Каплан ВиталийУсатый-полосатый

Виталий КАПЛАН

УСАТЫЙ-ПОЛОСАТЫЙ

Да, этот год не то, что прошлый. Осени тогда, можно сказать, и не было, нежаркое, но светлое и прозрачное лето задержалось чуть ли не до середины октября. В бирюзовом, чуть подернутом легкими облачками небе висело, поигрывая блестками, солнце, точно свеженький, едва лишь с монетного двора, пятак, а слабый ветер не спеша тащил вдоль тротуара сухие разноцветные листья, и те шелестели, словно страницы какой-то хорошей книги.

В общем, было время. А сейчас и не поймешь, какое время года, сплошная гниль. Еще в августе небо затянули сморщенные седые облака, зарядили дожди - и до сих пор истекают злостью. Не то, чтобы ливни с грозами - это бы еще куда ни шло - нет, мелкие, серенькие, нудные словно лекция по теоретической методологии. Промокло все - и земля и небо, и время, и пространство. Иногда казалось, что нынешняя слякоть необратима, что вечно будут гнить по краям тротуаров съежившиеся листья, и не избавиться уже от наглой уличной грязи, что так и норовит заляпать брюки, и уж разумеется, все окна в городе навсегда иссечены мутными тягучими струйками.

Одним словом, грязь, грязь и ничего, кроме грязи. Особенно здесь. Театр начинается с вешалки, а город, очевидно, с вокзала. Считается, что сей славный град - один из очагов мировой культуры, да видно, смыло ее, культуру, дождями. По перрону без сапог и не пройдешь, а в залах ожидания, что убирай, что не убирай, все одно и то же тоскливое болото, коричневая жижа хлюпает под ногами, и прямо в ней сидят люди - кресел, само собой, на всех не хватает. И прямо сюда, в подозрительного вида лужи, кучами навалены рюкзаки, узлы, чемоданы. Народу уже все до фонаря, грязь - не грязь, лишь бы уехать в конце концов. Хотя и там, куда они стремятся, наверняка не чище.

Ну, и как положено, перестройка. Перестраивают старенький, повидавший всякие виды вокзал, кругом разворотили что только можно, а также и чего нельзя, половину труб закопали, другую еще год согласовывать будут. Точно исполинские жирафьи шеи, возносятся краны, ползают деловитые жуки-бульдозеры, выпирают жесткими ребрами стальные конструкции, больше всего смахивающие на допотопных динозавров. И всему этому зоопарку, похоже, не предвидится конца.

Но со стороны глянешь - кипит работа, бурлит и пенится. Трещат ослепительно-голубые огни электросварки, бригада работает под девизом "Гори оно все синим пламенем!". Где-то вдали, за отстойными путями, ухает, словно исполинская жаба, бетономешалка. А может, какая-нибудь камнедробилка. Слышна веселая песнь отбойных молотков - очередной раз ломают асфальт. Оркестр электропил ежедневно выдает авангардистские симфонии. Веселая жизнь, что и говорить.

Сергей взглянул на часы. Не слабо, уже без десяти четыре. Да, пора отставить лирические медитации и мчаться на дежурство. Хотя нет, мчаться это излишество. Можно пойти и не спеша. Не горит. Минутой раньше, минутой позже - для Инспекции все одним цветом.

Да и вообще тамошняя работа - сплошная малина. И не напрягаешься особенно, и со скуки мух не давишь. Случаются занятные моменты. Кстати, и времени не слишком много отнимает - дежурства дважды в неделю по четыре часа. Чем плохо? А ведь считается как общественная нагрузка, а также комсомольская. Если надо слинять с какой-нибудь дряни типа овощной базы или демонстрации по поводу нерушимого единства - так нет проблем. Ссылаешься на производственную необходимость - и привет. А проверять никто не станет - все в запарке и отключке, всем некогда. Да и лень. Зато в личный комплексный план можно записать, что в поте лица своего, невзирая на объективные и субъективные, вкалываешь в Инспекции, а стало быть, чист сердцем перед факультетским бюро. Пустячок, а приятно. Экономишь и время, и нервы.

...Сегодня четверг. Это хорошо. Это значит, под крышей дежурить. Никакой особой работенки не предвидится, стало быть, можно заняться окаянным конспектом, добить Анти-Дюринга в пух и прах. Развлечение не из лучших, но иначе зимой ВВС и разговаривать о зачете не станет. ВВС, она же Василиса Вениаминовна Серебрянская, сухонькая бабка-доцент, ржавый осколок давно ушедшей эпохи. Уж скорее бы отправилась она в дальний путь по описанному доктором Моуди пресловутому туннелю, на свиданку с Корифеем, Вождем и Учителем. Проводили бы с оркестром - и всему факультету стало бы легче на сердце. Но где уж там. Старуха, несмотря на свои почти трехзначные годы, крепка словно атомный авианосец. Видно, ставит рекорд долгожительства. Она еще и с тех конспекты спросит, кто сейчас в кубики играется и манную кашу по стенкам размазывает.

Надо будет все-таки сделать финт ушами. Не размахиваться же, в самом деле, на тридцать страниц, как ласково рекомендовала бабка на недавнем семинаре. Однако и без того почти все дежурство на это дело угробишь. А ведь прискорбно. С матанализом бы посидеть, коллоквиум не за горами, да и томик Стругацких неплохо бы дочитать. Леха дал всего на неделю, потому что сам неизвестно у кого выцыганил. И тут же пустил по кругу. А ведь ему, бедолаге, и возвращать.

Инспекция располагалась в круглой, построенной чуть ли не в позапрошлом веке трехэтажной башне. Сие творение неизвестного зодчего явно косило под средневековье - узкие, забранные решетками окна-бойницы, чугунная винтовая лестница, ступени которой звенят под ногами, точно тяжелые колокола. Всем, кто впервые сюда попадал, казалось, будто случился сдвиг во времени. Столетий этак на семь. Вот-вот покажется на горизонте хищная орда, почернеет воздух от разом пущенных стрел, затрубит боевой рог - и начнется... "Наш Замок", называли свое здание сотрудники Инспекции. Впрочем, _н_а_ш_и_м_ замок был, мягко говоря, не совсем. Им отвели лишь три комнатки на втором этаже. Самая крупная - это центральная, там в основном и кипит работа, а также чай в электрическом самоваре - любят сотрудники совершать "пищеварительные паузы". Ну и, понятное дело, здесь же заседает за своим столом шеф - а именно Семен Митрофанович Чачин, седой багроволицый ветеран всех войн, начиная, видимо, с Куликовской битвы. Он неописуемо толст, он страдает всеми открытыми, а также и неоткрытыми болезнями, он тяжело дышит и ходит с черной палкой. Но ни о какой пенсии не может быть и речи, Семен Митрофанович намерен отойти в небытие прямо тут, на боевом посту, куда его, как он полагает, поставила партия. Хотя вероятнее, все закончится в районной больнице, в компании тараканов и пьяных санитарок.

Комната справа - это архив. Там пребывают бронированные шкафы с никому не нужными материалами, пустой, словно студенческая голова после экзамена, сейф, две ободранные тумбочки, а главное - общественный холодильник. В общественном холодильнике, в отличии от сейфа, всегда что-нибудь да найдется, народ в Инспекции дружный, пищеварительные паузы, посиделки и специально организованные застолья сменяют друг друга с непреложностью кремлевских часов. И больше здесь, в хранилище, ничего нет, за исключением Железного Феликса, чей портрет за треснувшим стеклом особо полюбился местным тараканам. В свое время Феликс висел в главной комнате, но потом в силу каких-то политических соображений был замещен Ильичом и отправлен сюда, на заслуженный отдых.

А вот каморка слева - КПЗ. На окнах имеет место изящная, почти декоративная решетка, на двери с внутренней стороны нет ручки. Интерьер завершается диваном с выпирающими пружинами, а также столиком, который на всякий случай привинчен к полу. Сюда сажают задержанных, и здесь они загорают до отправки в приемник-распределитель. Иногда загорают подолгу своего транспорта Инспекции не положено, а казенного вечно приходится ждать.

- А, Усатый-Полосатый, здорово, - не вылезая из-за стола, пробасил старший лейтенант Кондрашев и, перегнувшись через край, протянул ладонь. Они поздоровались - как всегда, по методу "кто кого пережмет". И вновь получилась боевая ничья.

Нельзя сказать, чтобы Сергей так уж крепко дружил с Кондрашевым, все-таки они люди из разных миров, но очень даже приятельствовал. Да и старше Сашка был всего лишь на пять лет - не столь и много. Именно с его легкой руки и прилипло к Сергею прозвище "Усатый-Полосатый". Еще с прошлой осени, когда тот впервые появился в Инспекции. Усатый - это из-за длинных, а-ля гайдамацких усов, которые он отпустил сразу же после армии. А Полосатым - из-за фамилии Полосухин. Раньше Сергея обозначали по-всякому: и Полусухим, и Крепленным, и даже Вермутом. Сергей, понятное дело, не обижался, но и восторгов особых не испытывал. А вот Сашкино изобретение неожиданно пришлось ему по вкусу.

- Здорово, дедушка Кондратий, - откликнулся Сергей, ставя сумку на черный кожаный диван. - Что новенького в наших Палестинах? Жизнь бьет ключом, и все по голове?

- В Багдаде все спокойно, мой халиф, - плотоядно усмехнулся Сашка, скаля тридцать два абсолютно здоровых зуба, - Сема своей необъятной задницей прочно сидит на биллютне, это тебе, полагаю, известно, а вот чего ты не знаешь, так это насчет вторника. Вызывал меня на ковер дяденька Бугров, и весьма неделикатно вставлял клизму в положенное место.

- Это с какой еще радости?

- А работаем плохо, - жизнерадостно пояснил Кондрашев, похоже, не особо расстроенный подобной мелочью жизни. - В сентябре на пятнадцать процентов меньше задержаний, чем в августе. Стало быть, на столько же процентов хуже бездельничаем. Так, наш родимый, и выразился. Это раз. Сема с дружинниками поскандалил, они теперь не хотят с нами в совместное патрулирование ходить - это факт номер два. Ну, и мелочевка разная, вроде несвоевременно сданных бумаг.

Сергей хмыкнул.

- Бугров что, совсем мозгой заплесневел? - поинтересовался он, роясь в недрах сумки. - Сентябрь же все-таки не август, в школах занятия начались, вот и бегают меньше. Это и пню лесному доступно.

- Первый этаж, вторая дверь направо, - ехидно посоветовал Сашка. Явись пред мутные Бугровские очи и поделись соображениями. Наш Бугор тебя похвалит, может, премию отвалит.

- А что? - заинтересовался Сергей. - Толковая мысля. Хочешь, на спор пойду и скажу? Я тут общественник-бессребреник, денег за доблестный труд не получаю, и вообще числюсь по комсомольской линии. Так что мне не страшен серый волк.

- Вполне детсадовское рассуждение, - одобрительно улыбнулся Кондрашев. - Вот они, розовые очечки на шелковой цепочке. Дядя Бугров у нас нервный, в младенчестве ушибленный, в юности обиженный. Вылетишь из оперотряда как пробка от "Салюта". А то и бумагу в институт сделает. Учти, Серый, он не любитель. Он профессионал.

- Ладно, хрен с ним и жеванная морковка, - Сергей наконец отыскал нужную тетрадку. - Ты вон чего скажи, Мишка с Иваном сегодня придут?

- Шайтан их в курсе. Обещались вроде бы. Во всяком случае, в графике на сегодня они имеют счастье быть.

- Усек, шеф. Ну, и какая предстоит работенка? А то ведь мне еще и конспектом страдать.

- Страдай, Сережа, страдай, - ласково покивал головой Кондрашев. Делать все равно нефига. Ты сегодня не в патруле, так что здесь останешься за главного. Строчи сколько вытерпишь. Кого конспектируешь-то?

- Да вот, Анти-Дюринга стругаю мелкими ломтями.

- Знакомо. Бывало, и мы на юридическом баловались. Я гляжу, совсем замордовала вас Василиса Премудрая.

- В этом определении есть лишние буквы, - заметил Сергей. - И мы оба с тобой знаем, какие.

- Ну уж само собой, - согласился Сашка. - Весь ваш оперотряд от нее на стенку лезет. А с виду, говорят, милая старушка.

- Да уж. Зверь-баба.

- Зато после института будет что вспомнить, - продолжал свою праздную мысль Кондрашев. А слушай, Серый, - глаза его шкодливо блеснули, как и всегда в те минуты, когда старшему лейтенанту хотелось подурачиться. - А что, если эту вашу бабенцию задержать как несовершеннолетнюю? Ростом подходит, фигурой... В КПЗ посадим, в детприемник сдадим. Глядишь, вам и облегчение...

- Тогда уж в дедприемник, - внес коррективу Сергей. - Кстати, по факультету из года в год ползают слухи, что милая наша старушка сама в свое время так развлекалась. Может, кое-куда пописывала. А может, и подписывала.

- Интересно, до какого же чина она дослужилась? - задумчиво протянул Сашка. - Ведь экое же ископаемое...

- Вот уж тайна сия велика есть, - буркнул Сергей, очищая от бумаг второй стол. Он разложил бесценное сокровище - тетради N_1, откуда сдувал, и N_2, куда писал. У него уже и зубы заныли от предвкушения.

Но страдать пришлось отложить. Защебетали в дверях нежные, такие солнечные на общем слякотном фоне голоса, и явились на пороге Маринка с Марьянкой. Первая - брюнетка полуюжного типа, вторая - восхитительная, хотя и малость полноватая шатенка.

- Не как штыки прибываем, барышни! - сурово заметил Кондрашев и показал подбородком на циферблат. - Почему опять опоздание? Где наша боевая дисциплина?

Суровость получалась у него не ахти как. На ущербную троечку.

- А что это мы, Сашенька, такие сердитые? - хором поинтересовались ничуть не уязвленные таким приветствием дамы. - Перепады настроения? Магнитные бури? А может, законная супруга? Уж не отыскала ли она следы помады на твоей мужественной личности?

- Ну, - хмыкнул Сашка, - если бы отыскала, вы бы мне, красавицы, апельсинчики в Склифосовского носили. В моей прекрасной половине центнера полтора будет. Такая ежели двинет...

- Бедняжка, - сочувственно вздохнула Марьянка-шатенка. - Как не повезло! Надо бы тебя чем-нибудь утешить.

- Это точно, - поддержала ее Маринка. - А то вы оба хмурые какие-то, неестественные. Сережка вон тоже кислый, учится, прямо по уши въехал. А разве его нежные уши на такое рассчитаны?

- Изыди, вертихвостка, - не поднимая головы, огрызнулся Сергей. - Не мешай опытному дяде-хирургу. Идет ответственная операция, Анти-Дюринга кромсаю. Отвлечешь - гляди, еще чего-нибудь не то отрежу.

- Все с тобой понятно, - кивнула Марьянка. - Ты у нас тоже бедняжка. Жертва материализма. Тебя тоже надо пожалеть.

- И приласкать, - добавил Сергей.

- Потерпишь. Мари, врубай самоварчик. А между прочим, - добавила она томно, - что у нас есть!

- А что у вас есть? - одновременно вскинулись Сашка с Сергеем.

- А есть у нас конфеты "Ласточка" - раз. Колбаска любительская - два. И торт - три.

- Какой торт? - сурово осведомился сладкоежка Кондрашев.

- С орехами.

- А между прочим, по поводу?

- Да так, - смущенно потупилась Марьянка. - Был бы тортик, а повод найдется.

- Это она замуж собралась, - высказал предположение Сергей.

- Скажешь тоже, обормот, - фыркнула загадочная брюнетка. - Чего я там не видела?

- Много чего, - философски заметил Кондрашев и облизнулся. - Ладно. Замуж отпускаю. А что с орехами - то ценно.

- Только, Сань, условие - изрекла Маринка командирским голосом. Споешь нам. А то что-то давненько мы тебя не слышали.

- Ладно, девицы-красавицы, уболтали, - неожиданно легко согласился Кондрашев, вообще-то любивший поломаться. - У меня тоже, можно сказать, сегодня именины сердца - сыну полтора годика стукнуло. Ну, так и быть, повеселю ваши ветреные души.

В одном из шкафов правой комнатки хранилась Сашкина шестиструнка. "Моя мадам", обзывал ее старший лейтенант. Мадам была одета в кожаный чехол и замаскирована стопками пыльных папок. Приходилось жить по суровым законам конспирации - начальник вокзальной милиции майор Бугров треньканья не одобрял. Тем более в рабочее время. К его мнению присоединялся и Семен Митрофанович. Он вообще во всем к Бугрову присоединялся.

...Самовар вскипел, огласив пространство чем-то вроде паровозного гудка. Миг - и на столе возникла клеенчатая скатерть, еще миг - и нарисовались на ней блюдца с нарезанной колбаской, сыром, появился свежий, блестящий поджаренными боками каравай, и Кондрашев, хитро оглянувшись на дверь, извлек из ящика своего стола заветную банку с импортным чаем "седой граф".

Сергей решительно задвинул тетради с конспектами и потянулся к чашке. Марксизм подождет. Уже сто лет ждет он крушения капитализма, так что ничего, потерпит и полчасика, перетопчется.

Хлебнув чайку и откушав парочку бутербродов, Кондрашев лукаво подмигнул девушкам, а затем удалился в хранилище. Вернулся он оттуда с гитарой. Что и говорить, знатная у него была "мадам". Крутобокая, с рыжевато-ореховой декой, с нейлоновыми струнами заграничного изготовления, она обладала нежным, точно у кормящей мамаши, голосом. Старший лейтенант ценил свое сокровище и оберегал от пыли, начальственного глаза и прочих неприятностей.

Сперва по просьбе трудящихся сбацал он "Колорадо", где давал всем шороху верный дружок-карабин и не угнаться было Америке за нами по количеству развесистой клюквы. Потом Сашка переключился на Высоцкого. И рвался из-под флажков непокорный волк, и падал в пустоту невысмотренный никем плод, и от взрезанного винтом дельфиньего брюха летали по комнате круто-соленые брызги.

Да, что говорить, он здорово пел. Конечно, не артист оперы, но здорово. Сергей давно уже собирался записать его на кассету.

После Высоцкого настал черед бардовской классики. Девушки присоединились где-то на середине дороги, на Визборе. Душевно у них получалось - "Ты у меня одна", "Ходики"... Сергей подтягивать не решился не хватало слуху.

- Да, Саш, - задумчиво протянул он, когда "Домбайский вальс" завершился красивым перебором, - все-таки здорово это дело у тебя выходит. - Слушай, по-честному, сам не сочиняешь?

- Куда уж мне, мужику-лапотнику, - притворно повздыхал Кондрашев. Боженька талантом обидел. Только чужой репертуар тяну. Считай меня чем-то вроде иголки проигрывателя.

- Ну что ж, сравнение в кассу. Для иголки ты вполне язвителен. Ладно, давай еще чего-нибудь. Может, пройдемся по раннему Городницкому?

- А конкретнее? Опять "На материк, на Магадан"?

- А хотя бы... Почему нет? - пожал плечами Сергей.

- Правильно, Сашенька, - подключились девушки, - на три голоса споем.

И спели. И до того хорошо спели, что Сашкины глаза превратились в узенькие щелочки, точно у кота в жаркий июньский полдень.

- Классно поете, ребята, - послышался откуда-то извне грубый прокуренный бас.

Народ вскинулся, уставясь на дверь. Там, в дверях, светился сержант Пенкин при всей своей двухметровой красе.

- Нет, правда, здорово. Даже прерывать жаль. А придется. Что поделаешь, работку вам привел. - Ну, давай входи, чего жмешься-то? обернулся он к кому-то.

И сержант легким пинком направил в комнату невысокого мальчишку в потрепанной школьной куртке и измазанных рыжей глиной брюках.

- Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант, - продолжал Пенкин уже по-уставному. - Вот, пацана изловили. Дрых на товарном складе между контейнеров, грузчики там его обнаружили и сдали мне с рук на руки. Кто, откуда, не говорит. Так что фрукт по вашей части.

- Ясно, сержант, - коротко кивнул Сашка. - Можешь быть свободным. Да, Васильеву привет передай, не забудь.

...Сколько ни наблюдал Сергей _п_р_о_ц_е_с_с_, а все никак не мог привыкнуть. Вот только что сидели, пели негромко, и не было ни службы, ни лейтенантских погон, ни решеток на окнах, а была Песня, и они, четверо, в ней, и казалось, души их сплетаются и пробивают канал в сером облачном слое, возносясь в какое-то хрустальное измерение - и вот все как веником смело. Не друзья сидят на диване, а _с_о_т_р_у_д_н_и_к_и_, не гитарист Сашка, а старший лейтенант Кондрашев, и глаза у него быстро глупеют и стекленеют.

Сергей понимал - злится Сашка, что сержант песню услышал. Конечно, рапорт писать не будет, Пенкин парень вроде бы свой, но дурашлив и болтлив, ляпнет еще где не надо - и привет, пошло крутиться. Узнает Чачин, дойдет до Бугрова...

- Сережа, - обернулся к нему Кондрашев, - сделай милость, унеси гитару и сядь на свое место.

На свое место - это возле двери. Чтобы задержанный не попытался сбежать. Далеко, конечно, не ускачет, но считается прокол в работе Инспекции.

Усевшись на стул, Сергей вновь взглянул на пацана. Тот оказался весьма запачканной и оборванной личностью. Куртка его расходилась по швам сразу в нескольких местах, грязь въелась в штаны и неуклюжие, размера на два больше, чем следует, ботинки. Глаза у парнишки были светло-серые, а встрепанные волосы, ежели их хорошенько вымыть, наверняка приобрели бы соломенный цвет.

Следы от мальчишкиных ботинок мокрой цепочкой линией протянулись от самого порога.

- Опять уборщицы возникать будут, - нарушила общее молчание Марьяна.

- Весьма вероятно. Такая уж у них судьба, - холодно отозвался Кондрашев и некоторое время сверлил мальчишку глазами. Тот, опустив голову, переминался с ноги на ногу.

- Ну, голубь мой, - весело произнес, наконец, Сашка, - что скажешь?

- А что говорить-то? - невнятно буркнул пацан.

- Ну, поведай хотя бы, откуда ты к нам приехал такой обаятельный и привлекательный? А?

Мальчишка хлюпнул носом, но ничего не ответил.

- Ну что ж, подождем, пока ты с мыслями соберешься. Нам спешить некуда. Как говорится, солдат спит, а служба идет.

В комнате вновь повисла ватная тишина. Кондрашев продолжал сверлить парня глазами. Это у него был такой прием. Сперва надо объект слегка ошарашить, а потом измотать ожиданием неприятностей. Иначе со страху тут же наплетет с три короба, и весь этот бред придется сперва записывать в протокол, а потом долго и обстоятельно опровергать. А Сашка такого не любил. Он любил краткость.

- Ну, из Москвы я, - сказал наконец пацан. В голосе его не было слышно особой уверенности.

- Как интересно! - восхитился Кондрашев. - Столичная, значит, штучка. То есть получается, кореш, земляки мы с тобой? Любишь Москву-то?

- Люблю, - уныло подтвердил пацан.

- А не подскажешь ли, дорогой, как от Арбата к "Детскому Миру" пройти? - ангельским голосом осведомился Сашка.

Парень молчал, уставясь в бледно-зеленый линолеум пола.

- Зря смотришь, там ответ не написан. В общем, все с тобой ясно, ты такой же москвич, как я японский летчик-камикадзе.

- А что, Саша, в тебе есть что-то такое... самурайское, - некстати подала голос Марьянка.

Кондрашев посмотрел на нее точно удав на мышь и сухо обронил:

- Не знаю, не знаю, Марьяна Алексеевна. Этот вопрос мы с вами провентилируем после. А сейчас не надо отвлекаться. Ну так что? повернулся он к мальчишке. - Будем соловья баснями кормить? Или наконец честно все скажем?

Пацан внимательно разглядывал свои ботинки.

- Ну вот что, гвардеец, в ногах правды нет, ты присядь, распорядился Сашка. - Нет, не туда, диван у нас чистый. Вон, на стульчик, - кивнул он в сторонку. - Значит, так. Сейчас, друг мой, заполним мы протокольчик. Учти, чистых бланков у меня мало, за каждый отчитываюсь полковнику. Стало быть, придется писать правду. А то, юноша, сделается тебе очень хреново. Усек?

Сергей хмыкнул про себя. Вот ведь врет лейтенант, как булку режет. Немудрено, что его тяжеловесная супруга до сих пор убеждена в мужниной верности. Никаких специальных бланков в природе не существовало, были обычные листы бумаги, на которые Кондрашев нашлепал печать Инспекции. Приемчик, однако же, иногда действовал, некоторые малолетние на это покупались.

- Итак, понеслась. Начнем с твоего имени.

- Ну, Володька.

- Значит, пишем Владимир. Не Ильич ли часом?

- Нет, Николаевич, - неулыбчиво отозвался пацан.

- Итак, Владимир Николаевич, - протянул хищно оскалившийся лейтенант, - поведай нам фамилию свою.

- А зачем?

- Да видишь ли, хотел грибы засолить, да не уродились. Вот вместо грибов твою фамилию заготовим. Годится такая версия?

- Ну, Орехов.

- Орехов Владимир Николаевич, - четко продекламировал Сашка, наслаждаясь звучанием фразы. - Сколько же лет тебе, Владимир Николаевич?

- Четырнадцать скоро будет.

- Значит, пишем тринадцать, - уточнил старший лейтенант. - И откуда же ты родом?

Мальчишка не ответил.

- Зря запираешься. Ты не партизан, а здесь тебе не гестапо. Здесь тебе наша советская милиция, которая тебя, дурака, бережет.

- От кого это? - чуть ухмыльнулся пацан.

- От тебя же самого, - наставительно произнес Кондрашев. - В общем, не тяни, Вова, кота за хвост. Все равно узнаем. В отделение попадать случалось?

- Ну, было, - нехотя кивнул парнишка.

- Было. Значит, просвещенный. Знаешь, что с нашей системой лучше не шутить. Поэтому перейдем к делу. Откуда сбежал?

- Из Казани.

- Смотри, Владимир, я пишу, но не дай Бог, если придется из-за тебя протокол переделывать. Станет тебе мучительно больно и обидно за бесцельно... Кстати, - он очень натурально встревожился, - за разговорами про все на свете забудешь. Давай, Полосухин, произведи личный досмотр.

Сергей неохотно поднялся. Ужасно он не любил этого дела - обыскивать. Сперва, в прошлом году, его даже тошнить начинало, и он принципиально отказывался. Что еще за издевательство над человеком? Где декларация прав? И вообще, может ли порядочный интеллигент шарить у кого-то по карманам, проверять швы, подкладку? Стыдно и подумать.

Да, одно слово, желторотый он тогда был. Кондрашев и Семен Митрофанович с ним даже вроде и не спорили, а попросту показали коллекцию изъятых при обыске предметов. Имелись там и бритвы, и кастеты, и папиросы с травкой. Да, - сказал ему в тот день Сашка, - с точки зрения гуманизма, конечно, низ-зя. Пускай в КПЗ вены себе вспорет или наркотой травится. Пускай в детприемнике кого послабее перышком порисует. Это будет гораздо человечнее, Серый?

Да и просто болтались подчас в карманах "уличающие предметы", как пишут в протоколе. По ним, предметам, иногда и без документов можно было понять, откуда прибыл задержанный.

Сергей подошел к Володьке сзади и осторожно ощупал его бока. Пацан поначалу дернулся от прикосновения сильных натренированных ладоней, но потом покорился и обмяк. А Сергея, как всегда, окатило мутной серой волной. Впрочем, он уже неплохо умел преодолевать стыд.

Ножей и кастетов у мальчишки не оказалось. Нашелся лишь мятый автобусный билет. Кондрашев развернул его и громко зачитал вслух:

- Заозерскавтотранс... Вот как полезно оплачивать проезд в городском транспорте. Вижу, мальчик ты сознательный. От имени МВД выражаю благодарность. Да, такая вот у нас с тобой, братец, Казань получилась. Ведь чуяло сердце - даром бланк порчу. Да, зарвался ты, парень. Зарвался и заврался. А зря. Хуже от этого только тебе. Нарисовать дальнейшую перспективку?

Парнишка хмуро кивнул.

- Изволь. Значит, если не висит на тебе ничего, и ни из каких спецзаведений ты не сбежал, то поедешь к себе домой в Заозерск, к маме с папой в нежные объятия. Но не сразу. Поначалу надо все про тебя разузнать, личность установить. Придется уж, пока суд да дело, пожить в детприемнике. Если будешь в молчанку играть, то установление твоей немытой личности месяца на три затянется. А жизнь в детприемнике, доложу я тебе, медом не намазана. Ребятишки там всякие имеются, в том числе дылды и по восемнадцать. Косят под малолеток. Ох, и лупят они такую шелупонь, как ты... Я бы сказал, художественно лупят. Да и кое-чего похуже могут сделать. Так что смотри, прямой расчет. Чем быстрее все про тебя узнаем, тем меньше в этом детском крысятнике кантоваться будешь. Дошло до тебя?

Пацан кивнул, не поднимая глаз от пола.

- Ну так что же ты? Рассказывай.

Без толку говорил старший лейтенант. Задержанный молчал, все так же тоскливо разглядывал свои ботинки.

Кондрашев собрался было добавить что-то еще, но широко распахнулась дверь, и в комнату ввалились Миха с Иваном, ребята с электромеханического. Сергей познакомился с ними именно здесь, в Инспекции. И даже почти подружился.

Миха с Иваном были шумные, мокрые, и судя по всему, пребывали в прекрасном настроении.

- Разрешите доложить, шеф! - гаркнул Иван дьяконским басом. - Мафия явилась.

Кондрашев огорченно вздохнул и вылез из-за стола.

- Вот и славненько. Мафия сейчас бросит сумочки и в компании нежных дам, под моим чутким руководством отправится патрулировать вокзал. Так что напрасно радовались, снова гулять вам под дождичком в четверг, - он ухмыльнулся и, надевая плащ, кивнул Сергею.

- А ты, генерал Полосухин, останешься тут один. Мы явимся часика через два. То есть где-то к восьми. Ты, значит, чтобы не скучать, этого цыпленка еще раз допроси и представь мне протокол. Кстати, чем быстрее с ним разберешься, тем больше времени останется на теоретическое наследие классиков. Ну, творческих успехов.

И патруль под Сашкиным предводительством лихо прозвенел по лестнице вниз, в туманную морось.

Было тихо. Лишь ходики уныло тикали, отсчитывая долгие секунды, и внизу, на первом, шваркала тряпкой уборщица баба Маня. А вдали, сквозь визг электропил, едва пробивался механический голос радио: "Уважаемые пассажиры... Поезд сто пятнадцатый..." Дальше в динамиках что-то булькало, хрипело и захлебывалось невнятными звуками.

Сергей глянул на мальчишку. Тот сидел на стуле, слегка покачивал носком ботинка и сосредоточенно наблюдал за его траекторией. Молчанием своим он словно говорил - отвяжитесь, нет мне до вас дела. А еще лучше отпустите меня.

"Ну уж нет, - мысленно отозвался Сергей, - отпускать тебя нельзя. Ведь только хуже будет дураку." Но вслух он лишь заметил:

- Между прочим, лейтенант правду говорил.

После чего придвинул к себе конспект и принялся фразу за фразой сокращать Иркины бисерные строчки. Работа мало-помалу затянула его, и Сергей поначалу даже не расслышал хриплый, уже начинающий ломаться Володькин голос:

- Насчет чего он прав?

- Насчет детприемника. Так что в молчанку играешь зря. Я вот на тебя смотрю, - Сергей закрыл тетрадь и уставился на опущенную Володькину макушку, - смотрю я на тебя и думаю: ты хоть разговаривать-то по-нормальному умеешь, или как?

Пацан, прищурившись, поднял взгляд на Сергея.

- Вы что же, думаете, я дебил какой? - спросил он тихо, но в тишине этой Сергей явственно заметил и вызов, и какую-то затаенную тоску.

- Нет, я уж тут на дебилов насмотрелся, - успокоил его Сергей, стараясь говорить как можно небрежнее. - Ты не из их компании. Но, кажется, специально под дурачка косишь. Особенно перед лейтенантом. А зря. Он, Александр Михайлович то есть, мужик порядочный. И таким, как ты, только добра хочет.

- Ага. Все вы всегда добра хотите, - недоверчиво хмыкнул Володька. И Сергей едва сдержался, чтобы не цыкнуть на него. Мол, хвост не дорос еще рассуждать. Потом ему стало стыдно, словно он в чем-то был виноват перед этим оборванным пареньком, словно давно, уже много-много лет как повисло на его тренированной шее борца бетонное кольцо вины. И пускай его не увидеть глазами, не потрогать пальцами, но тяжесть гнет шею к земле. А кто повесил на него этот груз - неизвестно, и уж тем более неясно, как снять.

- Ты мне вон чего только скажи, - миролюбиво протянул Сергей, ответь на один лишь вопрос. Из дому деру дал, или из интерната?

- Из дому, - бесцветным голосом сообщил мальчишка.

Сергей слегка удивился - он не надеялся на скорый ответ и спрашивал лишь для очистки совести.

- И давно ты в бегах?

- Четвертый день уже.

- Ясно... Знаешь, дела от нас никуда не уползут, поэтому давай малость поедим. Сейчас самовар поставлю.

- Да не хочу я, - сумрачно высказался Володька.

- Зато я хочу, - заявил Сергей. - А одному мне почему-то скучно. Холодильник, между прочим, у нас тут недаром стоит. Так что возражения твои не принимаются.

Намазав масло на хлеб, и шлепнув сверху здоровый шмат колбасы, Сергей подвинул мальчишке бутерброд. После чего заметил:

- Давай ешь. И сахару сыпь, не стесняйся. Лейтенанту нашему сладкое вредно, зубы у него, понимаешь, болят. Так что действуй и за себя, и за того Сашу.

Сергей немного помолчал, сооружая собственный бутерброд. Управившись с этим делом, он переключился на другую тему:

- Ну вот что, Володя. Раз уж не хочешь толком ничего объяснить молчи. Я, между прочим, за разговоры эти деньги не получаю, и вообще тут, в Инспекции, сбоку припеку, иначе говоря, седьмая вода на киселе. Общественная нагрузка от института. Поэтому у меня из-за твоего запирательства неприятностей не прибавится. А вот у тебя - да. Вызовет лейтенант машину - и увезут в приемник-распределитель. Будут личность твою устанавливать, справочки всякие пересылать, запросики. Торопиться никто не станет, у них там работы выше головы. Может, и до Нового Года не управятся. А в приемнике и вправду блатные такой режим закрутили, что будь здоров, не кашляй. Лейтенант насчет этого не врал. Ну, сам смотри... Домой-то хочешь?

- Нет, - решительно заявил Володька и потянулся к блюдцу с колбасой.

- Логично, - кивнул Сергей. - Если уж драпанул, значит, было от чего. Поэтому давай договоримся так. Причины можешь не объяснять, дело тут, как я понимаю, тонкое. Дай только официальные сведения. Договорились?

Володька неопределенно крутанул головой - не то да, не то нет.

- Тогда вопрос первый, - Сергей предпочел понять его жест как согласие. - Ты на самом деле из Заозерска?

- Ну, - отозвался Володька.

- Твой точный адрес?

- Улица Красной Пехоты, дом 17, квартира 9.

- Телефон-то дома есть?

- Не-а, - махнул рукой Володька.

- Что ж так?

- А отключили за неуплату.

- Бывает, - кивнул Сергей. - Поехали дальше. В какой школе учишься?

- В 15-й. В 7-б.

- Надо же... Я вон тоже всю жизнь в "б" проучился. В школе-то как, ничего?

- Два года еще осталось, - невесело усмехнулся Володька. - Потом в путягу пойду.

- Ясное дело. К учебе пылкая любовь нам греет молодую кровь... Я, кстати, в школе географию терпеть не мог.

- А я русский, - Володька вздохнул и передернул плечами. - Русачка у нас сволочь.

- Это что же, имя у нее такое? - Сергею непонятно зачем вздумалось вдруг вступиться за честь педагогической дамы.

- Да нет, она вообще-то Марья Филипповна.

- Ладно, это так, лирика в кустах. Давай о деле. Маму как зовут?

- У меня нет мамы.

- Извини, - глухо проговорил Сергей. - Откуда же мне было знать?

Они вновь помолчали. И опять Сергей ощутил, как давит и гнет его шею бетонная тяжесть вины. Ну что с ней поделать? Спрятаться за расхожими фразочками типа "Жизнь есть жизнь" или "Все течет, все изменяется"? Глупо, да и нечестно как-то. Что-то уродливое, больное проступало сквозь привычный поток вещей, какое-то гнилое пятно, и не было на него пятновыводителя.

Вот сидит он, здоровый, уверенный в себе третьекурсник, будущий молодой специалист, и все тип-топ, трехкомнатная квартира, не старые еще родители, закручивается интимная лирика с Ленкой Кислицыной, в перспективе - семья, дети, старшее поколение поможет с кооперативом, вокруг полно друзей-приятелей, в шкафу - интересных книг, на балконе ждет весны разобранная байдарка. В общем, живи - не хочу. И однако же - Сергей сейчас каждой клеточкой кожи, каждым нервом чувствовал это - его жизнь только фон, нарядное покрывало, а там, где-то внизу, шевелится наглая гадость, лезет своими щупальцами куда только может дотянуться. Вот, в полуметре от него, благополучного Сергея, сидит одна из жертв, тот, кого уже коснулось ядовитое щупальце.

- Отец - Орехов Николай Павлович, - оборвал набухающую тишину Володька.

- Ну, а братья, сестры у тебя есть?

- Ленка есть, сестренка, только она маленькая совсем. Когда мама умерла, ей и двух не было. Сейчас-то уже четыре с половиной.

- В садик, небось, ходит?

- Понятное дело, - солидно кивнул Володька. - Не с папашей же ей сидеть.

- Ну вот что, парень, - решительно заявил Сергей, - я и так уже чувствую, что слишком глубоко влез. Дальше, наверное, не стоит. Главное-то я знаю, адрес твой, фамилию... Если все верно окажется - через неделю дома будешь. Так что давай на этом закончим. А для старшего лейтенанта Кондрашева я какую-нибудь сказку сварганю, наплету причин.

И снова они молчали, и лишь уныло щелкавшая стрелка ходиков, как ни в чем не бывало, прыгала по циферблату.

Потом вдруг спина и плечи у Володьки затряслись - он беззвучно плакал, уткнувшись лбом в спинку стула. Сергею хватило ума его не останавливать.

- Не буду я все равно там жить, - сообщил Володька, малость успокоившись. - Отец меня тогда совсем убьет. Он знаете как меня лупит, и маму бил, когда жива была. И сестренке достается. Ну, ее он пока не очень трогает, она маленькая, а меня так каждый день. Когда кулаками, когда ремнем. А в понедельник я пришел со школы, а он в комнате сидит злой, они с дядей Мишей гуляли в воскресенье, так ему похмелиться нечем, он мне говорит - вон, бутылки возьми и сдай, и чтобы как штык был. Ну, взял я эту сумку, пошел на пункт, на Пролетарскую, а там очередища здоровенная. Отстоял, в общем, деньги взял, обратно топаю. Ну, там ребят по дороге встретил, а они в кино шли, в "Отчизну", фильм там такой классный, "Пираты ХХ века", знаете, наверное? Они говорят, пойдешь?

- Кто говорит? Пираты двадцатого века? - улыбнулся Сергей, чтобы хоть немного разрядить атмосферу.

- Да нет, ребята наши, - не понял юмора Володька. - Пойдем, говорят, а я им, значит, что некогда, а Сашка Смирнов сразу начинает - у тебя, наверное, денег на билет нету. Андрюха говорит, не беда, наскребем тебе, а я им отвечаю - у меня, может, денег побольше чем у вас будет. Смирнов тогда лыбится, откуда, в натуре, у тебя деньги возьмутся? Ну, я ему, конечно, сказал - заднице слова не давали, и вообще, сейчас в глаз заработаешь, нефига потому что баллоны на меня катить. Ну, он притух, он же меня знает.

- Это знаешь как называется? - участливо заметил Сергей. - "На слабо фраеров ловят".

- Ну да, - грустно кивнул Володька. - Только я тогда таким умным не был. В общем, забыл я про отца, про все дела, пошли мы в кино, там еще мороженное брали, и четыре пятнашки на игральный автомат убухал, а домой уже после шести пришел. Ну, захожу я в квартиру, а папаня меня за шиворот хватает и в комнату тащит. Где шлялся, орет, где деньги? Ну, я сдуру говорю - очередь была на приемке, а он - врешь, паршивец, я сам туда ходил, люди сказали, ты все сдал давно и умотал. Где деньги?

Ну, я ему дал, что осталось, а он вопит - двух рублей не хватает. Одним словом, заломал меня, провод электрический схватил - он последнее время проводом лупить повадился. Это вам не ремень, это больнее. Ну, и он, когда с бодуна, злой как черт, и силы свой не замечает. Так выдрал, что я еле с дивана сполз. А он меня снова за шиворот и к двери. Вон отсюда, кричит, чтобы больше духу твоего не было. Мне, значит, такой сын не нужен. А ты, я говорю, тоже на фиг мне сдался, без тебя проживу, не заплачу. Он меня тогда пинком на лестницу и дверь захлопнул.

Ну, посидел я на ступеньке, подумал про все - и решил. На хрен он мне нужен, отец такой? Каждый день терпеть... Я и в школе с медосмотров сбегаю, и летом с пацанами купаться не хожу, чтобы следов не видели. А есть некоторые, дразнятся. Что мол, Вовка, чешется заднее место? Ну, морду набьешь, а толку? Все равно обзывают. В общем, надоело мне все это. Под лестницей у меня червонец и две пятерки еще с прошлого года были заначены. На всякий случай. Ну, вытащил я деньги - и на вокзал.

- И что же, - присвистнул Сергей, - тебе так билет и продали, без вопросов?

- А я дяденьку одного попросил, чтобы он мне купил, докуда денег хватит. Хороший такой дяденька, веселый. Я ему еще трояк накинул - ну, он и взял в кассе.

- А что же проводница? Не удивилась, что один едешь?

- А ей пофигу, - махнул рукой Володька. - Поддатая она была. В общем, вышел я в Закрути, потом электричками сюда добирался, там же без денег можно... Вчера только приехал.

- Ну, и что ты собрался делать дальше?

- Ну как, - замялся Володька. - Известно, что. Жить. Поступил бы куда-нибудь учиться, в путягу какую-нибудь, на работу бы устроился...

- Да, брат, - только и оставалось усмехнуться Сергею, - темный ты человек. Ну кто же тебя куда примет, несовершеннолетнего, без документов? Да и по закону не положено. Какая путяга, если у тебя только шесть классов законченных? И на работу раньше пятнадцати лет не берут, да и то с согласия райкома, в особых обстоятельствах.

- А у меня что, не особые? - хмуро спросил Володька.

- Да не слишком, - честно признался Сергей. - Скорее, типичные. Ладно, проехали. И что же ты здесь делал эти два дня?

- Так... Погулял малость по городу, в кино сходил, потом вечером на улице с парнем одним познакомился, он меня домой к себе привел, пожрать дал и говорит - ночуй у меня. А тут мамаша его приперлась, орать начала, мол, всякую шпану приводишь, он квартиру нам обчистит, сейчас в милицию его сдам. Ну, пока она вопила, я к двери - и на лестницу. Смотался, в общем. А то и вправду бы ментов вызвала.

Ну, я бродил, бродил, а потом на вокзал пришел. Стал искать, где бы заночевать можно, а отовсюду гонят, я почти до утра слонялся, пока склад этот не нашел. Открыто там было, и никого. Лег за ящиками, отрубился. Потом уже... Ну, потом вы знаете. Вот и все.

- Такие, стало быть, дела, - протянул Сергей. - Ну ладно, а отец-то все же как? Он, что ни говори, родной тебе. Сейчас, наверное, бегает, волнуется.

- Ну как же, дожидайтесь, станет он бегать, - усмехнулся Володька. Правильно мама перед смертью говорила: он всю душу пропил. Она рассказывала, он раньше хороший был, давно, когда я еще в ясли ходил, да я уж этого не помню. При мне он всегда одним цветом.

- А сестренка?

- А что сестренка? Она в садике, на пятидневке, дорастет до школы, в интернат ее сдадут.

- А сам ты насчет интерната не думал?

- Что я там забыл? - Володька скривил губы. - Там по режиму все. Да и лупят, кажись, почище, чем в этом вашем детприемнике. И пацаны старшие лупят, и воспитатели. У нас в школе учатся интернатские, они рассказывали про всякое такое. Нет уж, я лучше два года протяну, а потом в путягу. У меня там друзья, сейчас на первом курсе, значит, когда поступлю, будут на третьем, помогут, если чего.

- Ну что ж, ясно...

Все было предельно ясно. За год здешней работы Сергей насмотрелся. Сперва возмущался, кулаки сжимал, а потом дошло до него, что никуда не денешься. И до тех морд, что набить хочется, ему не дотянуться. Да и не поможешь этим. Вроде бы и никто не виноват, и всегда так было, и всегда будет, несмотря на неуклонное наступление светлого будущего и прочие радости. Так что выхода никакого нет. Ну что он, Сергей Полосухин, может? Ладно, хоть поговорил с парнишкой путем, выдоил официальную информацию, теперь Володька в детприемнике надолго не осядет. Хотя это еще вилами по воде писано. Папаша, судя по всему, едва ли ринется в наш славный град сынка вызволять, а когда его, сынка, на казенный счет доставят - кто знает? Тайна сия велика есть. Так что все они лапшу на уши пацану вешали. Вермишель и макароны. Покайся, мол, и сразу домой поедешь. Господи, как же стыдно!

Кондрашеву, впрочем, не стыдно. Для него это привычная, нудная, но неизбежная работа, и делает он ее, кстати, получше многих. Даже без рукоприкладства обходится, что само по себе достойно похвалы. А остальные? Марьянка с Маринкой? Тем вообще все до фонаря, и не к чему им такие неприятные осложнения. Миха с Иваном? Ребята, конечно, ничего, но тоже не привыкли скрести себе на головы неприятностей. Так что бесполезно их убеждать. Впрочем, так, наверное, даже и лучше. В конце концов, затянулось его здешнее пребывание. Как там поется у Визбора? "И показалось мне, что в новом месте горит поярче предвечерний свет..." Но все-таки жаль. Не того, конечно, что пилюлю вкатят (хотя и без нее лучше бы). Но просто не хочется рвать со здешним народом, привязался он к ним все-таки.

Не будет посиделок с тортиками, Сашкиных песен под аккомпанемент "мадам", да и пресловутого "чувства локтя". Конечно, все это еще не раз возникнет где-то в другом месте, с другими людьми, но здешнюю-то ниточку все равно обрывать больно. А что поделать? Донкихотство глупо по определению. Но сейчас придется избрать именно глупость. Ничего другого все равно не придумать.

- Ну, значит так, Володька, - глухо заговорил он, чувствуя, как звенит внутри какой-то до предела натянутый нерв. - Слушай внимательно. Времени у нас мало. Через сорок минут явятся ребята с дежурства. Мы должны все сделать прямо сейчас. Вот, держи, ключ. Это от моей квартиры. Сейчас напишу адрес и как проехать. Квартира пустая - родители еще две недели будут в доме отдыха, а женой, видишь ли, пока не обзавелся. Впрочем, неважно. Будешь там сидеть и ждать меня. Денька два поживешь, пока я тут с некоторыми делами раскручусь, потом отвезу тебя в Заозерск. И что-нибудь придумаем. Безвыходных положений не бывает.

Володька сидел неподвижно.

- Ну! - повысил голос Сергей. - Время не терпит! Они могут и раньше вернуться!

- Вам же из-за меня такое будет... - растеряно протянул Володька.

- Да ничего мне не будет, - процедил Сергей сквозь зубы. - Объяснял же тебе, объяснял. Я ведь здесь практически посторонний. Никаких осложнений не предвидится. Так что давай, шагом марш, и поживее! - ему пришлось буквально подталкивать мальчишку в спину.

- Ну, ступай. Я приеду где-то через час после тебя. Чует мое сердце, что разговор с Кондрашевым долго не затянется. Так что держи хвост морковкой, все будет путем. Смотри только, в метро не попадись. Выглядишь ты, откровенно скажу, не первый сорт. Да, чуть не забыл, вот, мелочь возьми на проезд.

...Сергей еще пару минут сидел, тупо уставясь в столешницу. Тяжело бухало сердце. С чего бы это? Не такой уж капитальный повод для волнений. Случались неприятности и покруче. Ладно, пока есть время, заняться, что ли, Анти-Дюрингом?

И он вновь принялся мучить основоположника. Да так лихо, что только пух полетел.

Кондрашев с командой вернулись спустя полчаса. К этому времени Сергею оставалось лишь пару страниц до полной победы над классиком.

Команда в ускоренном темпе развесила мокрые плащи и ввалилась в комнату.

- Эх, сейчас чайку соорудим... - мечтательно протянул Кондрашев, и добавил: - С вышеобозначенным тортиком.

Он повернулся к Сергею.

- Ну ты как, не заскучал? Что конспект? Движется?

- Куда он денется, - проворчал Сергей, не поднимая головы.

- Чего это ты такой кислый? - подозрительно осведомился Сашка. Небось, эманация теоретической мудрости попала-таки в мозг? Не бойся, детка, мировое счастье и стирание всяческих граней еще не скоро. Пожить успеешь. Кстати, как наш цыпленок? Сидит? - кивнул он на дверь КПЗ.

- Да понимаешь, Михалыч, тут такое дело, - закашлялся Сергей, вылезая из-за стола. - Я, конечно, очень виноват, ты сейчас кричать, наверное, будешь. Одним словом, я этого пацана упустил.

- Как упустил? - ничего еще не сообразив, протянул Сашка.

- Да так, - виновато выдавил Сергей. - Я с ним говорил-говорил, он молчит. Пень пнем. Я убеждаю, угрожаю, снова убеждаю - глухо как в танке. Поверишь, чуть было не врезал ему по соплям.

- Только этого еще не хватало для полного счастья, - коротко кивнул Сашка. Точнее, уже старший лейтенант Кондрашев, деловитый и сухой как прошлогодний пряник. - Ну, и что дальше?

- Дальше? Молчит, значит, он как пень. Наверное, слабоумный. Может, дал деру из больницы, или из школы какой-нибудь для дефективных. В общем, решил я дальше с ним не мучиться, загнал в КПЗ. А вот дверь, наверное, прикрыл плохо. Мне показалось, она вроде как защелкнулась. Я через две минуты возвращаюсь - тихо. Я думал, он сидит.

- Это откуда же ты возвращаешься, позволь полюбопытствовать? - с нехорошим прищуром уставился на него Сашка.

- Ну... - Сергей очень натурально замялся, оглянулся на девушек и продолжал уже вполголоса, - мне ужасно захотелось в сортир. Я и вышел. А потом вернулся, все тихо, я Энгельса лабаю, потом надоело, решил, дай еще попробую пацана расшевелить. Ну, открываю дверь - а там пусто. Я вниз бросился, обегал все вокруг - бесполезно. Кто бы мог подумать? Он мне таким тихим показался...

- Тихим, - желчно подтвердил Кондрашев. - Этот тихий, между прочим, через полстраны драпанул. А от тебя, размазни, и подавно ушел. Ну, детский сад прямо, сплошные ясли! Скажу тебе честно, Сергей, я всегда подозревал, что для нашего дела ты не тянешь. Но чтобы до такой степени... Воображаю, какой из тебя получится специалист! Ладно. Орать я, конечно, не буду, что я, барышня, покусанная мышью? Но ЧП ты нам устроил внушительное. Эх, если бы на патрулировании его заловили... Протокол не оформлен, нет бумажки нет мальчишки, все тип-топ. Да ведь оказалось, Пенкин, придурок, своему начальству уже доложился, похвастался боевым подвигом. Так что концы в воду при всем желании не скроешь. И отвечать придется одному лишь мне. К Новому Году капитана обещали... Куда уж теперь...

А что касается твоей виноватой личности... Уходи. По-тихому, ножками, левой-правой. Ты, конечно, понимаешь, никаких бумаг и звонов в институт не будет, мы тоже люди-человеки. Но тебе у нас больше делать нечего. Все. Нах хаузен. Конспект, смотри, не забудь.

Кондрашев повернулся к самовару и больше уже в сторону Сергея не смотрел. Сказал - и отрезал. Значит, финиш.

Сергей повесил на плечо сумку, хмуро пробурчал: "Ну, всем привет" и закрыл за собой дверь. Медленно, прощаясь, прошелся по коридору мимо стендов "Наши сотрудники - спортсмены", "Отдыхаем вместе", "На боевом посту". Миновал потертую табличку - "Инспекция по делам несовершеннолетних". Взглянул зачем-то на часы, хотя и так знал время. Спустился по лестнице. Та откликнулась печальным, басовитым трезвоном, еще немного погудела вслед - и смолкла.

Что ж, с "Замком" покончено.

...На улице уже сгустились холодные сумерки. И странное дело - дождь, не прекращавшийся уже которую неделю, вдруг перестал. Свет фонарей мутными лиловыми пятнами расплывался в лужах, рассыпался тлеющими брызгами под колесами суетливых машин. Небо еще было затянуто бурой хмарью, но местами облака уже раздвинулись, и какая-то одинокая зеленоватая звезда с интересом глядела на привокзальную площадь.