"Белоснежка и семь клонов" - читать интересную книгу автора (Чудакова Катя)

Глава 18

Дитмар сложил листок бумаги обратно в конверт и задумался. Резкие повороты судьбы и высылка на Восточный фронт гораздо большим ударом оказались для его немолодого отца, чем для него самого. Отцовское сердце не выдержало – следующей ночью после известия из датского «Лебенсборна» профессор Бауэр был госпитализирован в больницу с инфарктом. К счастью, помощь подоспела вовремя, и профессора удалось спасти. Теперь он уже находится в реабилитационной клинике в живописном баварском предгорье. Пишет каждый день письма своему дорогому сыночку. Понятное дело, что никакой интересной информации он сообщить не может – иначе письмо будет уничтожено цензурой. Наоборот, он старательно пичкает письма патриотическими лозунгами и прославлениями тысячелетнего рейха и великого фюрера.

Дитмар усмехнулся: «Теперь уже никакие заверения в преданности и лояльности не смогут повернуть события истории вспять, в частности – вернуть меня в далекую от войны датскую глушь. Отец понимает это своим незаурядным умом, но его растерзанное сердце надеется на чудо. На чудо… Да, будет большое чудо, если удастся вернуться живым из этой человеческой мясорубки… Будь, что будет… Изменить все равно уже ничего невозможно… Отца только жаль… Не помню, чтобы он называл меня когда-нибудь „сыночек“ или „мой любимый“… Что это? Старческие проявления родительской любви или… или предчувствие разлуки навсегда?…»

Дитмар осторожно встал, придерживая очки. Это последняя пара – надо беречь как зеницу ока, иначе он – слепой. С детства близорукий парнишка привык иметь под рукой запасные очки, а тут в полях и лесах незнакомой чужой страны, где их возьмешь?

Тишина… если закрыть глаза, то можно представить себя во дворе дома. Точно так же стрекочут кузнечики, пахнет трава, щекочут кожу забавные муравьишки. Точно так же пригревает солнышко и моросит слепой дождик. Точно так же стучит где-то дятел… Сколько же лет он прочит мне прожить? Нет, похоже, так долго не получится. Ведь тишина-то не простая. Это затишье перед боем… Перед боем, который может стать последним. Или предпоследним… В общем, это все равно, когда не знаешь за что и за кого воюешь… За Великую Германию? За истеричную шайку Гитлера?

Получается, что просто за право и возможность вернуться к себе домой…

– Не помешаю? – тихо спросил Эдвард Штраус, рядовой из соседней роты, присаживаясь рядом.

Дитмар молча кивнул, хотя не очень любил, когда кто-то вклинивается в его размышления. Он ценил минуты, которые удавалось провести в тишине и уединении. Только тогда он мог расслабиться и чувствовать себя прежним беззаботным «книжным» мальчиком, профессорским сынком и… любовником страстной Ангелы Вайс. Хотя, сейчас разве скажешь – было это все на самом деле или просто приснилось в лихорадочном сне?

Эдвард – пожалуй, один из немногих в теперешнем окружении, кто не вызывал у Дитмара чувства отвращения. Кажется, он попал на фронт прямо со студенческой скамьи. Во всяком случае, их явно что-то роднило и притягивало друг к другу.

– Курить будешь? – спросил Эдвард, протягивая ему пачку из солдатских припасов.

– Спасибо, но пока не тянет. Лучше и не начинать – все равно привыкнуть не успею… – пессимистично разъяснил Дитмар.

– Сразу видно, что ты не так давно на передовой. А вот я смотрю на жизнь по-другому. День прожит – и спасибо. Поэтому надо успеть все, что возможно, сделать за день. Я уже второй год воюю, пока проносит…

– Такое впечатление, что ты играешь с судьбой, – отозвался Дитмар. – Не боишься в один прекрасный день оказаться проигравшим? На кон ведь поставлена жизнь…

– А я и есть игрок по натуре.

– Мне показалось, что ты был студентом…

– Ну, одно другому не мешает. Я был и студентом, и игроком… Эх, жизнь была прекрасна и беззаботна в чудесном городе Вене!

– Ты из Вены? – с проснувшимся интересом посмотрел на своего нового знакомого Дитмар.

– Ну да! Штраус из Вены! Здорово звучит? К великому композитору, к сожалению, никакого отношения не имею. Это я предупреждаю твой вопрос.

Дитмар с улыбкой посмотрел на своего нового знакомого: это же надо, у него еще хватает мужества шутить в таком месте.

– Фюрер тоже учился в Вене…

– Только мы с ним разминулись на четверть века по учебе. Зато с семьей его сводной сестры мы были соседями.

Дитмар настороженно покосился на разговорчивого австрийца – неизвестно, что может последовать за такой новостью. Может, это провокация? Хватит! Меня уже не проведешь. Хотя, выслать дальше, чем сейчас нахожусь, уже невозможно…

– Я хорошо знал его любимую племянницу Гели… Ту самую, которая по официальной версии стала жертвой небрежного обращения с оружием. Это, правда, случилось уже давненько, но я хорошо помню переполох, который произвело это событие. Поговаривали, – понизил голос до шепота Эдвард, – что ей помогли уйти на тот свет. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду… В последующие недели и месяцы после ее смерти поползли слухи, как и почему Гели могла умереть. Политические противники Гитлера говорили, что, возможно, он сам в состоянии аффекта ее застрелил.

«Для чего он мне все это рассказывает? Неужели, пытается вызвать какую-то реакцию? Буду молчать, что бы он ни говорил…»

– Гели была радостной, беззаботной девушкой. Хотя у нее и бывало меланхоличное настроение, но она много смеялась, легко контактировала с людьми, охотно кокетничала. Кстати, она совершенно не соответствовала представлениям об идеалах арийской красоты – она была черноглазой брюнеткой, больше похожей на еврейку, чем на немку. Скажу тебе, это только кажется, что дети и родственники властителей – счастливые люди. А на чем базируется такое утверждение? Да, у них безграничные возможности в материальном плане, но они лишены самого главного – распоряжаться самими собой. Гели постоянно находилась под дамокловым мечом дядиной любви. Она хотела стать певицей, но Гитлер был против. Потом Гели познакомилась с молодым человеком, с которым у нее завязались тесные отношения. Для дяди Адольфа – удар ниже пояса. Возможно, это и ускорило развязку, если принять версию об убийстве любимой племянницы ревнивым дядей.

В общем-то, Дитмару было известно, что у фюрера было особое отношение к племяннице. Хотя, нельзя сказать, что биография Гитлера его интересовала вообще. Одна из студенток отца столкнулась с Гели Раубаль в дорогом магазине одежды и потом с придыханием рассказывала, как та без разбору отбирала себе самые роскошные наряды. После ранней смерти племянницы дядя Адольф сделал из нее святую. Он объявил Гели женщиной своей мечты, после которой он не сможет быть ни с какой другой, и на которой он больше всего хотел бы жениться.

Мужчина, для которого не существовало любви, внезапно стал утверждать, что Гели была его большой и единственной любовью. Комнату, в которой жила девушка, он превратил в мемориал и сделал культ из умершей племянницы. Ничего в той комнате не должно было отныне меняться. Мебель, платья, даже карандаши на столе – все должно было оставаться, как в тот день, когда Гели застрелилась. Очень удобная легенда для гомосексуалиста, импотента или извращенца – оставаться верным единственной большой любви…

Впрочем, Дитмар не собирался произносить это вслух и вообще откровенничать с Эдвардом Штраусом, хоть бы он даже вывернулся перед ним наизнанку.

Эдвард внезапно расхохотался и, давясь словами, изрек:

– Ну, ты твердый орешек! Провоцирую тебя, а ты ни в какую! Не расколешься никак! Что бы еще интересного тебе сообщить? Ах, да! У меня бабушка – еврейка. В моем досье на этот счет ничего не сказано, видимо, потому, что она рано умерла и носила чисто немецкую фамилию. Впрочем, говорят, что настоящий отец Гитлера – еврей, соблазнивший его мамашу и бросивший ее на произвол судьбы с пузом, в котором зрел маленький змееныш. За эту обиду теперь должны расплачиваться поголовно все евреи, как и за распятого Христа. Хотя, кто, спрашивается, была по национальности его мать Мария? И кто окружал Христа на протяжении его жизненного пути? Все те же евреи. Было бы удивительно, если бы в Иудее, где разворачивались библейские события, оказались, например, японцы или индейцы, на которых можно было бы свалить грех за распятие Сына Божия. Тебя не смущают мои богохульства?

– Извини, но я думаю о своем, – решил прервать череду опасных речей Дитмар. – И вообще, скоро отбой, надо возвращаться, ефрейтор может поднять переполох…

– Да, пора идти, – стал сразу серьезным Эдвард. – Думаешь, что я провокатор? Не-а! Это у меня игра такая – нервишки люблю пощекотать себе и другим. Не хватает мне остроты и куража!

– Не хватает? – с испугом посмотрел на него Дитмар. – Это на передовой под пулями не хватает? А если я побегу сейчас – на тебя настучу?

– Беги! И что будет? Арестуют и в концлагерь отправят? Я согласен! Хоть какой-то шанс остаться живым, а не сгнить в русских болотах.

«Боже! Неужели и для меня скоро игра со смертью превратиться в забаву?» – подумал Дитмар, не замечая, что в своих мыслях он все чаще обращается к небесным силам. Потому что надеяться он теперь мог только на них.

Их, рядовых солдат, начальство не считало нужным посвящать в планы военных действий. Впрочем, и их непосредственные командиры – ефрейторы и младшие офицеры вряд ли и сами были в курсе. Пришел приказ – и действуй. А думать за тебя будут генералы. Не важно кем бы ты мог быть – профессором, поэтом или простым плотником – пуля разбирать не будет. И мозги твои превратятся из самой ценной материи, сотворенной природой, в грязное кашеобразное месиво. И все – нет больше нового Шиллера, Канта или Дюрера. Есть только маленькие подрастающие копии партийных бонз. Интересно, как там дела в «Лебенсборне»? Приступили ли они уже к вынашиванию «ценных» зародышей? По срокам, которые назначил Гиммлер, уже должны были. Правда, отец оказался не у дел. Для него оно, может, и к лучшему. Вдруг найдется специалист, который раскусит эту тщательно спланированную, но хлипкую, как колосс на глиняных ногах, аферу? Да… Но тогда не поздоровится Хорсту, другим ребятам и Ангеле.

Дитмар никогда бы не смог назвать чувство к Ангеле любовью, но вспоминал ее часто, особенно по ночам, ворочаясь на жесткой солдатской кровати и пытаясь согреться под тонким войлочным одеялом.

«Она меня уже наверняка забыла. Я был всего лишь крошечным эпизодом в ее бурной и насыщенной жизни. Неужели, теперь она с этим противным майором Кюлером? – Дитмар содрогнулся от такой мысли, вроде бы не к Ангеле, а к нему прямо сейчас прикасались жирные, как сосиски, пальцы и слюнявые вывернутые губы на побитом оспой одутловатом лице. – Все мы, получается, проститутки – кто моральные, а кто и физические… Покупаем себе право на жизнь, торгуя своими принципами, идеалами, мировоззрениями. Может быть, Эдвард Штраус где-то и прав в своем искусственно культивируемом сумасшествии. Нормальному человеку гораздо сложнее пережить и смириться с тем, что творится вокруг. Мы пришли на чужую землю со своими претензиями и при этом должны быть уверены, что имеем на это полное право. Бред! Полнейший бред! Кто может серьезно воспринимать такие идеи?»

Дитмар вспомнил многодетную семейку Кляйстеров, обитавших по соседству с ними. «Вот, кто готов воевать за великую идею, хотя… Все это своего рода мимикрия приспособленцев. Если бы в Германии к власти пришли коммунисты, они бы первыми вышли на улицу с красными знаменами и томиками Маркса и Энгельса под мышками. Но для этого надо иметь мозги, как чистый лист бумаги, на котором проецируются чужие идеи. А человеку, способному мыслить самостоятельно, приходится нелегко…»

С такими мыслями Дитмар отходил ко сну. Спал он этой ночью беспокойно, постоянно пробуждаясь от каких-то кошмарных снов.

«Может, с отцом что-то? – мучился он, пытаясь вновь заснуть. – Все равно ничем не помогу, а если что случится, так и не узнаю даже…»

Дитмар закрыл глаза, пытаясь настроить себя на созерцание приятных и красивых снов. В окно заглядывала полная луна, ясное звездное небо располагало к лирическим мечтам.

Огромное помещение, оборудованное под походную казарму, дышало, шевелилось и поскрипывало в сумрачном свете. Неужели они за тысячу километров от дома? Вот сейчас скрипнет дверь, и в комнату войдет мама. Дитмару во сне она являлась часто, особенно в детстве. Он об этом не рассказывал никому – отцу, чтобы не расстраивать, друзьям, потому что им, согретым материнской любовью, его не понять.

И вот мама опять вернулась к своему обиженному мальчику? Но иди, иди лучше к отцу – ты ему сейчас нужнее, он болен, тяжело болен. Это мы с тобой виноваты, что его сердце работает со сбоями. Ты покинула его двадцать лет назад, оставив одного с грудным ребенком на руках. А теперь и я уехал от убитого горем старика – далеко-далеко, и не знаю – вернусь ли обратно, чтобы утешить его…

Нежное дыхание приблизилось к лицу Дитмара, на лоб легла влажная ладонь – какое блаженство… ах, если бы так лежать, лежать… до тех пор, пока не закончится весь этот адский круговорот…

Дитмар приоткрыл глаза. Прямо ему в лицо смотрела, завораживающе прищуривая глаза, необыкновенно красивая девушка. У Дитмара выдох застрял где-то на уровне трахеи, он боялся пошевелиться, чтобы не дай бог не обнаружить свою бессонницу.

«Откуда эта девушка взялась в солдатской казарме? – лихорадочно соображал он. – А может… может это дух Гели Раубаль? Она рассердилась на меня… Но за что? Я ведь ничего о ней не говорил! Это Эдвард Штраус нес какую-то ерунду, а я вообще молчал, я тут ни причем! – пытался Дитмар объясниться перед незнакомой красавицей. – Я ничего не знаю, я не хотел тебя обидеть. Но какая же ты красивая, я таких еще никогда не видел… Какая неземная колдовская красота! Теперь я понимаю, почему ты свела с ума своего великого дядю… или ты не Гели? Как тебя зовут? Хотя, к чему это сейчас? Меня скоро убьют, и все закончится… Какие девушки могут быть на войне? И кому нужны мы, худющие и завшивленные солдаты. Одно дело – офицеры, там хоть можно чем-то разжиться. А у нас? Разве что, шоколадкой…»

Девушка молча взяла Дитмара за руку и повела среди стоящих вплотную друг к другу кроватей в сторону выхода. Дитмар, как маленький ребенок, которого за руку ведут на прогулку, следовал за плывущей впереди девушкой.

«Я ведь даже не спросил, кто она и как ее зовут… Куда она меня ведет? Может это русская партизанка, которая решила захватить „языка“? Но я ведь ничего не знаю, я самая обычная пешка, которую переставляют помимо ее воли и которой никогда не суждено попасть в дамки…»

– Куда мы идем? – зашевелил губами Дитмар. Произнес он что-то или нет? Девушка, во всяком случае, его не расслышала. Или просто не поняла? Она продолжала тянуть его за руку, а он шел покорно, еле слышно ступая босыми ногами.

В нос ударил запах ночной свежести. Они уже вышли из здания. Куда дальше? Ага! За домом стоит небольшой сарайчик. Поскольку их казарма расположилась в здании поселковой школы, то в подсобных помещениях может храниться какая-то школьная утварь, книги, старая мебель, грабли, лопаты. Что мы будем делать там?

Дитмар не чувствовал никакого страха, только любопытство и недоумение. А потом… потом ему ужасно хотелось посмотреть красавице в лицо еще раз. Совсем недавно он открыл в себе новый талант – от скуки начал рисовать карандашом портреты своих товарищей, наброски пейзажей. Он вдруг подумал – вдруг я ее забуду до утра, а хорошо было бы нарисовать портрет… «Забудешь? Ты доживи еще до утра!» – отвечал ему голос разума.

Тихонько скрипнула дверь сарая, и они оказались внутри – в полной темноте. Если окна и были где-то, то, видимо, были чем-то заставлены или наглухо забиты. Нигде ни малейшей щелочки света. Легкий толчок в бок, и Дитмар оказался на каких-то мягких тюках. И почти сразу же он почувствовал прижавшееся к нему тело девушки.

«Нет, я определенно сошел с ума! Может, у Эдварда какая-нибудь заразная форма помешательства, и он во время беседы инфицировал меня? Но разве могут так быстро проявляться симптомы? Мы ведь встречались с ним не больше чем четыре часа назад… Или на мне испытывают новый вид биологического оружия?»

Дитмар читал в тех самых злополучных журналах, из-за которых на него повесили клеймо «американского шпиона», что в Штатах вовсю идут разработки биологического оружия. Конечно, ничего конкретно не говорилось, но для понимающего человека достаточно и пары слов, сказанных как бы между прочим, чтобы было ясно, о чем идет речь. Понятно, что и в секретных лабораториях вермахта усиленно велись разработки этого направления. Но все это запрятано за семью печатями, точно так же, как и специсследования в «Лебенсборне», так что не связанные непосредственно с работами специалисты могли об этом только догадываться. И то лучше – про себя. Надежнее.

Если даже это новый вид биологического оружия, то умереть вот так – в объятиях такой красавицы – просто счастье. Получается, что это оружие – очень гуманное, оно дарит человеку напоследок необыкновенное наслаждение.

Красавица аккуратно, но в то же время нетерпеливо стягивала с Дитмара рубаху и летние кальсоны, в которых он спал. «Черт, я даже не заметил, что в таком виде шел рядом с девушкой, хотя, она, кажется, и не обратила внимания… Кто же? Кто же она такая? Ах! Даже если я умру после всего этого, все же лучше, чем от дурной пули…»

Когда на Дитмаре не осталось никакой одежды, он почувствовал совершенно голое тело, прижавшееся к нему сбоку. Потом девушка, словно змея, плавно заползла на него и начала своим влажным язычком щекотать шею, грудь, опускаясь ниже и ниже. Дитмар, сгорая от страсти, пытался прижать девушку к себе, но она, ускользая от его рук, продолжала возбуждать его языком и губами, доводя до умопомрачения.

В конце концов, он приподнялся и силой притянул ее к себе. Девушка стонала и извивалась, ее голос заполнил все пространство, ее черные волосы, как у медузы Горгоны, змеями вились по рукам, ногам, груди. Дитмару уже было все равно – кто она, умрет он через пять минут или нет – такого наслаждения он никогда в своей жизни не испытывал. Его не очень долгие, но довольно плодотворные занятия с Ангелой, казались теперь просто играми первоклассников.

– Бауэр! Подъем! – ефрейтор Мюллер орал ему прямо в ухо. – Через пять минут построение. Эй! Ты живой?

«Я живой?» – подумал Дитмар, мгновенно возвращаясь в реальность из бездны ночных грез. Стараясь ни о чем не думать и не вспоминать, он быстро оделся, умылся и через пять минут стоял вместе с другими в строю в ожидании важного сообщения.

– Фюрер и Германия надеются на своих сыновей! Сегодня нам предстоит важный бой, и от мужества и преданности каждого из вас зависит победа великого рейха! – оратор старательно подражал Гитлеру интонацией и расстановкой акцентов своей пламенной речи. – Вперед! Вперед! За великую Германию и нашего фюрера!

Не так далеко слышались регулярные выстрелы тяжелых орудий – началась артподготовка. Послышалось гудение и скрежет двигающихся по бездорожью танков. Рота пехоты, к которой принадлежал рядовой Дитмар Бауэр, вступила вместе со всеми в великое сражение на Курской дуге.

…Грохот, черная пелена дыма, распластавшаяся по земле, стали понемногу уплывать куда-то вдаль, а на их месте появилось лицо черноглазой красавицы. Дитмар провалился в небытие с блаженной улыбкой на лице…