"Джалалиддин Руми" - читать интересную книгу автора (Радий Геннадиевич Фиш)

НЕСКОЛЬКО СЛОВ К КНИГЕ Р. ФИША О ДЖАЛАЛИДДИНЕ РУМИ

Высшее достижение духовной культуры — смелая, вольнолюбивая мысль, проникающая в самые глубины действительности и вдохновляющая на преобразование ее, — свойственна и присуща всем народам мира на разных ступенях их исторического роста. Вместе с тем формы ее проявления в силу различия конкретных исторических судеб могут быть и бывают у разных народов различными, своеобразными, самобытными. К. Маркс и В. И. Ленин не раз отмечали, что революционная идея, раскрывающая закономерности развития природы и общества, проявилась, например, с наибольшей силой у англичан в политической экономии, а у немцев — в классической философии. Источники такого различия коренятся не в пресловутом непознаваемом «национальном духе», а в конкретно-историческом бытии, сложившемся в определенную эпоху в Англии и Германии.

Не место здесь говорить подробно о различии исторических условий у разных народов. Приходится ограничиться лишь констатацией того, что, как установлено историко-литературными исследованиями, вольная и взыскующая мысль проявилась в иранской культуре (и в тесно связанной с ней культуре народов Средней Азии и Ближнего Востока) в наиболее яркой и впечатляющей форме в поэзии. Именно это и придало этой классической поэзии мировое звучание. Достаточно назвать хотя бы всемирно прославленных Омара Хайяма и Хафиза. А ведь Гёте, напомнив о иранской традиции считать великими лишь только семерых своих поэтов, говорил, что в числе остальных, не включенных в великую семерку, немало таких, которые достойнее его, Гёте. Конечно, в гётевской оценке сказалась скромность гения, но вместе с тем в ней содержится и исторически верная характеристика мировой значимости иранской классической поэзии, правильное определение достигнутых ею высот художественного выражения гуманистической идеи.

Своим светом, особенно ярким, сверкает в этом поэтическом созвездии звезда Джалалиддина Руми, замечательного человека, поэта-диалектика. Но как противоречиво его творчество! Это приводит к полярно противоположному его восприятию разными читательскими кругами. Насколько невообразимо велика амплитуда колебаний в оценке сущности этого противоречивого творчества, можно судить хотя бы по такому примеру.

Один полюс. Преданный сын иранского народа, верный ленинец, Хосров Рузбех, казненный за свою приверженность идее коммунизма и за самоотверженную борьбу за нее, произнес свое последнее слово на суде, перед казнью — слово революционной исповеди и беспощадного разоблачения мира рабства и насилия. Это слово было услышано передовым человечеством, оно было опубликовано под названием «Сердце, врученное бурям» (Русский перевод. М., Издательство иностранной литературы, 1962.) В этой речи несгибаемый революционер, разъясняя положение К. Маркса о коммунизме как реальном гуманизме, иллюстрирует свою мысль стихами Руми, показывая всю их жизненность для нашего времени. Может ли быть более высокая оценка значительности и бессмертия поэта XIII в., чем использование его стихов как орудия в современной борьбе за высший идеал человечества?

А вот другой полюс. В известной повести основоположника таджикской советской литературы С. Айни «Смерть ростовщика» выведен омерзительный тип бухарского кровососа, религиозного ханжи, этакая помесь Плюшкина и Иудушки Головлева. В повести, кроме грязных делишек этого ростовщика, показано, что он особенно рьяно посещал мечеть, когда там читали вслух услаждавшие его грязное сердце стихи… Джалалиддина Руми. Можно ли представить бтльшую полярность оценок и суждений об одном и том же поэте?

Каков же действительный Руми? Советская литературоведческая наука дала аргументированный ответ на этот вопрос: это великий поэт, который в свой жестокий век произвола и деспотизма в формах мистической поэзии сумел поднять образ человеческой личности до высот обожествления; это — поэт, чье творчество воспринимается людьми XX в. как гимн Человеку с большой буквы. Концепция человека в творчестве Руми, во многом типологически родственная ренессансной, выражена в формулах мистического созерцания (между прочим, так же как и у некоторых представителей европейского Ренессанса). Вспомним глубокое высказывание Ф. Энгельса о том, что в условиях господства религиозного сознания в эпоху средневековья все оппозиционное феодально-церковному мракобесию не могло выражаться иначе, чем в религиозной форме, в частности, в формах ереси и антиортодоксального мистицизма:

«Революционная оппозиция против феодализма проходит через все Средневековье. В зависимости от условий времени она выступает то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания» (Ф. Энгельс, Крестьянская война в Германии).

Именно оппозиционно — мистическое содержание составляет саму душу гуманистического творчества Руми. И в соответствии с отмеченной ролью поэзии в иранской культуре гуманистическая концепция Руми выражена наиболее отчетливо не в его философской прозе, а именно в его поэзии, лирической и дидактической. Так, например, идею обожествления человека Руми излагает в своем трактате «Фихи-ма-фихи» так, что она может быть понята прямо в противоположном смысле — как идея о ничтожестве человека, о его самоуничтожении и превращении в ничто перед лицом бога.

Ход рассуждения и аргументация у Руми таковы.

Те, которые утверждают: «Я — раб божий» — безгранично высокомерны, ибо они смеют ставить себя хоть и в подчиненное положение, но рядом с самим богом. Такие дерзкие гордецы заслуживают порицания. Те же, которые, добившись высот самосовершенствования, утверждают: «Я — истина, я — бог» — скромны и справедливы, ибо они преодолели гордыню и, слившись в своем самоуничтожении (фана) с богом, стали ничем. Такие могут служить образцом для людей, взыскующих бога.

Такой глубокий ум, как великий азербайджанский писатель Мирза Фатали Ахундов, в силу своего, присущего обычно всем просветителям, прямолинейного рационализма сумел в образах, используемых Руми, усмотреть хитроумное прикрытие показной набожностью еретических взглядов, но не разгадал в искренних мистико-пантеистических философских построениях Руми возвеличения человеческой личности, Человека совершенного, живого и смертного. Это возвеличение и составляет подлинное содержание концепции о самоуничтожении человека путем слияния с богом (фана) и одновременного самоувековечения (бака) при прощании с бренным миром. Ведь взаимосвязанные самоуничтожение (фана) и увековечение (бака) наступают лишь при физической смерти человека, но при жизни своей благодаря своему моральному самосовершенствованию он, реальный человек, чувствует себя не рабом, а частицей бога, он самоотождествляется с богом, то есть тем самым обожествляется, становится Человеком с большой буквы. Рационалист, не разгадавший мистика, считал концепцию «фана» крупнейшей ошибкой Руми, разъясняя: «Каковая должна быть эта тленность, возможна ли она и что она из себя представляет, — на эти вопросы никто не в состоянии дать ясный, исчерпывающий ответ».

Но то, что выражено туманно и непонятно в философской прозе Руми, то ясно и необычайно смело высказано в стихах, которые показывают, что концепцию «фана» можно было бы характеризовать как «самоунижение паче гордости»; ведь в своем конечном смысле это — возвеличение каждой отдельной человеческой личности, которая сложным путем морального совершенствования уподобляется богу:

Именно такое обожествление человека, конечно не всякого, а человека высокого в своих нравственных, гуманных качествах, составляет суть поэзии Руми, в которой совершается свойственное суфийской поэзии двойное переосмысление поэтического образа, его удивительная метаморфоза, благодаря которой язык символов превращается в язык любви к человеку, воспевания ценности человеческой личности.

Повторю, что по этому поводу довелось мне писать в своей работе «12 миниатюр» (М., Гослитиздат, 1966, стр. 191–192).

Каков же механизм такой двойной метаморфозы? Он основан на метафорическом, иносказательном характере поэтического образа. Художественная форма суфийской поэзии трансформировала, преобразовала мистико-суфийские понятия, придав им иное содержание, не мистическое, а поэтическое, ибо известно, что диалектика формы и содержания состоит не только в оформленности содержания, но и в содержательности формы.

Сначала в суфийской поэзии абстрактные категории — отождествление человека и бога — облекаются с целью популяризации в конкретные поэтические образы, понимаемые иносказательно; конкретный образ понимается как выражение чего-то сугубо абстрактного, потустороннего. Это первое осмысление: абстрактное через посредство конкретного. Но поэтический образ живет своей внутренней жизнью, развивается в сознании воспринимающих его людей по законам поэтической красоты и вторично трансформируется: конкретное переосмысляется как абстрактное, но другого порядка. Например, метафора Мотылька и Свечи. Поэт-суфий употребил этот конкретный образ для выражения абстрактной, мистической идеи. Продолжая поэтизировать эту яркую метафору, он переосмысляет ее путем нового, вторичного иносказания и, сам того часто не замечая, тем самым лишает мистического содержания.

У поэта же немистика, принимающего эту символическую метафору, подобное переосмысление может осуществляться совершенно намеренно.

Так произошло в стихотворении Гёте «Блаженное томление» в «Западно-восточном диване». В этом стихотворении, где воспроизведен образ мотылька, сгорающего в огне свечи, содержится призыв: «Умри и возродись» (то есть, следуя суфийской терминологии — переход от состояния «фана» в состояние «бака») — но уже не в мистическом смысле, а в общефилософском, даже материалистическом, толковании: тот, кто умирает за высокий идеал, будет вечно жить в памяти людских поколений.

Вот так и в суфийской, мистической поэзии Руми многие абстрактные категории, передаваемые через весомые, зримые, конкретные метафоры, в результате поэтического переосмысления предстают перед нами, читателями XX века, перед Хосровом Рузбехом вовсе не в мистическом, а в философском, гуманистическом смысле — как поэзия обожествления человека в смысле реального возвеличения живой человеческой личности.

В этом и состоит бессмертие поэзии Руми, ее созвучность нашей эпохе. Таковы некоторые выводы советской науки, исследовавшей иранскую классическую поэзию и творчество Джалалиддина Руми.

О Руми и его творчестве опубликовано немало статей и работ, но до сих пор нет на русском языке ни одной книги о нем.

Книга Р. Фиша — это первая ласточка. Может быть, не все удалось автору раскрыть: он и не претендует на то, чтобы развернуто изложить философскую систему Руми, его стихотворное наследие. Избрав биографический жанр, автор поставил задачей раскрыть замечательную личность поэта. Конечно, эта личность раскрывается не столько в фактах его жизни, сколько в фактах его творчества, в его стихах. Р. Фиш намеренно ограничил себя преимущественно фактами жизни, создав художественную книгу о поэте. Эта книга может послужить хорошим введением к изучению всего разностороннего творчества поэта и его вклада в мировую поэзию, к тому, чтобы понять и почувствовать поэзию Руми. Достоинства книги и ее недостатки связаны с тем, что это именно первая книга, написанная по-русски о великом поэте, который, увы, еще не обрел той популярности, которую он заслужил. Это не значит, что читатель должен быть снисходителен к тому, что он сочтет недостатком книги. Но хочется все же подчеркнуть заслугу автора, решившегося написать первую книгу о замечательном человеке — о Джалалиддине Руми и хорошо справившегося с поставленной задачей, ибо книга эта, бесспорно, обогащает серию «Жизнь замечательных людей», усиливает ее воспитательно-эстетическое воздействие на читателя.

И. С. БРАГИНСКИЙ, член-корреспондент АН Таджикской ССР

Москва, 19 июля 1972 года