Яркевич ИгорьУм, секс, литература

Игорь Яркевич

Ум, секс, литература

Роман

Содержание:

Пролог. Выбор

Ум и секс

Ум и литература

Литература и секс

Эпилог. Стихи после романа

Пролог

Выбор

Жизнь идет, и надо делать выбор. Иначе нельзя никак! Вот он приблизительно какой: Толстой или Достоевский, мама или папа, день или ночь, правда или ложь, любовь или секс, чай или кофе, весна или осень, кошка или собака, кролик или зайчик, гора или долина, река или море, солнце или луна, мясо или рыба, кетчуп или соевый соус, финик или хурма, истерика или депрессия, давить в себе хуй или не давить, хуй или нос, пизда или подмышка, ебаться или не ебаться, а если ебаться, то с кем - с мужчиной или с женщиной, с мальчиком или с девочкой, генерал Власов или маршал Жуков, Цветаева или Ахматова, "Вишневый сад" или "Три сестры", Чехов или Бунин, "Доктор Живаго" или надежный врач, Пастернак или советская власть, брюки или джинсы, Пруст, или Джойс, или все-таки Кафка, съесть все самому или поделиться с другом, проза или поэзия, водка или пиво, свитер или костюм, кино или театр, Кунцево или район Рублевского шоссе, быть говном для власти или говном у власти, говно или моча, Мадонна или Ростропович, МХАТ или Большой, ум или честь, кровь или грязь, грязь или ложь, секс или спорт, душа или тело, преступление или наказание, зоопарк или сумасшедший дом, здоровье или болезнь, война или мир, цыган или еврей, отцы или дети, онанизм или половой акт, европейский кинематограф или американский, Ельцин или Сталин, Москва или Санкт-Петербург, Гоголь или Пушкин, конец века или конец света, послать на хуй или терпеть, литература или реальный скучный мир.

А выбор уже сделан. Сделан самой жизнью - Достоевский (хотя Толстой лучше), и мама и папа, и день и ночь, ложь, любовь, кофе, весна, собака, зайчик, долина, море, солнце, рыба, соевый соус, хурма, истерика, хуй в себе не давить, хуй, пизда, ебаться, ебаться с женщиной, детей не трогать, генерал Власов - он романтичнее, обе хороши, "Вишневый сад", Чехов, надежный врач, их невозможно разделить - они друг без друга не смогут, брюки, все-таки Джойс, самому, проза водка, смотря где, кино, район Рублевского шоссе - там воздух чище, говном для власти, говно, Мадонна, оба в жопу, ум, кровь, грязь, секс, тело, преступление - оно короче, зоопарк, только здоровье, мир, без обоих нельзя, и дети и отцы, одно другому не мешает, синтез, Ельцин, Москва, Гоголь (но и без Пушкина не обойтись), конец века, терпеливо послать, литература.

Ум и секс

Разве могут быть в чем-нибудь виноваты ангелы? Не могут. А Лена ангел! Поэтому Лена ни в чем не виновата. Во всем виноват только я. Самая главная моя, Лена, вина перед тобой, что я не отдал тебе книжку "Буддизм в России". И даже ее не прочитал. Я даже не знаю, зачем я ее взял, если мне абсолютно до пизды этот буддизм, тем более в России! И тогда, и сейчас. Тогда даже больше, чем сейчас. Нет, сейчас больше. В любом случае я ее даже не прочитал.

Давно нет этой книжки. Давно нет тебя, Лена. Но мне по-прежнему хочется отдать тебе эту книжку. Так и не прочитав.

А Солженицына я зачем брал? Впрочем, я его у Лены специально не брал. Его Лена дала мне сама.

Конечно, Лена, я тебе достался не девственником. Но ведь и ты до меня знала много мужчин. Разве нет? Ты была замужем, ты любила Толстого, ты увлекалась Достоевским, ты изменяла бывшему мужу с богемной мразью, ты пыталась разгадать тайну Чехова, а однажды тебе приснилось, что ты ебешься с ротвеллером - умным благородным псом, не то что какой-нибудь эрдельтерьер! Да и с чем там ебаться у эрдельтерьера? Совершенно не с чем! Вот у ротвеллера есть с чем! А у эрдельтерьера маленький и невкусный собачий хуй. А у ротвеллера он почти человеческий. Удивительная собака этот ротвеллер!

То, что ты была замужем и пару раз изменяла мужу с богемной мразью это ладно. Достоевский - тоже ладно. В конце концов, подумаешь Достоевский! А вот Толстой - это хуже. Это очень серьезно. За Толстого ты мне еще, блядь, ответишь! А за Чехова - нет тебе прощения! Что ты нашла, дура, в этом Чехове? Смотри, Лена, мы уже очень давно не виделись и тебе ничего не угрожает, но за Чехова я мог и убить. Я, Лена, не ангел, как ты. Хоть раз я сказал тебе что-то доброе о Чехове? Нет.

Ты вспомни, еб твою мать, вспомни. Да, я водил тебя в театры. Но я, что ли, тебя на Чехова, водил? На Чехова я не водил тебя ни разу! На Чехова я ходил сам. Или с друзьями. Чтобы меня сдерживала крепкая мужская рука. Потому что уже в середине первого акта мог разнести театр и два-три прилегающих к нему квартала. А рука товарища меня сдерживала, и я оставался сидеть в кресле. В антракте спокойно шли в буфет.

Помню, были мы как-то раз на "Вишневом саде" в театре на Таганке. Это сейчас он говно, а раньше был знаменитый театр. Впрочем, раньше каждый театр был знаменитый, а сейчас они все говно.

Так вот, "Вишневый сад". Поставил Эфрос. Не Любимов. Играл Высоцкий. Демидова играла. Еще кто-то играл. Где-то минут через десять после начала я все понял! Я понял все! Я понял, что нас наебали. Очень крупно наебали. И что еще очень крупно наебут. Что довольно скоро уже не будет коммунистов. Что начнется перестройка. Потом Беловежское соглашение. Потом - провал! Мощный культурный провал. Полная исчерпанность всех дорог. Полная зацикленность. А всему виной Любимов. Почему он сам не поставил "Вишневый сад"? Это же так просто! Взял бы и поставил. Нет, доверил Эфросу. А Эфрос... О, Господи! А Высоцкий? Зачем он там играл? Через десять минут я уже понял, что на русском будущем можно ставить крест. И не говори мне, Лена, что я не прав! Что причины кризиса девяностых не в том. Именно в этом!

А еще минут через пять я заплакал. О будущем. И все удивлялись, потому что на Чехове в первом акте никто, как правило, не плачет. На Чехове ведь не плачут. На Чехове думают. А чего там, блядь, думать, когда надо плакать?

По распространенному заблуждению, Чехов не располагает к слезам. Чехов, по распространенному заблуждению, располагает к мысли. Чехов - вершина русского ума. Ума сквозь слезы. Жалко, что я тогда не встал и чего-нибудь не устроил! Но я еще не мог. Я еще испытывал уважение к культуре. Раз ставят значит, надо! Вот какой я был маленький и глупый! Вот как я вставал перед культурой на цыпочки и трепетал!

Товарищи, видя, как мне плохо, в антракте достали водки. В антракте мы пошли в туалет и выпили водки. На Таганке всегда были очень хорошие чистые туалеты.

И еще Тарковский. Тоже ведь умный режиссер! То есть у него фильмы с умом. Не просто кадр - а кадр с мыслью. Но с Тарковским мы еще разберемся. Мы еще посмотрим, кто самый умный и у кого в кадре больше мысли.

Я, Лена, мщу. Я не могу ничего поделать с культурным провалом девяностых. Он неуправляем. Но я могу вернуться назад и навести там, сзади, шорох.

Лена - это суд! Я, Лена, судья, то - суд памяти. Лена, я - последний хуй уходящей эпохи. Советский контекст - это такая гадость! Но одновременно и прелесть. Но в нем в любом случае надо разобраться - где там ум, где секс, где еще что. Кто-то должен во всем этом разобраться, Лена!

Есть одна страшная тайна. Маленькая страшная девичья тайна. Я тебе ее открою, но ты, Лена, никому ее не открывай! Это такая тайна, что сразу пиздец, если ее откроешь! Дело вот в чем: то, что в России считается большой серьезной литературой, - читать невозможно! Это очень плохая литература. Вот ведь штука какая, Лена! Только я еще раз прошу тебя - веди себя тихо, никому об этом не говори, как будто ты этого не знаешь. Можно читать Достоевского? Нельзя. Потому что Достоевский - великий писатель! Поэтому и нельзя. И Марка Твена тоже читать нельзя. Хотя и Марк Твен тоже великий писатель! Это, Лена, трагедия. Не зря Марк Твен с Достоевским перекликаются. Через Толстого и Джека Лондона. И те в свою очередь перекликаются. Пол-Джека перекликается с Толстым через Марка, а пол-Марка перекликается с Достоевским через Джека.

Впрочем, это все не так! Все это, Лена, хуйня. Все это издержки зашедшего в тупик постмодернизма. Но как быть с Тарковским? Виноват он или не виноват, что белорусские девочки, поскольку невозможно жить на "зайчики", продают свое белорусское девичье тело на Тверской? Виноват он или нет, что украинские девочки, поскольку на Украине делать нечего и вообще в жизни тоска, продают свое украинское девичье тело на Тверской? Виноват ли он, что эти самые украинские девочки коверкают украинским прононсом сомнительные московские подушки? Виноват ли Тарковский в ошибках российских политиков и экономистов? Виноват. Однозначно виноват. Но это тоже страшная тайна. И тоже ее никому открывать не надо.

Ты, Лена, можешь меня упрекнуть, что я жду от культуры прямого действия и непосредственного результата. Это не так. Я, Лена, давно уже от культуры не жду ничего! В том числе и прямого действия с непосредственным результатом. Поэтому, Лена, Тарковский виноват независимо от того, что я жду там чего от культуры или не жду! А Коппола в разврате украинского девичьего тела не виноват. Коппола здесь ни при чем. А Тарковский при чем!

Хотя Коппола очень похожий на Тарковского режиссер, и еще неизвестно, как бы среагировало на Копполу украинское девичье тело, если бы оно его посмотрело. Но оно его не смотрело.

Ты, Лена, так считаешь - украинское девичье тело само виновато в том, что оказалось на Тверской. Кроме него, не виноват никто. Это, Лена, так и не так. Само-то оно само, спорить не стану, но кое-кто его, конечно, подтолкнул. Косвенно, но подтолкнул. И знаешь кто? Тарковский? Дался тебе этот Тарковский? Пусть спит спокойно. Высоцкий? Дался тебе этот алкоголик! Пусть тоже спит спокойно. Бродский? И не Бродский. Чехов - вот кто подтолкнул! Чехов, Лена, Чехов. Чехов, Чехов.

Хотя эти трое тоже подтолкнули. Но Чехов больше виноват! Я не зря вспомнил "Вишневый сад". Именно "Вишневый сад" склонил к разврату украинское девичье тело, "Вишневый", Лена, "сад" - старый опытный сводник. Ты берегись его, Лена!

Когда-нибудь, и этот день не за горами, украинское девичье тело всей толпой двинется с Тверской на Садово-Кудринскую и подожжет со всех сторон расположенный там музей Чехова, украинское девичье тело отомстит тогда за себя и за нашу с тобой, Лена, поруганную юность. Это, Лена, слишком радикальное решение. Но по-своему - по-девичьи, по-украински, по-телесному украинское девичье тело будет абсолютно право. Ведь когда-нибудь с этим гнездом разврата все равно нужно кончать.

Россия, Лена, сделала серьезную ошибку! Очень серьезную. Конечно же, нельзя было продавать Америке Аляску, Аляска - исконно русская земля! Впрочем, хуй с ней, с Аляской, другая ошибка, значительней. Нельзя было разрешать играть на публике "Вишневый сад". Эта пьеса - призыв к сексу каждой строкой! Ума там, Лена, нет совсем. С умом в "Саде" плохо. А вот секса - через край! "Вишневый сад" нельзя давать читать детям. Девушкам и первый раз беременным женщинам тоже нельзя. И студентам нельзя! Студентам нельзя в первую очередь. Чему их научит "Вишневый сад"? Уму? Какой там ум, когда там только секс - в каждой строчке дышит секс без границ! "Вишневый сад" - поле битвы, где ум и секс боролись за сердца людей. Победил секс.

Лена, радость моя, знаешь ли ты, когда и на чем споткнулось русское культурное сознание? Оно споткнулось на "Вишневом саде", когда решило: он асексуален, "Вишневый сад", мол, слишком умен, чтобы быть сексуальным. Нет, Лена! "Вишневый сад" - апофеоз секса! Ума там нет ни на грош, а секса апофеоз! Не зря его ставил Эфрос. Ох, не зря! Не зря там играли Демидова и Высоцкий. Эти люди знали, что ставить и где играть.

В жизни, Лена, я - обычный добропорядочный человек. Я умею держать себя в руках. Я контролирую каждый свой жест и каждое свое слово. Я не позволяю себе ничего лишнего. Я четко разделяю границу между добром и злом. Но, Лена, как только на горизонте возникнет "Вишневый сад" - прощай, добропорядочность! Тогда, Лена, я уже не добрый милый спокойный человек, а сексуально озабоченная сволочь, брызжущая во все стороны слюной и спермой! Тогда я уже не отвечаю за свои поступки. Тогда я, Лена, Чикатило. Только я никого не режу и делать этого не собираюсь. Зачем? У меня и так все есть. Я просто, Лена, тогда хорошо понимаю тех, кто стали Чикатило.

В России, Лена, демократия. Появилось много более или менее уютных кафе, где продают дешевую водку. Там есть и дешевая закуска. Там играет музыка. Там тепло зимой по вечерам. При коммунистах этого не было. Все закрывалось в восемь. Ты помнишь, Лена, как нам после восьми было уже некуда пойти? Но плюнь, Лена, на эти кафе! Не надейся на них! Там очень страшно. Там сидят одинокие мужчины и женщины. Они, Лена, навсегда несчастные люди. Такими их сделал "Вишневый сад".

Все они, Лена, его жертвы. Все они, Лена, ублюдки. У них дрожат пальцы и в уголках губ собирается пена. Они пьют водку. Но они только делают вид, что пьют водку! На самом деле, Лена, они пьют кровь. Они уже не могут ебаться, хотя очень хотят - "Вишневый сад", Лена, закупорил им гениталии. "Вишневый сад" поманил их умом, а когда они пошли за этим умом, то "Вишневый сад" дал им один только секс. "Вишневый сад", Лена, обозначил им секс, да не указал конкретно, что и как. Этот секс их и раздавил; в "Вишневом саде" слишком много секса, и с ним еще надо уметь обращаться. Далеко не каждый может выдержать подобные нагрузки! Ведь в "Вишневом саде" - по борделю в каждой запятой и по сексуальной революции в каждой букве. Попробуй выдержи подобное! Вот люди и не выдерживают подобных нагрузок. Вот люди и теряются в жизни. Я, Лена, уверен - Чикатило стал Чикатило, когда посмотрел на Таганке "Вишневый сад" в постановке Эфроса. Крестным отцом Чикатило был Высоцкий, а крестной матерью - Демидова.

Эти несчастные в итоге не получили ни ума, ни секса. Но они по-прежнему ждут "Вишневый сад". И не для того, чтобы получить ум или секс. Просто поговорить. Но он хуй придет.

Пора организовать благотворительный фонд для пострадавших от "Вишневого сада". Когда-нибудь, Лена, если у меня будет больше денег, чем сейчас, я обязательно создам такой фонд. Такой фонд просто необходим! Без него всем неуютно. Без него стонет земля.

Все это, Лена, я говорил тебе и тогда, много лет назад, когда мы впервые встретились. Только ты мне не верила. И я сам себе не верил. Потому что говорил нечто прямо противоположное.

Девственником я уже не был. Невозможно прочесть Чехова, тем более "Вишневый сад", и остаться девственником. А. Чехова я уже читал. А "Вишневый сад" даже уже и видел. Поэтому с девственностью все было в порядке - ее не осталось. Чехов лишил меня невинности, как опытный хуй непорочное влагалище в первую брачную ночь - волосатой кожей на белой простыне сквозь кровь и слезы. Сначала было очень больно; а потом тепло - но потом снова очень больно. Как будто бы кто-то у меня внутри вырубил мой вишневый сад - вишню за вишней.

Я не ностальгирую по советской власти. Пусть по советской власти ностальгирует пока еще не повешенная свободным русским народом коммунистическая номенклатура! Назад возвращаться глупо! Все эти набоковские штучки с реставрацией подвалов и чердаков памяти - довольно пошлый прием, и его пора оставить в покое. Слишком много чести кокетничать с памятью. Пусть с ней кокетничают недоделанные вампиры из московских кафе, навсегда провисшие в пропастях жизни между мостиком ума и бездной секса! Пусть они вызывают из недр памяти светлый образ давно пропавшего города, поселка, человека, дерева, животного, писателя, клитора, текста - чтобы потом этот образ зарезать. Я лучше, если нужно, зарежу тот образ сразу - не кокетничая. Теперь, почти в конце девяностых, я возвращаюсь к почти началу восьмидесятых не из-за любви к геометрии. Не люблю я геометрии! И она меня никогда не любила. В школе по геометрии у меня никогда не было больше тройки. И не из-за того, чтобы показать, как я все помню и ничего не забыл. Я все забыл и ничего не помню! И не из-за орфизма. Я не Орфей, чтобы спускаться в ад за каждой хуйней! Просто так надо. По принципу советских фильмов и американских вестернов: если надо - то надо. Вот если не надо - тогда и не надо. Тогда ладно. Но если надо - тогда может быть только одно: надо.

А начало восьмидесятых - это ад. Сущий ад. Абсолютный ад. Уже ясно, что Россия вступила не только в полосу фазы развала конца социализма, но и в темноту туннеля конца века. Уже надо предпринимать какие-то решительные шаги. Уже надо спасать Россию не только от конца социализма, но и от конца века. И конец века тоже надо спасать от России! А я еще так молод и так глуп! Я еще столько не знаю, так много не умею и почти ничего не понимаю. На самом деле я уже много знаю, немало умею и достаточно во всем разбираюсь. Я еще просто сказать ничего не могу! Я болтаюсь, как макаронина в незакипевшей воде. Я еще не сварился, я еще не готов к употреблению, но я уже варюсь вовсю. Вода вот-вот и закипит.

Я варюсь в России. Я варюсь в Москве. Я варюсь в семье. Я варюсь везде, где только можно вариться молодому, сильному нераскрывшемуся хую, в том числе и в истории - архивном институте. Ведь я - не заебавшийся школьник и не жалкий абитуриент, а уже полноценный, еб твою мать, студент! Я уже на новой ступени бытия, и мне уже на этой ступени тесно.

#

Я весь во власти истории. Какая это замечательная наука! А какие трогательные разного рода историко-архивные дисциплины! Только с их помощью можно ответить на самые волнующие вопросы: почему Иван Грозный взял Казань, а не наоборот? Где река Волга впадает в море Истины? Отчего на море Истины бушует шторм коммунистической лжи? Какого хуя наши после Бородина отдали французам Москву? А чего это наши в сорок первом так долго отступали? Почему русский хуй такой уникальный? В чем именно сила русского яйца? В чем тайна русской эякуляции? Зачем Сталин убил Кирова? Зачем был семнадцатый год? В какую щеку Бог поцеловал Россию при рождении? Почему Гоголь родился позже Пушкина, но раньше Толстого? Почему Сонечка Мармеладова пошла на панель? Ведь в жизни столько места для талантливой девушки! А чего Анна Каренина легла под паровоз? Ведь в жизни столько места, где можно лечь! Почему русские люди так много пьют? - на эти и многие вопросы могла дать ответ только история.

Но я не ограничиваю свое поле деятельности только историей. В мои планы входило и строительство. Я собираюсь восстановить храм Христа Спасителя, и даже не в одном, а в двух экземплярах! Вдруг коммунисты проклятые снова взорвут храм? Тогда, пожалуй, у России сразу уже есть и второй. Про запас.

Умом многие вещи понять можно, а вот хуем - никак. Хую про историю, про храм, про Высоцкого объяснить невозможно. И не потому, что хуй глуп. Не так-то он и глуп. Просто хуй - герой! Ум - он осторожен, а хуй, особенно молодой хуй, отважен и сразу бросается в бой! Поэтому хую ничего объяснить невозможно. Он ничего слушать не желает.

Поэтому я не только историк. И не только строитель. Я собираюсь стать актером! Умер Высоцкий. Опустела русская жизнь. Опустел театр. А зачем им пустеть? Не надо им пустеть. Пусть и дальше цветут. Поэтому кто-то должен продолжить дело Высоцкого. Кто-то должен играть Лопахина в "Вишневом саде". А кто, если не я? Вот я и собираюсь стать актером. Чтобы нести людям правду. Чтобы жизнь и театр не остались без маяка.

А для этого надо учиться. Стать актером непросто. Надо владеть дикцией. Надо владеть телом. Много чего надо. Это ведь не хуй собачий продолжать дело Высоцкого в "Вишневом саде"! Необходимо много и плодотворно трудиться. Роли Лопахина в "Вишневом саде" еще нужно стать достойным.

Тогда в Москве было до хуя театральных студий. Их было столько же, сколько нерезаных собак. Нерезаных собак было в Москве меньше, чем театральных студий. Именно в театральных студиях сосредотачивались лучший ум и лучший секс времени. Вне театральных студий были только плохой ум и плохой секс.

Почему я решил стать актером, а не, скажем, политиком или писателем? Не знаю. Ведь писатель или политик - это совсем неплохо! Ничуть не хуже, чем актер. Почему надо было обязательно продолжать Высоцкого в "Вишневом саде", а не Солженицына в "Гулаге" или Сахарова в жизни? Не знаю. Молодой горячий хуй непредсказуем. Почему он нацелился на ту пизду, а не на эту? Он не знает. И я не знаю. Никто не знает. Ведь пизда литературы или пизда политики лежала также рядом, как пизда театра, и была не менее вкусной! Или даже более. Так нет - потянуло на пизду театра. Вот она, молодость! Делаешь вечно какие-то глупости, тратишь понапрасну великие силы, отпущенные судьбой, Россией и судьбой в России, постоянно ошибаешься пиздой. Почему Высоцкий? Зачем "Вишневый сад"? Куда мне девать этот ебаный театр? А кто будет продолжать Сахарова и Солженицына? Судя по всему, никто. Судя по всему, пиздец. Так до сих пор продолжения и не было.

Студия! Не случайно я оказался в студии. Ведь это студия - это коллектив единомышленников, а не какой-нибудь Интернет! В студии все духовны по определению. В Интернете не духовен никто. Все уроды. А в студии все духовные и идут на смерть ради общего дела. А я был тогда очень духовен; духовен с большим запасом. Поэтому я и оказался в студии.

Итак, утром - я историк. А вечером я уже не историк. Вечером я хуй историк! Вечером я - актер. Вечером я, как и полагается настоящему актеру-маяку, учу басню.

Басня! Басня - не просто банальнейший бытовой сюжет, кое-как зарифмованный и окруженный драконами морали; басня - сердце русского ума. "Вишневый сад" - голова русского ума, а басня - сердце. Кто не любит басню, тот не любит духовность - тот враг духовности. А если кто и друг духовности, но не может хорошо прочитать басню, тот не может показать духовность во всем ее блеске. Духовность он вроде бы чувствует, но вот как преподнести ее людям - не знает. Он в актеры-маяки пока не годен.

Я весь в басне. Я фундаментально работаю над басней. Басню еще надо донести до людей! А донести до людей басню не так-то просто! А донести басню до людей в полном объеме и мимикой, и звуком, и всем остальным просто необходимо. Настоящий актер, актер-маяк, актер с большой буквы должен уметь читать басню людям. И хорошо читать. Молодой необученный хуй ведь не понимает - нельзя хорошо прочитать то, что в принципе нельзя прочитать хорошо. Басню можно прочитать только плохо. Ведь басня не про ум. Ума в басне нет. А молодой необученный хуй будет стараться читать именно про ум! Басня только про секс. А про секс хорошо прочитать нельзя.

Нашелся бы сейчас, в девяностых, какой-нибудь смельчак, рискнувший предложить мне выучить и прочитать наизусть людям басню! Но такого смельчака нет в природе. Потому что этому смельчаку будет очень плохо - все пытки Востока и Африки покажутся ему милой детской шалостью после подобного предложения! Я ему хуй намотаю на яйца, а из правой жопы сделаю Бородинскую битву, из левой же - битву под Москвой. Или наоборот; пусть выбирает. Я ему устрою наизусть людям басню! Он у меня станет живой иллюстрацией кризисных точек русской истории! Но, может быть, ради немедленного результата я бы согласился выучить и прочитать басню. Например, ради того, чтобы в России на один хотя бы день все стало хорошо. Ради России я бы согласился на басню. Но только ради России. Ради Москвы я бы уже не согласился. Только ради Москвы я бы не выдержал басню, вот ради России - выдержал бы и басню! А ради Москвы нет. Я же не Лужков. Я на такие подвиги, как басня людям наизусть, ради Москвы не готов.

К басне нельзя подпускать учащихся начальных классов. Басню нельзя давать в руки учащимся средних и старших классов. Студентам высших учебных заведений тоже нельзя. Басню можно читать только испытанным бойцам фронта русской жизни - с ясной головой, стальным хуем, такими же стальными, как хуй, нервами и генетическим иммунитетом на "Вишневый сад". Таким можно и басню. Такие сразу поймут, о чем басня "Волк и ягненок". Такие сразу за тонкой перегородкой словесного поноса о сильном волке и слабом ягненке увидят жесткую гомосексуальную психологическую драму об активном и пассивном партнерах. Пассивный партнер виноват перед активным только тем, что он пассивный. Все. Больше он не виноват ничем. Но этого уже вполне достаточно, чтобы активный поразил пассивного хуем в самое его сердце, в самый его вишневый сад.

А "Лебедь, рак и щука" тоже басня, и тоже с моралью, еще страшней, чем "Волк и ягненок". Эта басня ведь не про то, как три разных индивидуальности так и не смогли понять друг друга и организовать общее дело; каждый думал только о себе. Эта басня про развал шведской семьи; три гениталии так и не смогли слиться в едином ритме в едином организме, а в итоге разбежались в разные стороны.

Я был тогда очень духовный. Я был не самый духовный, но я был одним из самых духовных. Но даже я не знал, как можно хорошо прочесть людям эти басни. Басня не под силу даже такому молодому горячему духовному хую, каким я был тогда.

Автор этих и многих других подобных басен с имитацией ума и четко выраженным сексуальным извращением - Крылов. Крылова в России любят. Крылова в России ласково зовут "дедушкой". Крылову в России стоит памятник на Патриарших прудах. Глупые русские мамы гуляют возле памятника с детьми. Дедушка Крылов опытным глазом старого педофила смотрит на играющих у памятника внучат. Старый педофил не наебался при жизни; старый педофил готов прямо вот сейчас снова. Я не о том, что памятника писателю, превратившему русскую литературу в дешевый солдатский бордель, быть не может. Может. Раз поставили, значит - может. Пусть стоит. Просто памятник надо обнести забором и ОМОНом; и чтобы сверху патрулировали вертолеты и, если не дай Бог что, сразу открывали огонь на поражение. За русское детство хочется быть спокойным.

Я не могу долго кричать на басню. Ведь басня познакомила меня с Леной. Лена занималась в той же театральной студии. Лена готовилась в актрисы-маяки.

Мы читали басню на два голоса. Лена была волк, а я - ягненок.

Это было очень важно - хорошо подготовить басню! Иного выхода уже не было. В начале восьмидесятых время окончательно остановилось. Шла война в Афганистане. Умер Высоцкий. Советские самолеты случайно или нарочно сбили корейский самолет. Официальные театры и театральные школы были полностью ангажированы коммунистами. И только театральные студии оставались островами свободы в море лжи. В этих условиях молодой духовный хуй мог проявить себя только в театральной студии и только басней. Больше было негде и нечем. Басня стала одним из самых мощных средств борьбы с советской властью. Можно было покончить басней с советской властью? Конечно нельзя! Но в то же время можно.

Мы решили подать басню оригинально. Вроде бы по канонам за волка должен был быть мужчина - я, а за ягненка - женщина, Лена. А мы все сделали наоборот. За волка была Лена, а за ягненка - я. Лена читала партию волка примерно так: опытная старая блядь соблазняет молодого горячего духовного хуя, идеалиста, якобинца и неврастеника, то есть - ягненка, то есть меня. Это было очень интересное решение басни. Нестандартное. Нетрадиционное для русской театральной сцены. Жаль, что я не пошел дальше по актерской стезе. Актер-маяк из меня вряд ли бы получился, но актер-фонарь мог бы получиться вполне.

Это было очень умное решение басни. Я подавал партию волка с легким грузинским акцентом - чтобы было больше невинности в интонации. Почему-то невинность у меня ассоциировалась с грузинским акцентом. Конечно, это пошлость. Но это пошлость времени. На время все валить нельзя. Но в данном случае можно. Я думаю, Крылов был бы очень доволен. И Мейерхольд. И Высоцкий. И Солженицын; так умно басню "Волк и ягненок" еще никто не подавал.

Я вообще думаю, что на русской драматической сцене все женские роли должны играть мужчины, а все мужские - женщины. Только такой трансвестизм может реанимировать русскую драматическую сцену. Только это и может вывести ее из полного говна. Да верно, не судьба. Так ей всегда в говне и сидеть.

Только вот никак не получалась мораль. Старый педофил на конец басни всегда ставил мораль. А мораль невозможно прочесть ни интонацией старой опытной бляди, ни молодого горячего духовного хуя. Никак ее, мораль, не прочесть.

Поэтому мы с Леной решили читать басню без морали. Но ведь басня - она как песня! Только без припева. Выкинешь разве слова из песни? Не выкинешь. А из басни слов тем более не выкинешь! Лучше бы в басне вместо морали был припев. Припев можно прочесть и в интонации молодого горячего духовного хуя, и в интонации старой опытной бляди. А мораль, тем более в басне, страшная штука. Ее не прочтешь никак.

Тогда мы придумали еще один ход: пусть мораль, если ее не прочтешь никак, звучит за сценой. Третьим голосом. Но мораль не хотела звучать за сценой третьим голосом. Мораль может звучать только на сцене. Первым или вторым голосом.

Мораль в конце - это хуйня! Это не главное. На "Волке и ягненке" было еще одно испытание. Обычно старый педофил ставил мораль в басне только в конце. Но в этой басне старый педофил поставил мораль еще и в начале. Хотел старый педофил обнять землю с двух сторон! Поэтому поставил мораль не только в конце, но и в начале. Педофилы - люди жестокие, но не до такой же степени! Ну какой будущий актер-маяк сможет прочесть сразу две морали?! Ох, Крылов! Ох, дедушка, еб твою мать! Тут с одной моралью не знаешь что делать, а он сразу две!

Мы решили первую мораль спеть. И вторую тоже спеть. То есть делать с этими моралями все, что угодно, но только не читать. Но это был плохой ход. Басня - она, конечно, как песня, но все же не песня. Басню не поют. Это песню поют! А басню читают.

Но мы все равно решили спеть мораль. Но не как песню. Иначе: по-церковнославянски. А капелла. Чтобы звучала, сука, как хорал! Мораль ведь и есть самый настоящий хорал. Только я не умел петь по-церковнославянски. Я вообще петь не умел, а по-церковнославянски - тем более. Лена петь умела, но не умела по-церковнославянски. А в светской манере петь мораль было нельзя. Несолидно.

Оставалось последнее средство: пантомима. Показать проклятые морали телом, а все, что между ними, - словом. Показать мораль басни - телом, а тело басни - словом. Но и пантомима оказалась бессильной. Мораль, блядь такая, никак не хотела ложиться на пантомиму.

Если не помогла пантомима - это плохо. Пантомима - она как капельница. Пантомима всегда вливала свежую кровь в усталую правду русского театра. Но даже пантомима опустилась на колени перед моралью. Пантомима выбросила белый флаг. Вот мораль! Вот блядь! Вот Крылов! Вот дедушка!

Тогда, если пантомима не помогла, остается самое последнее средство клятва. Мораль все же прочесть, но не в интонации всей остальной басни, а как клятву! Как будто нас с Леной принимают в пионеры. Чтобы голос звенел. И мораль чтобы звенела. И чтобы их эхом в ответ зазвенела Россия! А иначе зачем тогда клятва? Только затем - чтобы все, в том числе и Россия, вокруг звенело.

От этой клятвы задрожала бы советская власть. Советская власть бы поняла, что на смену Сахарову, Высоцкому, Галичу, Солженицыну и уже не помню кому идут новые отряды борцов и бойцов, которые ничуть не хуже предыдущих рядов бойцов и борцов. А в чем-то даже лучше. Но точно не хуже. Пусть не лучше - но, главное, не хуже!

Но клятвы не вышло. Была одна только голая мораль. Мораль съела клятву, как голодный хуй - булку с маком.

А ведь если бы мы хорошо и точно прочли басню, то советская власть рухнула бы уже тогда. И постсоветский период не был бы таким мучительным, таким бесконечным и непонятным. И украинское девичье тело не торговало бы собой на Тверской. Оно бы торговало сухофруктами и мороженым. Теми сухофруктами и тем мороженым, которые производят промышленность и природа. А в данный момент украинское девичье тело торгует теми сухофруктами и тем мороженым, которое украинское девичье тело производит непосредственно само. И в этом, Лена, виноват только один я.

Мы, Лена, все в этом виноваты. Но я виноват больше всех. Мы все виноваты больше всех. Но я виноват больше, чем больше всех. Я не спас Россию ни от конца социализма, ни от конца века. Очень хотел, но не спас! Не смог. Нет мне прощения. А тебе, Лена, есть. Ты хорошо читала басню.

В общем, мы провалили басню - хотя ты, Лена, очень хорошо прочла басню. Всю басню. И мораль ты хорошо прочла. В тот же вечер я специально пошел на Патриаршие пруды и плюнул в лицо памятнику старому педофилу. С тех пор каждый раз, когда я оказываюсь в районе Патриарших, я прихожу к этому памятнику и плюю. Я не так часто там оказываюсь. Но каждый раз, когда оказываюсь, обязательно прихожу и плюю.

И дети мои тоже будут подходить и плевать. Я своих детей ничему не учу. Во-первых, я сам ничего не знаю, а во-вторых, детей ничему учить не надо. Дети всему сами научатся! Главное, чему их надо учить, - как правильно подойти и плюнуть в окаменевшего старого педофила. И тогда у детей все будет хорошо. Или почти хорошо. Но плохо детям уже не будет никогда!

В тот вечер я не только плевал. Я почти плакал. А Лена просто плакала. Нас утешали товарищи. Нас утешал режиссер. Нас утешали самые лучшие, самые одухотворенные, самые-самые люди на свете. "В жизни еще будет много басен", - говорили они. Но у меня с баснями все было кончено; басни теперь будут только у них. Где все они теперь? Кто-то действительно стал актером. Кого-то можно увидеть по телевизору. Кого-то можно встретить в театрах. Большинство же ушло на помойку жизни. А в принципе все они ушли на помойку жизни. Телевизор и театр давно стали такой же помойкой жизни, как и все остальное. Но в тот вечер они меня утешали. Они считали, что моя карьера актера-маяка начинается. Но я знал - это конец. Конец не только карьере актера-маяка. Конец и карьере актера-фонаря. Конец даже карьере актера-спички. Но товарищи так не считали. Товарищи в меня верили. А я еще верил в Гротовского.

Тогда все было в Гротовском. Театральная Москва была в Гротовском, как больной в соплях. Гротовский был уверен: актер не должен врать. Актер должен быть искренний и подлинный, и только искренний и подлинный! Актер должен быть естественный - как трава; как дерево; как камень. Тогда он сможет вернуть в театр жизнь и спасет театр и жизнь! Тогда я, молодой восторженный хуй, был полностью согласен с Гротовским. Теперь я, умудренный временем хуй, полностью с ним не согласен. Актер должен врать, врать и врать. Актер должен только врать. Если актер не будет врать, если он будет искренний, подлинный и естественный - как трава, или как дерево, или как камень, то это уже будет не актер. Это будет большой русский политик или большой русский писатель. А зачем это надо? Это совсем не надо. Пусть лучше врет. Пусть лучше будет актер.

Но зато, Лена, ебаная басня подарила мне тебя! Когда я не смог перепрыгнуть через мораль, когда я, Лена, расшибся об нее, как что-то нежное и неопытное расшибается обо что-то твердое, то я посмотрел на тебя и понял, что ты не только духовная субстанция, но и физиологическая. Что у тебя есть не только душа. Что у тебя есть еще глаза, руки, ноги и, судя по всему, пизда.

Наверняка есть. Точно есть! Не может не быть. Но тогда мне казалось, что нет. Не только у тебя; вообще нет. Есть только одна мораль. И вообще ничего, кроме морали, нет. Куликовской битвы нет. Бородинской битвы нет. Нет одинокого мужского вздоха в безлунную ночь. Нет одинокого женского вздоха в полнолуние. Нет одинокого детского вздоха в праздничную ночь, когда все взрослые ушли встречать праздник, а маленький хуй остался один. И праздников нет. И России нет. И театра нет. И литературы. И Тарковского нет. И солнца нет. И Земли. И не было. И не будет. И Бога нет; Бог есть мораль. Вот мораль есть, а Бога нет. Зато есть Крылов. И басня есть. И, конечно, мораль. И теперь эту мораль можно хоть жопой есть - той жопой, которой тоже нет.

Депрессия! Мораль, басня, Крылов, Россия, начало восьмидесятых - все это довело меня до депрессии. Идеологического столбняка. Удара по внутренним яйцам. Жизнь оказалась по ту сторону морали. А по эту сторону был я, упорный горячий хуй, молодой, духовный, но пока прошедший в жизни только первое испытание басней.

Против депрессии есть верное надежное средство, выручавшее годами. Великое средство! Поговори, Лена, с любым врачом, хоть психиатром, хоть дерматологом, хоть каким, - он тут же порекомендует это средство. Но это амбивалентное средство. Оно действительно может вывести из депрессии любого пациента. Но может и загнать пациента в депрессию навсегда. Так что любой врач - хоть психиатр, хоть дерматолог, хоть экстрасенс, хоть первокурсник медучилища - должен много раз хорошо подумать, прежде чем предложить пациенту в депрессии литературу. А то некоторые бесшабашные врачи рекомендуют пациенту литературу как средство от депрессии - а через некоторое время пациента уже нет, осталась одна только депрессия.

Но молодой горячий хуй разве думает об опасности? Разве он верит в плохой результат? Нет, он верит только в хороший! Поэтому я взялся за литературу. За самую лучшую на тот момент литературу.

Конечно, сначала был Маркес. Маркес - латиноамериканец, а вся латиноамериканская проза - про то, как ебутся. Нет, конечно, там не только ебутся. Там еще борются с советской властью. "Сто лет одиночества" - это роман о борьбе с советской властью в перерывах между еблей. Там еще есть мифология. Там прослеживается история нескольких семей в нескольких поколениях. Вымышленная история каких-то семей в нереальном городе. Но вроде все настоящее и похожее на правду. Другой роман - "Осень патриарха" - то же, в принципе, самое. Фантастический реализм. Ебля, борьба с советской властью и мифология. Какой-то дорвавшийся до власти подонок (патриарх) ебет всех подряд, а народ пока бедствует. Промышленность не развивается, сельское хозяйство не развивается, торговля гниет, крупный капитал еще кое-как держится, но среднему и мелкому капиталам конец. И науке конец. А патриарху-то без разницы - знай себе со всеми подряд ебется. В общем, если кто и не понимал, что такое советская власть, то после этих двух романов уже понимал. А если кто и после не понимал, то Бог ему судья. Но таких людей на свете просто не бывает. После Маркеса уже все отлично понимали, что такое советская власть. Конечно, сто лет одиночества - эпоха социализма, а патриарх - Сталин. Или Ленин. Или Брежнев. Или еще какая-нибудь законченная сволочь. После Маркеса мне даже расхотелось бороться с советской властью. Зачем? Все уже понятно. Тем более когда есть такие мастера борьбы, как Маркес, которые умеют это делать значительно лучше меня.

Эти два романа нагнали на меня такую тоску, что предшествующая тоска могла показаться творческим подъемом по сравнению с наступившей.

Казалось бы, и хватит с литературой! Так ведь нет, молодой духовный хуй так просто не успокоится, он будет снова и снова искать на свою жопу депрессий в мире литературы.

Потом был, конечно, Гессе. Гессе - писатель более сложный, чем Маркес, и потому про секс у него не все так целенаправленно, как у Маркеса. У Маркеса персонажи вот именно что ебутся, а у Гессе они только делают вид, что ебутся. У Гессе они рефлексируют. У Маркеса они все только ебутся, а никто не рефлексирует, а у Гессе они все-таки и ебутся, и рефлексируют. И делают это не где-то в Латинской Америке, а почти рядом, в Европе. У Гессе все персонажи - варианты одного персонажа: ума. Ума с большой буквы. И поэтому Гессе произвел на меня лучшее впечатление, чем Маркес. Особенно роман "Степной волк". Ведь каждый из нас, молодых упорных хуев начала восьмидесятых, был, разумеется, дикий степной волк, а не какая-нибудь там домашняя морская свинка! Каждый из нас страдал от политической тоски, от экзистенциальной тоски и, само собой, от половой тоски. Кто страдал - тот был настоящий степной волк! А кто не страдал - жалкая морская свинка. Каждый из нас был против мещанской безликости мира. Каждый из нас хотел найти свою единственную и неповторимую пизду. И потом, найдя, убить. А как же иначе? Иначе нельзя никак. Единственная и неповторимая пизда не должна доставаться никому. В том числе и своему единственному и неповторимому хую. А дальше был еще один роман Гессе - "Игра в бисер". Этот роман тоже был про меня. Про нас про всех. Кто из нас, молодых горячих горящих хуев, не хотел тогда играть в бисер? Кто не мечтал стать магистром этой замечательной игры? Ведь больше играть было не во что. А во что еще можно было играть? В прятки мы свое отыграли. В карты играть было скучно. Игры в театр не получилось. Оставался только бисер. Только меня в этом романе одно насторожило - никто не ебался за весь роман ни разу. После Маркеса читать такое было непривычно. Я думаю, Маркесу бы не понравился Гессе. Пресная проза. Но и Гессе вряд ли бы пришел в восторг от Маркеса - секса много, а ума ни на грош. Но если Маркесу не понравился Гессе, то почему тогда, спрашивается, Гессе должен быть в восторге от Маркеса? С какой стати?

Что-то я после Гессе скис. Сначала было воспрял, а потом совсем скис. Тоска, наступившая после Гессе, была значительно острее послемаркесовской тоски. Первый раз в жизни я очень крепко выпил.

Пришла очередь Набокова. "Лолита". Набоков тогда в СССР официально не издавался. Он ходил по рукам в ксероксах. Набокова не надо было издавать и после конца советской власти. Пусть бы так и ходил себе в ксероксах. Или теперь уже в дискетах.

"Лолита" мне показалась очень странным романом. Вроде бы там ебутся, а вроде бы и не ебутся. Вроде бы там про секс, а вроде бы про что угодно, но только не про секс. Вроде бы этот роман совсем не про борьбу с советской властью, а вроде бы и только про борьбу с ней. Вроде бы Лолита невинная девочка, а вроде бы уже опытная женщина. Вроде бы Набоков аполитический писатель, а вроде бы еще какой политический! Вроде бы этот роман про меня, а вроде бы хуй знает про кого. Вроде бы "Лолита" интересный роман, а вроде бы просто плохой. Вроде бы нам, молодым горячим хуям начала восьмидесятых, есть что делать в этом романе, а вроде бы и нет. Вроде бы этот роман и про ум, и про все-таки секс, и про степных волков, и о морских свинках, и о любви к единственной и неповторимой пизде, и о тайнах жизни, - а вроде бы ни то, ни другое, просто тупая вялая проза. Вроде бы Набоков и большой писатель, а вроде бы, черт его знает, но похоже на то - нет.

После "Лолиты" депрессия вышла на новый виток, немыслимый даже после Гессе. От "Лолиты" горячий духовный хуй окончательно завял. На "Лолите" он очень больно ударился в жизни. Под "Лолитой" он прогнулся, как что-то очень хрупкое под чем-то очень мощным. С "Лолитой", понял он, мы и советскую власть не победим, и из ямы жизни не выскочим.

Если бы не Юлиан Семенов и не Валентин Пикуль! Эти два писателя полностью уничтожили депрессию, вызванную Маркесом, Гессе и Набоковым. Ты, Лена, можешь в меня плюнуть, как я - в памятник Крылову. И будешь не права. Я же не говорю, что Пикуль и Семенов - писатели лучше, чем Маркес, Гессе и Набоков. Пикуль и Семенов - писатели значительно хуже, чем Маркес, Гессе и Набоков. Но почему надо бояться плохих писателей? Сейчас уже никто не помнит ни Пикуля, ни Семенова. А зря! Плохих писателей не надо забывать и бояться. Плохие писатели и плохая литература дают имитацию немедленного результата; иллюзия происходящего вот прямо здесь и сейчас. А хорошие писатели и хорошая литература не дают имитации моментального результата и события вот прямо здесь и сейчас. Хорошая литература только обещает мгновенный результат, а в итоге не дает даже его имитации. А ведь мы, Лена, еще дети. Мы только делаем вид, что не ждем немедленного результата, что мы уже все знаем навсегда и немедленный результат нам абсолютно по хую. Но жизнь-то, Лена, идет, и без немедленного результата уже никак нельзя. И тогда, Лена, на помощь человеку, находящемуся в ситуации идеологического столбняка и бесконечной депрессии, приходит палочка-выручалочка плохой литературы. Приходит скорая помощь плохих писателей.

Приходит Пикуль. Приходит Семенов. Пикуль писал многотомные романы с антисемитским душком о чудесах русской истории. Семенов писал многотомные романы с либеральным душком о советских разведчиках. От них может стошнить. От них может быть понос и неприятный запах во рту, а также резь в глазах. А что, от Маркеса, Гессе и Набокова разве этого быть не может? Еще как может. Они все без исключения Крыловы. Все они дедушки. Все они могли бы встать рядом с памятником старому педофилу. Все они писали не прозу. Прозу, Лена, пишет сама жизнь. А они писали басню. Разве "Осень патриарха" - это проза? Какая же это, на хуй, проза! Это самая настоящая басня! И "Степной волк" басня! А "Игра в бисер" даже не басня; "Игра в бисер" - сборник басен! "Лолита", естественно, басня по определению. И везде там, Лена, в конце и в начале мораль. Как у Крылова. А плохая проза - она все-таки проза. Она не басня. Она именно, хотя и плохая, проза. На нее не за что обижаться. Она ничего не обещает. А вот хорошая проза обещает. Хорошая проза обещает немедленный конкретный результат, а в итоге оказывается очередной басней с моралью. А плохая проза не обещает ни медленного, ни замедленного, ни немедленного, ни просто результата. Она - только обычная дура в этом мире. А от обычной дуры ничего требовать и ждать нельзя. Обычную прозу можно принимать только такой, какая она есть. И в этом преимущество плохой прозы.

Я вышел из депрессии. Спасибо, Пикуль! Семенов, спасибо! Спасибо, плохая литература! Есть две точки зрения на эстетов. Первая - эстеты не любят плохой литературы. Вторая - эстеты любят только плохую литературу. Только эстеты способны оценить по достоинству плохую литературу. В этом и состоит предназначение эстетов. Я не знаю, эстет я или нет. Вероятно, нет. Или эстет. Хуй его знает. Это не имеет ровным счетом никакого значения. Но я люблю плохую литературу. Правда, со временем я перестал чувствовать разницу между хорошей и плохой литературой. Я уже действительно не понимаю, чем же хорошая литература лучше плохой и чем же плохая хуже хорошей. Обе говно. Но об этом не надо. Я не хочу расстраивать тебя, Лена! Ведь ты будешь очень переживать, узнав, что обе они говно, а не только одна из них. Поэтому об этом потом. Или совсем не надо. Главное, что плохая литература вернула мне, Лена, тебя. Хорошая бы не вернула. А вот плохая взяла и вернула! И кораблик моего горячего духовного хуя снова поплыл по волнам жизни между Сциллой ума и Харибдой секса. Смотри, кораблик, не разбейся! Смотри, кораблик, не потопи вверенный тебе ценный груз - духовный молодой хуй.

Я воскрес. Я почти воскрес. Я отошел от басни, морали и хорошей литературы. Я снова был готов к уму и сексу. Секс был в Лене, ум - в книгах. Я снова стал читать. Все подряд. Как раз тогда я взял у Лены книгу "Буддизм в России".

Мы стали встречаться не только в театральной студии. Лена заходила ко мне в институт. В институте ей не понравилось. Она не понимала истории; ни как науки, ни как времяпрепровождения. Она была, в принципе, права. Такой науки нет. Прошлое знать не нужно. Там ничего интересного никогда не было. Нет, конечно, нужно и было, но от прошлого тянет плесенью морали и прошлое совершенно бесполезно для настоящего. Про будущее я уже не говорю. Если само настоящее-то бесполезно для будущего, то чем уже может быть полезно прошлое?

Мы гуляли по Москве. Заходили в кафе. Пили кофе. Кофе пил, правда, только я. Лена пила чай или сок. Мне всегда не везло на женщин, которые тоже бы любили кофе, как люблю его я. Лена была просто первой из них. Остальные были такие же кофефобки. Остальные настолько не уважали кофе, что специально обозначали его в женском или среднем роде. Лена хотя бы никогда не отнимала у кофе мужской род. Спасибо тебе, Лена! От меня и от кофе. Кофе все-таки не гермафродит и не педераст; ему явно не нравится, когда его обозначают злые люди в женском или среднем родах.

С Леной было интересно гулять по Москве. Лена знала много любопытного об этом вонючем городе. Тогда он еще не был таким вонючим, как сейчас, но уже был готов, чтобы стать таким же, как сейчас, вонючим. По центру Лена могла ходить с закрытыми глазами. Лена знала весь центр наизусть. Лена называла улицы, переименованные советской властью, досоветскими топонимами. Где-то там мы впервые поцеловались. А потом Лена прижала мою руку к своей груди. Это было мощнее, чем у Маркеса. Маркесу такое и не снилось! Ведь его персонажи лишены советского контекста! А мы в этом контексте варились, купались и переворачивались.

Мы не только гуляли; мы были и в цирке. Я не выношу цирка. Но ради Лены я пошел в цирк. Ради Лены я пошел бы не только в цирк, но и хуй знает куда! Хотя и цирк был этим хуй знает чем. Вот туда мы и пошли.

Помню, на арену вывели слона. И Лена сразу положила мне руку на хуй. В цирке было много детей. Кажется, мы попали в цирк во время зимних каникул. А советские дети обожали цирк. Почему - не знаю, но обожали! И в центре этого обожания цирка был слон. Советские дети не любили зоопарк и русские дети не любят зоопарк. Чтобы там ни придумывал Лужков, они никогда не полюбят зоопарк. А цирк любят до сих пор. И слона любят. Не того, который был тогда, а уже какого-то нового слона. Того слона я помню плохо. Но помню, что было много детей. Слава Богу, что было много детей! Они любовались слоном и совершенно не интересовались твоей рукой на моем хуе. А были бы взрослые естественно, сразу бы заинтересовались! И уже не обращали бы на слона никакого внимания.

Что-то там происходило между тем со слоном. Кажется, он играл в мячик. Лена все крепче и крепче, но так ласково и осторожно, сжимала мой хуй. Слон не хотел расставаться с мячиком. Лена не хотела расставаться с моим хуем. Слон закрутил мячик хоботом и встал на задние ноги. Лена взяла член двумя пальцами за головку и вся подалась вперед, как самая преданная поклонница в мире слона с мячиком. Слон бросил наконец мячик, встал на четыре ноги и поклонился. Я кончил. "Я знаю, как можно принципиально по-новому поставить "Вишневый сад"", - шепнула Лена. Я снова кончил. Слон снова вышел на поклоны. Если бы я мог, я бы снова кончил.

"Вишневый сад" - очень важное дело. Необходимое дело. Самое важное и самое необходимое. Но как же его поставить - чтобы самим не заснуть и чтобы свернуть шею советской власти? Неизвестно. Но у Лены был готовый концепт.

Все еще продолжая держать меня за хуй, Лена объяснила. Это уже не "Вишневый сад", а "Вишневый ад". То есть на афише "с", конечно, будет, но на сцене, конечно, будет без "с". Действие происходит в Сибири. Конец сороковых - начало пятидесятых годов. Кругом снега. Лютые морозы. Концентрационный лагерь. На нарах собрались измученные коммунистами люди. Завтра - день рождения Чехова. Поэтому они решили сделать себе маленький подарок: поставить "Вишневый сад". Декорация - стенка барака: ну, там телогрейки, параша, чьи-то ноги, подросток Федя, сквозь барачное окошко смотрит луна. Лена, правда, не знала, есть ли в Сибири луна. Должна быть. Хуй с ней, с луной. Пусть смотрит просто ночь. Без луны. Все мужские роли играют мужчины. Все женские роли играют тоже мужчины. Но гомосексуалисты, ставшие таковыми непосредственно в лагере. В роли старика Фирса - подросток Федя. Музыка - классика и песни советских композиторов тех лет. Возможны хореографические номера - подростку Феде дают пизды гетеросексуалы, а гомосексуалисты ебут. И еще дразнят: "Федя, Федя, съел медведя". Но это уже вокальные номера. С финальными репликами пьесы в барак врывается охрана лагеря и всех убивает. Свою последнюю фразу подросток Федя произносит уже мертвый. Охрана лагеря насилует мертвого Федю в извращенной форме. Суть спектакля: выраженная в пьесе Чехова высокая духовность может быть в любых условиях, в том числе и в забытом Богом концентрационном лагере в Сибири в лютые морозы в ночь без луны. Там она даже живет лучше, чем где бы то ни было еще.

Молодец, Лена! Не зря она держала меня за хуй! Не зря я кончал. Не зря выходил на поклоны слон.

Это было сильнее Маркеса, Гессе и Набокова. Это было даже сильнее Пикуля и Юлиана Семенова. Потому что "Вишневый сад" поставить уже невозможно. И только одна Лена знала, как его можно поставить. Как "Вишневый ад".

У Лены был и другой концепт. Даже более актуальный, чем предыдущий. Но тот же "Вишневый ад". Наше время. Война в Афганистане. Маленький военно-полевой госпиталь в окрестностях Кандагара. Завтра - годовщина смерти Чехова. И весь госпиталь решает сделать сам себе маленький подарок естественно, "Вишневый сад". Декорации - больничная стенка, больничная койка, унитаз, кровь, гной, по полу разная зараза ползает, блевотина, фекалии, моча, рваные бинты, использованная туалетная бумага, чья-то раненая жопа, молоденький солдатик Федя, сквозь больничное окно смотрит скупая афганская луна. Афганистан - все-таки не Сибирь, там луна быть обязана. Все мужские роли играют раненые солдаты - те, кто еще в состоянии шевелить рукой или ногой. Или хотя бы говорить. Все женские роли - конечно, медсестры. В роли старика Фирса - молоденький солдатик Федя. Звучат советские и зарубежные песни. Есть и хореографический номер: контуженый товарищ Феди пытается встать и как следует отпиздить молоденького солдатика Федю за то, что он молоденький, солдатик и Федя, но встать не может. Контузия не дает. И тогда молоденький солдатик Федя пиздит себя сам - чтобы не мучить контуженого товарища. На финальных репликах пьесы в госпиталь врываются душманы и всех убивают. Свою последнюю фразу в роли Фирса Федя произносит уже мертвый. У Чехова он сначала произносит, а потом уже умирает, а у Лены наоборот. Душманы вытирают ноги о медсестру, ссут на контуженого товарища Феди, так и не успевшего как следует отпиздить Федю, и насилуют мертвого Федю. Сквозь больничное окошко светит скупая афганская луна. Звучит веселая музыка - ведь жизнь все равно несмотря ни на что продолжается! Суть постановки - показать советской власти, что высокая духовность Чехова может жить, и очень хорошо жить, даже в скотских условиях афганской войны.

Я чуть не заплакал. Так было жалко луну и Федю. Что-то Феде в "Вишневом аде" доставалось больше всех. Но Лена запретила мне жалеть Федю. Так Феде и надо! В обоих концептах.

Лена - ты не только ангел! Ты - гений! Ты - гениальный ангел! Ты смогла схватить за хвост русский советский контекст. Ты почти свернула ему шею. Он только чудом уцелел. Ты вдохнула новую жизнь в засохшие деревья "Вишневого сада". Они не расцвели. Но ты в этом не виновата. В этом виноват только контекст.

Ночью приснился Федя. У Феди в глазах был довольно традиционный недоуменный русский вопрос - за что? За то. За то, Феденька, за то. Вероятно, есть за что. Лена знает - за что. Лена - ангел! А с ангелами не спорят. Лучше скажи спасибо, что и в Сибири, и в Афганистане тебя насилуют уже мертвым! Живому тебе, Федя, было бы хуже. Больнее.

И потом, Федя, "за что?" - это вопрос несолидный. Плохой вопрос. Глупый. Неправильно поставленный. На него невозможно ответить. Ты, Федя, все же не русская литература, чтобы без конца задавать только глупые вопросы.

Надо точнее задавать вопросы. На них также будет невозможно ответить. Но все равно - их надо задавать точнее.

Мы были не только в цирке. Мы еще ходили в кино. Тогда, при советской власти, русские люди много ходили в кино. Мы смотрели "Сталкер" Тарковского. Я уже видел "Сталкера"; и Лена уже видела "Сталкера"; "Сталкера" уже видели все. Но без "Сталкера" уже было невозможно жить - и мы снова пошли на "Сталкера". Тем более все мы тогда были сталкерами. Я был сталкер. Лена была сталкер. Слон из цирка был сталкер. Молоденький солдатик Федя был сталкер. Дедушка Крылов тоже был в некотором роде сталкер. Все мы шли в свою зону, в которой нужно было поставить "Вишневый ад". Поэтому "Сталкер" был не просто фильм - "Сталкер" был почти групповой портрет. "Сталкер" был еще и последним значительным фильмом советского кино. Мы тогда этого не знали. Я догадывался, но боялся сказать. Эпоха большого стиля в советском кино закончилась. Закончилась эпоха хорошего кино. Закончилась, закончилась. Казалось, она будет продолжаться вечно. А она, сука, закончилась! Но мы-то этого не знали! Теперь я понимаю, что "Сталкер" - очень плохой фильм. "Сталкер" - хороший фильм, но именно поэтому он и хуже, чем плохой фильм. В мире больше не должно быть хорошего кино. В мире должно быть только плохое кино: "Санта-Барбара", "Просто Мария", фильмы категории "Б" для стран Восточной Европы. "Сталкер" и другие хорошие фильмы опасны. Хорошее кино много обещает. Например, оно обещает изменить жизнь, но после него жизнь остается точно такой же, как и до него. И после плохого кино жизнь остается точно такой же. Но плохое кино ничего и не обещает.

Если бы сейчас, Лена, падали с обрыва "Сталкер" и фильм категории "Б", то я бы, Лена, подхватил фильм категории "Б", а "Сталкера" подхватывать бы не стал. Пусть лежит. Но тогда, когда мы с Леной смотрели "Сталкера", я бы, конечно, подхватил "Сталкера". А если бы не успел подхватить, то бросился бы за ним вслед с обрыва и подхватил бы уже в полете.

Во время сеанса Лена снова положила мне руку на хуй. Но не сжимала, а просто водила вверх-вниз. На "Сталкере" сжимать было нельзя - не цирк. Вокруг сидели взрослые люди - но и они, как дети в цирке, на нас не смотрели. Они смотрели фильм. Лучше бы Лена в цирке водила, а на "Сталкере" сжимала. Но она все сделала наоборот. Русские женщины вечно все путают и так же вечно все делают наоборот.

Хотя Лена не просто так водила. Она не только ласкала; она меня успокаивала. Молодой бескомпромиссный духовный хуй не может воспринимать культуру отстраненно. Для него встреча с культурой - всегда половой акт. Он может воспринимать культуру только с энтузиазмом, только с эрекцией. Или не воспринимать ее совсем. Если культура действительно хороша, то она должна вызывать у молодого бескомпромиссного хуя эрекцию. А "Сталкер" был хорошим фильмом; поэтому и возбуждал. Поэтому на "Сталкере" меня надо было успокаивать. А в цирке меня успокаивать было не надо. В цирке я скучал. В цирке молодого, бескомпромиссного, требующего немедленного результата вот прямо здесь и вот прямо сейчас хуя надо было возбудить. В цирке секса не было. В "Сталкере" секс был. Был и ум; это - Лена, которая сидела рядом. На "Сталкере", если бы не Лена, я был бы фабрикой по производству духовной спермы. Я бы мог залить весь кинотеатр! Сейчас бы я вопрос об эрекции в цирке или на "Сталкере" решил в пользу цирка. Или не решал бы его вообще. Но тогда я его решил, конечно, в пользу "Сталкера". В пользу духовной эрекции на "Сталкере" и всей остальной в цирке.

Лена на "Сталкере" плакала. Водила меня по хую и плакала. Она была влюблена в Кайдановского, сыгравшего в "Сталкере" главную роль. Она хотела предложить ему в "Вишневом аде" Федю. Я ревновал Лену к Кайдановскому и отговорил ее. Роль Феди досталась мне. Но я не хотел играть Федю. Я уже не чувствовал себя актером. Но ради Лены я был готов сыграть Федю. Но я совершенно не понимал Федю. Ну, Федя. Ну, допустим, интересный типаж очередная невинная жертва русской литературы. Но играть-то там что?

Федю можно было сыграть только глазами. Чтобы в глазах стоял вопрос "за что?". Но в моих глазах уже не было места вопросу "за что?".

Тогда нельзя было поднимать руку на "Сталкера". У "Сталкера" была мощная крыша - духовность. Самые главные русские боги берегли "Сталкера". Веером для "Сталкера" были крылья самых лучших русских ангелов. В "Сталкере" открывались самые прочные русские замки. На "Сталкере" пеклись самые вкусные русские блины. Все самое-самое: самое чистое, самое обжигающее, самое испепеляющее, самое обнадеживающее стояло за "Сталкером". На "Сталкера" наезжать тогда было нельзя. И сейчас тоже нельзя. Но сейчас мне уже все равно. Сейчас, из пика ситуации провала почти конца девяностых, разницы между можно и нельзя больше нет. Все уже можно и нельзя одновременно.

Сейчас у кино другая крыша - политкорректность. Крыша политкорректности все же лучше, чем крыша духовности. Крыша духовности в итоге раздавила кино; осталась только одна крыша. Крыша тоже развалилась. А крыша политкорректности оставляет все же больше простора для кино, чем крыша духовности. Но русского кино это не касается. Русского кино не касается уже больше ничего. Русское кино ушло из-под крыши духовности, но так и не смогло найти себе крышу политкорректности.

Героем нового "Сталкера" мог бы стать хитрый гомосексуалист. Или простодушный еврей. Или буддийски настроенный к жизни поросенок. Или еще что-нибудь такое политкорректное. Но не станет; нового "Сталкера" потому что никогда уже больше не будет!

После "Сталкера" мы пошли в гости. При советской власти у русских людей было принято, особенно после сильных культурных потрясений, ходить в гости. По дороге мы почти не целовались. В гостях Лена разговаривала с хозяевами дома, а я смотрел в другой комнате футбол. Я терпеть не могу спорта. И футбол не люблю. Но иногда я люблю смотреть футбол. Иногда имеет смысл смотреть футбол. Футбол иногда помогает в оформлении шкалы ценностей. И кроссворды люблю решать! И селедку люблю с луком. Без лука тоже люблю, но с луком люблю больше. И вареную картошку люблю - с водкой, селедкой и луком. В простых удовольствиях есть вполне конкретная энергетика, которой нет в удовольствиях сложных.

Когда Лена вошла в комнату, где я смотрел футбол, она оцепенела. А потом едва не устроила мне скандал. Действительно, как же можно после "Сталкера" смотреть футбол?! После "Сталкера" надо думать, думать, думать и думать. Думать о "Вишневом аде". А футбол после "Сталкера" смотреть нельзя. Футбол после "Сталкера" могут смотреть только идиоты. И обыватели. И проклятые коммунисты. Все те, кому скучна или просто не по зубам духовность "Сталкера" и кого тянет на разрешенные советской властью простые удовольствия. "Ты бы еще кроссворд решал", - Лена уже была готова к скандалу.

Мне стало стыдно. Я же не конформист! Я же все-таки будущий актер-маяк! Я же как-никак молодой бескомпромиссный непредсказуемый хуй! И я перестал смотреть футбол.

Сейчас я бы уже не стал смотреть после "Сталкера" футбол. Прежде всего потому, что сейчас бы я не стал смотреть "Сталкера". Сейчас для футбола уже просто бы уже не было причины. А у меня не было бы повода для стыда.

Я не люблю интеллигенции. Интеллигенция меня тоже не любит. Но если еще есть люди, которые любят интеллигенцию, мне проще полюбить этих людей, чем интеллигенцию. А если есть люди, которые любят меня, то интеллигенция в состоянии полюбить этих людей. А потом интеллигенция сможет через этих людей полюбить меня. Так всем будет проще. В тот вечер в доме, где мы с Леной оказались, было много интеллигенции. Лена заворожила ее "Вишневым адом", а мне так и не дала досмотреть футбол.

Лена волновалась. Она снова и снова пересказывала концепты "Вишневого ада". Ее внимательно слушали. Я высказывал свои соображения насчет Феди. Федю можно было сыграть с гитарой; ведь Федя - в душе поэт! Федю можно было сыграть и без гитары. Федю можно было сыграть даже и без слов - только телом и глазами. Федю можно было и совсем не играть. Только я пока не решался сказать об этом Лене. А интеллигенции тем более не решался сказать. Для них это было бы ударом. Мне приходилось беречь и интеллигенцию, и Лену.

Тогда интеллигенция любила театр и, естественно, любила Чехова. А больше всего любила "Вишневый сад". И с нетерпением ждала метаморфозы "Вишневого сада" в "Вишневый ад". Потому что, хотя у Чехова был сад, но вокруг-то был недвусмысленный ад. Вокруг была советская власть. И этот ад куда-то надо было девать. А куда? Только в сад. Сад мог бы вполне поглотить ад. А затем, поглотив, перевоспитать его в рай. Или хотя бы нейтрализовать.

Понимаешь, Лена, тогда я боялся тебе об этом сказать. И сейчас боюсь. Но все-таки скажу. Твой, Лена, "Вишневый ад" - такое же говно, как и не твой "Вишневый сад". Оба они говно. А "Вишневый ад" даже большее говно, чем "Вишневый сад". "Вишневый сад" все же чистый секс и чистое говно. А "Вишневый ад" - грязный секс и понос. В "Вишневом аде" ниже уровень качества говна. Но тогда я был так же заворожен "Вишневым адом", как и другие.

Лена увлеклась. Она без конца варьировала декорации и музыку к спектаклю. Меня попросили прочитать монолог Феди. Я отказался. Лена украдкой погладила мне хуй. Вдруг кто-то вздохнул. Все думали, что это вздохнул я, отказываясь читать монолог Феди. Но я не вздыхал - я в этот момент был занят. Я отказывался читать монолог Феди; мне некогда было даже вздохнуть. Это вздохнул хуй. Русский хуй обиделся и вздохнул. И правильно сделал, что вздохнул! Лена его обидела. Русский хуй только с виду грубый медведь. Но в быту он - нежная душа. Его легко обидеть. Вот Лена его и обидела! Лена его слишком быстро погладила. И даже не услышала его вздоха. Лена была погружена в "Вишневый ад". Ей нравилось, как ее слушают и кто ее слушает.

Мы были в интересном месте. Возможно, это была мастерская. А может быть, квартира. Квартира как квартира. Я многого не помню. А многого не хочу помнить! Не хуя помнить всякую хуйню! Но многое вот именно что искренне не могу вспомнить. Как Лена гладила хуй - помню. Как хуй вздохнул - тоже помню. А где это было конкретно - не помню. Но помню, что место было интересное. И люди вокруг тоже.

Это была не просто интеллигенция, завороженная "Вишневым адом". Это была интеллигенция, специально предназначенная для того, чтобы оценить "Вишневый ад". Это была элита. Богема. Сливки. Пенка. Я не знаю, элита я с богемой или нет. Возможно, нет. Возможно, именно элита с богемой. Может быть, я всегда был только элитарной богемой; или богемной элитой. Я никогда об этом не задумывался. А надо бы! Но с этими людьми я чувствовал себя плохо. Все они были абсолютные, законченные козлы. Это были лучшие люди своего времени. Именно поэтому они были абсолютные, законченные козлы.

Им не нравилось, когда Лена невзначай брала меня за хуй. Им нравился только "Вишневый ад".

Это были писатели. Журналисты. Артисты. Режиссеры. Художники. Были люди, близкие к церкви. Были просто хорошие духовные русские люди. Была просто всякая разная богемная мразь. Все они были связаны с КГБ. Или не были связаны с КГБ. КГБ к этому времени уже перестал быть силой; КГБ превратился просто в символ.

Вдохновленная Лена придумала с ходу и третий вариант "Вишневого ада". Средней величины хлев где-то на юге. Завтра - годовщина знакомства Антона Павловича Чехова с Ольгой Леонардовной Книппер. Животные решают сделать сами себе маленький подарок: естественно, поставить "Вишневый сад". От людей такого подарка им хуй дождаться. Животных много - тут и коровы, и овцы, и козлы. И свиньи. Декорация - стенка хлева с забытой пастухом недопитой бутылкой водки и газетой "Известия" с интересной статьей. Много вишен. На юге в этот год - неурожай. Ничего, кроме вишен, не родилось. Поэтому все животные, даже коровы, едят только вишни. Воды нет. Засуха, еб твою мать! Поэтому все животные, даже коровы, пьют исключительно вишневый сок. В углу барахтается молоденький козлик Федя, любимец всего хлева. Очень перспективный молодой козлик. Один из самых перспективных козликов района. На него возлагают большие надежды. Музыкальное сопровождение - Бах, Вивальди, Чайковский, кантри, шотландский национальный инструмент волынка, а также много другой хорошей музыки. Роль Раневской взяла дойная корова Зойка. Козлик Федя хотел сыграть Гаева или Лопахина - но роль Гаева взял породистый хряк Кузя, а Лопахина - безумный боров Никитич. А козлик Федя так надеялся, так мучительно долго репетировал и Гаева, и Лопахина! Но разве пойдешь против Кузи и Никитича? В том-то и дело, что не пойдешь. Феде кинули самую завалящую роль Фирса. Есть и хореографические номера - дойная корова Зойка пытается завалить навозом козлика Федю, породистый хряк Кузя хочет сесть козлику Феде на голову, а безумный боров Никитич собирается Федю отъебать. Но Федя - прыткий увертливый козлик! А не беспомощный хуй импотента. Поэтому молоденький козлик Федя удачно избегает и первого, и второго, и третьего. В финале пьесы в хлев врываются за недопитой пастухом бутылкой водки пьяные ветеринары и всех убивают. Федя все-таки успевает произнести свои последние реплики, но мертвым. Пьяные ветеринары, допивая водку, делают с телом бывшего прыткого козлика Феди то, что не успели сделать с ним при жизни Зойка, Кузя и Никитич. Пьяные ветеринары садятся Феде на голову, ебут и заваливают навозом. Звучит Бах. Или какая-нибудь другая хорошая музыка вроде Баха. Но лучше Бах. Пьеса показывает советской власти, как изощренная духовность Чехова может жить даже в хлеву. В хлеву ей живется так же хорошо, как и не в хлеву.

Когда Лена закончила, кто-то опять вздохнул. В каноническом "Вишневом саде" тоже кто-то все время вздыхал. Может быть, сам вишневый сад. Он понимал: его скоро выебут. Вот и вздыхал. Или вздыхал секс, который в "Вишневом саде" на втором плане. Секс вздыхал потому, что его не пускают на первый план. Также секс вздыхал из-за отсутствия в пьесе ума. Лена, слава Богу, в своих "Вишневых адах" не использовала парадигму вздоха. Там и так всего хватает. А после того, как Лена закончила, вздохнули двое. Вздохнул Федя. Феде опять досталось больше всех! И вздохнул мой русский хуй. Он был разочарован. Его перестали гладить. По нему перестали водить вверх-вниз. Лена занята "Вишневым адом", а про него забыла совсем.

В третьем варианте "Вишневого ада" слишком много Орвелла. Орвелл не понял механизмов русской революции. Ты их тоже, Лена, не поняла. Ты, Лена, глупая девушка! Лена, ты - совсем не глупая. Их никто не понял: не одна только ты и не один только Орвелл. "Скотский хутор" и "1984" - очередные басни с очередной моралью. Эта литература не дотягивает до Маркеса. До Пикуля она тем более не дотягивает. Ничего страшного. Какие к ебене матери механизмы! В русской революции не было никаких механизмов. В русской революции был только один голый пиздец. В русской революции был только голый пиздец механизма и механизм голого пиздеца.

И еще, Лена. Еще вот что. Самое главное, Лена, на чем ты споткнулась в "Вишневом аде", - ты не нашла путей к русскому контексту. И ты мало водила по моему хую вверх-вниз. Ты здесь, впрочем, не виновата. Ты здесь ни при чем. Я не могу списать только на тебя провал девяностых! Мы все не нашли путей к русскому контексту. Мы все мало водили по своим и чужим хуям вверх-вниз.

Третий вариант "Вишневого ада" не вызвал такого восторга, как предшествующие два. Но все равно - многие были довольны. Некоторые были разочарованы, но большинство были довольны. Все сразу стали пить. Много пить. Мужчины стали много пить. Женщины стали много пить. Тогда в России женщины пили так же много, как и мужчины. Сейчас женщины пьют меньше. Но сейчас и мужчины меньше пьют.

Снова и снова много пили. Хвалили Лену. Ругали советскую власть. Если Брежнев был жив, то ругали Брежнева. Если он уже умер, то ругали кого-то следующего после Брежнева. Вдруг все разделились. Все мужчины оказались в одной комнате, а все женщины - в другой. Запахло гомосексуализмом. Тогда для России это был непривычный запах. Это была новость. Сейчас, конечно, не новость. Но тогда была большая новость. Тогда, правда, все было новостью. В том числе и гомосексуализм.

Меня обступили. Меня трогали. Мне говорили комплименты. Меня это не удивляло. В юности я нравился мужчинам. У меня были красивые глаза, и пальцы у меня тоже были красивые. К этому времени они все еще были красивые. Но только внутри. Снаружи они уже заматерели. А раньше они были красивые и снаружи.

Кажется, я даже с кем-то танцевал и целовался. Вроде бы это было по пьяни. Но мы все, хотя и много пили, были не такие и пьяные. Просто пьяному проще танцевать и целоваться с мужчинами.

Я за себя не боялся. С мужчинами у меня ничего получиться не может. К сожалению. У меня все-таки традиционно предрасположенный русский хуй. Он реагирует только на пизду. К мужчинам он плохо относится априори. В этом моя трагедия вплоть до сегодняшнего дня! Мне перестали нравиться женщины, но так и не начали нравиться мужчины. Я ушел от женщин, но так и не дошел до мужчин. Мне тяжело с женщинами. Они все такие дуры! Но и с мужчинами мне тоже тяжело.

Мне давали советы насчет Феди, как лучше сыграть козлика и как солдатика. Мне уже подбирали костюм. И грим подбирали.

С тем, кто подбирал мне костюм и грим наиболее тщательно, мы долго танцевали. И долго целовались. Теперь он - известный театральный режиссер. Или журналист. Или на телевидении. Я знаю, что он - известный, но в какой конкретно области - не знаю. Его зовут Андрей. И тогда его звали Андрей. У него соответствующая, откровенно гомосексуальная фамилия.

Он пытался гладить мне хуй. У него это плохо получалось. У Лены это получалось лучше. А может, у них получалось одинаково. Только мне больше нравилось, когда хуй гладит Лена.

У Андрея сразу появилась своя версия "Вишневого сада". У Андрея была иная версия, чем у Лены. Не "Вишневый ад", а "Вишневый зад". Это была радикальная версия.

Ведь "Вишневый сад" - чисто мужской мир. В нем нет места ни женщинам, ни вишням. Поэтому в "Вишневом заде" все мужские роли играют мужчины, а все женские - опять же они. Вся Россия изнасилована. Изнасилована советской властью и злыми ангелами. И полита кровью. Россия уже больше не может, а ее все равно продолжают и продолжают ебать. Отсюда вишневый, отсюда и зад. Вся Россия - сплошной вишневый зад. Но есть еще в России живая душа! Это, конечно, Федя. И эту душу надо продемонстрировать людям.

- Живую душу, - добавил Андрей, - надо взять за хуй и резко потянуть на себя!

И он взял меня за хуй и резко потянул на себя. Он хотел немедленно приступить к репетициям. Но я не привык, чтобы меня тянули за хуй. Мне это не нравится. Если бы я привык, мне бы это, возможно, и нравилось, но я не привык. Поэтому мы с хуем отстранились.

Ведь я бы все равно не сыграл бы душу. Солдатика я бы сыграл. И козлика я бы сыграл. Плохо, естественно, но сыграл бы. А вот душу - нет! Про душу я ничего не знаю. Душу я не умею.

Это был бы солдатик без души. И козлик без души. Душа в них обоих даже бы не намечалась. А душа в чистом виде у меня бы тем более не получилась.

С Леной в другой комнате происходило нечто похожее. Ее окружили лесбиянки. Они целовались и танцевали. Некоторое время отдыхали и только пили. А потом снова целовались и танцевали.

Сейчас, почти в конце девяностых, намечается идеальный брак: гомосексуалист и лесбиянка. Не бисексуал и бисексуалка, а именно гомосексуалист и лесбиянка. Они откроют новую эру. Чудесную новую эру. У них будут дети. Дети новой эпохи. Настанет эпоха новых детей. У детей будет замечательная интересная жизнь. Жизнь, заполненная и даже переполненная умом и сексом. Умным сексом и сексуальным умом. Это будет брак двадцать первого века.

Сейчас-то понятно, что нельзя было тогда отказываться от танцев и поцелуев с гомосексуалистами и лесбиянками. Но мы отказывались. Вот мы и прохуячили новую эру! То, что мы прохуячили двадцатый век, - ладно. Тут уже ничего не поправишь. Хуй с ним. Но мы, кажется, прохуячили и двадцать первый. Мы прохуячили идеальный брак. Гомосексуалист пока так и не встал под венец с лесбиянками. Гомосексуалист пошел под венец с гомосексуалистом. А лесбиянку не пригласили даже на свадебную церемонию. Россия - мужская страна! Россия прощает мужчинам все. Гомосексуалистам Россия все простила. Женщин она не прощает! Лесбиянкам она не простила ничего.

Вот и "Вишневый сад" тоже царство мужчин и садов. В нем нет места ни женщинам, ни вишням. Заебанным мужской похотью женщинам и вишням. Но старая эра закончилась. Начинается новая эра. Начинается "Вишневый зад", где все женские роли играют женщины, а все мужские - снова они.

Действие происходит в роддоме. Или женской исправительной колонии. Может быть, в женской волейбольной команде. Или в медучилище - в любом месте, где мужчин не может быть в принципе. Где только женщины и вишни. Из мужчин - один, конечно, Федя. Но Федя - он не совсем мужчина. Федя начисто лишен первичных мужских половых признаков: пота, хуя, волосяного покрова, тяги к блядям и алкоголю. Федя - эхо. Федя - аромат. Федя - бабочка. Только без крыльев. Федя - что-то легкое и воздушное; только не летает.

От Лены требовали забрать у меня роль Феди. Федю должна играть сама Лена. Лена - лучший Федя в мире! Ведь Федя - это душа! А какая у меня душа? Души у меня нет. И не предвидится. Душа есть, и замечательная душа, только у Лены.

Лене подбирали грим и костюм. Лене ставили интонации. С Леной обсуждали мизансцены. Лену дергали за клитор. Лена уворачивалась. Русские женщины никогда не умели ценить клитор - ни у себя, ни у других. Русские женщины не любят о нем вспоминать. Русские женщины стараются о нем не говорить. Клитор остался для русской женщины терра инкогнита.

Окружавшие Лену лесбиянки теперь все при деле. У них все в порядке. Они забросили театр. Они - модели, имиджмейкеры и владельцы рекламных агентств. Они на виду. Тогда Лена от них уворачивалась, как и я от своих гомосексуалистов. Мы не знали, что они будут наверху в этой жизни. Но если бы знали, все равно бы уворачивались.

Потом мужчины и женщины снова оказались все вместе в одной комнате. Никто не танцевал. Никто не целовался. Никто не вспоминал про "Вишневый зад" в мужском и женском вариантах. Все только много пили. Мы с Леной ушли. Мы не могли тогда столько пить.

Я провожал Лену. Лена не хотела "Вишневого зада". Лена хотела только "Вишневый ад". Она не хотела Федю как душу. Она хотела Федю только козликом или солдатиком. Мы уже не целовались. Мы только говорили. Говорили мы о козликах и солдатиках - чем они отличаются от солдат и козлов.

Я, Лена, вот что думаю. Вот что, Лена, я тебе скажу: вишневый - плохой цвет. Вишневый - хороший цвет. Но он не может быть цветом ни ада, ни сада, ни зада. У всех у них должен быть другой цвет. Вишневого они все не достойны.

Русский советский сад скрыл от нас хуй и пизду. Русский советский ад тоже скрыл от нас хуй и пизду. В русском советском заду пизды и хуя не может быть по определению. Там только душа.

Самое главное в жизни, Лена, - хуй и пизда. Ничего главнее и важнее их нет. Все остальное - декорация и орнамент. Ты, Лена, ответишь, что это пошлость. И будешь права. Но это не пошлая пошлость! Это терпимая пошлость. Это даже умная пошлость. Или даже совсем не пошлость. Смотря, Лена, что понимать под хуем и что под пиздой. И что, Лена, под пошлостью.

Понимаешь, Лена, ты, как и русское культурное сознание, сделала довольно серьезную ошибку. Ты не смогла понять, что нейтрализовать ум, которого не было в "Вишневом аде", можно только сексом, которого тоже нет. А у тебя в "Вишневом саде" все-таки было немного секса. Ты, Лена, не нашла достойного топора для "Вишневого сада", чтобы вырубить там все на хуй под корень! И ты забыла самые главные вещи в жизни - хуй и пизду. Но я тебя ни в чем не обвиняю! Мы все не нашли топора и мы все забыли самые главные вещи в жизни.

Когда мы встречались, то Лена уже не прикасалась к хую и тем более не водила по нему вверх-вниз. Мы мало целовались. Лена занималась только "Вишневым адом". Но я не хотел больше быть актером. Я жалел Федю, очень жалел, но не собирался его играть. Я жалел его во всех ипостасях: подростка, солдатика и козлика. Но однозначно не хотел его играть. И вообще ничего не хотел играть. Но Лене я пока об этом не говорил. Она могла обидеться, и мы бы уже совсем не целовались. Актером ни в каком виде, даже ради Лены, я себя не предполагал; тем более актером - Федей.

Лена как всегда права. Не надо трогать хуй. Не надо водить по нему вверх-вниз. И ебаться не надо. Надо "Вишневый сад". Надо "Сталкер". Надо готовиться к грядущим боям. Надо спасать Россию от конца социализма и конца века. Надо спасать Сахарова из Горького. Ебаться же оно совсем необязательно.

Надо что-то делать. Умер Высоцкий. Расстреляли Николая Второго. Сбили корейский самолет. Ввели войска в Афганистан. Подавили венгерское восстание. Продали Аляску. В школьных хрестоматиях - Крылов и Чехов. Тотальный неурожай кормовой свеклы. Все не так. Так жить нельзя. Нужны конкретные меры. Нужны радикальные жесты. Лена, пожалуйста, возьми меня снова за хуй!

Лена не взяла. Лена дала. Лена дала мне почитать Солженицына и "Буддизм в России". И Солженицына, и буддизм тогда официально не издавали. Их издавали неофициально.

Я врал тебе, Лена, что даже не раскрыл "Буддизм". Я раскрыл. Но быстро закрыл. Там не было ни ума, ни секса. Мой русский хуй там их не нашел. Хотя, может быть, плохо искал. Или чего-то не понял. Молодой бескомпромиссный хуй всегда блуждает в потемках. Ему, Лена, скучен буддизм. Он разозлился на весь мир и везде видит одну только басню. И в буддизме тоже.

Солженицын мне понравился больше, чем буддизм.

Солженицын - он, конечно, да, того, этого, что говорить, - большой писатель. И это плохо. Потому что рядом с большим писателем чувствуешь себя говном и хочется выть. Писатель не должен быть большой. Он должен быть говном и не хотелось выть. Чтобы рядом с ним было легко!

С Солженицыным мне было тяжело. Легче, конечно, чем с буддизмом, но все равно тяжело. Сейчас бы я, возможно, попытался связать между собой Солженицына и буддизм. И эта связь могла бы стать началом преодоления кризиса конца девяностых! Но тогда, в начале восьмидесятых, я этого сделать не мог. Молодой горячий духовный хуй ничего между собой связать не может. Он живет по закону "или - или". Или - день, или - ночь. Или водка, или коньяк. Или - мужчина, или - женщина. Или "Вишневый ад", или "Вишневый зад". Или Солженицын, или буддизм. Или - ум, или - секс.

С Солженицыным меня помирил секс. Солженицын, а тем более "Архипелаг ГУЛАГ" - концентрация борьбы с советской властью. А концентрация всегда возбуждает. Когда я читал Солженицына, то Лены рядом не было. Но она была. Ее рука словно гладила мой хуй; поэтому на Солженицыне я кончал раз за разом. Непрерывно. Солженицын - очень эротичный писатель. Один из самых эротичных писателей двадцатого века. В нем больше эротики, чем в Маркесе, и больше, чем в Набокове.

Солженицын меня расстроил. Мне уже поздно бороться с советской властью. Молодой отчаянный хуй в этой борьбе не нужен. Солженицын все сделает сам. А если он не сделает, тогда никто не сделает. Тогда борьба невозможна. Тогда бесполезны и я, и Лена, и слон в цирке, и "Сталкер", и "Вишневый ад".

Потом был Пастернак. "Доктор Живаго". Его тоже дала мне Лена. Лена хотела ввести куски из "Доктора Живаго" в "Вишневый ад", чтобы их там читал Федя. То есть я. "Доктор Живаго" должен был помирить меня с умом и сексом. Хороший роман. Пастернак получил за этот роман Нобелевскую премию. После этого романа у Пастернака были крупные неприятности с советской властью. Роман в России не издали. Когда его дала мне Лена, его по-прежнему все еще так и не издали. Его издадут только при Горбачеве. Американцы сняли по роману фильм. Хуевый фильм. Но американцы в принципе не могли снять хороший фильм по русскому роману. Американцы не понимают русских романов. Русские тоже не понимают русских романов и тоже не могут снять по русскому роману хороший фильм. Американцы не понимают потому, что они - американцы. Они ищут в русском романе, как в буддизме, ум и секс. Они ищут там самой высокой пробы ум и такой же пробы секс. А там этого нет! Нет, и все. Но в фильме "Доктор Живаго" музыка хорошая. Очень хорошая; искренняя такая, нежная. Американцы понимают - выебываться не надо. А русский роман выебывается. Американцы относятся с уважением к выебываниям в русском романе. Им кажется - за этими выебываниями что-то стоит. За этим стоит только обычное русское неумение жить искренней, спокойной, нежной, размеренной американской жизнью.

Пастернак заставляет вернуться в детство. Конец шестидесятых. Маленькая двухкомнатная квартира недалеко от метро "Маяковская". Мама и папа. И еще бабушка. Более-менее счастливое детство. Вдруг - еб твою мать - разбился Гагарин! разбился первый космонавт! И не на космическом корабле, что было бы вполне нормально, а при испытании, еб твою мать, самолета. Пахнет прощанием с большим стилем. Пахнет тараканами. Пахнет Чеховым. Пахнет семейной ссорой. Мир разделился на маму, папу и бабушку. Мама морила тараканов. Тараканы ушли. А вот Чехов остался. Чехов остался до сих пор. Против Чехова универсального средства нет. Он непобедим.

Вот что, Лена: у Пастернака неверная историческая перспектива. В русском романе, и в "Докторе Живаго" особенно, вечно происходит какая-нибудь хуйня - то война, то революция, то советская власть, то еще что-нибудь такое же гадкое. Там, Лена, постоянно чувствуешь себя у времени в жопе. Там мало ебутся. Там плохо думают. Там нет по-настоящему ебущихся и умных людей. Там все как-то не так. В русском романе не наблюдается энергетика счастья. В русском романе отсутствует объем жизни. Русский роман сложно вводить в Интернет.

И вот что еще, Лена. Ты будешь сердиться, но я все равно скажу. Пастернака надо снова запретить! "Доктора Живаго" нельзя давать в руки молодежи. Ни в коем случае нельзя! Чего хочет молодежь? Денег и ебаться. А этого нет в "Докторе Живаго". В "Докторе Живаго" все изначально противоречит деньгам и хую с пиздой. Молодежь, прочитав "Доктора Живаго", уже не захочет ни ебаться, ни денег.

А нам, Лена, надо думать о молодежи. Наше поколение уже полностью провалилось в середине девяностых. Пусть хотя бы молодежь будет жизнеспособной.

Ты зря мне дала "Доктора Живаго". Я его зря взял. Но теперь ничего не поделаешь. Лена, пожалуйста, не вставляй куски из "Доктора Живаго" в "Вишневый ад". Мы с Федей их не потянем.

Лена не давала мне больше запрещенной на тот политический момент литературы. Лена забрала Солженицына и Пастернака. "Буддизм" Лена взять забыла. Лена рекомендовала мне вернуться к классике.

Классика - она как детство. И как онанизм. И в детство, и в онанизм всегда надо возвращаться. И в детстве, и в онанизме можно найти ответы на вопросы, которые поставила жизнь после детства и после онанизма.

Классика! Классика - самый азартный тотализатор русской жизни. Классика - самый лучший антидепрессант для русской тоски. Классика - самый сильнодействующий наркотик для русского мозга. Классика - наиболее прочный презерватив для русского хуя.

Американцам этого не понять. Но и русским уже тоже этого не понять.

Надо читать классику. Маркеса, Пикуля, Пастернака и всю остальную постклассическую литературу - не надо. Бог с ней. Надо лизать первоисточник. Надо снова и снова надевать на себя ошейник классического текста.

Первым был Пушкин. Пушкин в русской литературе, как Гагарин в космосе! Он всегда первый. Второй, конечно, Лермонтов. Лермонтов - Титов русской классики! Лермонтов всегда после Пушкина второй. Хотя и Гоголь второй. Гоголь тоже достоин быть вторым. Но второй все-таки Лермонтов. Гоголь все-таки третий. Потом уже все остальные.

Пушкин! Светлое имя - Пушкин. Пушкин - темное имя. Пушкин - всегда разное имя. Не то что у остальных. У остальных оно всегда одинаковое.

Пушкин - самый лучший русский человек за все время существования России. Николай Первый, правда, считал Пушкина говном как человека и как писателя, но Николай Первый просто не знал тогда других русских писателей, которые действительно говно и как люди, и как писатели. Вот Пушкин и показался Николаю Первому говном. А если бы Николай Первый знал к этому времени других русских писателей, он бы относился к Пушкину иначе: значительно лучше.

Главное произведение Пушкина - роман "Евгений Онегин". Роман не в прозе, а роман в стихах. Это, Лена, охуительная разница. Чайковский написал по мотивам этого романа оперу с таким же названием. Когда, Лена, думаешь о Чайковском и вообще про оперу, то становится жалко Пушкина. А если жалко Пушкина, самого лучшего человека России за все время существования России, то всех остальных русских людей тем более жалко!

Лена, не надо было писать "Евгения Онегина" в стихах! Его надо было писать прозой. По прозе сложнее писать оперу, чем по стихам. Тогда, Лена, Чайковский вряд ли бы написал по этому роману оперу, и не было бы так жалко ни Пушкина, ни всех других.

Я, Лена, против Чайковского не имею ничего. В каждом из нас сидит свой Чайковский. Я Чайковского даже уважаю. За что конкретно - не помню, но уважаю. У Чайковского хорошие концерты для фортепьяно с оркестром. У Чайковского душевные романсы. Вокруг Чайковского сильная гомосексуальная мифология. Чайковского есть за что уважать! Но какого хуя он полез на "Евгения Онегина"? В мире столько хорошей поэзии. Тогда, при Чайковском, хорошей поэзии было даже больше, чем сейчас. Вполне можно было написать оперу по "Фаусту" Гете. По какой-нибудь поэме Байрона или там, скажем, Шелли. По "Королю Лиру" Шекспира тоже могла бы получиться отличная опера.

Главное произведение Лермонтова - "Герой нашего времени". Тоже роман. Но, слава Богу, в прозе. Сильный роман. О разных переплетениях жизни армейского офицера на Кавказе. Написано хорошо. Но кончается плохо. Все умирают. Офицер не хочет жениться на молодой красивой девушке из богатой семьи. Хотя вроде бы он ее любит. И она его тоже вроде бы любит. Но под венец они не пошли. Вот так всегда в русском романе! В русском романе все всегда через жопу! Что ебутся мало и даже совсем не ебутся - это ладно. Это нормально. Действие романа происходит в девятнадцатом веке, а в девятнадцатом веке люди вообще меньше ебались, чем в двадцатом. И людей в девятнадцатом веке было меньше. Но вот то, что никто ни на ком не женился и все умерли - это плохо. Совсем плохо. У Пастернака нет счастья. У Лермонтова его нет. Так нельзя. Без счастья жизнь совсем говно. Лена, ну их всех к ебене матери, не хочешь - не гладь, но хотя бы подержи немного меня за хуй!

Гоголь. "Мертвые души". Я перечитал этот роман с большим интересом. Есть много сильных и до сих пор волнующих мест. Особенно там, где про птицу-тройку. Многие думают, что это Россия. Но интерпретаторы Гоголя не правы. Птица-тройка, Лена, не Россия. Это какая-то другая страна. Россия похожа только на одну отдельную лошадь. На трех лошадей вместе она не похожа.

"Мертвые души" Гоголь не закончил. Пушкин не закончил "Евгения Онегина". Почему Чайковский не написал оперу "Мертвые души"? Хорошая получилась бы опера. Просто очень хорошая. Почему Чайковский не решился на "Мертвые души"? "Мертвые души" - такой же точно неоконченный роман, как и "Евгений Онегин". И почти о том же самом. Все русские романы об одном и том же: о том, что нет счастья. А "Мертвые души" на музыку ложатся даже лучше, чем "Евгений Онегин".

Достоевский. "Подросток". Слава Богу, что хотя бы Достоевский свой роман закончил. Но вот на этот роман музыку писать не надо. Чайковский десять раз прав, что не написал оперу "Подросток"! Роман очень неровный в музыкальном плане. На него было бы сложно написать оперу. Но какую-нибудь непритязательную хуевину типа сонаты на него вполне можно было бы и написать.

Классика при возвращении в нее оказалась такой же угрюмой, как и запрещенная литература.

Лена меня терроризировала. Лена вращалась вокруг "Вишневого ада" и не хотела никакого секса. Она хотела только ум.

И еще Бог. Лена пришла к необходимости Бога. Православного Бога. Лена читала Библию и Молитвослов.

Лена, Бога нет. Лена, Бог есть. Но для нас его нет. Он нас оставил. Наши отношения с Богом, когда он все-таки иногда есть, идут не как надо - не через душу. Они идут через хуй и через пизду. Но через душу они тоже идут. Но перед душой они все равно проходят сначала через хуй и через пизду. А после души они опять же возвращаются через хуй и через пизду.

Лена придумала четвертый и, кажется, уже последний вариант "Вишневого ада". Это был наиболее политизированный вариант.

Райком КПСС. Мраморные лестницы. Просторные светлые коридоры. Красные флаги. Портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Брежнева и членов Политбюро ЦК КПСС. Если Брежнев умер, то уже кого-то следующего после Брежнева. Дешевая вкусная еда в буфете. Сытые, уверенные в себе люди. А народ-то страдает! Народу хуево. Сельское хозяйство гниет. Разваливается промышленность. Застой в культуре. Надо что-то делать!

Вечером весь райком идет на премьеру "Вишневого сада" в один из столичных театров. А днем в райкоме отчетно-предвыборная конференция. Последним выступает молодой инструктор Федя. Федя работает в райкоме около года. Карьера Феди складывается удачно.

Конференция идет уже не первый час. Все немного устали. Всем немного скучно. Всем хочется скорее на "Вишневый сад". На трибуну выходит Федя и вместо заранее утвержденного доклада берет гитару и гневно бросает в переполненный ложью и фальшью зал под гитарный перебор строчки из Солженицына и Библии. Дело в том, что ровно месяц назад в Феде произошел духовный переворот. Федя понял - так дальше жить нельзя. Советскую власть надо свергать! Федя освоил гитару и выучил наизусть несколько абзацев из Солженицына и Библии. И вот теперь настал Федин звездный час.

С грохотом летят со стенок портреты вождей. Приглашенные гости из горкома в обмороке. Райком в панике. Конференция сорвана. Сотрудники райкома во главе с первым секретарем, опрокидывая стулья, бегут к телефонам, по пути затаптывая пожилую уборщицу Клаву. Они вызывают армию и КГБ.

В райком врываются танки и части внутренних войск. В Федю летят пули и снаряды. Федя падает и погибает. Но, уже мертвый, он берет на гитаре аккорд и произносит несколько строчек из Солженицына и Библии. Танкисты играют головой Феди в футбол. Офицеры внутренних войск отрезают у Феди хуй и большой палец правой ноги, чтобы другим было неповадно в другой раз бунтовать против советской власти.

Сотрудники райкома в полном составе во главе с первым секретарем идут на "Вишневый сад". Но перед глазами у них все равно "Вишневый ад". На сцене - Раневская, а им мерещится Федя, молодой неизвестный герой. На сцене - Лопахин, а у них все равно перед глазами - Федя, гневно произносящий в зал Солженицына и Библию под гитарный перебор. На сцене - Гаев, а у них перед глазами снова Федя, с отрезанными головой, хуем и большим пальцем правой ноги. Плюющий в лицо советской власти Федя навечно поселился в их сердцах! Федя будет их преследовать при Андропове и при Черненко. Федя их оставит в покое только при Горбачеве. Но и при Горбачеве Федя будет иной раз возникать у них в сердцах и перед глазами. Вот при Ельцине уже не будет. В кризисе девяностых Феде места не нашлось.

Мы поругались. Мне этот вариант совсем не понравился. Откровенно слабее, чем с подростком, солдатиком и козликом. Тут уже одна только политика. Только один ум.

Советскую власть, Лена, не победишь умом. Советская власть сама умна. Советская власть сама победит умом кого угодно. Советскую власть можно победить только сексом. Лена, не хочешь - не води вверх-вниз, не хочешь - не гладь, но хотя бы просто потрогай меня за хуй!

Лена не хотела даже просто потрогать. А вот "Вишневый ад" Лена и трогала, и гладила, и водила по нему вверх-вниз.

Лена с кем-то встречалась. Лена часами висела на телефоне. Лена была постоянно занята. Лена обговаривала детали "Вишневого ада" - всех четырех вариантов сразу.

Тайком от Лены я стал читать Борхеса. Борхес - это не Чехов! И не Маркес. И не Гессе. И не опера "Евгений Онегин". У Борхеса все в порядке с умом и сексом. Борхес ни в чем не виноват. Борхеса можно давать читать детям.

Лена узнала, что я читаю Борхеса. Я сам был виноват: случайно я не удержался и процитировал Борхеса. Лена осуждала меня за Борхеса. Я сам себя осуждал за Борхеса. Но все равно читал. Хотя Лена была, как и полагается ангелу, опять права - Борхеса читать не надо. Борхеса надо читать, но не ангелам. Потому что у Борхеса нет Бога!

У Чехова Бога тоже нет. Но у Чехова он все-таки есть. И у Борхеса он есть. Но у Чехова он то есть, то его нет, а у Борхеса Бога нет и Бог есть одновременно! Молодому бескомпромиссному хую Борхеса читать не надо. Молодой бескомпромиссный хуй должен точно знать, есть Бог или Бога нет. Оттенки, нюансы и переходы ему не нужны.

Русское культурное сознание, Лена, и ебнулось на том, что так и не смогло соединить Чехова и Борхеса. Оно, Лена, делает выбор. Оно до сих пор альтернативно. Альтернатива, Лена, всегда беда. В альтернативе, Лена, нет ни ума, ни секса.

В русском культурном сознании не прижился ни Борхес, ни даже Чехов. В нем почему-то никто не прижился. В девяностых не прижилось и само сознание.

Так что уже и все равно. Уже не надо Чехова. И Борхеса не надо. Сейчас нужно только "Молчание козлят". "Молчание козлят" - самая главная вещь девяностых. "Молчание козлят" определило конец века. В "Молчании козлят" есть и ум, и секс, и кофе, и какао, и хуй, и пизда, и вообще райское наслаждение.

Я забыл автора "Молчания козлят". Но там нет конкретного автора. Там нет автора - человека. Автор "Молчания козлят" - сама природа. Сама жизнь. Сам Господь Бог. Сама Америка. Главный персонаж - конечно, Федя. Но Федя, перенесенный на американскую почву. Американизировавшийся Федя. И зовут его Фредерик. В первой половине восьмидесятых годов Федя жил в СССР и стал жертвой русской классики. Но потом Федя силой мысли оказался в Америке и превратился в сексуального маньяка. Русская классика сделала из Феди покорного лопоухого козлика и не давала ему шевелить мозгами и ебаться. Русская классика обидела Федю! И вот теперь Федя мстит Америке за нанесенные русской классикой обиды. Федя хочет, чтобы Америка жила по законам русской классики. Федя хочет сделать Америку тоталитарным государством! Федя хочет сделать из Америки то же, что русская классика сделала из него.

Все американцы для Феди козлики. А козлики, как учит русская классика, не должны думать и ебаться. Русская классика за них все сделает сама. Но козлики-американцы хотят и думать, и ебаться. Федя, он же Фредерик, наказывает козликов-американцев. Фредерик - опытный, хитрый и расчетливый сексуальный маньяк. Кому-то Федя хуй отрежет и засунет под мышку, кому-то на жопе нарисует кровью сложный символ, кому-то вырвет яйца и разбросает их в разные стороны, а у кого-то соединит в одно целое ноздрю, клитор и большой палец правой ноги. Фредерика поймать невозможно; Фредерик ловко заметает все следы. Америка стоит на ушах. Америка стонет. Америка плачет. Америке жалко своих козликов. Америке страшно за себя.

Слава Богу, в Америке есть полицейский Джек Дублин. Джек - ирландец по происхождению, но американизировавшийся три поколения назад. Джек - мужчина ебнутый, но очень смелый. Ебнутых мужчин в Америке до хуя и без Джека, но очень смелых мало. Джек покажет Фредерику, как завязывать честным американским козликам в узлы клиторы и пальцы!

Джек замечает - в дни премьер русского драматурга Чехова в Америке увеличивается количество засунутых под мышку хуев, нарисованных на жопе символов, разбросанных в разные стороны яиц и связанных в тройной узел клитора с пальцами и ноздрями. Джек начинает охоту. Джек читает Чехова, хотя у него вызывают отвращение и сам процесс чтения, и этот писатель. Но такая у Джека работа: ловить сексуальных маньяков! И вдруг Джек понимает, в чем тут дело! Ведь Джек - мужчина хоть и ебнутый, но сообразительный. Не зря он читал и перечитывал Чехова! Америку, понял Джек, беспокоит некто, кого русская классика сделала лопоухим козликом, кому она не давала думать и ебаться. Теперь этот некто хочет сделать то же самое с Америкой и с американцами.

На Бродвее - очередная премьера "Вишневого сада". На Бродвее "Вишневый сад" любят, ценят и постоянно ставят! Джек убеждает театральный профсоюз и артистов отменить спектакль, но все категорически против: билеты уже проданы. В гипотезу Джека никто не верит.

Утром в день премьеры перед театром находят очередной засунутый под мышку хуй и очередные разбросанные во все стороны яйца. Но Джеку по-прежнему не верят. Премьера все равно состоится.

Ну, вот и премьера. Начало спектакля. Джек - наготове. Джек знает: рядом - некто, в любой момент готовый превратить "Вишневый сад" в кровавый ад. Джек незаметно в конце первого акта обходит ряды и замечает нервного мужчину с русским выражением лица и высоко поднятым хуем. Все другие мужчины уже спят с середины первого акта, и половые члены их спят, а этот вот не спит! Значит, этот - некто! Джек бросается на Фредерика. Фредерик яростно сопротивляется и хватает Джека зубами за хуй. Но Джек - матерый полицейский! Джек знает, что делать в таких вот случаях! Конечно, Джеку немного жалко Фредерика, Джек понимает: виноват не Фредерик, когда-то Федя, виновата русская классика, которая сделала Фредерика сексуальным маньяком. Но Джек полицейский, и его функции - останавливать таких вот Фредериков, бывших когда-то Федями. Америка должна спать спокойно, а у козликов-американцев никто не может отнять право на то, чтобы думать и чтобы ебаться. Поэтому Джек выбивает Фредерику хуем все зубы и пробивает ему глотку и голову. Фредерик посылает последние проклятья в сторону сцены с "Вишневым садом" и козликов-американцев. Джек вытирает испачканный кровью и зубной крошкой хуй, а затем подает в Конгресс и муниципалитет Нью-Йорка предложение раз и навсегда запретить вечерние представления пьес русского драматурга Чехова.

Вот так, Лена, в девяностых годах будут обходиться с Чеховым. И с Борхесом будут обходиться точно так же. Просто до Борхеса Джек еще не добрался.

На Борхесе мы почти помирились. Лена вдруг охладела к "Вишневому аду". Лена больше не заставляла меня учить роль Феди. Не заставляла меня учиться играть на гитаре для роли Феди. Не заставляла немедленно прийти к Богу. Не вспоминала о классике и запрещенной литературе. Мы снова целовались. Держались за руки. Лена дважды робко потрогала меня за хуй. Хуй испугался. Хуй не среагировал. Он не поверил своему счастью. Он думал, что его снова станут мучить "Вишневым адом".

У меня не поднимался на Лену хуй. Хотел, пытался, мучился, но не поднимался. Так не поднимается рука на близкого и родного человека. Хотя близкий родной человек давно заслужил, чтобы его как следует выебали! Он сам очень хочет. Но хую не прикажешь. Он стесняется. Он уже не готов к прямым контактам с пиздой.

Лена еще раз заходила ко мне в институт. И еще раз заходила. Ей было тяжело в институте. Мне тоже было тяжело в институте. Русская историческая школа не состоялась. Советская историческая школа не состоялась. В русской истории и так мало светлых моментов, сплошные Иваны Грозные, Сталины и корейские самолеты, а вот еще и школа не состоялась! Находиться в историко-архивном институте - все равно что висеть над пропастью.

Философия лучше, чем история. Кант. Гегель. Флоренский. "Критика чистого разума". "Феноменология духа". "Столп и утверждение истины". Хорошие книги. Но плохие переводы. И разума к тому же нет. И духа нет. Истины тоже нет. Разум, конечно, есть. И дух есть! Как же без духа? Истина тоже есть. Все есть. Только в оригинале эти книги назывались иначе: "Столп и утверждение пизды", "Феноменология хуя", "Критика чистого коитуса". Все дело, Лена в переводах. Хотя вроде бы "Столп и утверждение истины" Флоренского я читал в оригинале.

Истории нет. История в минусе. Философия шла до определенного предела. Дальше этого предела она не идет. Хуй и пизда тоже доходят до определенного предела и тоже дальше не идут. Но эти пределы не пересекаются. А надо, Лена, очень надо, чтобы пересекались!

Окончательно нас помирил Феллини. Мы смотрели "Казанову" или "Амаркорд". Наверное, все-таки "Казанова". Феллини его снял в начале семидесятых. Он дошел до нас в начале восьмидесятых. Лучше поздно, чем никогда. Лучше никогда, чем, Лена, поздно. Между никогда и поздно разницы нет. Кризис девяностых и конца века во многом обусловлен тем, что поздно и никогда пошли рука об руку. Как две бляди-близняшки.

"Казанова" не шел официально. Мы видели его на закрытом просмотре. Или на видео; точно не помню. Русские люди обижались на советскую власть. Советская власть не давала официально смотреть "Казанову". Советская власть берегла русских людей. "Казанова" так же опускает в жопу времени, как и мексиканский телесериал. Советская власть берегла русских людей от тоски жизни. Советская власть берегла их от жопы времени. Но она не сберегла русских людей ни от "Казановы", ни от мексиканского телесериала. Перед жопой времени оказалась бессильной даже она.

Сейчас, Лена, в почти конце девяностых, Феллини смотреть так же интересно, как мексиканский телесериал. Феллини, Лена, то же самое. Басня с моралью. Только по-европейски. Феллини ближе к Крылову, чем ты, Лена, думаешь.

На Феллини Лена крепко взяла меня за хуй. Не так, как в цирке на слоне. Но уже почти так. Теперь можно сравнивать.

Феллини была близка эстетика цирка. Феллини плотно и успешно работал с этой эстетикой. Но в эстетике хуя и пизды больше ума и счастья, чем в эстетике цирка. И секса там, конечно, больше. Но и эстетика цирка - тоже, несмотря ни на что, эстетика очень интересная. Особенно когда рядом Лена.

На женщину давить не надо. Зачем на нее давить? Не надо на нее давить. Вообще не надо ни на кого давить, а на женщину - тем более! Из нее все и так выходит само. Из Лены капля за каплей выходил "Вишневый ад". В Лене становилось все меньше и меньше вишен. Иногда она начинала говорить о Пастернаке, о советской власти, о театре, о том, что, живи Чехов сегодня, он бы написал не "Вишневый сад", а "Вишневый ад" или даже "Вишневый зад", но тут же сама себя обрывала. Менструация Лены наверняка пахла вишней.

Лена, жизнь - она как женщина. У нее тоже бывают менструации. Чем ближе конец века, тем сильнее менструация. Уже, кроме менструации, и нет ничего. Жизнь, Лена, в конце века менструирует вишневыми косточками. Жизнь съела вишни. Вишни теперь хуй их знает где. Кризис девяностых, Лена! Конец века, Лена!

Лена теряла интерес к людям искусства. Лена теряла интерес к вообще людям и к вообще искусству. К людям искусства я тоже потерял интерес: такие же люди, как и все остальные люди, только Чехова в них слишком много. Но к людям и к искусству - еще нет. Молодой бескомпромиссный духовный хуй не сразу может расстаться с мифами молодой бескомпромиссной духовности. С искусством и с человеком он расстается постепенно.

Сейчас, Лена, из почти конца девяностых, видно: интерес к людям и к искусству до добра не доводит. Но тогда, Лена, это еще не было так отчетливо видно.

Хорошее кино надоело. Хорошее кино раздражает иллюзией ума и секса. Лена специально повела меня смотреть самое плохое кино в мире - индийское.

Хуже кино, чем индийское, не бывает. Эстеты любят плохое кино. Но даже эстеты не любят индийского кино. Индийское кино - тяжелое испытание даже для эстетов! На индийском кино можно готовить космонавтов к полетам, мясников к бойням, а русских писателей - к русской литературе.

Сейчас, в конце века, нет разницы между индийским кино и Феллини. И в том, и в другом одинаковое количество ума и секса. И то, и другое вышло из "Вишневого сада". И то, и другое не спасает русских людей от жопы времени. В индийском кино меньше, чем у Феллини, эстетики цирка, но зато больше поют и танцуют. Хуево поют. Нудно. И танцуют хуево. Но у Феллини не поют и не танцуют даже так. И на индийском кино Лена, чтобы я не заснул, снова водила по моему хую вверх-вниз.

От плохого кино засыпаешь. От хорошего кино тоже засыпаешь. В конце века, Лена, еб твою мать, уже от всего засыпаешь!

Потом мы были в ресторане. В плохом ресторане. В России все рестораны плохие. В России нет хороших ресторанов. Везде дорого и невкусно. А когда дешево, тоже невкусно. И звучит блатная песня. Тогда она звучала редко. Она боялась советской власти. Сейчас она уже не боится никого.

Я морщился от еды и блатной песни. Лена тоже морщилась.

В начале восьмидесятых, когда мы с Леной ели в плохом ресторане и морщились, блатная песня была запрещена советской властью. Теперь блатная песня - начальница жизни. Советская власть не успела уебать блатную песню. Советская власть не смогла сберечь русских людей в девяностых от блатной песни. Маленькая, глупая, бессильная советская власть!

Сейчас, Лена, все в блатной песне. Украинское девичье тело на Тверской, как в ракушках, в блатной песне. Белорусское девичье тело на Тверской тоже в ней. Тверская в блатной песне. Тверская сама как блатная песня.

Конец века, Лена, чтобы ты знала, уже не верит "Вишневому саду" и Феллини. Двадцатый век ждал от культуры ума и секса. Но ни хуя не получил. Культура кормила век ожиданием ума и секса, ожиданием чего-то такого настоящего и большого. Кормила, кормила, но век все равно остался голодным. А от блатной песни нечего ждать. Блатная песня не мучает ожиданием. Вот почему конец века любит блатную песню. Вот почему ей доверяет кризис девяностых.

В русских ресторанах плохо кормят и не играют Моцарта. Там не услышишь музыкальный авангард. Надо терпеть. Надо кушать что дают. Надо слушать что играют.

Блатная песня - это ужасно. Это за гранью. Но пусть лучше блатная песня, чем опера. "Евгений Онегин". Блатная песня не лучше оперы "Евгений Онегин". Но она хотя бы короче.

У России беда с музыкой. Россия до сих пор слушает музыку душой. А музыку надо слушать ушами! Или мозгами. Или гениталией. Как угодно; но только не душой.

И с клитором у России беда. Клитору не повезло. В России клитор отдали душе. Но душа не справилась с клитором. Душа его не чувствует! Клитор надо воспринимать более серьезно - через ум или через секс. Но только не через душу. Я, Лена, уже говорил тебе, что я не бегу от простых удовольствий. От самых простых. Мне нравится пиво с воблой. Я иногда смотрю футбол. Я не боюсь сигарет без фильтра. В детстве я собирал марки. И мне нравится блатная песня. Она мне редко нравится. Но мне и Моцарт нравится редко. И совсем не нравится музыкальный авангард. От музыкального авангарда тянет ко сну еще больше, чем от индийского кино. И больше, чем от блатной песни.

В конце века не клонит ко сну только от "Молчания козлят - 2". От-личная книга! или фильм. Наверное, и фильм, и книга.

В Америке снова происходит что-то нехорошее. В геометрической прогрессии растет количество разорванных на мелкие куски хуев и запеченных в тесте сосков грудей. Кто-то опять разозлился на козликов-американцев.

Пoлицeйcкий Джек Дублин по некоторым нюансам догадывается, кто это Федя! Ну конечно, Федя! Но вроде бы Джек покончил с Федей. Оказалось, не покончил.

Тогда Джек начинает охоту. Скоро Джек понимает: это не Федя. Это уже сам Чехов! Чехов восстал из мертвых. Чехов обиделся на козликов-американцев. Чехов подарил им "Вишневый сад", а они ни хуя в нем не поняли. И вот теперь Чехов вправит им мозги! Чехов покажет им вишневый ад, Чехов загонит их в вишневый зад. На месте американского сада Чехов хочет обустроить кровавый ад и зад жизни.

Джек обращается за консультацией к магам и колдунам. Они подтверждают догадку Джека. Редко, но бывает, да не так и редко, что русские писатели, недовольные тем, что происходит на земле после их смерти, выходят из могил и начинают наводить порядок. Обычно это бывает в России, но порой, поскольку влияние русской литературы распространяется, к сожалению, далеко за пределы России, это бывает и вне России.

Борьба с прыгнувшим из могилы Чеховым невозможна. Чехов хочет лично отомстить Джеку за гибель Феди. Чехов пришел рассчитаться за Феденьку, за персонажа! Джек обречен.

Но есть одно оружие против Чехова - заговоренные книги. Книги русских писателей - лауреатов Нобелевской премии. Книги Бунина и Пастернака. Книги Шолохова и Солженицына. Книги Бродского. Оживший Чехов ничего не боится. Но этих книг он почему-то боится.

На Бродвее - очередная премьера новой постановки "Вишневого сада". Джек много раз предупреждал; надо запретить "Вишневый сад". "Вишневый сад" будет постоянно притягивать к себе сексуальных маньяков и разных потусторонних гадин вроде ожившего Чехова; но Джеку не верят. Джека поднимают на смех. Джека едва не увольняют на хуй из полиции.

За неделю до премьеры Джек получает по почте интересный подарок: запеченную в тесте ноздрю актрисы, играющей в "Вишневом саде" роль Раневской, и мелко нарезанный замаринованный хуй актера, играющего в этом же спектакле Гаева.

Джек приносит подарок в театр и снова требует отменить премьеру и вообще запретить пьесу "Вишневый сад". Но администрация театра и театральный профсоюз не согласны. Билеты все проданы. Спектаклю обеспечено пристальное внимание прессы. Погибших актеров срочно заменяют новыми.

Вот и премьера. Перед началом спектакля Джек замечает в фойе высокого нервного мужчину в очках, с идиотской бородкой и типично русским блеском в глазах. Мужчина подмигивает Джеку. "Еб твою мать, Чехов!" - понимает Джек и бросается на мужчину, но того и след простыл. "Упустил, блядь!" сокрушается Джек.

В туалете найден зритель с прокушенной веной и вырванной глоткой. Но спектакль все равно начинается. Спектакль отменять нельзя. В зале атмосфера страха и скандала. Все в напряжении.

Спектакль начинается. Джек даже и не смотрит на сцену. Ему эта поебень ни к чему. На этот "Вишневый сад" он насмотрелся, когда ловил Федю. Джек готовится достойно встретить Чехова.

Первый акт прошел - и ничего! Все живы! В антракте между первым и вторым актом - тоже тихо. И во втором акте - все еще живы. И во втором антракте тоже все тихо. Все вроде бы тихо и в третьем акте. И в третьем антракте тоже все как будто бы спокойно. Но "Вишневый сад" - пьеса большая в четырех действиях! Чехов себя еще покажет, Чехов еще даст о себе знать.

И вот - четвертый акт. Сейчас начнется! Джек сжимает пистолет и заговоренные книги.

Конец четвертого акта. Спектакль закончен. Спектакль прошел с большим успехом. Актеров вызывают на поклон. На поклоны выходят режиссер, художник и композитор спектакля. Хорошо бы вышел и сам автор пьесы. Но автор давно умер. Как бы не так! Откуда-то сверху спускается Чехов и кланяется, после чего начинается! Чехов вырывает глотки, прокусывает вены, отрывает ноздри и половые органы несчастным козликам-американцам, смотревшим премьеру новой версии его пьесы. Чехов рвется к Джеку.

Джек стреляет в Чехова. Но оживших мертвецов пули не берут. Чехов все ближе и ближе. Мерзкая гадина хватает Джека за горло и собирается горло вырвать.

И тогда Джек - раз! - Чехова Шолоховым! Мерзкая гадина отпускает горло Джека. И тогда Джек - два! - Чехова Буниным! У мерзкой гадины пробита голова, но мерзкая гадина еще жива. И тогда Джек - три! - Чехова Солженицыным! У мерзкой гадины уже нет рук, но мерзкая гадина еще шевелится. Мерзкая гадина еще ползает. И тогда Джек - четыре! - Чехова Бродским! У мерзкой гадины уже нет и ног, но все равно Чехов еще жив. "Отправляйся в свой проклятый русский литературный ад!" - говорит тогда Джек и - пять! Чехова Пастернаком! Мерзкая гадина наконец сдохла. Джек снова требует от Конгресса и муниципалитета Нью-Йорка категорического запрещения пьес русского драматурга Чехова. Не дай Бог, он опять вернется. Не дай Бог, мерзкая гадина опять оживет.

У нас, Лена, пока - нет таких Джеков. У нас в России героев много. Но такого Джека, который мог бы покончить в случае чего с мерзкой кровожадной гадиной - ожившим Чеховым, - у нас нет. Который мог бы вырубить вишневый сад. Который мог бы отшлепать вишневый зад. Который мог бы спуститься в вишневый ад. А нам нужны такие Джеки! Особенно в конце века. В конце века русские писатели имеют привычку выходить наружу из могил. В конце века они иногда возвращаются. Сначала они посылают персонажей, а потом приходят сами.

На меня, Лена, надежды мало. Я все понимаю, я на все готов, но я не могу поднять руку, а тем более книгу, на русского писателя, даже если он вернулся обратно мерзкой кровожадной гадиной. Вот Джек может! Рядом с Джеком смог бы и я. А без Джека, Лена, мне будет жалко русского писателя, какой бы мерзкой кровожадной гадиной он не возвратился.

Мы с Леной уже никуда не ходили. Не ходили в театр. В кино не ходили. Не ходили в гости и в ресторан. Мы просто гуляли. Просто целовались. Просто держались за руки. Лена все сильнее и сильнее сжимала хуй и все чаще и чаще водила по нему вверх-вниз. Скоро закончится первая половина восьмидесятых. Скоро придет Горбачев. Скоро наступят перемены! Но пока-то первая половина восьмидесятых не закончилась! Пока наступил только июнь.

В тот июньский день мы тоже гуляли. Тот июньский день, как и все июньские дни в Москве в первой половине восьмидесятых, был наполнен бензином, тяжелой русской спермой, водкой, хлебом, загадочной русской душой, жопой времени, концом большого стиля, Чеховым и советской властью. День как день. Июнь как июнь.

Ко мне нельзя было пойти. К Лене нельзя пойти. Ко мне можно было пойти и к Лене тоже. Но только не за умом и не за сексом.

Мы уже поняли: Россию не спасти! Конец века и конец социализма сжали Россию со всех сторон. Теперь поздно думать о России. Пора подумать о себе.

Мы, гуляя и целуясь, незаметно оказались в довольно серьезном месте. Даже очень серьезном: между метро Новослободская и Театром советской армии. Теперь он, кажется, Театр российской армии. Советская армия не хуже российской. Российская армия еще хуже советской. Здесь родился Достоевский. Здесь есть музей Достоевского. Здесь Достоевскому стоит памятник. Раньше мы здесь не гуляли.

Где-то рядом убили папу Достоевского. Его не здесь убили. Его убили где-то в деревне. Здесь он жил с сыном. Здесь он работал. Но ебнули его не здесь. Но его вполне могли ебнуть и где-нибудь здесь.

Это темная история. Она до сих пор не раскрыта. Вся русская литература - темная история, и вся она до сих пор не раскрыта. Но это едва ли не самая темная история в темноте русской литературы.

Папа Достоевского работал в больнице для бедных. Больница существует до сих пор. Она действующая. От нее пахнет анализами крови, кала и мочи. Я не чувствую запахов крови, кала и мочи. Но запахи анализов крови, кала и мочи я чувствую.

Папа Достоевского был злой человек. Папа Достоевского мучил своих слуг. Папа Достоевского делал с ними приблизительно то, что и американизировавшийся Федя с Америкой. Что делал с ней оживший Чехов. Но на каждого Федю найдется Джек! Найдется он и на иногда оживающего Чехова. Однажды слуги папы Достоевского ебнули папу Достоевского. Это было не здесь. Это было в другом месте. Но такое впечатление, что это было именно здесь!

Здесь человек уже не принадлежит себе. Здесь он уже не отвечает за себя. Ум и секс здесь полностью подчинены русской литературе. Особенно в июне.

Июнь - самый обычный русский месяц. Июнь - самый необычный русский месяц. В июне самые короткие ночи. В июне Чехов окончил медицинский факультет Московского университета. В июне началась Великая отечественная война. В июне беспощаднее ад восьмидесятых. В июне острее кризис девяностых. В июне сводит с ума конец века. В июне Крылов пишет больше всего басен. В июне - премьера "Вишневого сада". В июне Федя пугает Америку большим количеством засунутых подмышку хуев и связанных узлом ноздрей, клиторов и больших пальцев правой ноги. В июне оживает Чехов и радует Америку запеченными в тесте сосками грудей. В июне Джек останавливает Федю. В июне Джек останавливает ожившего Чехова. В июне - Чехов в середине работы над пьесой "Вишневый сад". В июне слуги папы Достоевского убили папу Достоевского. В июне Достоевский едет в Оптину пустынь. В июне убит на дуэли Пушкин. В июне еще много чего интересного. В июне становится ясно: или ум или секс. В июне хуй и пизда уже не обращают внимания на "Вишневый сад", "Вишневый ад" и "Вишневый зад". В июне хуй и пизда обращают внимание только на самих себя. В июне хуй и пизда уже не оставляют места сантиментам; в июне экономика, культура и политика бессильны помешать хую и пизде в движении друг к другу.

Тогда милиция и КГБ не охраняли памятник Достоевскому. Силы милиции и КГБ были брошены на охрану памятников Пушкину и Маяковскому. Сейчас милиция и ФСБ по-прежнему не охраняют Достоевского. Милиция и ФСБ расставлены вокруг Пушкина, Маяковского и монументов Церетели. В России поэзию и Церетели всегда ценили больше прозы. Какая все-таки глупая страна Россия! Зато возле Достоевского просторно. Зато возле Достоевского у хуя и пизды есть перспективы для диалога.

Милиция и ФСБ правильно делают, близко не подходя к памятнику Достоевского. Лучше не рисковать. Вдруг Достоевский решит отомстить за папу! Тогда Достоевский оживет, разомнется и ебнет.

Лена так крепко взяла меня за хуй, что было понятно - она его не отпустит. А он и не собирался ускользать.

В русской жизни все сопротивляется уму и сексу. Русская жизнь - она такая сложная! Для ума и для секса в русской жизни нужны слишком большие индивидуальные усилия. Иначе ум и секс не произойдут! Но ум в любом случае не произойдет. Для ума не хватит никаких усилий. Вот с умом в русской жизни и плохо. С сексом тоже плохо. Но с умом еще хуже, чем с сексом.

Достоевский, Лена, как русская жизнь. Достоевский и русская жизнь вроде бы постоянно провоцируют на ум и на секс. Но они же одновременно не дают шансов ни уму, ни сексу.

Достоевского можно уважать. Можно не уважать. Но раздеваться при Достоевском до конца нельзя. При Достоевском нужно раздеться ровно настолько, насколько нужно для секса. Чтобы произошел секс. Чтобы хуй и пизда наконец встретились!

Но до конца раздеваться нельзя. Можно расстегнуть штаны, но ни в коем случае их не снимать. Поднять платье - можно, но ни за что не снимать его совсем. Больше, чем расстегнуть и приподнять, нельзя. Можно, но не стоит. Ведь если будет больше, чем расстегнуть и приподнять, тогда встретятся не только гениталии, но также умы и души! Тогда может случиться непоправимое! Тогда могут наказать.

Накажет Достоевский. Накажет советская власть. Накажет Чехов. Накажет сама русская жизнь. Пусть наказывают. Уже все равно. Они в любом случае накажут. Но, хотя уже все равно, не имеет смысла раздеваться полностью.

Москва. Россия при советской власти. Первая половина восьмидесятых. Достоевский. Плохая обстановка для секса; но ведь когда-то же надо!

Потом будет сложно. Хуй не захочет расставаться с пиздой. Хуй не хочет возвращаться в ад восьмидесятых. Хуй не хочет обратно в клинику конца социализма. Хуй не хочет снова назад, в кризис девяностых. Хую не хочется в конец века.

И пизда не хочет отпускать из себя хуй. Если она выпустит хуй, то сразу впустит и ад восьмидесятых, и естественный идиотизм конца социализма, и кризис девяностых, и онтологический сумбур конца века. Поэтому она и не хочет.

Хуй и пизда соединились. Я и Лена им не помогали. Но и не мешали. Мы ничего до конца не снимали, но все, что нужно, расстегнули и приподняли. Чтобы произошел только секс, но без всяких там умов и душ!

Возле Достоевского ебаться очень непросто. Возле Достоевского ебешься уже не просто с одной русской женщиной, а с целой системой русской женщины. Но ебешься-то ведь с одной! Но рядом с Достоевским одна русская женщина становится всей системой русской женщины. Довольно гармоничной системой. Но в ней многое удручает. Это гармония негативов. Это специфическая гармония.

Русская женщина действительно гармонична. Как негатив. В ней плохо все.

Плохо, когда она ест - она ест скучно и жадно, не чувствуя вкуса потребляемой пищи. Плохо, когда она не ест, - тогда она маленькая, худенькая и не бывает на свежем воздухе. А без свежего воздуха она делается совсем бледной и распадается прямо на глазах.

Когда она красивая, ужасно. Когда она некрасивая - естественно, еще ужасней. Если она молодая, пиздец! Если она старая, тоже плохо - могла бы быть и молодой!

Когда она не хочет ебаться - плохо. Не ебаться нельзя; это вред - но для здоровья. Но когда она хочет ебаться, тоже плохо. Потому что ебется она плохо. Я ебался с русскими женщинами, я знаю, что это такое!

Когда она наверху, плохо. Наверху должны быть Бог, власть и культура! Верх предназначен только для них! Женщина должна быть внизу. И вот она внизу.

Когда она внизу, тоже нехорошо. Потому что, когда она внизу, она сопит и дура. Когда она наверху, она тоже сопит и дура, но это меньше чувствуется. Чувствуется, только если ее притянуть. А зачем ее притягивать? Вот пусть она наверху и сопит, дура! Загораживая Бога, власть и культуру.

Я, Лена, все больше и больше понимаю с годами: ум, Лена, и секс неразделимы. Они всегда и везде вместе. И в русской жизни тоже. Если мужчина - мудак, то и ебется он скверно. Если женщина дура, то она и в сексе дура. Между собой мужчина-мудак и женщина-дура еще могут ебаться; но умным людям с ними ебаться невыносимо. Если мужчина - мудак, то и хуй у него тоже мудак. Если женщина дура, то и пизда у нее соответственно будет дура дурой.

Лена после оргазма плакала. Но это плакала не Лена. Это опять же плакала вся система русской женщины. Систему успокаивать сложнее, чем Лену. Система уже очень давно плачет.

Говно тот русский мужчина, кто не мечтает лично зашить порванную целку Сонечке и вытащить из-под паровоза Анечку! А если он не русский и не мужчина, но все равно не мечтает, то он тогда даже и не говно, а просто не человек! Нельзя быть человеком и не жалеть Сонечку в тот момент, когда ей заплатили тридцать целковых за первый раз: потными пальцами новенькие купюры в дождливую петербургскую ночь, а Сонечке стыдно, Сонечку дефлорировали, Сонечка плачет, но это сладкий стыд, не плачь, Сонечка, не плачь, дура ты ебаная, ведь до сих пор вся русская литература держится на твоей целке. Я бы, Сонечка, положил вместо тебя Лену или даже сам бы за тебя лег, расправив ноги как крылья, но это прежний век, тем более самая его середина, гомосексуализм пока не в моде, мужчин мужчины не ебали. В литературе. В жизни, говорят, ебали. Но не сильно и не каждый день, а по вторникам и под прощеное воскресенье.

И еще, Сонечка, передай Анечке - пусть Анечка тоже не плачет! Не надо, Анечка, дура ты безголовая, плакать! Ведь тот блядский паровоз переехал не только твою шейку - он переехал шейку всей русской литературе! После твоей шеи русская литература так и не нашла себе другую подходящую шею. Русская литература теперь навсегда без шеи. Так зачем же тогда зря плакать? Плакать не надо. А надо любить жизнь, спокойно себе ебаться, не болеть и не повторять чужих ошибок. Лена, пожалуйста, тоже не плачь! Оргазм, Лена, не беда. Оргазм, Лена, беда. Но поправимая беда. У нас теперь есть "Молчание козлят -3, или Восставшие из ада" - лучшая книга последнего десятилетия. Это даже и не книга. Это дверь. Наконец распахнувшаяся дверь из запертой комнаты кризиса девяностых.

На Бродвее - чеховский театральный фестиваль, посвященный столетию "Вишневого сада". Опытный полицейский Джек Дублин понимает: добром это не кончится.

Так и есть! Все кончилось злом. Снова отрезанные хуи, вывернутые наизнанку соски грудей, запеченные в тесте верхние половые губы... Снова кто-то терроризирует козликов-американцев. В Америке снова скверно пахнет. В Америке плохо. В Америке плачут.

Все это напоминает Джеку бесчинства Феди и Чехова. Но ведь Джек лично разодрал Феде хуем глотку, а Чехова припечатал "Доктором Живаго"! Джек лично отправил обоих в ад! Неужели они вернулись?

В День благодарения Джек получает по почте эффектный подарок: заспиртованный коктейль из вырванных с корнем женских и мужских гениталий. И записку: "Мы идем за тобой, Джек!". Подпись - Федя. Подпись - Чехов. Вернулись, суки!

Но это уже не просто локальный террор, вызванный театральным фестивалем, Федя и Чехов собираются обосноваться в Америке всерьез и надолго. Президент Америки получает письмо, Чехов требует от президента сжечь все книги в Америке, кроме книг Чехова. Не ставить никаких других пьес, кроме пьес Чехова. Не снимать никаких других фильмов, кроме экранизаций Чехова. Совсем, блядь, охуел! Иначе Чехов обещает сжечь Америку. Президент не может выполнить требований Чехова. Америка - свободная страна, и в ней каждый имеет право читать, снимать и смотреть что угодно, а не только Чехова. Чехов, конечно, интересный писатель, но не до такой же степени!

Но в Америке есть гуманисты и слюнтяи. Они есть везде. Есть они и в Америке. Они считают, что Чехов при жизни - это одно, а мерзкая кровожадная гадина - оживший Чехов - это совсем уже другое. Джек не согласен. Джек даже ради интереса специально Чехова прочитал, Джек приходит к интересным выводам: вроде бы созданная Чеховым литература нежная и одухотворенная, но в каждой запятой - угроза! От каждого слова идет ощущение агрессии беспредельного кровавого секса. Слюнтяи и гуманисты уверяют, что Чехов хорошо писал. Но Джеку это до пизды. Хорошо Чехов писал при жизни или плохо - это личное дело Чехова. Но после смерти, ожив, он явно стал писать что-то не то. Вся Америка уже стонет от этой литературы! И надежда только на Джека. Джек уже останавливал Чехова и Федю; может быть, он их остановит еще раз. А все, что писал Чехов, и вообще все, что писали русские, по мнению Джека, не стоит одной собачьей какашки. Но Джек может и ошибаться! В конце концов, Джек - полицейский и его дело - останавливать сексуальных маньяков и прочих кровожадных гадин, а насчет русской литературы Джек может вполне что-то и не понимать. Для него главное, чтобы русские писатели, ожив, вели себя прилично.

Джеку звонят русские люди и предлагают посильную русскую помощь в решении проблемы с Чеховым. "Катитесь к ебене матери! Справимся сами! Вы, блядь, лучше смотрите, чтобы у вас там больше не было таких вот Чеховых!" вежливо отвечает Джек.

Джек спешит за консультацией к экстрасенсам и психоаналитикам. Те ничего утешительного сказать не могут. Да, русские писатели иногда оживают. Может ожить не только Чехов. Следует ждать массового нашествия на Америку русских писателей. "Что они там охуели что ли, эти русские писатели?" спрашивает Джек. "Они не охуели, - отвечают экстрасенсы и психоаналитики. Просто они иногда возвращаются. Просто им мало того, что они имели при жизни, и они хотят еще!" Джек растерян: "А какого хуя они ожили не в России?" - наивно спрашивает Джек. "В России они уже давно ожили, Россию они уже завоевали. Теперь они хотят покорить весь мир!" - терпеливо объясняют экстрасенсы и психоаналитики глупому Джеку. "Что делать?" - совсем уже по-русски спрашивает Джек. Экстрасенсы и психоаналитики сами не знают. Но могут дать совет: использовать книги русских писателей - лауреатов Нобелевской премии. Только это оружие может остановить кровожадную потустороннюю разбушевавшуюся сволочь. Один раз это оружие уже выручило Джека. А вдруг оно сработает еще раз?

Джек обрадован. Значит, есть надежда! Значит, не все еще потеряно! Джек начинает действовать.

На улице Джек замечает странного мужчину с вечной русской тотальной неудовлетворенностью жизнью во взгляде. "Федя!" - догадывается Джек. Джек незаметно для Феди следит за Федей. Хотя в Фединых глазах - ненависть к жизни, но на губах - улыбка. "Наверное, оторвал, погань, только что парочку гениталий у козликов-американцев", - интерпретирует Джек улыбку Феди.

Федя приводит Джека к заброшенному дому на окраине Нью-Йорка. Федя, оглядываясь, входит в дом. Следом входит и Джек.

Дом пустой. В доме никого нет. Джек обходит весь дом, но Федю не находит. Джек поднимается на чердак.

И сразу же сталкивается с мерзкой рожей в мерзких очках и с мерзкой бородкой. "Чехов, блядь! Теперь, сука, не уйдешь!" - радуется Джек, Чехов бежит от Джека. Но от Джека действительно не уйдешь! Джек почти настигает Чехова и вдруг оказывается в большом, ярко освещенном зале.

Да здесь же не только Чехов! Здесь они все! Джек, готовясь к схватке, был вынужден прочесть не только Чехова, но и вообще тщательно изучить русскую литературу. Кровожадных гадин надо знать в лицо. Опытный полицейский всегда запоминает внешность преступника. Поэтому Джек моментально узнает и Толстого, и Достоевского, и Гоголя. Остальных Джек в лицо не знает, но сразу понятно, что остальные тоже русские писатели. В середине зала - распятая американская девушка, нежный перепуганный козлик. Кровожадные твари собираются отрезать ей верхние половые губы, ноздри, ушки, а также волосы под мышкой и на лобке. Федя уже сделал надрез на верхней половой губе.

Джек даже не пытается стрелять. Джек по опыту знает: потустороннюю тварь пулей не возьмешь. Джек сразу достает роман "Доктор Живаго", наиболее надежное в таких случаях оружие.

Но здесь собрались не только ожившие русские писатели: здесь и их персонажи. Здесь прямо самый настоящий русский литературный парад! Джека обступают все эти Сонечки, Анечки, Машечки, Женечки, Ванечки, Грушечки, Петечки, Наташечки и прочая вскормленная пастеризованным молоком русской литературы опасная сволочь. Толстой, Гоголь, Достоевский протягивают Джеку свои книги. Но Джек - полицейский, и его работа - не читать всякое говно, а уничтожать кровожадных потусторонних гадин. Джек приступает к работе.

Уже нет очков у Чехова. Чехов пытается найти очки, но не успевает. Ничего, он найдет их в аду, куда его снова отправляет Джек удачным ударом "Доктором Живаго". Джек бьет без передышки. И вот уже больше не опасен Толстой. Больше не опасен и Достоевский. Новый удар - и можно не ждать кровавых пакостей от Гоголя.

Джеку в душе даже немного жаль оживших русских писателей. Но что он может поделать? Джек должен защищать американскую демократию и беспечных козликов-американцев. В Америке все граждане имеют защищенное Конституцией право ставить, смотреть и читать все, что хотят, а не только, например, кровожадную гадину Чехова.

Джек не устает наносить удары "Доктором Живаго" направо и налево. Ну вот, вроде бы с писателями покончено! Теперь надо кончать с Федей и персонажами.

Очередь Феди. Прощай, Федя! Больше не возвращайся! С персонажами Джеку проще, чем с писателями. Все персонажи русской литературы какие-то все ущербные и физически неполноценные; так же активно, как писатели, они сопротивляться не могут.

Ну, вот и все. Последний персонаж; безголовая Анечка. Она и с головой была довольно средней красоты дамой, а без головы - просто хуй знает что! Что-то совершенно омерзительное!

Последний удар. "Убирайся в свой проклятый русский литературный ад!" напутствует Джек последнего персонажа перед последним ударом. Спасена распятая в центре зала очаровательная американская козочка, которой Федя успел все-таки надрезать верхние половые губы. Спасена Америка. Спасены демократия и свобода.

Джек звонит в Россию русским людям. Джек интересуется - когда ждать новых кровожадных гадин? Русские люди успокаивают Джека. Русская литература закончилась. По целому ряду причин русская литература прекратила свое существование. Джек может не волноваться: никаких новых Чеховых или там Толстых не предвидится. Но Джек не доверяет русским людям. На всякий случай Джек не убирает далеко "Доктора Живаго".

По-прежнему слюнтяи и гуманисты хвалят Джеку русскую литературу. Джек только смеется. Джек слишком близко видел эту русскую литературу, чтобы иметь по ее поводу еще какие-то иллюзии! Из всей русской литературы Джек ценит только роман "Доктор Живаго". На содержание романа Джек трижды срал, но сама книга вполне устраивает Джека по своим внешним данным, неоценимым в схватках с время от времени оживающими русскими писателями.

Вот, Лена, как. Вот так, Лена. Видишь, надежда есть всегда. Даже в конце века, когда с надеждой все так же ясно, как и с динозавром. Разве динозавр где-нибудь есть? Динозавра нет нигде! Динозавр очень давно ушел и унес с собой надежду.

Мы долго шли от памятника Достоевскому. Мы уходили от него как можно дальше. Лена на меня кричала. Лена считала, что мы зря ебались. Это был ненастоящий секс. Секс без ума.

Секс, Лена, не дым! Вот дыма без огня не бывает. А ум, Лена, не огонь! Секс может вполне обойтись без ума. Нет, конечно, лучше, чтобы он был с умом. Но он может быть и без ума. Но у нас-то секс был с умом! За ум отвечал Достоевский.

Лена холодно со мной попрощалась. Мы долго не виделись. Мы наконец увиделись. Лена снова говорила только о трансформациях "Вишневого сада" в "Вишневый ад". Снова замелькало имя Феди. Лена не хотела прикоснуться ни ко мне, ни к моему хую. Лена призналась: она боится проходить мимо памятника Достоевскому. Он мог обидеться, что возле него ебались. Конечно, он не обиделся! Он все понимает. Но береженого Бог бережет.

Я тоже боялся проходить мимо. Но Лене об этом не сказал.

Бог в конце века не бережет береженого. В конце века береженый уже сам должен беречь Бога. В конце века береженого может сберечь только конец века. В конце века конец занимает место Бога. Но конец века не универсальный Бог. Конец века отвечает только за говно и тишину.

В конце века становится много говна. В конце века перестают работать канализационные трубы. В конце века все говно и все говно. И я, Лена, говно. И ты, Лена, говно. Я не говно. И ты не говно. Но мы очень похожи на говно. А говно, Лена, все больше напоминает тебя и меня. Говно принимает человеческий облик. И не общечеловеческий, а вполне конкретный. В говне узнаешь себя и самых дорогих, самых близких, самых-самых тебе людей.

В конце века - тишина. Молчит ум. Молчит секс. Естественно, молчит литература. Литература в конце века сама тишина. А как может поверить тишина? Никак. Скорее, Лена, заговорят хуй и пизда.

Мы с Леной больше не встречались. Я не знаю, что с ней стало. Наверное, что-то хорошее! Но что точно - я не знаю. Но я уверен: все хорошо! Лена не превратилась в ностальгирующую пизду по советской эпохе. Лена не боится проходить мимо памятника Достоевскому. Лена не вспоминает больше "Вишневый сад" и его метаморфозы.

Сразу после Лены у меня появилась другая женщина: Цветаева. С ней мне было еще тяжелее, чем с Леной. С Ахматовой было лучше, но все равно тяжело. После Цветаевой и Ахматовой я надолго разочаровался в женщинах. По сравнению с Цветаевой и Ахматовой Лена - просто тихое курортное местечко. Просто ангел.

Прости меня, Лена! Если сможешь. Я не отдал тебе книгу "Буддизм в России". Я даже не помню, почему она так называлась и кого в ней было больше - буддизма или России. Я не воспользовался буддизмом. Но из пропасти жопы времени конца века не может вытянуть даже буддизм.

И женщина не может. Я ушел от женщины. Но далеко я не ушел. Я застрял где-то между онанизмом и гомосексуализмом. Кажется, я скоро вернусь к женщине.

Зато в конце века меньше Чехова. Явно меньше. Это единственное преимущество конца века. Пусть будут только фильмы категории "Б". Пусть будет индийское кино. Пусть будет опера Чайковского "Евгений Онегин". Пусть будет русская эстрада. Пусть будут тишина и говно в любых количествах! Пусть будет и мексиканский телесериал. Но только не Чехов! Чем больше Чехова, тем больше оторванных гениталий. Я не знаю, почему эти явления связаны, но они связаны. Пусть не будет ума и секса. Но пусть и Чехова тоже не будет. Я, Лена, вспоминаю советскую эпоху. Я разбиваю ее на кусочки и из кусочков складываю пасьянс. Но у меня ничего не выходит. И слава Богу, что не выходит! В эпохе нет ничего интересного. Так, одни только басни; и даже не Лафонтена. Там только Крылов.

Мы мало ебались. Если бы мы больше ебались, было бы лучше. Но назад, чтобы больше ебаться, не вернешься. Но ты, Лена, ни в чем не виновата! Ты ангел! И они ни в чем не виноваты.

Они (Чехов, Гессе, Маркес, Набоков, Феллини, русская жизнь) не дали нам ни ума, ни секса. Но я на них не сержусь. Я на них не в обиде и не в претензии. Они не дали не потому, что не хотели! Они очень хотели! Просто не смогли. Они не могли дать то, чего у них у самих никогда не было.

Я, Лена, по-прежнему в огне первой половины восьмидесятых. И ты, Лена, по-прежнему там. Мы мучаемся. Мы мечемся между умом и сексом. Между драконами морали басни. Между Достоевским и Чеховым. Между "Вишневым садом" и "Вишневым адом". Между "Вишневым адом" и "Вишневым задом". Между советской властью и русской жизнью. Между хуем и пиздой. Между кино и театром. Между театром и цирком. Между предчувствием конца социализма и ожиданием конца века. Нам остается мучиться недолго. Скоро - восемьдесят пятый год. Скоро Горбачев. Скоро свобода. Лучше не будет. Но все же будет лучше.

Ум и литература

Умом Россию не понять.

Тютчев

...вместо носа - совершенно гладкое место.

Гоголь

Умом Россию не понять. Как сказано - так и есть. Умом Россию действительно не поймешь. Россию можно понять только через литературу. Но литературы больше нет. Поэтому Россию дважды невозможно понять.

Таня заметила первой: что-то не так. Что-то не чисто. Все хорошо, но что-то не очень хорошо. Все вроде бы в порядке, но что-то мешает. Что-то по ночам жужжит.

Я тоже заметил - действительно, что-то жужжит. Может, это жужжат мухи. Или мыши. Или еще что-нибудь. Может, это жужжит не в доме, а за окном. А если даже и в доме - ничего страшного! Мало ли что может жужжать в конце века! Может, сам конец века и жужжит.

А где-то через неделю я ночью проснулся. Словно от удара. В июньской ночи - типичная русская ночь, выла сигнализация, в России у машин сигнализация всегда срабатывает от малейшего шороха, в России, а особенно в Москве, машины воруют постоянно, вот сигнализация и воет, воровать, конечно, нельзя, но ведь и выть так тоже нельзя - что-то летало и жужжало совсем близко. Но это была не муха. И не конец века. Лучше бы это была муха или конец века! Но это летало не то и не другое. Это было что-то очень знакомое! Давно и хорошо знакомое. В общем, это был хуй. Самый обыкновенный хуй.

Я не испугался. Я просто не поверил своим глазам, хотя все признаки хуя были налицо. А вдруг я еще сплю? А вдруг это все-таки не хуй? Вдруг это новый вид мухи или бабочки? Но я не спал, а это был именно хуй. Цвет, запах, внешний вид - ну все как у хуя!

Я снова не испугался. Чего только не летает в конце века! Я вырос на байках про НЛО. Байки иногда материализуются. Вот и залетел какой-нибудь посторонний хуй! Залетел по ошибке. Окна перепутал. Опять же ничего страшного - полетает, полетает, еще немного полетает и улетит прочь.

Меня испугать довольно легко. Я мужчина пугливый. Я многого в этой жизни боюсь. Но когда я чего-то боюсь, я руками не дергаю. Я руки сжимаю или, в самом крайнем случае, я руками трогаю голову. Или Таню. Но в этот раз я не испугался. Но чисто машинально, без всяких аналогий, абсолютно случайно потрогал свой хуй.

Хуя не было. На месте хуя образовалось совершенно гладкое место. А хуя как такового не было. Яйца были. Все остальное тоже было. Но вот хуя не было.

То есть это летал не просто хуй. Не посторонний хуй! Это летал и жужжал мой хуй! Мой!

Мой! Моя кровинушка! Мой хороший, мой родной!

Я снова не испугался; я сразу потерял сознание и первый раз в жизни упал в обморок. Как тургеневская девушка. Как служанка из водевиля. Девушка и служанка гуляли в саду. Махали платочками и веерами. Разговаривали. Девушка и служанка вдруг испугались. Может, мыши испугались, а может, еще чего. Кто их, девушек и служанок, разберет! Девушка и служанка упали в обморок. Потом очнулись.

Я тоже очнулся. И сразу схватился за хуй. Он вернулся! Он был где обычно и не жужжал. Он заполнил собой совершенно гладкое место. На этом месте снова было то, что там должно быть всегда по всем Божьим, природным, человеческим, гражданским и уголовным законам.

К счастью, Таня ничего не заметила.

Я мужчина хотя и нервный и пугливый, но здравомыслящий. В НЛО и прочую мистику я не верю. Ночью была трагедия. Но сейчас-то все в порядке! Сейчас-то он на месте! Так что никакой паники и Тане ни слова. Весь день я внимательно следил за хуем. Он вел себя спокойно. Четко исполнял свои функции. В поведении хуя не было ничего неожиданного.

На следующую ночь я рисковать не стал. Следующей ночью я не спал. Я лег отдельно от Тани и всю ночь держался руками за хуй. Окно в комнате было закрыто. Но под утро сил у меня уже не осталось; под утро я заснул. Я быстро проснулся. Хуя снова не было. Яиц в этот раз тоже не было. Первые лучи июньского солнца упали на совершенно гладкое место. В комнате ничего не летало и не жужжало. Под диваном его не было. И за шкафом. И на антресолях. Хуй улетел с концами. Хуй улетел совсем.

Две следующих ночи я ждал хуй. Он не прилетел. Пришлось все рассказать Тане.

Таня сразу закричала и заплакала. Таня кричала, что ей всегда не везло с мужчинами. Один был русский писатель, другой - эротоман, третий отчаянный православный и не давал ей мяса и водки, а у меня вот улетел хуй. "Но он же может вернуться!" - утешал я Таню. Но Таня все равно кричала и плакала. Женская психика в конце века и так вся в пробоинах. Улетевший хуй становился для корабля женской психики последней пробоиной. Корабль женской психики плавно переворачивался и шел на дно.

Подобная ситуация уже была в русской литературе. Очень похожую ситуацию описал Гоголь. Только там у персонажа пропал нос. Чья пропажа хуже - вопрос некорректный. Все плохо. И нос, и хуй всегда должны быть с человеком.

Мне себя упрекать как будто не в чем. Я всегда относился к хую с уважением. Я могу неделями не стричь ногти. Я могу несколько дней подряд не чистить зубы. Про ногти и зубы я забываю, но про него постоянно помнил. Хуй у меня всегда оставался ухоженным и опрятным. Я никогда его не мучил сверх меры онанизмом и случайными половыми связями.

Мое поколение - поколение глупое. Бестолковое поколение. Но мое поколение догадалось: хуй не просто кусок тела. Хуй - вполне самостоятельное создание, во многом повторяющее человека. У хуя есть голова. В голове у него есть мысли. У него есть живот и ноги. У него есть и свой собственный хуй. У него есть совесть, есть и вредные привычки. А в конце века хуй может взлететь и даже немного полетать. Поэтому у моего поколения возникают проблемы не только с властью и жизнью, но и с собственными гениталиями.

Самое тяжелое, когда исчезает хуй, - моча. Моча-то ведь должна уходить! Но моча-то ведь закупорена! Закупорена совершенно гладким местом. Но как-то мочеиспускалось. Как - я не знаю, но сложности с урологией не было. Урологи на меня даже немного обижались. Вероятно, хуй исчез как гуманист; перед отлетом он позаботился, чтобы человек не страдал.

Таня на удивление быстро смирилась. Мужчина без хуя - конечно, не мужчина. Но есть и светлые стороны. Зато не будет изменять и не принесет в дом разную венерическую гадость. Чище нижнее белье. А потом: медицина в конце века шагнула очень далеко. Возможно и восстановить. А если и невозможно - тоже не беда, есть разные игрушки вроде искусственных фаллосов.

Я уже не падал в обморок, глядя на совершенно гладкое место. И Таня не кричала и не плакала. Таня была спокойная и даже веселая.

Но ум не мог смириться с тем, что хуй летает и улетает. Летать и улетать может самолет или мысль. Может литература. Но хуй летать не должен! Тазобедренный проем - не аэропорт, в нем нет запасов горючего топлива. Ум искал рациональных объяснений.

Это могли быть происки ФСБ. Или армии. В недрах армии и ФСБ начались эксперименты с новым страшным секретным стратегическим оружием - летающим хуем.

Его можно использовать как бумеранг; как снаряд; как демонстрацию новых возможностей русской силы. Как русский ответ продвижению НАТО на Восток. Таким оружием можно запугать и чеченских террористов, и японских браконьеров, и боливийских наркобаронов, и остатки русской литературы. При воздействии на русскую литературу летающим хуем навсегда исчезли бы и ее остатки.

Но существуют и личные причины. Необязательно ФСБ или армия. Хуй мог взлететь сам - от отчаяния. Денег нет. Машины нет. Дачи нет. Не самая лучшая квартира. Перманентные кризисы в политике и экономике. Театра нет. Кинематографа нет. Музыка есть, но очень плохая. Есть и балет, но балет еще хуже, чем музыка.

Хуй мог взлететь и от радости. Все идет хорошо. Все идет плохо. Но ведь идет!

Ум был однозначно против: хую летать не надо. Хую летать нельзя. Каждая вещь должна находиться на том месте, где должна. Но я понимал, что хуй взлетел не просто так. Хуй взлетел не от безделья и не для повышения адреналина. Хуй взлетел от затянувшейся неопределенности конца века. В конце двадцатого века ничего не известно про двадцать первый. Хую было невтерпеж. Ему очень хотелось заглянуть вперед - а что же там, в двадцать первом?

Другая объективная причина - истерика конца века. Хуй мог испугаться. Опять ничего не понятно. Что нас ждет в двадцать первом? Возможно все. Вдруг снова Ленин? Снова Сталин. Снова в лагеря, в колхозы, в жопу, на хуй, в Сибирь, в пизду, в пятилетку, в Красную армию! Где гарантии, что двадцать первый век от этого застрахован? Гарантий нет.

Хуй мог отправиться в полет и для того, чтобы подвести итоги уходящего века. В конце века все подводят итоги века. Есть энциклопедия "Итоги века". Есть журнал "Итоги". Парфенов на НТВ подводит итоги века. Но концу века не нужны итоги. Конец века уже итог сам по себе.

В конце века слишком много итогов. Все итоги все равно не подведешь! Да и весь двадцатый век какой-то тоскливый! Неудачный век. Лучше заглянуть в следующий век.

Я пытался представить себя на месте хуя. Что же он нашел там, в двадцать первом? Чечня уже не была Чечней Масхадова, Дудаева и Басаева. Чечня стала русской Швейцарией, а чеченцы соответственно - русско-чеченскими альпийскими горцами и дудели в рожки. Между горами паслись толстые чеченские альпийские коровы. Эти коровы давали сыр не только из молока, но из крови тоже. Когда коровам пускали кровь, то кровь текла, текла и свертывалась. Потом из крови получался вполне приличный кровяной сыр.

В остальной России и в соседних государствах тоже все хорошо. В Москве снесли работы Церетели и храм Христа Спасителя, а на каждой станции метро есть туалет. Зарубцевалась социальная язва проституции. Русские девочки больше не занимаются проституцией. Белорусские девочки больше не занимаются проституцией. Украинские девочки больше не занимаются проституцией. Они занимаются спортом, читают книги, ходят в консерваторию и в галереи. Но на Тверской жопой не машут и пизду в чужие руки не дают. Русские, белорусские, украинские девочки ебутся только с мужьями или, в самом крайнем случае, с друзьями и с подругами. Ебутся ради счастья и ради оргазма. Но не ради денег! И вообще русские люди, не только девочки, стали спокойнее относиться к деньгам. Как в девятнадцатом веке и как в двадцатом до Горбачева. Но язва мужской и детской проституций еще не зарубцевалась.

Россия снова первая в космосе. На Марсе уже дают плоды яблони, посаженные русскими космонавтами. Русские космические корабли держат курс на Юпитер.

Все хорошо и в спорте. Чемпионом мира по футболу Россия пока не стала, но в финал чемпионатов мира уже выходит.

Расцвет гуманитарной мысли. Расцвет культуры. Даже театр расцвел! Мощный расцвет русской души. Запад едет в Россию не только за нефтью, лесом и другим сырьем, а прежде всего постигать высокий уровень русской души. Запад едет в Россию за Андреем Рублевым, за Чайковским, за Чеховым. А что же нефть? Нефть может и подождать. Нефть и прочее сырье - дело десятое.

Я все же немного беспокоился о хуе: а вдруг он окажется где-нибудь не там? Тогда это будет уже не хуй, а Руст.

Через недели две после исчезновения хуя Таня уже не выглядела ни довольной, ни веселой. Таня резко изменилась. Таня грозилась завести ебаря на стороне. Таня просила выебать ее пальцем. Таня издевалась надо мной всеми способами, какими обычно сексуально полноценная женщина издевается над импотентом.

Таня захотела ребенка. Когда хуй был, она почему-то ребенка не хотела.

Таня - грубая женщина. Жестокая женщина; но она абсолютно права. Мужчина должен быть с хуем. Хуй должен быть при мужчине.

Надо что-то предпринимать. Надо искать. Обращаться к прессе или к милиции глупо. Они мало изменились со времени Гоголя. Пресса и милиция громоздкие бюрократические учреждения. Они не будут помогать. Они не станут искать хуй. Пресса и милиция не захотят возиться. Они могут только издеваться и говорить гадости. Но гадости я уже выслушал от Тани.

ФСБ и армия тоже не помогут. Если отлет хуя - их рук дело, к ним обращаться бесполезно. Они будут и дальше продолжать эксперимент. Если не их - тем более бесполезно.

Я просто ходил по улицам. Разглядывал небо. Проверял темные углы и подворотни. Осматривал тупики дворов и ветки деревьев. В конце концов, хуй ведь мог зацепиться за ветки деревьев! Но ничего похожего на хуй не было.

Я пристально смотрел на лица прохожих. Хуй мог принять человеческий облик. Но его бы выдали нос и уши. У хуя все может быть как у человека - но только не нос и не уши! Нос и уши у него такой же формы, как и он сам.

На лицах прохожих было много хуйни. Это неудивительно. В конце века всегда много хуйни. Особенно в России. Хуйня конца века оставляла отпечатки на лицах прохожих.

Я съездил несколько раз в Подмосковье. Бродил по лесам и полям. Его нигде не было.

Таня издевалась. Таня советовала поливать совершенно гладкое место водой; кипяченой и чуть теплой. И смазывать женьшеневым бальзамом. "Может быть, вырастет снова", - вздыхала Таня. Сука! Жестокая сука!

Таня кричала, что надо немедленно идти к специалистам. К врачам. Но медицина здесь не поможет! Здесь надо идти к другим специалистам - к специалистам в области конца века. Я таких специалистов не знал. Не знала их и Таня. Хотя, возможно, такие специалисты и есть.

Я сделал то, чего никогда не делал: я зашел в церковь.

В церкви ко мне отнеслись с недоверием. И прихожане, и духовные лица смотрели на меня с неприязнью. Я, наверное, не заслуживаю любви и уважения. Но в данной-то ситуации я безусловно заслуживал любви и уважения! Или хотя бы сострадания сквозь зубы. Но церковь в России - такой же безнадежно бюрократический аппарат, как милиция или пресса. Мужчина без хуя не найдет в церкви ни любви, ни уважения. Ни хотя бы сострадания сквозь зубы.

В церкви - суровая атмосфера. Очень суровая! Но вдруг с какой-то суровой иконы мне подмигнул Иисус Христос. Подмигнул как другу и единомышленнику. Из церкви я вышел даже немного успокоенный.

Я уже давно не читал газет. Не смотрел телевизор. Не слушал радио. Не было такой необходимости! Но сейчас такая необходимость была. А вдруг! Вдруг будет как в церкви. Вдруг подмигнет.

Газеты ничего про хуй не сообщали. Никто ничего не видел. Никто ничего не находил. Словно хуй и не исчез, а находился где надо.

По радио и по телевизору тоже ничего не рассказали. Словно бы хуй, жужжа, не улетел! Все было тихо. Тихо и в информационных, и в развлекательных программах. Там все было шумно. Но только не о том. Опять Чечня. Опять Ельцин. Опять вонючая русская эстрада. Опять не платят шахтерам. А про хуй - ничего! Про него никаких сообщений. Словно для конца века это нормально: там, где только что был хуй, сейчас - совершенно гладкое место. Как будто в этом нет какого - никакого события! Как будто в этом нет ничего удивительного.

Таня продолжала издеваться. "Тебе нужен отдых! Тебе нужна крепкая здоровая блядь, - неожиданно решила она. - Я не обижусь. Ах, да, извинилась Таня, - я же совсем забыла".

Да, Таня, да! Мне нужны отдых и блядь! Или не нужны. Не знаю. Но в любом случае прежде-то мне нужен хуй! А уже потом - все остальное.

Прошел месяц. Где-то в июле я проснулся. Обычная русская ночь. Обычная тоскливая ночь оставшегося без хуя мужчины.

Все вроде бы тихо. Но вроде бы что-то жужжит, жужжит совсем близко! Нет, не жужжит. Нет, жужжит! Жужжит! Он вернулся! Он прилетел! Он понял, что без человека ему нет счастья. И человеку без него плохо. Поэтому и вернулся.

Не зря я разглядывал небо и осматривал ветки деревьев. Не зря мне подмигивал Иисус Христос! Не зря я стал смотреть телевизор. Все не зря!

Совершенно гладкое место наполовину закрылось - появились яйца. Но хуя не было. Хуй пока летал и жужжал.

На звук прибежала Таня. Таня хотела достать хуй мухобойкой. Я прогнал Таню. Она могла все испортить мухобойкой и глупыми шутками.

Я не смог посмотреть, как он приземлится. Я опять потерял сознание. Меня словно контузило! Как солдата в бою. Солдат находился в самом центре боя. Рядом прогремел взрыв, и солдата контузило. Но солдат скоро очнется и снова пойдет в бой.

Я скоро очнулся. Уже было утро. И хуй был. Был! Он устал от конца века. Он вернулся ко мне. К совершенно гладкому месту, которое под ним теперь полностью закрылось. К нижнему белью. К Тане. У постели стояла измученная Таня с пылесосом. "Если бы он не приземлился сам, я бы поймала его пылесосом", - Таня пошла убирать пылесос. Бедная моя! Как она измучилась!

Умом Россию не понять. Это абсолютно правильно. И пытаться даже не стоит! И хуй умом не понять. Но через литературу понять его иногда можно. Хуй все-таки ближе не к уму, а к литературе.

Таня боялась, что хуй снова начнет летать, и на всякий случай не убирала далеко пылесос. А я не боялся. Летает хуй - и пусть себе летает! Пусть жужжит. Пусть делает что хочет. Теперь я знал точно: он обязательно вернется!

Литература и секс

Русский и американский писатель не являются единственными писателями на свете. Писателей на свете много. Есть писатели в Азии. Очень хорошо работают латиноамериканские писатели. В последнее время ярко заявили о себе чеченские писатели. Всегда на должном уровне европейские, арабские, еврейские и австралийские писатели. Но главные пути в литературе определяют именно эти писатели - русский и американский.

Американский писатель - мастер литературы, но и в сексе американский писатель разбирается отлично. Американский писатель очень сексуальный, он известный на всю Америку ебарь, хотя секс интересует американского писателя все-таки меньше, чем литература.

Русский писатель скорее мастер секса, чем литературы, хотя и в литературе русский писатель тоже разбирается очень хорошо. Если дело касается литературы, то тут лучше спросить американского писателя, а если секса - тогда все-таки русского. Русский писатель, правда, не силен в онанизме, но тут ему на помощь всегда придет американский писатель, а если американский писатель все же запутается в проблемах литературы - то русский писатель всегда ему поможет.

Русский писатель однажды подумал, что роман "Приключения Тома Сойера" Марка Твена - это о том, как взрослый хуй ищет попку невинного мальчика. Тогда американский писатель с радостью объяснил русскому писателю, что "Приключения Тома Сойера" Марка Твена - вовсе не педофильский роман, а всего лишь детский авантюрный роман. И русский писатель радостно признал свою ошибку.

Однажды американский писатель никак не мог понять смысл замечательной русской идиомы "хуем по лбу". Тогда русский писатель в деле продемонстрировал американскому писателю эту идиому. Причем в качестве наглядных примеров русский писатель выбрал свой лоб, а хуй - американского писателя, а не наоборот. И американский писатель радостно понял смысл этой идиомы.

Русский же писатель в свою очередь слегка подзабыл, в каком точно году шестнадцатого века русский царь Иван Грозный разъебал Казань. И тогда американский писатель тут же подсказал русскому писателю, когда именно русский царь Иван Грозный разъебал Казань.

Американский писатель запамятовал относительно романа миссис Митчелл "Унесенные ветром". Американский писатель, как последний мудак, почему-то решил, хуй его знает почему, что действие романа "Унесенные ветром" крутится вокруг событий первой мировой войны.

Русский писатель поправил американского писателя - действие романа "Унесенные ветром" крутится-вертится во второй половине девятнадцатого века, а во время первой мировой войны никто там никого не уносит.

Однажды американский писатель зашел за консультацией в американскую районную библиотеку. Американский писатель думал, что русский писатель Лев Толстой написал письмо русскому человеку Страхову, где рекомендует не ставить памятник русскому писателю Достоевскому, поскольку русский писатель Достоевский не достоин памятника, в ноябре 1883г., а оказалось - в том же году, но в декабре! Вот ведь еб твою мать! Американские районные библиотекари указали американскому писателю на ту маленькую ошибку, и все от души посмеялись над неловкостью американского писателя.

Как-то раз и русский писатель зашел в русскую районную библиотеку и пьяным голосом пьяного человека потребовал роман американского писателя, фамилию которого забыл. Название романа русский писатель тоже плохо помнит не то "Хуй зверей", не то "Зверский хуй". Все же русский писатель вспомнил точное название романа - "Зверохуй". Библиотекарши охнули. Одна библиотекарша, пожилая красивая дама из старинной московской интеллигентской семьи, нашла в себе силы ответить русскому писателю, что романа "Зверохуй" в американской литературе нет, а есть очень известный роман "Зверобой" очень известного американского писателя Фенимора Купера. Другая библиотекарша молодая симпатичная девушка, только месяц назад окончившая библиотечный институт, - от страха спряталась за перегородку и заплакала. Русский писатель сказал, что нечего каждой старой пизде учить русского писателя американской литературе. Русский писатель прекрасно помнит, как ему мама в детстве читала вслух роман этого самого Фенимора Купера, и роман назывался именно "Зверохуй". Русский писатель тогда лежал с ангиной, но быстро поправился, и мама не успела дочитать ему роман "Зверохуй", и вот теперь русский писатель решил сам дочитать свой любимый роман. Молоденькая библиотекарша набралась смелости и, выглянув из-за перегородки, на одном дыхании сообщила русскому писателю, что романа "Зверохуй" нет не только в американской литературе, но и природе, а есть только "Зверобой". Русский писатель ответил, что нечего каждой юной пизде учить русского писателя, что там есть в природе, а чего там нет. Пожилая библиотекарша, чтобы успокоить русского писателя, сказала, что - да, действительно, Фенимор Купер пытался написать роман "Зверохуй", но не смог, а написал только "Зверобой". Русский писатель устал разговаривать с двумя дурами и тихо, но твердо, заявил, что если ему прямо сейчас же не дадут роман "Зверохуй", он тут все обосрет и обоссыт, а потом приведет друзей из таганской преступной группировки, и они тут дообосрут и дообоссут все то, что не успеет русский писатель.

Пришлось вызвать милицию. Но русский писатель запер дверь и не пустил милицию. Пришлось вызвать ОМОН. Пока приехал ОМОН, русский писатель обосрал и обоссал, как обещал, все пространство библиотеки, после чего полез на пожилую интеллигентную библиотекаршу - вероятно, перепутав ее с молодой и симпатичной, только что окончившей библиотечный институт. Молодая библиотекарша пыталась отстоять и библиотеку, и честь старшего товарища, но разве можно остановить русского писателя, не получившего роман "Зверохуй"? Нет, нельзя. Когда приехал ОМОН, русский писатель выскочил в окно. В разоренной библиотеке сидели две несчастные женщины: одна молодая, другая пожилая. Русское правительство не выделяет из бюджета деньги библиотекам. Не ценит русское правительство культуру! Поэтому выкручивайся как можешь. В библиотеке только что был капитальный ремонт - в основном на деньги самих сотрудников библиотеки. И что же, пощадил русский писатель усилия интеллигентных людей, оставшихся без внимания правительства? Не пощадил. Не пощадил из-за какой-то ерунды - из-за ненаписанного романа "Зверохуй". А еще писатель! Между прочим, в библиотеке вполне могли быть книги и русского писателя. А на какие деньги теперь делать ремонт? Все-таки беспощадное он существо, русский писатель!

Как-то раз американский писатель пришел домой очень сильно пьяный. Что же тогда сделал американский писатель? Да ничего особенного - взял банджо, несколько банок пива, на всякий случай презерватив и спустился в подвал к своему слуге, старому негру, и они вдвоем пели до утра под банджо спиричуэлы. Пели, потягивали пивко, а презерватив американскому писателю так и не понадобился.

Как-то раз русский писатель тоже явился домой пьяный. Русский писатель вообще домой редко приходит трезвый, но в этот раз он выпил значительно больше обычного. Русский писатель разбудил жену, страдающую хронической бессонницей и только что заснувшую, схватил ее за простуженное горло и стал орать: "Что делать, блядь? Ну что, блядь, делать? Что же делать, еб твою мать?". Жена не знала, что ответить русскому писателю и только горько плакала - так горько плачут только жены русских писателей: навзрыд, царапая лицо ногтями, проклиная весь мир. Тогда русский писатель схватил жену за волосы, повалил на пол, стал пинать ее ногами, при этом приговаривая: "Ну что же делать, ебаный в рот?". Жена спросила русского писателя, что он имеет в виду - что делать вообще или что делать в некоей конкретной ситуации? От этого уточнения русский писатель разозлился еще больше и хотел было уже немедленно повесить, а затем расчленить жену, чтобы другие не пытались в следующий раз уточнять вопросы русского писателя, но неожиданно успокоился, присмирел и лег спать.

Однажды американский писатель решил сделать жене подарок и купил ей модные колготки, крем-пудру и забавного эффектного котенка породы "рыжий норвежский лесной кот".

Русский писатель тоже решил сделать жене подарок - хотя бы один раз прийти домой трезвым. Но случайно по дороге опять крепко напился.

Однажды американский писатель решил прочесть роман Пастернака "Доктор Живаго". Американский писатель ничего не понял, и язык романа, и проблематика оказались ему совершенно чужими, но ему было очень интересно.

Русский писатель тоже решил прочесть роман Пастернака "Доктор Живаго". Где-то на пятой минуте чтения русский писатель стал орать: "Ну что же делать, ну хуй его знает!", схватил роман и ударил по голове спящую больную беременную жену. Слава Богу, что удар пришелся не по виску! Утром жена русского писателя застирала испачканную кровью наволочку.

Как-то раз американского писателя пригласили на круглый стол "Литература и секс". Американский писатель очень интересно говорил о литературе, и о сексе он очень интересно говорил, рассуждал, как они (литература и секс) то перекрещиваются, то разбегаются в разные стороны.

Как-то раз и русского писателя пригласили на круглый стол "Литература и секс". Русский писатель пришел на круглый стол очень пьяный, вытащил хуй, положил его на стол и заявил, что хотя литературы никакой уже нет, литература умерла, но хуй, и на том спасибо, пока есть. После чего русский писатель упал под стол и заснул.

Позвонили жене русского писателя и попросили забрать пьяного мужа домой. Жена русского писателя попросила, чтобы русский писатель остался там, где упал, и если это возможно, чтобы русский писатель хотя бы одну ночь провел вне дома, тогда ее, больную, измученную, беременную женщину, хотя бы одну ночь никто не будет бить романом "Доктор Живаго" по голове.

Американскому писателю почему-то захотелось выебать негритянку. Почему, он и сам не понял, но захотелось, и все тут! Американский писатель стал звонить своим знакомым негритянкам, но никого из них не оказалось дома. Американский писатель разозлился, занервничал, решил поехать в публичный дом и там ебаться с негритянкой, но потом успокоился, остался дома и замечательно провел вечер с женой и рыжим лесным норвежским котенком.

Русскому писателю однажды тоже захотелось негритянку. Но где ему достать негритянку? Русский писатель занервничал, потребовал от жены, чтобы она немедленно привела ему негритянку, а сама часа на два ушла к подруге, поскольку русскому писателю будет неудобно при живой жене ебаться с негритянкой. Жена села в уголок и тихонько заплакала. Потом русский писатель успокоился, негритянку ему больше не хотелось и он, как обычно, стал швырять в жену роман "Доктор Живаго".

Однажды американский писатель получил Букеровскую премию. Написал хороший роман - о жизни американского писателя - в легком таком постмодернистском контексте, напечатал в хорошем издательстве - и получил Букеровскую премию. Вся Америка искренно радовалась за американского писателя.

Однажды и в России давали Букеровскую премию. Но русскому писателю не дали Букеровскую премию. Во-первых, у русского писателя не было романа, за который можно было бы дать Букеровскую премию, во-вторых, если бы у русского писателя и был такой роман, это был бы откровенно хуевый роман, а в-третьих, русский писатель как человек полное говно. И кто же такому говну даст Букеровскую премию? Такому говну можно дать только пизды, что с удовольствием бы сделала вся Россия, у России к русскому писателю накопилась масса претензий. Русский писатель опять разозлился, стал ходить из угла в угол и сказал жене, что если он в течение года не убьет ее романом "Доктор Живаго", то в следующем году, если ему не дадут Букеровскую премию, он ее точно убьет. Какой же все-таки страшный человек русский писатель!

Однажды американский писатель шел по улице, о чем-то глубоко задумавшись. Неожиданно из-за угла выскочил больной СПИДом мексиканец-сутенер. Он потребовал у американского писателя денег. Деньги у американского писателя были, и много денег, он недавно Букеровскую премию получил, но почему он должен давать каждому больному СПИДом мексиканцу-сутенеру свои деньги? Не должен. Вот пусть мексиканец-сутенер напишет роман и получит за него Букеровскую премию, а там посмотрим. А пока - о деньгах даже и речи быть не может! Поэтому американский писатель встрепенулся, весь собрался, послал больного СПИДом мексиканца-сутенера на хуй и пошел дальше по улице, снова о чем-то глубоко задумавшись.

Однажды русский писатель возвращался домой очень сильно пьяный. Неожиданно перед русским писателем выросла большая лужа. Трезвому писателю перейти через такую лужу - хуйня, но пьяному, конечно, сложно. Одна маленькая девочка, известная поклонница русской литературы, решила помочь русскому писателю перейти большую лужу. Как только маленькая девочка помогла русскому писателю перейти через лужу, он сразу потерял равновесие и упал на маленькую девочку. Девочка в результате падения на нее русского писателя вывихнула руку и повредила носик. С тех пор маленькая девочка зареклась переводить через лужи русских писателей. В любом состоянии - хоть пьяных, хоть трезвых. Пусть сами, скоты поганые, переходят через лужи!

Однажды американский писатель решил сделать своим домашним маленький сюрприз. Американский писатель надел костюм арабского террориста и в этом костюме выскочил из своего кабинета в гостиную. Все очень испугались. Жена американского писателя вскрикнула, подруга жены американского писателя от изумления прожгла сигаретой обшивку дивана, а старый слуга американского писателя, пожилой симпатичный негр, так испугался, что уронил себе на хуй миксер, которым в этот момент как раз взбалтывал коктейли. Американский писатель снял костюм арабского террориста и предстал в знакомом всему миру облике американского писателя. Все облегченно вздохнули и расхохотались: жена американского писателя хохотала так, что было слышно на улице, подруга жены от хохота снова прожгла сигаретой обшивку дивана, а старый слуга - негр так ржал, что уронил себе на хуй поднос для коктейлей. В общем, всем было весело.

Русский писатель тоже захотел сделать жене сюрприз. Неудобно же отставать от американского писателя! Русский писатель решил седьмого января, в праздник православного Рождества Христова, прийти домой трезвым и не бить жену по голове романом "Доктор Живаго". Не получилось. Очень хотелось, но не получилось. Опять пришел русский писатель домой совершенно пьяный, опять бил жену по голове романом "Доктор Живаго", опять, пока Россия справляла Рождество, жена русского писателя сидела в уголке и тихонько плакала.

С этого дня жена русского писателя перестала верить в русских писателей. В Бога жена русского писателя по-прежнему верит, в русскую литературу - тоже верит, а вот в русских писателей уже нет.

Жена русского писателя купила русскому писателю книгу - роман "Дворянское гнездо" русского писателя Тургенева - с одной-единственной целью: когда русский писатель придет домой пьяный и начнет бить жену книгой, то пусть лучше бьет ее "Дворянским гнездом", чем "Доктором Живаго". "Дворянское гнездо" не такое тяжелое, как "Доктор Живаго", и жене русского писателя будет не так больно. До чего все-таки практичны жены русских писателей. Но русский писатель так ни разу и не попробовал "Дворянским гнездом".

Как-то американского писателя спросили - когда же он впервые почувствовал себя писателем? Оказывается, американский писатель почувствовал себя писателем в родильном доме, часа так где-то через два-три после рождения.

Спросили и русского писателя: а он когда впервые почувствовал себя писателем? Оказалось - даже раньше, чем американский, где-то на пятом-шестом месяце беременности мамы русского писателя русским писателем. По словам русского писателя, он уже там и тогда стал работать над прозой.

Однажды у американского писателя перестал фурычить телевизор - "Филипс" последней модели с расширенным диапазоном изображения и звука. Американский писатель походил вокруг телевизора, походил, да и вызвал телемастера. Телемастер моментально устранил все недостатки.

Однажды у русского писателя тоже перестал фурычить телевизор - "Рекорд" года выпуска установления дипломатических отношений Индии с Россией. Русский писатель походил вокруг телевизора, походил, потом заорал: "Да пошло оно все к ебене матери!" - и швырнул жене в голову роман "Доктор Живаго".

Однажды американский писатель случайно узнал, что его жена - лесбиянка. Выяснилось это так: американский писатель вышел из кабинета, незаметно пробрался в спальню, а там жена американского писателя ласкала клитор своей близкой подруге, а подруга жены американского писателя стонала от удовольствия в приступах оргазма. Американский писатель так же незаметно вышел из спальни, вернулся в кабинет и грязно выругался. Через своих друзей американский писатель узнал: у его жены - многолетний роман со своей близкой подругой, и все об этом романе знают, и только один американский писатель ни о чем не догадывался. Еще через какое-то время американский писатель узнал, что у его жены романы со многими женщинами и что она - один из лидеров лесбийского движения Америки, что она повязана с лесбиянством крепкими узами навсегда. А скоро американский писатель понял и другое - его жена использует живущего в доме рыжего лесного норвежского котенка не только в качестве домашнего животного - погладить, там, покормить, приласкать, но и в качестве менструального тампона. То-то котенок стал заикаться! "Пришла беда - отворяй ворота", - понял американский писатель. Но потом успокоился. Подумаешь, жена - лесбиянка и использует котенка в качестве менструального тампона! Ерунда. Пустяки. Мелочи жизни. Она же не отказывается от половых контактов с мужем, не пьет, не курит, ценит американского писателя как писателя и вообще прекрасная домохозяйка.

Однажды и русский писатель выяснил, что в его дом пришла беда - в доме завелась зараза лесбиянства. Русский писатель как-то вышел ночью на кухню покурить и попить водички, а там жена русского писателя целовалась со своей подругой, и обе они, раскрасневшиеся от страсти, сжимали друг другу груди. Но русский писатель - не американский, русский писатель в такой ситуации миндальничать не будет! Русский писатель сказал, что если он еще раз увидит что-нибудь подобное, то жену убьет "Доктором Живаго", а подругу жены "Дворянским гнездом". После чего покурил, попил водички и пошел спать. И все! И конец лесбиянству! Все лесбиянство как ветром сдуло! Больше жена русского писателя с подругой не целовались и груди друг другу не сжимали.

Ведь русский писатель на лицо вроде бы туповат, но внутри - очень умный человек.

Американский писатель вроде бы с виду, ничего не скажешь, человек умный, но внутри - абсолютный кретин.

Однажды американского писателя остановила американская ГАИ. Американский писатель на своей машине въебался в идущую впереди машину. Но когда американский гаишник и владелец машины, в которую въебался американский писатель, узнали, что перед ними - американский писатель, то они ему сразу все простили и пожелали новых добрых дел во славу американской литературы. Владелец ударенной машины даже предложил американскому писателю снова въебаться в его машину.

Русский писатель как-то переходил дорогу в неположенном месте. Его остановил мент. Русский писатель объяснил менту - русский писатель в своей стране будет переходить дорогу где считает нужным, а есть здесь пешеходная дорожка или здесь нет пешеходной дорожки - его интересует меньше всего. Мент же ответил русскому писателю, что в детстве он мечтал стать актером, но специально пошел работать в милицию, чтобы очистить общество от бандитов, проституток, арабских террористов и таких вот русских писателей.

Неожиданно менту стало страшно. На мента подуло холодом русской литературы; мент задрожал и отпустил русского писателя с миром.

Однажды американский писатель узнал, что его младший брат гомосексуалист. Брат американского писателя занимается только гомосексуализмом, а ничего другого в жизни он знать не хочет. Американский писатель сам не враг гомосексуализму, у него интимные отношения со своим слугой - пожилым симпатичным негром, но всему же должны быть пределы! Нельзя же зацикливаться только на гомосексуализме! Американский писатель решил серьезно поговорить со своим братом. Пусть брат обратит внимание на какую-нибудь симпатичную американскую девушку, попробует полюбить ее, жениться, завести семью... Но брат не внял уговорам американского писателя и собирался и дальше в жизни заниматься только гомосексуализмом.

Однажды и русский писатель тоже узнал, что его младший брат гомосексуалист. Позор! Позор! Позор не только русскому писателю, но и всей русской литературе! Русский писатель пригласил к себе младшего брата для серьезного мужского разговора. Сели на кухне. Выпили бутылку водки. Выпили и вторую бутылку, после чего русский писатель сказал, что если его любимый младшенький братишка не прекратит заниматься гомосексуализмом, то русский писатель так его отхуячит, таких пиздюлей ему отвесит, что младший брат забудет не только гомосексуализм, но и собственное имя. И ведь помогло! И как помогло! Уже на следующий день младший брат русского писателя, опохмелившись, сразу полюбил одну симпатичную русскую девушку, а спустя некоторое время на ней женился. От гомосексуализма не осталось и следа. Даже многие друзья младшего брата, с рождения стопроцентные гомосексуалисты, вдохновленные таким убедительным примером, завязали с гомосексуализмом и удачно вошли в нормальную человеческую жизнь.

Русский писатель вроде бы дурачок, но часто действует как очень умный человек.

Американский писатель вроде бы человек умный, но порой ведет себя как деревенский дурачок.

Как-то раз американский писатель узнал, что его лучший друг, тоже американский писатель, - наркоман. Американский писатель приехал к своему другу и просил его прекратить принимать наркотики. Но друг не послушал американского писателя и прямо при нем ввел себе внутривенно какой-то сильный наркотик. Более того, друг заставил и американского писателя принять наркотик.

Как-то раз и русский писатель узнал, что его лучший друг, тоже русский писатель, - наркоман. Русский писатель решил спасти своего друга от наркомании. Для этой цели русский писатель занял в русской писательской организации деньги. Обычно русскому писателю в русской писательской организации не давали денег - в русской писательской организации и так мало денег, а русский писатель обычно не возвращал занятые деньги, но в этот раз, когда русский писатель объяснил, что деньги ему нужны для спасения друга, ему сразу дали деньги. Русский писатель купил три бутылки водки и поехал к своему другу. Выпили бутылку. Выпили другую. Выпили и третью. Другу-наркоману так понравилась водка, что он тут же забыл о всякой наркоте и выкинул шприцы на хуй, из хилого угрюмого наркомана став могучим веселым алкоголиком. Друзья-наркоманы, видя такое удивительное превращение, тоже распрощались с наркотиками и теперь целыми днями весело хлещут водку.

Американского писателя никто не учил общению с наркоманами. Вот американский писатель и не нашел подход к наркоману!

Русского писателя вроде бы тоже никто не учил общению с наркоманами. Но русский писатель - очень тонко организованный природой человек: русский писатель всегда найдет подход к наркоману.

Однажды американский писатель почувствовал себя плохо. Высокое давление, перед глазами - круги, в голове - туман, все тело дрожит, все внутри колотится... Американский писатель и к врачам, и к экстрасенсам, и к иглоукалывателям, но ничего не помогает. Но потом все как-то прошло само собой.

Однажды и русский писатель стал чувствовать себя неважно. Бессонница, плохой аппетит, стул плохой, постоянное чувство раздражения на весь мир... Тогда русский писатель подошел к жене и пару раз крепко въебал ей романом "Доктор Живаго". И все сразу изменилось! Аппетит появился, отличный сон, отличный стул, русскому писателю стал нравиться мир.

Однажды американский писатель испытал маленькую мужскую неприятность: у него перестал стоять хуй. Американский писатель и к сексопатологу, и к белым магам, и к черным - никто не может помочь, никто не понимает, в чем дело. Но потом все как-то само собой наладилось.

Русский писатель тоже однажды испытал маленькую неприятность - не стоит хуй. Не стоит, и все тут! Тогда русский писатель подошел к жене и один раз, но очень крепко, въебал ей по голове романом "Доктор Живаго". Хуй встал моментально.

Жена американского писателя к русскому писателю Пастернаку относится равнодушно. Жена американского писателя не понимает всех этих проклятых русских проблем. С ее точки зрения, доктор Живаго - обыкновенный неудачник, а Лара просто непонятно кто.

Жена русского писателя к русскому писателю Пастернаку относится очень плохо. Если бы Пастернак не написал "Доктор Живаго", русский писатель бил бы ее по голове любым другим романом, но все равно - фамилию "Пастернак" она слышать не может.

Жена американского писателя к русскому писателю Толстому относится неплохо. Правда, она его не читала. Конечно, такую фамилию она от своего мужа слышала неоднократно, но сама Толстого не читала. То подруги, то котенок, то муж отвлекают - вот до Толстого руки и не доходят. Лесбиянки подруги жены американского писателя тоже такую фамилию слышали, но тоже не читали.

Жена русского писателя от Толстого в ужасе. Ведь "Война и мир" - такой большой роман! Значительно толще "Доктора Живаго". Не дай Бог, если муж начнет ее бить "Войной и миром"!

Жена американского писателя к русскому писателю Достоевскому относится средне. Она прочитала один роман Достоевского - "Идиот", и он ей не понравился. Ей показалось, что главный герой романа, князь по фамилии не то Кошкин, не то Мышкин, не то Крыскин, ведет себя как вполне нормальный человек, а не как заявлено в названии - идиот. О других романах Достоевского она слышала от мужа, но сама пока так и не прочла. Одна из лесбиянок-подруг читала роман "Подросток", и он ей не понравился: роман слишком мрачный, хотя, конечно, интересный.

Жена русского писателя относится к Достоевскому хорошо, хотя сама его не читала. Как только она собралась прочитать Достоевского, она вышла замуж за русского писателя, и в доме начался сплошной Достоевский в натуре.

Жена американского писателя относится к русскому писателю Чехову очень хорошо. Однажды они с мужем смотрели на Бродвее его пьесу про русскую жизнь, и жене американского писателя было интересно. Название пьесы жена американского писателя напрочь не помнит, содержание - тоже, но помнит, как всю пьесу один русский писатель каялся в том, что совершенно напрасно убил какую-то птичку.

Жена русского писателя тоже очень хорошо относится к Чехову. Ей почему-то кажется, что если бы Чехов был ее мужем, он бы не бил ее каждый вечер по голове романом "Доктор Живаго". Хотя кто знает!

Жена американского писателя очень хорошо относится и к Гоголю. Она его мало читала, практически ничего, но ей кажется, что он был самый веселый, самый сексуальный, самый экстравагантный из всех известных ей русских писателей.

Жена русского писателя относится к Гоголю великолепно. Она почти уверена - Гоголь, будь он ее мужем, никогда бы не бил ее по голове романом "Доктор Живаго". Как писателя она его знает плохо, но как человек он ей очень нравится. Ей кажется, что Гоголь - самый добрый, самый мягкий, самый вежливый писатель в русской литературе. Жена американского писателя относится к Набокову спокойно. "Лолита", с ее точки зрения, довольно интересный педофильский роман, хотя и неровный. И проблематика ей непонятна. Ну, хочется ебаться с не достигшими совершеннолетия девочками - ну так и ебись! Делов-то куча! Только ебись осторожно - так, чтобы не знали журналисты, полиция и родители девочки.

Жена русского писателя к Набокову относится плохо. Ей почему-то кажется: если бы Набоков был ее мужем, он бы убил ее "Доктором Живаго" где-нибудь дня через два-три после свадьбы. Хотя мужчина, конечно, интересный и породистый.

Жена американского писателя сама пишет. Мало, но пишет. Пишет она такую веселую женскую американскую лесбийскую прозу и более серьезные американские женские лесбийские эссе. Мужу нравится, но сама она к своим произведениям относится как к хобби. Подруги-лесбиянки тоже немножко пишут.

Жена русского писателя однажды написала мужу открытое письмо, где просила его перестать ебать ее каждый день по голове романом "Доктор Живаго", даже хотела это письмо опубликовать, но потом письмо порвала, села в углу и навзрыд заплакала.

Жена американского писателя к фильму Френсиса Форда Копполы "Апокалипсис нашего времени" относится очень хорошо. Правда, она бы иначе сняла сцену с вертолетами. И под другую музыку - не Вагнера, а Моцарта или Гершвина. Но мужу и подругам-лесбиянкам фильм не нравится. Он им кажется слишком претенциозным.

Жена русского писателя к фильму "Апокалипсис нашего времени" тоже относится хорошо. Но она его до конца не досмотрела. Где-то минут через десять после начала фильма домой вернулся пьяный муж и так въебал ей "Доктором Живаго", что жене русского писателя уже было не до кино. Апокалипсис сам пришел в дом.

Однажды жена американского писателя вместе с подругой-лесбиянкой пошла в магазин покупать рождественские подарки. Неожиданно во время шоппинга их охватил приступ страсти. Они стали целоваться прямо посреди магазина, сжимали друг другу груди, ласкали клиторы, подруга укусила жену американского писателя за верхнюю губу, а та облизала подруге надбровные дуги. Но потом успокоились и продолжали делать шоппинг.

Однажды жена русского писателя пошла в магазин сделать покупки к новогоднему столу. В магазине был кошмар: русское правительство монополизировало продажу водки, взвинтило цены на продукты, в общем, в магазине творилось черт знает что. Жена русского писателя так охуела, что, вернувшись домой, первый раз в жизни въебала мужу по голове романом "Доктор Живаго".

Американского писателя наконец-то высоко оценила американская критика. На радостях жена американского писателя тут же загорелась с подругой в спальне, где стала ласкать ей пизду и клитор.

Русского писателя тоже наконец-то высоко оценила русская критика. От радости русский писатель даже ни разу не въебал жене по голове романом "Доктор Живаго", а только поцеловал и погладил. Впервые жена русского писателя плакала от счастья, а не от боли.

Вернувшись домой пьяным, американский писатель стал орать на жену: хватит, мол, блядь, на хуй, заниматься лесбиянством - пора и честь знать. Жена американского писателя обиделась и ушла на некоторое время жить к подруге.

Русский писатель, вернувшись домой пьяным, тоже наорал на жену. Больше терпеть уже было нельзя, и жена русского писателя собралась уйти к подруге. Но русский писатель с такой силой въебал eй по голове романом "Доктор Живаго", что жена русского писателя уже просто физически не могла выйти из дома.

Когда жена американского писателя вернулась домой, то муж неожиданно выскочил откуда-то сбоку и тут же сделал жене подарки по случаю возвращения - сотовый телефон, сковородку с антипригарным тефлоновым покрытием и подстилку для котенка.

Когда жена русского писателя после нанесенных ей мужем побоев попыталась приподняться, чтобы доползти из коридора в ванную комнату и хотя бы приблизительно привести себя в порядок, то неожиданно над ней завис русский писатель и нанес ей такой страшный удар и всем телом, и романом "Доктор Живаго", что жена русского писателя была вынуждена еще час провести в коридоре, отлеживаясь.

Однажды жене американского писателя страшно все надоело - и американский писатель муж, и американская литература, и подруги-лесбиянки, и милый рыжий лесной норвежский котенок, и вообще все. Тогда жена американского писателя ушла из дома и всю ночь болталась по Нью-Йорку, общаясь с неграми-наркоманами и мексиканцами-сутенерами. Но утром жена американского писателя поняла, как она любит мужа, и вернулась домой. А муж даже и не волновался. Он же не знал, что жена болтается неизвестно где! Американский писатель думал, что жена опять всю ночь провела у подруг-лесбиянок.

Жене русского писателя тоже однажды все надоело, и она незаметно ушла из дома и всю ночь провела на Курском вокзале, общаясь хуй знает с кем. Ближе к утру жена русского писателя поняла, как она горячо любит мужа, и вернулась домой. А русский писатель - сволочь толсторожая! Потому что даже и не заметил отсутствия жены, потому что крепко спал, потому что накануне много выпил.

Однажды жена американского писателя подумала - а хорошо бы поебаться втроем: она, муж и какая-нибудь из многочисленных подруг-лесбиянок. Но мужу об этом не сказала. А зря! Американский писатель сам об этом думал и сам этого хотел.

У жены русского писателя возможность ебаться втроем есть хоть каждый день. Так они втроем и ебутся - она, муж и роман "Доктор Живаго".

Жена американского писателя в принципе согласна с русским писателем Толстым в том, что он написал русскому человеку Страхову - русскому писателю Достоевскому памятник ставить не стоило. С ее точки зрения, русский писатель Достоевский не то чтобы недостоин памятника, а... а впрочем, это их русское литературное дело - пусть и разбираются сами! Если памятник уже поставили, если он удачно вписался в городской ландшафт, если от него кому-то на душе теплее - ну что ж, и слава Богу!

Жена русского писателя уверена: Достоевскому памятник ставить было не надо. Ей почему-то кажется, что многие ее беды как жены русского писателя происходят именно из-за этого памятника. Что-то есть в этом памятнике злое и нехорошее, что-то очень неприятное! Словно бы из него идет дьявольский ток! Жена русского писателя почти убеждена - если бы не этот проклятый памятник, ее бы не пиздил муж так часто романом "Доктор Живаго".

Однажды жена американского писателя встретила свою первую любовь. Жена американского писателя вспомнила первые свидания, первые поцелуи, первые неуклюжие поглаживания неопытным мужским указательным пальцем клитора, сосков и мочек ушей, первое вхождение хуя во влагалище, первый судорожный половой акт, первый неторопливый половой акт, многое другое и уже хотела броситься к своей первой любви, но быстро раздумала: жизнь налажена, жизнь идет своим чередом, теперь она не робкая восторженная девочка, а жена известного американского писателя - и не стала бросаться к своей первой любви.

У жены русского писателя ее первая любовь - русский писатель - всегда перед ней. Но что толку от этой первой любви, если эта первая любовь каждый день почем зря ебет ее безжалостно по голове романом "Доктор Живаго"?!

Чуть позже жена американского писателя встретила свою другую первую любовь - но уже не к мужчине, а к женщине, то есть жена американского писателя встретила свою первую лесбийскую любовь. Жена американского писателя хотела рвануться к своей первой лесбийской любви, но тут же решила - не стоит. Теперь у нее таких первых любовей по восемь штук на каждом перекрестке, а прошлого все равно назад не вернешь, только лишняя головная боль и онанизм нервов, - и не стала рваться к своей первой лесбийской любви.

В это же самое время жена русского писателя, когда муж опять домой пьяный пришел, решила и мужа удавить, и выбросить к ебене матери роман "Доктор Живаго", но потом на все плюнула и продолжала жить как живется.

На одном из приемов какая-то пьяная блядь вылила на голову американского писателя рюмку водки. Жена американского писателя хотела сначала вцепиться этой бляди в волосы и выцарапать ей глаза, но потом передумала: все-таки вокруг люди, неудобно, к тому же от водки у американского писателя будут лучше расти волосы.

В этот же вечер русский писатель, возвращаясь домой пьяным, получил по голове чем-то очень тяжелым. Русский писатель сначала думал, что это ему от Божьего суда за жену, но потом осмотрелся и понял - никакого Божьего суда нет, это русский писатель сам стукнулся головой о батарею.

Поздно вечером американский писатель почувствовал смутное беспокойство. Американский писатель занервничал, зашагал из угла в угол, лихорадочно выкурил пачку сигарет, даже хотел, как русский писатель, въебать чем-нибудь тяжелым жене, но потом успокоился и уже не чувствовал смутного беспокойства.

В этот поздний вечер и русский писатель почувствовал смутное беспокойство. Тогда русский писатель моментально сделал то, что так и не смог сделать американский писатель: он тут же с размаху, со всей силы, от всей души въебошил жене "Доктором Живаго", и смутное беспокойство как рукой сняло.

На следующее утро американский писатель понял, что две вещи в этом мире перестали его удовлетворять окончательно: пизда жены и американская культура - вся, по всему диапазону, снизу доверху, назад, вперед, вдоль, поперек и наискосок. Американский писатель занервничал, ему захотелось сделать что-нибудь гадкое, но потом он, как всегда, успокоился.

На следующее утро и русский писатель решил, что две вещи в этом мире его не устраивают - пизда жены и русская культура. Русский писатель хотел, как раньше, как обычно, как всегда хорошенько въебать жене по голове, но понял, что это не выход. Тут надо хорошенько въебать по голове кому-то другому. А вот кому - русский писатель так и не понял.

Потом русский писатель задумался о будущем России. И ему стало очень грустно - русский писатель почувствовал себя совсем еще маленьким мальчиком, который остался один в незнакомом дворе. И ему даже уже не хотелось ебнуть жену "Доктором Живаго" - так русскому писателю было грустно.

Американский писатель, задумавшись о будущем Америки, тоже погрустнел. А потом разъярился. И второй раз в жизни захотел ебнуть жену по голове такое у него было агрессивное настроение! Американский писатель даже подошел к книжной полке и подобрал книгу, чтобы ебнуть жену, но потом успокоился и всего лишь пнул ногой рыжего норвежского лесного котенка - чтобы под ногами зря не шастал, сволочь кошастая!

Американский писатель услышал, что роман "Доктор Живаго" абсолютно устарел для современного читателя и теперь представляет некоторый интерес только что разве для историков литературы. Американский писатель с этим мнением не согласен. Американскому писателю этот роман представляется не только по-хорошему современным, но даже в некоторой степени и актуальным.

Русский писатель тоже слышал, что роман "Доктор Живаго" абсолютно устарел. Честно говоря, русскому писателю это до пизды. Пусть этот роман и устарел как литература, но зато он вполне годится для прикладного использования. Заебешь этим романом жену по голове - и сразу решены все проблемы в жизни!

Американский писатель решил: все, пиздец! Больше ничего не светит. Вокруг одни идиоты. Театр умер. Кинематограф умер. Даже журналистика - и та умерла! А про литературу и говорить нечего - она даже и не родилась! И тут американский писатель заметил, как в небоскребе напротив горит одно окно. Весь небоскреб уснул, а одно окно все еще горит, значит, есть надежда, значит, не все потеряно - оживился американский писатель.

Русский писатель тоже решил, что все. Надеяться не на что. Русская культура завершила огромный этап своего пути, а когда начнется следующий неизвестно. Хуй его знает, когда этот следующий начнется! Вокруг социальные язвы. Москва себя исчерпала как культурная Мекка. Все себя исчерпали - не только Москва! И тут в доме напротив зажглось окно. Русский писатель, не долго думая, захуячил в это окно камнем. Не хуя потому что одному окну среди ночи гореть, когда все вокруг себя исчерпало! Но не попал. А другого камня у русского писателя под рукой не было. Ничего, на следующую ночь русский писатель припасет достаточное количество камней и тогда покажет одному окну, как, блядь, зажигаться среди ночи, когда вокруг все себя окончательно исчерпало и навсегда потухло.

Американский писатель опять шел по улице. Все американскому писателю не нравилось, все его раздражало, от всего его мутило. Мир отталкивал американского писателя каждой своей черточкой, каждым своим жестом, каждым своим атомом. Тут американский писатель заметил очень красивую девушку. "Вот та красота, которая очистит мир от дерьма и превратит его во что-нибудь интересное", - воскликнул американский писатель и успокоился. Его перестало мутить.

У русского писателя, когда он шел по улице, мир не вызывал никаких иных чувств, кроме предельного отвращения. Этот мир совершенно недостоин присутствия в нем русского писателя! Поганый вонючий мир! Тут русский писатель заметил изумительной красоты девушку. "Вот наконец-то та самая красота, которая спасет мир и сделает его менее поганым", - сделал вывод русский писатель и незаметно пошел за девушкой. Русский писатель - не озабоченный хуй, чтобы гоняться за каждой блядью, но к такой красоте даже он не смог остаться равнодушным. Когда девушка повернула в подворотню, русский писатель так же незаметно зашел в подворотню и тихо-осторожно зарезал девушку. "Мир не заслужил спасения такой красотой", - решил русский писатель перед тем, как зарезать девушку. Уничтожив девушку и лишив мир спасения, русский писатель сделал больно не только миру! Русский писатель и себе сделал больно! Ведь теперь русский писатель будет мучиться в этом мире абсолютно один без красоты!

Американский писатель, когда шел по улице в состоянии крайнего недовольства миром, то увидел чудесной красоты юношу - уругвайца. "Вот та красота, которая может спасти и мир, и меня", - сразу понял американский писатель. Ему удалось познакомиться с чудесным юношей. Ночью, когда жена уединилась в спальне с подругой-лесбиянкой, американский писатель незаметно провел чудесного юношу к себе в кабинет. Как только дверь кабинета закрылась, американский писатель крепко схватил юношу за хуй и осторожно поцеловал его мочку уха и кончик носа. После чего американский писатель упал в объятья красоты.

Русский писатель, содрогаясь от ненависти к окружающему его миру, встретил на улице парня неземной красоты. "С такой красотой вполне можно спасти мир", - подумал русский писатель и, оглядываясь по сторонам, пошел за парнем. Когда парень вошел в подъезд, то русский писатель тоже вошел в подъезд и там обстоятельно испиздил парня. "С такой красотой дома надо сидеть, а не по улицам ходить и не смущать мир надеждой на спасение", приговаривал русский писатель, пиздя красивого парня.

Утром американский писатель почувствовал острую необходимость попросить у людей прощения за все то гадкое и дурное, что он сделал. Американскому писателю хотелось взойти на Капитолийский холм, рвануть на себе рубаху, поклониться людям в пояс во все четыре стороны и попросить у них глобального прощения за все. Но минуты через две американский писатель передумал просить у людей прощения за все, но зато снова схватил за хуй красивого юношу-уругвайца и долго целовал его в правое ухо.

Русскому писателю тоже хотелось попросить у людей прощения за все то гадкое и дурное, что он принес людям. Русский писатель даже предполагал пойти в церковь исповедаться. Но снова не удержался и, как всегда, избил свою несчастную жену "Доктором Живаго".

У американского писателя ноготь большого пальца правой ноги вдруг стал полностью фиолетовым. Американский писатель перепугался. "Может, ушибся где, а может, и СПИД начинается, но в любом случае рисковать не стоит", - решил американский писатель и прогнал к ебене матери красивого юношу-уругвайца, на прощание страстно схватив его за хуй и так же страстно поцеловав в лоб.

И у русского писателя ноготь большого пальца правой ноги вдруг стал абсолютно фиолетовым. Русский писатель очень испугался. Как теперь с фиолетовым ногтем появиться на пляже? Как раздеться в кабинете врача? "Надо прекратить пить и жену прекратить мучить", - сказал сам себе русский писатель, минут двадцать продержался, но потом все снова пошло как и раньше.

Однажды у американского писателя сломалась машина. Что ж, и Бог с ней. Американский писатель сел в метро и поехал по делам.

Русский писатель пьяным вошел в метро. Денег у русского писателя не было. Откуда у пьяного русского писателя могут быть деньги? Но ехать-то надо. Русский писатель попытался войти в метро без денег. Его остановила контролерша - если каждый русский хуй начнет входить в метро бесплатно, то что же тогда будет? Тогда будет совсем плохо. Русский писатель грубо толкнул контролершу. Контролерша - пожилая интеллигентная дама, известный филолог, работала с Твардовским и Лакшиным в легендарном "Новом мире", открыла Солженицына, потом еще кого-то открыла, вышла на пенсию, но русское правительство хуй вовремя платит пенсию, вот и пришлось устроиться в метро, но ведь не для того, чтобы ей хамил пьяный русский писатель! Тогда русский писатель объяснил старой дуре, что русский писатель может в своей стране на метро ездить бесплатно! Пришлось вызвать милицию. Милиционер, совсем еще неопытный парнишка, пытался доказать русскому писателю - в России все обязаны платить за проезд в метро, в том числе и русские писатели. Но русский писатель не согласился. По его словам, Государственная Дума еще неделю назад приняла в первом чтении закон, по которому русский писатель имеет все права на бесплатный проезд в метро - просто в метро и в милиции работают необразованные люди, которые не читают газет и не слушают радио, поэтому об этом законе они ничего и не знают. Милиционер растерялся. Контролерша - тоже. Пьяного русского писателя пропустили в метро бесплатно.

Американский писатель очень хорошо относится к писающему турку. Американский писатель вообще ценит турецкую нацию, а писающий турок вызывает у американского писателя просто восторг. Однажды в ночном клубе американский писатель заметил в туалете писающего турка. Американский писатель встал рядом и получил не только физиологическое, но и громадное духовное удовлетворение. Американский писатель даже хотел снять видеофильм, где были бы только одни писающие турки, но испугался реакции жены.

Русский писатель даже не может себе представить писающего турка. Курящего - может, спящего - тоже может, даже может вообразить турка, занимающегося онанизмом, а вот писающего - нет! Ну, у русского писателя воображение в принципе не так развито, как у американского. И потом русский писатель не сексуальный маньяк, чтобы подсматривать за каждым ссущим хуем! И турки как нация вызывают у русского писателя одно только раздражение. Чем подсматривать за писающим турком, русский писатель лучше в очередной раз ебнет ни в чем не повинную жену по голове романом "Доктор Живаго".

Зато русский писатель обожает писающего себя. Русский писатель даже пытался изобразить писающего себя в литературе, но, слава Богу, у него ничего не получилось.

Американский писатель писающего себя терпеть не может. И даже не пытался изображать писающего себя в литературе. Хотя, вполне возможно, у него бы это и получилось. Но зачем? Ведь есть же, в конце концов, какие-то табу и приличия, установленные Богом и людьми, нарушать которые не надо.

Поэтому американский писатель встретит смерть легко и спокойно как коммунист из старых советских фильмов. В больших американских глазах не будет ни грусти, ни печали, ни удивления перед тайной жизни, ни страха смерти. Американский писатель хорошо пожил, все испытал, все в жизни перепробовал - пора и честь знать. Заплачет жена. Заплачут ее подруги-лесбиянки. В ночь похорон и на следующий день они не смогут ласкать друг другу клитора и соски - они станут вспоминать американского писателя.

Русский писатель своей смертью не умрет. Русский писатель умрет насильственной смертью. Когда-нибудь жена русского писателя, не выдержав побоев и унижений, сама ебнет мужа по голове романом "Доктор Живаго" со всей русской женской силой. В последние мгновения жизни русский писатель ни о чем жалеть не будет. Чего жалеть-то? Прошла жизнь - и хуй с ней! Но все-таки в последние мгновенья жизни русский писатель пожалеет об одном - что он уже больше никогда не сможет ебнуть жену "Доктором Живаго".

Американский писатель не знает русской детской рифмованной считалки "Один американец засунул в жопу палец". В его американском детстве были совсем иные считалки.

Русский писатель страшно боится этой считалки. До сих пор. Давно кончилось русское детство русского писателя, когда он эту считалку услышал. Давно русский писатель вырос. Но до сих пор русский писатель мучается, русский писатель переживает, русский писатель не знает - в какую именно жопу засунул проклятый американец своей ебаный палец? В свою или в какую другую?

Прошлой ночью американскому писателю приснилось, что он обосрался. Американский писатель проснулся в холодном поту и долго не мог понять произошло это с ним во сне или наяву? Трясущимися руками он проверил простыню, проверил трусы, проверил анус - вроде все чистое. "Слава Богу, что это было только во сне! - воскликнул американский писатель. - Приснится же такое!" Но все равно - американский писатель еще долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок.

И русскому писателю приснилось, что он обосрался. Но русский писатель не обратил на это никакого внимания и просыпаться не стал. Обосрался, не обосрался - какая разница? Обосрался - ну что ж теперь поделаешь, жена утром постирает, у жены есть сильные стиральные порошки, а если не обосрался значит, у жены будет меньше забот. Все-таки русский писатель любит свою жену. По-своему, но любит.

Американскому писателю приснилось, что его преследует сексуальный маньяк. Опять американский писатель проснулся в холодном поту и опять потом долго не мог заснуть.

И русскому писателю приснилось, что его преследует сексуальный маньяк. Но русский писатель прямо во сне этого маньяка так отхуячил, что маньяк забыл навсегда, как сексуально преследовать русских писателей.

Американскому писателю приснился сон на сюжеты из греческой мифологии: будто бы американский писатель теперь совсем не американский писатель, а девушка Европа - дочь финикийского царя, и его (ее?) тащит на остров Крит через море огромный бык. Американский писатель растерялся. Ему было очень страшно на быке, но в то же время и немного приятно. Он даже не хотел просыпаться. "Ведь бык влюблен в девушку Европу, - понял американский писатель, - и он тащит ее на остров Крит не просто так, а для совершения полового акта". Ведь в реальной жизни американский писатель с быками еще не ебался, и ему очень хотелось узнать, как хотя бы это происходит во сне.

И русскому писателю приснился подобный сон: сидит, мол, русский писатель на быке, а бык тащит русского писателя хуй знает куда хуй знает зачем. Но русский писатель не растерялся и прямо во сне сначала дважды хорошо дал быку по ебалу, а потом вырвал у быка с корнем хуй и яйца, чтобы быку было неповадно в следующий раз тащить хуй знает куда русских писателей.

Когда американскому писателю приснилось, что он - Красная Шапочка, которую собирается съесть серый волк, то американский писатель от страха едва не обосрался.

Когда же русскому писателю приснилось, что он - совсем еще маленькая девочка в красной шапочке, которую собирается съесть большой серый волк, то русский писатель тут же дал волку промеж глаз, потом оторвал у волка хуй и засунул волку же в рот, потом завязал волку хвост бантиком и в таком виде отправил гулять по лесу, чтобы ни один волк даже близко больше не подошел к русскому писателю.

Американскому писателю приснилось, что он - Сталин! От страха американский писатель весь дрожал не только остаток ночи, но и на следующий день.

А когда русскому писателю приснилось, что он - Сталин, то русский писатель воспринял это совершенно нормально. Ведь прямо во сне русский писатель догадался, что он не тот Сталин, который реальный Сталин, а какой-нибудь метафизический Сталин. "В конце концов, - подумал русский писатель, - в каждом из нас сидит свой Сталин, и пусть лучше этот Сталин проявит себя во сне, чем наяву".

Под утро американскому писателю приснилось, что он - гномик и его собирается мучить злой великан. От страха, ужаса и безнадежности ситуации американский писатель во сне заплакал.

И русскому писателю под утро приснилось, что он - гномик и его вот-вот начнет мучить злой великан. Но русский писатель тут же сбегал домой за романом "Доктор Живаго", вернулся и навесил злому великану таких мощных пиздюлей, что злой великан сам стал гномиком, а русский писатель превратился в великана.

Американский писатель к Ельцину относится хорошо. Ельцин для американского писателя - знамя реформ в России. Но как только американский писатель серьезно задумался о Ельцине, он тут же подумал о другом: ах, как было бы сейчас хорошо схватить за хуй юношу-уругвайца, ведь какой хуй у юноши-уругвайца, ах, какой хуй! Ведь это не хуй, а сказка, прелесть, чудо, молодой, нервный, горячий, упругий, когда такой хуй держишь в руках, то словно держишь не один хуй, а целых два хуя! А впрочем, все русские политики для американского писателя на одно лицо - что Иван Грозный, что Сталин, что Ельцин. Русская политика - это исключительно русское дело. Вот пусть русские в ней и разбираются сами.

Русский писатель сам не знает, как он относится к Ельцину: хорошо или плохо. Поэтому русский писатель относится к Ельцину по-разному - то хорошо, то нет, то снова хорошо.

Американский писатель генерала Лебедя уважает. Но генерал Лебедь человек военный, американский же писатель военных не любит априори.

Русский писатель генерала Лебедя боится. Генерал Лебедь для русского писателя - американец из детской злой считалки, который придет, засунет русскому писателю в жопу палец и начнет этот палец там вращать.

Американский писатель русского премьера Черномырдина не любит. Американский писатель лучше встанет рядом с писающим турком, чем с Черномырдиным. Американский писатель любит более худых политиков. Дело не в том, что Черномырдин похож на бегемота. Это не беда. Беда в другом - он совсем не похож на писающего турка.

Русский писатель Черномырдина не уважает. Русский писатель с ним бы за один стол не сел, из одного стакана пить бы не стал, одной бы шинелью не укрылся.

Американский писатель, когда сходит в туалет, тут же моет за собой унитаз и брызгает дезодорантом. Хотя ему даже и не надо брызгать дезодорантом; после американского писателя и так не остается никакого запаха.

А вот после русского писателя, когда он сходит в туалет, остается такой мощный запах - что никакой дезодорант тут уже не поможет. Вот точно так же и в жизни, и в литературе русский писатель оставляет после себя только одно дерьмо.

Американский писатель, когда выпьет, то обычно ведет себя тихо и спокойно. Но в последний раз, когда американский писатель выпил больше обычного, он решил исполнить свое давнее тайное заветное желание попробовать вьетнамское национальное блюдо: жареную селедку. Вьетнамский ресторан американский писатель по пьяни найти уже не мог, поэтому он сам купил где-то две селедки, пришел домой и стал готовить. И жена-лесбиянка, и старый слуга-негр умоляли американского писателя не жарить селедки, а выкинуть их на хуй, но американский писатель, не обращая внимания на мольбу жены и слуги, продолжал готовить селедки по-вьетнамски. Конечно же, у него ничего не получилось: одну селедку американский писатель недожарил, другую пережарил. Обе селедки пришлось выбросить, но вонь от них была такая, что и у жены, и у слуги настроение было испорчено на неделю вперед. И жена, и слуга долго не могли простить американскому писателю жареную селедку по-вьетнамски.

К чести русского писателя надо сказать - что только русский писатель не вытворял в пьяном виде, но до жареной селедки он никогда не опускался.

Американскому писателю под Новый год приснилось, что он - Дюймовочка и его вот-вот раздавит большая склизкая жаба. От страха американский писатель спрятал голову под подушку.

И русскому писателю приснилось под Новый год, что он - Дюймовочка и его собирается раздавить какая-то мерзкая жаба. Но русский писатель тут же въебал мерзкой жабе по голове романом "Доктор Живаго", и так хорошо въебал, что от жабы не осталось даже пятна.

А под светлый праздник Рождества Христова американскому писателю приснилось, что он - Алиса из умной сказки английского писателя Кэрролла, которая совсем заблудилась в Зазеркалье. Американский писатель так и не понял, как же ему теперь из страны зеркал выбраться в реальный человеческий мир.

И русскому писателю под светлый праздник Рождества приснилось, что он Алиса, напрочь заблудившаяся в Зазеркалье. Но русский писатель долго по этому поводу не переживал. Русский писатель разбил все зеркала, расхуячил все зеркальные подставки и, немного порезавшись, прошел по осколкам сквозь бывшие зеркала в реальный человеческий мир.

Под Первое же мая американскому писателю приснилось, что он - Одиссей и его запер в пещере сволочь циклоп. От абсолютной безнадежности ситуации американский писатель замер. Ведь сволочь циклоп - это американскому писателю не красивый юноша-уругваец; его так просто за хуй не схватишь.

И русскому писателю под Первое мая приснилось, что он - Одиссей и его запер в пещере сволочь циклоп. А в это время к законной жене русского писателя - Пенелопе, находящейся за тысячи километров от пещеры, пришли посторонние ебари. Русский писатель прекрасно понимал, что посторонние ебари ничего не добьются от его жены Пенелопы, но все равно ему было очень неприятно. Сволочь же циклоп, думая, что русский писатель у него в руках, спокойно стал в углу пещеры заниматься онанизмом. Но русский писатель быстренько превратился в воробья, в виде воробья выбрался из пещеры (воробью все же легче выбраться из пещеры, чем русскому писателю), за пределами пещеры снова стал русским писателем, вернулся в пещеру и так отпиздил сволочь циклопа по полной программе, что сволочь циклоп никогда уже больше не мог заниматься онанизмом. Потом русский писатель снова стал воробьем и полетел в родной дом, снова стал там русским писателем и испиздил по полной программе жену Пенелопу и посторонних ебарей; посторонних ебарей - за дело, жену Пенелопу на всякий случай.

На самую годовщину Перл-Харбора американскому писателю приснилось, что он - Адам и находится в раю! Но скоро американского писателя из рая выпиздят за то, что его жена, дура, съела в раю что-то не то. От такой близости к самому началу мировой истории американский писатель ойкнул прямо во сне.

И русскому писателю на годовщину Сталинградской битвы приснился такой же точно сон: будто бы русский писатель - Адам и живет в раю вместе с женой Евой, но Господь Бог собирается выгнать их из рая за то, что жена, дура, взяла яблоко, предложенное змеем-искусителем, с дерева добра и зла. Но русский писатель и тут не растерялся; русский писатель намотал змея на роман "Доктор Живаго", который у русского писателя всегда с собой, крепко впаял жене-дуре, чтобы не брала чего не надо, яблоко повесил на место, попросил у Господа Бога прощения и остался в раю с женой-дурой.

Американскому писателю снилось, что он падает с огромной высоты в пустоту. Американскому писателю стало очень страшно. От страха у американского писателя душа ушла в пятки.

И русскому писателю снилось, что он падает хуй знает откуда хуй знает куда. Но русский писатель и здесь нашел выход. Русский писатель расстелил, как ковер-самолет, роман "Доктор Живаго" и благополучно приземлился в безопасном месте.

На годовщину убийства Джона Леннона американскому писателю приснился русский писатель. Американскому писателю русский писатель не понравился - ни как писатель, ни как мужчина.

Американский же писатель снился русскому писателю на годовщину смерти Высоцкого. Американский писатель показался русскому писателю совершеннейшим идиотом.

А на День независимости американскому писателю приснилось нечто ужасное - что американский писатель уже не американский писатель, а русский, что жизнь загнала его в угол, что ему не дали Букеровскую премию, что у него почти нет денег, что он много пьет и часто бьет жену. На следующий день американский писатель попросил Господа Бога больше не посылать ему такие сны. Американский писатель готов в своих снах обосраться, падать с огромной высоты, быть Дюймовочкой, гномиком, Европой, Одиссеем, да кем угодно, но только, пожалуйста, не русским писателем!

А русскому писателю плохой сон пришел на День Конституции: будто бы теперь русский писатель не русский писатель, а - американский. Вроде хорошая ситуация: деньги есть, большая квартира, все любят, все уважают, но только много не пей, жену пальцем не тронь, подруг жены - лесбиянок тоже не тронь, ебись с мужиками... Русскому писателю ситуация американского писателя показалась довольно жалкой.

Американский писатель уверен: все, что связано с русской литературой, это все, конечно, очень интересно, но на сегодняшний день русская литература никому больше не нужна - ни людям, ни рыбам, ни птицам, ни даже себе самой.

Русский писатель так не считает. Как же не нужна, когда вот у русского писателя всегда под рукой роман "Доктор Живаго", и этот роман не раз спасал русского писателя в любых форс-мажорных обстоятельствах на земле, на небе, под землей и вообще везде.

Американский писатель высоко ставит русского писателя Солженицына. Пусть у Солженицына и не слишком высокий уровень прозы, но зато Солженицын покончил с мифом коммунизма.

Русский писатель относится к Солженицыну с громадным уважением - ведь Солженицын всегда выступал против репрессий и насилия! А русская милиция проводит по отношению к русскому писателю политику репрессий и насилия. Солженицын, правда, пока еще не выступал против русской милиции, но ничего скоро выступит.

Американский писатель прозу русского писателя Бунина ценит, но читать ее не может. Вот женины подруги-лесбиянки читают прозу Бунина с удовольствием, американский же писатель лучше бы посмотрел фильм или телесериал, снятый по прозе Бунина. Но что-то по прозе Бунина не снимают ни фильмов, ни телесериалов. Но американский писатель убежден: Бунину Нобелевскую премию дали не зря.

И русский писатель прозу Бунина ценит - ведь в детстве мама читала русскому писателю с братом вслух не только роман "Зверохуй", но и прозу Бунина. Но вот роман "Зверохуй" американского писателя Фенимора Купера русский писатель очень хорошо помнит, а прозу Бунина - почему-то нет.

Американский писатель очень любит роман "Тихий Дон" русского писателя Шолохова, но только считает, что этот роман написал не Шолохов, а какой-то совсем другой русский писатель, и поэтому Шолохову Нобелевскую премию дали зря.

Русский писатель фамилию Шолохова, естественно, слышал, но "Тихий Дон" так и не прочел. Русский писатель, во-первых, не любит чрезмерно большие романы, а во-вторых, не любит в принципе романы о первой мировой войне и о гражданской войне. Но зато однажды русский писатель очень крепко выпил и даже подрался с актером, сыгравшим эпизод в одной из экранизаций Шолохова.

К творчеству долгое время жившего в Америке русского писателя Бродского американский писатель относится замечательно. Но дело в том, что у Бродского все стихи короткие и оптимистические. И потом, у Бродского такая унылая эссеистика! Но в том, что Бродскому заслуженно дали Нобелевскую премию, американский писатель уверен.

Русский писатель о Бродском много слышал, но самого Бродского не читал. Жена русского писателя прячет Бродского от русского писателя, потому что если русский писатель прочтет Бродского, то у русского писателя будет приступ немотивированной ярости и русский писатель начнет орать и бить жену.

Американский писатель русского писателя Гоголя чтит. По его мнению, Гоголь правильно сжег второй том "Мертвых душ" - второй том "Мертвых душ" был бы значительно слабее первого.

И русский писатель Гоголя чтит. Но факт сжигания Гоголем второго тома "Мертвых душ" русский писатель не одобряет. Взялся писать - так пиши! Именно пиши, а не сжигай!

Американский писатель решил приготовить жене что-нибудь вкусненькое, что-нибудь такое-эдакое. Жена американского писателя любит поесть вкусное! Но только что? После конфуза с жареной селедкой американский писатель стал осторожнее и в итоге так ничего вкусного и не приготовил. Не беда - ведь жену американского писателя покормили вкусненьким подруги-лесбиянки.

И русский писатель решил приготовить жене что-нибудь вкусненькое. Но не дошло дело до вкусненького! Русский писатель опять напился, опять орал, опять бил жену "Доктором Живаго".

Американского писателя снова пригласили на круглый стол "Литература и секс". Американский писатель снова интересно и умно говорил, как литература и секс то связаны тонкой невидимой нитью, то прочной стальной цепью, а то не связаны никак.

И русского писателя пригласили снова на круглый стол "Литература и секс". Русский писатель пришел в этот раз трезвый, печальный, рассказывал очень интересные вещи. Например, что повесть Гоголя "Нос" совсем и не про нос, а про хуй. Нос - это всего лишь эвфемизм. И у Толстого в "Войне и мире", когда Андрей Болконский смотрит на дуб, то имеется в виду, конечно же, не дуб, и даже не мировое дерево, а какой-то глобальный хуй. Дуб - это синоним. И у того же Толстого в той же книге "Война и мир", когда тот же Болконский во время Аустерлицкого сражения смотрит на плывущие над ним облака, то плывут над ним совсем не облака, а женские гениталии. Облака это метафора. Поэтому они так долго и плывут. И у Достоевского в "Преступлении и наказании", когда Раскольников убивает старуху-процентщицу с сестрой, то убивает он не конкретную старуху с конкретной сестрой, чего их убивать-то, двух милых добрых старушек, а убивает он свою будущую импотенцию и один из характерных для нее симптомов. А старуха-процентщица с сестрой это субстанции. За это их и убивают. И у Чехова в повести "Степь" степь это не та степь, которая в реальности степь, а долгая дорога полового созревания. И у Пастернака... Но про Пастернака русскому писателю договорить не дали. Так глубоко копать не надо! Русского писателя с круглого стола выгнали. Лучше бы он опять, как в первый раз, пришел пьяный, но молчал.

Чехов, как известно, сказал, что в человеке должно быть прекрасно все, каждый нюанс - от лица до одежды. Но Чехов не знал, про кого он это сказал! А сказал он это про американского писателя, в котором действительно прекрасно все.

А про русского писателя Чехов такого сказать не мог! В русском писателе ничего прекрасного никогда не было, нет и быть не может. Одно только прекрасно в русском писателе - роман "Доктор Живаго". Но жена русского писателя скорее согласится с обратным: в русском писателе прекрасно все, кроме "Доктора Живаго". Жене русского писателя виднее - именно ей достается этим романом практически каждый божий день.

Американский писатель вспомнил другие слова Чехова: "Каждый приличный человек должен в своей жизни посадить хотя бы одно дерево". Раз должен значит, должен. Значит, будем сажать. Американский писатель стал сажать дерево. Долго он его сажал! Но в итоге посадил! Но одна из жениных подруг-лесбиянок, желая насолить американскому писателю, уничтожила это дерево в зародыше. Все-таки лесбиянки здорово распустились в последнее время!

Русский писатель тоже вспомнил те же самые слова Чехова и тоже стал сажать дерево. Но поранил пальчик. И пошел в поликлинику к хирургу. У хирурга была большая очередь. Русский писатель стал орать, что русский писатель, тем более с больным пальчиком, в очереди стоять не будет. Очередь, чтобы не связываться, пропустила русского писателя вперед.

Хирург, пожилой интеллигентный мужчина, отказался лечить пальчик русскому писателю. Русский писатель, мол, мужик крепкий, пальчик и сам пройдет. Но русский писатель не захотел уйти из поликлиники с незалеченным пальчиком. Тогда хирург, чтобы отвлечь русского писателя от якобы раненого пальчика, спросил - не знает ли русский писатель, кто в последний раз получил Букеровскую премию и что вообще новенького происходит в современной литературе? Русский писатель ответил, что ему абсолютно до пизды и Букеровская премия, и современная литература, все ему абсолютно до пизды кроме раненого пальчика. Тем более русский писатель поранил пальчик, не открывая бутылку, не избивая жену, не занимаясь онанизмом, а когда сажал дерево - то есть в момент благородных порывов. У русского писателя не так много благородных порывов, чтобы ими разбрасываться! Хватит, русского писателя и так выгнали с круглого стола "Литература и секс", но от хирурга он уже без боя не уйдет. Русский писатель также добавил, что если хирург не вылечит русскому писателю пальчик прямо вот здесь и сейчас, то русский писатель сам перебьет хирургу все пальчики.

Пришлось вызвать милицию. И хирургу, и милиции было очень тягостно иметь дело с русским писателем. А пока в очереди терпеливо ждали люди, и не с пустяками вроде якобы раненого пальчика, а с действительно серьезными травмами, требующими немедленного вмешательства опытного хирурга. Но хирург мучился с русским писателем.

Американский писатель решил после неудачи с деревом спасти какое-нибудь заблудившееся в жизни создание. Американский писатель нашел такое создание совершенно растерявшуюся в жизни проститутку. Американский писатель помог ей покончить с проституцией, устроиться на работу и выйти замуж за хорошего человека.

И русский писатель решил кого-нибудь спасти. Русский писатель решил спасти проститутку Грушу. Проститутка Груша приехала в Москву из Челябинска полгода назад и в Москве ничем иным, кроме проституции, не занималась. Но русский писатель, вместо того чтобы немедленно начать спасать Грушу, предложил ей бесплатно сделать с ним то, что обычно она делала с мужчинами за деньги. Но Груша отказалась бесплатно ебаться с русским писателем: ведь с пьяными грязными скотами она ебется только за деньги, а кто этот пьяный грязный скот - русский там писатель или кто другой, - ей безразлично. Русский писатель объяснил - после ебли он немедленно приступит к спасению Груши. Ебля - это прелюдия спасения. Но Груша все равно отказалась. Тогда русский писатель избил Грушу, как и жену, романом "Доктор Живаго". И правильно сделал, что избил! Нечего в Москве заниматься проституцией! В Москве надо учиться работать. Москва дает для этого все возможности. А проституировать можно и в Челябинске.

Русский писатель давно уже ничего не знает.

Американский писатель давно уже все знает, но делает вид, что до сих пор не знает ничего, - так легче живется.

Американский писатель давно понял, что писатели первого ряда - полное говно по сравнению с писателями второго ряда.

Русский писатель по-прежнему надеется на писателей первого ряда.

Американский писатель еще во что-то верит.

Русский писатель давно уже не верит ни во что.

Американский писатель знает все, кроме двух-трех самых страшных тайн жизни.

Но, кажется, одну из тайн, которую не знает американский писатель, знает русский писатель: проститутка Груша - полное говно, раз она отказалась бесплатно ебаться с русским писателем.

Американский писатель маленькие пакеты не хранит, американский писатель их сразу выбрасывает.

Русский писатель бережно хранит маленькие пакеты. Русский писатель прекрасно помнит советскую власть, когда не было никакого товара - в том числе и маленьких пакетов. А вдруг снова вернется советская власть? Ведь тогда снова не будет маленьких пакетов! Поэтому у русского писателя на всякий случай целая гора маленьких пакетов.

Вдруг американскому писателю приснилось, что он - Ганеша, существо из индийской мифологии со слоновьей головой вместо обычной. Американскому писателю было очень неуютно.

И русскому писателю вдруг приснилось, что он - Ганеша, что живет он в Древней Индии, что его папа бог Шива за что-то на него рассердился и оторвал ему голову, а потом, чтобы сынок совсем не ходил без головы, прихуячил ему слоновью. Другой бы на месте русского писателя растерялся... Но только не русский писатель! Русский писатель тут же оторвал себе слоновью голову, обратно прихуячил человеческую, а потом так отпиздил Шиву по носу и ушам "Доктором Живаго", что у самого Шивы голова стала слоновьей!

А уже перед рассветом американскому писателю приснилось, что он Троцкий, что он - адепт перманентной революции, что он не поладил со Сталиным, что Сталин выгнал его из России, что он много скитался по миру и в конце концов осел в Мексике. Но Сталин достал его и там! Посланный Сталиным убийца вонзил в американского писателя ледоруб. Американский писатель лежал, пронзенный ледорубом, и страдал. На него дышала спермой и кактусом жаркая мексиканская ночь.

И русского писателя посетил такой же точно сон. Но русский писатель показал, на что способен русский писатель в самой сложной ситуации! Русский писатель вынул из себя ледоруб, въебал его в наемного убийцу, потом приехал в Москву, вырубил там Сталина и всех его клевретов, разорвал пакт "Риббентроп - Молотов" и остановил вторую мировую войну.

А некоторое время спустя американскому писателю приснился довольно странный сон. Американскому писателю приснилось, что у него жена - дура! Американский писатель очень удивился и даже обиделся. Да, жена у американского писателя лесбиянка-графоманка, да, она использует котенка в качестве менструального тампона, но какая же она дура? Она вовсе не дура!

И русскому писателю приснилось, что у него жена - дура. Но русский писатель нисколько не удивился. Если его жена наяву дура, то почему она во сне должна быть не дурой? И русский писатель во сне, как и наяву, дал жене по голове романом "Доктор Живаго". И жена русского писателя во сне, как и наяву, заплакала.

В конце концов американскому писателю приснилось, что он - Ельцин. Американский писатель оторопел. Еще бы, такое бремя ответственности, такой груз нерешенных проклятых русских проблем! И как быть? И что же делать? И где взять деньги на выплату пенсий и зарплат? Бюджет-то, блядь, не безразмерный!

Русскому писателю тоже приснилось, что он - Ельцин. Но русский писатель и в этом сне не растерялся! Русский писатель моментально убрал из России все плохое и оставил в ней только все хорошее. Россия при русском писателе как Ельцине расцвела.

Американский писатель в церковь ходит редко, но про десять заповедей, данных Господом Богом народу Израиля через Моисея на горе Синай, знает. И по возможности старается эти заповеди соблюдать. Американский писатель считает эти заповеди не только основой иудаизма и христианства, но и фундаментом всего цивилизованного человечества.

Русский писатель вообще в церковь не ходит, но про десять заповедей знает. В глубине души русский писатель считает, что эти заповеди - сугубо внутреннее дело иудаизма и еврейского народа, а к остальному цивилизованному миру они отношения не имеют, но вслух об этом не говорит. Но старается десять заповедей не нарушать.

Американский писатель к заповеди "Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим" относится с колоссальным уважением. Американский писатель понимает эту заповедь и умом, и сердцем.

Русский писатель эту заповедь умом понимает, но сердцем - нет. Сердцем русский писатель чувствует, что есть другой Бог: он сам.

Американский писатель заповедь "Не сотвори себе кумира" соблюдает, но кумир у американского писателя все-таки есть: красавец юноша-уругваец. Даже и не столько сам юноша, сколько его мощный горячий хуй! Хотя этого кумира американский писатель, испугавшись СПИДа, и прогнал к ебене матери. А кто СПИДа не боится? СПИДа боятся все. Не зря СПИД называется чумой двадцатого века!

Русский писатель заповедь "Не сотвори себе кумира" полностью принимает. Зачем русскому писателю сотворять себе кумиров, когда он сам себе и так уже есть кумир? Но у русского писателя кроме себя самого есть и второй кумир роман "Доктор Живаго"; не как литературное произведение, а как удобная во всех отношениях вещь.

С заповедью "Не произноси имени Господа Бога твоего напрасно" у американского писателя самые лучшие отношения. Американский писатель имя Господа Бога своего произносит всегда только по делу.

У русского писателя с этой заповедью тоже хорошие отношения. Русский писатель имя Господа Бога своего не произносит никогда - ни напрасно и ни по делу.

Заповедь "Шесть дней работай, а седьмой день - субботу - посвящай Господу Богу твоему" американский писатель соблюдает плохо. Часто американский писатель работает все семь дней подряд! А если у американского писателя седьмой день остается свободным, то американский писатель посвящает его себе самому. Но американский писатель собирается строже выполнять эту заповедь.

Русский писатель эту заповедь не соблюдает, поскольку ее не знает - как же можно соблюдать то, чего не знаешь? Но иногда интуитивно, подсознательно, наугад русский писатель эту заповедь все-таки соблюдает - чем русский писатель и нравится Господу Богу.

С пятой заповедью "Почитай отца твоего и мать твою" у американского писателя все в порядке. Американский писатель почитает отца своего и мать свою как только может.

И у русского писателя с этой заповедью все в порядке. Русский писатель искренне почитает свою мать. Да и как ему не почитать свою мать? Ведь именно мать прочитала русскому писателю в детстве вслух роман американского писателя Фенимора Купера "Зверохуй", который определил жизнь и творчество русского писателя! И отца своего русский писатель почитает. Ведь отец русского писателя - не какой-нибудь случайный хуй, а сама русская литература!

На заповедь "Не убий" американский писатель смотрит как на основу основ. И конечно же строго ее соблюдает. По крайней мере, американский писатель не помнит, чтобы он кого-нибудь когда-нибудь убил.

Русский писатель когда-то точно кого-то убил, но кого именно - он точно не помнит. Возможно, девушку. А возможно, и кошку.

Заповедь "Не прелюбодействуй" для американского писателя тоже основа основ. Но мы же все - живые люди, и как тут можно не прелюбодействовать, когда по улицам ходят такие красивые юноши-уругвайцы?! Но больше одного-двух раз в неделю, ну максимум трех, американский писатель не прелюбодействует. Вот жена американского писателя, лесбиянка-графоманка, прелюбодействует значительно чаще. Американский писатель даже собирался серьезно с ней поговорить по этому поводу.

Русский писатель заповедь "Не прелюбодействуй" воспринимает как лишнюю. Он и так не прелюбодействует. После того как проститутка Груша отказалась бесплатно ебаться с русским писателем, потому что русский писатель абсолютно такой же пьяный грязный скот, как и те скоты, с которыми проститутка Груша ебется за деньги, то русский писатель потерял всякий интерес к любого рода прелюбодеяниям. Русский писатель сохраняет интимные отношения только с женой и с романом "Доктор Живаго".

А вот американский писатель к заповеди "Не кради" относится как к лишней. Американскому писателю, слава Богу, красть ничего не надо. У американского писателя, слава Богу, и так все есть.

Русский писатель заповедь "Не кради" воспринимает как само собой разумеющееся правило жизни. Русский писатель не крадет. Все, что русскому писателю надо, он берет бесплатно.

Однажды русский писатель пришел в магазин покупать штаны. Красивые дорогие штаны. Денег у русского писателя не было. Русский писатель стал требовать штаны бесплатно. Продавцы магазина - люди, сочувствующие русской литературе, но что они могли поделать? Если каждый будет брать в магазине бесплатно штаны, то чем же тогда все кончится? Тогда продавцы магазина сами будут без штанов. Но русский писатель отказался платить за штаны, а штаны продавцам обратно не отдавал. Вызвали менеджера магазина. Менеджер магазина - очень милая женщина, обожающая Достоевского и Толстого, хорошо знающая и современную прозу, попыталась объяснить русскому писателю: Достоевский - Достоевским, Толстой - Толстым, современная проза современной прозой, а за штаны-то платить все равно надо. Но русский писатель нагло и жестко ответил, что ебал он Достоевского, и Толстого он ебал, и современную прозу вместе с милой женщиной менеджером он тоже ебал, и без штанов он из магазина не уйдет.

Пришлось вызвать милицию. Но и в милиции попадаются хорошие люди, а не только толстокожие звери! Милиционер рассказал русскому писателю, что когда он служил в Забайкальском военном округе и они в армейской художественной самодеятельности ставили Чехова, то милиционер, тогда еще молодой неопытный солдатик, впервые ощутил жар Вечного огня русской литературы. После армии милиционер приехал в Москву и даже хотел поступить в Литературный институт, но решил пойти работать в милицию именно затем, чтобы не дать погаснуть неугасимой лампаде русской литературы, и в наше бездуховное меркантильное время роль русского писателя по-прежнему очень велика, но штаны есть штаны, а деньги есть деньги, и деньги за штаны надо платить. В конце концов, в данный момент есть же на русском писателе какие-то штаны, значит, русский писатель все-таки ходит не раздетый! А когда русский писатель заработает достаточное количество денег русской литературой, то придет в магазин и купит так полюбившиеся ему штаны. Но русский писатель вцепился в штаны мертвой хваткой и стал оскорблять умного милиционера. Не любит русский писатель слушать умных людей! И что было делать? Ну не убивать же человека из-за каких-то проклятых штанов! Милиционер с товарищами собрали деньги, немного добавила милая женщина менеджер, и купили русскому писателю красивые дорогие штаны. А разве в милиции люди много зарабатывают? Очень мало. Только на самое необходимое. К тому же русское правительство постоянно задерживает милиции выдачу зарплаты. Русское правительство само ворует и ворует, а о людях не думает. Совсем русское правительство охуело в последнее время!

Американский писатель заповедь "Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего" соблюдает как нельзя более строго. Пусть лучше американскому писателю каждую ночь снится русский писатель, чем он произнесет ложное свидетельство на своего ближнего!

Русский писатель эту заповедь иногда нарушает. Русский писатель хотел произнести ложное свидетельство на проститутку Грушу, отказавшуюся бесплатно ебаться с русским писателем и обозвавшую его обыкновенным пьяным грязным скотом, но передумал и всего лишь избил Грушу романом "Доктор Живаго".

Американский писатель к заповеди "Не желай того, что есть у ближнего твоего" относится скептически. Это невозможно. Это нереально. Это уже слишком! Жизнь есть жизнь. В жизни много соблазнов! В жизни всегда найдется то, что нельзя не желать. Как же можно не желать, например, горячий сильный хуй, по объему адекватный сразу двум хуям, красивого юноши-уругвайца?

И русский писатель эту заповедь не соблюдает. Для него это тоже нереально. Поскольку у русского писателя нет ничего, кроме романа "Доктор Живаго", то русский писатель волей-неволей желает практически все, что есть у его ближних.

Американский писатель старается с утра подольше не курить. Первую сигарету американский писатель обычно выкуривает через час-полтора после подъема. Поэтому и зубы у американского писателя гладкие, ровные, белые как на подбор. Перед сном, правда, американский писатель курит много.

Русский писатель как проснется - так сразу и за сигарету. Вот почему и зубы у русского писателя все какие-то желтые и неровные. Зато перед сном русский писатель курит мало.

Американский писатель к роману "Анна Каренина" русского писателя Толстого относится с большим уважением. Но поскольку жена американского писателя - феминистка, то американский писатель недоволен, что Анна Каренина в конце романа погибла. Под паровоз, считает он, надо было положить любовника Анны Вронского, а саму Анну под паровоз класть было необязательно. Пусть живет.

Русский писатель к роману "Анна Каренина" определенного отношения не имеет. Русский писатель путает этот роман с другими романами Толстого - в частности с "Воскресением".

Американский писатель считает роман "Воскресение" одним из высших достижений мировой литературы. Но он никак не может дочитать этот роман до конца и до сих пор не понимает - кто же в этом романе воскрес? Персонажи романа, роман как жанр, Россия, сам Толстой? Кто? Американский писатель собрался наконец дочитать этот роман и узнать, кто там воскрес, но, как нарочно, как раз в этот момент жена американского писателя снова использовала котенка в качестве менструального тампона, а котенок стал громко орать, хотя раньше вроде терпел. Жена американского писателя тоже стала громко орать и жаловаться на котенка подругам-лесбиянкам. Американскому писателю пришлось их всех успокаивать. В общем, ему уже было не до романа "Воскресение".

Русский писатель давно и безнадежно перепутал роман "Воскресение" со всеми другими романами Толстого, поэтому про "Воскресение" он тоже ничего определенного сказать не может.

Американский писатель повесть Толстого "Холстомер" обожает. Американский писатель просто влюблен в эту повесть! Но только, по его мнению, в этой повести слишком много экзистенциального отчаяния. И потом сцену кастрации надо было написать иначе: не мерзавцы конюхи кастрируют жеребца Холстомера, а жеребец Холстомер откусывает яйца конюхам-конформистам. И еще - лучше бы Толстой написал то же самое, в такой же стилистике, с таким же сюжетом, но только про крокодила. Про умного красивого крокодила. И назвал бы повесть не "Холстомер", а "Лицемер".

Русский писатель этой повести не читал. Когда русский писатель был маленьким, то его очень сильно обидела одна лошадь. Как она его обидела русский писатель точно не помнит, но то, что обидела, - помнит точно. Лошадь нанесла русскому писателю забытую им сексуально-психологическую травму. И, естественно, после этой травмы русский писатель ничего про лошадей не читает!

Американский писатель после смерти хочет стать парком. Большим парком. Парком, где будут целоваться на скамейках влюбленные пары. Парком, где дети будут играть в прятки, перебегая от дерева к дереву. Парком, где гомосексуалисты в жаркий день смогут угостить друг друга мороженым. Парком, где по ночам эксгибиционисты будут пугать случайных прохожих внезапным обнажением тела. Всем найдется место в этом парке! Никто в этом парке не будет чувствовать себя лишним! Американский писатель достаточно радовал людей при жизни в качестве писателя, американский писатель будет радовать их и после смерти - в качестве парка.

Русский писатель пока не знает, кем он хочет стать после смерти. Да и вообще русский писатель не любит думать ни о смерти, ни о том, что будет после смерти.

Как-то раз американский писатель был со своими друзьями в бане. В туалете бани американский писатель заметил писающего турка и, постояв рядом с ним, испытал огромное наслаждение, как физиологическое, так и эстетическое. Но друзья писавшего турка потребовали у американского писателя денег. Стоял американский писатель рядом с писающим турком? Стоял. Испытал наслаждение? Испытал. А за наслаждение надо платить. Но американский писатель отказался платить деньги друзьям писающего турка. Тогда друзья писающего турка испиздили американского писателя. А друзья американского писателя ничем не смогли ему помочь - друзья писающего турка заодно испиздили и друзей американского писателя.

Русский писатель тоже однажды был с проституткой Грушей в бане, где и предложил проститутке Груше поебаться. Но Груша снова категорически отказалась ебаться с русским писателем - с пьяными грязными скотами она из принципа бесплатно не ебется. Тогда русский писатель признался Груше в любви. Груша сказала, что она сама уже давно любит русского писателя, поэтому тем более не будет с ним бесплатно ебаться. И за деньги тоже. Хотя сама очень хочет, потому что любит. Вот и поди пойми после этого женщин!

У американского писателя была свободная минута, и он зашел в храм. Американский писатель так и не понял, в какой же он зашел храм - собор, костел, мечеть, синагогу или что-то буддийское, но ему было в храме очень интересно. Американский писатель в очередной раз понял, как он все-таки далек от Бога и какая у него скучная, тоскливая, неинтересная жизнь.

И русский писатель в свободную минуту заглянул в православный храм. Русскому писателю в храме очень понравилось: тихо, немноголюдно, пахнет ладаном, что-то непонятно-православное бормочет священник... Хорошо было русскому писателю в храме! У него даже потеплело на душе. Только одна из женщин, работающих в храме, заметила, что русский писатель растерянно бродит от иконы к иконе, но так ни перед одной иконой свечки и не зажжет. Женщина решила помочь русскому писателю и спросила - а какую же конкретную икону ищет русский писатель? Может, икону с образом Богоматери? Или икону с образом Иисуса Христа? Пожалуйста, вот они, эти иконы. И русский писатель в любой момент может зажечь перед ними свечку. Но русский писатель ответил, что он ищет совсем другие иконы, чтобы зажечь перед ними свечку: икону с образом русской литературы и иконы с образами русских писателей - например, Толстого, Бабеля или Пастернака. Работающая в храме женщина растерялась. Она ничего про такие иконы не знала.

Пришлось позвать священника. Священник, пожилой интеллигентный мужчина с красивой седой бородой, попытался, цитируя изречения апостолов и отцов церкви, объяснить русскому писателю, что храм - это все-таки храм, а не бордель, не казино, не ресторан, не библиотека, не магазин, не стадион и не зоопарк, чтобы здесь висели портреты русской литературы и русских писателей. Храм - это именно храм; здесь ничего подобного быть не может. Но русский писатель не захотел слушать умные речи. Русский писатель схватил священника за красивую седую бороду, повалил его не пол и стал требовать немедленной экспозиции в храме иконы русской литературы и икон конкретных русских писателей. Прихожане пытались помочь священнику, но безуспешно.

Пришлось вызвать милицию. Когда приехала милиция, то русский писатель отпустил священника, вцепился в алтарь и закричал, что не уйдет из храма до тех гор, пока в нем не будет нужных русскому писателю икон. Милиция хотела начать обрабатывать русского писателя дубинками прямо в храме, но и священник, чья борода после знакомства с русским писателем стала не такой красивой, и прихожане просили милицию не трогать русского писателя. Ведь русский-то писатель - человек хороший, только вот ведет себя как последнее говно. Да милиция и сама боялась трогать и забирать русского писателя - а вдруг русский писатель потребует и в отделении милиции повесить иконы русской литературы и русских писателей. В общем, русского писателя кое-как отцепили от алтаря, успокоили и отпустили с миром. Священник же теперь категорически отказывается крестить и русских писателей, и их детей. Потому что русские писатели все чего-то хотят, чего-то все активно требуют, а чего - они и сами не знают.

Выйдя из храма, американский писатель купил жене и ее подругам-лесбиянкам по сувениру.

Русский писатель, вернувшись домой из храма, отнял у жены последние десять тысяч рублей.

Американский писатель к расширению сетки вещания телеканала НТВ относится хорошо. Он так считает: что бы у русских на телевидении ни происходило - все слава Богу. Лишь бы только что-нибудь происходило. Только бы в русском болоте что-нибудь квакало.

Русский писатель к этому расширению относится плохо. Почему? А вот почему - ни русский писатель и ни русская литература от этого расширения ни хуя не получили.

Американский писатель суперзвезду американской эстрады Мадонну ни в грош не ставит. Какая же она к ебене матери суперзвезда? Ни голоса, ни слуха, ни обаяния, да вообще ничего! По мнению американского писателя, Мадонна никакая не суперзвезда, а обыкновенная пробивная блядь.

Русский писатель певицу Мадонну обожает. Мадонна - лучшее, что в своей жизни видел и слышал русский писатель! Мадонна, по его мнению, заслуженно носит титул суперзвезды.

Американский писатель о суперзвезде русской эстрады Пугачевой очень высокого мнения. Правда, он ее никогда не слышал и о ней тоже ничего не слышал, но американский писатель уверен - у русских тоже должна быть своя суперзвезда.

У русского писателя к Пугачевой прямо противоположное отношение. Русский писатель уверен: Пугачева - просто кусок говна. И русский писатель этот кусок ни за какие деньги есть не будет! Более того - если бы они встретились, русский писатель очень крепко въебал бы Пугачевой романом "Доктор Живаго".

Американский писатель считает суперзвезду американской эстрады Майкла Джексона очень талантливым человеком. Но он бы с Майклом Джексоном спать не стал. Красивый юноша-уругваец для американского писателя значит больше десятка таких Майклов Джексонов.

Русский писатель считает Майкла Джексона одним из самых талантливых людей двадцатого века. Но он бы тоже с Майклом Джексоном спать не стал. Русский писатель тоскует о пизде проститутки Груши. Но Груша, дура, проститутка, мазохистка, любит русского писателя, поэтому его боится, и поэтому русский писатель не может сделать с проституткой Грушей то, что не хочет с Майклом Джексоном.

Американский писатель к роману русского писателя Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ" относится с колоссальным уважением: если бы за этот роман Солженицыну не дали Нобелевскую премию, тогда вообще было бы непонятно, для чего эта премия существует и в чем ее смысл.

Жена американского писателя к этому роману относится довольно спокойно. Ей кажется, что роман - хороший, но только практически не отражена тема преследования гомосексуалистов и лесбиянок советской властью.

И русский писатель относится к роману "Архипелаг ГУЛАГ" с колоссальным уважением. Русский писатель с удовольствием кое-кому вхуячил бы этим романом.

Жена русского писателя молится, чтобы муж не стал ее бить одновременно и "Архипелагом ГУЛАГом". Пусть бьет ее, как и бил, только одним "Доктором Живаго", два русских романа жена русского писателя не выдержит. Будь прокляты русские писатели! Хоть бы они вообще исчезли с лица земли! Но русская литература пусть останется. Хорошо бы, мечтает жена русского писателя, русские писатели исчезли, а русскую литературу писали какие-нибудь другие писатели. Но только не русские.

Американский писатель к роману "Преступление и наказание" русского писателя Достоевского относится довольно спокойно. Он не считает этот роман лучшим романом Достоевского.

Русский писатель роман Достоевского "Преступление и наказание" очень уважает. Только он бы на месте героя романа Раскольникова убил бы двух старушек не топором, а романом "Доктор Живаго". Романом - оно как-то надежней. А героиня романа проститутка Соня - абсолютная копия его знакомой проститутки Груши, такая же точно дура.

Жена американского писателя роман "Преступление и наказание" читать не стала. Она роман пролистала. Жена американского писателя все поняла об этом романе из названия романа. Для жены американского писателя не было необходимости в чтении самого романа.

Жена русского писателя прочитала роман "Преступление и наказание" с большим удовольствием.

Жена американского писателя к роману Достоевского "Братья Карамазовы" относится спокойно. Хотя гомосексуализм в романе и есть, но лесбиянства-то все равно нет! Поэтому жена американского писателя роман "Братья Карамазовы" читать не захотела.

И у жены русского писателя к роману "Братья Карамазовы" отношение очень спокойное. Жене русского писателя больше нравится другой роман Достоевского - "Преступление и наказание".

И американский писатель к роману "Братья Карамазовы" относится равнодушно. Для него в этом романе слишком мало гомосексуализма. Вот в хуе юноши-уругвайца гомосексуализма ровно столько, сколько надо.

Русскому писателю роман "Братья Карамазовы" нравится, но название романа не нравится. Ведь не все же персонажи этого романа братья по фамилии Карамазовы! Поэтому и роман надо было назвать как-нибудь иначе, чтобы в названии уместились все персонажи романа.

Американскому писателю срочно понадобились деньги. Американский писатель зашел в банк и снял со своего счета необходимую ему сумму.

И русскому писателю понадобились деньги. Русский писатель зашел в пункт обмена валюты и попросил выдать ему нужную сумму в рублях, эквивалентную ста долларам. Работницы пункта обмена валюты, очень милые женщины, ответили русскому писателю: как только русский писатель отдаст им сто долларов, они тут же выдадут ему эквивалентную сумму в рублях по сегодняшнему курсу рубля к доллару. Русский писатель - человек честный. Русский писатель объяснил - у него нет ста долларов. Ситуация в русской литературе очень тяжелая - вот у русского писателя и нет ста долларов! Но русский писатель вчера очень сильно избил романом "Доктор Живаго" жену за то, что она - жена русского писателя, а еще до этого избил ногами проститутку Грушу, так как был пьяный и усталый. И теперь ему надо купить подарки жене и проститутке Груше, чтобы они простили русского писателя за вчерашнее. Но на подарки нужны деньги. Вот русский писатель и просит выдать необходимую ему на подарки сумму денег. Работающие в пункте обмена валюты милые женщины согласились с русским писателем. Да, ситуация в русской литературе очень тяжелая. И отношения русского писателя с женой и проституткой Грушей тоже очень тяжелые. И без денег ему очень тяжело. Но пункт обмена валюты - не богадельня и не благотворительный фонд; здесь рубли не выдают. Здесь их меняют. Вот пусть русский писатель заработает русской литературой сто долларов, придет в пункт, поменяет их на рубли и на рубли купит подарки. А пока русскому писателю ничем помочь не могут. Хотя очень хотят.

Русский писатель опять объяснил свою ситуацию. Если бы он не избил вчера жену романом "Доктор Живаго", а проститутку Грушу - ногами, то хуй бы он пришел сюда в пункт за деньгами. Но ему действительно очень нужны деньги.

Сотрудницы пункта еще раз объяснили русскому писателю: пункт обмена валюты - не богадельня. При всем уважении к русскому писателю, к русской литературе, к жене русского писателя, к роману "Доктор Живаго", к проститутке Груше сотрудницы пункта не могут выдать русскому писателю сумму в рублях, эквивалентную ста долларам, русскому писателю придется искать эту сумму в другом месте. А сейчас сотрудницам пункта уже некогда. Пришли клиенты, которые хотят обменять рубли на доллары и доллары на рубли. Охранник пункта стал осторожно подталкивать русского писателя к выходу, чтобы русский писатель ушел наконец из пункта и не мешал сотрудницам пункта и клиентам.

Тогда русский писатель схватил охранника за горло и предъявил следующие конкретные требования: если ему сейчас же не выдадут необходимую сумму в рублях, то русский писатель прокусит охраннику пункта сонную артерию. Русскому писателю нужно купить подарки. Денег на подарки нет. Поэтому русскому писателю уже все равно. Русский писатель уже готов на самые радикальные меры. Будут у русского писателя деньги на подарки - у охранника будет цела и невредима сонная артерия. Не будет денег - русский писатель прокусит охраннику сонную артерию. Охранник от страха не дышал и не моргал. Охранник - молодой парень, но уже двое детей, жена ждет третьего, два брата, один брат - шахтер, другой - пограничник, старуха мать в деревне под Тамбовом; в общем, человеку тоже в жизни тяжело. Но он же не хватает за горло русских писателей или других охранников! Он утром и днем работает в охране пункта обмена валюты, а по ночам читает книги; книги по истории, по философии, по медицине, религиозные книги, произведения русских писателей девятнадцатого века. Он вовсе не собирается всю жизнь посвятить охране пункта обмена валюты. Он готовится стать священником, или врачом-сексопатологом, или воспитателем в детском доме, или русским писателем, или спасателем в чрезвычайных ситуациях. Он хочет нести в мир свет и добро, а какого рода деятельностью он будет при этом заниматься конкретно - ему не так важно.

Сотрудницы пункта и клиенты уговаривали русского писателя отпустить охранника. Но русский писатель никого не слушал. Русский писатель требовал немедленно вручить ему необходимую сумму денег; иначе русский писатель прокусит сонную артерию молодому охраннику. Русский писатель уже щелкал зубами совсем близко от сонной артерии охранника.

И что было делать? Сотрудницы пункта и клиенты - люди довольно небогатые. В России у всех тяжелое материальное положение, а не только у русских писателей! Сотрудницы пункта и клиенты дали кто сколько может. Но суммы, эквивалентной ста долларам, не набралось. Недостающие деньги заняли в расположенной напротив пункта обмена валюты часовой мастерской. Наконец набралось! Русский писатель взял деньги, отпустил охранника и, довольный, пошел покупать подарки жене и проститутке Груше. Сотрудницы пункта и клиенты занялись своими делами. Охранник пункта по-прежнему мечтает нести в мир свет и добро. Но только не в качестве русского писателя! Молодой охранник уже не хочет стать русским писателем. Он собирается нести в мир свет и добро через другие профессии.

Американский писатель к Кафке относится хорошо. Ему нравится роман Кафки "Процесс". Но как только американский писатель начинает более серьезно думать о Кафке, он сразу вспоминает молодой горячий хуй юноши-уругвайца, и тут ему уже не до Кафки.

Русский писатель всегда восторженно отзывается о Кафке. Но он Кафку не читал. Зато однажды русский писатель, очень крепко выпив, едва не убил одного из русских переводчиков Кафки.

Американский писатель к Генри Миллеру относится равнодушно, но считает, что Нобелевскую премию ему могли бы и дать. Вполне могли. И зря не дали.

Русский писатель и к Генри Миллеру, и к Нобелевской премии относится равнодушно. Его больше беспокоят сложные взаимоотношения с проституткой Грушей. Ведь она же русского писателя любит! Но почему тогда не хочет с ним ебаться?

Американский писатель к Маркесу, Борхесу, Кортасару, Буковски, Джойсу, Жене, Прусту, Виану относится замечательно. Он их считает выдающимися писателями двадцатого века. Но американского писателя раздражают жена-лесбиянка и расставание с чудесным хуем юноши-уругвайца. Американский писатель, кажется, поспешил выгнать к ебене матери юношу-уругвайца.

Русский писатель к этим писателям тоже относится замечательно. Он их не всех читал, но про всех слышал. А проститутка Груша - тварь ебнутая! Она, тварь такая, не хочет ебаться с русским писателем ни по любви и ни за деньги.

Американский писатель очень высоко ставит маркиза де Сада. Но сам читал его мало. А вот жена американского писателя, по мнению американского писателя, очень внимательно читала маркиза де Сада. Как жена американского писателя обращается с американским писателем - выдает в ней внимательного читателя маркиза де Сада.

Русский писатель к маркизу де Саду относится пренебрежительно. Русский писатель считает, что Сад - очень плохой писатель или даже вообще не писатель. Но жена русского писателя уверена в прямо противоположном отношении русского писателя к Саду. Так уверенно и разнообразно мучить романом "Доктор Живаго" может только самый настоящий садист.

Американский писатель к творчеству Захер-Мазоха относится скептически. Но мазохизм оказал на американского писателя большое влияние. Американский писатель часто ведет себя как мазохист.

Русский писатель трижды срал на Захер-Мазоха вместе с мазохизмом. Русский писатель Захер-Мазоха даже и читать не стал. А вот для проститутки Груши, по мнению русского писателя, Захер-Мазох - свет в окошке. Проститутка Груша - мазохистка. Любит проститутка Груша русского писателя? Любит. Очень любит. Но ебаться с ним не хочет. И сама же, мазохистка проклятая, в этой ситуации первая мучается!

Американский писатель к Ницше относится без всякого уважения. Теория сверхчеловека, по твердому убеждению американского писателя, не выдерживает никакой критики. Сверхчеловека нет. Существует только один сверхчеловек: естественно, красивый юноша-уругваец. Даже и не столько сам юноша является сверхчеловеком, сколько его замечательный, неповторимый половой член. Самого юношу американский писатель уже не помнит. Уже забыл. А вот его половой член американский писатель помнит прекрасно. Помнит всегда.

Русский писатель Ницше читал, но Ницше не любит. Ницше для русского писателя - писатель слабый. И по форме, и по содержанию. Сверхчеловека нет. Есть недочеловеки. И чтобы недочеловеки знали свое место и не претендовали на место человека, русский писатель постоянно держит их в страхе романом "Доктор Живаго".

Американский писатель к Фрейду, Юнгу и психоанализу как таковому относится с должным почтением, но считает, что в реальной жизни они совершенно бесполезны. Вот она реальная жизнь. Вот американский писатель. Вот его жена - лесбиянка. Вот ее подруги - лесбиянки. Вот красивый юноша-уругваец. И зачем здесь нужны Фрейд, Юнг и психоанализ? И так все предельно ясно.

Русский писатель к Фрейду, Юнгу и психоанализу в принципе относится довольно холодно. Он тоже в них не видит большого смысла. Вот реальная жизнь. Вот - русский писатель. Вот - жена русского писателя. Вот - роман "Доктор Живаго". Вот - проститутка Груша. Вот - недочитанный русскому писателю в детстве роман Фенимора Купера "Зверохуй". Все на месте. Все ясно. И для чего еще здесь нужны Фрейд, Юнг и психоанализ?

Однажды американскому писателю показалось, что его хуй по ночам летает. Американский писатель сильно перепугался. Он бросился к невропатологам и к сексопатологам, но они ничем не смогли помочь американскому писателю, поскольку не читали рассказа "Нос" русского писателя Гоголя.

Когда русский писатель понял, что его хуй по ночам, когда русский писатель спит, летает, то русский писатель совершенно не расстроился. Летает - и пусть себе летает! Утром-то проклятая гениталия снова на месте. "Нос" Гоголя русский писатель читал, но со своим случаем не связал.

Американский писатель к ситуации конца века относится хладнокровно. Для американского писателя нет особой разницы между началом века, серединой века и концом. Есть, конечно, некоторые нюансы, но незначительные.

Русский писатель остро переживает ситуацию конца века. Русский писатель в конце века нервничает. Русский писатель в конце века агрессивен. Русский писатель в конце века часто бьет жену по голове романом "Доктор Живаго".

Американский писатель к девяностым годам двадцатого века в России относится с интересом. Американскому писателю кажется, что в девяностые годы в России все перевернулось и все только-только начинается.

Русский писатель к девяностым годам двадцатого века в России относится с отвращением. Русский писатель по этому поводу так считает: перевернуться-то, может, действительно все и перевернулось, но пока еще ничего не начиналось.

Американский писатель к новому предполагаемому объединению Белоруссии с Россией относится равнодушно. Американский писатель об этом не думает. Американский писатель никак не может забыть роскошный хуй юноши-уругвайца.

Русский писатель к подготовке нового объединения Белоруссии с Россией относится плохо. Раз разъединились - значит, все! Дело сделано! И нечего снова объединяться! К тому же русский писатель всегда плохо относился и к белорусскому языку, и к белорусской погоде, и к белорусской природе, и к белорусскому человеческому типажу.

Американский писатель уверен - следующий после Ельцина президент России будет лучше Ельцина и даст России больше счастья, чем Ельцин. Только бы русские не выбрали следующим после Ельцина президентом русского писателя! Если русский писатель станет президентом, он будет бить романом "Доктор Живаго" не только жену, но и всех! И жену русского писателя не надо в президенты! Если жену русского писателя выберут в президенты России, она будет обращаться с Россией так же, как обращался с женой русский писатель.

Русский писатель в следующие после Ельцина президенты России не хочет. Русский писатель не настолько властолюбивый человек, как думает о нем американский писатель. И жена русского писателя тоже в президенты не хочет. Жена русского писателя хочет, чтобы муж поменьше пил и не дрался, когда выпьет.

Американский писатель считает, что церемония вручения премий "Оскар" тупое бессмысленное дорогостоящее мероприятие. Премия "Оскар" не отражает истинного положения дел в американском кинематографе.

Русский писатель согласен. Русский писатель с удовольствием бы испиздил и всех номинантов, и всех обладателей премии "Оскар".

Американский писатель не видит никакого смысла и в расширении границ НАТО на Восток. Американский писатель абсолютно убежден в том, что русских дразнить не надо.

Русского писателя расширение границ НАТО на Восток абсолютно не дразнит. Русскому писателю все равно. Расширение границ НАТО на восток не может улучшить или ухудшить отношения русского писателя с женой и с проституткой Грушей. А если даже вдруг начнет дразнить - что ж, у русского писателя всегда имеется под рукой роман "Доктор Живаго".

Жена американского писателя устала наблюдать, как муж мучается разрывом с красивым юношей-уругвайцем. Жена американского писателя решила найти мужу этот злосчастный уругвайский хуй, чтобы муж наконец перестал мучиться. Жена американского писателя давала объявления, читала объявления, внимательно смотрела по сторонам. К поискам были подключены и подруги-лесбиянки. Но поиски окончились безрезультатно: мир - большой, и в нем легко затеряться. Жена американского писателя хотела привести мужу какого-нибудь другого красивого юношу, но поняла - никакой другой ему не нужен. Ему нужен только один, только конкретный уругвайский юноша.

Жена русского писателя пыталась отдать мужа проститутке Груше. Жена русского писателя встретилась с Грушей. Груша отказалась. Не для того, объяснила Груша, она ебется с пьяными грязными скотами, чтобы одного из них повесить себе на шею.

Американский писатель чувствует, что его в жизни очень крепко наебали. Наебали все: и люди, и жизнь, и литература.

Русский писатель чувствует то же самое: его наебала жизнь. Но он еще чувствует, что немного и он сам наебал и жизнь, и людей, и литературу.

Американский писатель вместе с женой был в зоопарке. У жены американского писателя от посещения зоопарка остались самые неприятные впечатления. Дело вот в чем - жена американского писателя не только лесбиянка и феминистка, но и гуманистка. Поэтому ей не могло изначально понравиться, что животных в зоопарке держат в клетках. Жена же американского писателя не держит в клетках своего мужа и подруг-лесбиянок. А чем животные хуже мужа и подруг? Ничем не хуже. А чем муж и подруги лучше животных? Ничем не лучше. Вот и животных в зоопарке тоже в клетках держать нельзя!

Русский писатель тоже был в зоопарке. Русский писатель взял с собой в зоопарк проститутку Грушу. Зоопарк показался русскому писателю зеркалом жизни.

Русский писатель опять предложил Груше вступить с ним в непосредственную половую связь. Груша снова объяснила - она не может ебаться с русским писателем, как с другими пьяными грязными скотами, за деньги, потому что с любимого человека нельзя брать деньги. И просто так она тоже не будет из-за любви к русскому писателю. Хотя сама очень хочет.

Тогда русский писатель подошел к клетке с крокодилом и стал перелезать через ограду. Проститутка Груша пыталась удержать русского писателя. Пытались его удержать и сотрудники зоопарка. Кое-как они стащили русского писателя с ограды и спросили: а какого, собственно говоря, хуя русский писатель полез через ограду? На клетке с крокодилом, между прочим, русским языком написано, что ни одна блядь, кроме сотрудников зоопарка, не имеет права заходить за ограду к крокодилу. Это категорически запрещено. Может быть, русский писатель плохо понимает по-русски? Русский писатель ответил: по-русски он понимает хорошо, а вот крокодил, тварь ползучая, плохо посмотрел на любимую женщину русского писателя проститутку Грушу, и русский писатель решил наказать крокодила. Русский писатель решил оторвать ему хвост и голову. Сотрудники зоопарка послали русского писателя на хуй и пригрозили вызвать милицию. Русский писатель объяснил: если сейчас же сотрудники зоопарка не принесут русскому писателю извинения от имени крокодила за плохой взгляд в сторону Груши, то русский писатель оторвет голову и хвост не только крокодилу, но и всему зоопарку. Только теперь сотрудники зоопарка поняли, что русский писатель не шутит. Русский писатель шутить не любит. Сотрудники зоопарка решили не связываться с больным человеком и принесли извинения русскому писателю от имени крокодила за плохой взгляд в сторону любимой женщины русского писателя проститутки Груши.

Груша заплакала. А русский писатель полез через ограду вовсе не из-за Груши! Просто зоопарк показался русскому писателю зеркалом жизни. Но не самой жизнью, а именно зеркалом! Зеркалом, не только отражающим, но и скрывающим от русского писателя жизнь. И русский писатель хотел это зеркало разбить, чтобы выйти в реальную жизнь.

Американский писатель газет не читает. Он их боится. Они ему пачкают руки. Американский писатель боится испачканных рук.

Русский писатель газеты читает. Русский писатель не боится испачкать руки. Русский писатель сам кому угодно испачкает руки - в том числе и газетам.

Американский писатель практически не слушает радио. От радио у американского писателя закладывает уши.

Русский писатель радио слушает редко, но слушать радио не боится. Никакие уши у русского писателя от радио не закладывает. Вот пусть у радио закладывает уши от русского писателя!

Американский писатель телевизор смотрит редко - да и то без звука. От телевизора у американского писателя закладывает уши и рябит в глазах.

Русский писатель тоже телевизор смотрит редко. Но не потому, что у русского писателя от телевизора что-то закладывает или рябит. Просто нет времени. Просто он очень устает от русской литературы. От сложных отношений с женой и Грушей. Но русский писатель телевизор смотреть не боится. Вот пусть боится телевизор! Пусть у телевизора закладывает уши и рябит в глазах от русского писателя!

Американский писатель и его жена возвращались домой. Они увидели большую дорогую машину. В машине на заднем сиденье находился тот самый юноша-уругваец. Его обнимал пожилой богатый развратный мужчина. Пожилой богатый развратный мужчина гладил юноше-уругвайцу хуй; и не только хуй. Он гладил юношу-уругвайца по всему остальному телу. Также пожилой богатый развратный мужчина дарил юноше-уругвайцу дорогие подарки и поил коллекционным шампанским. Американский писатель понял: юноша-уругваец теперь навсегда для него потерян. У американского писателя нет такой машины и таких подарков, а на меньшее юноша-уругваец не согласится. Поэтому американский писатель может забыть о юноше-уругвайце, как будто бы он вовсе его и не знал.

Жене американского писателя стало жалко мужа. Она решила в знак солидарности прогнать одну из своих многочисленных подруг-лесбиянок. Но потом передумала. Горю американского писателя она бы все равно этим не помогла.

Русский писатель случайно встретил проститутку Грушу с клиентом. Русский писатель хотел отнять Грушу у клиента. Русскому писателю не хотелось отдавать Грушу на растерзание какой-то пьяной сволочи. Но Груша была против. Груша объяснила русскому писателю: у нее такая работа - ебаться за деньги с пьяными грязными скотами. В том числе и с данным клиентом - пьяным толстым небритым грузином-гомосексуалистом Мамукой. Тогда русский писатель решил увести Грушу силой.

Но клиент Груши - пьяный толстый небритый грузин-гомосексуалист Мамука с радостью согласился расстаться с Грушей. Русскому писателю Мамука всегда готов удружить. Мамука всегда уважал и русскую литературу, и русских писателей. Мамука и сам не знает, зачем он снял эту несчастную Грушу. Наверное, только потому, что был очень пьяный. Мамука - гомосексуалист и в принципе равнодушен к женщинам. Мамука неравнодушен только тогда к женщинам, когда ими переодеваются мужчины. А так Груша Мамуке даром не нужна! И деньги Мамука сохранит. Мамука-то занимается в Москве не только пьянством и гомосексуализмом! Он еще занимается оптовой торговлей. Дела в оптовой торговле идут плохо. Товар не расходится. Заебал рэкет. Большие налоги. Денег оптовая торговля практически не приносит. И лучше те деньги, которые Мамука собирался отдать Груше, он вложит в пьянство, гомосексуализм и оптовую торговлю. Так что пусть русский писатель забирает свою Грушу, а Мамука идет спать. Мамука даже может пригласить русского писателя с Грушей к себе домой и оставить их там ночевать. Груша заплакала.

Американский писатель сам себя не боится.

Русский писатель сам себя не боится. Пусть русского писателя лучше боятся другие!

Американский писатель один оставаться в темноте боится.

Русский писатель один оставаться в темноте не боится. Русский писатель и так постоянно один в темноте жизни.

Американский писатель к Баху, Брамсу, Вагнеру, Канту, Гегелю и Чайковскому относится с предубеждением. Американский писатель не любит немецкой классической музыки и немецкой классической философии. В хуе юноши-уругвайца, которого американский писатель потерял навсегда, он находит значительно больше интересной музыки и подлинной философии. К Чайковскому американский писатель относится лучше. Но и музыка Чайковского ему кажется довольно скучной.

И русский писатель к немецкой классической музыке и немецкой классической философии относится без всякого интереса. И музыка Чайковского у него никаких эмоций не вызывает. Русскому писателю больше нравится музыка, которая звучит в те моменты, когда русский писатель ебет жену по голове романом "Доктор Живаго". Однажды, правда, русский писатель два дня подряд пил с мужиком, делавшим декорации для оперы Чайковского "Евгений Онегин" в Большом театре.

Американский писатель зашел в книжный магазин. Ничего интересного для себя он там не нашел. Новых писателей мало. Новых книг мало. Американскому писателю даже стало немножко грустно.

И русский писатель зашел в книжный магазин. Русский писатель попросил показать ему новое издание знаменитого романа американского писателя Фенимора Купера "Зверохуй".

Продавец книжного магазина, вежливый молодой человек, ответил русскому писателю - нового издания нет. Нет и старого издания. Потому что такого романа нет. А раз самого романа нет, то не может быть ни нового, ни старого изданий. Как же можно издать то, чего нет?

Русский писатель терпеливо и немножко нудно объяснил: такой роман есть. Это любимый роман русского писателя. В детстве русский писатель заболел ангиной, и в ночь кризиса мама русского писателя, светлая ей память, чтобы русский писатель поскорее выздоровел, прочитала ему вслух роман Фенимора Купера "Зверохуй". Но не весь роман. Русский писатель поправился, и мама, светлая ей память, не успела дочитать ему роман. Поправившись, русский писатель снова окунулся в русское детство и про роман забыл. А вот сейчас он хочет наконец дочитать любимый роман.

В книжный магазин приходит много неграмотных и психически больных людей. Поэтому продавец книжного магазина попытался как можно мягче растолковать русскому писателю насчет романа "Зверохуй". Такого романа нет и быть не может, а есть очень известный роман "Зверобой" того же самого автора. Судя по всему, мама русского писателя читала ему в детстве и не дочитала именно "Зверобой". И сейчас он тоже спрашивает именно "Зверобой". Вот, пожалуйста, этот роман в книжном магазине есть. Есть в новом издании; есть и в старом. Русский писатель может приобрести новое издание. Может старое. Может два сразу.

Русский писатель ответил, что, наверное, ему, русскому писателю, все-таки известно лучше - какой роман ему читала мама в детстве вслух и какой роман ему нужен сейчас. Ему нужен "Зверохуй". Про "Зверобой" русский писатель слышал, но не читал и не собирается. Это абсолютно два разных романа. Хотя у них один автор, одна сюжетная канва и одни и те же персонажи, но это два совершенно разных романа. "Зверобой" - это "3веробой", а "Зверохуй" - это "Зверохуй". "Зверобой" ему мама в детстве вслух не читала. "Зверобой" ему не нужен, и он не хочет приобретать "Зверобой". А вот "Зверохуй" русскому писателю нужен, и русский писатель очень хочет приобрести "Зверохуй".

Продавец книжного магазина слегка устал от беседы с русским писателем. Продавец книжного магазина закончил беседу достаточно жестко - независимо от того, что там мама читала в детстве вслух русскому писателю и что русский писатель хочет, такого романа, как "Зверохуй", в книжном магазине нет. Есть только "Зверобой". Если русский писатель хочет - пусть покупает "Зверобой". Не хочет - пусть не покупает.

Но русский писатель не был согласен с таким результатом. Русский писатель уверен: есть такой роман "Зверохуй"! И в книжном магазине он обязательно должен быть. На витрине и на стендах такого романа действительно нет. Но может быть, продавец книжного магазина прячет этот роман от русского писателя на складе или под прилавком? Надо посмотреть. Надо проверить.

Русский писатель полез под прилавок и стал выбрасывать из-под прилавка в зал книги и личные вещи продавца. Продавец - парень крепкий. Он воевал в Чечне в отряде особого назначения. А в книжный магазин пришел работать не столько ради денег, сколько ради добра и света. Он хочет нести в мир свет и добро. Он хочет помогать людям выбрать необходимые им книги. Но не может же он позволить, чтобы каждая психически больная мразь лезла к нему под прилавок и выбрасывала из-под прилавка его личные вещи в поисках романа "Зверохуй"!

Продавцу, как парню физически крепкому, не стоило большого труда справиться с русским писателем. Но русский писатель, хотя и не такой физически крепкий человек, как продавец книжного магазина, и в Чечне не воевал, но подраться может. Началась драка. В драке были опрокинуты стенды с книгами. Порваны книги. Задеты покупатели. Растоптаны аудио- и видеокассеты. Сломаны стулья. Разбита настольная лампа. Поврежден кассовый аппарат. Треснуло стекло витрины.

На шум прибежали другие продавцы и директор магазина. Всем вместе им удалось скрутить русского писателя. Хотели уже было вызвать милицию, но в итоге решили не связываться с больным человеком. Русского писателя развязали и отпустили, русский писатель хотел прямо сразу пойти искать роман "Зверохуй" на склад, но директор и другие продавцы не дали ему пройти на склад. Они обещали русскому писателю, что в течение месяца, или двух, или года какое-нибудь издательство обязательно выпустит в свет ранее не публиковавшийся роман Фенимора Купера "Зверохуй". Пусть русский писатель заходит в магазин или звонит. Русскому писателю сразу же сообщат о выходе романа "Зверохуй". А пока такого романа в книжном магазине нет; нет ни под прилавками, ни на складе. Пока русский писатель пусть лучше из магазина уйдет. Сотрудникам магазина надо и торговать книгами, и одновременно восстанавливать интерьер магазина.

Продавец книжного магазина после этого случая не изменил своего отношения к миру. Он по-прежнему хочет нести в мир свет и добро. Он по-прежнему помогает людям выбирать необходимые им книги. Но он стал настороженно относиться к русским писателям. Он не любит, когда русские писатели приходят в магазин просто так или для встреч с русскими читателями. Он боится русских писателей. Он не ждет от них ничего, кроме новых неприятностей. Кроме новых требований романа "Зверохуй". То ли дело русские читатели! Милые, добрые, интеллигентные, заебанные жизнью люди! Им продавец книжного магазина всегда только рад.

Американский писатель английского драматурга Шекспира очень любит. Он считает его выдающимся драматургом на все времена. У американского писателя, когда он читает Шекспира, бегут по коже мурашки. Особенно американскому писателю нравится пьеса "Король Лир". Американский писатель даже собирался написать современную версию "Короля Лира", где бы дочери короля Лира - суки, бляди, прошмондовки - получили по заслугам, а король Лир остался жив. А шутом у короля был бы юноша-уругваец.

Жена американского писателя тоже ценит пьесы Шекспира. Самая любимая ее пьеса - "Ромео и Джульетта". Эта пьеса, по мнению жены американского писателя, не о любви юноши к девушке. Эта пьеса о любви девушки к девушке. Ромео - никакой, на хуй, не юноша! Это переодетая юношей девушка. И зовут ее Рома. Она очень сильно любит Джульетту! Юноши так сильно девушек любить не умеют. Так сильно девушек могут любить только сами девушки.

Русский писатель относится к Шекспиру так же, как относился к нему русский писатель Лев Толстой. Русский писатель считает, что роль Шекспира сильно преувеличена. Толстой был прав: Шекспир - очень плохой драматург. Особенно русского писателя раздражает пьеса "Король Лир". Где здесь интрига? Нет такой. Русский писатель на месте короля Лира убил бы всех своих дочерей, раз они такие бляди, еще в утробе матери.

Жена русского писателя Шекспира любит. Особенно она любит пьесу "Король Лир". Жена русского писателя считает действия дочерей короля Лира по отношению к своему отцу королю Лиру вполне справедливыми. Наверное, король Лир часто бил дочерей по голове романом "Доктор Живаго". Вот в какой-то момент дочери и решили отомстить.

Американский писатель считает трагедию "Фауст" немецкого писателя Гете одним из выдающихся произведений мировой литературы. Американский писатель даже хотел выучить немецкий язык, чтобы прочесть "Фауста" в оригинале. Но американский писатель думает, что Мефистофель соблазнил Фауста не столько вечной жизнью, сколько красивым хуем - почти таким же, как у юноши-уругвайца.

Жена американского писателя тоже с колоссальным уважением относится к "Фаусту" Гете. Жена американского писателя даже почти начала учить немецкий язык, чтобы читать "Фауста" в оригинале. Она уверена: Фауст - переодетая мужчиной женщина. И Мефистофель женщина. "Фауст" - чисто женское лесбийское произведение.

Русский писатель к трагедии Гете "Фауст" относится снисходительно. Ну, "Фауст" - и "Фауст". Если бы русский писатель оказался на месте Фауста и к нему явился какой-нибудь подобный Мефистофель, то русский писатель недолго думая тут же въебал бы ему романом "Доктор Живаго".

Жене русского писателя часто кажется, что муж чувствует себя Фаустом, а ее принимает за Мефистофеля. Вот он и ебет ее почем зря романом "Доктор Живаго"! Но жена-то русского писателя не Мефистофель! Какой она к ебене матери Мефистофель! Она просто самая обыкновенная женщина.

Про французского драматурга Мольера американскому писателю и сказать нечего. Ну, смешно - и смешно. Шекспир лучше. Но, в общем, американскому писателю все равно - он пьес не пишет.

И жена американского писателя мало что может сказать про Мольера. Действительно, вроде бы смешно. Смешнее, чем Чехов. Однажды она с подругами-лесбиянками смотрела в каком-то театре какую-то пьесу Мольера. Содержание пьесы жена американского писателя практически не помнит: отвлекали подруги-лесбиянки.

И русскому писателю сказать про Мольера особенно нечего. Вроде бы смешно. Но не так смешно, как в жизни. В жизни бывает значительно смешнее.

А жене русского писателя Мольер нравится! Жена русского писателя улыбается редко - у нее довольно тяжелая жизнь. Но когда жена русского писателя читает Мольера или смотрит по телевизору экранизации его пьес, она не только улыбается, но и хохочет от всей души.

Американский писатель к подвигу итальянского философа пантеиста-гилозоиста Джордано Бруно относится негативно. Он не видит в жизни причин, из-за которых надо было бы пойти на костер. Американский писатель пошел бы на костер только ради того, чтобы его жена не использовала живущего в доме рыжего лесного норвежского котенка в качестве менструального тампона, и, может быть, ради возвращения красивого юноши-уругвайца. Американский писатель до сих пор, как ни старается, не может забыть роскошный хуй этого юноши.

Жена американского писателя тоже не понимает героизма Джордано Бруно. Она бы ни за что не пошла на костер. Ну, разве что только ради самой своей любимой подруги-лесбиянки! А может быть, и ради нее тоже бы не пошла.

А русскому писателю и не надо идти на костер! Русский писатель и так постоянно в самом центре костра жизни.

Жена русского писателя смогла бы взойти на костер. Смогла хотя бы ради того, чтобы муж никогда ее больше не трогал романом "Доктор Живаго". Но жена русского писателя догадывается: муж достанет ее романом "Доктор Живаго" и на костре. Через огонь.

Однажды жизнь крепко взяла американского писателя за горло. В отчаянье американский писатель стал много пить и заниматься онанизмом. Но потом взял себя в руки.

И русского писателя жизнь вдруг крепко взяла за горло. Значительно крепче, чем раньше. Но русский писатель не стал заниматься онанизмом. Русский писатель много выпил и без раздумий сразу же заебал жене по голове романом, естественно, "Доктор Живаго". Лучше бы он стал заниматься онанизмом! Жена русского писателя с удовольствием простила бы русскому писателю онанизм.

Американский писатель почему-то принял роман "Айвенго" английского писателя Вальтера Скотта за книгу о наркоманах и для наркоманов. Вроде бы некий наркоман в этой книге ищет и никак не может найти какую-то загадочную вену.

Русский писатель тут же остановил американского. Американский писатель ошибся: ни шприцев, ни наркоманов, ни вен в романе "Айвенго" нет. Там есть рыцари, турниры, прекрасные дамы, злодеи, замки и прочее говно. С точки зрения русского писателя, все это полная хуйня, но дети в восторге. Дети читают. Читают и взрослые.

Но русский писатель зачем-то сказал о романе американской писательницы Бичер-Стоу "Хижина дяди Тома" как о книге, где описываются похождения эксгибициониста. Утром и днем эксгибиционист спит. Ночью он отправляется на охоту. Рано утром он возвращается с охоты. Остаток утра и день спит. Вечером рассматривает трофеи ночной охоты. А вот уже и ночь! Пора снова на охоту.

Американский писатель не согласился с такой трактовкой романа. Никаких эксгибиционистов и трофеев в романе нет. Это роман о борьбе за права негров. Роман, конечно, нудный, тоскливо-гуманистический, наивно сентиментальный, но нужный. Негров обижать нельзя.

Русский писатель согласился с американским без колебаний. Негров действительно обижать нельзя. Русский писатель может въебать романом "Доктор Живаго" жене. Может проститутке Груше. Но негру - никогда! К негру русский писатель "Доктором Живаго" не прикоснется. Русский писатель въебет "Доктором Живаго" тому, кто захочет обидеть негра.

У американского писателя сложилось превратное впечатление о романе "Три мушкетера" французского писателя Дюма. Ему показалось, что это роман о сексуальных маньяках. О трех маньяках , бесчинствующих на просторах жизни. Об угрожающих человечеству трех воспаленных гениталиях.

Русский писатель долго смеялся: никаких там маньяков, гениталий и угроз в романе Дюма "Три мушкетера" нет. Это роман о трех бесшабашных парнях из королевской гвардии. О прекрасных дамах. О дуэлях. О мушкетах. О лошадях. Опять же, в общем, полная хуйня, но детям нравится. Дети читают. И взрослым нравится. Взрослые тоже читают.

Американского писателя картина русского художника Шишкина, на которой изображены медведи в лесу, глубоко волнует. Американский писатель видит себя персонажем этой картины. Он чувствует себя одиноким медведем в темном лесу жизни. Иногда американский писатель в темном лесу жизни натыкается на других медведей. Они вместе играют. Но потом американский писатель снова остается один в темном лесу жизни. Название картины американский писатель не помнит.

Русский писатель к этой картине художника Шишкина относится равнодушно. Русский писатель не чувствует себя одиноким медведем в темном лесу жизни. И его не тянет играть с другими медведями. Русский писатель медведей недолюбливает. Лисицы ему нравятся больше.

Американский писатель может долго-долго стоять перед картиной русского художника Репина "Не ждали". Американский писатель относится сам к себе как к персонажу этой картины. Ему кажется, что его в жизни не ждали.

Русский писатель перед картиной Репина "Не ждали" стоять не будет. Ему эта картина по хую. Его в жизни ждали.

Американский писатель считает, что ум уже ничего в жизни не решает. Время ума прошло. Но иногда, при благоприятных обстоятельствах, ум все-таки кое-что решает.

Русский писатель к уму относится настороженно. Ум - слишком большая сила! От него в жизни не должно много зависеть.

Американский писатель сексу не верит. Американский писатель уже не верит в юношу-уругвайца. И жене-лесбиянке он не верит. Но иногда он ей верит. Как-никак жена!

Русский писатель к сексу относится восторженно. Несмотря ни на что, русский писатель пока не разочаровался ни в жене, ни в романе "Доктор Живаго", ни в проститутке Груше.

Американский писатель твердо уверен: литература умерла. Для того чтобы ее оживить, нужно потратить много сил. У американского писателя таких сил нет. А вдруг есть?! Вдруг литература возьмет и оживет?!

Русский писатель здесь однозначен: литература умерла. И ничего уже не поделать! Но ум и секс живы. Ум и секс продолжаются.

Американский писатель хорошо разбирается в приправах. Но всем приправам вместе взятым он предпочитает соевый соус. Соевый соус - всем приправам приправа! С соевым соусом американский писатель готов съесть даже дерьмо.

Русский писатель в приправах не разбирается. Русский писатель всем другим приправам предпочитает соль и сахар. Пусть диетологи пиздят что угодно - но без соли и сахара жить нельзя! Однажды русский писатель пробовал разбавлять водку соевым соусом. Получилась гадость.

У американского писателя есть слабость - шоколадные конфеты. Американский писатель стесняется своей слабости к шоколадным конфетам. Аме-риканский писатель от шоколадных конфет толстеет.

Русский писатель своей слабости к шоколадным конфетам не стесняется. Русский писатель от шоколада не толстеет. Русский писатель любит закусывать водку шоколадными конфетами.

Американский писатель апельсиновое печенье не любит. Но когда американский писатель нервничает, он может съесть сразу две-три пачки подряд апельсинового печенья.

Русский писатель, когда нервничает, апельсиновое печенье пачками не ест. Русский писатель в эти моменты бьет жену "Доктором Живаго".

Американский писатель - не пироман. Но иной раз он может поджечь уже ненужные ему деловые бумаги.

И русский писатель пироманией не страдает. Но и он иной раз может поджечь пустую сигаретную пачку.

Американский писатель чувствует - его разделяет с жизнью какая-то перегородка. Эта перегородка постоянно присутствует между американским писателем и жизнью.

Русский писатель тоже эту перегородку ощущает. Но ее значение не преувеличивает. Русский писатель всегда может эту перегородку разбить. На то он и русский писатель, чтобы разбивать любые перегородки между собой и жизнью!

Американский писатель чувствует: с ним происходит что-то не то. Ему хочется много пить. Ему хочется ударить жену плохо знакомым ему романом "Доктор Живаго". Ему хочется найти роман "3верохуй".

И русский писатель почувствовал - что-то не так. Ему хочется старых негров. Ему хочется юношей-уругвайцев. Ему хочется соевого соуса.

Русский писатель плотно сел за работу над романом "3верохуй". Такого романа ох как не хватает на полках библиотек и книжных магазинов.

И американский писатель решил написать тоже что-то подобное. Американского писателя снова пригласили на круглый стол "Литература и секс".

Пригласили туда и русского писателя.

Но американский писатель пока не знает, что на этом же круглом столе будет и русский.

А русский писатель тоже пока не знает, что на этом круглом столе обязательно будет присутствовать американский.

Американский писатель и русский писатель пересекались на страницах газет и журналов и в Интернете. Они следят друг за другом. На расстоянии они между собой спорят. Один раз они даже разговаривали по телефону. У них есть общие знакомые. Их многое объединяет. Они - почти ровесники. У них похожие сны. О русском писателе слышали от американского писателя жена и юноша-уругваец. Об американском писателе слышали от русского писателя жена и Груша. Но лично они не знакомы. Так, чтобы лоб в лоб, глаза в глаза, лицо в лицо, - они еще до сих пор не встречались.

Эпилог

Стихи после романа

1. Мама

Мама,

Не мори на кухне тараканов, мама!

Ведь каждый из нас по-своему таракан, мама!

И может так получиться, мама,

Что, моря на кухне тараканов, мама,

Ты моришь, мама,

Самого близкого тебе человека - папу, мама!

2. Папа

Папа,

Пожалуйста, не бей, папа, маму романом "Доктор Живаго" по голове, папа!

За что ты, папа, так маму, папа?

За что ты, папа, так роман, папа?

Ведь роману тоже больно, когда им бьют маму по голове, папа!

3. Ельцин

Ельцин,

Наша жизнь - говно!

И если ты, Ельцин, не сделаешь ее лучше,

То кто же тогда ее сделает лучше, Ельцин?

4. Блядь

Какая же ты, блядь, все-таки блядь!

5. Кровь

Не зря

По-английски кровь

Пишется "блуд".

Ведь в нашей крови столько блуда!

6. Русская проза

Когда русская проза

После тысяча девятьсот девяносто первого года

Ушла в ни хуя,

То она всегда знала, что наступит другое время

И она из ни хуя плавно перетечет

В до хуя.

7. Русский писатель

Не надо кормить русского писателя

Из киоска "Фаст фуд"!

Ему бы огурчик, да грибочек, да лучку,

Да водки рюмку!

А "Фаст фуд" пусть жрут

Американские писатели!

8. Жена

Дура!

9. Подруга жены

И ты дура!

10. Жизнь - 1

В нашей жизни столько говна!

А ведь я никогда не любил говна!

Так меня учила мама,

И папа так меня учил:

"Запомни, сынок, - что бы ни произошло в жизни,

Никогда, сынок, не люби говно!".

Жизнь - 2

Одни идут по жизни как по пушистому ковру.

А другие - как по битому стеклу!

Так выпьем же и за тех, и за этих!

11. Женщины

Суки!

12. Мужчины

Тоже суки. Все суки!

13. Русский народ

Козел!

14. Россия

Ебаный ты в рот!

15. Русская поэзия

Мама любит русскую поэзию.

Папа любит русскую поэзию.

Жена, дура, любит русскую поэзию.

Подруга жены, тоже дура, любит русскую поэзию.

Русскую поэзию любят все!

16. Первый поцелуй

Я его не помню!

Не помню даже самого главного:

Было это с девочкой или с мальчиком.

17. Собаки

Вот собак люблю!

18. Деньги

Денег нет.

19. Бог

А что я могу поделать?!

20. Счастье

Не в деньгах счастье!

Но и без денег счастья все равно нет.

21. Книги

Всем хорошим в себе я обязан кому угодно

Маме, папе, себе, даже жене - дуре, - но только не книгам.

Вот как раз книгам я не обязан ничем!

22. Дети

Дети, будьте политкорректны!

Не обижайте негров, евреев, гомосексуалистов, цыган, животных и женщин!

Потому что если вы будете их обижать,

Негры, евреи, гомосексуалисты, цыгане, животные и женщины

Могут вам и головы оторвать!

Могут, конечно, и не оторвать,

Но в любом случае рисковать не стоит.

23. Сталин

Сталина давно нет. Много лет назад умер Сталин.

Но все равно очень страшно!

24. Время

Как быстро и неумолимо течет время!

Кажется, всего только два часа назад занимался онанизмом,

А уже по нему скучаешь,

Уже хочется им заняться снова и снова.

25. Любовь

Простите меня, люди,

За то, что я - русский писатель!

Я вас всех очень люблю!

Но я не могу иначе!