Глава 5

Приподняв и откинув тяжёлую, окованную позеленевшей от времени листовой медью крышку люка, Карлос выбрался на плоскую крышу угловой замковой башни. Свежий весенний ветер ласково взъерошил его длинные, чёрные, вьющиеся от природы волосы. Радостно засмеявшись какому-то новому, удивительному чувству свободы и простора, парнишка встряхнул головой и огляделся.

Вид отсюда был просто удивительным. Ночью прошёл первый весенний дождь, и теперь всё выглядело отчётливо-ярко, свежо, словно отмытая винным спиртом от копоти картина. Изломанный контур крепостных стен с башнями по углам, теснящиеся внутри постройки с главенствующим над ними изящным главным зданием. За стенами почти вплотную подступила к воротам россыпь домишек города, разрезанная уходящей на юг дорогой. А вокруг всего этого на некотором отдалении раскинулось бескрайнее море лесов. Дымчато-зеленоватое, если приглядеться – чуть волнующееся, уходящее во все стороны насколько видят глаза.

Вон там, далеко на полночи, заканчивается сфера владений Империи и начинаются земли Царства Света. И правит там не столько король Хенрик, сколько церковники, почитающие Единого бога. На закат и восход простираются такие же пограничные земли с редкими городами и деревнями. А на полдень уходит тракт в серединные баронства Империи. Впрочем, ничего этого не видно за зелёным покрывалом леса.

Лишь где-то за горизонтом, на южном восходе, виднеются вершины гор. Там начинается Набатный кряж, который тянется на восход, прикрывая от полночных ветров Бриарвуд и Мирквуд, а там дальше, уже и смыкается с высоченными (насколько Карлос помнил из рассказов учителя) горами, отделяющими Империю от страны орков. Кстати…

Уцепившись руками за выложенный из камня зубец башни, он всмотрелся в раскинувшиеся, казалось, под самыми ногами город и окрестности. Как ни странно, следов закончившейся недавно войны с орками, беспощадной волной прошедшейся по этим местам, почти и не было. Лишь слишком новое, выделяющееся на фоне остальных, нарядное здание городского магистрата, которое в здешних краях называют чудным словом ратуша. Да виднеющиеся под шапкой пены глыбы разрушенного каменного моста через речушку… Как там её назвала Нелли?..

Парнишка против воли вспомнил события этой нежной и волнующей ночи, и жаркий румянец выхлестнул на его щёки, ещё не знающие ужасов бритья. Воровато оглянувшись – не увидал ли кто ненароком? – Карлос улыбнулся и каким-то новым, непривычным ещё усилием воли вернул мысли в более безопасное русло. Нет, как же всё-таки непохоже после родных каменистых степей баронства Кейрос! Там леса в диковинку, зато на коне раздолье. А тут… Карлос поневоле задумался, а каково же тут развернуться тяжёлой, закованной в железо доспехов, баронской коннице. Да ну – никакого простора! Только на пехоту с лучниками и вся надёжа… А всё ж богато живут здесь – места хорошие…

Со стороны подъёмного моста, при нужде поднимающегося к воротам замка и дополнительно прикрывающего их, донёсся грохот копыт. Свесившись через парапет таким образом, от которого пришла бы в восхищённый ужас сестра, парнишка наблюдал, как по тяжёлым, потемневшим брёвнам настила в замковые ворота проехал богато одетый всадник. А следом ещё трое, у одного из которых на поднятом стоймя копье горделиво развевался штандарт с ощетинившимся чёрным волком.

«Вау! Да это ж барон собственной персоной! А я тут торчу…» – Карлос спохватился и кубарем слетел по лестнице, едва успев увернуться от захлопнутой за собой крышки люка.

Эстрелла ещё раз повертелась перед большим, в старинной вычурной раме зеркалом, вновь и вновь придирчиво изучая платье, которое за ночь пошили безвестные портные из города. С вечера какой-то мальчишка снял мерки и тут же унёсся прочь, сопровождаемый грозным напутствием баронессы Амалии. На все расспросы она очаровательно улыбнулась и ответствовала, что, мол, есть тут одна семья потомственных портных… «Если барон за такие расходы не выгонит меня и дочь из замка» – тут баронесса усмехнулась – «то надо будет взять их сюда. Уж больно хорошо и быстро шьют».

И вот теперь Эстрелла не нашла даже, к чему придраться. И красиво, и удобно. Даже брату пару одежды изготовили чудо-мастера. Кстати, судя по шагам – это братец и бежит.

В дверь постучали.

– Ну, донья, ну красавица… – восхищённо-завистливо протянула служанка Молли (та самая, белобрысая хоббитянка), с восторгом глядя на хозяйку, и пошла отворять.

– Карлос, вот. – указала старшая сестра на стол, где лежала его одежда. Ничуть не стесняясь присутствия с детства привычной Молли, Карлос мигом переоделся и тоже осмотрел себя в зеркало.

– А недурственно!

Эстрелла кивнула. В самом деле, черные с блеском облегающие брюки в паре с великолепной, белоснежной рубашкой с распашным кружевным воротом чудно подходили к его белой коже и чёрным вьющимся волосам. Затем она шагнула ближе и застегнула ещё одну пуговку на его груди.

– Ну вот ещё! – привычно взвился Карлос против тирании старшей сестры, – Простора нет! Давит!

И расстегнул обратно.

Эстрелла молча ткнула пальчиком в весьма симптоматичное покраснение на шее брата, чуть виднеющееся опять, при свободно распущенном вороте. Карлос пристальнее глянул на себя в зеркало, этак очаровательно, еле заметно запунцовел и молча застегнул пуговку обратно.

А затем бросил на сестру быстрый, испуганно-оценивающий взгляд искоса. Точно такой же, как когда она проведала, что это он разбил любимую маменькину вазу гномьего хрусталя. Или когда нечаянно залил шоколадом её новое платье из харадского шёлка. Но на этот раз, против обыкновения, сестра читать мораль не стала. Лишь чуть усмехнулась и пробормотала.

– Кажется, я знаю, кому на самом деле надо намылить шею…

Барон оказался мужчиной мощного, крепкого сложения и с присущим истинно сильным людям добродушием. Сердечно поприветствовав гостей, он затем сжал в ласковых объятиях сына. Valle картинно застонал, задрал глаза к потолку, подпёртому закопчёными балками. Охнул, почувствовав, как хрустнули его косточки. Рядом с отцом он казался стройным ясенем, выросшим возле могучего дуба. Баронесса Амалия улыбалась, глядя на них, и не могла сдержать радостных слёз, почему-то набежавших на глаза.

– Мам! – горячим шёпотом позвала её крутящаяся возле дочь. – На кухне уж всё готово!

Баронесса незаметно смахнула влагу платочком из рукава, подала супругу известный знак, и тот радушно и громогласно пригласил всех «отведать нашего скромного завтрака».

Принц незаметно улыбнулся донье Эстрелле, и та в ответ тоже улыбнулась, как она умела – одними глазами. После чопорной, чинной и строго регламентированной трапезы в императорском дворце здешние свободные, домашние нравы показались глотком прохладной воды в душный день. Барон блистал шутками – незамысловатыми, дружескими, не относящимися ни к кому конкретно, но заставляющими всех чувствовать себя раскованно и весело.

После пармезанского салата речь зашла об охоте, и Valle кстати упомянул, что гости никогда не охотились на медведей и кабанов.

– Ха! – добродушно осклабился барон, – Верно, в тамошних краях такое почти и не водится! Хорошо, сейчас отправлю загонщиков, к завтрашнему утру всё будет как надо.

Когда все, сыто и благодушно отдуваясь, вышли после трапезы погулять в ближний сосновый лес, Valle незаметно отвёл отца чуть в сторонку.

– Слушай, отец! С каких это пор Ольховатка стала нашей деревней? Я только сейчас и сообразил…

Барон с хитрецой глянул на сына и хохотнул.

– Да ещё осенью соседушка наш, барон Аль, решил пощипать мои земли. А мне прознатчики мои доложили о том чуть ли не раньше, чем отряд его выехал из тамошнего замка.

Valle восхитился.

– Разведку завёл?

– Да нет – какая там разведка. Просто есть у меня там один человечишко, в его свите… Так вот, собрал я людей вдвое против него, да у самой Лисичанки его и подстерегли. Только он хотел через овраг да мою деревню пограбить, а мы его тут и прищучили!

Барон довольно улыбнулся, глядя на идущих чуть впереди дам и гостей.

– Ну, деньжат-то у Аля отроду не водилось, да ещё и после орочьего вторжения в особенности. Так что за жизнь свою откупился он Ольховаткой, да ещё и клочок земель пахотных я с него вытряс.

Valle тихо смеялся, представив себе размеры этого «клочка» и как отец могучей рукой трясёт жирного барона Аля за глотку. Не то, чтобы так уж особо не любил того барона, просто – водились за тем грешки, водились. Охотник был он до чужого добра. Да шалил на дорогах, и недобро шалил, и ладно бы только в пределах своих владений… Но – не пойман, не вор.

Донья Эстрелла, торжественно улыбаясь, взяла с принесённого служанкой подноса особый, острый разделочный нож и, под одобрительный гул остальных присутствующих, вонзила его в хрустящую, румяную, истекающую невыразимо аппетитным соком корочку на боку лежащего на громадном блюде запечёного кабанчика. Внутри, источая совсем уж одуряющий аромат, обнаружилась гречневая каша. Да с ирисом, диким чесноком и черносливом! Рассыпчатая, пропитанная сладко-сытным, духмяным кабаньим жиром, нетерпеливо притягивающая обоняние даже присутствующих здесь же поваров. Быстро и незаметно проглотив слюнки, молодая баронесса с какой-то новой, горделивой и спокойной уверенностью стала резать мясо на ломти, как её подучили Милли и Нгава.

Сегодня утром ей впервые за три дня улыбнулась удача. С диким, пьянящим азартом подхлестнув свою перебирающую стройными сухощавыми ногами Пинту, молодая охотница налетела сбоку на ошалевшего кабанчика. Испуганно поводя ушами, низко пригнув массивную голову, тот напролом пёр прямо через поляну, ничего не видя и не слыша от настигающего сзади и с боков собачьего воя, рожков и трещоток загонщиков.

Впервые копьё баронессы, хищно блеснув калёным стальным пером, безошибочно вошло в высокий ощетинившийся загривок, «под лопатку», как терпеливо показывали и учили барон и Valle. С лёгким тягучим хрустом, притягающе туговато, остриё вошло на всю глубину лезвия и не наткнулось на кость. Не согнулось и не обломилось, не скользнуло по шкуре, оставив болезненную, но безобидную царапину.

– Есть! Туше! – воскликнул скачущий сбоку и чуть сзади Valle с тяжёлым арбалетом в руках. Несколько мигов приглядывался к упавшему как подрубленный кабану, а затем осторожно разрядил оружие и с облегчением подвесил на приделанной к седлу петле.

– Мои поздравления, донья Эстрелла! Добивать не требуется.

Сама Эстрелла с лихорадочно, ярко блестящими глазами спрыгнула с Пинты и шагнула к поверженному великану, чувствуя, как азартно стучит сердце и по жилам течёт сладковато-пьянящая волна. Но каков! Вблизи зверь казался ещё больше и только тут она почувствовала запоздало толкнувшее под колени чувство страха. Впрочем, его быстро смыло спадающим наводнением бури эмоций.

Осторожно присев, она погладила горбом вздымающийся загривок, потеребила жёсткую, как щётка служанки, щетину. С уважением пробежала пальчиками по желтоватым, в ладонь, клыкам и с каким-то странным удовлетворением заглянула в потухающие глаза зверя.

– Да, хорош… Это не то, что охотиться на косуль или оленей, – с мрачным удовлетворением константировала донья Эстрелла. – Этот сдачи дать может…

Она вспомнила, как вчера утром здоровенный секач, безоглядно удирающий из горящих камышей, вдруг развернулся к наседающим охотникам. Как с жалобным, последним взвизгом отлетел вверх и в сторону гончак, а остальные так и брызнули в стороны, заливаясь надсадным лаем. Будто тяжёлый рыцарь в окружении мелковатых орков, кабанище крутился неожиданно проворно, успев покалечить насмерть ещё двух собак. Словно поняв, что удирать бесполезно, зверь решил принять последний бой и встретил врагов лицом к лицу. Вернее – морда к лицам и мордам… Как барон, сердито рявкнув на азартно рвущуюся вперёд Эстреллу, железной рукой придержал её кобылу. Бедная Пинта от такого обращения аж присела на задние ноги.

– Куда, соплячка? Жизнь не дорога, что ли?

Но опомнившаяся Эстрелла не обиделась, а против воли залюбовалась матёрым зверем, гордо и непобедимо разгоняющим наседающих, зашедшихся в лае собак. Вот ещё одна поскользнулась на волглой траве, не успела уйти от стремительного удара в бок и взлетела, вереща и брызгая кровью, роняя нелепые комья внутренностей из распоротого брюха.

Но тут уже на секача с двух сторон насели барон и принц, и разом, слаженно, будто всю жизнь только тем и занимались, как вместе охотились, всадили в зверя свои копья. Оба попали – Эстрелла видела – глубоко и сильно. Кабан коротко взревел, тряхнул головой – в стороны разлетелись обломки копий. Сделал шаг, другой… Затем ноги его подломились, и под заливающийся лай, улюлюканье охотников и лёгкий шёпот ветра упал.

– Да, этот мой, конечно, не чета вашему вчерашнему, – донья Эстрелла, улыбаясь, положила первый кусок себе – как и предписано старинной, благородной традицией. Затем барону, баронессе. Принцу и далее по кругу. Последними, лично из рук охотницы, получили свою долю повара, приготовившие такую вкуснятину. Как и положено по традиции.

– Ну-у… – протянул барон, в предвкушении потирая свои сильные, привычные к оружию и инструментам ладони. – Тот слишком старый. Так его запечь нельзя – мясо жестковато. На зиму закоптили, сала вытопили, шкура да щетина тоже в дело пошли. Зато этот…

– М-м-м, а нежненький! – откусив, закатила глаза Эстрелла, подозревая, что и сегодня ей не удастся заняться похудением. Да ну его к Падшему! Тут такая вкуснотища…

Баронесса Амалия налила в крохотную рюмочку тёмно-зелёного, густого эликсира и поднесла донье Эстрелле. Такую же, чуть поморщившись, выпила сама и следом налила дочери.

– Это особенная настоечка, на семнадцати травах. Дорогущая – ух! – баронесса зажмурилась от расстройства, – Зато, милочка, можно есть сколько влезет – и ничего.

С этими словами она провела ладонями по своей вполне приемлемой для её возраста талии и довольно стройным бёдрам.

– Ната, не кривись и пей, – бросила она дочери. Та страдальчески вздохнула и, мученически подняв глаза к потолку, опрокинула в себя зелье.

Донья Эстрелла последовала её примеру. Эликсир оказался морозно-обжигающим, с невыразимым травянисто-луговым ароматом, в котором она разобрала только горечь полыни.

– Ух! – только и сказала она, ошарашенно пытаясь отдышаться. Затем всё-таки не выдержала и закашлялась. Молли, успевшая чуть распустить поясок на неприлично узкой талии хозяйки, легонько похлопала её по спине. Совсем немного раскрасневшаяся Эстрелла отдышалась, и через несколько мигов дамы величаво вплыли обратно в трапезную.

Мужчины привычно привстали при их появлении, затем пир покатился далее по накатанной колее. Донья Эстрелла с нехорошим интересом присмотрелась к рёбрышкам – там ещё оставалось немного. Так, самую малость – накормить, например, платунг голодных кирасир.

Её брату, например, сегодня не повезло. Самую малость – пальца на два – он промахнулся и копьё скользнуло по кабаньей голове, срезав только ухо и вызвав дикое, оглушительное верещание. Зато на обратном пути он, по своей привычке петляя вокруг отряда охотников, вспугнул стайку фазанов. Арбалет, разумеется был у парня с собой, а уж как им пользоваться… Двум птицам не повезло, и их длинные, радужно отливающие хвосты свесились из притороченной к седлу баронета сумки.

Увидев птиц, Нгава радостно захлопала в свои розовые, странно смотрящиеся при её чёрной коже ладоши.

– Это ж такие к нам в Захарадье зимовать прилетают. Точно! – пригляделась она, – Вечером суп сварю – закачаетесь! По особому, шаманскому рецепту.

Впрочем, до вечера было ещё далековато, а посему Эстрелла махнула рукой на всё, поддавшись радушной, милой обстановке за столом, и пустилась во все тяжкие. Это ж где ещё можно так хорошо поесть, почирикать со своими донельзя дамами про моды, тряпки и парфумы? Выпить терпкого, с тонким ароматом белого вина и опять… нет, на этот раз яблочко, пропечённое, полупрозрачное, дожидающееся своего часа в приоткрытой пасти кабанчика, от которого, кстати, оставалось совсем немного.

Барон ободряюще подмигнул донье Эстрелле и, с позволения супруги, присоединился к разговору мужчин, с жаром обсуждавших тонкости охоты на оленей.

– Иди уж, – ласково отпустила его баронесса Амалия, улыбнувшись, – А мы тут с девчонками посекретничаем…

К барону вчера приехал по делам один из его рыцарей, фон де Бир, да так и застрял в гостях. Только успел вызвать из своего замка жену, леди Брунхильду, с дочерью лет двенадцати. Так что день и вечер обещали быть интересными…

На каменной скамье, подставив лицо лучам прячущегося за недальним лесом солнца, сидела женщина. Задумчиво и отсутствующе она опустила на колени ухоженные руки, и лёгкий ветерок лениво шевелил в них несколько листков бумаги.

С дорожки, ведущей в раскинувшийся под стенами замка сад, неслышно подошёл Valle. Прислушался к доносящимся сюда звукам веселья, подошёл к матери.

– Не помешаю? – поинтересовался он, всем видом давая понять, что он здесь появился отнюдь не случайно.

Бледная улыбка осветила лицо баронессы.

– Когда ты мне мешал? Ну что ты…

Молодой человек сделал пару шагов по засыпанной розово-серым гравием дорожке, вздохнул, глядя куда-то в лес, а затем неожиданно спросил.

– Мам, ты ничего не хочешь мне сказать?

Баронесса Амалия посмотрела на сына серьёзным, чуть колеблющимся взглядом. Открыла было рот, затем спохватилась и, немного подумав, зашла совсем с другой стороны, чем намеревалась вначале.

– Скажи мне, малыш, ты хорошо помнишь мою покойную мать – свою бабку, леди Оливию?

Valle пожал плечами. Перед его мысленным взором предстала сухощавая старушка в старинном кружевном чепце, которой слуги помогали выбраться из кареты. А ещё острые, умные глаза на сморщенном, как печёное яблоко, личике.

– Да она же приезжала всего раза два-три, я тогда ещё совсем малым был. А что?

Баронесса, собираясь ответить, зябко повела спиной. Неверно истолковав это движение, сын сдёрнул с себя плащ и укутал мать. Неприязненно покосившись на черноту, спадающую теперь с её плеч, женщина решилась.

– Ты ничего не слыхал о ней?..

– Один раз было… – вспомнил молодой баронет, – Я по детской непоседливости своей частенько бывал там, где не велено, и слышал то, что не положено…

– «Взгляд у графини дюже чижелый» – он так великолепно передал выговор и интонацию, что баронесса сразу вспомнила свою покойную гувернантку, – «Как ежели не в духе, так сразу у слуг-то разные неприятности приключаются»

Мать с грустной улыбкой кивнула.

– Да, малыш, да. Похоже, был у матушки скрытый Дар… Вот через поколение ты его во всей силе да чистоте и унаследовал.

– Ну и что? – Valle пожал плечами. Достал трубку, не спеша закурил, не боясь уже материнского гнева. Искоса глянул на неё, – Это ведь не всё, мам, договаривай. Меня-то уже не проведёшь!

Баронесса неслышно вздохнула и перевела взгляд на чуть синеющую дымку вечернего леса. А затем решилась.

– Помнишь, зимой я тебе писала… двоюродная племянница моя, донья Луиза.

Чуть помрачнев, сын кивнул и продолжил.

– Ехала из гостей. Кучера и служанку убили, а девчонку, которой едва пятнадцать,… обидели. Кто – неизвестно. Помню письмо твоё, как же – она ж хоть и дальняя родственница, но из клана Вальдесов.

– Так вот, – баронесса провела ладонью по бумаге в своей руке, – Получила я недавно послание от отца, графа и’Вальдес. Странное послание.

– Что, дед всё так же крепко держит клан в кулаке? – ухмыльнулся сын.

– Да, но дело не в этом, – чуть смутилась мать, – Просто… отец тогда поклялся, что разыщет, кто это сделал, и накажет примерно. А вот в письме… в письме он чуть намекает на тот случай. А в самом конце…

Баронесса глубоко вздохнула, собираясь с духом.

– А в самом конце письма он пишет, что приснился ему странный сон. Будто с бароном Аль беда приключилась. Страшная беда.

Мать прямо посмотрела в деланно бесстрастные глаза сына.

– И спрашивает, уж не вещий ли его сон, и не стряслось ли с бароном и вправду какой неприятности?

Левая бровь Valle привычно вспорхнула в удивлении, а затем он сел рядом с матерью. Спохватившись, погасил и спрятал трубку. Обдумав что-то, негромко, сквозь зубы процедил, рассуждая :

– Случай тот был зимой, а письмо пришло к тебе, когда я как раз должен был домой вернуться… Ох и хитёр же дед! – восхитился он.

– Послушай, мам, – обратился он к матери, – А ошибиться он не мог?

Баронесса медленно и печально покачала головой с уложенными под жемчужную сеточку волосами.

– Там многое между строк, другим непонятное. Так что… Отец легкомыслием никогда не отличался, а уж к старости тем более. Но после Императорского эдикта смертоубийство меж дворян, тем более высокопоставленных, не допускается.

– Договаривай, мам, – тихо и серьёзно ответил Valle, – Между нами не должно и не может быть неясностей.

Мать пытливо глянула сыну в глаза, а пальцы её поднялись к наброшенному на плечи сыновьему плащу и несколько раз осторожно, словно боясь обжечься, погладили его чёрную лоснящуюся кожу.

Отведя взгляд, молодой баронет задумчиво покивал своим мыслям. Встал, снова закурил свою «чадилку», прошёлся по дорожке. Впрочем, в Университете ему приходилось решать задачки и посложнее.

– Мам, – негромко спросил он, – Гуго Молчун в городе?

В глазах баронессы немой вопрос постепенно сменился пониманием, и она молча и медленно кивнула одними ресницами.

Valle некоторое время спокойно покуривал, выпуская дым в обьятия утихающего к вечеру ветерка. Затем посмотрел куда-то внутрь, что-то прошептал.

Из-под скамьи нехотя вылез беленький, чистенький мышиный скелетик. Смешно подёргиваясь и спотыкаясь, встал на задние лапки и проковылял на середину дорожки под восхищённо-испуганным взглядом баронессы. Потешно поклонившись, стал приплясывать и пританцовывать, дробно стукотя косточками и шурша гравием. И до тех пор кружился, подпрыгивал и приседал в танце, разводил лапками и изысканно шевелил костяным хвостиком, пока строгое лицо баронессы откуда-то из глубины детства не осветилось робкой, радостно-удивлённой улыбкой.

Гуго, рыбак по прозвищу Молчун, жил на самом краю города вместе с женой и тройкой ребятишек. Когда-то давно, весельчак и балагур Гуго был сержантом в баронской страже, да одним из лучших. Однако же, напробовавшись как-то молодого вина, проронил Гуго несколько весьма нелестных слов об Императорской фамилии. И надо же было случиться, чтобы слова те, сказанные по глупой молодости да из пьяного куража, дошли до нужных ушей! Вернее – до совсем ненужных.

И не миновать бы Гуго виселицы (плаха полагалась только для благородных), да баронесса успела привести в действие свои многочисленные и похоже, действенные, связи. И вырвала таки бедолагу из цепких коготков Тайной Палаты.

С тех-то пор и пошло за ним прозвище Молчун. Со службой, естественно, пришлось расстаться, но родня жены пособила научиться рыбному промыслу, так что семья, в общем-то, не бедствовала. Зимой нанимался в охрану караванов, разбегающихся по санным путям, благо вояка он был по-прежнему не из последних.

Поэтому, когда в сумерки в одну неприметную дверь на окраине стукнула тень, проронила в чуть пахнущие рыбой сени несколько слов, хозяин без слов взял стоящий слегка осторонь мешок с воинской справой и отправился следом, в прохладную лунную ночь.