"ПОРУЧЕНЕЦ ЦАРЯ. На стороне царя" - читать интересную книгу автора (Сергей ГОРОДНИКОВ)

ПОРУЧЕНЕЦ ЦАРЯ (трилогия)




ПОВЕСТЬ ВТОРАЯ. На стороне царя

10. Каждому по заслугам


Последняя треть сентября баловала столицу потеплением. Казалось, чистая прозрачность воздуха позволила солнечных лучам нанизать голубую ткань небосвода и спустить её покрывалом, чтобы зацепить краями за верхушки окрестных лесов, которые радовали глаз сочной пестротой красок самой разной листвы. Солнце, уже не жаркое, по-приятельски запросто заглядывалось в Москва-реку, с удовольствием отражалось на золотых куполах прибрежных соборов и церквей и обещало горожанам дни сухие и погожие.

В такую погоду любое затрагивающее чувства зрелище собирает множество любопытных. В этом лишний раз могли убедиться в большом купеческом струге с белым спущенным парусом, который во втором часу плавно влекло медлительное речное течение между левым обрывистым берегом, где гордо возвышались кремлёвские стены, и низким правобережьем Замоскворечья. Гребцы струга отдыхали и вместе с выделяющимся сизым носом кормчим и мордатым краснощёким купцом облепили правый борт, всматривались туда, где волновалась большая толпа, запрудив всё Болотное поле вокруг деревянного помоста. На помосте готовились к свершению наглядной казни.

Тревожная палочная дробь барабанов вдруг застрекотала посреди толпы, заставила её замереть и согнала недовольно каркающих ворон с обступающих поле редких и чахлых деревьев. Звучание барабанной дроби пролетело над рекой до Кремля, отразилось от его стены и почти осязаемо зависло над водной поверхностью, точно некое сказочное существо, которое можно только слышать, но нельзя увидеть. Стрекот барабанов внезапно оборвался, и существо это испуганно вспорхнуло, растворилось в воздухе, а на всём поле воцарилась жуткая, напряжённая ожиданием тишина.

Из струга было хорошо видно, как рослый палач в пурпурно-красной рубахе и с кожаным передником, отличаясь от мясника только надетым на голову чёрным мешком с прорезями для глаз, легко вскинул длинный топор и в долгом замахе искусно задержал дыхание зрителей. Вдруг он бросил лезвие топора к шее темноволосого разбойника на плахе и отсёк голову с одного удара. Затем неторопливо нагнулся, подхватил её за волосы и, распрямляясь, показал толпе на вытянутой кверху руке. Свежая кровь капала от разрубленной шеи на край помоста, и толпа постепенно приходила в себя от чарующего ужаса свидетельства разом свершившемуся переходу бытия к небытию, жизни к смерти.

– Да здравствует царь! – раздался в толпе высокий пронзительный возглас.

Толпа вздрогнула, будто трава от порыва ветра, в каком-то исступлении от вида жестоко восстановленной справедливости вся, как есть, нечеловечески взревела:

– Да здравствует царь!

Удача и Задира стояли позади крайних спин зрителей, оттеснённые к самому берегу, и слышали крики не только в толпе, но и на реке, в плывущем мимо струге. Они казались единственными из всех присутствующих при казни, чьи лица не были осветлены и обессмыслены иступлённым выражением радостного облегчения.

– Ура, казнили исполнителя, – высказался Удача вполголоса, хлопнул в ладоши с сумрачной усмешкой. – А зачинщик убийства, Плосконос, отвертелся. Проиграли мы схватку с ним, во всяком случае в этот раз.

Задира не разделял его настроения.

– Но стрельцов мы подняли, – бодро заявил он, возражая всем своим видом. – Заставили Морозова отдать этого Плосконоса на разбор дела. И он выдал ради спасения своей шкуры того, кто ударил ножом. Ты не прав. Мы показали свою силу и выиграли у бояр. Расстрига погиб не напрасно.


В то самое время от Тверской дороги прямой улицей к Кремлю одна за другой устало катили три кареты в сопровождении отряда дворянской конницы. В каретах возвращалось посольство, которое после трудных переговоров с представителями шведских правительства и короля больше недели поспешало в столицу, везло предварительное соглашение о заключении мира и новых границах. Предчувствуя завершение пути, лошади чуть повеселели, живее побежали по малолюдной улице.

– Что за чёрт?! – глава посольства Ордин-Нащокин высунулся головой из окна первой кареты. С лёгким сердцем человека, который в долгое отсутствие пережил много опасностей и событий, а теперь видел, что близок к дому и встрече с родными, он шутливо удивился необычному малолюдству. – Мор их разогнал, что ли? Я им почётное перемирие везу, выцарапал больше, чем можно было ожидать. И так встречать?!

Дуновением ветерка донесло до слуха гулкий рёв огромной толпы: "Да здравствует царь!"

– Казнь на Болотном поле, – сидя к ходу кареты спиной, подобострастно объяснил несложную загадку тучный дьяк посольства.

– Сам знаю, – отозвался Ордин-Нащокин снаружи. – Лишь казнь для обывателей важнее всех прочих дел.

Он не вернул голову в карету, продолжал смотреть вперёд, где показался Кремль, а возле угловой башни приостановились два всадника. Острым зрением Нащокин отметил про себя, что один из них старался держаться неприметно, хотя у него это плохо получалось. Быть неприметным ему мешал приплюснутый нос, заметный и под тенью кожаной шляпы. На плечах его обвисал шерстяной, обшитый кожей дорожный плащ, а к седлу был приторен дорожный мешок. Не приходилось сомневаться, что плосконосый отправлялся в долгий путь, в котором надо иметь одежду удобную и прочную, выдерживающую любую непогоду. Другой всадник даже со спины привлекал внимание изяществом стройного худощавого тела, что подчёркивали кафтан чёрного бархата, обшитый серебряными шнурками, и такого же цвета лёгкая шапка с серебряными узорами, отороченная волчьей шкурой. Он уж точно, никуда не отправлялся, выглядел провожатым. Всадники отвлеклись от тихого разговора, и тот, что был в бархатном кафтане, повернулся головой к каретам посольства. Гордое и белобрысое лицо его, с глубоко посаженными глазами возле тонкого прямого носа, было почти бледным. Начальник Посольского приказа не мог слышать, что сказал бледнолицый, однако догадался по его пристальному любопытству во взоре, что вопрос касался именно его.

В действительности тот не спросил, а вопросительно заметил.

– Никак Афанасий Нащокин? – со спокойным неодобрением признал он торчащую из окна первой проезжающей кареты непокрытую голову, которая наблюдала за ними.

И отвернулся. Его примеру последовал озабоченный своими делами Плосконос.

Ордин-Нащокин тоже перестал смотреть на них, откинулся внутрь кареты. Он поправил мягкие дорожные подушки, размышляя о причинах неприятного впечатления, которое осталось от обмена взглядами с двумя похожими на сообщников всадниками.

Посольство завернуло к проезду в Кремль, последние дворяне сопровождения миновали угловую башню. После этого бледнолицый, отбросил гадания, с какими новостями оно возвращалось с переговоров.

– Где тебя искать, если вдруг понадобишься? – продолжив разговор, спросил он Плосконоса низким голосом, будто никогда не смеялся и не знал, что такое шутка.

– Отсижусь в Нижнем Новгороде, – Плосконос оправил плащ. – Пусть здесь всё успокоится, позабудется.

Бледнолицый слегка кивнул, соглашаясь, что так оно и будет.

– Под Астраханью беспокойные казачьи вожди объявились, – сказал он, как бы между прочим. – Если они настолько умны и дерзки, что решаться на большие разбойные предприятия, непременно пошлют лазутчиков в верховья Волги. Постарайся выявить таких лазутчиков и изловить. Снюхайся через них с самыми ловкими вождями, заставь служить нам. Для важных дел могут понадобиться.

Он и намёком не упомянул, какие такие дела имел в виду, но Плосконос ощерился с пониманием.

– Почему бы ни снюхаться, – согласился он небрежно. – За щедрое вознаграждение многое сделать можно.

От ответной улыбки бледнолицего ему стало не по себе.

– Пошутил я, – пошёл он на попятную и выпрямился, подтянулся в седле.

– Вознаграждение будет, – успокоил его бледнолицый. – Ты же знаешь, мы своих людей не бросаем на произвол судьбы и не забываем. – Он протянул ему руку для пожатия, и на среднем пальце стало хорошо видным серебряное кольцо с выпуклым оттиском волчьей головы и метлы. – Ну что ж, прощай пока. Думаю, скоро к тебе прибудет наш гонец. Будь готов к важным поручениям.

Они расстались. Бледнолицый поскакал в объезд Кремля, а Плосконос сжал бока коня стременами, направляя его к Владимирской дороге. Он поспешал вон из Москвы, но старался избегать людных улиц, чтобы не встретиться с приятелями выданного им на тайном допросе разбойника, им же нанятого для убийства ненавистного недруга, а по ошибке убившего Расстригу, и уже казнённого на Болотном поле.


Ордин-Нащокин на обратном пути с переговоров имел довольно времени, чтобы обдумать и подготовить обстоятельный, но краткий отчёт. И по приезде, едва приняв баню, переодевшись и отобедав на скорую руку, вызванный царём на заседание Боярской Думы явился туда готовым к самому решительному выступлению. Он настроился с самого начала не давать противникам возможности напасть на него, сразу подавить их всех ясными и непротиворечивыми доводами.

Царь Алексей Михайлович сидел на троне, как бы не по своей личной воле существенно возвышаясь над всеми. Он сосредоточенно продумывал что-то неприятное его природе и добродушной нелюбви к ссорам, но необходимое для блага государства, как он это благо понимал и чувствовал. Самые наблюдательные из присутствующих на заседании бояр, окольничих, думных дворян и думных дьяков замечали в нём эту сосредоточенность молодого медведя, не желающего смертельно ударить противников без их нападения, и тоже, каждый по-своему, готовились к напряжённому столкновению и противостоянию разных интересов. Все расселись по местам, на дубовых лавках вдоль стен, будто двумя огромными щупальцами охватывая от тронного возвышения большое пространство под расписным сводчатым потолком. Расположились в строгом порядке, согласно породе и родовой чести, согласно званию и положению при дворце. Ближе к трону сидели бояре, за ними окольничие, а у дверей уже думные дворяне. Четверо думных дьяков стояли в ряд, пропустили вперёд себя Ордин-Нащокина, и обе створки дверей за их спинами по знаку поднятой руки царя плотно закрыл снаружи высокий сотник Стремянного полка.

Создатель и руководитель Посольского приказа, уполномоченный царём быть послом на переговорах со шведами, Ордин-Нащокин начал отчётную речь спокойно и вполголоса. Но потом разошёлся, заговорил горячо и убедительно, легко объясняя то, что много и основательно продумал, как раньше, так и в дороге.

– ...Я всё имел на руках перед шведами, всё! – приступил он к главным выводам. Глаза его сверкали, и плечи расправились, он, словно на глазах подрос, и стал похож на богатыря, смело бросающего вызов любым противникам и врагам. – Кроме одного! И это одно многое решило. У нас нет военных кораблей. Даже Ригу взяли бы, ничего бы не изменили в расстановке сил без многопушечных военных кораблей, без навыков делания таких кораблей в нужном числе. У кого нет таких кораблей, тот не может защищать свою торговлю, своих подданных, занимающихся морской торговлей широко и прибыльно. Да, мы сделали за несколько лет один такой корабль для защиты своих интересов в Хвалынском море. И слава "Орлу" за то, что мы поверили в себя. Мы можем такие корабли строить и использовать. Но нам нужны десятки и десятки, лучше и мощнее...

Знаком руки царь Алексей остановил его. Он вдруг из речи уполномоченного посла понял, что его личная неудача под Ригой не столь и важна в общем вопросе. Переживая волну тёплой благодарности за просветление мыслей, приободрённый духом он разом решился и резко поднялся, оживляясь собственной решимостью. Таким его видели редко, и все притихли.

– Перемирие почётно! – его громкий голос прозвучал под сводами с неожиданной силой. – Мы вернули многие земли, наследие наших предков. Больше, чем ожидали при сложившихся обстоятельствах. И это подтверждено в перемирном договоре со шведским королём. Мы отмечаем в этом личную заслугу думного дворянина, – царь с властным выражением в лице подчеркнул два последних из высказанных слов, – Афанасия Ордин-Нащокина!

Новость была слишком неожиданной. Думные дворяне, все как есть из укоренённой в поколениях московской породы, вскочили с лавок, загалдели, в бестолковом возмущении не слушая друг друга. Окольничие, бояре и оживились и хмурились одновременно. Задетые за живое, но больше встревоженные дальнейшим возвышением чужака, который может подняться вровень с ними, они недовольно заволновались. Морозов грузно поднялся с места по правую руку от государя, подождал, пока под влиянием его намерения выступить беспорядочный шум временно, как предгрозовой вихрь, ослабеет.

– Афанасия в Думу?! – переспросил он всех, словно не понял, что объявил царь.

– Да кто он такой?! – снова набрал силу многоголосый галдёж. – Пусть убирается в свой Псков!

Царь Алексей, словно дубок, ищущий в бурю опоры в зрелом дубе, смотрел только на Ордин-Нащокина. А тот гордо распрямился, с высокомерием сознающего умственное превосходство дельца испепелял взором Морозова, как будто тот был полководцем вражьего войска и стоило опрокинуть, свалить его с седла, как все остальные дрогнут и побегут. Царь вдруг ярко, образно вспомнил падающего на ворона сокола и ринулся сокрушить второй укоренённый обычай, который становился в новых обстоятельствах предрассудком.

– За заслуги перед государем, данной нам Богом самодержавной властью назначаем думного дворянина Афанасия Ордин-Нащокина хранителем государевой печати!

Галдёж оборвался. Все застыли в оцепенении. Казалось, библейское землетрясение не произвело бы на всех большего впечатления. Думный дьяк у двери не посмел воспротивиться холодному жесту царя, точно с ватными ногами пронёс к трону подушечку из пурпурного бархата, обшитую золотыми кистями. На ней отблескивал золотом ключ, прицепленный к узорчатой цепочке. Царь Алексей поскорее, но сохраняя достоинство, сошёл с тронного возвышения, сам взял цепочку с ключом и повесил на шею только что избранному им в Думу новому думному дворянину. Повинуясь его нетерпеливому мановению пальцем, другой дьяк медленно приблизился, с каменным лицом удерживая золочёную шкатулку. Царь откинул крышку шкатулки, вынул из неё свою печать, показал всем, чтобы видел каждый. Затем вернул её на место и, вырвав шкатулку у дьяка, передал Ордин-Нащокину, после чего обхватил, поцеловал так неожиданно возвышенного любимца.

Внезапно сорванная Ильёй Милославским со своей седеющей головы боярская думская шапка отлетела, плюхнулась о пол, он в гневе подскочил к ней, топнул по ней раз, другой, плюнул на неё и, одним видом заставляя уступать дорогу, как медведь шатун, проторил путь напрямую к дверям. Шумно толкнул обе створки, раскидал стрельцов за ними, возмущённо затопал, удаляясь вон из царских палат. В карих глазах царя вспыхнула ярость. Он глянул как будто сразу на всех остальных, взором пригвоздил всех к своим местам, и никто не посмел повторить выходку его тестя. Однако мрачное настроение пропитало воздух, в нём витала напряжённость, почти все замкнулись в упрямом, свойственном именно московскому духу непоколебимом упорстве, в противодействии, не желая так просто смириться с новыми веяниями. Они не хотели больше решать никаких государственной важности вопросов, и царю пришлось распустить заседание. Большинство расходились, как едва сдерживающие хищный оскал шакалы, которые проиграли схватку льву и львёнку и только озлобились этим.