"Из Багдада в Стамбул" - читать интересную книгу автора (Май Карл)

Глава 7 В СТАМБУЛЕ

Двое сидели в комнате «Отеля де Пест» в Пера, пили знаменитый рустер, преподнесенный добродушным хозяином господином Тотфалуши, курили и откровенно скучали.

Выглядели они явно не для светского приема – о нарядах и глаженой одежде не могло быть и речи. Одежда одного человека с обожженным солнцем лицом и бурыми руками бедуина состояла из высоких сапог, коричневых штанов, такой же куртки. Внешний вид другого был выдержан в серых тонах. Был заметен нос с видимым покраснением. Они пили и курили, курили и пили, сохраняя при этом молчание. Скука ли то была или просто они обдумывали какую-то важную проблему, которую трудно было выразить словами?..

Внезапно человек в сером открыл рот, тряхнул носом и закрыл глаза. Больше уже он противиться не мог: одна из его крупных мыслей высвободилась из плена и вылезла наружу.

– Мистер, что вы думаете о восточном вопросе?

– То, что в нем надо поменять знак с вопросительного на восклицательный, – таков был ответ «коричневого».

«Серый» снова закрыл рот, раскрыл глаза и скорчил мину, будто только что проглотил том большого формата в переплете из свиной кожи.

«Серым» был сэр Дэвид Линдсей, а «коричневым» – я. Для меня политика не представляла никакого интереса, а восточный вопрос тем более. Кто его задавал, пусть тот его и решает. «Больной человек на Босфоре», то есть Турция, – не мой пациент, я не изучал политическую медицину, чтобы его лечить.

Единственное, чему я радовался и чем интересовался, так это нашими делами, приведшими нас в Стамбул, правда, на сутки позже того парусника, за которым мы гнались. Едва мы ступили на берег, мой первый визит был на «Бутез», стоявший на якоре в Золотом Роге. Капитан принял меня с обезоруживающей улыбкой, присущей французам в самых разных ситуациях.

– Вы хотите осмотреть мое судно? – спросил он.

– Нет, капитан, мне нужно разузнать кое-что о вашем недавнем пассажире.

– Я к вашим услугам!

– В Триполи к вам на борт взошел один…

– Да, он был единственный.

– Можно поинтересоваться, под каким именем?

– Ах, вы полицейский?

– Нет, я просто немец, а человек, о котором я спрашиваю, украл в Дамаске у моего друга значительные ценности. Мы преследовали его, но опоздали с приездом в Триполи, он уже отплыл на вашем корабле. Плыть за ним мы смогли лишь из Бейрута. Это привело меня к вам на борт.

Капитан задумчиво потер лоб.

– Я сочувствую вашему другу, но не представляю, чем могу быть полезен.

– Этот мужчина сразу же сошел с корабля?

– Сразу. И он тут же позвал на корабль хаммаля (носильщика), и тот взял вещи – это был только сверток. Я узнал бы этого хаммаля. А человека звали Афрак бен Хулам.

– Это вымышленное имя.

– Может быть. Зайдите как-нибудь на борт. Я обещаю показать вам этого хаммаля, когда он окажется рядом.

Я ушел. Друзья ждали на берегу. Якуб Афара собирался отвести нас в дом своего брата. Ни я, ни Линдсей не предполагали воспользоваться его гостеприимством, но познакомиться все же следовало. Мафлей, крупный торговец, жил вблизи Ени-Джами, Новой мечети, и внутреннее убранство его дома отнюдь не говорило о величине его богатства. Нас, не спрашивая ни о чем, провели в селамлык, где мы какое-то время прождали хозяина.

Вначале он удивился столь многочисленным гостям, но когда узнал брата, то забыл предрассудки, предписываемые исламом, бросился к нему и обнял.

– Машалла, брат мой! Не обманул Аллах мои глаза?

– Ты видишь все верно, брат!

– Тогда да восхвалим Аллаха за его подарок – твой визит и приход твоих друзей! Ты по делам в Стамбуле?

– Поговорим об этом позже. Исла, сын твоего сердца, здесь или в разъездах?

– Он здесь. И его душа возрадуется при виде тебя!

– Он сейчас порадуется. Позови его!

Прошло несколько минут, и Мафлей вернулся. Он привел с собой Ислу бен Мафлея. Когда тот появился, я отошел немного в сторону. Молодой человек сначала обнял дядю, а потом огляделся. Взгляд его упал на Халефа, и он его сразу же узнал:

– О Аллах! Хаджи Халеф Омар-ага, ты ли это? В Стамбуле! Приветствую тебя, слуга и защитник моего друга! Вы с ним расстались?

– Нет.

– Так он тоже в Стамбуле?

– Да.

– А почему же он не пришел?

– Оглянись!

Исла обернулся и в следующий миг заключил меня в объятия.

– Эфенди, ты просто не представляешь, как я рад тебя видеть! Отец, посмотри на него! Это Кара бен Немей – эфенди, о котором я тебе столько рассказывал, а это Халеф, его слуга и друг.

Далее произошла сцена, от которой загорелись глаза даже у выдержанного англичанина. Забегали слуги, доставляя трубки и кофе. Мафлей и Исла быстренько закрыли магазин, чтобы посвятить день только нам, и вскоре все мы удобно разместились на подушках.

– Но как же ты встретился с эфенди, дядя? – спросил Исла.

– Он был моим гостем в Дамаске. Мы встретились в степи и стали друзьями.

– А почему ты не привез приветы от Афрака бен Хулама, внука моего дяди?

– Приветов нет, а вот сообщить есть что.

– Сообщить? И без приветов? Что-то я не понимаю.

– Прибыл тут со мной один Афрак бен Хулам, вот только не настоящий.

– Аллах иль-Аллах! Как это? Мы же дали ему с собой письмо! Разве он его не передал?

– Да, я его принял, как и положено, дал ему кров и стол, пустил его в сердце, а он в благодарность украл мои бриллианты.

Оба родственника враз онемели от ужаса. Затем отец вскочил с криком:

– Ты лжешь! Человек, в жилах которого течет наша кровь, не мог так поступить!

– Согласен, – сказал Якуб. – Тот, кто передал мне твое письмо и назвался Афраком бен Хуламом, был чужой.

– Ты полагаешь, что я могу передать незнакомцу письмо для тебя?

– Это был чужак. Раньше его звали Дауд Арафим, потом он присвоил себе имя Абрахим-Мамур, а сейчас…

Тут вскочил Исла.

– Абрахим-Мамур? Где он? Где ты его видел?

– В собственном доме, он жил и спал там, я доверил ему свои сокровища на миллионы, не подозревая, что этот Абрахим-Мамур – ваш смертельный враг.

– Аллах керим! Моя душа каменеет, – сказал отец. – Сколько несчастий принесло мое письмо! Но как оно попало ему в руки?

– Он убил настоящего Афрака и забрал письмо. Прочтя его, он решил под его именем ехать ко мне и завладеть всеми товарами. Только этому эфенди я обязан тем, что этого не произошло.

, – И что же ты сделал с ним?

– Он сбежал от нас, мы охотились за ним. Вчера он прибыл сюда на французском паруснике, а мы добрались только сегодня.

– Я сейчас разберусь с этим французом, – проговорил Исла, поднимаясь.

– Я уже был там, – сказал я, – вор давно покинул корабль, но капитан был с нами любезен. Он пригласит меня, если найдет носильщика, помогавшего Афраку.

– Все это очень горькие известия, но расскажи всю историю подробнее, – попросил брат.

Якуб поведал в подробностях наши приключения, и Мафлей решил сразу же бежать к судье, чтобы поднять на ноги весь Стамбул в поисках убийцы и преступника. Он мерил селам лык шагами, метался как лев в клетке. Исла тоже был возбужден до предела. Когда кровь в жилах немного успокоилась, вернулся и рассудок, необходимый для того, чтобы принимать хладнокровные решения.

Я советовал им не привлекать для поисков полицию, надеясь, что кому-то из нас посчастливится напасть на след преступника. Моего совета послушались.

Когда мы с Халефом и англичанином собрались уходить, Мафлей и Исла ни за что не хотели нас отпускать. Они настаивали, чтобы мы во время пребывания в Стамбуле непременно были их гостями. Чтобы никто не мешал, нам предоставлялся в полное распоряжение садовый домик. Мы согласились.

Дом стоял в глубине сада, там было все очень удобно расположено, и мы были вольны вести себя по нашему разумению, не угнетая себя соблюдением обычаев Востока. У нас было достаточно времени отдохнуть и обсудить план дальнейших действий. Найти человека в Константинополе было делом практически немыслимым. Оставалось положиться на случай и начать прочесывать город во всех направлениях.

На третий день нам обернулось счастье – пришел хаммаль, сказавший, что встречался с капитаном, и тот прислал его к нам.

Я спросил его о пассажире, груз которого он перенес на берег, и он вспомнил, что тот приказал нести пакет в один из домов – какой точно, он мог бы вспомнить – и взялся проводить меня туда. В доме жил некто, кто вспомнил – да, действительно, в означенное время у него останавливался человек, он интересовался покупкой дома. Хозяин водил его показывать разные дома, но тому ни один не подошел, и они расстались, причем этот «покупатель» не оставил никаких координат.

Это все, что мне удалось узнать. Но на обратном пути у меня произошла весьма интересная встреча, хоть немного вознаградившая меня за предыдущие неудачи. Я зашел в кофейню, чтобы выкурить трубку и выпить чашку кофе, и едва уселся на подушку, как услышал на чистом немецком:

– Оп-ля! Быть того не может! Вы ли это или я обознался? Я повернул голову и увидел бородатое лицо, которое, без сомнения, было мне знакомо, но кто это – я никак не мог вспомнить.

– Вы это мне? – спросил я.

– А кому же еще? Вы меня больше не признаете?

– Наверное, я вас знаю, но прошу вас, помогите немного моей ослабевшей памяти!

– Забыли уже Хамсада аль-Джербаю, который пел вам на Ниле песню о ямщике и с которым потом…

Я вспомнил!

– Борода помешала признать вас. Бог вам в помощь, садитесь рядом. Есть время?

– Больше чем достаточно, если вы согласитесь оплатить мой кофе. Я немного, так сказать, поиздержался.

Он подсел ко мне поближе, и мы смогли разговаривать, не опасаясь, что наш разговор на немецком окажется понятным кому-то из местных.

– Расскажите, как вы дошли до жизни такой, мы ведь с вами столько не виделись!

– Как дошел? Этот Исла бен Мафлей, которому я служил, уволил меня, потому что я ему больше не был нужен. Так я попал в Александрию, а потом с одним греком на Кандию, а оттуда матросом в Стамбул, и вот я здесь.

– В качестве кого?

– В качестве всех. Как посредник, как проводник, как чернорабочий и помощник. Но никому я уже не нужен, все справляются без меня, вот я и гуляю голодный, а кишки ноют и поют. Вот я и понадеялся, господин, что, может, вам на что сгожусь. Ведь помните, как тогда, на Ниле…

– Посмотрим. А почему вы не обратились к Исле бен Мафлею? Он ведь в Стамбуле.

– Покорно благодарю. Знать его не желаю. Он обесчестил меня, сделал больным, развалиной, не доставлю ему такое удовольствие!

– А я живу у него.

– О, это плохо, значит, я не смогу вас навещать.

– Но ведь вы посещаете не его, а меня!

– Если бы так… В его доме ноги моей не будет ни при каких обстоятельствах, но вам я бы хотел послужить.

– Есть такая возможность. Вы помните такого АбрахимМамура, ну, того, у которого мы забрали девчонку?

– Помню отлично. Его звали Дауд Арафим, он ускользнул тогда…

– Так вот, он в Константинополе и я его разыскиваю.

– То, что он здесь, мне хорошо известно. Я его видел.

– Да? Где?

– Наверху, в Димитри, но он меня не узнал.

Я знал, что Ай-Димитри и Татавола, Енима и Ферикей считались самыми дурными кварталами в городе, и поэтому спросил:

– А вы часто там бываете?

– Очень часто. Я там живу.

Теперь я знал достаточно. Этот брадобрей из Ютербога осел во владениях греческого сброда Димитри, ставших одним из крупных кварталов Стамбула. Преступники там чувствуют себя дома, как в соответствующих районах Нью-Йорка или Лондона. Появляться там опасно не только вечерами, но и днем, когда, то справа, то слева открываются двери в маленький ад, где происходят оргии или являются миру такие страшные болезни, о которых и подумать страшно.

– В Ай-Димитри? – переспросил поэтому я. – А получше места вы не могли найти?

– Мог, но там так хорошо, когда есть деньги! Столько удовольствий!

– Когда вы встретили Абрахим-Мамура, вы какое-то время его там наблюдали? Мне очень надо выяснить, где он поселился.

– Я не следил за ним, поскольку был рад, что он меня не признал. Но мне известен дом, откуда он вышел.

– Не соблаговолите ли вы показать мне его прямо сейчас?

– С удовольствием.

Я оплатил кофе и трубки, мы наняли двух лошадей и поехали через Пера и Тепе-Баши в Ай-Димитри. Говорят, что Копенгаген, Дрезден, Неаполь и Константинополь – самые красивые города Европы. Я согласен с этим утверждением, но с одной оговоркой относительно последнего – этот город красив только тогда, когда смотришь на него со стороны Золотого Рога; что же касается его нутра, то тут несложно впасть в разочарование. Я вспомнил байку об одном английском лорде, о котором рассказывали, что он, якобы, прибыл в Константинополь на яхте, но не покидал корабля, а проплыл по всему побережью от Радоста на северном берегу Мраморного моря до Стамбула, зашел в Золотой Рог, вернулся в Босфор и прошел в Черное море, уверенный в том, что получил полное впечатление о городе. Если же углубиться в город, то попадешь в кривые извилистые улочки и переулки, которые и улицами-то нельзя назвать. Мостовые встречаются крайне редко. Дома построены главным образом из дерева и являют улице свои тыловые, без окон и дверей, стороны. На каждом шагу натыкаешься на злых, облезлых собак, которые здесь стали главной заботой дорожной полиции, и постоянно держишь ухо востро, чтобы не попасть под колеса мчащейся упряжки или не вляпаться в лошадиный или ослиный навоз.

Так было и на нашем пути в Ай-Димитри. Улочки были завалены мусором – рыбными очистками, гниющими овощами, повсюду валялись дынные корки, рядом с мясными лавками в лужах стояла кровь; трупы лошадей, собак, кошек, крыс дополняли картину и источали такой аромат, что передать его составляющие просто невозможно. Стервятники и собаки были единственными санитарами на этой гигантской помойке. Изредка попадались рабочие и носильщики, ворочавшие грузы, иногда – осел и на нем толстый задумчивый мусульманин или повозка с женщинами, запряженная мулами…

Наконец нам удалось добраться до Димитри. Здесь мы слезли с коней и вернули их аджису – владельцу. Ютерборжец показал мне свое жилище, оно располагалось с задней части какого-то утлого домика и скорее напоминало загон для коз, нежели человеческий дом. Дверь состояла из склеенных картонных листов, окном служила просто дыра в стене, на стене висел косой умывальник, над которым свил паутину паук, над драной оттоманкой был прибит осколок зеркала.

Я безмолвно оглядел эту хибару, и мы вышли на улицу. Бородач отвел меня в дом, внешний вид которого не обещал ничего хорошего, а внутреннее убранство только подтверждало догадку. Это была одна из греческих пивных, где жизнь человека не ценится ни в грош, а жизнь людей, там пасущихся, не подлежит никакому описанию. Не задерживаясь в зале, бородач провел меня в заднее помещение, где резались в карты и курили опиум. Курильщики лежали в разных стадиях готовности на подушках, уложенных вдоль стен и засаленных до невероятности. Какой-то человечек занимался тем, что подбавлял зелья в трубки. Он был худ как скелет, глаза горели от вожделения, а руки дрожали. Рядом лежал молодой человек лет двадцати в состоянии прострации. Он улыбался блаженно, находясь, наверное, на седьмом небе. Он был уже в когтях опиума, откуда не бывает выхода. Рядом с ним расположился длинный тощий далматинец, бьющийся в пароксизме курильщика, а подле него скорчил непередаваемую гримасу какой-то случайный дервиш, нашедший эту дыру, чтобы отдать все свои жизненные силы призрачным картинкам дымного наркоза.

– Вы тоже курите? – спросил я своего проводника.

– Да, – признался он, – но немножко.

– Бог мой, так у вас еще есть шанс бросить это дело. Разве вы не ведаете, как все это плохо и безысходно?

– Плохо? Что вы понимаете! Наоборот, чудесно! Хотите попробовать?

– Что-то не тянет. А выпить здесь есть что?

– Вино. Я закажу. Ваше дело.

Мы получили по бокалу красного греческого, кислый вкус которого не так чувствуется, когда сознаешь, как дорог крупноягодный греческий виноград. В этом доме бывал Абрахим-Мамур. Я поинтересовался у хозяина, но поскольку не мог раскрыть ему всех карт, так и не получил удовлетворительного ответа.

По этой причине я попросил бородача быть постоянно начеку и сразу дать мне знать, как только он заметит Мамура. Я снабдил его некоторой суммой и распрощался, но не ушел из этого притона, поскольку мой напарник остался сидеть с игроками и мог спокойно проиграть половину суммы, а другую прокурить. Я хотел хоть ненадолго вернуть этого человека к нормальной жизни.

На следующий день была пятница, и Исла, у которого были дела в Пера, предложил мне поехать с ним. На обратном пути нам попалось похожее на мечеть здание, расположенное недалеко от русского посольства и отделенное от улицы решеткой. Исла остановился и спросил:

– Эфенди, ты когда-нибудь видел танцующих дервишей?

– Вообще-то да, но не в Константинополе.

– Это их монастырь, здесь они упражняются. Войдем? Я не имел ничего против, и мы через настежь открытую калитку ступили на выложенный мраморными плитами двор. Левая часть была обнесена еще одной оградой и представляла собой кладбище. В тени темных высоких кипарисов стояли белые надгробия с тюрбанообразными навершиями. На одной стороне камня было выбито имя погребенного и фраза из Корана. Для многих турецких женщин кладбище – место для послеобеденных прогулок, и куда ни брось взгляд – везде видны были белые накидки и цветные одеяния. Турки любят навещать места вечного кейфа…

Заднюю часть двора занимал круглый павильон с куполом, а правую половину – сам монастырь, одноэтажный, с куполообразной крышей, задняя стена которого выходила на улицу.

В центре двора стоял высокий стройный кипарис. В самом дворе было полно народа, все стремились попасть к павильону. Но Исла повел меня в монастырь, чтобы показать внутреннее убранство турецкого дома дервишей. «Дервиш» – персидское слово и означает «нищий». Дервишами называют членов исламского религиозного ордена. Таких орденов существует множество, но их приверженцы не дают никаких обетов – ни бедности, ни целомудрия, ни повиновения. Монастыри дервишей богаты всевозможными земельными наделами, малыми предприятиями, лавками, магазинчиками, и вообще турецкие духовники не страдают от чрезмерной бедности. Монахи в большинстве своем женаты и не чураются еды, питья, сна, игр, курения и безделья. Раньше дервиши еще играли какую-то роль в религиозном движении, сегодня значение их упало, и только праздный люд интересуется их необычными представлениями, делающими их похожими на волшебников.

Параллельно зданию монастыря шел проход. Туда выходили кельи дервишей; окошки их были обращены во двор. Дверей не было, и из прохода можно было заглянуть в любую комнатенку. Внутри все было примитивно: маленькие подушечки у стен. На них и сидели дервиши в своих похожих на сахарные головы уборах – точно таких, какие носят в наших цирках клоуны. Одни курили, другие наводили туалет для предстоящего танца, третьи просто сидели без движения, погруженные в себя, как статуи.

Отсюда мы направились в павильон, где сначала вступили в четырехугольный зал, а затем – в основной, восьмиугольный. Крышу поддерживали по бокам тонкие высокие колонны, а заднюю стену составлял ряд огромных, раскрытых настежь окон. Паркетный пол был натерт до блеска. Два ряда кресел амфитеатром шли вдоль всех восьми стен зала. Верхние, позолоченные, предназначались для женщин. Совсем вверху было также место для хора. Все кресла были уже заняты, нам досталось место в нижнем ряду.

Комедия божественного содержания началась. Через главную дверь вошли тридцать дервишей. Впереди вышагивал предводитель, старик с седой бородой, в длинном черном одеянии, все остальные были одеты в коричневые балахоны, но на головах у всех были высокие конические шапки. Они трижды медленно обошли зал, а затем уселись на полу – предводитель напротив выхода, остальные справа и слева полукругом. Зазвучала музыка, резанувшая мне по ушам, и песня, которая, по немецкой поговорке, размягчила бы камни и свела бы с ума людей.

Под эти напевы дервиши сделали несколько движений – они клонились со сложенными под себя ногами вправо и влево, вперед и назад, вертели верхней половиной тела как хотели, извивались, делали движения головой, падали плашмя на землю.

Это была первая часть празднества, длившаяся около получаса. Музыка и песни стихли, и дервиши замерли на своих местах. На меня все это не произвело никакого впечатления, турки же все превратились в зрение и слух.

Музыка началась снова, в еще более диком темпе. Дервиши вскочили, сбросили балахоны и остались в белых накидках. Они начали новый танец, за который, собственно, и получили название «танцующие дервиши».

Его можно было назвать не танцем, а вращением. Каждый, оставаясь на месте, вращался вокруг своей оси, стоя на одной ноге. Руки они скрещивали на груди или же простирали перед собой – то вправо, то влево, а то и вперед. Музыка играла все быстрее, и дервиши вертелись все стремительнее. Мне пришлось даже закрыть глаза, чтобы не закружилась голова. Так длилось полчаса, потом один за другим они опустились на пол. Комедия закончилась. Действие она на меня произвела странное – больше смотреть на это не хотелось. Всем же остальным она очень понравилась.

Исла, заглядывая мне в глаза, произнес:

– Понравилось, эфенди?

– Мне чуть не стало дурно, – ответил я двусмысленно.

– Ты прав. Не знаю, как посмотрел бы Пророк на такие упражнения, и вообще насколько все его учение годится для страны османов.

– И это говоришь ты, мусульманин?

– Эфенди, – шепнул он. – Зеница, моя жена, – христианка!

Этим он сразил меня наповал. Храбрая женщина, душа дома – носительница высокой культуры и подлинного божественного сознания! В таком окружении!

Когда мы шли через двор к выходу, я почувствовал на плече чью-то руку и обернулся. Молодой человек, подбежавший ко мне, стоял, улыбаясь.

– Омар бен Садик! Не ожидал тебя здесь увидеть!

– Спасибо Аллаху, что дарит мне возможность видеть тебя! Моя душа стремилась к твоей сотни раз с тех пор, как мы так быстро расстались.

Это был Омар, сын того самого Садика, который вел меня с Халефом через Шотт Джерид и был убит Абу Эн-Насром.

– Как ты попал в Стамбул и что делаешь здесь? – спросил я его.

– Разве ты не видишь, что я хаммаль? Пойдем в кофейню, и я тебе там все расскажу!

Исла бен Мафлей уже слышал о наших тунисских приключениях в Египте и знал имя Омара. Он тоже обрадовался, увидев юношу, и пошел с нами в первую попавшуюся приличную кофейню.

Здесь я узнал долгую историю преследования Омаром своего кровного врага – Абу Эн-Насра.

Счастье улыбнулось ему лишь в Каире – он увидел Эн-Насра на площади Мехмета Али. Он шел за ним по бульвару того же названия до Эсбекие, но упустил из виду. После долгих поисков опять узрел его в порту, но в тот момент, когда Абу эн-Наср садился на пароход, уходивший на север, раис задержал Омара для взимания штрафа, и опять Эн-Наср ушел от возмездия.

Снедаемый жаждой мести, Омар вынужден был признать, что смертельный враг вновь скрылся, но арабский шейх, которому он поведал свою историю, подарил ему скакуна, чтобы тот следовал за судном по берегу. Так он скакал через Терране, Гизу, Надир, Негиле и Дахари до Розетты, но неожиданно понял, что судно пошло по другому рукаву – Дамьетте. Он помчался туда, но преследуемый уже пересел на баржу с зерном и уплыл в Адалию. Омар остался совсем без средств и, чтобы заработать на дальнейшее путешествие, вынужден был задержаться в порту. Наконец ему удалось добраться до Кипра, а оттуда какой-то рыбак взял его с собой на материк. Он ступил на берег в Анамаре и пешком дошел до Селинди и Алайи.

И вот он в Адалии. Но прошло уже много времени, как он потерял след своего врага… Однако закон кровной мести продолжал действовать. Он исходил из интересов самого Абу Эн-Насра и потому решил, что тот подастся в Константинополь, поэтому сам, нищенствуя, двинулся через Анатолию. Шел медленно, в Кютахье заболел – неимоверные перегрузки вывели его из строя на несколько месяцев, и счастьем для него оказалось то, что он нашел приют в одном из монастырей дервишей.

Так он оказался в Стамбуле. Пока что он не нашел никаких следов своего врага, но надежду не терял. Чтобы на что-то жить и что-то сэкономить, он нанялся носильщиком – немалое испытание гордости для свободного араба, а когда я спросил его, сколько он еще пробудет в Константинополе, он ответил:

– Сиди, наверное, скоро уеду. Аллах позволил мне обнаружить одно важное имя.

– Какое же?

– Не говорил ли ты как-то, что этот Абу эн-Наср когда-то звался Хамд эль-Амасатом?

– Говорил.

– Я обнаружил здесь человека по имени Али Манах бен Баруд эль-Амасат.

– И кто же он?

– Молодой дервиш из монастыря, который ты только что посетил. Я побывал там, чтобы поговорить с ним в его келье и все разузнать, но увидел тебя, и на него не осталось времени.

– Али Манах бен Баруд эль-Амасат! – воскликнул Исла так громко, что привлек внимание посетителей кофейни. – Так это же сын того самого Баруда эль-Амасата, который продал мою жену! Я сейчас же вернусь в монастырь и поговорю с ним!

– Не спеши, – сказал я. – Амасат – распространенное имя, вполне может статься, что этот Амасат не имеет никакого отношения к тому человеку. Но даже если и так, нужно быть осторожнее. Может, ты мне позволишь сходить туда?

– Да, эфенди, сходи ты. Только прямо сейчас. А мы тебя подождем здесь.

Я продолжал допытываться:

– А как ты узнал, что дервиша зовут Амасат?

– Я ехал с ним и одним его спутником в конке в Бахаривекей Коди. Они разговаривали, и один назвал другого по имени. Было темно, и я пошел за ними. Они остановились возле одного дома, он был заперт. Они ждали, когда откроют, а когда ворота открыли, там спросили: «Кто там?» Они ответили: «Эн-Наср». Мне пришлось ждать несколько часов, пока они не вышли. С ними были еще несколько мужчин, они входили и выходили, и все они произносили одно и то же слово. Понимаешь, сиди?

– У них были при себе лампы?

– Нет, не было, хотя ночью без лампы ходить запрещено, но рядом не было ни одного хаваса. Я проводил обоих до самого монастыря дервишей.

– Ты точно расслышал слово «Эн-Наср»?

– Абсолютно точно.

Рассказ Омара навел меня на глубокие размышления. Мне вспомнились слова Абрахим-Мамура, когда она связал меня в развалинах Пальмиры. Он считал меня тогда покойником и выболтал много лишнего, в том числе и то, что является главарем шайки убийц. Если это правда, то она должна действовать на территории Турции, а связи иметь в Дамаске и Египте. Константинополь же никогда не был в стороне от преступных троп, а в это время особенно. В последние месяцы здесь часто находили опустошенные квартиры без жильцов – люди бесследно исчезали. В бухте Золотой Рог и в Босфоре вылавливали трупы людей, погибших явно насильственной смертью; в разных концах города вспыхивали пожары, причем дома перед этим грабились, а людей убивали; по улицам шныряли темные личности без фонарей, а когда на них натыкались патрули, завязывались настоящие бои. Однажды взяли целую банду, и султан отправил их в Триполи; через некоторое время капитан судна вернулся и доложил, что потерпел крушение у берегов Триполи; все преступники, бывшие на борту, утонули. Дело закрыли. Через несколько дней «утопленники» появились на улицах города…

Мои мысли прервал Омар, сообщивший, что дервиш Али Манах живет в пятой келье от входа. И я снова отправился в монастырь. Недолго думая, я прошел через двор и зашел в первую залу. Дверь в большое помещение была открыта. Дервиши находились в своих кельях. Я медленно прошел по коридору, заглядывая внутрь каморок, но ни один человек не обратил на меня внимания.

В пятой келье сидел молодой дервиш лет двадцати с небольшим, он смотрел в окно и перебирал 99 шариков своих четок.

– Салам! – сказал я проникновенно.

– Алейкум-ас-салам! – отозвался он. – Что тебе нужно?

– Я приехал из дальней провинции и незнаком с обычаями этого дома. Я видел ваш танец и хочу поблагодарить вас за зрелище. Ты можешь принять от меня дар?

– Могу. Давай же!

– Как велик он может быть?

– Чтобы мог донести любой дервиш.

– Тогда прими.

Я вручил ему некую сумму, по моим скромным средствам. Он, мне показалось, остался доволен, ибо произнес:

– Благодарю тебя! Это для меня или ордена?

– Для тебя.

– Тогда скажи мне свое имя, чтобы я знал, кого мне благодарить.

– Пророк говорит, что дар от неизвестного удваивается, так что позволь мне скрыть свое имя, но скажи свое, чтобы я знал, с каким верным сыном ислама разговаривал.

– Меня зовут Али Манах бен Баруд эль-Амасат.

– Где же ты родился?

– Искендерия – моя родина, – ответил он.

Совпадало! Исла еще в Египте рассказывал мне, что Баруд эль-Амасат, продавший Зеницу, жил в Скутари.

Я задал еще вопрос:

– Члены твоей достойной фамилии все еще живут там?

– Нет.

Больше спрашивать было нельзя, иначе бы я возбудил его подозрения, поэтому я что-то сказал из вежливости и распрощался. У Каведжи меня с нетерпением поджидали Омар и Исла.

– Что ты узнал? – спросил Исла.

– Он сын того самого Баруда эль-Амасата. Родом из Скутари, и, скорее всего, Хамд эль-Амасат, называвший себя Абу Эн-Наср, – его дядя.

– Эфенди, он должен сказать нам, где его отец.

– Должен? Как мы его заставим?

– С помощью кади.

– Тогда он назовет вымышленное место, или если скажет правду, то заранее предупредит его. Нет, надо соблюдать осторожность. Сначала необходимо осмотреть дом, где он был вчера. К тому же, надо сходить с Омаром в Бахаривекей, а уж потом решать, что делать дальше.

– Ты волен поступать как знаешь, эфенди. Мы сейчас расстанемся, но потом ты приведешь Омара бен Садика, он будет жить у нас, хватит ему служить хаммалем.

Исла пошел домой, а я с Омаром направился к воде, где мы взяли лодку и поплыли в Золотой Рог и чуть позже пристали к Эюпу. Отсюда пешком пошли в Бахаривекей – северо-западный квартал Константинополя. То был удручающий марш-бросок через кучи мусора и нечистот, по узким улочкам, мимо смрада и грязи.

На дом мы взглянули, проходя мимо, чтобы не привлекать внимания. Это было, на первый взгляд, небольшое здание с выдающимся первым этажом, но, как видно, довольно обширное внутри. Дверь была обшита железом, а вся передняя стена являла собой, кроме небольшого входа, сплошную глухую стену. Это я заметил, просто пройдя по улице. Стоящий рядом дом был похожего вида, на его двери была прикреплена грязная бумажка со словами «Арарим бир кираджи». Недолго думая, я взялся за ручку двери и вошел внутрь. Омар – за мной, удивленный тем, что меня здесь могло заинтересовать. Мы оказались в небольшой прихожей, откуда вела вверх лестница. Потом – еще одна дверь, и я вышел во дворик шириной локтей восемь, а длиной – немногим больше. Три стороны двора замыкали собой деревянные стены других зданий, находящихся на последней стадии развала. Справа и слева были еще двери, скорее напоминавшие дыры, на верхний этаж можно было с риском для жизни вскарабкаться по полуразвалившейся лестнице в тринадцать ступенек, шесть из которых отсутствовали. Двор представлял собой одну большую кучу мусора, который за долгое время был практически высушен солнцем и превратился в твердую единую темную массу. Посреди этой кучи в массу вросла деревянная колода, назначение которой уже невозможно было угадать, а на колоде восседал некто и курил старую трубку. Этот некто имел шарообразную форму и был одет в разорванный кафтан. На шаре сверху лежал тюрбан, бывший когда-то голубым, а может, и красным. Между шаром и тюрбаном выступали похожий на человеческий нос и такой же длины чубук. При нашем появлении это похожее на ежа существо издало какой-то неопределенный звук и попыталось выбраться из кафтана.

– Салам! – приветствовал его я.

– С-сс-с х-м-м-м! – прошипело мне в ответ существо.

– Дом сдается?

В одно мгновение этот тип спрыгнул с колоды и предстал перед нами.

– Да-да! Сдается! Красивый дом, хороший дом, прямо для паши, совсем новый дом! Изволите осмотреть, ваша честь?

Все это произошло так быстро, что я не успел среагировать. Ясно, что как съемщики мы представляли для него интерес, но во всех других отношениях были посетителями явно нежелательными. Человечек был очень маленького роста, к тому же толстый. На нем были соломенные туфли, кафтан, тюрбан, трубка и нос – все, кроме носа, древнее как мир. Из туфель выглядывали все десять пальцев. От трубки остался лишь кончик, все остальное обкусано; тюрбан напоминал перезрелую и к тому же запеченную сливу. Он обратился ко мне на «вы», и я отплатил ему тем же:

– Вы владелец этого дома?

– Нет, но ваша честь может быть уверена, что я не беден и…

– Будьте так добры, – прервал я его, – отвечайте только на мои вопросы. Кому принадлежит этот дом?

– Богатому пекарю Мохаммаду. Он поручил мне его.

– А что вы здесь делаете?

– Я его охраняю и жду клиентов.

– Что вы получаете за это?

– Один пиастр в день и на полпиастра хлеба.

– Дом не населен?

– Я один.

– А сколько просит пекарь?

– В неделю десять пиастров, но вперед.

– Покажите мне помещения!

Он открыл обе дверцы. Мы увидели кельеобразные комнатушки, в которых валялся только мусор. Затем поднялись по лестнице и оказались в трех комнатах, первую из которых я мысленно окрестил голубиной, вторую – куриной, а третью – кроличьей.

– Это селамлык, это жилая комната, это гарем… – рассказывал он с такой важностью, будто распахивал перед нами двери дворцовых покоев.

– Хорошо, а что это за постройки во дворе?

– Для лошадей и слуг.

– Как вас зовут?

– Барух Шебет бен Барух Хереб бен Рабби Баррух Мизха. Я покупаю и продаю бриллианты, украшения и древности. Если вам нужен слуга – пожалуйста, могу убирать жилище, чистить одежду, ходить куда требуется.

– У вас очень воинственное имя. Но где же ваши сокровища?

– Ваша честь, как раз сейчас все продано!

– Тогда ступайте к богатому пекарю Мохаммаду и скажите ему, что я сниму этот дом. Вот для него десять пиастров, которые он будет получать еженедельно, а вот десять для вас – на табак.

– Ваша честь, благодарю вас! – вскричал он радостно. – Вы умеете делать дела. Но Мохаммад спросит меня, кто вы. Что мне ему ответить?

– Для начала не называйте меня «ваша честь». Мое платье целое и чистое, но это моя единственная одежда. Я бедный писарь, который бывает рад, когда ему есть для кого поработать. А друг мой такой же бедный хаммаль, зарабатывающий совсем немного. Мы хотим жить здесь вдвоем, может, найдем третьего, чтобы было не так дорого. Относительно того, чтобы нанять вас, – надо подумать, не накладно ли получится.

Я специально сказал все это, чтобы мы казались нашим опасным соседям как можно более бедными и стесненными в действиях.

Человечек ответил:

– О эфенди, мне много не нужно. Я вполне могу служить вам за два пиастра в день.

– Я прикину, смогу ли я платить такие деньги. Когда мы сможем въехать?

– Хоть сейчас, эфенди!

– Мы еще зайдем сегодня и надеюсь, что не застанем дверь запертой!

– Я сейчас сбегаю к пекарю и потом буду вас ждать. Дело было сделано, и мы распрощались с добрым Барухом. Придя к Исле, я поведал ему, его отцу и дяде о наших сегодняшних приключениях, и мы все вместе пришли к тому, что в тот дом нужно вселяться. Линдсей хотел пойти с нами, но я стал отговаривать его – он мог только навредить. Он очень рассердился и заявил, что не хочет один, без меня, оставаться у Мафлея. И действительно, после полудня он уехал в Пера.

Обсудив все детали, мы упаковали оружие и отправились в Бахаривекей, а лошадь я оставил у Мафлея.

Толстый Барух ожидал нас в нашем новом доме. Он с помощью жены все вымыл, вычистил и как ребенок обрадовался, когда я похвалил его работу. Я попросил его сделать запасы хлеба, кофе, муки, яиц, табака, какой-то посуды, а также купить у старьевщика три лежанки. Пока он отсутствовал, мы смогли распаковать оружие и разместить его в комнате, в которую, кроме нас, никто не смел входить.

Барух скоро вернулся. Жена ему помогала. Старуха напоминала высушенную мумию в живом варианте и вечером пригласила меня на ужин. Я принял приглашение, поскольку старики могли оказаться мне полезными. То, что я им понравился, было ясно: по собственному почину они принесли нам матрасы с соломой вместо дивана. Правда, матрасы были сшиты из дыр и прорех, но ведь Барух действительно принял нас за бедняков и искренне старался помочь.

Когда оба удалились, мы зажгли свет и раскурили трубки. Мы договорились, что во время моего отсутствия Омар будет дежурить у приоткрытой двери и следить за посетителями соседнего дома, а Халеф пойдет во двор. Оба дома разделялись легкой стенкой, во дворе она была совсем тонкой, и, когда хаджи стоял в сарае, он мог подслушать, о чем говорили по соседству. Барух уже ждал меня на своей половине дома. У них была внутри небольшая хижина, в которой никто не жил, – обычное дело в Стамбуле.

Можно было предположить, что наши покупки дали им хоть небольшую, но прибыль; они пребывали в отличном настроении и приняли меня со всей сердечностью. Старая женщина оказалась необычайной чистюлей, чего я, честно говоря, не ожидал. Я съел все, чем меня угощали, а когда я предложил им табак и молотого кофе, купленного специально для них, они были просто счастливы!

Я заметил, что кафтан – единственная верхняя одежда Баруха, брюки мне вообще не удалось разглядеть… Нужно было помочь этим людям. Конечно же, Барух присочинил насчет бриллиантов, но не со зла: эти бедняки жили на гроши, и я сильно обрадовал их, когда сообщил, что беру их в услужение.

Во время разговора я незаметно навел их на тему соседей.

– Эфенди, – сказал Барух, – в этом переулке сплошь бедняки. Одни приличные и честные люди, иные – злые и плохие. Вы как писарь не найдете здесь работы, но я прошу вас быть осторожными по отношению к нашим соседям.

– Почему?

– Опасно даже говорить об этом.

– Я нем как рыба!

– Я вам верю, но боюсь, вы сразу же съедете с новой квартиры, если я вам расскажу…

– Обещаю вам оставаться здесь, невзирая ни на что. Надеюсь, мы останемся друзьями. Я не богат, но и бедный человек может быть благодарным.

– Я уже понял это. Все жители этого переулка знают, что здесь происходит что-то нехорошее. Один из них ночью пробрался в соседний пустующий дом, чтобы подслушать, но на следующее утро не вернулся домой, а когда пошли его искать, обнаружили тело висящим на перекладине. Сам бы он этого никогда не сделал.

– Так что, вы полагаете, что мои соседи не только подозрительные, но и опасные люди?

– Да. С ними надо быть очень осторожными.

– А можно хоть как-нибудь узнать, кто живет в доме?

– Там живет грек с женой и сыном. Они пьют много вина, и там толчется много хорошеньких мальчиков и девочек, которых никогда не видно в переулке. Специальные люди с утра до вечера ходит по городу и заманивают клиентов. Приходят обеспеченные мужчины и самые обычные люди, жители Стамбула и иногородние, играет музыка, и я не уверен, что все, кто туда заходят, выходят обратно. Нередко по ночам слышны крики о помощи и звяканье оружия, а утром в ручье находят труп. Иногда по ночам оттуда выходят группы мужчин без фонарей, с какими-то вещами, которые явно делят в доме.

– Вы говорите, что никто не может подобраться незамеченным к этому дому, и все же так хорошо обо всем осведомлены. Вы тоже подслушивали?

– Эфенди, я не могу никому раскрыть этого – в таком случае я погиб.

– И даже мне?

– Вам тем более, ибо не кто иной, как вы, можете повторить это, и вас ждет та же участь, что и того повешенного.

– Наверное, вы меня обманываете, что видели что-то, чтобы запугать меня!

– Эфенди, я не обманываю!

– Может, и так, но, наверное, вам только пригрезилось.

Это сработало. Старик не хотел слыть ни обманщиком, ни фантазером и поэтому решился:

– Я ничего такого не скажу, но обещайте не трогать ни эту доску, ни эту перекладину.

– Какую доску?

– В правой стене вашего селамлыка одна из досок снимается. Она висит на одном гвозде, и ее можно отодвинуть. Далее там идет какое-то пустое пространство, а за ним досочка в помещении уже соседнего дома, ее тоже можно отодвинуть – я об этом позаботился. Там слышно даже, как звенят стаканы и смеются мальчики и девочки. Видно даже курильщиков опиума!

– Это вы очень неосмотрительно сделали! А если те заметят, что доски сдвигаются?

– А иначе нельзя было поступить – очень хотелось посмотреть, что там делается!

– Можно было поступить иначе, безопаснее – в доске соседнего дома просверлить отверстие, небольшое, чтобы оттуда не было видно.

– Тогда я бы не все рассмотрел.

– А что с перекладиной?

– Она в сарае, примыкающем к соседнему дому. Она достаточно длинная и крепкая, чтобы подтянуться по ней. Стена дворовой постройки тоже дощатая и сплошь с сучками и выбоинами. Если посмотреть сквозь нее, то видно комнату, где собираются те, кто делит добычу.

– Где эта доска?

– Я пометил ее мелом.

– Почему же вы не заявили в полицию? Это ведь ваш долг!

– Эфенди, мой первый долг сохранить себе жизнь. Быть повешенным мне что-то не хочется.

– Вы боитесь быть выданным полицией?

– Господин, сразу видно, что вы недавно в Стамбуле. Когда я глядел сквозь дырку от сучка, то видел богатых мужчин, узнавал и дервишей, и хавасов. Есть такие высокие чиновники – мансубли, которым великий господин не платит жалованье и которые живут только на бакшиш и соответственно изыскивают способы его заполучить. А что делать такому бедолаге, если и бакшиша нет? Он идет на преступление, используя самые что ни на есть низы общества. Но, эфенди, все это я говорю только тебе, и я тебя предупредил!

Я и так знал достаточно и поостерегся допрашивать Баруха более основательно. Я был убежден, что сам оказался в опасности вместе со своими спутниками. Наверняка грек узнал, что у него новые соседи, и он точно интересовался нами и наблюдал за нами.

Последнее для него явно не составляло сложности, поскольку он был отделен от нас тонкими досками. Днем мы крайне осторожно передвигались по двору – вполне могло статься, что нас признает тот, кто уже видел когда-нибудь раньше. В этом смысле доброе отношение к нам Баруха и его служба были нам весьма на руку.

Мои спутники наверняка зажгли огонь. Он мог был быть виден у соседей, или же они разговаривали в таком месте, где их могли услышать. Поэтому я не стал задерживаться у Баруха и вернулся домой. До того я, конечно, проинструктировал их, как себя вести. Нужно было в случае чего отвечать, что здесь поселились бедный писарь, хаммаль и еще более бедный араб, то есть трое мужчин. От Баруха мне требовалось лишь, чтобы он в случае чего стучал мне в стенку.

Добравшись до ворот, я обнаружил, что они лишь слегка прикрыты. Омар нес вахту. Он доложил, что в соседний дом прошло уже много народу. Возле входа их спрашивали пароль, и все отвечали: «Эн-Наср». Я приказал ему запереть двери и идти со мной в дом. Халеф находился во дворе и ничего не видел и не слышал, он прошел с нами в дом. В наших комнатах было темно, и я решил так и сидеть в потемках.

Рассказав о своей беседе с Барухом, я обследовал левую стену селамлыка и нашел ту самую сдвигающуюся доску. Сдвинув ее, я пошарил рукой внутри. Там удалось нащупать дощатую стену соседнего дома. Я ее тоже отодвинул и обнаружил, что в том помещении темно. Мы поставили все на место, подтащили мешки и ящики и уселись в потемках – может, удастся что-то подслушать. Наверное, с полчаса мы так сидели, перешептываясь, как вдруг услышали какие-то шорохи. Я сидел ближе всех к доске и сдвинул ее. Были слышны тяжелые шаги многих людей и кряхтенье, потом раздался чей-то голос:

– Сюда! Так! Хасан может отправляться…

И после паузы:

– Парень, ты писать умеешь?

– Да, – услышал я ответ.

– У тебя деньги дома есть?

– Какие деньги? Что я тебе сделал, что ты меня затащил сюда и связал?

– Сделал? Ничего. Мы взяли деньги, часы, кольца, оружие, но этого мало. Если не дашь того, что мы требуем, завтра утром окажешься в воде.

– Аллах керим! Сколько вам надо?

– Ты богат. Пять тысяч пиастров вполне потянешь!

– Как потяну? У меня нет таких денег.

– А сколько у тебя есть?

– Три тысячи от силы.

– Тебе их пришлют, если ты пошлешь гонца? И не пытайся обмануть нас, ибо я обещаю тебе, что наступит твой последний час, если мы не получим денег!

– Аллах иль-Аллах! Вам пришлют их, если я отправлю письмо и припечатаю своим кольцом.

– Кольцо я тебе верну. Развяжите ему руки. Пусть пишет. Потом наступила полная тишина. Я лег на соломенный тюфяк и растянулся у стены. Так же тихо, как и предыдущую, я отодвинул в сторону другую доску, пока не образовалась щелочка, через которую я смог заглянуть. Прямо передо мной, повернувшись спиной, сидел человек. Голова непокрыта, одежда разорвана, как будто он кому-то сопротивлялся. Перед ним стояли трое вооруженных парней: один в греческой одежде, видимо, хозяин, остальные в турецкой. Они наблюдали, как он что-то писал на коленях.

Я вернул доску в прежнее положение и обратился в слух. Скоро грек произнес:

– Итак, свяжите его снова. Если не будет сидеть спокойно, мы его заколем. Слышал? Заруби это себе на носу!

Я услышал, как открылась дверь и кто-то удалился. Снова сделалось тихо, и я шепотом рассказал своим спутникам, что видел и слышал.

– Это ворье, – сказал Халеф. – Что же нам делать?

– Это не только ворье, но и убийцы, – прошептал я. – Ты веришь, что они отпустят этого человека? Они подождут, пока принесут три тысячи пиастров, а потом убьют его.

– Надо ему помочь!

– Без сомнения. Но как?

– Мы сломаем доски и освободим его!

– И наделаем много шума, тем самым выдадим себя. Можно дать им бой, что само по себе опасно, но даже если мы одержим верх, то спугнем их. Лучше было бы вызвать полицию, но кто знает, как скоро она придет. За это время многое может случиться. Думаю, лучше всего сломать тихонько еще одну доску и сделать окошко, через которое можно пролезть. Мы втащим сюда этого человека и снова заделаем отверстие. А дальше видно будет.

– Но у нас нет даже клещей, чтобы вытащить гвозди!

– Но есть нож. Самое главное, чтобы ничего не было слышно. Я начну тотчас же.

– Ты знаешь, где находится этот человек?

– Да. Они вели его через комнату, в которой, как мне поведал Барух, развлекаются мальчики и девочки. Напротив нашей стены есть еще одно помещение, я видел его дверь – вот там-то он и находится.

Я прильнул к стене и заметил, что каждая доска держится всего на одном гвозде. Гвоздь с нашей стороны вроде бы легко поддавался, хватило одного движения ножом, чтобы сдвинуть доску вбок. Но этой дырки было явно недостаточно для человека, нужно было расширить отверстие. Мне удалось все проделать без шума. Доски были приподняты на одном гвозде, и Омар держал их в таком положении. С той же стороны головки гвоздей были отхвачены клещами, так что мне пришлось изрядно потрудиться, орудуя лезвием ножа, как пилой. Без шума не обошлось, а руки устали так, что я должен был часто перекладывать нож из правой в левую.

Едва я закончил работу, как услышал шаги. Это был грек со светильником. Он открыл дверь, что напротив нашей стены, но не вошел.

– Деньги есть? – услышал я вопрос турка.

– Да! – ответил хозяин со смешком.

– Отпустите меня!

– Подождешь до завтрашнего утра. Скоро сюда придут люди, они не должны знать, что ты находишься здесь, поэтому я тебя пока свяжу и вставлю кляп. Если будешь сидеть тихо, скоро окажешься на свободе, станешь шуметь – тебя вынесут трупом.

Турок настаивал, чтобы его тут же отпустили, он никому ничего не расскажет – но напрасно. Он просил также, чтобы ему не затыкали рот, но увы. По его жалостливому тону можно было догадаться: он понял, что его ждет. Его связали и заткнули рот, после чего хозяин-грек удалился. Дверь закрылась. Надо было действовать быстро и решительно – скоро придут люди, о которых предупреждал хозяин. Хорошо еще, что я был готов. Я прихватил револьвер и нож и полез в дыру. Мои товарищи остались на месте, но были готовы в любую минуту прийти на помощь. Я отодвинул запор и вошел.

– Молчи, я освобожу тебя! – сказал я узнику и тут же обрезал его путы. Кляп представлял из себя платок, засунутый ему в рот. Я его тоже выдернул.

– Машалла! – воскликнул мужчина, поднимаясь. – Кто ты и как…

– Тихо, – прервал я его, – иди за мной!

Я вывел его, запер дверь на засов и втащил его в наше помещение.

– Хамдулиллах! Слава Аллаху! – зашептал Халеф. – Я уже начал беспокоиться. Но все произошло быстрее, чем я успел испугаться.

Я ничего не ответил, но зато быстро поставил на место все доски и укрепил их в гнездах, чтобы все было, как раньше.

Тут мы снова услыхали шаги. Принесли пьяного, уложенного на доске, чтобы проспался. Я перешел с товарищами в другую комнату, где можно было зажечь свет и рассмотреть нашего гостя.

Он был среднего роста, лет около пятидесяти, с интеллигентным лицом.

– Добро пожаловать! – приветствовал я его. – Мы в курсе происходящего в соседнем доме и поэтому решили тебе немного помочь.

– И вы не относитесь к тем мерзавцам? – спросил он с надеждой в голосе.

– Нет.

– Я подозревал, что меня хотят убить, и подумал, что ты пришел за мной и настал момент… Кто вы?

– Я немец, а это двое моих друзей, свободные арабы из Сахары. Этот – Омар бен Садик, совершает кровную месть по отношению к одному врагу, который, видимо, обитает в этом доме. Поэтому мы и поселились рядом, чтобы выследить его. Мы только с сегодняшнего дня здесь, и Аллаху было угодно, чтобы мы воспрепятствовали первому же злодеянию. А можно узнать, кто ты?

Он угрюмо огляделся, потом наклонил голову и ответил:

– Лучше мне помолчать. Мне бы не хотелось раскрывать свое имя, которое многим известно. Ты чужеземец, и я найду способ отблагодарить тебя, не называя своего имени.

– Я уважу твою просьбу, но только не говори о благодарности. Ты узнал кого-нибудь из тех, которые находятся на той половине?

– Нет. Там много приезжих, но они совсем не похожи на гостей. Надо бы обыскать этот притон как следует!

– Думаешь, тебе это удастся? Хотя, думаю, до утра грек не спохватится, и полиция может накрыть его, если только он не выставит часовых. Я уже понял, что этот дом посещают и сами полицейские, и дервиши, и служащие, так что, скорее всего, твоя затея провалится.

– Полиция? – спросил он с сомнением в голосе. – Я заглянул в одну комнатку, где сидели хавасы. Я их узнал, но они меня не приметили. Нет, в полицию я обращаться не буду. Знай, что я забит – офицер, звание не имеет значения. Я приведу с собой солдат, и мы разделаемся с этим притоном.

С одной стороны, мне это понравилось, а с другой – нет. Если сейчас разворошить этот муравейник, то можно не застать самых опасных, упустить их и потом искать снова. Но камень уже пришел в движение, и его нужно было катить. Поэтому я ответил:

– Исполни мою просьбу, покажи мне обитателей этого дома, я хочу убедиться, есть ли там те, кого мы ищем.

– Ты увидишь всех.

– Но запомни: всякий, кто входит в дом, должен называть пароль «Эн-Наср». Надеюсь, тебе это пригодится.

– Ага, значит, именно это слово прошептал мой сопровождающий рядом с дверью. Но откуда ты-то знаешь это слово?

По тому, как он со мной разговаривал, я понял, что он в немалом чине. Я ответил спокойно:

– Омар бен Садик подслушал и сообщил мне.

Я рассказал ему еще кое-что, что могло оказаться полезным, и продолжил:

– Тебе надо разделить солдат. Одна часть войдет с паролем через вход, а вторая – в дыру, через которую ты вылезал. Первое должно произойти не ранее, чем вы окажетесь у отверстия, ибо я предполагаю, что сторож у двери поднимет тревогу при виде солдат, и у его товарищей будет время скрыться.

– Я вижу, ты человек честный, и последую твоему совету. У вас здесь нет фески? Эти негодяи сорвали мою, это им так не пройдет!

– Я отдам тебе свою, и возьми эти пистолеты, нельзя быть безоружным.

– Благодарю тебя, франк! Я все верну тебе. Будь осторожен, самое позднее через час я вернусь.

Я проводил его до двери, и он спешно удалился по другой стороне улицы.

– Сиди, – попросил меня Омар, когда я вернулся, – отдай мне Абу эн-Насра, если он там внутри!

– Не знаю…

– Мне нужно отомстить.

– Офицера этот вопрос мало волнует!

– Тогда я знаю, что мне делать. Помнишь мою клятву, которую я дал в Шотт-Джериде на месте, где исчез мой отец? Видишь, я отрастил волосы и бороду, и враг от меня не уйдет!

Он пошел в се лам лык и сел перед той выбитой доской. Только бы Абу эн-Наср был сегодня вечером там!

Я погасил свет и пошел с Халефом за Омаром. Там, у соседей, сейчас должно быть людно. Я слышал чихание и даже стоны, какие испускают курильщики при первых затяжках. Мы вели себя тихо, и через три четверти часа я направился к входной двери, чтобы встретить офицера.

Прошло куда более часа, когда мне в темноте удалось разглядеть длинную цепочку силуэтов, медленно двигавшихся по переулку. Наверняка они получили соответствующие инструкции, поскольку цепочка разделилась, как мы и задумывали. Во главе их стоял наш знакомый, в прежнем одеянии, но более тщательно вооруженный.

– Ждешь нас? – зашептал он. – Вот твои пистолеты и феска.

Он взял эти вещи из рук следовавшего за ним офицера в чине капитана. Пока я разводил людей, он оставался стоять возле дверей. Мои три комнаты были уже заполнены, когда он вошел. Хотя лестница скрипела, обошлось без шума.

– Зажги свет, – попросил он.

– Ты запер внизу дверь? – спросил я его.

– Запор задвинут.

– А охрана стоит?

– Охрана? Зачем?

– Я же тебе говорил, что живу здесь с сегодняшнего дня, ситуацию изучил недостаточно и допускаю, что те, кого мы ищем, попытаются ускользнуть через наш двор и наши ворота.

– Предоставь это мне. Я знаю, что делаю!

Когда свет зажгли, он сел у стенки и отдал приказ начинать. Ближайшие солдаты подняли ружья, чтобы прикладами расколотить стенку. Я бы назвал это глупостью, потому что, прежде чем первый проник бы туда, все в соседском доме были бы уже предупреждены об опасности. Нашелся все же один, кто сделал умнее – он развел доски в стороны и ножами отколупнул остальные. Тут же в образовавшуюся брешь полезли офицер и солдаты. Я решил идти в первых рядах и по возможности исправлять ошибки военных. Таким образом я оказался между моим офицером и капитаном. В покоях лежали шестеро или семеро напившихся и накурившихся опиума до одури. Мы перепрыгнули через них и ворвались в соседнюю комнату в тот момент, когда из нее выскальзывал последний «посетитель». Мы – следом.

Снизу донеслись шум и голоса – солдаты были уже там. В комнате, куда мы ворвались, имелись две двери. Вбежав в одну, мы оказались в тупиковых апартаментах. Там было полно юношей и девушек, молящихся, стоя на коленях.

– Часовых к двери! – скомандовал офицер.

Он прыгнул к другой двери, я – за ним. Тут мы столкнулись с Омаром.

– Наверху его нет! – крикнул он. – Надо бежать вниз!

Чувство мести загнало его наверх быстрее всех.

– Кто наверху? – спросил его офицер.

– Около двадцати парней. Я никого не знаю.

Он отстранил нас и побежал вниз. Мы пробирались через многие комнаты, все были хорошо освещены. Нападение оказалось столь неожиданным, что в доме не успели погасить свет. Позже я услышал, как охранник у ворот, завидев солдат, разрядил в них пистолет и исчез в темноте. Мы за шумом беготни не разобрали этого выстрела, но обитатели притона поняли его прекрасно: это знак крайней опасности, надо смываться. Поэтому мы и не обнаруживали никого в комнатах. Наконец нам удалось добраться до двери последнего помещения. Ее забаррикадировали изнутри. Пока солдаты прикладами пробивали себе путь через завалы, внутри тоже раздался сильный шум. Дверь была массивной и продержалась долго, за это время я сбегал к нам в дом за двустволкой, вспомнив, что у меня с собой лишь револьвер и пистолеты; нож забрал Омар.

Когда я вернулся с ружьем, дверь уже начала поддаваться. Те, кто находился за ней, держались до последнего – это был их последний бастион. Да и стена была не из дерева, а кирпичная, что тоже не ускорило штурм.

– Отойдите, – сказал я этим людям, – дайте мне!

Мой «медвежебой», приклад которого был обит железом, оказался лучшим пробойником, чем легкие винтовки защитников турецкого отечества. Два-три удара – и дверь была сметена. В этот момент раздался залп из десятка стволов, и несколько солдат упали, я же, стоя чуть сбоку, не был задет. Я уже хотел прыгать в проем вместе с офицером, как услышал нечто, что заставило меня замереть на месте.

– Сиди, скорее, на помощь! – донесся со двора слабый голос Халефа.

Значит, бравый хаджи попал в нешуточную заваруху, надо было спешить. Снова помчался я через череду комнат к нашей стене, по нашим уже помещениям, вниз по лестнице во двор. Путь неблизкий, за это время они могли уже прикончить бедного Халефа. Я снова услышал его крик, подскочил к деревянной стене во дворе нашего дома и выбил прикладом несколько досок.

– Держись, Халеф, я иду! – крикнул я ему.

– Скорее, сиди, я его поймал! – снова завопил он.

Старые гнилые доски отлетели, там, внизу, было совершенно темно, только сверкали вспышки выстрелов и раздавалась грязная ругань. Медлить было нельзя, и я спрыгнул в темень. Было невысоко, но я не очень удачно приземлился. Быстро вскочил на ноги.

– Халеф, где ты?

– Здесь, у двери!

Верный хаджи воспринял слова офицера близко к сердцу и, вместо того чтобы следовать с нами в соседский дом, побежал к нашей двери. Прятавшиеся в задней комнате люди действительно выбили тонкую стенку и выпрыгнули в наш двор. Половина уже находились внизу, когда мне удалось наверху раздолбать дверь. Они хотели скрыться через наш дом, но натолкнулись на Халефа, который, вместо того чтобы спрятаться в коридоре за дверью, открыто попытался их остановить. Выстрелы, которые я слышал, были предназначены ему; попали ли в него – не знаю, по крайней мере сейчас он стоял и оборонялся своим длинноствольным ружьем, взяв его за дуло.

Есть какое-то очарование в ближнем ночном бою. Чувства обостряются вдвое, видишь то, что обычно незаметно, природные инстинкты становятся еще сильнее, решения приходят быстрее. Мой приклад быстро расчистил коридор возле хаджи. Наши противники отступили под нашими ударами, но я думал лишь об одном: кого же имел в виду Халеф?

– Кого, Халеф? – бросил я ему через плечо.

– Абрахим-Мамура!

– Вон оно что!

– Он лежит, я его свалил!

– Наконец-то! Браво!

Несколько человек, вновь окруживших нас, вскоре были расшвыряны по сторонам. Меня больше всего волновал Абрахим-Мамур. Во дворе творилось что-то невообразимое, сверху то и дело спрыгивали люди, преследуемые солдатами, но я не обращал на них внимания. Я подобрал факел, зажег его и осветил лица лежавших на полу.

– Мне жаль Халеф, но его здесь нет!

– Как нет, сиди? Быть того не может! Я узнал его при вспышке выстрела!

– Значит, он ускользнул, а ты свалил другого. Где же он тогда?

Я поднялся и оглядел двор. Беглецы как раз перелезали через доски и кучи мусора, пытаясь выбраться из замкнутого пространства.

– За ними, сиди! – закричал Халеф. – Он где-то там!

– Это точно! Но так мы его не поймаем. Он должен быть у наших ворот. Пошли!

Я пробежал по коридору и распахнул дверь. Трое или четверо как раз выбирались из дома Баруха. Пятый, следовавший за ними и не замечавший нас, крикнул:

– Стойте! Держитесь вместе!

Это был он. Это был его голос, я помню его по той ночи на Ниле, когда он созывал своих слуг. Халеф тоже узнал его и завопил:

– Это он, сиди! За ним!

Абрахим услышал это и побежал не оглядываясь. Мы – за ним. Он огибал всевозможные углы, заворачивал в разные темные проулки, но я держался не менее чем в пятнадцати шагах от него, а Халеф был более прытким, чем я. Тот прыжок во дворе не прошел для меня бесследно, иначе я бы догнал его быстрее. Он был отменный бегун, и у моего Халефа отказывало дыхание.

– Остановись и сними его выстрелом! – выкрикнул он, задыхаясь.

Мне было бы легче последовать этому совету, но я почему-то этого не сделал. Охота продолжалась. Тут переулок кончился, и перед нами открылся Золотой Рог. Недалеко от берега, несмотря на темень, можно было различить несколько островов, лежащих между Бахаривекей и Судлудже.

– Правее, Халеф! – крикнул я.

Он послушался, и я прыгнул влево. Беглец оказался между нами и водой. Он на какое-то мгновение замер, оценивая ситуацию, и, прыгнув в воду, тут же скрылся под водой.

– О, вай! – закричал Халеф. – Он не должен от нас уйти!

Он поднял ружье.

– Не стреляй, – остановил его я. – Ты весь дрожишь от бега, лучше я прыгну за ним!

– Сиди, когда речь идет об этом злодее, я не дрожу, – последовал ответ.

Тут голова пловца появилась над водой. Раздался выстрел, крик – и голова с бульканьем исчезла в волнах.

– Я попал! – закричал Халеф. – Он мертв. Видишь, сиди, я не дрожал.

Мы подождали еще немного. Абрахим-Мамур не выплыл, и мы оба поверили, что выстрел действительно попал в цель.

Мы пошли назад на поле боя.

Хоть я и замечал, куда мы бежали, но найти обратную дорогу было непросто. Пока нас не было, положение изменилось. Стало светлее, поскольку жители окрестных домов высыпали на улицу с бумажными фонариками. Часть солдат образовали кордон возле трех домов, а другие искали беглецов в окрестных дворах и следили за задержанными. Ими считались все, кто был обнаружен сегодня в доме грека. Сам он был мертв. Капитан отрубил ему голову ударом сабли. Его жена стояла среди связанных юношей и девушек. Здесь же были накурившиеся. Пока шел бой, сознание медленно возвращалось к ним. Несколько солдат были убиты, многие ранены. Халефа тоже задело в руку, но по касательной ниже локтя и поэтому неопасно. Задержаны были только четверо мужчин, явно принадлежавших к шайке мошенников. Шестерых застрелили, остальным удалось уйти. Омар сидел расстроенный на лестнице – Абу эн-Насра он не нашел, а остальное его не волновало…

Старый Барух уже пошел спать, когда раздались первые выстрелы. Он в страхе забился в угол своей комнаты и только сейчас выполз наружу и с удивлением рассматривал содеянное.

Пленников сковали в цепочку для препровождения в казарму, и офицер дал разрешение солдатам «почистить» дом грека. Дважды просить их не понадобилось. Через десять минут все, что можно было вынести, было сметено.

Я спросил капитана, где офицер.

– Он стоит там, возле дома, – последовал ответ.

Это я уже знал. Но мне нужно было выяснить еще кое-что. До боя он молчал, потому что не знал, кто я. Сейчас он мог мне доверять.

– В каком он чине? – спросил я.

– Не задавай таких вопросов! – резанул он довольно жестко. – Он запретил говорить об этом.

Но мне обязательно надо было это узнать! Один из солдат все еще копался во дворе, выискивая, чем поживиться. Когда он выбирался через кучи хлама, я остановил его.

– Ничего не нашел?

– Ничего! – проворчал он.

– Ты заработаешь кое-что у меня, если ответишь на один вопрос.

– Какой?

– В каком чине офицер, который вас привел сюда?

– Мы не должны говорить о нем. Но ведь и он обо мне не подумал. Дашь двадцать пиастров, если скажу?

– Дам.

– Это миралай, зовут его…

Он назвал имя человека, сыгравшего немаловажную роль в дальнейших событиях. Он не турок по национальности и выбился в высокие чины благодаря своему уму.

Я заплатил ему и посмотрел, что делается в переулке. Миралай стоял перед дверью. Увидев меня, он, как я и ожидал, подошел ко мне и спросил:

– А что, разве все франки такие трусливые? Где ты был, когда другие воевали?

Вот это вопрос! Вот бы влепить ему оплеуху!

– Мы тоже воевали, – сказал я спокойно, – но только с теми, кого ты легкомысленно упустил. Умный человек всегда исправит ошибки недальновидных военных!

– Это кого же я упустил?! – взвился он.

– Всех, кому удалось скрыться. Ты не послушался меня и не выставил заслон на выходе, вот мы и вынуждены были со слугой удерживать их, но разве всех удержишь? А вы пока разбирались там с подростками. Кстати, что будет с арестованными?

– Аллаху ведомо. Где ты будешь завтра?

– Скорее всего, здесь.

– Тебя здесь не будет.

– Это почему же?

– Сам скоро узнаешь. Итак, где мы завтра встретимся?

– У Базиргиана Мафлея, что живет у Ени-Джами.

– Я пошлю за тобой.

Он отвернулся от меня и подал знак. Арестованных вывели и построили. Я вернулся во двор и вскоре понял, почему не смогу завтра жить в этом доме. Этот дружелюбный офицер велел разложить костер в доме грека, и языки пламени уже плясали в комнатах. Это был чисто мусульманский способ разделаться с не слишком приятными воспоминаниями.

Я быстро заскочил в наши апартаменты, чтобы забрать оружие и нехитрый скарб. Все это я сложил во дворе, и вовремя – скоро огонь стал виден уже в переулке. Крики и беготню, которые последовали за этим, невозможно описать. В этом городе панически боятся пожаров, думают только о том, как унести ноги, а о том, чтобы гасить, даже не задумываются. Один такой пожар, бывало, опустошал целый квартал!

Мой старый Барух от ужаса лишился дара речи, а его жена не могла пошевелиться. Мы приложили все усилия, чтобы собрать и завязать их основные вещи, и обещали, что их хорошо примут у Мафлея. К этому времени уже подошли вызванные носильщики, и мы покинули жилище, не прожив в нем и дня, хотя плату внесли на неделю вперед. В любом случае богатый пекарь немного проиграл на своей развалюхе.

В столь поздний час дом Мафлея был заперт, но наш стук быстро разбудил обитателей. Все члены семьи собрались, они расстроились, узнав, что наше предприятие окончилось таким печальным образом. Им, конечно, хотелось захватить Абрахим-Мамура, но такой конец их тоже вполне устроил.

Барух с женой были приняты со всем вниманием, и хозяева обязались заботиться о них.

Исла сообщил нам, что садовый домик снова в полном нашем распоряжении, и добавил:

– Эфенди, сегодня, пока тебя не было, мы принимали неожиданного, но очень дорогого гостя. Подумай, кто бы это мог быть!

– А я его знаю?

– Видеть ты его не видел, но рассказывал я тебе о нем много. Ты его сейчас увидишь.

Я был немного заинтригован – ведь этот человек явно связан с нашими событиями. Через какое-то время Исла вернулся, ведя пожилого мужчину, мне явно не знакомого. Он был в обычной турецкой одежде и не имел ничего такого, что навело бы меня на догадку. Обожженное солнцем лицо, морщины, белая борода – все это говорило о несладкой жизни.

– Вот этот человек, эфенди, – сказал Исла.

– Не могу догадаться, – вынужден был признать я.

– И все же ты поймешь. – И он обратился к незнакомцу: – Скажи ему что-нибудь на своем языке!

Мужчина поклонился и сказал по-сербски:

– Ваш покорный слуга, глубокоуважаемый господин! Это вежливое приветствие сразу же заставило меня вспомнить. Я схватил старика за руки и воскликнул тоже на сербском:

– Да это вы, отец Оско! Милости просим!

Это был на самом деле Оско, отец Зеницы, и ему очень понравилось, что я приветствовал его на сербском языке. Конечно, о сне не могло быть и речи, мне нужно было столько узнать! С тех пор как исчезла его единственная дочь, он потерял покой. Он не раз уже думал, что напал на след, но каждый раз приходил к печальному выводу, что в очередной раз ошибся. Правда, нужды во время этих поездок по Малой Азии и Армении он не испытывал – средства у него имелись.

На восточный манер он дал клятву никогда не возвращаться домой, к жене, пока не найдет дочь. Бесплодные поиски привели его в Константинополь. Такая одиссея возможна только на Востоке. При размеренной жизни европейцев это путешествие следовало бы назвать безумием. Можно понять радость черногорца, когда он нашел свою дочь замужем за человеком, для которого он ее и готовил, и не только дочь, но и жену застал он в Стамбуле – она приехала сюда за дочерью. Он выяснил все связи и стремился только отомстить, найти дервиша Али Манаха, заставить его сообщить местопребывание своего отца; а я убеждал его предоставить это дело мне.

Только сначала следовало выспаться, и, надо сказать, я заснул мгновенно и, если бы меня не разбудили, проспал бы долго. Мафлей послал ко мне слугу сообщить, что пришел человек, который хочет поговорить со мной. Поскольку на Востоке принято спать одетым, я тут же поднялся и был готов идти на встречу. Некто, спрашивавший меня, сообщил, что мне нужно идти в дом в Сан-Димитри, где я был у ютербогского цирюльника, – он хочет со мной переговорить, причем срочно.

– Что ему надо? – спросил я.

– Я не знаю, – последовал ответ. – Я живу по соседству, и хозяин попросил меня сходить к тебе.

– Так скажи ему, что я скоро буду!

Я заплатил ему, и он удалился. Через пять минут мы с Омаром были уже в пути. В сложившейся обстановке я посчитал опасным ездить в одиночку; Халефа же я не хотел тревожить – он все-таки ранен. На наемных лошадках, за которыми, взявшись за хвост, трусили владельцы, мы поехали по переулкам. Хозяин уже ждал у дверей. Он отвесил мне поклон и спросил:

– Эфенди, ты тот самый немец, который не так давно был у меня с неким Хамсадом аль-Джебрая?

– Да.

– Он хочет с тобой переговорить.

– Где он?

– Он лежит наверху. Твой спутник может обождать здесь.

Слова «лежит наверху» навели меня на мысль о болезни или несчастном случае. Пока Омар заходил в нижнюю комнату, я уже поднялся по лестнице. Хозяин предупредил меня:

– Не пугайся, господин, он болен!

– Что с ним?

– Да ничего особенного, только небольшой порез.

– Кто порезал его?

– Какой-то неизвестный, который раньше никогда здесь не был.

– За что?

– Сначала все было спокойно, они сидели и беседовали, потом начали играть, а когда твой знакомый должен был платить, у него не оказалось денег. Они стали ссориться и вытащили ножи. Он был пьян и получил удар ножом.

– Рана опасна?

– Нет, ведь он сразу не умер.

Этот наивный человек полагал, что ранение смертельно лишь в том случае, если человек сразу умирает.

– Ты задержал того, другого?

– Как же я мог это сделать? – спросил он недоуменно. – У твоего друга не было денег, и он первым вынул нож.

– Но ты хоть немного его знаешь?

– Нет. Я же сказал, что он у меня впервые.

– А врача вызвал?

– Да, я обратился к известному в нашем мире хакиму. Но ты оплатишь мне его визит? И еще я должен был отдать за твоего друга деньги чужаку, то, что он выиграл.

– Веди меня к нему!

– Пройди сюда, а у меня дела внизу.

Зайдя в комнату, в которой не было ничего, кроме матраца, я увидел там бледного брадобрея с впалыми щеками. Я не был уверен, что ранение безопасно, и склонился над ним.

– Спасибо вам, что пришли, – медленно проговорил он.

– Вы можете говорить?

– Уже не сложно. Со мной все кончено.

– Наберитесь мужества. Что вам сказал врач?

– Да он шарлатан.

– Я отвезу вас в Пера. Вы входите в землячество прусских граждан?

– Нет. Я никогда не выдавал себя за франка.

– Что за человек был с вами?

– Тот-то? А что, разве вы не знаете? – на мгновение оживился он. – Я же искал и нашел его для вас. Это Абрахим-Мамур.

Я отпрянул, услышав это имя.

– Но это невозможно, он мертв!

– Мертв? Как бы я хотел, чтобы было так!

Характерная деталь: на своем, возможно, смертном одре брадобрей забыл свою дурацкую тарабарщину и говорил на чистейшем хох-дойч!

– Расскажите! – попросил я его.

– Было уже очень поздно, но я еще сидел здесь. Тут явился он, совершенно мокрый, как будто в воду свалился. Я сразу же узнал его, а он меня – нет. Я занялся им, потом мы пображничали, потом стали играть, я проиграл. Я был пьян и спокойно мог проболтаться, что знаю его и гоняюсь за ним. У меня не было денег, и мы стали ссориться. Я хотел зарезать его, но он оказался проворнее. Вот и все.

– Я не могу осуждать вас. Что сделано, то сделано, и вы ранены. Не заметили ли вы, не знаком ли Абрахим Мамур с хозяином?

– Мне показалось, что они очень хорошо знакомы: хозяин дал ему сухую одежду, хотя тот и не просил…

– Держитесь! Вы из Ютербога?

– Нет, нет, вы ошибаетесь. Я знаю, что ранение смертельное, поэтому хочу сказать вам: я тюрингец, родственников нет, на родину я не собирался. Вы что, действительно хотите отвезти меня в Пера?

– Да, но до того надо показать вас настоящему врачу, он скажет, можно ли вас перевозить. У вас есть какое-то желание?

– Пусть мне дадут шербет, и не забывайте меня!

Говорил он с трудом, с перерывами. Вот он закрыл глаза – сознание покинуло его.

Я спустился вниз к хозяину, дал ему соответствующие инструкции и обещал щедро оплатить все расходы. Затем мы быстро поскакали в Пера. Там я обратился в прусское консульство. Консул молча выслушал мое сообщение и согласился принять раненого, заботу о докторе он тоже взял на себя и попросил Омара сопровождать его. Хоть я и не полностью выложился в заботе о соотечественнике, все же мог очистить свою совесть от излишних угрызений.

Сразу же по возвращении я известил Ислу, что Абрахим-Мамур вовсе не застрелен Халефом. Исла сидел в забитой книгами и товарами конторе. Исла искренне понадеялся, что нам все же удастся захватить его живым. Что касается брадобрея, то он мало озаботился его состоянием и заявил, что много раз охотился за ним, ибо тот неоднократно его обворовывал. Во время нашего разговора мой взгляд случайно упал на раскрытую книгу, лежащую перед Ислой. Это оказалась конторская книга, содержание которой меня не интересовало. Во время разговора его пальцы машинально перебирали страницы, и мои глаза выхватили на одной из страниц имя, которое заставило меня быстро положить руку на страницы, чтобы он не листнул дальше. «Генри Галэнгре, Шкондер».

– Галэнгре в Шкондере? – спросил я. – Это имя меня весьма интересует. Ты состоишь в связи с неким Галэнгре из Скутари?

– Да, это француз из Марселя, один из моих поставщиков.

– Из Марселя? Какое совпадение! Ты его когда-нибудь видел, говорил с ним?

– Часто! Он у меня бывал, а я – у него.

– А что ты знаешь о его судьбе, о семье?

– Я наводил о нем справки, прежде чем затеял с ним первое совместное дело, а потом он сам мне многое рассказывал.

– Что ты знаешь о нем?

– У него имелось небольшое дело в Марселе, но этого ему было мало, поэтому он отправился на Восток – сначала в Стамбул, потом в Адрианополь, там-то я с ним и познакомился. Вот уже год он живет в Скутари и преуспевает.

– А его родные?

– У него есть брат, тому тоже не нравилось в Марселе. Он поехал в Алжир, потом в Блиду, где настолько поднаторел в торговле, что брат послал ему из Адрианополя своего сына на выучку. Этот сын взял себе в жены девушку в Марселе, снова вернулся к отцу и постепенно взял на себя все дело. Однажды он отправился в Блиду к дяде, чтобы обсудить какое-то важное дело, и в тот самый момент дядю убили, а их совместную кассу обокрали. Подозревали одного армянского торговца, и молодой Галэнгре стал за ним гоняться, потому как знал, что местная полиция не особенно ретива в таких» делах. Потом он неожиданно исчез. Его отец удвоил свое состояние, унаследовав имущество брата, но и по сей день оплакивает сына и многое отдаст, появись хоть какой-то его след. Вот все, что я могу сказать.

– Ну что же, я могу, пожалуй, навести его на след.

– Ты? – спросил пораженный Исла.

– Да. Как ты мог так долго молчать? Я тебе еще в Египте рассказывал, что Абу эн-Наср убил в Тарфои одного француза, вещи которого я взял себе. Разве я тебе не говорил, что этого француза звали Поль Галэнгре?

– Имени ты не называл.

– Вот, у меня на пальце до сих пор его обручальное кольцо, остальные вещи, к сожалению, утонули вместе с седельной сумкой, когда моя лошадь пошла на дно в ШоттДжериде.

– Эфенди, ты должен рассказать это старику!

– Само собой!

– Ты напишешь ему?

– Поглядим. Письмо его ошарашит. Дорога домой, возможно, пройдет через те места. Я подумаю.

После этого разговора я разыскал Халефа, который никак не хотел поверить, что его выстрел не достиг цели. Он вынужден был признать:

– Сиди, все-таки моя рука дрожала!

– Да уж.

– Но ведь он испустил крик и утонул. Мы больше его не видели.

– Он хороший пловец и поступил умно. Дорогой Халеф, нас обвели вокруг пальца. Ну где ты слышал, чтобы человек с простреленной головой испускал крики?

– Нигде не слышал, потому что еще не стрелял в головы. Если мне попадут в голову, я попробую закричать, если моя Ханне мне, конечно, позволит… Но, сиди, найдем ли мы снова его следы?

– Надеюсь.

– Через хозяина?

– Да – или через дервиша, который его знает. Я сегодня же с ним переговорю.

Посетил я и Баруха в закутке нашего садового домика. Он уже очухался и смирился с теми маленькими потерями, которые понес из-за пожара. Он поверил, что богатый Мафлей сдержит слово и позаботится о нем. Пока я ездил в Димитри и Пера, он уже побывал в Бахаривекей и поведал мне, что от огня пострадало множество домов. Мы разговаривали, когда появился чернокожий слуга Мафлея и сообщил, что пришел офицер и хочет говорить со мной.

– Кто это? – спросил я его.

– Это юзбаши (капитан).

– Проводи его в мою комнату.

Я не посчитал нужным делать ради него ни шага и не пошел в основное здание, а принял его в своей комнате, где был и Халеф, которому я сообщил, кого ожидаю.

– Сиди, – отозвался он, – этот юзбаши был груб с тобой. А ты как себя поведешь?

– Я буду вежлив.

– Думаешь, он извинится? Ну что ж, я тогда тоже буду вежливым. Разреши мне быть при нем твоим слугой!

Он встал с той стороны возле двери, я сел на диван и зажег трубку. Через короткое время послышались шаги и голос хаджи, который спросил чернокожего:

– А ты куда идешь?

– Я веду агу к чужеземному эфенди.

– К эмиру из Германистана? Можешь заворачивать, ибо тебе надобно знать – перед эмиром так просто нельзя появляться, как перед каким-нибудь портным или сапожником. Эмир, мой господин, любит, чтобы с ним обходились с почтением.

– Где твой господин? – послышался грубый голос капитана.

– Позволь мне, твоя честь, сначала спросить тебя, кто ты?

– Это сам хозяин увидит!

– Но я не уверен, понравится ли ему это. Он строгий господин, и я не знаю, будет ли он доволен.

Я с удовольствием представлял себе добродушное лицо Халефа и гримасы злобного капитана, выполнявшего приказ своего начальника. Но он уже не мог повернуть назад, хотя ему явно этого хотелось. Он сказал:

– Твой господин действительно такой важный? Такие люди обычно живут иначе, не то, что мы видели вчера!

– Это он делает ради своего удовольствия. Он скучал и решил развлечься, посмотреть, как шестьдесят доблестных солдат поймают двадцать подростков, а взрослых отпустят восвояси. Ему это весьма понравилось, и вот он сидит на диване и ловит кейф, а я не хочу, чтобы ему в этом мешали.

– Ты ранен. Разве тебя вчера не было при этом?

– Да, я был, стоял внизу у двери, где должны были стоять часовые. Но, я вижу, ты расположен со мной поговорить. Так садись, твоя честь!

– Стой, человек. Мне нужно поговорить с твоим господином!

– А если он меня спросит, кто ты?

– Скажи, что вчерашний юзбаши.

– Хорошо, я попрошу его распространить свою милость на тебя и переговорить с тобой…

Он отошел и толкнул дверь позади себя. Лицо его сияло.

– Он может сесть рядом? – спросил он тихо.

– Нет. Положи ему подушки поближе к двери, но с почтением, а потом принеси трубку и кофе.

– Тебе тоже кофе?

– Нет, я с ним пить не буду.

Он открыл дверь с бормотанием: «Эмир ждет вас». Тот приветствовал меня кивком головы и начал:

– Я пришел, чтобы передать тебе…

Он запнулся, ибо я сделал движение рукой, означающее молчание. Мне хотелось показать ему, что даже христианин достоин более почтительного отношения. Он все еще стоял возле двери. Халеф принес подушку и положил у его ног; потом вышел. Наблюдать за лицом юзбаши было истинным удовольствием: на нем постепенно сменялись выражения наглости, удивления и стыда. Потом в нем что-то надломилось, и он сел. Для мусульманина было большим испытанием сесть рядом с христианином, да еще у двери.

Халеф принес кофе и трубку и встал рядом. Беседа началась.

– Сын мой, – начал я в дружески-отцовском тоне, хотя мы были одного возраста, – сын мой, я прошу тебя уяснить то, что произнесут мои уста. Когда входят в господскую комнату, хозяина ее приветствуют, иначе можно прослыть невеждой. И начинать говорить первым – признак дурного тона; хозяин должен сам начать. Надеюсь, ты примешь мои слова доброжелательно, поскольку молодость обязана усваивать опыт зрелости. А теперь ты можешь изложить мне свою просьбу.

У капитана трубка чуть не выпала изо рта и открылся рот от удивления. Он почти прокричал:

– Это не просьба, а приказ!

– Приказ? Сын мой, полезно говорить медленнее, ибо только таким способом можно избежать опасности произнести непродуманные вещи. В Стамбуле нет такого человека, который мог бы мне приказывать. Кто же мне изволил приказать?

– Мужчина, который вчера нами командовал.

– Ты имеешь в виду миралая… – И я добавил имя, услышанное от солдата.

Юзбаши, пораженный, воскликнул:

– Ты знаешь, как его зовут?

– Как слышишь. Что же ему от меня нужно?

– Я приказываю тебе не разыскивать его и никому не рассказывать о вчерашнем.

– Я уже сказал тебе, что мне никто не может приказывать. А миралаю скажи, что эта история появится в следующем номере «Бассирет». А теперь давай закончим нашу беседу.

Я поднялся и пошел в соседнюю комнату. Юзбаши от удивления забыл о способности говорить и даже не встал, когда я с ним прощался.

Было совершенно ясно, что миралай это дело так не оставит, но я был совершенно не обязан ждать его посланцев и стал собираться на выход. Моей целью был монастырь дервишей, где нужно было поговорить с Али Манахом. Как и вчера, я нашел его в келье за молитвой. Мое появление оказалось для него приятной неожиданностью. Я приветствовал его.

– Салам! – поблагодарил он. – Ты снова принес что-нибудь?

– Пока не знаю. Как мне тебя называть – Али Манахом бен Барудом эль-Амасатом или же Эн-Насром?

Он вскочил с дивана и встал рядом.

– Нет! Тихо! – зашептал он. – Выйди через заднюю дверь к кладбищу, я скоро.

Мне показалось, что я выиграл, если только меня не обманули. Я вышел из здания, прошел через двор, миновал решетку и вступил на кладбище. Здесь покоились сотни дервишей, они свое оттанцевали, и лишь камень лежал теперь в их изголовье, а на нем – тюрбан. Свою комедию они отыграли. Я недалеко ушел среди могил, как появился дервиш. Он двигался, погруженный в глубокое раздумье, я пошел следом. Он направлялся в отдаленный угол кладбища.

– Что ты хочешь сказать мне? – спросил он.

Мне нужно было быть осторожным, поэтому я ответил:

– Сначала мне нужно изучить тебя. Можно ли на тебя положиться?

– Спроси уста (настоятеля) – он знает меня!

– А где его найти?

– В Димитри, у грека Колеттиса. До вчерашнего дня мы были в Бахаривекей, но нас обнаружили и изгнали. Уста чуть не застрелили. Его спасло умение плавать.

Так я узнал, что Абрахим-Мамур – предводитель шайки, в Баальбеке он меня не обманул. Но дервиш назвал мне человека, напомнившего мне о более раннем событии. Разве того человека, который был в ступенчатой долине, звали не Александром Колеттисом? И я стал расспрашивать дальше:

– На Колеттиса можно положиться?

– Да. Знаешь, где он живет?

– Нет, я недавно в Стамбуле.

– Откуда ты?

– Из Дамаска, где и встретил уста.

– Да, он был там, но дело не задалось. Какой-то франкский хаким узнал его, и он вынужден был бежать.

– Да, я знаю – он украл лишь часть богатств у богача Шафея ибн Якуба Афара. Оно продано?

– Нет.

– Ты точно знаешь?

– Совершенно точно, ведь мы с отцом – его доверенные лица.

– Я приехал, чтобы обговорить с ним этот вопрос. Я знаю одного надежного человека, который возьмет все. У него все при себе?

– Он прячет их в башне Галаты, в надежном месте. Но ты пришел слишком поздно, потому как брат Колеттиса тоже нашел покупателя, он сегодня придет.

Я насторожился, но не подал виду.

– А где Баруд эль-Амасат, твой отец? У меня для него сообщение.

– А можно ли тебе верить? – спросил он задумчиво.

– Проверь.

– Его можно найти в Эдирне у торговцев Гулямов.

Нельзя сказать, чтобы я не струхнул, ибо на карту был поставлен вопрос жизни и смерти, но действовать нужно было решительно.

– Я знаю, – сказал я как можно спокойнее. – Этот Гулям родственник Якуба Афара из Дамаска и торговца Мафлея из Стамбула.

– Вижу, ты видишь все. Тебе можно доверять.

– Тогда скажи еще, где сейчас твой дядя Хамд эльАмасат?

– И его ты знаешь? – спросил он удивленно.

– Очень хорошо знаю, он бывал в Сахаре и Египте.

Удивление его росло. Я казался ему влиятельным членом их братства. Он спросил, не являюсь ли я дамасским уста.

– Не спрашивай, а отвечай мне!

– Хамд эль-Амасат в Скутари. Он живет у франкского торговца Галэно или Галэне…

– Галэнгре, хочешь ты сказать.

– Господин, ты знаешь абсолютно все!

– Нет, я не знаю одного – как сейчас зовут уста?

– Он из Коньи, и зовут его Абд эль-Миратта.

– Благодарю тебя. Скоро ты обо мне услышишь.

Он ответил на мое прощание с подобострастием, из чего мне стало ясно, что он поверил мне полностью. Нельзя было терять ни минуты, иначе можно было потерять все. Даже не заходя к Мафлею, я пошел в Димитри, чтобы справиться в кофейне о Колеттисе. Хозяина не было, на хозяйстве была жена. Прежде всего я поинтересовался брадобреем и узнал, что приходил врач и перевязал его. Недавно его увезли. Я спросил о Колеттисе. Женщина посмотрела на меня удивленно и спросила:

– Колеттис? Да это имя моего мужа!

– Да? Вот не знал. А где найти человека из Коньи по имени Абд эль-Миратта?

– Он живет у нас.

– Где же он сейчас?

– Пошел гулять к башне Галаты.

– Один?

– С братом мужа.

Итак, все складывалось отлично! Наверняка они занимались украшениями. Надо было идти за ними. Я узнал, что они ушли недавно. Омар был здесь, когда они ушли, и покинул дом вскоре после них. Так что мститель пошел по следам убийцы. Я сел на лошадь и поехал в сторону Галаты. На улицах этого квартала было полно праздношатающихся матросов, солдат, горшечников и всяческих подозрительных личностей, пробраться через которых было непросто.

Возле башни было вообще не протолкнуться. Наверное, там что-то произошло, поскольку все толкались и пинались, начиналась давка. Я заплатил за лошадей и стал продираться сквозь толпу. Какой-то человек рядом со мной пояснил:

– Двое поднялись на галерею башни и упали оттуда, они лежат под башней.

Мне стало жутко. Омар пошел за теми двумя. Что, если несчастье произошло с ним?

Я стал решительно пробиваться вперед. Наконец мне удалось растолкать зевак, и я оказался возле круга, образованного густой толпой. В середине лежали два обезображенных тела. Галерея генуэзской башни расположена на высоте сорок метров – можно легко представить, как выглядели трупы. Омара среди них не было – это я понял по одежде. Лицо одного было нетронуто, и я узнал того самого Александра Колеттиса, который ускользал от хаддедина. Но кто другой? Понять это было невозможно. Как сказал мне сосед по толпе, когда он падал, то на какое-то мгновение смог удержаться, ухватившись за решетку, но тут же сорвался.

Я невольно бросил взгляд на его руки. На правой у него имелся порез – этой рукой он пытался удержаться. Но где Омар? Я пробился к башне и стал подниматься. Пришлось заплатить еще раз бакшиш, и меня никто не удерживал. Я поднялся по пяти каменным лестницам на пять этажей, потом по деревянным ступеням до кофейни. Хозяина я там нашел, но ни одного гостя. До сих пор мне пришлось преодолеть 144 ступени. Оставалось 45 до колокола. От него я ступил на галерею. Обогнул ее по окружности и очутился на месте, под которым внизу лежали тела и пестрели пятна крови. Они явно боролись, эти люди! Бой на такой высоте, на гладком, скользком полу, один против двоих, как я предполагал. Ужас!

Я снова устремился вниз, минуя кофейню, и побежал домой. Первым, кого я увидел в селамлыке, был Якуб Афара. Лицо его светилось радостью, он обнял меня и произнес:

– Эмир, порадуйся со мной, я вернул себе мои изделия!

– Быть не может!

– Но тем не менее это так!

– Как же это случилось?

– Твой друг Омар сделал это!

– Откуда он их принес?

– Не знаю. Он вручил мне пакет и тут же пошел в садовый домик, где заперся в комнате. Он никому не хочет открывать дверь.

– Посмотрим, не сделает ли он для меня исключение…

У двери садового домика стоял Халеф. Он подошел ко мне и спросил:

– Сиди, что случилось? Омар бен Садик пришел весь израненный. Сейчас он промывает раны.

– Он выследил Абрахим-Мамура и сбросил его с башни.

– Машалла! Быть не может!

– Я предполагаю и почти уверен, что так оно и есть. Но пока надо молчать.

Я подошел к двери и назвал свое имя. Он сразу же открыл и пустил нас с Халефом. И вот что он рассказал.

Сначала он был у врача, которого сопровождал, потом снова с носильщиками, забравшими брадобрея; пришел в жилище Колеттиса и застал там последнего тихо беседующим с Абрахим – Маму ром, но те его не узнали. Он разобрал несколько отдельных слов в их беседе и прислушался. Потом вышел из комнаты, но по коридору прошел к другой двери, зашел в пустую комнату и слышал весь их разговор – те чувствовали себя в безопасности и говорили громко.

Они говорили о драгоценностях из Дамаска, которые собирались забрать в башне, где находился один из людей из шайки Абрахима. Дальнейший ход разговора убедил его, что предположение верно, ибо Абрахим рассказывал о вчерашнем бегстве в Золотом Роге. Омар решил следить за ними до башни. Подслушать все ему удалось благодаря тому, что хозяйка все время была занята во дворе. Когда они двинулись в путь, он последовал за ними. Какое-то время они пробыли с охранником в полуподвальном этаже башни, используемом как курятник, а потом стали подниматься. Он – за ними. В кофейне выпили по чашке кофе, затем оба пошли выше, а охранник вернулся. Омар пошел за ними. Когда он добрался до колокольни, они стояли снаружи на галерее, повернувшись к нему спиной, а пакет лежал в комнате с колоколами. Он придвинулся поближе, и тут они его заметили.

– Что тебе нужно? – спросил Абрахим. – Ты ведь был у Колеттиса?

– А почему это тебя интересует? – ответил Омар.

– Ты нас хочешь подслушать, собака!

Тут Омар вспомнил, что он сын свободных и мужественных уэлада меразита, и к нему вернулась храбрость льва.

– Да, я вас подслушивал! – с вызовом произнес он. – Ты Абрахим-Мамур, похититель девушек и сокровищ, чье логово вчера было нами разгромлено. Месть близка. Я приветствую тебя от имени эмира Франкистана, который вновь забрал у тебя Гюзель и выгнал из Дамаска. Твой час пробил!

Абрахим как окаменел. Это использовал Омар, напав на него. Он схватил его и перебросил через парапет. Колеттис с криком схватился за кинжал. Они сцепились. Омар был ранен в шею, но это только удвоило его силы, и он выбросил и грека за решетку. Тут Омар заметил, что Абрахим одной рукой держится снаружи за ограждение. Омар схватил нож и вонзил ему в руку. Пальцы разжались…

Это произошло быстрее, чем рассказывается здесь. Он прополз назад в колокольный зал, взял пакет и ушел. Ему удалось скрыться незамеченным. Тем временем внизу вокруг трупов стала собираться толпа.

Омар рассказал все это с таким равнодушием, как будто речь шла об обычных делах. Я тоже никак это не прокомментировал, а только перевязал ему рану. Затем он пошел с нами в главный дом, где его рассказ вызвал иную реакцию. Мафлей, брат его и Исла вскрикивали от ужаса и в конце концов помчались смотреть на тела. Через некоторое время они вернулись и сообщили, что трупы перенесли в то самое полуподвальное помещение башни. Никто их так и не мог опознать…

Я спросил Халефа, не хочет ли он взглянуть на своего старого друга, переводчика Колеттиса, но тот ответил с невозмутимой миной, пожав плечами:

– Если бы это был Кара бен Немей или хаджи Халеф Омар, я бы пошел. Этот грек же – крот, на которого и смотреть не хочется.

Понадобилось много времени, чтобы Мафлей и его родственники наконец успокоились.

– Этого нападения явно недостаточно! – сказал Исла. – Короткое мгновение страха – малая кара за все то, что он совершил. Надо было бы взять его живым.

– Но остались еще оба Амасата, – добавил его отец. – Надеюсь, нам с ними доведется повстречаться!

– Вам достаточно будет одного – Баруда эль-Амасата, другой вам ничего не сделал. Если вы обещаете не причинять ему насилия, а передать суду, вы его получите.

Эти мои слова вызвали новое оживление. Меня одолевали расспросами и просьбами. Я держался твердо, но под конец все же рассказал о сегодняшнем разговоре с дервишем. Едва я закончил, как вскочил Якуб Афара и закричал:

– Аллах керим! Я догадался, что нужно этим людям. Они нацелились на нашу семью, ибо Исла отнял у этого Абрахим-Мамура Зеницу. Сначала они хотели сделать меня нищим, это им не удалось. Потом они направились в Адрианополь, потом настала очередь Мафлея – начали с поставщиков. Надо срочно написать, предупредить Гуляма и Галэнгре!

– Написать? – удивился Исла. – Что это даст? Надо самим ехать в Адрианополь и поймать этого Баруда эльАмасата. Эфенди, ты поедешь с нами?

– Да, – ответил я, – это лучшее, что можно сейчас придумать. Я поеду с вами, потому что этот город лежит по пути домой.

– Ты хочешь возвращаться, эфенди?

– Пожалуй. Я пробыл вдали от родного дома намного дольше, чем предполагал.

Надо сказать, что это мало кому понравилось, но, когда я обосновал свое решение, они вынуждены были признать, что я прав. Во время этого дружеского спора молчал только Халеф, а на его хитрой физиономии было написано: «Я молчу, а все равно знаю больше, чем все вы».

– И когда же выезжаем? – спросил Исла, проявляя нетерпение.

– Сейчас! – ответил Оско. – Я не намерен тратить ни минуты, пока у меня в руках нет этого дружка Амасата.

– Надо сделать кое-какие приготовления, – заметил я. – Если завтра рано утром мы тронемся, это не будет поздно, у нас еще весь день впереди. Мы поедем или поскачем?

– Поскачем! – решил Мафлей.

– А кто поедет с нами?

– Я! Я! Я! – раздалось со всех сторон.

Выяснилось, что ехать хотят все. После долгих споров было решено, что в поездке примут участие Шафей ибн Якуб Афара, которому было нечего делить с Барудом, но он хотел использовать редкую возможность навестить родственников; Исла, желавший схватить предателей своей жены; Оско, мстивший за дочь; Омар, стремившийся попасть из Адрианополя в Скутари, чтобы посчитаться с Хамд эльАмасатом; я, рвавшийся домой. Мафлея буквально силком убедили остаться – поскольку Исла ехал с нами, тот должен был остаться на хозяйстве.

Халеф не проронил ни слова. Когда я его спросил, он сказал лишь:

– Сиди, неужели ты думаешь, что я тебя брошу? Аллах свел нас, я останусь с тобой!

– Подумай о Ханне, цветке среди женщин! Ты удаляешься все больше от нее!

– Ты же знаешь, я всегда делаю то, что твердо решил. Я еду!

– Но когда-то нам все же суждено расстаться!

– Господин, это время скоро наступит, и я не знаю, увидимся ли мы когда-нибудь в этой жизни. И я тем более не хочу отдаляться от тебя сейчас, в преддверии большой разлуки.

Он встал и вышел, чтобы прекратить дальнейшие разговоры на эту тему.

Сборы не заняли у меня много времени. Нам с Халефом достаточно было оседлать лошадей. Надо было лишь отыскать Линдсея, чтобы поставить его в известность о наших планах. Когда я навестил его, он как раз вернулся из поездки в Буюкдере. Он встретил меня радостно-обиженно, произнеся при этом:

– Добро пожаловать! Плохой человек! Были в Бахаривекей и меня с собой не взяли. И что же теперь вам надобно?

– Сэр, я должен сообщить вам, что больше не живу в Бахаривекей.

– Вот как? Отлично. Перебирайтесь ко мне, мистер!

– Спасибо, завтра утром покидаю Константинополь, поедете со мной?

– Ага… Поеду!

– Дело нешуточное – предупреждаю сразу!

– Это меня как раз радует. Но почему так быстро, ведь вы только-только обосновались в милом гнездышке.

Я рассказал ему вкратце все, что произошло за эти дни. Когда я закончил, он кивнул и сказал:

– Слава Богу, что этот парень получил по заслугам. Оба других тоже свое получат. С удовольствием поехал бы с вами, но занят, не могу.

– Чем же это, сэр?

– Был в консульстве и встретил двоюродного брата – тоже Линдсея, но не Дэвида. Он собирается в Иерусалим, но ничего не понимает в путешествиях и попросил меня составить ему компанию. Жаль, что вы не сможете. Сегодня вечером зайду к Мафлею, попрощаюсь.

– Это все, что я хотел вам сказать, сэр. Мы с вами за несколько месяцев наворочали такого, чего многие не сделали и за несколько лет. Будем помнить только доброе и надеяться на встречу.

– Да, до встречи! Да! Расставание – плохое дело, – сказал он, взявшись одной рукой за нос, а другой протирая глаз. – Но меня интересует одно: что будет с конем?

– С каким?

– С жеребцом.

– А что с ним станется? Я на нем еду.

– И в Германию с собой возьмете?

– Пока не знаю.

– Продайте его, сэр! За него много дадут. Подумайте! Если он вам пока нужен, привезите потом в добрую старую Англию. Я торговаться не буду, заплачу сколько скажете.

Этот разговор был мне неприятен. Что мне, бедному литератору, было делать с таким конем? На родине обстоятельства не позволили бы мне пользоваться скаковой лошадью. Продать? Подарок шейха хаддединов? А кто будет новым хозяином вороного? Содержать его я не мог, продавать тоже. Ага, придумал. Надо найти коню, не раз спасавшему меня в трудных ситуациях, достойного хозяина. Он должен жить не на холодном севере, а на равнинах юга, в местах, где родился, у хаддединов. Поскольку мы вечером договорились встретиться, я не задержался у Линдсея. Я еще раз сходил в посольство и переговорил с консулом. Тот сообщил, что цирюльник из Ютербога больше не доставляет ему хлопот по причине смерти. Удалось узнать, что он родом из Тюрингии и на счету у него несколько преступлений. Я все равно посочувствовал молодому человеку, который при своих выдающихся способностях мог бы многое сделать, направь он их в нужное русло.

Консул проводил меня до дверей. Мы еще стояли у выхода и обменивались вежливыми словами, как вдруг мимо нас проскакали двое всадников. Я не обратил на них внимания, но один из них притормозил, и второй вынужден был сделать то же самое. Консул, попрощавшись, ушел в дом, а я собирался идти по своим делам, но услышал:

– Машалла, не верю своим глазам! Эмир!

Кто-то меня звал. Я обернулся. Оба всадника были офицеры. Один из них был тот самый миралай, чьих посланцев я сегодня столь вежливо принял, а второй, в том же ранге, был тот адъютант, которого я захватил в плен, когда он шпионил у езидов, и который мне потом был весьма благодарен. Я подошел и сердечно пожал ему руку.

– Салам, эфенди! – приветствовал я его. – Ты еще помнишь слова, которыми я напутствовал тебя при расставании?

– А что ты говорил?

– Я говорил: «Может статься, увижу тебя миралаем». И Аллах исполнил мою просьбу. Из насир-агаси вырос полковой командир!

– А знаешь, кому я этим обязан?

– Нет.

– Тебе, эмир. Езидов стала притеснять центральная власть, а наместник Мосула был оштрафован, как и другие. Кади аскери Анатолии приехал и изучил все на месте; его приговор был исполнен, а так как я был там задействован твоей волей, то выходит, я был повышен в звании благодаря тебе. Разрешишь навестить тебя однажды?

– Приму от всего сердца. Но, к сожалению, сегодня я в Стамбуле последний день. Утром рано уезжаю.

– Куда?

– В Европу. Я достаточно поездил по Востоку, изучил обычаи и нравы, мне есть что рассказать читателям – из того, во что они и поверить не могут.

Эти слова были произнесены мной не без умысла – его спутник почувствовал укол, поскольку сказал:

– Я сегодня посылал к тебе еще раз, но тебя не было. Ты разрешишь навестить тебя?

Я ответил прохладно, совсем не так, как только что разговаривал с его коллегой:

– Я приму тебя, хотя время меня сильно поджимает.

– Когда?

– Я могу только в ближайший час, позже нет.

– Аллах керим! И вы друг друга знаете? Тогда мы приедем вместе!

Он пожал мне руку, и мы расстались. Уж кого-кого, а его я совсем не надеялся встретить!

На обратном пути мне нужно было еще кое-что прикупить для предстоящей поездки. Я был уверен, что наш хозяин возьмет на себя все траты, связанные с вояжем, но не хотелось злоупотреблять его добротой. Халеф, узнав, что я встретил насир-агаси и он собирается к нам, очень обрадовался. Он тут же стал заготавливать трубки и суетиться не по делу, а также всячески давал мне понять, что миралая, чьего, посланца мы сегодня продержали у дверей, надо принять по первому разряду, потому как он придет с нашим другом и знакомым.

И часа не прошло, как оба офицера приехали к нам в гости. Приняли их очень хорошо. Разговор крутился главным образом вокруг наших переживаний в этом доме. Я рассказал также о моей встрече с макреджем Мосула и узнал, что солдаты благополучно доставили его в Мосул, где он потом и сгинул. Кади аскери Анатолии знал точно, в какой тюрьме заточен судья.

Уже когда мы расставались, он вспомнил, что нужно поговорить о деле.

– Эмир, – сказал он, – завтра в газете что-то будет опубликовано. Нельзя ли это отменить?

Я пожал плечами и медленно проговорил:

– Ты мой гость, эфенди, а я привык оказывать почести всем гостям, но позволь мне сказать тебе откровенно. Если бы не я, тебя бы не было в живых. То, что совершил, я сделал как человек и христианин, и за это мне не нужно вознаграждения, но ты это не принял во внимание. Вместо этого ты обращался со мной как с одним из твоих солдат, а сегодня ты присылаешь мне этого юзбаши, который еще имеет наглость приказывать. Ты не должен на меня за это сердиться. Просто я не привык, чтобы со мной обращались как с теми, кто посещал дом грека ради сомнительных удовольствий. Думаю, что вчера сделал больше пользы, нежели причинил вреда. Не знаю, сможешь ли ты исполнить одну мою просьбу.

– Говори!

– Своим спасением ты обязан другому человеку. Он жил рядом и указал мне на отверстие, через которое я тебя и похитил. Ты приказал сжечь эти постройки и тем самым лишил его всего. Если ты дашь этому человеку хоть маленькую надежду, то навсегда останешься в моей памяти как великодушный и добрый человек.

– А где живет этот храбрец?

– Бедолага делит кров с хозяевами этого дома.

– Позови же его!

– Охотно!

Я послал Халефа за Барухом, и они вместе предстали пред нашими очами. Миралай окинул его холодным взглядом и спросил:

– Это твои вещи сожгли вчера вечером?

– Да, господин, – тихо проговорил тот.

– Вот, возьми, купи новые.

Он залез в кошелек и вытащил какую-то сумму – по положению его пальцев я понял, что небольшую.

Барух поблагодарил и хотел уходить, но я задержал его.

– Стой, Барух Шебет бен Барух Хереб. Покажи, что ты получил. Да простит эфенди мое любопытство – я просто хочу посмотреть, чтобы поблагодарить его.

Это были две золотые монеты: одна 50, а другая 20 пиастров, то есть около 14 марок в пересчете на наши деньги. Более чем скупо. Я не исключал такую возможность, что миралай вчера, прежде чем дал приказ грабить дом, забрал из дома все имевшиеся там ценности, обследовав карманы убитых. Доказать это я не мог, но знал, как действуют господа подобного рода.

Поэтому я спросил его:

– Ты вернул себе три тысячи пиастров, эфенди?

– Да.

– А человеку, которому ты обязан жизнью, ты вернул семьдесят за его сожженное жилище? Подари ему тысячу, и тогда мы расстанемся друзьями, а в газете не появится твое имя!

– Тысячу?! Это невозможно!

– Как хочешь. Барух, верни ему эти деньги! Мы пойдем вместе к кади – ты как обвинитель, а я как свидетель. Тот, кто сжег твое имущество, должен компенсировать это, даже если он командует полком и мой гость в настоящий момент. Я узнаю через посланника моего великого господина, разрешает ли султан своим офицерам жечь постройки мирных граждан.

Я встал и показал своим видом, что встреча окончена, встали и гости. Барух подошел к миралаю, чтобы вернуть деньги, но тот скорчил гримасу и выдавил из себя:

– Оставь их себе. Я вышлю тебе остальное!

– Делай это побыстрее, эфенди, или через час мы пойдем к судье!

Это была малоприятная сцена, но меня совершенно не мучают угрызения совести – то было святое вымогательство. Тысяча пиастров только кажется значительной суммой – но и она могла бы помочь Баруху организовать дело по торговле ювелирными изделиями.

Миралай покинул комнату с гордым видом, но Назир сердечно со мной попрощался.

– Эмир, – сказал он, – я догадываюсь, как трудно тебе было вести подобную беседу, мне бы на твоем месте это вообще не удалось. Он любимец Ферик-паши, только и всего. Живи спокойно и вспоминай иногда обо мне, а я не забуду тебя!

Через час приехал посланец, онбаши, и привез кошелек с деньгами. Барух плясал от радости, а его супруга нарекла меня самым добрым эфенди в мире и обещала ежедневно молиться за меня.

Вечером все собрались и устроили прощальный ужин, на котором была Зеница. Как христианка она могла показывать свое лицо, хотя Исла не разрешал ей выходить без паранджи на улицу. Она рассказала нам о своих переживаниях в неволе и о том, как ей удалось спастись от АбрахимМамура.

Потом пришел Линдсей. Его нос обрел наконец свой первоначальный вид, и он, переменив свои планы, мог теперь возвращаться в Лондон. Я проводил его до дома. Там он открыл еще одну бутылку вина и признался, что любит меня как брата.

– Я все время был доволен, – признался он, – кроме одного раза.

– Когда же?

– Когда отлучился на раскопки и не нашел ни одного «летающего быка». Жуткая история!

– Думаю, у вас еще все впереди, сэр. Вы и в Англии найдете, что раскопать.

– А что вы решили с лошадью?

– Я не буду ее продавать.

– Тогда сохраните ее в любом случае. Вы ведь приедете в Англию, я там буду в течение двух дней. И еще вы были моим проводником всюду, а я вам ни разу не заплатил. Вот, возьмите. – И он протянул мне небольшое портмоне.

– Не делайте глупостей, сэр, – сказал я, возвращая его обратно. – Я ездил с вами как друг, а не как слуга, которого надо содержать!

– Но, мистер, мне кажется, что…

– Пусть вам кажется все, что угодно, но только не то, что я должен брать у вас деньги. Всего вам доброго!

– Но что, вы не возьмете эту крохотную сумочку?

– До свиданья, сэр!

Я быстро обнял его и распахнул дверь, не обращая внимания на его охи и ахи.

О прощании наутро с Мафлеем и Зеницей можно не рассказывать. Когда солнце взошло, мы были уже у Чаталджи, от которой дорога идет через Истранжу и Визе прямо на Адрианополь.