"Испытание Гилберта Пинфолда" - читать интересную книгу автора (Во Ивлин)3. Злополучный корабльВедомый капитаном Стирфортом пароход «Калибан» был среднего возраста и класса судно – чистый, надежный и удобный, без претензий на роскошь. Отдельных ванн здесь не было. Еду в каюты подавали только по распоряжению судового врача. Общие комнаты обшиты мореным дубом, как это было принято лет тридцать назад. Пароход курсировал между Ливерпулем и Рангуном, заходя в попутные порты, и имел на борту смешанный груз и более или менее однородный контингент – в основном, шотландские супружеские пары, едущие по делам или в отпуск. Экипаж и стюарды были ласкары [7]. Когда мистер Пинфолд очнулся, был совсем день, и ровное волнение открытого моря поматывало его с боку на бок на узкой постели. Вчера вечером он едва разглядел каюту. Сейчас он видел, что это большая каюта, с двумя койками. Имелось оконце, забранное матовым стеклом, с плотными муслиновыми занавесками в пестрых узорах и раздвижными ставнями. Окно выходило не в море, а на палубу, где время от времени мимолетной тенью обозначались люди, беззвучные из-за стука машины, размеренного скрипа металла и дерева и немолчного жужжания вентилятора. Потолок, куда был устремлен взгляд мистера Пинфолда, подобно балке в коттедже, перекрывала вентиляционная шахта в пупырышках, вся оплетенная трубками и кабелем. Мистер Пинфолд еще полежал, глазея и покачиваясь, не вполне уверенный в своем местопребывании, но, пожалуй, удовлетворенный им. Незаведенные на ночь часы стали. Во время сна его навестили. На полочке сбоку, в мокром блюдце, стояла чашка совершенно холодного чая, а рядом, закапанный пролившимся чаем, лежал список пассажиров. Он нашел себя под именем Он сел в постели и спустил ноги на пол. Суставы ломило, но вроде уже не так, как в прошедшие дни. Он прошел к умывальному тазу. В зеркале тревожно отразилось постаревшее и больное лицо. Он побрился, причесался, принял серую пилюлю, вернулся в постель, прихватив книгу, и моментально провалился в сон. Его поднял пароходный гудок. Вероятно, был полдень. Едва слышный за морскими шумами раздался стук в дверь и просунулось темное лицо его стюарда. – Нехорошо сегодня, – сказал человек. – Много пассажиров больные. Он забрал чашку с чаем и выскользнул наружу. Мистер Пинфолд хорошо переносил качку. В войну, мотаясь главным образом на всевозможных судах, он лишь однажды страдал от морской болезни, но в тот раз весь экипаж был в лежку. Не будучи ни красавцем, ни атлетом, мистер Пинфолд дорожил этим единственным даром нещедрой природы. Он решил подняться наверх. Когда он выбрался на верхнюю палубу, та была почти пуста. Мимо штабелями составленных складных стульев брели об руку две растрепанные девицы в толстых свитерах. Мистер Пинфолд проковылял в бар за курительной комнатой. Четверо-пятеро мужчин сбились там в одном углу. Он кивнул им, нашел себе стул в другом углу и заказал бренди и имбирный эль. Ему было не по себе. Подобно тому, как он знал или полагал, что знает те или иные исторические события, он отвлеченно знал, что находится на пароходе, совершает оздоровительное путешествие, и как это сплошь и рядом бывало с ним в истории, он попадал впросак с хронологией. Он не знал, что двадцать четыре часа назад он был в поезде Лондон-Ливерпуль. Сон и пробуждение чередовались без всякой связи со сменой дня и ночи. Он тихо сидел в курительной комнате и тупо смотрел перед собой. Через некоторое время вошли две веселые дамы. Мужчины приветствовали их: – Доброе утро, миссис Коксон. Рады видеть вас на ногах в столь радостное утро. – Доброе утро, здравствуйте, все. Вы знакомы с миссис Бенсон? – Вряд ли имел это удовольствие. Вы не составите нам компанию, миссис Бенсон? Я тут за председателя, – говоривший обернулся и позвал стюарда: – Бой! Мистер Пинфолд благосклонно обозрел это собрание. Поклонниками его творчества тут не пахло. Вскоре, в час дня, появился стюард с гонгом и мистер Пинфолд послушно проследовал за ним в кают-компанию. Капитанский стол был накрыт на семь персон. Сетки на столе были подняты, скатерть влажная; кают-компания заполнилась едва ли на четверть. Из сотрапезников капитана к ленчу пожаловал еще только один – высокий молодой англичанин, легко завязавший разговор с мистером Пинфолдом, отрекомендовавшись Главером, управляющим на цейлонской чайной плантации: райская жизнь, живописал он, все время в седле, с частыми и продолжительными отлучками в гольф-клуб. Главер был помешан на гольфе. Дабы сохранить на корабле спортивную форму, он взял с собой нагруженную клюшку с пружиной в рукоятке и утром и вечером делал по сто махов. Тут выяснилось, что его каюта дверь в дверь с мистером Пинфолдом. – У нас общая ванная комната. Вы когда принимаете ванну? Беседа с Главером не требовала напряженного внимания. Отвлекшийся мистер Пинфолд был принужден вернуться в действительность и ответить следующее: – Видите ли, в море я практически не принимаю ванну. Тут держишь себя в опрятности, да и не люблю я горячую соленую воду. Я чуть не заказал отдельную ванную комнату. Непонятно зачем. – На этом корабле нет отдельных. – Это я понял. По-моему, очень пристойный корабль, – сказал мистер Пинфолд, грустно задерживая взгляд на карри [8], на неустойчивом бокале вина, на пустующих местах за столом и всячески стараясь быть любезным с Главером. – Да, тут все знают друг друга. Тут каждый год едут одни и те же люди. Людям подавай свое общество, иначе они зачахнут. – Мне не обязательно, – сказал мистер Пинфолд. – Я тут, знаете, приболел. Мне нужен покой. – Огорчительно слышать. Тут вам будет вполне покойно. Кое-кто находит, что тут слишком покойно. – Слишком мне не будет, – сказал мистер Пинфолд. Он церемонно распрощался с Главером и не вспоминал о нем до самой каюты, когда вдруг среди прочих стуков различил звуки джаз-банда. Мистер Пинфолд озадаченно застыл. Он не был меломаном. Уяснилось одно: где-то совсем близко играет джаз. И тогда он вспомнил. – Это игрок в гольф, – подумал он, – молодой сосед. У него граммофон. И более того, – сделал он неожиданное открытие, – у него Ему попались на глаза серые пилюли, он принял одну, лег на койку, раскрыл книгу и под звуки танцевальной музыки и принюхивание собаки снова заснул. Возможно, ему что-то снилось. Он моментально забыл, что заполняло эти провальные часы. Было темно. Он не спал, и где-то поблизости, похоже, под полом разыгрывалась странная сцена. Он отчетливо слышал, как священнослужитель проводит молитвенное собрание. По личному опыту мистер Пинфолд не знал протестантсткую службу. Дома и в школах исповедовалось англиканство – от терпимого до нестерпимого. Свои представления о нонконформизме он почерпнул из литературы, у мистера Чадбенда и Филипа Хенри Госса, из шарад и старых номеров «Панча». Поспешавшая к концу проповедь была явно голосом этой веры – библейский словарь, эмоциальный тон. Обращалась она, очевидно, к членам экипажа. Мужские голоса запели гимн, который мистер Пинфолд помнил еще по детской: его няня, как почти все няни на свете, была кальвинистской. – Я хочу остаться с Билли, когда вы все разойдетесь, – сказал священнослужитель. Нестройная, наспех молитва, шарканье ног и стук отодвигаемых стульев, и тишина, и настоятельный голос священнослужителя: – Ну, Билли, что ты имеешь мне сказать? – и безошибочный звук рыданий. Мистер Пинфолд почувствовал неудобство. Такое не полагается слышать посторонним. – Билли, ты должен сказать мне сам. Я тебя ни в чем не обвиняю. Не навязываю тебе никаких слов. Молчание в ответ, не считая рыданий. – Билли, ты знаешь, о чем мы говорили последний раз. Ты снова это делал? Ты осквернился, Билли? – Да, сэр. Я не могу удержаться, сэр. – Господь не искушает нас сверх наших сил. Билли. Я говорил тебе, помнишь? Думаешь, я сам не знаю этих искушений. Билли? Еще как знаю! Но я не поддаюсь им. Ты знаешь, что не поддаюсь – да, Билли? Мистера Пинфолда объял ужас. Его сделали невольным участником совершенно непотребной сцены. Под рукой лежали трости. Он взял терновую и сильно постучал в пол. – Чу! Ты слышал. Билли? Стук. Это Господь стучится в дверь твоей души. Он не сможет войти и помочь тебе, если ты не будешь чист, как я. Более мистер Пинфолд не мог выносить. Он мучительно поднялся на ноги, надел пальто, причесался. Голоса снизу продолжали свое. – Я не могу удержаться, сэр. Я хочу быть правильным. Я стараюсь. Я не могу. – Над твоей койкой приколоты картинки с девицами – так? – Да, сэр. – Поганые картинки. – Да, сэр. – Как же ты хочешь быть правильным, умышленно держа перед глазами искушение? Я приду и порву эти картинки. – Не надо, сэр, пожалуйста. Мне нужно. Мистер Пинфолд, хромая, вышел из каюты и поднялся на верхнюю палубу. Море было спокойнее. В холле и баре прибавилось народу. Половина седьмого. Группа лиц играла в кости на выпивку. Мистер Пинфолд сел в одиночестве и заказал себе коктейль. Когда стюард принес его, он спросил: – На пароходе есть судовой священник? – Нет, сэр. По воскресеньям сам капитан читает молитвы. – Тогда, значит, среди пассажиров есть священник? – Я не видел, сэр. Вот список пассажиров. Мистер Пинфолд приник к списку. Ни перед одним именем не было выставлено духовное звание. Странный корабль, думал мистер Пинфолд: как можно допускать, чтобы миряне наставляли в христианской вере языческий, по всей видимости, экипаж? Видимо, кто-то из начальствующих – религиозный маньяк. Просыпаясь и засыпая, он потерял счет времени. Создавалось впечатление, что он уже много дней плывет на этом странном корабле. Когда в бар вошел Главер, мистер Пинфолд приветливо сказал: – Давненько не видел вас. Главер отчасти озадачился. – Я был у себя в каюте, – сказал он. – Я был вынужден уйти. Мне стало не по себе от их молитвенного собрания. А вам? – Молитвенное собрание? – сказал Главер. – Где? – Прямо под нами. Неужели не слышали? – Ничего не слышал, – сказал Главер. Он сделал движение уйти. – Возьмите себе что-нибудь, – сказал мистер Пинфолд. – Спасибо, нет. Не пью. В таком месте, как Цейлон, надо беречься. – Как ваша собака? – Собака? – Ваша потайная собака. Безбилетница. Не подумайте, что я в претензии. Я не возражаю против вашей собаки. И если на то пошло, против вашего граммофона тоже. – Но у меня нет никакой собаки. У меня нет граммофона. – Ну да, – обиженно сказал мистер Пинфолд. – Наверное, я ошибся. Если Главер не желает доверять ему, то навязываться молодому человеку он тоже не будет. – Увидимся за обедом, – сказал Главер, ретируясь. На нем смокинг, отметил мистер Пинфолд, и на других тоже. Пора переодеваться. Мистер Пинфолд вернулся к себе в каюту. Снизу ничего не было слышно; лже-священник и неприличный матрос ушли. Зато джаз-банд разыгрался вовсю. Получается, что это не граммофон Главера. Переодеваясь, мистер Пинфолд обдумал положение дел. В войну он плавал на транспортах, перевозивших войска, и там на всех палубах были громкоговорители. Из этих аппаратов неслись сигналы тревоги и нечленораздельные команды и в определенные часы популярная музыка. Вот так, видимо, был оборудован и «Калибан». Страшное неудобство, когда он сядет работать. Надо будет справиться, нельзя ли это как-то отключить. Одевался он долго. Пальцы были на редкость нерасторопны с запонками и галстуком, а отразившееся в зеркале пылающее лицо было по-прежнему в пятнах. Он завершал свой гардероб, когда гонг позвал к обеду. Вечерние туфли он даже не стал пытаться надеть. Вместо них он сунул ноги в мягкие, на меховой подкладке ботинки, в которых взошел на корабль. Крепко обжимая рукой поручень, с тростью в другой, он с трудом сходил в кают-компанию. Спускаясь, он отметил бронзовую мемориальную доску, извещавшую о том, что во время войны корабль был приписан к военно-морскому флоту и обеспечивал высадку в Северной Африке и Нормандии. За столом он был первым и вообще в числе немногих в кают-компании. Он обратил внимание на то, что какой-то мелкий смуглый мужчина в будничном костюме сидит за отдельным столиком. Стали сходиться люди. Он разглядывал своих спутников как бы в некотором изумлении. Как это водится на судах подобного рода, самая веселая компания подобралась за стоком судового кассира: несколько – девиц и молоденьких женщин и наиболее общительные мужчины из бара. Перед мистером Пинфолдом поставили тарелку супа. У сервировального столика кучно стояли несколько цветных стюардов, негромко переговариваясь. Неожиданно мистер Пинфолд услышал, поражаясь, три неприличных выражения на чистом английском языке. Он сурово глянул в ту сторону. Тут же один из стюардов вырос у него сбоку. – Слушаю, сэр, желаете что-нибудь выпить, сэр? Ни признака издевки на мягком лице, ни призвука услышанной грубятины в мягком южно-индийском говоре. Недоумевая, мистер Пинфолд сказал: – Вина. – Вина, сэр? – Какое-нибудь шампанское у вас имеется? – О да, сэр. Трех названий. Я принесу карту. – Не тревожьтесь о названиях. Просто принесите пол-бутылки. Пришел Главер и сел напротив. – Должен принести свои извинения, – сказал мистер Пинфолд. – Это не был ваш граммофон. С войны осталась кое-какая аппаратура. – А-а, – сказал Главер. – В этом, значит, дело. – Другого объяснения, пожалуй, не найти. – Пожалуй, да. – Весьма странный язык у прислуги. – Они из Траванкора [9]. – Я не об этом. Я имею в виду крепкие выражения. Причем, в нашем присутствии. Полагаю, это не умышленная дерзость, а просто разболтанность. – Я не замечал, – сказал Главер. Он скованно держался с мистером Пинфолдом. Затем стол заполнился. Капитан Стирфорт приветствовал всех и занял место во главе стола. Ничем не примечательный человек, с первого взгляда. Хорошенькая, довольно еще молодая женщина, миссис Скарфилд, как ее представители, села рядом с мистером Пинфолдом. Он объяснил ей, что он временно инвалид и поэтому не встал. – Врач прописал мне страшно сильные пилюли. У меня после них весьма странное самочувствие. Не обессудьте, если я буду скучным соседом. – Боюсь, мы тут все очень скучные люди, – сказала она. – А вы писатель, да? Боюсь, я никогда не нахожу времени для чтения. У мистера Пинфолда был навык вести подобные разговоры, но сегодня он не чувствовал себя в форме. Он сказал: – Завидую вам, – и тупо уткнулся в бокал. «Наверное, думает, что я пьян», – подумал он и сделал попытку объясниться: – Большие такие, серые пилюли. Не знаю, что в них там. Не уверен, что мой врач это знает. Что-то новое. – Тем более интересно, правда? – сказала миссис Скарфилд. Мистер Пинфолд впал в отчаяние и остаток обеда, едва притронувшись к еде, промолчал. Капитан поднялся, за ним все застолье. Медлительный мистер Пинфолд, замешкавшись с тростью, еще сидел, когда все прошли за его спиной. Потом он встал. Он бы с дорогой душой отправился к себе в каюту, но его удержали, смешно сказать, страх, что его заподозрят в морской болезни, и, еще смешнее, вдруг осознанное чувство долга перед капитаном. Ему представилось, что он, в некотором смысле, его подчиненный и было бы грубейшим нарушением уйти, прежде чем тебя отпустят. И поэтому он с трудом проследовал за ними в гостиную и опустился в кресло между супругами Скарфилд. Те пили кофе. Он всем предложил бренди. Все отказались, и тогда себе он попросил смешать бренди и cr#233;me de menthe. Когда он отдавал это распоряжение, Скарфилды обменялись взглядом (а он его перехватил), которым словно подтверждали друг другу крепнувшую уверенность: – Дорогой, мой сосед, писатель, лыка не вязал. – Да ты что! – Вдрызг пьяный. Миссис Скарфилд в самом деле удивительно хороша, думал мистер Пинфолд. В Бирме она недолго сохранит свою кожу. Мистер Скарфилд торговал древесиной, тиком. Его перспективы зависели не столько от собственного трудолюбия и сообразительности, сколько от действий политиков. К этому предмету он привлек внимание своей малой аудитории. – В демократическом обществе, – сказал мистер Пинфолд со значением, которого не заслуживала свежесть этой мысли, – не добиваются власти, дабы иметь возможность проводить политику: проводят политику, дабы иметь возможность добиться власти. Он проиллюстрировал свою мысль примерами. В свое время он общался со многими членами правительства. Некоторые были также членами клуба Беллами, тех он просто хорошо знал. Без скидки на свое теперешнее общество он заговорил о них в фамильярном тоне, как говорил бы среди своих. Скарфилды снова переглянулись и он слишком поздно сообразил, что он не в своем окружении, где знаться с политиками считалось едва ли не компрометирующим обстоятельством. Эти люди решат, что он распушил перья. Он оборвал себя в середине предложения и смолк, сгорая от стыда. – Как, должно быть, интересно вращаться за кулисами, – сказала миссис Скарфилд. – А нам что скажут в газетах, на том и спасибо. Не было ли яда в ее улыбке? По первому впечатлению она была сама открытость и дружелюбие. Сейчас ему показалось, что он чувствует ее скрытую неприязнь. – Я почти не читаю политические рубрики, – сказал он. – Зачем же вам-то, получая все из первых рук. В душе мистера Пинфолда не осталось сомнений. Он выставил себя ослом. Не дорожа больше репутацией стойкого к морской болезни человека, он качнул корпус в сторону капитана, потом – Скарфилдов. – С вашего позволения, я, пожалуй, пойду к себе в каюту. Он не без труда выбрался из глубокого кресла, не без труда управился с тростью, не без труда удержал равновесие. Только-только они пожелали ему «доброй ночи», он еще не отошел толком, когда какая-то реплика капитана вызвала их смех. Дружный, в три горла, безжалостно-язвительный, на слух мистера Пинфолда. Навстречу шел Главер. Желая объясниться, он сказал: – Я совершенно не разбираюсь в политике. – Правда? – сказал Главер. – Скажите им, что я не разбираюсь. – Кому сказать? – Капитану. – Так вот же он сам. – Ничего, не имеет значения. Он захромал дальше и, оглянувшись от дверей, увидел, что Главер разговаривает со Скарфилдами. Со стороны казалось: составляется партия в бридж, но мистер Пинфолд знал, что у них другой интерес, тайный - Еще не было девяти часов. Мистер Пинфолд разделся. Он развесил одежду, умылся и принял пилюлю. В бутылке со снотворным еще оставалось на три столовых ложки. Он решил постараться заснуть без него, воздержаться, по крайней мере, до полуночи. Море теперь было гораздо спокойнее, на койке уже не будет мотать. Он улегся и начал читать какой-то роман из тех, что взял в дорогу. Он не успел дочитать страницу, когда грянул джаз. Это не была радиопередача. Прямо под ним, сию минуту репетировали люди. В том же месте и с тою же необъяснимой слышимостью, что дневной урок божий; счастливая молодежь, несомненно, команда из-за стола судового кассира. Из инструментов там были барабаны, трещотки и что-то вроде дудки. Тон задавали барабаны и трещетки. Мистер Пинфолд не разбирался в музыке. Ему показалось, что ритмы, в которых они играли, заимствованы у какого-то примитивного племени и представляют не столько художественный, сколько этнографический интерес. Его догадка подтвердилась. – Попробуем индейцев покопута, – сказал молодой человек, без особых оснований выступавший в роли вожака. – Только – Знаю, – сказал вожак. – Это ритм три восьмых. Между прочим, в гестапо пришли к нему самостоятельно. Они играли это в камерах. Это сводило с ума заключенных. – Да-да, – сказала другая девушка. – За тридцать шесть часов любой ломался. Большинству хватало двенадцати. Они могли вынести любую пытку – только не эту. – Это доводило их до совершенного безумия. – До буйного помешательства. – До сумасшествия в чистом виде. – Это было хуже любой пытки. – Сейчас русские прибегают к этому. – Женские, мужские голоса, все молодые, напористые, сминали друг друга, как кутята. – Лучше всех это делают венгры. – Славные три восьмых. – Славные индейцы покопута. – Вот кто были психи. – Я полагаю, нас никто не слышит? – сказал приятный девичий голос. – Не ерунди, Мими. Сейчас все на верхней палубе. – Отлично, – сказал вожак. – Ритм три восьмых. И они грянули. Грохот частил и сотрясался в каюте, немедленно ставшей пыточной камерой. Мистер Пинфолд был не из тех, кто может думать и читать под музыкальное сопровождение. Даже в юности он выискивал такие ночные клубы, чтобы из бара не было слышно оркестра. Были у него друзья, тот же Роджер Стиллингфлит, которым джаз был нужен, как наркотик: то ли он их возбуждал, то ли затормаживал – мистер Пинфолд не выяснял. Сам он предпочитал тишину. Ритм три восьмых поистине оказался пыткой. Он не мог читать. А ведь он и четверти часа не пробыл в каюте. Впереди невыносимые часы. Он допил бутылку со снотворным и под музыку лихой молодежи со стола кассира провалился в беспамятство. Он проснулся на рассвете. Веселая молодежь внизу разошлась. Три восьмых угомонились. Ни единая тень не мелькнула за окном каюты в свете палубных иллюминаторов. И однако наверху царило смятение. Команда – ее значительная часть, во всяком случае, – волочила по палубе что-то, судя по звуку, вроде многорядной бороны, и работа не доставляла им радости. Они мятежно роптали на своем языке, а распоряжавшийся офицер изрыгал луженой глоткой морского волка: – Пошевеливайтесь, черные ублюдки. Пошевеливайтесь. С ласкарами непросто управиться. Они глухо огрызались. – Я позову старшину корабельной полиции, – кричал офицер. – Пустая угроза, надо думать? – подумал мистер Пинфолд. Едва ли это возможно, чтобы в штате «Калибана» имелся старшина корабельной полиции. – Ей-ей, я застрелю первого, кто сунется, – сказал офицер. Гвалт нарастал. Мистер Пинфолд почти зримо видел эту драматическую сцену: полуосвещенная палуба, темные взбешенные лица, одиноко застывший насильник с тяжелой ракетницей. Затем раздался грохот, но не выстрела, а страшно обвалившегося металла, как если бы в огромную каминную решетку обрушилась сотня кочерег и щипцов; взмыл страдальческий вопль и упала мертвая тишина. – Ну вот, – сказал офицер, скорее, голосом няни, чем морского волка, – полюбуйтесь, что вы натворили. Что бы у них там ни произошло, но случившееся бедствие погасило страсти. Команда сделалась ручной, готовой на все, чтобы поправить беду. Слышны были только ровным голосом отдаваемые команды и хныканье пострадавшего. – Осторожно. Потихоньку. Ты, дуй в лазарет и приведи врача. Ты, поднимись на мостик и доложи. Долго, часа два, пожалуй, лежал и слушал мистер Пинфолд. Он отчетливо слышал не только все, что говорилось в непосредственной близости от него, но и в самых разных местах. Он уже включил свет в каюте и, глядя на плетение трубок и проводов на потолке, вдруг осознал, что здесь, наверное, имеет быть некий общий узел связи. И по озорству или недогляду, а может, это осталось с войны, только все служебные разговоры передавались в его каюту. Война лучше всего объясняла казус. Как-то во время бомбежек в Лондоне ему дали гостиничный номер, который поспешно освободил проезжий союзнический деятель. Когда он поднял телефонную трубку, чтобы заказать завтрак, выяснилось, что он звонит по секретной связи прямо в канцелярию кабинета. Что-то в этом роде происходит и на «Калибане». Когда это был военный корабль, в каюте, несомненно, располагался своего рода оперативный штаб; а когда судно вернули прежним владельцам и вновь оборудовали для пассажирских перевозок, инженеры упустили отключить связь. Только этим можно было объяснить голоса, осведомлявшие его о всех этапах драматического происшествия. Раненый, видимо, запутался в какой-то металлической сетке. Было предпринято несколько попыток высвободить его. Наконец решили вырезать его оттуда. Распоряжение было выполнено с поразительной быстротой, но во время работы этот замысловатый агрегат, что бы он там собою ни представлял, окончательно доломали, и в итоге его отволокли к борту и бросили в море. Пострадавший безостановочно рыдал и скулил. Его отнесли в лазарет и предоставили заботам доброй и, как выяснилось, не очень квалифицированной сестры. – Держись, – сказала она. – Я буду молиться за тебя. А ты держись, – между тем как телеграфист связался с госпиталем на берегу и получил указания о первой помощи. Судовой врач так и не объявился. С берега продиктовали лечебные меры, их передали в лазарет. Последнее, что услышал мистер Пинфолд, были слова капитана Стирфорта на мостике: – Я не намерен возиться с больным человеком на борту. Надо будет подать сигнал проходящему судну и отправить его на нем домой. Среди предписанных мер был успокоительный укол, и вместе с успокоившимся ласкаром задремал и мистер Пинфолд, а там и вовсе уснул под голос сестры, бормотавшей ангельское напутствие. Его разбудил цветной стюард, принесший чай. – Скверная история была ночью, – сказал мистер Пинфолд. – Да, сэр. – Как он, бедняга? – Восемь часов, сэр. – Удалось связаться с кораблем, чтобы забрать его? – Да, сэр. Завтрак в восемь тридцать, сэр. Мистер Пинфолд выпил свой чай. Вставать ему не хотелось. Система связи безмолвствовала. Он взял книгу и начал читать. Тут раздался щелчок и голоса возобновились. Капитан Стирфорт, по всей видимости, держал речь перед депутацией от команды. – Я хочу, чтобы вы поняли, – говорил он, – что прошлой ночью мы пожертвовали ради одного-единственного матроса огромным количеством ценного металла. А именно, Собрание, похоже, расходилось. Было слышно шарканье ног, бормотание, и скоро заговорила женщина. Этот голос мистер Пинфолд скоро узнает из тысячи. Для каждого мужчины и каждой женщины характерно определенное звучание: этот скрипит, тот шепелявит, та стрекочет, кто-то басит, кто-то подвизгивает, а у кого-то интонация речи своеобразная – и все это по-особому раздражает слушающего, у него, буквально, «волосы шевелятся» или, фигурально, «сводит скулы»; что-то в этом роде доктор Дрейк называет «аллергией». Таким был голос этой женщины. В указанном смысле он никак не действовал на капитана, зато мистеру Пинфолду доставлял истинное мучение. – Что ж, – сказал этот голос, – это отучит их жаловаться. – Да, – сказал капитан Стирфорт. – Мы погасили этот маленький мятеж. С неприятностями покончено. – До следующего раза, – сказала циничная женщина. – Каким жалким выставил себя этот человек – хныкал, как малое дитя. Слава богу, что мы его больше не увидим. Мне понравилось насчет славного, приятного госпиталя. – Ага. Они же не представляют, в какой ад я его направил. Узнает, как губить мою медь. Он еще пожалеет, что он не в Порт-Саиде. А женщина омерзительно расхохоталась. – Он еще пожалеет, что не умер, – сказала она. Раздался щелчок (кто-то, значит, сидит на пульте, подумал мистер Пинфолд) и заговорили два пассажира. Видимо, пожилые, военные люди. – Я думаю, нужно сказать пассажирам, – сказал один. – Да, мы должны созвать собрание. Слишком часто подобные вещи не получают должной оценки. Мы должны выразить нашу признательность. – Тонна меди, говорите? – Чистой меди, искромсали и швырнули за борт. Ради черномазого. Как тут не гордиться британской службой. Голоса смолкли, а мистер Пинфолд лежал и раздумывал об этом собрании: не в том ли его долг, чтобы явиться и открыть подлинный характер капитана и его сообщницы? Конечно, будет трудно обосновать свои обвинения, удовлетворительно объяснить, как случилось, что он проник в секреты капитана. Каюту затопила мягкая музыка, большой далекий хор исполнял ораторию. – Это С трудом бреясь и одеваясь, он внимательно обдумал свое положение. Зная теперь о наличии разветвленной связи, он понимал, что помещение, где играл этот джаз, могло быть где угодно на корабле. Как и молитвенное собрание. Поначалу казалось странным, что тихие голоса так легко проходят сквозь пол и что он их слышит, а Главер – нет. Теперь это объяснилось. Но озадачивали нерегулярность работы, смена места, щелчки включения и выключения. Невозможно представить, чтобы кто-то на коммутаторе подключал его каюту к досадным происшествиям. Ясно, что капитан не станет сознательно транслировать свои частные, компрометирующие его разговоры. Мистер Пинфолд пожалел, что плохо разбирается в технике этого дела. Он вспомнил, что в Лондоне, сразу после войны, при общем развале, так же капризно работали телефоны; линия вдруг смолкала; потом начинался треск; потом, когда помнешь и подергаешь перекрутившийся провод, возобновлялся нормальный разговор. Он предположил, что где-то над его головой, скорее всего, в вентиляционной шахте, многие проводки перетерлись и разомкнулись, но при качке они соприкасаются и налаживают связь то с одной частью корабля, то с другой. Перед выходом он заглянул в коробку с пилюлями. Чувствовал он себя неважно. Если бы только хромота; он основательно расклеился. Доктор Дрейк ничего не знал про снотворное. Наверное, эти пилюли, новые, говорят, и очень сильные, были не в ладах с бромидом и хлоралом, а возможно, еще и с джином и бренди. Впрочем, снотворное кончилось. Раз-другой он еще примет пилюли. Он проглотил одну и полез на верхнюю палубу. Там были свет и жизнь. Сверкало холодное солнце и пронизывал ветер. В то непродолжительное время, что мистер Пинфолд взбирался по лестнице, молодежь свернула свой концерт. Сейчас они были на юте – метали кольца, играли в палубный шафлборд [10], болея друг за друга, и бурно ликовали, когда качка сбивала их в кучу. Облокотившись на поручень и глядя в воду, мистер Пинфолд недоумевал: что хорошего находят в музыке индейцев покопута эти здоровые на вид, славные ребята. На корме в одиночестве стоял Главер и размахивал своей клюшкой. На солнечной стороне палубы, закутанные в пледы, сидели пассажиры постарше – кто читал популярную биографию, кто вязал. Словно офицеры, ждущие своей очереди на батальонном смотру, фланировали парами молодые бирманцы, все справно одетые в блейзеры и палевые брюки. Мистер Пинфолд искал военных, в чей бездоказательный панегирик капитану он считал себя обязанным внести поправку. По их голосам, немолодым, отчетливым, обычным, он ясно представил себе, как они выглядят. Это отставные генерал-майоры. В войне 1914-го года проявили себя храбрыми строевыми офицерами – возможно, в линейной кавалерии, и закончили войну, командуя бригадами. Перешли в штабной колледж и терпеливо ждали новых сражений, но в 1939-м оказалось, что для действительной службы они староваты. Впрочем они верой и правдой оттрубили свое в управлениях, ходили на пожарные дежурства, маялись без виски и бритвенных лезвий. Теперь они только и могли позволить себе этот ежегодный недорогой зимний круиз; замечательные по-своему старики. Он не нашел их ни на палубе, ни в гостиных. Когда склянки пробили полдень, поток людей устремился в бар узнать сведения о рейсе и результаты пари на скачках. Скарфилд сорвал скромный куш. Всем, кто попался ему на глаза, а значит, и мистеру Пинфолду, он выставил угощение. Миссис Скарфилд оказался рядом, и мистер Пинфолд сказал: – Боюсь, вчера вечером я был изрядным занудой. – Это когда же? – сказала она. – Только не при нас. – Какую чушь я нагородил о политике. Виноваты пилюли, которые я принимаю. После них я бываю сам не свой. – Очень вам сочувствую, – сказала миссис Скарфилд, – но, уверяю, вы ни капельки не были занудой. Я была в восхищении. Мистер Пинфолд тяжело взглянул на нее, но не уловил иронии. – Во всяком случае, впредь я не буду распускать язык. – Нет, пожалуйста, распускайте. Две дамы, как выяснилось вчера, миссис Бенсон и миссис Коксон, сидели на тех же самых стульях. Эта парочка непрочь клюкнуть, одобрительно подумал мистер Пинфолд; молодцы. Он поздоровался с ними. Он здоровался со всеми, кого видел. Он чувствовал себя гораздо лучше. В стороне от общего веселья оставался только маленький смуглый человек, которого мистер Пинфолд отметил обедавшим за отдельным столиком. Вскоре прошел стюард, постукивая в мелодичный гонг, и мистер Пинфолд потянулся за всеми на ленч. Зная теперь, что представляет собою капитан Стирфорт, мистер Пинфолд без особого удовольствия сидел с ним за одним столом. Он едва кивнул ему и обратился к Главеру. – Шумная была ночка, да? – Да? – сказал Главер. – Я ничего не слышал. – Вы, должно быть, очень крепко спите. – Если сегодня ночью, то – нет. Обычно – да, но сейчас я лишен привычного моциона. Я проснулся среди ночи. – И не слышали, как произошло несчастье? – Нет. – Несчастье? – услышала миссис Скарфилд. – Ночью случилось несчастье, капитан? – Мне не говорили, – любезно отозвался капитан. – Негодяй, – подумал мистер Пинфолд. – Бессердечный, коварный, распутный негодяй, – ибо мистер Пинфолд чутьем знал, хотя капитан Стирфорт не выказал никаких признаков распутства, что его отношения со скрипучей женщиной – прислуга она, секретарша, пассажирка или кто еще – носят скандально эротический характер. – Какой несчастный случай, мистер Пинфолд? – спросила миссис Скарфилд, – Возможно, я ошибся, – сухо сказал мистер Пинфолд. – Со мною это бывает. За капитанским столом сидела еще одна супружеская пара. Они сидели там уже вчера, были они и в группе лиц, перед которой так неблагоразумно разговорился мистер Пинфолд, но он их едва заметил; приятная, пожилая, неброской внешности и весьма состоятельного вида пара, не англичане – возможно, голландцы или скандинавы. Сейчас дама потянулась к нему через стол и густым, поддразнивающим голосом сказала: – В корабельной библиотеке есть две ваших книги, я убеждаюсь. – А-а. – Я взяла одну. Она называется «Последняя карта», – «Последняя струна», – сказал мистер Пинфолд. – Да. Это юмористическая книга, да? – Есть и такое мнение. – Я тоже в этом убеждаюсь. Но это не ваше убеждение? Я думаю, у вас специфическое чувство юмора, мистер Пинфолд. – А-а. – Этим вы известны, да? вашим специфическим чувством юмора. – Возможно. – Можно я к вам примажусь? – спросила миссис Скарфилд. – Говорят, у меня тоже специфическое чувство юмора. – Но не такое же специфическое, как у мистера Пинфолда! – Время покажет, – сказала миссис Скарфилд. – По-моему, вы смущаете писателя, – сказал мистер Скарфилд. – Я думаю, ему не привыкать, – сказала его жена. – Он воспринимает это со специфическим чувством юмора, – сказала иностранная дама. – С вашего позволения, – сказал мистер Пинфолд, с трудом поднимаясь. – Видите? Он смутился. – Нет, – сказала иностранная дама. – Это юмор. Он идет сделать заметки о нас. Мы все попадем в юмористическую книгу – понимаете? Поднимаясь, мистер Пинфолд остро глянул на маленького смуглого человека за отдельным столом. Вот бы где сидеть, подумал он. Последнее, что он слышал выходя из кают-компании, был веселый молодой смех за столом кассира. За время его отсутствия – это час с небольшим – в каюте прибрали, аккуратно, по-больничному, заправили постель. Он снял пиджак и мягкие ботинки, закурил сигару и лег. Он всего ничего съел за весь день, но голода не чувствовал. Обкуривая провода и трубки на потолке, он гадал, каким образом, не нанося обиды, отсесть с капитанского стола и обедать в завидной тишине и покое, как этот умница, смуглявый парень, и, словно откликаясь на его мысли, щелкнул и заработал аппарат у него над головой, и он услышал, что тот же самый предмет обсуждают те двое отставников. – Дружище, – Конечно, наплевать. Мне тоже наплевать. И все-таки порядочно с его стороны, что он заговорил об этом. – – Безумно сожалел, что не нашлось места для тебя, меня и моей половины. За столом помещается только шесть пассажиров. Скарфилды – их надо посадить. – Конечно. Скарфилдов – Ну вот, их надо. Теперь эта норвежская пара – иностранцы, как видишь. – Знатные причем. – Им надо оказать любезность. Вот уже четверо. Дальше, можешь себе представить, компания распорядилась, чтобы он посадил к себе этого Пинфолда. Так что у него осталось только одно место. Он понимал, что нас – меня, тебя и мою половину – разбивать нельзя, и поэтому пригласил этого славного юношу – у которого дядя в Ливерпуле. – У него дядя в Ливерпуле? – Ну да. Поэтому он его и пригласил. – А зачем он пригласил Пинфолда? – Да компания же велела. – Еще бы! – Если хочешь знать, Пинфолд пьет. – Да, я тоже слышал. – Я видел, как он грузился на пароход. Он был в стельку тогда. В скотском состоянии. – Он и сейчас все время в скотском состоянии. – Он говорит: пилюли. – Да ну, запой это. И получше его люди шли этой дорожкой. – Скверное дело. Ему не надо было ехать. – Если хочешь знать, его – Тогда кто-то должен смотреть за ним. – А ты не заметил маленького такого, смуглого парня, он отдельно сидит? Не удивлюсь, если он-то за ним и приглядывает. – Санитар? – Надзиратель, скорее. – Дражайшая половина приставила, а он и не знает? – Я так оцениваю обстановку. Злые языки смолкли. Мистер Пинфолд лежал, курил и не возмущался. Мало ли что говорят за твоей спиной – ты и сам про других говоришь такие же вещи. Услышанное не вывело его из равновесия. А мысль о том, что жена приставила к нему шпиона, даже развлекла. Надо будет написать ей. Гораздо больше его задела тема пьянства. Возможно, он произвел такое впечатление. Возможно, в тот первый вечер в море – когда это было, наконец? – когда он рассуждал о политике после обеда, возможно, тогда он Он уже докуривал большую, на час занятия сигару, когда его раздумья оборвали из капитанской каюты. Эта дрянь была там. Скрипучим голосом она сказала: – Ты должен его проучить. – И проучу. – – Конечно. – Чтобы он запомнил. – Давайте его сюда. Послышались звуки возни, поскуливание вроде того, что издавал раненый матрос тогда утром. Тогда – это когда? Поди разберись в этом сумбуре. Похоже, пред капитанские очи волокли какого-то узника. – Привяжите его к стулу, – сказала наложница, и мистер Пинфолд сразу вспомнил из «Короля Лира»: «Корявые вяжите руки» [11]. Кто это сказал? Гонерилья? Регана? Может, ни та и не другая. Корнуол? В пьесе это несомненно мужская реплика. А здесь свои слова огласила женщина, если она стоит этого имени. Любитель давать прозвища, мистер Пинфолд тут же окрестил ее Гонерильей. – Отлично, – сказал капитан Стирфорт, – предоставьте его мне. – И мне, – сказала Гонерилья. Мистер Пинфолд не был излишне чувствителен, и жизнь он прожил не в скорлупе, но он никому и никогда не причинил физической боли и не любил такие сцены в книгах и кино. И вдруг, в этой опрятной каюте, на британском корабле, среди бела дня, в двух шагах от миссис Бенсон и миссис Коксон, ему навязывают сцену, казалось, прямо взятую из псевдо-американского боевика, а он их люто ненавидел. В каюте капитана было трое: сам Стирфорт, Гонерилья и их узник, кто-то из цветных стюардов. Разбирательство открылось своего рода слушанием. Гонерилья дала показания, грамотно требуя крови за попытку изнасилования. Мистеру Пинфолду дело представилось весьма основательным. Зная, сколь двусмысленное положение занимала на судне обвинительница, припомнив крепкие выражения, случайно услышанные в кают-компании, и тяжелую, смрадную беседу проповедника, он уже не удивлялся, что на этом скверном корабле могло случиться то, о чем тут рассказывалось. Виновен, подумал он. – Виновен, – сказал капитан, и Гонерилья испустила шип одобрения и предвкушения. И пока, заурядно перевозя пассажиров, корабль шел на юг, капитан и его наложница неспеша и продуманно, с неприкрытым эротическим наслаждением принялись истязать свою жертву. Мистер Пинфолд был неспособен представить, каким способом они его мучили. Оставалось только слушать стоны и рыдания жертвы и страшные, иступленные, разнузданные вопли Гонерильи. – Еще. Еще. Давай. Давай. Давай. Ты еще мало получил, скотина. Добавь ему еще, еще, еще. Мистер Пинфолд не мог больше терпеть. Нужно немедленно прекратить это насилие. Он свесился с койки, но в ту самую минуту, когда он нашарил ботинки, в капитанской каюте все стихло и неожиданно ровным голосом Гонерилья сказала: – Хватит. Жертва не издавала ни звука. После долгого молчания капитан Стирфорт сказал: – Если хочешь знать, это чересчур. – Притворяется, – убежденно сказала Гонерилья. – Он мертвый, – сказал капитан. – Так, – сказала Гонерилья. – Что ты собираешься делать? – Развяжи его. – Даже не притронусь. Я вообще его не трогала. Это все И как капитан у себя там, мистер Пинфолд замер посреди каюты в нерешительности, и пока он мешкал, он поверх ужаса вдруг осознал, что боль в ногах разом прекратилась. Он поднялся на цыпочки; потом присел. Он исцелился. Вот так, совершенно непредсказуемо, начинались и кончались эти приступы. Несмотря на смятенное состояние, он краем сознания успел подумать, что, может быть, эти боли нервного происхождения, может быть, потрясение, что он сейчас перенес, подействовало успешнее пилюль; может, его исцелили страдания стюарда. Эти гадания отвлекли его от убийцы. Сейчас он снова настроился слушать его. – Как капитан корабля я сам составлю свидетельство о смерти, а когда стемнеет, спущу его за борт. – А как быть с врачом? – Он тоже должен подписать. Сейчас первое дело – доставить труп в лазарет. Нам ни к чему неприятности с командой. Позови Маргарет. На взгляд мистера Пинфолда, положение было дичайшее, но и предпринять он ничего не может. Сейчас нельзя действовать очертя голову. Он не мог один ворваться к капитану в каюту и бросить ему в лицо обвинение. Какая существует процедура, если она вообще существует, чтобы заковать капитана в кандалы на его собственном судне? Надо советоваться. Безусловно, с теми двумя ветеранами, мудрыми, заслуживающими доверия. Он разыщет их и объяснит ситуацию. Они сообразят, что делать. Потребуется, предположил он, протокол, он даст показания. Где? В первом же консульстве, в Порт-Саиде; или это должен быть британский порт? Эти бывалые служаки знают. Тем временем Маргарет, та отзывчивая сестра, вариант Корделии, очевидно, получила на руки тело. – Бедняга, – говорила она, – бедняга. Вы поглядите, какие страшные синяки. Какая же это «естественная смерть»? – Так говорит капитан, – сказал незнакомый голос – очевидно, судовой врач. – Я выполняю его распоряжения. Многое из того, что творится на этом корабле, мне не по душе. Самое лучшее, девочка, ничего не видеть, ничего не слышать и ничего не говорить. – Бедняга. Мучился-то как! – Естественная смерть, – сказал врач. После чего там замолчали. Мистер Пинфолд отставил в сторону мягкие ботинки и надел туфли. Он сунул в угол шкафа обе трости. – Больше не понадобятся, – подумал он, искушая судьбу, и только что не на крыльях поднялся на верхнюю палубу. Там было пусто, только два ласкара, подвешенные на стропах, красили шлюп-балки. Была половина четвертого, в это время пассажиры сидят по каютам. Вольной птицей над полем боя взмывала и пела душа мистера Пинфолда. Он радовался, что снова может ходить. Он обошел и облазил весь корабль. Среди света и покоя возможно ли поверить в то, что наверху, за сверкающей краской, притаилась мерзость? Не ошибался ли он? Он в глаза не видел Гонерилью. Он едва знал голос капитана. Сможет ли он его признать? Исключена ли возможность, что это был просто спектакль – те же молодые люди могли разыгрывать шараду, а может, это была передача из Лондона. Или он хочет принять желаемое за действительное, опьяняясь солнцем, морем, ветром и обретенным здоровьем? Время покажет. |
||
|