"Верный садовник" - читать интересную книгу автора (Карре Джон Ле)

Глава 8

Роб тихонько сидит, пока Лесли распаковывает свои игрушки: блокноты с цветными обложками, карандаши, диктофон, который вчера так и остался в сумке, ластик. На лице Джастина – тюремная бледность и сетка морщинок у глаз, по утрам теперь по-другому и не бывает. Доктор прописал бы ему прогулки на свежем воздухе.

– Вы говорили, что не имеете никакого отношения к смерти жены, в том смысле, на который мы намекаем, Джастин, – напоминает Лесли. – Тогда позвольте спросить, а есть ли другой смысл? – и наклоняется вперед, чтобы лучше расслышать его ответ.

– Мне следовало поехать с ней.

– В Локикоджио? Он качает головой.

– На озеро Туркана?

– Ездить с ней везде.

– Она вам это говорила?

– Нет. Она ни в чем не упрекала меня. Мы никогда не говорили друг другу, кто что должен делать. Поспорили только раз, и то не по существу. Арнольд не был причиной наших разногласий.

– А о чем именно вы поспорили? – вмешивается Роб. Его, как всегда, интересует конкретика.

– После смерти ребенка я умолял Тессу позволить мне увезти ее в Англию или Италию. В любое место, которое она бы назвала. Она не желала об этом слышать. Она обрела цель, слава богу, причину жить, и во всем мире ее интересовал только один город, Найроби, только одна страна, Кения. Здесь она столкнулась с величайшей социальной несправедливостью. И величайшим преступлением. Так она говорила. Это все, что мне дозволили узнать. В моей профессии дозированное знание имеет первостепенное значение, – он поворачивается к окну, смотрит в него невидящим взглядом. – Вы видели, как живут люди в здешних трущобах?

Лесли качает головой.

– Однажды она взяла меня с собой. В момент слабости, как потом призналась сама, хотела показать свое рабочее место. С нами поехала Гита Пирсон. Гита и Тесса очень быстро нашли общий язык. Иначе и быть не могло. У обеих матери были врачами, отцы – адвокатами, обе получили католическое воспитание. Мы пошли в медицинский центр. Четыре бетонных стены, жестяная крыша и тысяча людей, ждущих своей очереди, – на мгновение он забывает, где находится, с кем говорит. – Бедность такой степени – это целая наука. Ее не выучить за один день. Тем не менее потом я уже не мог идти по Стэнли-стрит, не видя перед собой… другой образ, – после бесконечных уверток Вудроу его слова звучали как исповедь. – Величайшая несправедливость, величайшее преступление… вот что поддерживало ее. Наш ребенок лишь пять недель как умер. Оставаясь дома одна, Тесса тупо смотрела в стену. Мустафа звонил мне в посольство: «Приезжайте, Мзе, она больна, она больна». Но вернул ее к жизни не я. Арнольд. Арнольд все понимал. Арнольд под елился с ней секретом. Стоило ей услышать, как на подъездную дорожку сворачивает его автомобиль, она оживала. «Что ты привез? Что ты привез?» Она подразумевала новости. Информацию. Прогресс. Когда он уезжал, она поднималась в свой кабинет и работала до глубокой ночи.

– На компьютере?

Если Джастин и запнулся, то на мгновение.

– С бумагами. На компьютере. У нее был и телефон, но им она пользовалась с крайней осторожностью. И во всем ей помогал Арнольд, когда у него выдавалось свободное время.

– И вы ничего не имели против? – фыркает Роб, в привычной ему задиристой манере. – Я про то, что ваша жена сидела, как сомнамбула, в ожидании Прекрасного доктора?

– Тесса была несчастна. Если бы ей требовалась сотня Блюмов, я нисколько бы не возражал против того, чтобы она получила их всех и на ее условиях.

– И вы ничего не знаете о величайшем преступлении, – резюмировала Лесли, по тону чувствовалось, что Джастин ее не убедил. – Ничего. Ни в чем оно состояло, ни жертв, ни главных действующих лиц. Они вам ничего не рассказывали. Блюм и Тесса вели расследование, а вас держали в неведении.

– Я не лез в их дела, – упрямо гнул свое Джастин.

– Я просто не понимаю, как ваш союз мог сохраниться в такой ситуации, – Лесли кладет блокнот на стол, вскидывает руки. – Если исходить из того, что вы рассказываете… похоже, вы уже и не разговаривали друг с другом.

– Он и не сохранился, – напоминает ей Джастин. – Тесса мертва.

Тут они думают, что время признаний прошло, сменившись периодом недомолвок, уверток, даже отказа от своих слов. Но Джастин только начал рассказ. Он выпрямляется, руки его падают между колен и остаются там, голос крепнет, словно некая глубинная сила вырывается на поверхность.

– Она была такая порывистая, – гордо заявляет он, вновь цитируя одну из речей, с которыми выступал перед собой в последние часы. – Мне это понравилось в ней с самой первой встречи. Она так хотела сразу же зачать нашего ребенка. Как можно скорее компенсировать смерть родителей! Чего ждать свадьбы? Я сдерживал ее. Делать это не следовало. Я просил ее придерживаться общепринятых норм… Бог знает почему. «Очень хорошо, – ответила она, – если мы должны пожениться, чтобы завести ребенка, давай поженимся незамедлительно». Мы поехали в Италию и тут же поженились, вызвав немалый переполох среди моих коллег, – он улыбается. – «Куэйл сошел с ума! Старина Джастин женился на своей дочери! Закончила она хотя бы среднюю школу?» Забеременев три года спустя, Тесса плакала. Я тоже.

Он замолкает, но Лесли и Роб терпеливо ждут продолжения.

– Беременность ее изменила. И только к лучшему. Тесса готовилась стать матерью. Лишь внешне оставалась беззаботной. А внутри формировалось глубокое чувство ответственности. И ее работа по оказанию гуманитарной помощи обрела новый смысл. Мне говорили, что такое случается довольно часто. То, что казалось важным, стало призванием, более того, судьбой. Даже на восьмом месяце беременности она ухаживала за больными и умирающими, а потом шла на какой-нибудь занудный дипломатический обед. По мере приближения родов она прилагала все больше усилий к тому, чтобы улучшить мир, в котором предстояло жить нашему ребенку. Не только нашему ребенку. Всем детям. Тогда она уже приняла решение рожать в африканской больнице. Если бы я настоял на том, чтобы она рожала в частной клинике, она бы подчинилась, но тогда я бы предал ее.

– Как? – вырывается у Лесли.

– Тесса проводила черту между болью наблюдаемой и болью разделенной. Наблюдаемая боль – это боль журналистов. Боль дипломатов. Телевизионная боль, проходящая в тот самый момент, когда вы выключаете телевизор. Те, кто наблюдал страдания и ничего не делал для их облегчения, по ее разумению, ничем не отличались от мучителей, вызывавших эти страдания. Для нее они были плохими самаритянами.

– Но она старалась что-то сделать, – уточнила Лесли.

– Отсюда и африканская больница. Она даже говорила о том, чтобы родить в какой-нибудь из лачуг Киберы. К счастью, Арнольд и Гита на пару отговорили ее от этого, убедив в неадекватности такого решения. Арнольд мог судить о страданиях. Он не только лечил в Алжире людей, ставших жертвами пыток, но и сам им подвергался. Он заработал право говорить от лица несчастных. Я – нет.

Роб ухватывается за последние слова, словно вопрос этот уже не обсасывался с десяток раз.

– Как-то трудно понять, какую роль в этой истории играли вы, не так ли? Вроде пятого колеса в телеге. Сидели в облаках со своей дипломатической болью и высокопоставленным комитетом, не так ли?

Но выдержка Джастина беспредельна. Иной раз воспитание не позволяет ему возразить собеседнику.

– Она отстранила меня от активного участия, как Тесса это называла, – он понижает голос, в котором слышатся нотки стыда. – Придумывала массу аргументов, чтобы облегчить мою совесть. Настаивала, что миру нужны мы оба: я – внутри Системы, она – вне, в зоне непосредственных боевых действий. Так, мол, дело сдвинется с места. «Я из тех, кто верит в этическое государство, – говорила она. – Если ты не будешь делать свою работу, у нас не останется надежды». Но мы оба знали, что это софистика. Система не нуждалась в моей работе. Я – тоже. Так чего ради я держался за нее? Писал отчеты, в которые никто не заглядывал, предлагал меры, которые никто не предпринимал. Тесса не признавала обмана. За исключением моего случая. Когда дело касалось меня, она предпочитала обманывать себя на все сто процентов.

– Она чего-нибудь боялась? – спрашивает Лесли, мягко, чтобы не нарушить атмосферы исповедальни.

Джастин задумывается, позволяет себе улыбнуться, что-то вспомнив.

– Однажды она похвалилась жене американского посла, что страх – единственное ругательное слово, значения которого она не знает. Американка не нашла в этом ничего смешного.

Лесли тоже улыбается, но коротко.

– И это решение рожать в африканской больнице, – она смотрит в блокнот.

– Можете вы сказать нам, когда и как она его приняла?

– В одном из трущобных поселков к северу отсюда, которые регулярно посещала Тесса, жила одна женщина по имени Ванза. Фамилии не знаю. Ванза страдала от какой-то загадочной болезни. Она получала какое-то специальное лечение. Совершенно случайно они оказались в одной палате в больнице Ухури, и Тесса с ней подружилась.

«Услышали они нотку осторожности, прозвучавшую в моем голосе?» – думает Джастин.

– Вы знаете, что это была за болезнь?

– Знаю только, что она болела и тяжело.

– Может, у нее был СПИД?

– Я понятия не имею, чем конкретно она болела, СПИДом или нет. Но, похоже, о СПИДе речь не шла.

– Это же необычно, не так ли, чтобы женщина из трущоб рожала в больнице?

– Она находилась под наблюдением.

– Чьим наблюдением?

Джастину потребовалась секунда, чтобы решить, что следует говорить, чего – нет. Обманывать он не умел.

– Полагаю, одного из центров здоровья. В ее поселке. Или в ближайшем городке. Сами видите, я не в курсе. Меня теперь самого удивляет, как много мне удавалось не знать.

– И Ванза умерла, не так ли?

– Она умерла в последнюю ночь пребывания Тессы в больнице, – отвечает Джастин, чуть более эмоционально, чем раньше. – Я провел в палате весь вечер, но Тесса настояла, чтобы я пошел домой и поспал хотя бы несколько часов. То же самое она сказала Гите и Арнольду. Мы по очереди дежурили у нее. Арнольд принес раскладушку. Тесса позвонила мне в четыре утра. По телефону дежурной сестры, в палате его, естественно, не было. Я сразу понял, что она очень огорчена. Более того, в отчаянии. Дело в том, что Тесса никогда не повышала голоса. Ванза исчезла. Младенец тоже. Она проснулась и увидела, что кровать Ванзы пуста, а кроватки младенца нет вовсе. Я помчался в больницу Ухуру. Арнольд и Гита подъехали одновременно со мной. Тесса была безутешна. Казалось, что она потеряла второго ребенка. Втроем нам удалось убедить ее, что теперь выздоравливать лучше дома. Что со смертью Ванзы и исчезновением ребенка в больнице ей оставаться незачем.

– Тесса не видела тела?

– Она пожелала увидеть ее, но ей сказали, что не положено. Ванза умерла, а ее брат увез ребенка в деревню их матери. Больница посчитала вопрос закрытым. Мертвые не интересуют больницы, – добавляет он, вспомнив Гарта.

– Арнольд видел тело?

– Он опоздал. К тому времени тело уже отправили в морг и потеряли.

Глаза Лесли удивленно раскрываются. Роб, сидевший по другую сторону Джастина, наклоняется вперед, хватает диктофон, чтобы убедиться, что в маленьком окошечке движется пленка.

– Потеряли? Тела не теряются! – восклицает Роб.

– Наоборот, я уверен, что для Найроби это обычное дело.

– Как насчет свидетельства о смерти?

– Я могу сказать только то, что узнал от Арнольда и Тессы. Об этом свидетельстве мне ничего не известно. О нем никто не упоминал.

– И никакого вскрытия трупа? – Лесли вновь обрела голос.

– Насколько я знаю, нет.

– К Ванзе в больницу кто-нибудь приходил? Джастин задумывается, потом приходит к выводу, что скрывать тут нечего.

– Ее брат Киоко. Он спал рядом с ней на полу, когда не отгонял от нее мух. И Гита Пирсон обычно подсаживалась к ней, когда приходила навестить Тессу.

– Кто-нибудь еще?

– Белый мужчина-врач. Но я не уверен в этом.

– В том, что он – белый?

– В том, что врач. Белый мужчина в белом халате. Со стетоскопом.

– Один?

Голос Джастина чуть меняется.

– Его сопровождала группа студентов. А может быть, я решил, что они – студенты. Молодые. В белых халатах.

С тремя золотыми пчелками, вышитыми на нагрудном кармане, мог бы добавить он, но осторожность удержала его язык.

– Почему вы говорите, студенты? Тесса называла их студентами?

– Нет.

– Арнольд?

– Арнольд в моем присутствии ничего о них не говорил. Это мое предположение. Молодые ребята.

– А как насчет их руководителя? Врача, как вам показалось. Арнольд что-нибудь о нем говорил?

– Мне – нет. Если его что-то и тревожило, он обращался непосредственно к этому мужчине… со стетоскопом.

– В вашем присутствии?

– Да, но не в пределах слышимости. Скажем, на самом пределе.

Роб и Лесли наклоняются вперед, ловя каждое слово.

– Рассказывайте.

Джастин уже рассказывает. На короткое время он снова с ними заодно. Но осторожность не покидает голоса. Она же читается в его усталых глазах.

– Арнольд отвел мужчину в сторону. За руку. Мужчину со стетоскопом. Они поговорили, как принято у врачей. Очень тихо, не для посторонних ушей.

– На английском?

– По-моему, да. Когда Арнольд говорит на французском или суахили, у него иная мимика, – а когда говорит на английском, мог бы добавить Джастин, едва не срывается на фальцет.

– Опишите его – парня со стетоскопом, – командует Роб.

– Коренастый. Крупный. Полноватый. Неопрятный. Я запомнил замшевые туфли. Мне показалось странным, что врач носит замшевые туфли, уж не знаю почему. Но туфли в памяти остались. И халат, который давно следовало постирать. Замшевые туфли, грязный халат, красное лицо. Прямо-таки представитель шоу-бизнеса. Если б не белый халат, импресарио. – «И три золотые пчелки, выцветшие, но заметные, вышитые на нагрудном кармане, – как у медсестры на постере», – думает Джастин. – Похоже, ему было стыдно, – добавляет он вслух.

– За что?

– За его присутствие там. За то, что он делает.

– Почему вы так говорите?

– Он не решался посмотреть на Тессу. На нас. Смотрел куда угодно, только не на нас.

– Цвет волос?

– Светлый. Возможно, рыжеватый. По лицу чувствовалось, что он пьет. Вы его знаете? У Тессы он вызывал острое любопытство.

– Борода? Усы?

– Чисто выбрит. Нет. Как минимум однодневная щетина. Золотистого цвета. Тесса неоднократно спрашивала, как его зовут. Он так и не ответил.

Роб вновь напирает на него.

– Как они говорили? – спрашивает он. – Спорили? Дружелюбно беседовали? Или собирались пригласить друг друга на ленч? Ваши впечатления.

Осторожность возвращается. «Я ничего не слышал. Только видел».

– Арнольд то ли протестовал, то ли упрекал. Врач отрицал. У меня создалось ощущение… – Он выдерживает паузу, подбирая слова. «Никому не доверяй, – наказывала ему Тесса. – Никому, кроме Гиты и Арнольда. Обещай мне». Он обещал. – Мне показалось, что они не в первый раз расходились во мнениях. Что я стал свидетелем спора, который длился достаточно долго. Об этом я подумал позже. Чувствовалось, что в каких-то вопросах они занимают прямо противоположные позиции.

– Получается, вы много об этом думали.

– Да. Да, думал, – сразу же соглашается Джастин. – И вроде бы английский – неродной язык врача.

– Но вы не обсуждали этого с Арнольдом и Тессой?

– Когда мужчина ушел, Арнольд вернулся к кровати Тессы, посчитал ей пульс, что-то сказал на ухо.

– Вы опять ничего не слышали?

– Нет, и не собирался слушать. – «Слабовато, – думает он, – надо усилить». – Я уже смирился с этой ролью, – объясняет он, избегая их взглядов. – Оставаться вне их круга.

– Чем лечили Ванзу?

– Понятия не имею.

Понятие он имел. Ядом. Он привез Тессу из больницы и стоял двумя ступеньками ниже на лестнице в их спальню, держа в одной руке сумку с ее вещами, а в другой – с пеленками, распашонками и подгузниками для Гарта, но пристально наблюдал за ней, потому что Тесса всегда хотела все делать сама. Поэтому, как только она начала падать, он побросал сумки и подхватил ее, еще до того, как у нее подогнулись колени, почувствовал, какая же она легонькая, а она зарыдала, скорбя не о Гарте – Ванзе. «Они убили ее! – выдохнула она ему в лицо, потому что он прижимал ее к себе. – Эти мерзавцы убили Ванзу, Джастин! Убили ее своим ядом!» «Кто убил, дорогая? – спросил он, откидывая потные волосы со щек и лба. – Кто ее убил? Скажи мне, – поддерживая Тессу одной рукой, он осторожно вел ее по лестнице. – Какие мерзавцы, дорогая? Скажи мне, кто эти мерзавцы?» «Эти мерзавцы из «Три Биз». Проклятые псевдоврачи. Которые не смели посмотреть на нас!» «О каких врачах ты говоришь? – Он уложил ее на кровать. – У ни х есть фамилии, у этих врачей? Скажи мне».

В его раздумья врывается голос Лесли. Она задает тот же вопрос, только наоборот.

– Фамилия Лорбир вам что-нибудь говорит, Джастин?

«Если сомневаешься – лги, – давно уже дал он себе зарок. – Если ты в аду – лги. Если никому не доверяешь, даже себе, и хочешь хранить верность мертвым, лги».

– Боюсь, что нет.

– Вы не могли случайно ее услышать? По телефону? В разговоре между Арнольдом и Тессой? Лорбир, немец, голландец… возможно, швейцарец?

– Фамилии Лорбир я никогда раньше не слышал.

– Ковач… венгерка? Темные волосы, по слухам, красавица?

– У нее есть имя? – Он хотел показать, что и на этот раз ответ будет отрицательным, но действительно впервые слышал об этой женщине.

– Ни у кого в этой истории нет имен, – в голосе Лесли слышатся нотки отчаяния. – Эмрих. Тоже женщина. Но блондинка, – она бросает карандаш на стол, словно признавая поражение. – Итак, Ванза умирает. Официально. Убитая мужчиной, который не смотрел на вас. И сегодня, шесть месяцев спустя, вы не знаете от чего. Умерла, и все.

– Мне причину смерти не сообщали. Если Тесса и Арнольд знали, то я – нет.

Роб и Лесли откидываются на спинки стульев, как два спортсмена, решившие прервать поединок. Роб потягивается, шумно вздыхает. Лесли, забрав подбородок в кулак, меланхолично смотрит на Джастина.

– Вы все это не выдумали? – спрашивает она. – Умирающую женщину Ванзу, ее ребенка, так называемого стыдливого доктора, так называемых студентов в белых халатах? Может, это ложь, от начала и до конца?

– Что за нелепое предположение? Зачем мне тратить ваше время, сочиняя истории?

– В больнице Ухуру нет никаких свидетельств о пребывании Ванзы, – объясняет Роб. – О Тессе запись есть, о бедном Гарте тоже. Но не о Ванзе. Она там не была, она туда не поступала, ее никто не пользовал, настоящий доктор или псевдо, никто ею не занимался, никто не прописывал ей лекарства или процедуры. Ее ребенок не рождался, она не умирала, ее тело не пропадало, потому что его не существовало. Нашей Лес пришлось переговорить с несколькими медсестрами, но они ничего не знают, не так ли, Лес?

– Кто-то шепнул им на ушко пару слов до меня, – объясняет Лесли.

Услышав мужской голос за спиной, Джастин оборачивается. Но это всего лишь стюард, интересующийся, удобно ли пассажиру. Может, мистеру Брауну помочь разложить кресло? Благодарю, мистер Браун не хочет его раскладывать. Может, включить мистеру Брауну видео? Благодарю вас, нет, мистер Браун прекрасно без него обойдется. Может, мистер Браун хочет задернуть шторку иллюминатора? Нет, благодарю, эмоционально, мистер Браун хочет любоваться космосом. А как насчет теплого мягкого одеяла для мистера Брауна? Врожденная вежливость заставила Джастина согласиться на одеяло. Он вновь посмотрел в черный овал иллюминатора и увидел Глорию, которая без стука входит в гостиную с подносом сэндвичей. Опуская его на стол, бросает короткий взгляд на раскрытый блокнот Лесли. Любопытство остается неутоленным: Лесли как раз перевернула страницу.

– Вы не переутомите моего гостя, дорогие? У него и так хватает проблем, не так ли, Джастин?

Чмокает в щечку Джастина, поворачивается, и все трое одновременно вскакивают, чтобы открыть дверь их тюремщице, выплывающей из столовой.

После ухода Глории какое-то время допрос перемежается жеванием бутербродов. Лесли открывает другой блокнот, с синей обложкой, а Роб, с полным ртом, начинает задавать вопросы, никоим боком не связанные с больницей Ухуру.

– Среди ваших знакомых есть люди, постоянно курящие сигареты «Спортсмен»? – по его тону понятно, что курение сигарет «Спортсмен» – тяжкое преступление.

– Нет… нет. Мы оба терпеть не могли сигаретный дым.

– Я говорю не только про тех, кто бывал у вас дома.

– Все равно, нет.

– Вы знаете человека, которому принадлежит зеленый большой вездеход для сафари с длинной колесной базой? Хорошее состояние, кенийские номера.

– В посольстве вроде бы есть бронированный джип, но я не знаю, о чем вы говорите.

– Знаете парней лет сорока, крепко сложенных, армейского типа, загорелых, с начищенными ботинками?

– Боюсь, никто не приходит на ум, – признается Джастин и облегченно улыбается, потому что говорит правду.

– Слышали о местечке под названием Марсабит, не так ли?

– Да, думаю, что да. Да, Марсабит. Разумеется. А что?

– Ага. Хорошо. Отлично. Вы слышали о нем. Где этот Марсабит находится?

– Рядом с пустыней Чалби.

– То есть к востоку от озера Туркана?

– Если не обманывает память, да. Какой-то административный центр. Место встречи для путешественников в северном регионе.

– Бывали там?

– Увы, нет.

– Знаете кого-нибудь из тех, кто бывал?

– Нет, полагаю, что нет.

– Представляете себе, что ждет усталого путника в Марсабите?

– Насколько мне известно, гостиница там есть. И полицейский пост. И заповедник.

– Но вы там никогда не были. – Джастин не был. – И никого не посылали туда? К примеру двух крепких парней? – Джастин не посылал. – Тогда откуда вам все известно об этом городке? Вы, надеюсь, не экстрасенс?

– Когда я получаю назначение в какую-то страну, то считаю необходимым взглянуть на карту.

– Мы располагаем информацией о том, что за два дня до убийства в Марсабите появлялся зеленый большой вездеход для сафари, Джастин, – спокойно объясняет Лесли, останавливая агрессивный напор своего напарника. – На нем приехали двое белых. Их приняли за охотников. Крепкие, подтянутые, вашего возраста, одеты в хаки, начищенные ботинки, как и сказал уже Роб. Ни с кем не разговаривали, только между собой. Не флиртовали со шведками, группа которых сидела в баре. Отоварились в магазине. Горючее, сигареты, вода, пиво, продукты. Сигареты – «Спортсмен». Пиво – «Уайткэп», в бутылках. «Уайткэп» продается только в бутылках. Они уехали утром, на запад, в пустыню. Следуя тем же курсом, могли бы к вечеру добраться до озера Туркана. Аккурат в районе Аллиа-Бэй. Пивные бутылки, которые мы нашли неподалеку от места преступления, были из-под «Уайткэп». Окурки – «Спортсмен».

– Наверное, мне следует задать вопрос, ведут ли в отеле в Марсабите регистрационную книгу? – любопытствует Джастин.

– Страница отсутствует! – с триумфом заявляет Роб. – Ее вырвали. Плюс сотрудники отеля ничего и никого не помнят. Они так запуганы, что забыли собственные имена. Мы полагаем, кто-то шепнул им на ухо пару тихих слов. Наверняка те же самые люди, которые разговаривали с персоналом больницы.

Но это была лебединая песня Роба в его роли палача Джастина, истина, которую он сам, пусть с неохотой, но, похоже, признал, ибо он хмурится, дергает себя за ухо, а с губ едва не срываются извинения, но у Джастина на это нет времени. Он переводит взгляд с Роба на Лесли и обратно. Ждет следующего вопроса и, не дождавшись, задает свой:

– Как насчет службы регистрации автомобилей? Горький смешок сорвался с губ полицейских.

– В Кении? – в унисон спросили они.

– Тогда компании по страхованию транспортных средств. Импортеры, поставщики. Во всей Кении не так уж много зеленых больших вездеходов для сафари с длинной колесной базой. Поиск займет не так уж много времени.

– Местная полиция этим занимается, – отвечает Роб. – К концу следующего тысячелетия, если мы будем хорошо себя вести, возможно, нам дадут ответ. Импортеры, откровенно говоря, идея не из лучших, – продолжает он, коротко глянув на Лесли. – Есть тут фирма, «Белл, Баркер и Бенджамин», известная также как «Три Биз»… слышали о ней? И о ее пожизненном президенте, сэре Кеннете К. Куртиссе, гольфисте и преступнике, для друзей – Кеннете К.?

– В Африке все слышали о «Три Биз», – Джастин мгновенно перестраивается. Если сомневаешься – лги. – И, очевидно, о сэре Кеннете. Он – личность.

– Его любят?

– Я бы сказал, восхищаются. Ему принадлежит популярная кенийская футбольная команда. И он носит бейсболку козырьком назад, – добавляет Джастин с такой неприязнью, что полицейские смеются.

– Я могу только сказать, что «Три Биз» не откажешь в рвении, да только результат нулевой, – резюмирует Роб. – Служащие просто горят желанием помочь, но не помогают. «Нет проблем! К полудню вы все получите». Да только с того полудня прошла неделя.

– Боюсь, такое случается здесь повсеместно, – Джастин кисло улыбается.

– Вы обращались в страховые компании?

– «Три Биз» среди прочего страхует и транспортные средства. А почему, собственно, нет? Если вы покупаете один из их автомобилей, страховой полис выдает «Фри тед пати». Однако и там нам особо не помогли. В розыске зеленого вездехода для сафари.

– Понятно, – кивает Джастин.

– Тесса никогда не брала их на прицел? – как бы между прочим спрашивает Роб. – «Три Биз»? Кенни К. сидит достаточно близко к трону Мои, а этого вполне хватало для того, чтобы вызвать ее гнев, не так ли? Были у нее претензии к «Три Биз»?

– Полагаю, что да, – с той же небрежностью отвечает Джастин. – Время от времени возникали.

– Возможно, поэтому мы и не можем получить никакой информации от «Три Биз». Как касательно загадочного вездехода, так и еще по двум-трем вопросам, напрямую с ним связанным. А ведь сфера их интересов очень широка, не правда ли? От сиропа против кашля до реактивных самолетов бизнес-класса, сказали они нам, не так ли, Лес?

Джастин улыбается, но удерживается от желания продолжить тему, рассказать о заимствованной славе Наполеона, о подмеченном Тессой абсурдном совпадении с островом Эльба. Молчит и о том, что в тот вечер, когда привез Тессу из больницы, она прямо обвинила этих мерзавцев из «Три Биз» в убийстве Ванзы.

– Так вы утверждаете, что они не входили в черный список Тессы? – продолжает Роб. – Это тем более удивительно, учитывая, что говорят про них другие критики. «Железный кулак в железной перчатке», – так охарактеризовал их недавно один член парламента, в связи с каким-то уже забытым скандалом. Не думаю, что ему организуют бесплатное сафари, не так ли, Лес? – Лес ответила, что бесплатного сафари ему не видать как своих ушей. – Кенни К. и его «Три Биз». Прямо-таки название рок-группы. Но Тесса, насколько вам известно, не объявляла им одну из своих fatwas?

– Насколько мне известно, нет, – отвечает Джастин. Fatwa вызывает у него улыбку.

Роб, однако, продолжает тему:

– Причины-то были… Она и Арнольд сталкивались с, мягко говоря, неправильным использованием медикаментозных средств. Ее ведь интересовала медицина, не так ли? Интересует она и Кеннета К., когда он не играет в гольф с приближенными Мои и не летает по миру на своем «Гольфстриме», чтобы прикупить тройку-другую компаний.

– Да, конечно, – отвечает Джастин, но без малейшего интереса, не поощряя дальнейшего развития темы.

– Поэтому, если бы я сказал вам, что за последние недели Тесса и Арнольд неоднократно обращались в различные компании многоотраслевого холдинга «Три Биз», писали письма, звонили, встречались, вы бы ответили, что вам об этом ну совершенно ничего не известно. Это вопрос.

– Боюсь, что другого ответа у меня нет.

– Тесса завалила Кенни К. возмущенными письмами. С уведомлением о вручении или заказными. Звонила его секретарю трижды в день, постоянно посылала письма по электронной почте. Пыталась перехватить его у ворот поместья на озере Найваша и у входа в их новое административное здание, но охрана вовремя предупредила Кенни К. и он воспользовался служебным входом, к немалому удовольствию подчиненных. Все это для вас новости, помоги вам господи.

– С помощью господа или нет, для меня это новости.

– Однако вы, похоже, не удивлены.

– Не удивлен? Как странно. Я-то думал, что просто потрясен. Возможно, сказывается привычка сдерживать эмоции, – фыркает Джастин. Чем определенно застает полицейских врасплох. Оба вскидывают головы, словно собираясь отдать честь.

Но Джастину их реакция безразлична. У него и Вудроу причины для обмана разные. Если Вудроу старался все забыть, то Джастина со всех сторон осаждают обрывки воспоминаний: обрывки разговоров Тессы и Арнольда, к которым он давал зарок не прислушиваться, облепляют со всех сторон; ее раздражение, замаскированное молчанием, когда кто-то при ней упоминал Кенни К., скажем, говорил о его скором избрании в палату лордов (в «Мутайга-клаб» сие считали делом решенным) или о слиянии «Три Биз» с транснациональным конгломератом, превосходящим по размерам холдинг Кенни К. Он помнил о ее бойкоте продукции «Три Биз», ее антинаполеоновском крестовом походе, как Тесса иронически его называла: под страхом смерти слугам запрещалось покупать что-либо с тремя золотыми пчелками, от продуктов до стиральных порошков, а Джастину, когда они ехали вместе, заправлять автомобиль бензином и перекусывать в кафетериях, принадлежащих холдингу. И она всенепременно ругалась, если видела рекламный щит с украденной эмблемой Наполеон а.

– Нам постоянно твердят о радикализме, Джастин, – сообщает ему Лесли, оторвавшись от своих заметок. – Тесса была радикалом? В Англии это синоним воинствующего бунтаря. «Если тебе что-то не нравится – разбомби», – такой у них лозунг. Тесса была не из этой когорты, не так ли? Арнольд тоже. Или наоборот?

Джастин отвечает предельно сухо.

– Тесса верила, что безответственная погоня корпораций за прибылью уничтожает всю планету, а особенно развивающиеся страны. Назвавшись инвестициями, западный капитал губит среду обитания, способствует возвышению клептократий. В своих действиях она исходила из этого. Радикальной в наши дни такую позицию не назовешь. Об этом же говорят в коридорах любой международной организации. Даже в моем комитете.

Он замолкает, вдруг вспомнив тушу Кенни К., отъезжающего от первой лунки поля для гольфа «Мутайга-клаб» в компании Тома Донохью, престарелого главного шпиона посольства Великобритании.

– Она также полагала, что гуманитарная помощь странам «третьего мира» – та же эксплуатация, названная другим именем. «В плюсе – страны, которые ссужают деньги под проценты, местные африканские политики и чиновники, получающие громадные взятки, западные подрядчики и поставщики, наваривающие гигантскую прибыль. В минусе – простые люди, бедные и очень бедные. И дети, у которых не будет будущего», – добавляет он, цитируя Тессу и вспоминая Гарта.

– Вы в это верите? – спрашивает Лесли.

– Поздновато мне во что-то верить, – смиренно отвечает Джастин и какое-то время молчит, прежде чем продолжить, уже с вызовом: – Тесса была необычным человеком: адвокатом, верящим в справедливость.

– Почему они поехали на раскопки Лики? – спрашивает Лесли, переварив последнюю фразу.

– Может, у Арнольда там были какие-то дела. Лики из тех, кого действительно заботит благосостояние простых африканцев.

– Возможно, – соглашается Лесли, что-то записывая в блокнот с зеленой обложкой. – Она с ним встречалась?

– Насколько мне известно, нет.

– Арнольд?

– Понятия не имею. Полагаю, вам следует задать этот вопрос Лики.

– Мистер Лики никогда о них не слышал, пока не включил телевизор на прошлой неделе, – мрачно отвечает Лесли. – Мистер Лики в эти дни проводит большую часть своего времени в Найроби, пытаясь «отмыть» режим Мои, и ему очень непросто донести свои аргументы до Запада.

Роб смотрит на Лесли, должно быть, ждет команды. Та чуть заметно кивает. Он наклоняется к столу, пододвигает диктофон к Джастину: говори, мол, сюда.

– А что вы можете сказать о белой чуме? – сурово спрашивает он, словно обвиняя Джастина в распространении этой болезни. – Белая чума, – повторяет он, поскольку Джастин медлит с ответом. – Что это? Мы вас слушаем.

Лицо Джастина превращается в непроницаемую маску. Голос становится дипломатически бесстрастным. Ему есть о чем сказать, но он не считает нужным делиться тем, что ему известно.

– Белой чумой когда-то называли туберкулез, – отвечает он. – Дед Тессы умер от этой болезни. Ребенком она стала свидетелем его смерти. У Тессы была книга под таким названием, – он не добавляет, что книга эта лежала на ее ночном столике, пока он не переложил ее в саквояж «гладстон».

Теперь уже Лесли проявляет осторожность:

– По этой причине она проявляла особый интерес к туберкулезу?

– Насчет особого сказать не могу. Как вы и сами указали, работая в трущобах, она проявляла интерес ко многим медицинским проблемам. В том числе и к туберкулезу.

– Но, Джастин, если ее дед умер от туберкулеза…

– Тессе особенно претила сентиментальность, которой была овеяна эта болезнь в литературе, – чеканит Джастин. – Ките, Стивенсон, Колридж, Томас Манн… она говорила, что людям, которые находили что-то романтичное в туберкулезе, следовало посидеть у кровати ее деда.

Роб вновь взглядом консультируется с Лесли, получает согласие-кивок.

– Тогда вы, наверное, удивитесь, узнав о том, что в ходе несанкционированного обыска квартиры Арнольда Блюма мы нашли копию старого письма, которое он отправил главе маркетингового отдела «Три Биз», предупреждая о побочных эффектах нового быстродействующего противотуберкулезного препарата, который продвигала «Три Биз»?

Джастин отвечает без малейшей паузы. Новое, опасное, связанное с лекарствами направление допроса активировало его дипломатические навыки.

– Почему я должен удивляться? НГО Блюма уделяло особое внимание лекарствам «третьего мира». Лекарства – это беда Африки. Если хоть что-то и говорит о безразличии Запада к страданиям Африки, так это отсутствие хороших лекарств и неприлично высокие цены, по которым фармакологические фирмы продают свой товар в последние тридцать лет… – на Тессу он не ссылается, но, по существу, цитирует ее. – Я уверен, что Арнольд отправил десятки таких писем.

– Копию этого он спрятал отдельно, – поясняет Роб. – Вместе с множеством технических данных, которые недоступны нашему пониманию.

– Что ж, будем надеяться, что вы сможете попросить Арнольда расшифровать их, когда он вернется, – отвечает Джастин, не пытаясь скрыть неудовольствия, которое вызвали полицейские, признавшись, что рылись в вещах Блюма и читали его корреспонденцию без разрешения хозяина.

Лесли берет инициативу на себя:

– У Тессы был лэптоп, не правда ли?

– Действительно, был.

– Какой фирмы?

– Название не помню. Маленький, серый, японский, это все, что я могу вам сказать.

Он лжет. Не слишком искусно. Он это знает, они – тоже. Судя по лицам, их отношение к нему меняется, атмосфера дружелюбия испаряется. Но не со стороны Джастина. Его упрямый отказ пойти им навстречу аккуратно скрыт ширмой дипломатической любезности. К этой схватке он готовился дни и ночи, втайне надеясь, что до нее так и не дойдет.

– Она держала лэптоп в своем кабинете, так? Вместе с доской для заметок, документами и материалами, связанными с ее работой.

– Если не брала с собой, да.

– Она использовала его, когда писала письма… готовила документы?

– Полагаю, что да.

– Для электронной почты?

– Постоянно.

– И делала с него распечатки?

– Иногда.

– Пять или шесть месяцев тому назад она подготовила большой документ, примерно восемнадцать страниц основного текста и приложений. Протестовала против злоупотреблений, то ли в медицине, то ли в фармакологии, а возможно, и там, и там. Расследование чего-то серьезного, творящегося здесь, в Кении. Она показывала вам этот документ?

– Нет.

– И вы не прочитали его сами, без ее ведома?

– Нет.

– Вы ничего о нем не знаете. Правильно мы вас поняли?

– Боюсь, что да, – извиняющаяся улыбка.

– Только мы вот гадаем, а не связан ли этот документ с величайшим преступлением, с которым она столкнулась?

– Я понимаю.

– И не имеет ли «Три Биз» отношения к этому преступлению.

– Такое всегда возможно.

– Но вам она документ не показывала? – настаивает Лесли.

– Как я уже и говорил вам несколько раз, Лесли, нет, – и чуть не добавляет: «милая дама».

– Но вы думаете, что документ этот мог как-то затрагивать «Три Биз».

– Увы, не имею ни малейшего представления.

Но он имеет. То было ужасное время. Время, когда он боялся, что может ее потерять. Когда ее лицо каменело с каждым днем, а в юных глазах горело пламя фанатизма. Когда ночь за ночью она проводила у своего лэптопа, окруженная кипами исчерканной бумаги. Когда ела, не замечая, что кладет в рот, а потом мчалась наверх, даже не сказав спасибо. Когда скромные крестьяне из окрестных деревень входили в дом через дверь черного хода, сидели с ней на веранде, ели еду, которую приносил им Мустафа.

– Так она никогда не обсуждала с вами этот документ? – Лесли изображает изумление.

– Боюсь, никогда.

– А в вашем присутствии… скажем, с Арнольдом или Гитой?

– В последние месяцы Тесса и Арнольд держали Гиту на расстоянии вытянутой руки, я полагаю, для ее же блага. Что же касается меня, думаю, они мне просто не доверяли. Они полагали, что при возникновении конфликта интересов я прежде всего сохраню верность королеве.

– И вы сохранили бы?

«Ни в коем разе», – думает он. Но ответ дает двусмысленный, чего они от него и ждут.

– Поскольку я не знаком с упомянутым вами документом, к сожалению, это вопрос, на который я не могу ответить.

– Документ могли распечатать с ее лаптопа, так? Этот восемнадцатистраничный документ, даже если она его вам и не показывала.

– Почему нет? Или с компьютера Блюма. Или какого-то другого.

– И где он сейчас… лэптоп? В эту самую минуту? Лицо остается непроницаемым. Вудроу мог у него поучиться.

Ни лишнего жеста, ни дрожи в голосе, ни паузы перед ответом.

– Я искал лэптоп в списке ее вещей, представленном полицией Кении, но он и кое-что еще, как это ни печально, исчез.

– В Локи никто не видел ее с лэптопом, – говорит Лесли.

– Но едва ли они просматривали ее багаж.

– В «Оазисе» никто не видел у нее лэптоп. Она взяла его с собой, когда вы повезли ее в аэропорт?

– У нее был рюкзак, который она всегда берет в экспедиции. Он тоже исчез. И дорожная сумка, в которой мог лежать лэптоп. Иногда она его туда клала. Кения – не та страна, где женщина, путешествующая одна, может выставлять напоказ дорогую электронику.

– Но она путешествовала не одна, не так ли? – напоминает ему Роб после долгой паузы, такой долгой, словно все трое поставили задачу выяснить, у кого первого сдадут нервы.

– Джастин, – добавляет Лесли, не дожидаясь его ответа, – что вы увезли с собой, когда во вторник утром побывали с Вудроу в своем доме?

Джастин вроде бы роется в памяти, составляя список.

– Э… личные бумаги… частную корреспонденцию, имеющую отношение с семейному фонду Тессы… несколько рубашек, носки… темный костюм для похорон… несколько безделушек, напоминающих о Тессе… пару галстуков.

– Больше ничего?

– Ничего такого, что моментально приходит на ум. Нет.

– А из того, что не приходит? – спрашивает Роб. Джастин улыбается и молчит.

– Мы говорили с Мустафой, – сообщает ему Лесли. – Мы спросили его: «Мустафа, где лэптоп мисс Тессы?» Он дал нам противоречивые ответы. Сначала сказал, что она взяла его с собой. Потом – нет. Наконец – его украли журналисты. Кто его точно не брал, так это вы. Мы подумали, что он пытался вас прикрыть, да только получилось у него не очень.

– Боюсь, так случается всегда, если слишком напирать на слуг.

– Мы на него не напирали, – в голос Лесли так и врываются злые нотки. – Мы спросили его о ее доске для заметок. Почему на ней полно булавок и дыр от булавок, но нет ни одной бумажки. Он сказал, что навел порядок. Сам, без чьей-либо помощи. На английском он не читает, ему не дозволено притрагиваться к ее вещам и к чему-либо в комнате, но он навел порядок на доске для заметок. И что он сделал с листочками, спросили мы. Сжег, ответил он. Кто велел ему их сжечь? Никто. Кто велел навести порядок на доске для заметок? Никто. И уж, во всяком случае, не мистер Джастин. Мы думаем, что он и тут прикрывал вас, в меру своих способностей. Мы думаем, что все листочки с доски взяли вы – не Мустафа. Мы думаем, он прикрывает вас и с лаптопом.

Джастин вновь изобразил полную безмятежность, проклятие и достоинство избранной им профессии.

– Боюсь, вы не учитываете наши культурные различия, Лесли. Гораздо более вероятное объяснение – лэптоп отправился с ней на озеро Туркана.

– Вместе с листочками, которые она крепила к доске? Я так не думаю, Джастин. Во время визита домой вы не брали дискеты?

И тут на мгновение, только на мгновение, Джастин сбрасывает маску. С одной стороны, продолжает все отрицать, с другой – не меньше следователей озабочен получением ответов.

– Нет, но, признаюсь, я их искал. На них хранилась значительная часть юридической переписки. Она постоянно переписывалась со своим адвокатом по электронной почте.

– И вы их не нашли.

– Они всегда лежали на ее столе, – протестует Джастин, демонстрируя стремление помочь в разрешении возникших проблем. – В красивой лакированной шкатулке, подаренной тем самым адвокатом на прошлое Рождество. Они не только кузены, но и давние друзья. Шкатулка с надписью на китайском. Тесса попросила перевести надпись китайца, работающего в одном из агентств гуманитарной помощи. К ее радости, надпись за что-то клеймила проклятый Запад. Я могу только предположить, что шкатулка разделила судьбу лэптопа. Может, она увезла в Локи и дискеты.

– Но зачем? – голос Лесли переполнен скептицизмом.

– Я не владею информационными технологиями. Следовало бы, но не владею. В полицейском списке дискет тоже нет, – добавляет он, рассчитывая на их помощь.

Роб откликается.

– То, что хранилось на дискетах, наверняка есть и в лаптопе. Если только она не стирала с жесткого диска все перенесенные на дискеты файлы. Но обычно этого никто не делает.

– Как я вам уже говорил, Тесса придавала секретности первостепенное значение. Вновь долгая пауза.

– Так где сейчас ее бумаги? – грубо спрашивает Роб.

– На пути в Лондон.

– В мешке с дипломатической почтой?

– Я отправил их, как счел нужным. Форин-оффис всегда готов помочь своим сотрудникам.

Возможно, воспоминания о допросе Вудроу заставляет Лесли в крайнем раздражении сдвинуться на краешек стула.

– Джастин.

– Да, Лесли.

– Тесса проводила какое-то расследование. Так? Забудьте про дискеты. Забудьте про лэптоп. Где ее бумаги… все ее бумаги… в этот самый момент? – желает знать она. – И где листочки с доски?

Укрывшись за дипломатической маской, Джастин хмурится, показывая, что всеми силами старается помочь, пусть она и ведет себя неразумно.

– Среди моих вещей, без всяких сомнений. Если вы спросите, в каком именно чемодане, я скорее всего затруднюсь с ответом.

Лесли ждет, пока дыхание придет в норму.

– Мы бы хотели, чтобы вы открыли нам все свои чемоданы, пожалуйста. Мы бы хотели, чтобы вы отвели нас вниз и показали все, что вы взяли из вашего дома во вторник утром.

Она встает. Роб следует ее примеру, даже отходит к двери, готовый открыть ее. Джастин сидит.

– Боюсь, это невозможно.

– Почему? – рявкает Лесли.

– По той же причине, которая заставила меня взять бумаги. Они – личные и не предназначены для чужих глаз. Я не собираюсь показывать бумаги вам или кому-то еще, пока не получу возможности прочитать их сам. Лесли багровеет.

– Если б мы были в Англии, я бы уже вручила вам ордер на обыск.

– Но мы не в Англии, увы. У вас нет ордера, и здешняя территория не подпадает под вашу юрисдикцию. Лесли пропускает его слова мимо ушей.

– В Англии я бы перерыла этот дом с подвала до чердака. И конфисковала бы каждую безделушку, каждый клочок бумаги, каждую дискету, которые вы унесли из кабинета Тессы. И лэптоп.

– Но вы уже обыскали мой дом, Лесли, – спокойно замечает Джастин, не поднимаясь со стула. – Я не думаю, что Вудроу понравился бы обыск в его доме, не так ли? И я определенно не разрешу вам проделать со мной то, что вы проделали с Арнольдом без его согласия.

Лесли, красная, злая, не сводит с него глаз. Роб, очень бледный, смотрит на свои сжатые кулаки.

– Насчет этого поговорим завтра, – уходя, зловеще бросает Лесли.

Но завтра не приходит. Вернее, не реализуется ее обещание вернуться и поговорить. Всю ночь и утро Джастин сидит на краю кровати, ожидая появления Лесли и Роба с ордерами на обыск и когортой местных полицейских, которые и будут выполнять за них всю грязную работу. Так же, как в прошлые дни, думает о том, что ему делать, куда что спрятать. Потолок, пол, стены: куда? Привлечь Глорию? Пустой номер. Мустафу и слугу Глории? То же самое. Использовать Гиту? Но Лесли и Роб так и не появляются. Зато звонит Милдрен, чтобы сообщить, что они срочно понадобились в другом месте. А вот об Арнольде ничего нового сказать не может. Потом подходит черед похорон, а полицейские все заняты где-то еще. Во всяком случае, на кладбище, среди друзей, пришедших проводить Тессу в последний путь, Джастин их не видит.

Самолет влетел в предрассветный сумрак. За иллюминатором Джастин уже мог различить застывшие под крылом облака. Вокруг, укрытые одеялами-саванами, в неестественных позах мертвых спали пассажиры. Одна женщина вскинула руку, словно кому-то махала ею, когда ее застрелили. Мужчина распахнул рот в молчаливом крике, положив мертвую руку на сердце. Джастин, бодрствующий в полном одиночестве, повернулся к иллюминатору. Его лицо плыло в нем рядом с лицом Тессы, как маски когда-то знакомых ему людей.