"Мухтар" - читать интересную книгу автора (Меттер Израиль Моисеевич)

5


Шло время. Мухтар матерел.

Он уже весил больше пятидесяти кило, грудь его и крестец раздались вширь, лапы стали толстыми, звериными, на мощной шее серым цветом играла хорошо промытая, длинная шерсть — она была как богатый воротник на франте.

В стужу он не уходил через лаз в зимнее помещение, а спал тут же, в клетке, на заиндевевшем полу; утром потягивался, выпуская из пасти клубы пара.

Зимой работы бывало поменьше. В крепкие морозы собак применять было почти бесполезно: чутье их на сильном холоду отказывало. Да и ворье по зиме больше отсиживается.

Однажды пришли к Мухтару гости.

Это случилось в один из тех дней, когда в питомнике проводят с собаками тренировочные занятия. Мухтар уже отработал свой урок, и Глазычев собирался увести его, когда в калитку, в сопровождении майора Билибина, вошли двое гостей: молодая женщина, от которой сильно пахло духами, и пожилой моряк.

Женщина тотчас же, еще издали узнала свою собаку.

— Саша! — восхищенно сказала она пожилому моряку. — Ты только посмотри, какой он стал красавец! Я же тебе говорила, что мы отдаем его милым людям…

И, обернувшись к Билибину, она протянула ему маленькую, мягкую руку.

— Мы вам ужасно благодарны, товарищ майор! Спасибо.

— Не на чем, — сказал Билибин. — Своих денег он стоит.

— Денег? — спросил моряк. Он посмотрел на жену: — Каких денег, мама?

— Ах да господи! Я же тебе сто раз рассказывала…

Она ускорила шаг, почти побежав к собаке.

— Мухтар, Мухтар, Мухтарушка!

В ласковом голосе ее угадывались слезы жалости и умиления.

Служебно-розыскная овчарка Мухтар не терпела, когда посторонние люди называли ее по кличке. Этому она была обучена Глазычевым.

Мухтар обернулся на шум. Какая-то женщина в распахнутой шубе быстро шла к нему, повторяя громким чужим голосом:

— Мухтарушка, Мухтарчик…

Зарычав, он кинулся на нее и, как его учили в школе, с разбега повалил наземь.

Глазычев, не успевший его удержать, помог женщине подняться и принялся смущенно оббивать снег с ее шубы.

— Не узнал! — плакала она от обиды. — Как он посмел забыть меня?..

Чувствуя себя виноватым, проводник старался успокоить ее и оправдать Мухтара, бормоча что-то про рефлексы, торможение и сигнальную систему.

Пожилой моряк стоял рядом.

Он спросил:

— Ты не ушиблась, мама?

Затем, трудно улыбнувшись, сказал Билибину:

— Вероятно, собаки, так же как и люди, не любят, когда их продают.

Билибин подтвердил, что большинство псов в питомнике через год-два напрочь забывают своих бывших хозяев.

— Ясно, — сказал моряк. — Я бы не расстался с ним, но супруга опасалась, что он искусает сынишку.

Больше они в питомнике не появлялись.

Шло время, течения которого Мухтар не замечал и не понимал. Он знал свою работу, скучал, когда проводник уходил в отпуск.

Сменился сосед по клетке справа: беднягу Дона списали по старости, у него провисла спина и стерлись клыки. Дуговец свез его в ветеринарную лечебницу и вернулся оттуда уже один.

Овчарки снова стали именоваться «немецкими», а не «восточноевропейскими», — это Мухтару было безразлично.

Старший инструктор Дорохов вышел на пенсию, — и этого Мухтар тоже не заметил.

Вместо Дорохова на его должность поставили Дуговца.

Дуговец так сильно старался подчеркнуть, что это новое назначение отнюдь не меняет его прежних взаимоотношений с проводниками, что все они тотчас же почувствовали: появился новый начальник.

С прежними своими друзьями по службе он был так же прост в обращении, мог так же дружески хлопнуть их по плечу, так же подмигнуть им, однако если и они отвечали ему тем же, то старший инструктор Дуговец незамедлительно давал им понять, что он — старший инструктор Дуговец.

Сложнее всего было с Глазычевым. Всяко пытаясь поставить легкомысленного проводника на место, Дуговец стал со временем говорить ему «вы», подчеркивая этим, что между ними легла административная пропасть.

На еженедельных занятиях, на полугодовых проверочных испытаниях Дуговец обеспечивал Глазычеву, когда только мог, самое большое количество замечаний в актах.

Облекалось это всегда в форму дружеского участия:

— Ты пойми, Глазычев, я же тебе добра желаю.

Или иначе:

— Ты меня знаешь, Глазычев: я кому хочешь выложу правду в глаза.

Или еще иначе:

— Другому бы я спустил. А с тебя и спрос больше.

И в порыве откровенности — а порывами откровенности он был очень силен — Дуговец рассказывал проводнику, как третьего дня в кабинете начальства (не буду называть тебе фамилии) он нахваливал работу Глазычева, выхлопатывая ему премию. На самом деле было не совсем так: делал все это Билибин в присутствии Дуговца, который вякал что-то насчет премии для молодого Ларионова, но сейчас, делясь с Глазычевым, Дуговец был совершенно уверен, что все происходило именно так, как он рассказывал. И его даже искренне раздражало, что в насмешливом лице Глазычева не видно было и тени благодарности.

Премию Глазычеву, как и всякому человеку, получить хотелось, но он равнодушно говорил:

— Да ну ее к шуту! Ты лучше себя не забудь, а то ты все для людей и для людей…

Обиженно пошевелив скулами, Дуговец произносил:

— Слишком много вы об себе понимаете, товарищ Глазычев…

Тем временем служба Глазычева проходила успешно. Папка с «личным делом» Мухтара становилась все толще. В папке уже лежала сотня «актов применения служебно-розыскной собаки», где подробно описывалось, на какое преступление выезжал Мухтар и что ему удалось сделать. С бухгалтерской точностью каждый год подсчитывалась стоимость разысканного имущества и количество задержанных жуликов.

В беспокойные ночи проводник выезжал с Мухтаром по нескольку раз. Мухтар лазал по крышам, забирался в подвалы, в кочегарки, совал нос в выгребные ямы, ползал в канализационные люки, прыгал через заборы — он шел туда, куда вело его чутье. Бывало, что чутье отказывало ему, потому что опытный жулик посыпал свой путь табаком, махоркой, поливал креозотом, керосином, бензином. Дойдя до изгаженного таким способом следа, Мухтар начинал растерянно и злобно топтаться на месте, покуда Глазычев не приходил ему на помощь. Проводник принимался водить собаку большими кругами, огибая исчезнувший след и ища его продолжения. Глазычев знал то, чего не знала собака: на ходу человек роняет мельчайшие невидимые частицы своей одежды и кожи; ветром эти частицы сносит в сторону иногда на семь восемь метров. И проводник водил своего пса до тех пор, пока он снова азартно не бросался на поиски.

После каждого выезда Мухтар укладывался спать в клетке на заднем дворе Управления. От усталости засыпал он быстро, но спал беспокойно и во сне снова шел по следу, терял его, досадливо повизгивая, снова находил и, быстро перебирая лапами, преследовал ненавистного врага. Сны у Мухтара были злые и всегда удачные, он рычал, разрывая преступника на части, и никто не смел отнимать у него его добычу. Даже во сне Мухтар продолжал служить в угрозыске.



А маленький Глазычев, смертельно уставший, грязный, сидел в дежурке за столом и, высунув от усердия и напряжения кончик языка в сторону, строчил на форменном бланке:

«Я, проводник служебно-розыскной собаки, младший лейтенант милиции Глазычев, с собакой под кличкой Мухтар в два часа пять минут ночи сего числа выбыл по распоряжению дежурного по УМ города Ленинграда…»


В дежурке было шумно, накурено, верещали телефоны; оперуполномоченные срочно выезжали на происшествия, возвращались обратно; какая-то распатланная женщина, плача, жаловалась, что муж ее непременно сегодня изувечит, он твердо это обещал; дежурный майор терпеливо уговаривал ее не верить пустым угрозам, вот если начнет драться, пусть тогда сообщит; она засучивала рукава платья, показывая синяки, оставшиеся еще с прошлой получки. Майор вежливо объяснял на будущее, что в таких случаях очень важны свидетели и обязательно надо сходить в поликлинику и взять справку о нанесении телесных повреждений.

Из репродуктора, подвешенного над дверью, сперва доносилась утренняя зарядка, затем диктор-мужчина свежим голосом сообщил, что на Урале задуты две новые домны, а диктор-женщина приветливо добавила, что по области закончена уборка картофеля.

Напрягаясь в подборе слов, Глазычев писал:

«При осмотре места разбоя установил: следы преступников сохранены у двери магазина, где был найден труп сторожа. Взяв отсюда след, собака вышла на улицу Дегтярный переулок, по которой прошла до улицы Невский проспект, пересекла его и зашла во двор дома номер 163 и по проходным дворам прошла во двор дома номер 153, где прошла к пожарной лестнице, по которой поднялась на чердак, и, остановившись у одного из вентиляционных боровов, облаяла отверстие в него…»


В дежурку вошел комиссар. Все встали. Глазычев тоже поднялся.

Комиссар спросил проводника, много ли мануфактуры вынули из борова.

— Восемь рулонов.

— А стреляную гильзу собака нашла?

— Нашла, товарищ комиссар. Я сдал ее эксперту.

— Хороший у тебя песик, — сказал комиссар. — Закончишь писать акт, пойди поспи. У тебя вон какие глаза красные. Очень устал?

— Есть маленько.

Комиссар взял со стола листок, наполовину исписанный проводником, пробежал его и, вздохнув, положил обратно.

— Убили, мерзавцы, человека за мануфактуру. Ты можешь это понять? почему-то тихо спросил он Глазычева.

И, не дожидаясь ответа, отошел к столу дежурного.

Принявшись снова за акт, Глазычев слышал, как комиссар заговорил с распатланной женщиной:

— Вы были у меня на прошлой неделе. Я предложил вам подать заявление. Вы сперва подали, а затем забрали его, боясь, что мы посадим вашего мужа на пятнадцать суток. Чего же вы теперь хотите от милиции?

— Попугайте его, — сказала женщина. — А сажать не надо. Только попугайте.

— Что же, «козой» его постращать? — спросил комиссар, изображая двумя пальцами «козу», которой пугают детей.

В комнате засмеялись, а женщина снова заплакала. Она и в самом деле не знала, что ей поделать со своим мужем. И комиссар, который сейчас с вежливым нетерпением ее слушал — он тоже не спал сутки, — советовал ей обратиться в профсоюзную организацию по месту работы мужа, отлично понимая, что бывают такие случаи в семейной жизни, когда никакой профсоюз помочь не может. Комиссару, по своей должности, изредка приходилось советовать людям то, в чем он сам сомневался.

А Глазычев все писал — под музыку, текущую из репродуктора, под бодрые, ненатуральные дикторские голоса, под верещанье телефонов; ему ужасно хотелось вздремнуть, и фразы выплетались длинные, их было никак не откусить в конце.

От усталости он строчил одно, а думал другое. Заполняя графу «Описание работы собаки», проводник думал, что техника очень шагнула, а люди за ней не поспевают и человек может своими руками делать замечательные вещи, а потом этими же руками совершить черт-те что.

Домой он пришел в восьмом часу утра. Вовка еще спал. Весь пол у его кровати был усеян фашистами и советскими солдатами, вырезанными из бумаги.

В комнате приятно пахло сном, покоем. Жена только что поднялась. Глазычев с удовольствием смотрел, как она движется по комнате, выметая веником всю вторую мировую войну.

Спать ему перехотелось; они тихо попили вдвоем чаю, потом жена собралась в больницу — она работала медсестрой. Слышно было, как в квартире захлопали и другие двери: жильцы выходили мыться, на кухню, отправлялись на службу.

Все эти звуки сейчас были приятны Глазычеву.

Жена перед уходом сказала:

— Пожалуй, я куплю сегодня Вовке пальто. Он совсем оборвался.

— Чего ж, — сказал Глазычев.

— Может, взять на размер больше? Уж очень он растет.

— Пускай растет, — сказал Глазычев.

— Суп за окном, — сказала жена. — Картошку я солила. Попробуешь вилкой, чтоб была мягкая.

— Да знаю я, как варят картошку, — улыбнулся Глазычев.

— А насчет пальто все будет в порядке: до получки мы доберемся.

Он пошел закрыть за ней входную дверь, и на пороге она снова сказала:

— Все-таки я возьму на размер больше.

В комнате он рассеянно посмотрел на дверной наличник: карандашные черточки отмечали рост сына. Сейчас последняя черта была сантиметров на семьдесят от пола.

«Маленький будет, как я», — подумал Глазычев.

И он вдруг понял, что же занимало его, как только он вернулся сегодня домой. Могут жить люди хорошо. Могут. Должны. Это не так уж трудно. Исчезнут же когда-нибудь на земле мерзавцы. Вовка дотянет. А магазинный сторож, которого сегодня убили, не дотянул.