"Маленькая победоносная война" - читать интересную книгу автора (Бабченко Аркадий)

НОЧЬЮ КАЖДЫЙ ТАЩИТ СВОЙ ЧЕМОДАН САМ

Когда ты, торчащий на балконе третьего, замечаешь зеленоватое свечение в окне дома напротив, расположенном в сорока-пятидесяти метрах, и понимаешь, что это снайпер разглядывает твою голову в упор, в организме появляются странные ощущения.

Во-первых, ты понимаешь, что ты мудак. Даже не мудак, а — МУДАК. И еще, как ни странно, успеваешь понять, что слово «МУДАК» будет последним электроимпульсом в твоем мозгу, когда его разобьет пуля.

Сейчас все это ложится в долгие слова и долго читается, и время, которое вы затратили на прочтение первого абзаца, соизмеряется с тем временем, которое ушло на то, чтобы этот первый абзац взорвался тогда в моей голове. Все это мгновенно. Тысячные доли секунды. Даже состязания бобслеистов за тринадцать сотых — танец криогенно замороженных улиток.

Невропатологам это было бы очень интересно — скорость восприятия мира на мушке. Я, пожалуй, даже соглашусь с тем, что суслик чувствует импульс охотника и успевает спрятаться в норку прежде, чем охотник решит — убивать ему суслика или нет. Юрк — и только удивленные глаза над стволом: чем же я себя выдал?

Мыслью. Импульсом. Я за эти две тысячных увидел и просек того чеха до самых кишок. Узнал его мысли, семью, предыдущую жизнь и представления о собственной смерти, его характер и раздражения.

Узнал, что ему было лет двадцать семь — тридцать, что у него короткая, аккуратно постриженная борода, чистая повязка на голове, умные глаза. Он был поджар и одет в спортивный костюм. И это был не наемник — он приехал в Чечню из России специально, чтобы воевать за независимость своей родины. Идейный мужик, короче.

Через две тысячных — это мгновенно, сразу, но про мудака я все же успел понять и чеха успел увидеть тоже, хотя это даже не отразилось в моих зрачках — импульс от мозга до глаз еще не дошел, он еще по дороге, и если в этот момент кто-то наблюдал бы меня со стороны, глядя мне прямо в глаза, он так и не узнал бы, что я понял все!

Так вот, самое удивительное, что этих двух тысячных хватает еще на одну мысль: «Не выстрелил». И в башке тут же начинается вторая стадия: что-то лопается — мозги, наверное — и кипяток мгновенно обдает тебя жаром, течет из ушей по плечам и спине в сапоги. Звон в голове и кровь в глазах, давление такое, что перепонки надуваются пузырями и торчат из ушей. Все красное. Это как раз тот внезапный страх, когда ты не цепенеешь от ледяного ужаса, как под минометным обстрелом, а наоборот — кровь вскипает от адреналина и бешенство застилает глаза: заорать, саперную лопатку наперевес и вперед — рубить головы! Ты готов и можешь свернуть горы, опрокинуть дом плечом, порвать двести чертей и разломать напополам планету!

Все это я прочувствовал, понял и узнал за то короткое время, пока глаза мои даже не закончили еще движение вправо вниз, куда я собирался посмотреть.

Что бы вы сделали в такой ситуации?

Что сделал я? Я нагнулся еще ниже, чем собирался, — почти перегнулся через балкон, — и посмотрел туда, куда хотел посмотреть — вправо вниз. И не просто посмотрел, а вглядываясь и вслушиваясь. Пожалуй, даже слишком демонстративно и нагло — сейчас я это понимаю. Но тогда я не слетел мешком с этого балкона, как висел — пробитой башкой вниз.

Не заметив ничего подозрительного (точнее, сделав вид, что «не заметив ничего подозрительного»), я втянулся обратно на балкон, тихо-тихо потопал ногами для сугреву, пару раз крутнул торсом, а потом вдруг достал сигарету и закурил.

Это было неожиданно даже для меня самого. Но сработало. Он не выстрелил. Он не просек, что я просек его. А у меня появился плюс в том, что он считает меня за полного придурка.

Закурил я, конечно, не на виду у всей Чечни, не переигрывая, а так, как курит часовой, когда запалиться никак нельзя, но терпеть уже сил нету, да и возможность вроде позволяет — в рукав, накрывшись полой бушлата.

Сигарета дала мне возможность присесть за стенку балкона — вроде как спрятался подымить. Уйти я все равно не мог — он должен был видеть свечение затяжек. Но подумать пару минут — вполне.

Итак, что мы имеем? Балкон, меня на балконе, снайпера в доме напротив, мое знание о нем и его незнание о моем знании, и если я сейчас встану из-за стеночки и продолжу наблюдать, как ни в чем не бывало, он не будет стрелять еще как минимум пятьдесят пять минут.

Почему пятьдесят пять? Расклад простой. Чехи всегда приходят после темноты, часов в одиннадцать-двенадцать. Это мы уже знаем точно, это их тактика — после сумерек группы занимают первые дома от наших позиций, всю ночь наблюдают, а с рассветом дают один-два залпа из гранатометов и уходят. Сейчас — три ночи. Значит, сидят они там уже часа три-четыре. Соответственно, знают всю нашу смену фишки — двенадцать, два, четыре и шесть. Я зашел на фишку в два, значит, смена у меня в четыре. Следовательно, уйти с балкона я могу только в три пятьдесят пять, чтобы разбудить Шишигина и затем снова вернуться на балкон на десять минут до его прихода. Если я даже с тем же каменным лицом, которое мне удалось сохранить при хлещущих из башки кипящих мозгах, повернусь и уйду, ковыряя в носу и покуривая, то не дойду и до середины комнаты. Он меня снимет.

Можно, конечно, тихонечко лечь на пол и поползти — в таком случае он меня, конечно, не достанет. Но здесь в дело вступает вторая беда.

Гранатометчик. С ним — гранатометчик. Это обязательно. Потому что ходят они по двое — по трое. Поэтому, если вспышки моих затяжек на балконе прекратятся, следующий их шаг — граната в окно, где спит все мое отделение, а потом вторая граната в окно той комнаты, по которой буду ползти я. Это уж по-любому.

Здесь, пожалуй, надо сделать отступление и расписать всю диспозицию — как я оказался на этом дурацком балконе, как мы оказались в этой дурацкой квартире всеми окнами во фронт, почему наша спальня лишь завешена одеялом и светится, как Манхэттен, и почему я не могу шепотом позвать моих долбогрызов товарищей и всем потихоньку не слинять из этой квартиры на пятый этаж и не вмазать из всех стволов и из «шмеля» по окнам в доме напротив.

На ночь роте нарезали три одноподъездные девятиэтажки, стоящие друг за другом. Нашему отделению досталась средняя. Спереди было отделение Шепеля, сзади — Игоря, кажется. Мы вроде как оказались в тылу — спереди наши, сзади наши, справа наши, слева — улица и за ней полукилометровый пустырь, не подобраться. Поэтому квартиру выбирали не по науке, а по комфортабельности. Остановились в двухкомнатной на третьем этаже, с огромной кроватью, паркетом на растопку и уже установленной чехами паршивенькой печуркой. Завесили окна одеялами, вывели трубу, натопили. Ташкент. Красота. «Шератон Палас».

Но с наступлением темноты отделение Шепеля почему-то снимают и перебрасывают вправо. Мы оказываемся первыми. Все окна квартиры во фронт, печка кочегарит на всю Чечню, шумели мы не таясь — спереди-то наши были, в общем: ночь, чехи, жопа. Искать другую квартиру уже поздно, надо просто сваливать наверх и сидеть всю ночь на фишке без тепла и печки.

В отделении на тот момент были постоянные терки. Оно не было единым целым, не было единым организмом. Мы с Шишигиным были вроде как вдвоем. Король еще с одним контрабасом, Славкой, тоже вдвоем.

Молодой не в счет. Вася-сапожник вообще вроде как сам по себе. В общем, говенное отделение, что там говорить. Обреченное. Отделение мудаков. Все время гавкались. Жили на ножах, ссоры вспыхивали как спички. За оружие хватались постоянно. А началось это с Короля.

«А, похрен» — это был его девиз. Пацаны, надо сменить квартиру. А, похрен… Пацаны, там чехи. А, похрен…

Пришел ротный, привел саперов. Сказал Королю дать людей. Я вызвался сам. Протянули маскхалат. Часа полтора ползали по снегу, ставили растяжки с «монками». За несколько домов перед нами взлетела осветилка. Саперы попадали. Я остался стоять, только шагнул на всякий пожарный за дерево — вы чего, мужики, это ж наши! «Какие наши, придурок, мы первые…» — зашипел ротный. Стало жутко. При каждой ракете тыкались мордой в снег. Стали постреливать — еще не по нам, правда. Совсем обнаглели, суки.

Эти полтора часа войны были одними из самых запомнившихся. Было действительно страшно. Сталинград. Форсирование Днепра. Образовалась какая-никакая линия фронта. Чехи — вон они, впереди. И драпать не собираются. Пока саперы еще ползают, нас вроде много, но сейчас они доставят свои «монки» и уйдут…

Когда саперы ушли и я вернулся, то отделение… лежало в кровати!

Никто попросту не захотел уходить! И как мы с Шишигиным их ни материли, никто не стронулся с места.

Вместо этого они забаррикадировали дверь, полудурки.

Тут надо сделать еще одно отступление. Днем, когда мы устанавливали печку, в окне этого чертового дома напротив показался Берия. Сказал, что в пятиэтажке перед ними ходят какие-то люди с повязками на головах. Спросил, не знаю ли я, кто такие. Я уточнил, какого цвета повязки. Белые. Отличительный признак федералов — белая повязка на рукаве. А у этих — на башке. Хрен их разберет с местными обычаями.

Царандой, наверное, гантамировцы. Берия улыбнулся как-то странно и ушел.

За Берией нужно было приглядывать — парень нормальный, но «слон» еще. Поэтому, бывает, притормаживает. Не может самостоятельно принять решения. Однажды он с такой вот улыбкой вернулся с фишки, растолкал сменщика: «Фишку запалили. Из граника вмазали. В стену легла. Иди, твоя очередь…»

Но чего мне париться — впереди же свои. Шепель — парень шаристый, голова на плечах имеется, сам все сделает как надо. А мы вообще в тылу.

В общем, что там говорить, просрали мы чехов. Даже не то чтобы просрали — просто пока мы с саперами тыкались мордой в снег, а эти друзья судорожно закладывали дверь шкафами, они спокойненько пришли в дом напротив, сели у окошка и стали смотреть кино. Имакс-видео.

Экран высотой с семиэтажный дом.

Палить фишку в квартире оказалось невозможно — кроме двора, ничего не видно.

В итоге я и оказался на этом балконе, откуда можно было наблюдать хотя бы еще вправо-влево. А в доме напротив, в сорока-пятидесяти метрах, сидят два чеха — один разглядывает меня в ночник, второй — по стволу гранатомета. Если снайпер поймет, что я его засек, он выстрелит. Если я попытаюсь уйти с балкона, он выстрелит. Если… Он выстрелит по-любому, если я сделаю что-нибудь кроме одного — не продолжу палить фишку.

Уйти мы не можем. Вмазать из «шмеля» тоже — даже если этих накроем первым выстрелом, все равно придется отходить, а кто даст гарантию, что в том доме нет второй группы? Баррикаду уже не разобрать. Начнем шуметь — выстрелят. По балкону успеет уйти один. Квартира непроходная, ни одна стена не пробита — специально выбирали, для спокойствия.

Никогда не приходилось сидеть на крючке?

«Ночью каждый тащит свой чемодан сам» — любимая поговорка ротного.

Он понимал, что если чехам вздумается давануть ночью, то роте кранты. Держать десять домов по пять-шесть человек в доме невозможно. Начнется у нас стрельба — и что? Рации нет, ничего в роту не передашь. Может, это мы со страху пуляем. То отделение, что за нами, ночью из квартиры не высунется — разбежится по этажам занимать оборону.

В чужой дом через пустой неприкрытый двор, где тоже поползали саперы, никто не полезет — глупо. Рота подойдет? Подойдет, конечно.

Минут через двадцать. Пока чехи гранатами вмажут, пока в роте сообразят, что это не мы пуляем, пока людей соберут, пока пройдут эти двести метров… Нас уже не будет.

Начальная скорость гранаты РПГ-18 «муха» — сто четырнадцать метров в секунду. Чтобы преодолеть разделяющие нас сорок метров, ей понадобится 0,3 секунды. На принятие решения стрелку нужно еще две-три секунды — такова средняя скорость реакции человека. И еще полсекунды на шевеление пальцем, нажимающим гашетку. Всего около четырех секунд.

На войне расстояние и время меняют свои значения. Человек здесь живет сантиметрами, мыслит секундами.

Двадцать минут — катастрофически долго. За это время нас можно убить триста один раз.

Ротный это знал. Но сделать ничего не мог — не он начал эту войну. И не он обеспечивал роту техникой.

«Ночью каждый тащит свой чемодан сам» — эта война была под таким девизом. Попал в жопу? Что ж. Не повезло тебе, парень. Извини, никто не придет. Потому что попросту некому. Это действительно невозможно.

В России сто шестьдесят миллионов человек, но наскрести десяток, чтобы вытащить тебя из задницы, почему-то нельзя.

Ночью каждый тащит свой чемодан сам.

Без пяти четыре поднял Шишигина. Все ему объяснил. Он принял спокойно, нормально.

Остальным похрен. Баррикаду разбирать отказались — «да это не чехи… куда идти… не выстрелят». Королю просто влом, Славке и правда похрен — в Чечню он поехал после того, как его жену и сына насмерть сбило машиной. Не в себе мужик. Ненавидит всех. Смерти не то чтобы ищет, но и терпеть не может.

Молодой не в счет. Король его задрочил так, что тот уже мало что соображает. Гниет постоянно, на одну ногу уже даже сапог не налезает — кожа слезла от колена и до стопы. Сказал ему, чтобы шел в ванную.

Он остался в кровати.

Комната для войны у нас была только одна — та самая, с балконом. Без вариантов. Воевать нельзя. Но время еще есть — часа полтора.

Решили так: идем с Шишигиным на фишку вдвоем. Он чуть посветится на балконе, чтобы чехи поняли — один по-прежнему на фишке, затем уходит в комнату. Снайпер не должен снять его первым.

Я сижу за углом — меня они видеть не должны, типа спать пошел.

«Шмель» наготове.

Первый выстрел из граника стопудово будет во вторую комнату, где спят четверо. Спите, если вам похрен… Нам-то с Шишигиным — нет.

Может, еще и выберемся из этой мышеловки, в которую сами себя же и засунули.

Расклад такой: после того как гранатометчик устраивает подъем-переворот, Шишигин должен засечь комнату, откуда он стрелял, — гаденыш не сидит на месте, постоянно передвигается по дому. Ходит очень аккуратно, но иногда все же давит ногой стекло, а на таком расстоянии это слышно. Но выше четвертого этажа вроде не поднимается — чтобы уходить было быстрее. Так вот, Шишигин должен засечь, откуда он будет бить, и одновременно подавить очередями снайпера — убить, понятное дело, не получится, но задавить он его должен. Все это долго и неуклюже, конечно, и шансов мало, но по-другому никак.

Я тем временем бью из «шмеля» в гранатометчика. Этого придется завалить с первого выстрела, иначе кранты. После этого меняю Шишигина на подавлении снайпера, он бросается разбирать баррикаду и уходим.

Но первым должен выстрелить чех и именно в ту комнату, где спят четверо. Иначе все не имеет смысла.

В пять двадцать, чуть раньше, чем мы ожидали, Шишигин услышал два коротких свиста. Свистел снайпер. Гранатометчик спустился к нему, и они ушли. Больше групп в доме не оказалось.

Часов в семь, когда совсем рассвело, мы пошли туда.

Снайпер все время сидел в одной комнате на табуретке. Гранатометчик наверх тоже не ушел, был на кухне — соседнее окно.

На полу кухни валялась взведенная «муха».

Он стрелял. Он стрелял, просто «муха» не сработала.

«Муху» эту взяли с собой — я хотел разбить ее об башку Короля. И еще прихватили печку — на кухне оказалась совершенно нормальная солдатская буржуйка. Обратно пришлось лезть через балкон, и когда мы уже спускались по лестнице в подъезде, сработала одна из сигналок, поставленных саперами. Оказалось, что пятиэтажка, торцом стоящая за этим домом, была битком набита людьми с белыми повязками на головах.

Это нам уже ротный потом рассказал. Они засекли нас, когда мы перелезали по балкону, и захотели взять двух русских придурков живыми. Но сработала сигналка, и мы свалили. Печку и «муху» так и не бросили — неслись с ними как сайгаки через весь двор.

В нашем доме долго ржали как безумные. Сидели в обнимку с этой печкой и гоготали. Потом пошли и насрали две огроменные кучи.

Из этого отделения я ушел. Шишигин тоже. Тем же утром он пошел к ротному, сказал, что посылает все на хрен и пусть его переводят куда хотят, но в отделении Короля он больше не останется. Ротный вернул его на родную «шишигу»: Шишигин — это не фамилия, кликуха. Я встречал его потом еще несколько раз.

Молодой загнил окончательно. Последний раз я видел его, когда он ковылял по снегу в своей тапочке в санбат — Король пинками уже погнал его к медикам, — а гной по ноге стекал сгустками. В роту он больше не вернулся.

Короля перевели на бортовой «ЗИЛ», от ненавистной ему должности «комода» он все же избавился. Я с трудом переносил его, когда встречал. Все вспоминалось, как он привязал гранату к кошке и выкинул ее в окно: «Задолбала мяукать, сука…»

Что со Славкой, не помню.

Когда мы виделись, об этой ночи не разговаривали.

Все равно они нас убили.

Просто «муха» не сработала.