитесь в тюрьму по другому поводу. - Мы полагаем, что Мучман был арестован и отправлен в Дахау через три дня после смерти Пауля Пфарра. - Гейдрих был явно доволен собой. - Он буквально напросился на этот арест. Его поймали на месте преступления, когда он писал лозунги КПГ на стене отделения Крипо в Нойкельне. - Концлагерь для коци - не такое уж суровое наказание, - усмехнулся Зост. - Не то что для евреев и педиков. Через пару лет его, вероятно, выпустят на свободу. Я позволил себе усомниться: - Не понимаю, почему бы вам не обратиться к коменданту лагеря и не допросить Мучмана? Какого черта я вам нужен? Гейдрих скрестил руки на груди и покачал ногой, носком сапога почти касаясь моего колена. - Для того чтобы дать коменданту Дахау такое задание, нужно будет заручиться согласием Гиммлера, а нам бы хотелось избежать осложнений. Вы знаете, рейхсфюрер - большой идеалист. Он, разумеется, посчитает своим долгом использовать эти документы, чтобы наказать людей, которые, как он полагает, виновны перед рейхом. Я вспомнил о письме Гиммлера Паулю Пфарру, которое Марлен Зам показала мне на олимпийском стадионе, и кивнул в знак согласия. - Что же касается меня, то я прагматик и предпочел бы использовать эти документы только там и только в том случае, когда и где это мне потребуется. - Иными словами, вы тоже не исключаете шантаж как метод работы. Я прав? - Вы меня видите насквозь, господин Гюнтер. - Гейдрих пытался расположить меня. - Но вам надо понять, что эта операция должна быть проведена в тайне. В строжайшей тайне. Вы не имеете права ни при каких обстоятельствах сообщать кому-либо о нашем разговоре. - Но неужели среди эсэсовцев в Дахау нет человека, которому вы доверяете? - Конечно, такой человек есть, но как вы себе это представляете? Чтобы он строевым шагом подошел к Мучману и выяснил, где тот прячет бумаги? Будьте же благоразумны, господин Гюнтер. - Итак, вы хотите, чтобы я отыскал Мучмана и подружился с ним. - Именно этого я и хочу. Чтобы вы завоевали его доверие. Узнали, где он скрывает эти бумаги. И когда вы все это проделаете, вы откроетесь моему человеку. - А как я узнаю Мучмана? - Единственное его изображение, которое у нас есть, - это фотография, сделанная в тюрьме. - Зост протянул мне снимок. Я внимательно изучил его. Мучмана снимали три года назад. Голова, как видите, обрита наголо, так что не знаю, поможет ли вам это фото. Не говоря уже о том, что он наверняка похудел. Лагерь, знаете, сильно меняет людей. Но есть при этом деталь, которая должна вам помочь: у него на правом запястье есть узел, который очень трудно удалить. - Зацепиться почти не за что. - Я вернул фотографию. - Боюсь, что мне придется отказаться от этой почетной миссии. - Вы не откажетесь, - бодро заявил Гейдрих. - Мы отправим вас в Дахау в любом случае. Но если мы с вами не придем сейчас к согласию, вы там и останетесь. Если вы примете мои условия, вы оттуда вернетесь. Я уж не говорю о том, что и деньги свои получите обратно. - Я вижу, у меня нет выбора. - Вы становитесь реалистом. - Гейдрих дружески улыбнулся. - Выбора у вас действительно нет. Если бы у вас был выбор, вы бы отказались. Любой отказался бы. Именно поэтому я не могу послать туда кого-либо из моих людей. И еще потому, что важно сохранить все в тайне. Что ни говорите, господин Гюнтер, вы, как бывший полицейский, на эту роль подходите идеально. Вы не имеете права проиграть, вас устроит только выигрыш. А выиграете вы или проиграете, будет зависеть только от вас. - У меня были предложения и более выгодные. - Вам, кажется, пора забывать о том, что у вас было, и о том, кем были вы, - быстро проговорил Зост. - По новым документам вы - Вилли Краузе. Вот ваши бумаги. Он протянул мне удостоверение личности, в которое была вклеена старая фотография из моего личного дела, хранившегося с тех времен, когда я работал в полиции. - Есть еще одно обстоятельство, о котором необходимо упомянуть. Я очень сожалею, но для того, чтобы все выглядело правдоподобно, нам придется несколько изменить вашу внешность. Вы должны быть похожи на человека, которого арестовали и допрашивали в Гестапо. В "Колумбия-Хаус" не бывает новичков без синяков и кровоподтеков. Мои люди внизу приведут вас в надлежащий вид. Для вашей собственной безопасности, как вы понимаете. - Вы очень предусмотрительны. - В "Колумбия-Хаус" вас продержат неделю, а потом отправят в Дахау. Гейдрих встал. - Разрешите пожелать вам удачи. Я тоже встал и при этом успел подтянуть брюки. - Помните, это операция, которую проводит Гестапо. Повторяю: вы не имеете права никому о ней сообщать. Гейдрих повернулся и нажал кнопку, чтобы вызвать охранников. - Скажите мне, - я, кажется, выбрал правильный момент для своего обращения, - что произошло с Сиксом, Хелферихом и со всеми остальными? - Нет необходимости скрывать от вас, что господин Сикс находится под домашним арестом. Ему пока еще не предъявлено обвинение. Он в таком состоянии после всех событий, связанных с дочерью, что практически не способен отвечать на вопросы. Действительно, трагедия. Господин Хауптхэндлер, к сожалению, скончался позавчера в больнице - он так и не пришел в сознание. Что касается преступника, известного как Красный Дитер, то сегодня в шесть утра он был обезглавлен в тюрьме на озере Плетцен. А вся его банда отправлена в Заксенхаузен. - Он смотрел на меня, не скрывая своей озабоченности. - Сомневаюсь, чтобы господин Сикс понес какое-либо наказание. Он слишком нужен Германии. Так что, как видите, из всех действующих лиц этой драмы вы единственный, кто остается в игре. Нужно только дождаться финала и посмотреть, насколько удачно вы завершите это дело. Не стану скрывать, я рассчитываю на ваше профессиональное честолюбие. Тем более когда цена ставки - ваша собственная жизнь. Охранники вернули меня в камеру и здесь принялись избивать. По-настоящему. Я попытался защищаться, но слишком ослаб от плохого питания, от недосыпания. С одним бы я еще, может, и справился, но одолеть двоих мне было не под силу. Так что это была видимость сопротивления, не более. Меня отвели в караульное помещение СС, по размерам напоминавшее зал для заседаний. У входа, рядом с массивными дверями, эсэсовцы играли в карты и пили пиво. Пистолеты и дубинки были свалены в кучу на соседнем столе, будто игрушки, которые строгий директор школы отобрал у учеников. Рядом человек двадцать заключенных стояли по стойке "смирно" лицом к стене. За их спинами важно расхаживал молодой штурмовик СС, на кого-то покрикивая и кого-то пиная сапогами в спину или пониже спины. Один старик упал на каменный пол, и штурмовик остервенело набросился на него и бил, пока тот не потерял сознание. Мне было приказано стать с краю. Этот ряд непрерывно удлинялся заключенные прибывали и прибывали. Через час нас здесь стояло не меньше сотни. По длинному коридору нас вывели во двор, мощенный булыжником, и посадили в фургоны "Зеленая Минна". Никого из эсэсовцев с нами не было, но за всю дорогу мы не обменялись и парой слов. Все сидели, погрузившись в свои мысли о потерянном доме, о родных, которых, может быть, уже не придется увидеть. Во дворе "Колумбия-Хаус", куда нас доставила "Зеленая Минна", был слышен рев самолета, взлетавшего с соседнего аэродрома - Темпельхоф. Он пролетел над серыми стенами нашей тюрьмы - в прежние времена это была военная тюрьма, - провожаемый тоскливыми взглядами арестантов. Каждый хотел бы вместе с пассажирами умчаться отсюда далеко-далеко. - Пошевеливайтесь, ублюдки! - заорал тюремщик. Сопровождаемые пинками, толчками и ударами кулаков, мы поднялись по лестнице на второй этаж и промаршировали в колоннах по пять мимо тяжелой деревянной двери. Тюремщики выкрикивали издевательства в наш адрес. - Видите эту дверь, чертово отродье? - гаркнул роттенфюрер. Лицо его было искажено от злобы. - Когда она закроется за вами, вам придется забыть навсегда, что вы мужики. Здесь вам раздавят яйца, чтобы вы не скучали по дому. Понятно? Вам уже незачем будет возвращаться домой. Кому вы после этого будете нужны? - Он громко заржал и его дружки присоединились к нему. На наших глазах эсэсовцы потащили туда какого-то человека, который кричал и отбивался изо всех сил, пытаясь вырваться. Мы были в ужасе, хотя понимали, что все эти мерзкие штучки нам демонстрировались специально, чтобы нагнать на нас побольше страху. Поэтому, когда очередь дошла до меня, я прошел в комнату, постаравшись изобразить безразличие. Тюремщики записали мои данные - имя, адрес, - полистали мое дело и, уточнив, что я занимался спекуляцией, избили как следует. Когда, еле переставляя ноги, я вошел в камеру, то был поражен, услышав, как дружные мужские голоса выводили "Если твоя мать еще жива". Много позже я понял, что этот хор дозволялся - он заглушал крики несчастных, которых в подвале здания били мокрыми плетками по голым ягодицам. За время службы в полиции я побывал по делам во многих тюрьмах: Тегель, Зонненбург, на озере Плетцен, Бранденбург, Целенгефэнгинс, Браувейлер. Все они были ужасны, во всех была строжайшая дисциплина, но ни одну из них даже близко нельзя сравнить с "Колумбия-Хаус" по жестокости, с которой здесь обращались с заключенными. Что же ждет меня в Дахау? - думал я. Неужели где-то может быть страшнее, чем здесь? В "Колумбия-Хаус" одновременно содержалось около тысячи человек. Одних, как и меня, через какое-то время должны были отправить в концлагерь, другие отбывали здесь свои сроки, а затем чаще всего оседали там же. Лишь единицам удавалось вырваться на свободу. Как новичка, которого сюда направили на короткий срок, меня посадили в одиночку. Поскольку одеял здесь не полагалось, всю ночь я не мог уснуть от холода и даже пожалел, что у меня нет сокамерника - все-таки было бы веселее. Утром принесли завтрак, состоявший из ржаного хлеба из муки грубого помола и эрзац-кофе. На обед давали хлеб и картофельное пюре. Уборная представляла собой яму, накрытую досками, в которой одновременно оправлялись девять человек. Однажды тюремщики подпилили доски, и несколько заключенных утонули в этой яме. Ничего не скажешь, в "Колумбия-Хаус" умели повеселиться. Шесть дней я провел в этой тюрьме, потом около полуночи меня вывели из камеры и втолкнули в фургон, который отвез меня и других заключенных на вокзал на Путлицштрассе, а оттуда нас доставили в Дахау. Концлагерь Дахау находится в пятнадцати километрах к северо-западу от Мюнхена. Мюнхен известен как колыбель национал-социализма. В поезде кто-то сказал мне, что это самый первый лагерь, устроенный нацистами. Он возник на месте старой фабрики взрывчатых веществ, среди чудесных сельских пейзажей Баварии. По правде говоря, этот пейзаж - единственное, что есть чудесного в Баварии. О самих баварцах этого никак нельзя сказать, и я был уверен, что Дахау только подтвердит мое мнение о них и о самой Баварии. В "Колумбия-Хаус" нам говорили, что Дахау служил образцом для всех остальных лагерей рейха - в нем была даже специальная школа, где эсэсовцев обучали специальным приемам обработки заключенных. И надо сказать, что нас не обманули. Мы выгрузились из вагонов, сопровождаемые неизбежными ударами сапог и винтовочных прикладов, и, выстроившись в колонну, двинулись к лагерю. У входа стоял большой дом с железными воротами, на которых висел лозунг "Свобода - через труд". Я слышал, что у заключенных лозунг неизменно вызывал усмешку, но никто из нас ничего не сказал в этот момент, опасаясь новых побоев. Я знал, что к свободе можно прийти разными путями, но труд здесь был ни при чем. После пяти минут пребывания в Дахау начинаешь мечтать о смерти, как о спасении. Нас вывели для переклички на плац, к которому с юга примыкало длинное здание с крутой крышей. В сторону севера уходили бесконечные ряды лагерных бараков, между которыми была проложена прямая широкая дорога, обсаженная высокими тополями. Только попав сюда, я начал понимать всю сложность поставленной передо мной задачи. Лагерь огромный, и не исключено, что понадобятся месяцы, прежде чем удастся отыскать Мучмана, и еще какое-то время, чтобы сблизиться с ним настолько, что он решится доверить мне свою тайну. Ясно, что Гейдрих просто-напросто решил поиздеваться надо мной таким образом. Из дверей длинного здания появился комендант лагеря, чтобы поприветствовать нас. Как и все баварцы, он понятия не имел о настоящем гостеприимстве. Единственное, что он мог предложить нам, это наказание. В своей приветственной речи он сказал, что в Дахау хватит деревьев, чтобы повесить нас всех, а в заключение пообещал, что мы еще не раз пожалеем, что появились на свет. У меня не было никаких сомнений в справедливости его предположения. Правда, одно преимущество по сравнению с тюрьмой здесь имелось - мы могли дышать свежим воздухом. Что было всегда хорошо в Баварии, так это свежий воздух. Да еще, пожалуй, необъятная грудь настоящей баварской фрау. Выслушав речь коменданта, мы отправились на склад, где я получил арестантскую робу в полоску и пару башмаков на деревянной подошве, а затем в парикмахерской меня обрили наголо. Нам дали также одеяла, отчего настроение несколько улучшилось - все-таки здесь не придется всю ночь дрожать от холода, как в "Колумбия-Хаус". Меня определили в барак для арийцев, и я поблагодарил Господа, что не родился евреем: в нашем бараке было сто пятьдесят человек, а в бараке для евреев - в три раза больше. Воистину всегда находится кто-то, кому еще хуже, чем тебе. Хуже всех в Дахау приходилось евреям, хотя их здесь было не так уж много. Их единственное преимущество заключалось в том, что спасение в лице смерти приходило к ним чаще, чем к другим: в бараке для арийцев каждую ночь умирал один заключенный, а в еврейском бараке - семь или восемь. Для евреев Дахау воплощал ад. Среди заключенных можно было найти представителей всех враждебных нацизму социальных групп, а также тех, кого сами нацисты определили как врага номер один. В Дахау везли социал-демократов, коммунистов, профсоюзных лидеров, судей, адвокатов, врачей, школьных учителей и армейских офицеров. Среди заключенных встречались солдаты испанской республиканской армии и свидетели Иеговы, масоны и гомосексуалисты, католические священники и цыгане, спириты и бродяги, воры и убийцы. Население лагеря составляли уроженцы Германии, за исключением нескольких русских и членов бывшего кабинета министров Австрии. Однажды мне пришлось познакомиться с одним евреем, который, кроме того, был гомосексуалистом, но этого ему оказалось мало, так что он еще вступил в ряды КПГ, у него на робе фигурировал набор из трех треугольников. Это называется - везет, как утопленнику. * * * Дважды в день нас собирали на Аппельплац, и после переклички провинившиеся за день подвергались порке, которую здесь называли "подарком от Гинденбурга". Мужчины и женщины, привязанные к плахе, получали обычно двадцать пять ударов по голой заднице. Некоторые на моих глазах при этом испражнялись. Поначалу я испытывал за них стыд, но потом мне объяснили, что таким способом отвлекают внимание палача. Эти ежедневные переклички позволяли мне видеть заключенных, и в первую очередь я обращал внимание на тех, у кого не было ничего общего с Мучманом так что через месяц из числа подозреваемых можно было исключить около трехсот человек. На зрительную память я не жалуюсь: если я увижу человека, уже никогда не забуду. Это обязательное качество для полицейского, и может быть, потому я и пошел работать в полицию. Теперь от этого зависела моя жизнь. Но дело осложнялось, поскольку в лагерь постоянно прибывало пополнение. Я оказался в роли Геракла, расчищающего авгиевы конюшни. * * * Как можно описать то, что не поддается описанию? Как можно говорить вслух о том, что заставляет тебя неметь от ужаса? Здесь были люди куда красноречивей меня, у которых тоже не нашлось слов. Стыд - причина этого молчания, стыд. Потому что в этой системе и невинные виноваты. Люди, лишенные всех человеческих прав, превращаются в животных. Голодный крадет у голодного. Все мысли, все поступки подчинены одной цели - выжить. Сверхзадача такого лагеря - непосильной работой сломить заключенных, а смерть - это всего лишь нежелательный побочный эффект. Но выжить можно только за счет других: ты оказываешься на миг в относительной безопасности, если в это время убивают или бьют кого-то другого: Если твой сосед по койке умирал во сне, ты несколько дней скрывал это, чтобы забирать себе его пайку. Чтобы выжил человек, нужно было, чтобы умерла часть его души. Вскоре после прибытия в Дахау меня назначили руководителем бригады евреев, строивших мастерскую в северо-западной части лагеря. На стройку, до которой было метров пятьсот - шестьсот, заключенные катили тридцатикилограммовые тачки, груженные камнем. Камень загружали в карьере и толкали тачку вверх по склону. Надо сказать, что эсэсовец не обязательно чудовище, были и такие, что делали заключенным небольшие поблажки, поскольку сами занимались бизнесом на стороне и нуждались в рабочей силе. В лагере сидели люди самых различных специальностей, и охранники, которые использовали их труд в своих личных интересах, не стремились загнать человека до смерти. Но эсэсовцы, которые курировали строительство мастерской, - вот это были настоящие звери. Баварские крестьяне, в прошлом знававшие и безработицу и нужду, они издевались над заключенными без той утонченности, которая была свойственна их городским собратьям в "Колумбия-Хаус", но с тем же результатом. У меня была легкая работа: как бригадиру, мне не нужно было таскать тяжелые тачки, тогда как мои рабочие надрывались в самом прямом смысле слова. Эсэсовцы специально назначали совершенно немыслимые сроки сооружения фундамента или стен, и в случае нарушения сроков заключенные лишались пищи и воды. Тех, кто падал от усталости, пристреливали на месте. Поначалу я решил работать наравне со всеми, что позабавило охранников. Однако скоро я понял, что никому легче от этого не становится. Один из эсэсовцев не стал со мной церемониться: - Ты что, симпатизируешь евреям? Никто же от тебя не требует, чтобы ты с ними тачку катал. Чего ты суетишься? Я как-то растерялся и не знал, что ответить. Я замялся. - Ты не понимаешь, как они устают. Потому-то мне и приходится им помогать. Он не сразу даже понял, о чем я говорю, а когда до него дошло, рассмеялся мне в лицо: - Ну, тогда тебя здесь и похоронят. Вскоре я почувствовал, что он был прав - эта работа способна свести в могилу. Я не стал таскать тачки, но, чтобы частично хотя бы избавиться от чувства стыда перед евреями из моей бригады, я помог однажды заключенному, когда тот упал без сил. Я прикрыл его двумя пустыми тачками, и он отлежался, а потом снова включился в работу. С тех пор я помогал всем, кто падал, хотя знал, что, если эсэсовцы это заметят, порки не избежать - ведь меня предупреждали, что в Дахау доносчики повсюду. По иронии судьбы, в конечном счете я и сам попал сюда для того, чтобы донести. Настал день, и меня засекли, когда я пытался помочь очередному заключенному, потерявшему сознание, и мне пришлось признаться. Я попался и был приговорен к двадцати пяти ударам. Меня пугала не столько боль, сколько весьма вероятная перспектива оказаться после порки в лагерной больнице. Этого я боялся больше всего на свете, поскольку ее пациенты в большинстве своем страдали от дизентерии и тифа. Эсэсовцы обходили больницу стороной. Там можно было запросто подхватить какую-нибудь заразу и заболеть. И уж тогда мне этого Мучмана не найти ни за что. Перекличка обычно продолжалась не больше часа, но в то утро, когда меня подвергли этой экзекуции, она тянулась все три. Меня привязали к доске и стащили брюки. Я попытался облегчиться, но боль была такой сильной, что у меня это никак не получалось. Да и как тут оправишься - в животе-то пусто. Когда я получил "подарок от Гинденбурга" и меня отвязали, я тут же упал в обморок. Иначе и быть не могло - доска-то уже не поддерживала. * * * В течение долгого времени я лежал, разглядывая руку, которая свешивалась с верхней койки. Тем более что висела она совершенно неподвижно, даже пальцы не шевелились. Испытывая непреодолимое желание встать и посмотреть, жив ли ее владелец, я сел в кровати и тут же закричал от боли. На мой крик кто-то подошел, я уже не мог сдержаться. - О Боже! - выдохнул я, чувствуя, что у меня сразу вспотел лоб. Сейчас еще больнее, чем тогда. - Это, наверное, результат лечения. Человеку, стоявшему рядом, было около сорока, его верхние зубы выступали вперед, как у кролика, а волосы напоминали свалявшуюся вату. Он был до крайности истощен - точь-в-точь ходячая мумия, - а на его арестантской робе красовалась желтая звезда. - Результат лечения? - недоверчиво переспросил я. - Да, я использовал хлорид натрия, - растягивая слова, ответил еврей. А затем добавил более решительно: - Что значит - поваренная соль. Я сыпал ее на раны. - Господи, Господи, я же вам не омлет, в конце концов. - Может быть, - ответил он, - но доктор здесь я, и хотя догадываюсь, что соль жжет немилосердно, в моем распоряжении нет другого способа спасти вас от инфекции. - Голос у него был сочный, приятный, как у комика. - Вам повезло, что я хоть как-то помог. Увы, для других несчастных я ничего не могу здесь сделать. Да и что тут сделаешь, когда под рукой у тебя только то, что удается стащить с кухни. Я снова посмотрел на руку, которая свешивалась с верхней койки. И тут я заметил на запястье этой руки выступающий узел. Никогда еще я не испытывал такого счастья от лицезрения дефекта человеческого тела. Но тут доктор приподнял руку моего соседа с верхней полки и встал на мою койку, чтобы взглянуть, как он там - жив или не очень. Спустившись, он осмотрел мои ягодицы. - Заживет потихоньку. Я мотнул головой в сторону соседа: - А что с ним? - Он что, доставляет вам неудобства? - Нет, просто интересно. - Вы болели когда-нибудь желтухой? - Болел. - Это хорошо. Тогда можно не волноваться, во второй раз ее не подхватите. Если не будете с ним целоваться и не попытаетесь трахнуть. И все-таки надо будет спустить его вниз, чтобы он случайно не помочился на вас. Вирус передается через выделения организма. - Какой вирус? - спросил я. - Гепатита. Я прикажу поднять вас наверх, а его спустить вниз. Если он попросит воды, можете ему подать. - Конечно, подам. А как его зовут? - спросил я. Доктор устало вздохнул: - Понятия не имею. Позже, когда санитары подняли меня на верхнюю койку - это оказалось довольно мучительной процедурой, - а ее прежнего обитателя опустили вниз, я решил получше рассмотреть человека, который, сам того не зная, должен был вызволить меня из Дахау. Зрелище, скажем так, неутешительное. Если бы не узел на руке, я бы никогда не смог опознать Мучмана, ориентируясь на фотографию, которую я видел в кабинете Гейдриха, - так он исхудал и такой желтизной отсвечивало его лицо. Его трепала лихорадка, он бредил, иной раз стонал от боли. Я наблюдал за ним время от времени, и однажды он пришел в себя, но, к сожалению, только для того, чтобы попытаться облегчить свое состояние с помощью рвоты. Однако это ему не удалось, и он снова впал в беспамятство. Не было никакого сомнения в том, что Мучман уходит. В лагерной больнице лежало около шестидесяти человек, при которых состоял один доктор, по имени Мендельсон, и три или четыре санитара, еще недавно сами здесь же лежавшие и не оправившиеся по-настоящему от болезни. Если искать образ, точнее других выражающий стиль и смысл существования данного лечебного заведения, это будет склеп. Вскоре я установил, что здесь два типа пациентов: больные, чей конец неизбежен, и люди изувеченные, которые обязаны подхватить здесь какую-нибудь заразу и затем умереть. Вечером, перед тем как стемнело, пришел Мендельсон, чтобы осмотреть мои раны. - Утром я промою ваши рубцы и посыплю их свежей солью, - сказал он и совершенно машинально, не испытывая особого интереса, взглянул на Мучмана. - А каким способом вы его лечите? - Вопрос был глуповатый, но почему-то возбудил в докторе любопытство. Он внимательно посмотрел на меня. - Если вас это так интересует, мои рекомендации в данном случае сводятся к воздержанию от спиртного и острой пищи. А кроме того, я советую больному побольше отдыхать. - Мне все ясно. - Не думайте, мой друг, что я такой бессердечный, но помочь ему всерьез ничем не могу. Если бы он получал витамины, пищу, богатую протеином, глюкозу и метионин, то, глядишь, и выкарабкался бы. - Как вы думаете, сколько он еще протянет? - поинтересовался я. - Он иногда приходит в себя? Я кивнул. Мендельсон тяжело вздохнул: - Трудно сказать. Но после того, как он впадет в коматозное состояние, наверное, сутки еще подышит. Может, чуть больше. У меня нет даже морфия для него. В этой больнице для всех пациентов один исход - смерть. - Буду иметь это в виду. - Постарайтесь не заразиться, ведь здесь есть больные тифом. Если вы почувствуете жар, выпейте две ложки собственной мочи. Похоже, что это помогает. - Если мне удастся найти здесь хоть одну чистую ложку, непременно выпью. Спасибо за совет. - Раз уж вы так внимательны к моим советам, подскажу вам еще кое-что. В больнице иногда проходят заседания лагерного комитета. Место подходящее. Охранники сюда не сунутся, если не случится что-нибудь экстраординарное. Эсэсовцы не так глупы, как кажется, и я вам советую, как только боль немного стихнет, немедленно отсюда улетучиться. - А почему вы этого не делаете? Что заставляет вас оставаться здесь? Клятва Гиппократа? - Никогда о такой не слышал. - Мендельсон пожал плечами. Я решил поспать, чтобы потом бодрствовать и, несмотря ни на что, ждать: а вдруг к Мучману вернется сознание? Наверное, я надеялся, что между нами произойдет трогательная сцена, вроде тех, что показывают в кино, когда умирающий открывает свою душу человеку, который склоняется над его ложем. Когда я проснулся, было уже темно. Сквозь симфонию кашля и храпа, наполнявшую палату, до моего слуха донеслись звуки, по которым можно было безошибочно определить, что Мучмана рвет. Я свесился с койки и при свете луны наблюдал, как Мучман полулежит, опираясь на локоть, а другой рукой жмет на живот. - Все в порядке? - спросил я. - Как будто. - Он тяжело дышал. - Я буду жить вечно, как эта чертова галапагосская черепаха. - Он снова застонал и с усилием проговорил сквозь стиснутые зубы: - У меня спазмы в желудке. - Хочешь пить? - Хочу. Горло пересохло. - Его снова вырвало. Я осторожно спустился вниз и ковшом зачерпнул воду из ведра, стоявшего рядом с койкой. Мучман с жадностью приник к ковшу, стуча зубами так, словно отбивал морзянку. Напившись, он вздохнул и откинулся назад. - Спасибо, друг. - Не стоит благодарности. Ты бы сделал то же самое для меня. Он закашлялся и попытался рассмеяться. - Ну уж нет, я бы не стал! - Голос у него дребезжал. - Побоялся бы заразиться. Ты ведь не знаешь, что у меня, правда? Я какое-то мгновение колебался, а потом сказал ему все, как есть: - У тебя желтуха. Он сразу замолчал, и тут мне стало стыдно. Наверное, все-таки не стоило ему это говорить. - Хорошо, что не стал врать. - Он снова помолчал. - А что с тобой? - Да вот получил небольшой подарок от Гинденбурга. - За что? - Помог еврею в своей бригаде. - Глупо. Любой еврей уже мертвец. Уж если рисковать жизнью, то ради того, у кого еще есть шанс спастись. У евреев нет шансов. Удача от них отвернулась. - На тебя она тоже вроде бы не смотрит. Он засмеялся: - Мне и в голову не могло прийти, что я заболею. Думал, что отсижу свой срок без особых осложнений. У меня здесь была хорошая работа. В сапожной мастерской. - Да, уж эта работа - не бей лежачего, - согласился я. - Я умираю, да? - Доктор этого не говорил. - Не вешай мне лапшу на уши. Я и сам вижу, что жить остается недолго. Тем не менее спасибо, что не хочешь меня огорчать. - Мучман повернулся на бок. - Боже, как хочется закурить! - Мне тоже. - Я бы не отказался и от самокрутки. - Он помолчал, а потом наклонился ко мне. - Должен тебе кое-что сказать. Еле сдерживая волнение, я подвинулся к нему. - Ну, говори. - Не трахайся с бабами, которые здесь сидят. Я уверен, что именно так и подхватил эту заразу. - Не буду, ни за что. Спасибо, что предупредил. * * * На следующий день я обменял свою пайку на сигареты и стал ждать, когда к Мучману вернется сознание. Он пришел в себя только к вечеру, и мы продолжили наш разговор, как будто не прерывали. - Ну, как ты? Рубцы сильно болят? - Сильно, - ответил я, спускаясь с койки. - Надо полагать. Этот сержант, будь он проклят, силы не жалеет. - Он приблизил ко мне свое исхудавшее лицо. - Слушай, что-то мне кажется, я тебя встречал, не помню только где. - Где бы это могло быть? В "Эксцельсиоре"? Или в "Херрен-клубе"? А может, в теннисном клубе "Рот-Вайсс"? - Ты что, издеваешься? Я зажег сигарету и вставил ему в рот. - Скорее всего, это было в оперном театре. Ты знаешь, я же большой любитель оперы. А может, это было на свадьбе у Геринга? Его тонкие желтые губы растянулись в улыбке, он вдохнул в себя дым с таким наслаждением, словно это был чистый кислород. - Да ты просто волшебник, черт тебя дери! - проговорил он, смакуя сигарету. Я ненадолго вытащил ее у него изо рта, чтобы он мог выпустить дым. - Однако виделись мы где-то в другом месте. Я вспомню. - Разумеется, - сказал я, в душе надеясь, что этого не случится. Потому как встречались мы в тюрьме Тегель, и я даже хотел было сказать ему об этом, но потом передумал. Да, он мог видеть меня совсем в другом месте, и если он вспомнит в каком, мне ни за что не завоевать его доверие. - Как ты сюда попал? Ты что, социал-демократ или коммунист? - Я здесь за спекуляцию. А ты? Он приложил палец к губам. - А я здесь скрываюсь. - Здесь? От кого? - Ото всех. - Ну и местечко ты выбрал, ничего не скажешь! Ты что, ненормальный? - Здесь меня никто не отыщет. Вот скажи, где бы ты спрятал каплю воды? - Я не нашелся, что ответить, а он объяснил: - В водопаде. Это китайская мудрость. Нельзя же отыскать каплю воды в водопаде, так? - Конечно, нельзя. И все-таки это странный способ скрываться. - Мне не повезло... я заболел... Но если бы не это, я бы... освободился через год... А к тому времени... они бы перестали искать. - Кто - они? И что они ищут? Веки у него дрогнули, и сигарета выпала изо рта. Я накрыл его поплотнее одеялом и погасил сигарету, полагая, что он докурит ее позже, когда придет в сознание. Дыхание у Мучмана замедлилось, и утром Мендельсон сказал, что, скорее всего, он впадает в кому. Мне ничего не оставалось, как только лежать на животе и, глядя на Мучмана, ждать. Я думал об Инге, но больше о себе. В Дахау с покойниками не церемонились - сожгут в крематории, и дело с концом. Но, наблюдая, как желтуха уносит Курта Мучмана, разрушая печень и селезенку, я размышлял о Германии, о том, как коричневая зараза постепенно расползается по ней. Только здесь, в Дахау, я смог оценить масштабы бедствия, которое настигло мою родину, и так же, как Мучман, она не могла рассчитывать на морфий, когда боль станет совсем невыносимой. * * * В Дахау было несколько ребятишек, чьи матери отбывали здесь наказание. Некоторые родились здесь и не знали другой жизни. Они бегали по территории лагеря, и охрана их не трогала. Кое-кто из эсэсовцев даже привязался к этим детям, позволяя ходить, где им вздумается, за исключением больницы. Хотя, конечно, непослушных наказывали. Однажды Мендельсону пришлось скрывать у себя малыша со сломанной ногой - он играл в лагерном карьере и упал с большой высоты. Мендельсон наложил ему шину и спрятал под койкой. Но на третий день за ним явились эсэсовцы, и малыш так испугался, что проглотил язык и задохнулся. Когда мать пришла в больницу проведать ребенка и узнала обо всем, Мендельсон, естественно, стал ее успокаивать, внешне сохраняя спокойствие, но после ее ухода я слышал, как он тихо плакал. * * * - Эй, ты спишь? Я вздрогнул, услышав голос снизу. Не то чтобы я спал, но, задумавшись, как-то отвлекся. И теперь упрекал себя за то, что не заметил, как Мучман пришел в сознание, и в результате потерял драгоценное время. Я осторожно спустился вниз и встал на колени перед его койкой, поскольку сидеть еще не мог. Лицо его от боли исказила гримаса, и он схватил меня за руку. - Я вспомнил. - Да? - Я уже приготовился выслушать его исповедь. - И что же ты вспомнил? - Где я видел твое лицо. Сердце у меня бешено забилось, но я постарался сохранить безразличие. Если он учует, что я работал в полиции, мне можно проститься с надеждой выйти отсюда когда-нибудь. Человек, побывавший в тюрьме, никогда не станет союзником полицейскому. Да останься мы вдвоем на необитаемом острове, он и тогда плюнул бы мне в лицо. - Так где же это было? - Я вставил ему в рот недокуренную сигарету. - Ты был штатным детективом, - прокаркал он, - в отеле "Адлон". Я однажды заглянул туда по одному делу. - Он был явно доволен собой. - Ну как, я не ошибаюсь? - У тебя хорошая память. - Я помог ему прикурить. - Это было довольно давно. Мучман нахмурился. - Ты не беспокойся, я никому не скажу. А все-таки ты служил в полиции? - Ты сказал, что у тебя было какое-то дело в "Адлоне". - Я вскрывал сейфы. - Не помню, чтобы в этом отеле когда-нибудь грабили сейф, по крайней мере, пока я там работал. - Это потому, что я ничего не взял, - с гордостью заявил он. - Конечно, сейф открыл, но там ничего стоящего не было. Абсолютно ничего. - Так я тебе и поверил! "Адлон" набит богатыми, а у них всегда при себе разные драгоценности. Так не бывает, чтобы сейф в "Адлоне" - и ничего интересного. - Ты прав. - На лице у него появилось что-то вроде румянца. - Просто мне не повезло. Дело в том, что там были такие вещи, которые я никогда бы не сумел продать. А какой тогда смысл брать? Только хлопоты лишние, когда придется избавляться. - Что ж, верю, и такое, наверное, случается. - Не хочу хвастать. Но в моем деле лучше меня никого не было. Я мог вскрыть любой замок. Бьюсь об заклад, ты думаешь, что я богач. - Может быть, и богач. Но что толку, если сидишь в концлагере? - Да я потому и должен скрываться, что слишком богат. Я, кажется, говорил об этом. - Вроде бы говорил. - Я немного помолчал, а потом спросил: - Что ты там ухватил, что сразу разбогател? Деньги? Драгоценности? Он издал короткий смешок, похожий на воронье карканье. - Кое-что получше, - сказал он. - Власть. - Что это значит? Власть в какой форме? - В форме документов. Знаешь, есть немало людей, готовых отдать любые деньги, лишь бы завладеть бумагами, которые ко мне попали. - А что это за бумаги? Мучману надо было отдышаться. - Точно не знаю. Там какие-то имена, адреса, цифры. Такой, как ты, в этом бы разобрался. - Но ты ведь с собой-то их сюда не приволок?! - Конечно, я же не идиот, - пробормотал он, тяжело дыша. - Бумаги, в отличие от меня, на воле, в безопасном месте. Я вытащил у него изо рта потухшую сигарету и дал ему остаток своей. - Жалко... - он почти задыхался, - если эти документы так и пропадут. Ты так добр... ко мне. Я хочу тебе... Ты их пустишь в ход, хорошо? Когда выйдешь... на свободу... станешь богачом. - Я наклонился, чтобы расслышать, что он говорит. - Найди их... носом... Веки его дрогнули. Я схватил Мучмана за плечи и встряхнул, чтобы привести в чувство, вернуть к жизни. Несколько минут я стоял, склонившись над ним, чувствуя, как в моей душе - в той части души, в которой что-то человеческое еще оставалось, набухает отчаяние. Мучман был сильным человеком и к тому же моложе меня. Я уже сильно похудел, страдал от стригущего лишая, зубы у меня расшатались окончательно... Я был на грани физического и нервного истощения. Человек Гейдриха, старший охранник СС Бюргер, руководил столярной мастерской, и я подумал: а не пойти ли мне сейчас к нему? Ведь я могу назвать пароль, который откроет для меня двери этого ада. Интересно, что сделает Гейдрих, когда узнает, что я так и не смог выяснить, где находятся документы фон Грайса? Отправит меня обратно в лагерь? Прикажет казнить? А если не подавать никаких признаков жизни, может быть, он решит, что меня постигла неудача, но все-таки выпустит на свободу? Хотя, если исходить из моих впечатлений о Гейдрихе и из того, что я о нем слышал, вряд ли он это сделает... Быть уже на пороге свободы и потерять ее - кому по силам такое вынести? Какое-то время спустя я приподнял одеяло и накрыл им пожелтевшее лицо Мучмана. Видимо, из одеяла на пол выпал огрызок карандаша, и я секунду-другую просто смотрел на него, прежде чем сообразил, что Мучман мог оставить мне записку. И тогда надежда вновь вернулась ко мне. Я сдернул одеяло. Руки Мучмана были сжаты в кулаки, и мне пришлось разжимать их. В левой ладони Мучмана лежал клочок коричневой бумаги, в которую заключенные, работавшие в сапожной мастерской, обычно заворачивали после ремонта сапоги эсэсовцев. Я так боялся, что это просто клочок бумаги и ничего больше, что помедлил, прежде чем развернуть его. Однако все-таки обнаружил там каракули Мучмана. Чтобы расшифровать их, мне потребовался почти час. Текст был следующий: "Бюро находок, транспортное отделение, Заарландштрассе, Берлин. Ты забыл портфель где-то в июле на Лейпцигерштрассе. Портфель сделан из простой коричневой кожи, с латунной застежкой, на ручке - чернильное пятно. Имеет золотые инициалы "К. М.". В нем лежит почтовая открытка из Америки, книга Кала Мая "Точный Глаз и Верная Рука" и деловые бумаги. Спасибо. К.М.". Никому, пожалуй, еще не доставался такой необычный пропуск на волю. Глава 19 Казалось, весь Берлин надел форму - даже продавцы газет и те щеголяли в шинелях и фуражка штурмовиков СА. А ведь в ближайшие дни, насколько мне было известно, не предвиделось никакого парада, никаких сборищ евреев, которые следовало пикетировать. Да, национал-социалисты вцепились уже в горло Германии, но только сейчас, побывав в Дахау, я в полной мере почувствовал, что вцепились они воистину мертвой хваткой. Я шел в свое агентство мимо министерства внутренних дел, из которого Пауль Пфарр получил задание Гиммлера искоренить коррупцию в Немецком трудовом фронте. Здание министерства находилось между посольством Греции и художественным салоном Шульце, и вход охраняли два штурмовика. В тот момент, когда я проходил мимо, у центрального подъезда остановилась машина, из нее вышли два офицера и девушка в нацистской форме, в которой я узнал Марлен Зам. Я хотел было поздороваться с ней, но передумал. Она прошла мимо, не удостоив и взглядом. Может быть, и узнала меня, но виду не подала. Я остановился посмотреть, как она входит в министерство в сопровождении офицеров, и думаю, что простоял так не больше минуты, но и этого оказалось достаточно, чтобы ко мне подошел толстяк в шляпе с опущенными полями. - Ваши документы, - властно проговорил он, даже не потрудившись предъявить удостоверение или значок сотрудника Зипо. - Кто вы такой? - Вопрос был неуместный, но я его задал. Человек приблизил ко мне свое жирное, плохо выбритое лицо и прошипел: - Кто надо. - Послушайте, если вы считаете, что появились на белый свет для того, чтобы всеми командовать, то глубоко ошибаетесь. Так что умерьте свой пыл и предъявите удостоверение личности. Удостоверение сотрудника Зипо он сунул мне под нос. - Разленились, вы, ребята. - Я еще не успел достать свое удостоверение, как он выхватил его у меня из рук и принялся изучать. - А что вы здесь вынюхиваете? - Вынюхиваю? Это я вынюхиваю? Я остановился на минуту полюбоваться архитектурой этого здания. - А почему вы так внимательно смотрели на офицеров, которые входили в здание? - Я и не смотрел на них. Я смотрел на девушку. Обожаю девушек в военной форме. - Проходите, - приказал он, возвращая мне документ. Обыкновенный немец терпеливо сносит оскорбления от любого человека в форме, не говоря уж о чиновнике, облеченном властью. Я считаю себя довольно типичным представителем своей нации, но отличаюсь от обыкновенного немца тем, что от природы лишен трепета перед начальством. Наверное, это не совсем типично для бывшего полицейского. Ноябрь еще только начался, а на Кенигштрассе вовсю свирепствовали сборщики пожертвований для "Зимней помощи": они приставали чуть ли не ко всем прохожим подряд со своими маленькими красными коробочками. Эта организация создавалась для того, чтобы помочь выжить людям, лишившимся работы во время кризиса, но теперь она стала средством финансового и психологического шантажа - за счет "Зимней помощи" в партийную кассу поступали значительные средства. Однако еще важнее было постепенно приучить граждан к мысли, что они должны отдавать на благо Отчизны все, что у них есть: Каждую неделю какая-нибудь организация непременно занималась поборами. На этот раз в роли активистов выступали железнодорожники. Железнодорожников я не любил, за исключением одного человека - отца моей бывшей секретарши Дагмар. И не зря: не успел я положить двадцать пфеннигов в очередную коробку, как ко мне тут же подскочил следующий активист. Надо заметить, что тот маленький стеклянный значок; который вы получаете после того, как сделаете пожертвование в пользу "Зимней помощи", предназначен вовсе не для того, чтобы оградить вас от других добровольцев этой организации. Значок всего лишь свидетельствует о вашей благонадежности. Но я что есть силы рявкнул на подлетевшего ко мне сборщика податей - такого бесформенного толстяка, ну, типичного железнодорожника - и послал его подальше вовсе не потому, что уже внес свой пай минуту назад, а потому, что увидел Дагмар, которая тут же исчезла за тумбой для пожертвований у городской ратуши. Услышав торопливые шаги за спиной, она обернулась. Мы остановились, смутившись оба, перед тумбой, напоминавшей урну, на которой большими белыми буквами было выведено: "Жертвуйте в пользу "Зимней помощи". - Здравствуй, Берни, - сказала Дагмар. - Здравствуй, - ответил я. - Я только что о тебе подумал. - Я неловко коснулся ее руки. - Мне так жаль Йоханнеса. Она поплотнее запахнула воротник своего коричневого шерстяного пальто. - Ты сильно похудел, Берни. Ты болел? - Это долгая история. У тебя найдется врем? посидеть со мной за чашечкой кофе? Мы зашли в кафе "Александрквелле" на Александрплац и заказали настоящий кофе и настоящие Пшеничные лепешки с натуральным джемом и маслом. - Говорят, что теперь по указанию Геринга масло делают из угля. - Вряд ли только он сам ест это масло. - Я из вежливости рассмеялся. А еще во всем Берлине не купишь лука. Папа говорит, что из лука производят газ, который японцы собираются применить против китайцев. Немного погодя, я решил расспросить ее о том, что случилось с Йоханнесом. - Боюсь, что тут и рассказывать нечего. - Как он погиб? - Я знаю только то, что его сбили во время налета на Мадрид. Мне об этом рассказал один из его сослуживцев. Официальное извещение состояло из одной строчки: "Ваш муж погиб во славу Германии". У черта на куличках, подумала я. - Она пригубила кофе. - Потом меня вызвали в министерство авиации, где я подписала обязательство никому не рассказывать о том, что произошло с моим мужем, и не носить траур. Можешь себе представить, Берни? Я не имею право носить траур по своему мужу! Это обязательное условие, если только я хочу получать за него пенсию. - Она горько улыбнулась и добавила: Ты - ничто, нация - все. Да, именно так оно и есть. Она вытащила носовой платок и высморкалась. - Что поделаешь, для национал-социалистов главное - это идея. Человек не представляет для них никакой ценности. Такое время, что любая мать воспринимает исчезновение дочери или сына как нечто само собой разумеющееся. Никому нет дела до того, что вчера человек был, а сегодня его нет. Никому, кроме меня, подумал я. Все эти дни после возвращения из Дахау я потратил на поиски Инги Лоренц. Но бывает, что и Берни Гюнтер оказывается бессильным. Искать пропавшего человека поздней осенью 1936 года было все равно что рыться в ящике стола, содержимое которого кто-то когда-то опрокинул на пол. Что-то удалось подобрать и положить обратно, а какие-то вещи из тех, что были рядом, теперь оказались неизвестно где. Все это время мои усилия постоянно наталкивались на безразличие. Бывшие коллеги Инги по работе пожимали плечами и говорили, что они ее, в сущности, мало знают. Соседи покачивали головами и уговаривали меня отнестись ко всему философски. Отто, ее поклонник из Немецкого трудового фронта, считал, что она скоро объявится... Я их не виню. Снявши голову, по волосам не плачут. Проводя вечера в одиночестве в своей квартире за бутылочкой вина, я часто пытался вообразить, что могло с ней произойти. Автомобильная катастрофа? Потеря памяти? Эмоциональный срыв? Или просто на нее что-то нашло? А что, если она совершила преступление и решила скрыться? Но каждый раз я приходил к одному и тому же выводу: все-таки, скорее всего, ее похитили и убили, и это, конечно, было впрямую связано с тем расследованием, которым я занимался. Прошло уже два месяца. В таких случаях Гестапо обычно извещает о судьбе тех, кто попал в их лапы. Но на этот раз Бруно Штальэкер - я обратился к нему снова, хотя его недавно перевели из столицы в отделение Крипо в захолустный городок Шпреевальде, - не нашел никаких записей о том, что Ингу казнили или отправили в концлагерь. Я еще несколько раз ездил к домику Хауптхэндлера в Ванзее в надежде найти хоть что-нибудь, что могло бы как-то прояснить обстоятельства, связанные с ее исчезновением, но безрезультатно. Пока квартира Инги числилась за ней, я иногда приходил и туда, пытаясь отыскать вещи, способные навести на след, и тоже без толку. В общем, время брало свое, и я, признаюсь, постепенно стал забывать Ингу. Фотографии ее у меня не было, а лицо уже стерлось из памяти, и еще я понял, как мало, в конце концов, я о ней знал. Мне казалось, что у нас все впереди, и будет еще время о многом поговорить. Недели и месяцы шли и шли, и я уже знал, что шансы найти Ингу живой тают с каждым уходящим днем. Вместе с ними таяла и надежда. Я чувствовал, я понимал, что никогда ее больше не увижу. * * * Дагмар заказала еще один кофе, и мы обсудили свои дела. Ни об Инге, ни о Дахау рассказывать не хотелось. Есть вещи, о которых не говорят за утренним кофе. - Как твое дело? - поинтересовалась она. - Купил на днях новый "опель". - Ты, видно, разбогател. - А ты как? На что ты живешь? - Я вернулась к родителям. А зарабатываю тем, что печатаю студенческие курсовые и дипломные работы. И прочую ерунду. - Она с трудом улыбнулась. Отец очень беспокоится, что я наживу себе неприятности. Я ведь люблю работать ночами. За последние недели нас трижды навещали гестаповцы, и все из-за моей работы. Они подозревают меня в том, что я выпускаю подпольную газету. Но, по счастью, в тех трудах, что мне приходится печатать, ничего, кроме бесконечных - славословий в честь национал-социализма нет. Так что от непрошеных гостей я отделываюсь без труда. Но папу волнуют соседи. Мало ли что они подумают? Ты же знаешь, как люди считают: Гестапо зря визиты наносить не будет. Мы посидели еще немного, и я пригласил ее в кино. - Ну что ж, пойдем. Только не на официальный фильм, я их не выношу. На улице мы купили газету. На первой полосе в глаза мне бросилась фотография: рукопожатие двух Германов - Сикса и Геринга. Геринг широко улыбался, а Сикс был мрачен: видимо, Премьер-министр добился своего и немецкой сталелитейной промышленности придется работать на отечественной руде. Затем мы изучили страницу с репертуаром кинотеатров. Я предложил пойти на "Алую императрицу" в Тауенциен-паласт, но выяснилось, что Дагмар смотрела уже этот фильм, и даже два раза. - Давай лучше посмотрим "Великую страсть" с Ильзой Рудель, - сказала она. - Это ее новый фильм. Уверена, что тебе нравится Ильза Рудель. Мне кажется, все мужчины от нее без ума. Я вспомнил о молодом актере Вальтере Кольбе, которого Ильза Рудель подослала убить меня и который в результате так нелепо погиб. На рекламном фото в газете она была в монашеском одеянии. Пожалуй, ничего, что бы меньше соответствовало этой натуре, придумать невозможно, решил я, вспомнив наши встречи. Но чему теперь удивляться?! Ясно, что мир, в котором мы живем, перевернулся. Это уже другой мир, в котором после чудовищного землетрясения не осталось больше ни ровных дорог, ни целых домов. - Да, - сказал я, - актриса неплохая. И мы отправились в кино. На улицах вновь появились красные стенды со "Штюрмером" Штрейхера, и злобы в еженедельнике заметно прибавилось. |
|
|