"ЗОЛОТАЯ РОЗА С КРАСНЫМ РУБИНОМ" - читать интересную книгу автора (Сергей ГОРОДНИКОВ)ВОИН УДАЧА (дилогия) Повествование второе. ЗОЛОТАЯ РОЗА С КРАСНЫМ РУБИНОМ 5. ПодземельеУдача, как высматривающий опасность барс, лежал на западной вершине у края стены котловины, сосредоточенно наблюдал за происходящим там, где завершались приготовления к поединку Белого князя с Караханом. Его слепило дополуденное солнце, и представители толпящегося сборища обитателей логова, казалось, лишь случайно не замечали хорошо освещённой головы чужака и не поднимали всеобщей тревоги. Чтобы не быть увиденным, Удача отстранился от края обрыва к выступу, привалился к его уже прогретой солнечными лучами стороне. Он попытался разобраться, ради чего должен продолжать участвовать в игре, в которой нельзя выиграть даже собственную жизнь. Опасных противников оказывалось слишком много, о чём он не мог предполагать, когда давал обещание умирающему персу. Для выполнения этого обещания лезть на рожон, играть со смертью, почти без шансов победить, было верхом глупости. Требуя с него обещания совершить месть, тот перс ошибался, полагая, что он будет держаться данного слова любой ценой, – он собирался всё выяснить и разобраться, а потом уже делать выводы в отношении убитого и убийцы. Но теперь, когда убийца уже наказан тем, что попался головорезам Карахана, Удача плюнул бы на сказанные для утешения незнакомого ему умирающего слова, отправился бы подальше от разбойного вертепа. Удерживали его не эти слова. Он стал должником Белого князя, чья безрассудная смелость вызывала невольное уважение. Бросить его одного, значило, мучиться потом воспоминанием о таком поступке, значило, потерять уверенность в себе, в том стержне, на каком держались тело и дух. А он ещё не преодолел в себе подобного испытания после всех потерь на Тибете и познал, что это хуже, чем смерть. Приняв решение, насколько окажется возможным, помогать Белому князю, он с облегчением на душе встал и направился горой в обход котловины к провалу у конца теснины. Вскоре был у её западного, относительно пологого склона. Внизу он увидел табунок осёдланных аргамаков под присмотром двух калмыков, которые присели на корточки, так дожидались возвращения своих сообщников. Лошади табунка стиснули его чалого жеребца, и тот клонил голову понурым невольником. Поблизости от входа в пещеру склон имел продольную и похожую на складку трещину. Широкая наверху, она сужалась к дну теснины. Спустившись по ней незамеченный калмыками, он накрыл рот ладонью и свистнул. Оба молодых калмыка настороженно привстали, однако его жеребец задёргался на привязи, стал беспокойно толкаться, отвлёк их, и он кошкой мягко спрыгнул у входа в пещеру, шмыгнул в её тихий мрак. По мере удаления от входа, дневной свет быстро ослабевал, но глаза привыкали к сгущающейся полутьме, а придерживаться направления помогал воткнутый в боковое углубление чадящий факел, который мерцал и влёк к себе вроде маяка. Проход был просторным, по нему могли ехать в ряд несколько всадников, и Удача держался стены, вблизи которой была надежда заметить кого бы то ни было раньше, чем увидят его. Тёплый воздух сквозил к котловине и выветривал прохладу, но туда же уносил любой звук, поэтому приходилось ступать осмотрительно, быть всё время настороже. Проход возле факела постепенно заворачивал, и впереди появилось светлое пятно выхода, у которого стояли трое вооружённых головорезов, в доспехах и остроконечных шлемах. Один заметил, как его высветил факел, вскинул руку и что-то сказал другим. Удача мгновенно отступил вдоль стены, углядел вверху ни то дыру, ни то округлую щель, которая представлялась единственным укрытием, не мешкая, подпрыгнул, ухватился за край и, быстро подтянувшись, змеёй пролез внутрь неё, втиснулся в её горловину и замер. Послышались торопливые и уверенные шаги, сопровождаемые потрескиванием горящей смолы, затем полутьму у свода вытеснил жёлтый неверный свет поднятого рукой факела. Шаги приостановились напротив, трое подошедших мужчин потоптались на месте. – Он был здесь, – низкий голос того, кто это сказал, выдавал его растерянность. – Нет здесь никого, – с лёгкой картавостью недовольно возразил, очевидно, старший из них. И потребовал: – Как он выглядел? – Полный такой, как упитанный баран. Они примолкли, затем картавый распорядился: – Стойте здесь, а я схожу к тем щенкам лисицы, калмыкам у входа. Если и они ничего не видели, тебе померещилось. – Или это был злой джин, – неуверенно буркнул сиплый, похожий на сильно простуженный голос. – Будете столько опия курить, скоро джины вас за носы станут дёргать. Картавому не возражали, и он зашагал, удаляясь в сторону теснины. – Джин мог бы спрятаться в той дыре, – упрямо высказался товарищу обладатель сиплого голоса. Удача не стал дожидаться, возникнет ли у них желание подобраться к дыре и заглянуть в неё. С шуршанием, таким слабым, будто его производила мышь, он протиснулся вглубь непроглядной мглы, с удивлением отметил про себя, что горловина за сужением понемногу расширяется и воздух в ней не застойный, а проветривается сквозняком. У него не было выбора, и он полез дальше. Вскоре смог встать на ноги и продвигаться быстрее, на ощупь выбирая, куда ступать в кромешной тьме. Ему показалось, что сзади осветили горловину дыры, но он не был в этом уверен. Даже если кто и там и заглядывал, тревоги поднимать не стал, не обнаружил причин для неё. Рука Удачи коснулась склизкой твари, он непроизвольно дёрнулся в сторону, и тут же под ступнёй с предательским треском пошатнулась каменная плитка, чтобы в следующее мгновение рухнуть вместе с ним вниз. В падении он ударился коленом об острый выступ, вмиг успел ухватиться за него пальцами и повис на отвесной грубо обработанной стене. Через секунды, которые показались вечностью, внизу раздался стук небольшой плиты о кучу камней, прозвучав с глухим затихающим повторением, как со дна колодца. По мысленной прикидке расстояние, какое пролетела обваленная его весом плитка, составило три мужских роста, вполне достаточное, чтобы при слепом падении даже ловкач мог разбить голову или сломать ногу. Хватаясь, где удавалось нащупать уступы или выемки для рук и носков сапог, он с предельным напряжением осязательных чувств почти спустился до невидимого дна, когда очень бледный, рассеянный отсвет подрагивающим узким пятном распорол темноту, проник сбоку, упал на кучу камней и на серые кости скелета. Удача спрыгнул так, чтобы не наступить на них. Скелет лежал в скрюченном положении, с истлевшими кожаными ремнями на вывернутых за спину запястьях, как будто человека связали, затолкали в этот предназначенный для наказаний колодец и оставили умирать без пищи и от жажды, умирать долго, в доводящих до безумия мучениях. Пятно отсвета слабело. Он приник головой к дну, успел увидеть, что похожее на нору отверстие завалено снаружи глыбой, в щелку над которой и пробивался свет проносимого в удалении факела. Красный свет последний раз мигнул и пропал, темнота опять обступила со всех сторон, будто хотела навалиться и навсегда оставить его в каменном мешке, чтобы, как вурдалак, постепенно высасывать молодую жизнь из новой жертвы. Разобравшись, где очутился и где единственный выход из этого колодца, он не стал тратить время на обдумывание, что делать. По грудь пролез в нору, надавил на глыбу. Но она даже не шелохнулась, будто уже вросла в землю. Он нащупал пятками надёжную опору в углублении колодезного дна и напрягся всем телом, стараясь распрямиться; затем собрал в кулак свою волю, попробовал ещё раз, заскрипев зубами от ожесточения. Глыба с недовольным шуршанием поддалась его усилиям, слегка пошатнулась. Он переместил ладони повыше, после чего надавил на верх глыбы и несколькими рывками расшатал её. Она наконец, как бы нехотя, опрокинулась и царапаньем стен будто пробудила от спячки ближайшее подземелье, которое дохнула ему в лицо своими ни на что не похожими, какими-то нездоровыми запахами. Извиваясь змеёй, он пролез через верх глыбы, и за нею оказался в проходе. Проход был узким – когда он встал и на ходу распрямился, локти коснулись шершавых стен, а затылок царапнул неровный свод, что заставило его пригнуться. Через три с половиной десятка скорых шагов он выбрался к подземной галерее, воздух в которой был свежее и суше. По правую руку удалялся колеблющийся свет невидимого пламени. Он перебежками достиг угла галереи, выглянул за угол. Там был другой проход, достаточно широкий и высокий, чтобы телохранитель хана в кольчуге и с факелом в приподнятой руке шёл следом за двумя разбойниками, которые несли окованный бронзой и продолговатый сундучок. Мрачные беспокойные тени сопровождали их, плясали на стенах и на своде. Выгибающийся свод полого уходил вниз, показывая, что впереди был спуск, и, дойдя до него, телохранитель и разбойники с каждым шагом начали словно погружаться в невидимое озеро. Сначала исчезали их ноги, потом сундучок, спины, потом из виду пропали головы и язык пламени. И только отступающее зарево указывало, что они продолжали идти дальше. Когда его не смогли бы заметить при случайно брошенном назад взгляде, Удача последовал за ними. Дело было ни в любопытстве. У него не было иного выбора, так как он не знал подземелья. Проход оказался длинным и заканчивался тупиком с боковым ярко освещённым проёмом, в который и вошли те, за кем он неотступно передвигался. Готовый ко всяким неожиданностям, Удача осторожно приблизился к проёму, одним глазом выглянул туда, где были источники света. Бронзовая чаша светильника стояла на каменном постаменте в середине большого сводчатого помещения, пламя играло в нём, помогая четырём настенным факелам высвечивать тронное возвышение, где на пёстром и мягком персидском ковре, по-восточному поджимая крупные ноги, сидел господином сам Чёрный хан. Жестокая властность исходила от его красно расцвеченного огнями лица. За его спиной застыли четверо телохранителей, а напротив трона стояли бухарский купец, Гусейн и Сенча. Последней Удача увидел дочь хана. Для этого ему пришлось на мгновение высунуть голову, чтобы окинуть взором скрытую часть помещения. В ногах хана был принесённый только что сундучок, крышка его была откинута, но ни нёсших его степняков разбойников, ни сопровождающего их телохранителя нигде не было видно, очевидно, они успели уйти другим выходом. Хан разглядывал содержимое сундучка, затем небрежно закрыл крышку и провернул ключ в навесном замке. – Надеюсь, Карахан принял мудрое решение, – сказал бухарец, когда он спрятал ключ под кожаный, обшитый золотом и жемчугами пояс. – Если ты думаешь, что я расчувствуюсь и уступлю после твоего нудного перечисления ваших трудностей, ты заблуждаешься. – Хан положил ладонь на украшенную драгоценными камнями рукоять большого ножа в дорогих ножнах. – Я слишком терпеливо выслушал все доводы, и они меня не убедили. То, что я увидел, – он коснулся другой ладонью крышки сундучка, – лишь половина от того, что я хочу. – Но Карахан?! – Бухарец возвел руки к верху свода. – Я привёз столько, сколько ты брал за весь прошлый год за безопасный путь и воду из твоих колодцев! Ты хочешь ещё столько же?! С таким же успехом он мог возмущаться перед каменным изваянием. – Ваши жалобы меня не убедили, – повторил хан твёрдо. – Купцы и ростовщики всегда жалуются и всегда остаются при большой выгоде. Посланец каравана выпрямился, оказываясь на полголовы выше, чем был до этого. – Тогда больше ты ничего не получишь, – голос его постепенно менялся, как затвердевающая глина. – Мы выберем другой путь, через море. Мне поручено заявить тебе об этом. Карахан указал ему пальцем на Гусейна, слегка наклонился вперёд и произнёс раздельно и жёстко: – Ты стоишь рядом с братом шахского посла. Его примера тебе мало, чтобы понять, что скоро я стану хозяином и на морском берегу? – Пусть будет так, хан. – Купец повысил голос. – Но мы направимся морем и морем доберёмся до Астрахани. Нам придётся платить за провоз на стругах, за погрузки и разгрузки товаров. Но это обойдётся значительно дешевле, чем уступать твоим непомерным требованиям. – Перечить мне? – Глаза Карахана через щелочки меж веками злобно уставились на бухарца. – Взять его! – грозно прозвучал под сводами пещеры обращённый к телохранителям приказ. – Ты проведёшь сутки на моих каменоломнях, чтобы не понаслышке рассказать купцам, как я буду их содержать, когда захвачу у моря, как пленников. Два телохранителя сошли к купцу, сорвали с него дорогой халат, одежду, всё, кроме зелёных бархатных штанов. Плеть свистнула от резкого замаха, оставила след красного рубца на его мясистой спине. Его толкнули, стегнули ещё раз, провели к висящему тонкому ковру, за которым оказался другой выход. – Прихватите на каменоломни и этого, – в мрачном расположении духа распорядился хан, небрежно кивнув на Гусейна. Один телохранитель резко ткнул плетью в шею купца, чтобы тот остановился, а другой вернулся, чтобы выполнить новый приказ. Опешивший было Гусейн внезапно вывернулся из хватки его пальцев и бросился на колени. – Как же так, Карахан?! Как же так? Я же брат Кулымбека, вельможи шаха!? – У меня нет еды и воды для бездельников, – отрезал хан холодно. Плеть стегнула Гусейна, но он пополз к тронному возвышению, и телохранитель стегнул его уже наотмашь. Гусейн взвыл от боли, вскочил на ноги и послушно заспешил присоединиться к бухарцу. – Как же так хан?– повторял он, будто обезумел, когда их обоих выводили вон из зала. – Как же так? Карахан перевёл мрачный взор на Сенчу. – Итак, – в его голосе звучала откровенная издёвка. – Ты продолжаешь настаивать на своих требованиях? Сенча ответил не сразу. – Н-нет, – процедил он сквозь зубы. Хан удовлетворённо кивнул и расслабился, лицо его посветлело. – Мне не нужны сообщники, – разъяснил он снисходительно. – Только слуги, верные и надёжные. Только я решаю, кому и какая награда... а кому наказание. Иди! И приведи мне брата и пленных. Я не посылаю с тобой своих людей. Но не обмани моё доверие. Оба других телохранителя спустились к Сенче, и он объезженным, но ещё не привыкшим к этому жеребцом вышел с ними тем же выходом, каким покинули зал Гусейн и купец. Чёрная Роза плавно ступила к чаше светильника, подождала, пока отзвуки шагов последних ушедших отдалятся. Поверх синего платья из тонкой парчи на ней был жемчужного цвета плащ, стянутый алмазной застёжкой над высокой девичьей грудью. Холодная надменность сковывала её гибкое тело. В таком наряде и в этом месте она вызывала у Удачи неизъяснимые смешанные чувства влечения и тревоги. – Отец, неужели ты ему веришь? – тихо воскликнула она. – Он же сбежит. – Этот калмыцкий волчонок? – возразил хан равнодушно. – Вернётся. Я хочу, чтобы он подёргался в попытках вырваться из моей упряжки и сам признал мою власть над ним. Обратной дороги к русским ему нет. А в этих местах он не найдёт воды, и приползёт на коленях к моим колодцам, как и другие степняки. А мне придётся ещё и спасать его от них. Когда он это прочувствует, его верность мне станет большей, чем у других кочевников. Он неотрывно смотрел на неё, лицо его прояснялось, и он наконец продолжил другим голосом, каким говорят только с теми, кому доверяют почти как себе: – Я хотел поговорить с тобой о важном деле. Моя ханская крепость здесь, среди этих степей наполовину выстроена. Пора менять жизнь. У нас накоплены большие сокровища, а эмир Хивы растратился на войнах и сейчас в острой нужде. Я заставлю его жениться на тебе... Её ответ был нетерпеливо резким и кратким. – Я не люблю мужчин. Хана это ничуть не удивило, словно не было для него тайной. – Разве ж речь идёт о любви? – он придал взору многозначительность. – Мы проведём в город много наших людей, глупцов задёшево купим. И ты... уберёшь его, как дам знать. Мы тоже чингизиды, и эмиром стану я. А там настанет черёд и Бухары узнать власть Карахана. – Но зачем же тогда настойчиво строить эту крепость? – Судьба переменчива. – Карахан вскинул голову и расправил плечи. – Кому, как не мне, знать это. Сокровища я буду хранить здесь. – В глубине глаз заплясали огоньки, словно там отразились воспоминания о сокровищнице, и он заставил дочь подождать, когда они погаснут: – Никому не доверю их... кроме тебя. Казалось, такое признание тронуло ей сердце. Она сделала к нему шаг с выражением беспокойства. – Отец, я опасаюсь за тебя. Я чувствую, этот Белый князь опасен. Он посмел оскорбить нас, как никто не оскорблял. А вместо смерти заслужил поединок. Но ещё не поздно. Позволь мне... Он остановил её поднятой ладонью и встал на ноги. – Тебе нечего опасаться за меня, – спускаясь к ней, сказал он уверенно. – В личной схватке ещё никто не побеждал Карахана. – И всё же, он больше заслуживает яда или кинжала женщины. – Чтобы затем пошли слухи, что я его испугался и мы не чингизиды? – Хан сошёл к ней и к светильнику. И прекращая её препирательства, объявил: – Я должен убить его сам. Дочь промолчала, как если бы ей нечем возразить, но она осталась при своём мнении. Придерживая длинный плащ, она пошла следом за ним, и они скрылись за висящим ковром. Удача из своего укрытия разглядывал пустой зал и мысленно прикидывал, как воспользоваться тем, что видел и услышал. Его отвлекло появление из-за ковра широкоскулого телохранителя и двух степняков. Они снова подхватили сундучок с золотом и направлялись прямо к нему, явно намереваясь унести задаток купцов тем же путём, каким принесли. Удача отступил, затем, очертя голову, побежал в темень прохода, надеясь успеть скрыться в нём прежде, чем степняки выйдут из зала. Оглянувшись на бегу, он увидел, как первый ступает в осветлённый проём, и метнулся к стене, чтобы быстро пробираться вдоль неё, пока не окажется за горбом уклона подъёма. Он вернулся к широкой галерее, по памяти и ощупью спрятался в тот самый проход, который вёл к колодцу со скелетом, и стал поджидать их, уверенный, что они идут в сокровищницу Карахана, а когда минуют его, он получит возможность опять пробраться в зал и проникнуть в выход за ковром. В последнее мгновение он наитием ощутил за спиной что-то неладное, и тут же угадал слабый запах факела, который прикрыли либо затушили, и какое-то движение и выпрыгнул в галерею от свиста рассёкающей воздух сабли. В свете вспышки разгорающегося на земле факела острый клинок мелькнул, где он стоял перед этим, и звонко, с всполохом искр рубанул по стене, отбив крошки щебня. Развернувшись, он страшно ударил ребром ладони едва различимый овал круглого лица того, кто с саблей в руке выскочил за ним. За хрустом проломленной до мозга кости переносицы дикий вопль огласил подземелье. Возгласы тревоги, шум бегущих на этот вопль послышались в разных местах подземных ходов, будто в них вдруг ожили привидения. Удача оттолкнул прочь с прохода захлёбывающегося собственной кровью разбойника и предпочёл броситься к колодцу, чем быть пленённым или растерзанным людьми Карахана. Без промедления он живо пролез за глыбу, змеёй вполз в колодец и стал на ощупь забираться по стене. Лезть вверх было проще, чем спускаться, и он уже достиг края дыры, когда внизу шумно отодвинули глыбу, а камни и скелет на дне колодца осветились неверной пляской огня протолкнутого и брошенного к ним факела. Игра света и теней словно оживила скелет, и череп с зубным оскалом, казалось, зашевелился перед носом степняка, который с длинным ножом в зубах огромной крысой пробирался через нору. Крошащаяся щебёнка зашуршала под животом Удачи, он влез в дыру воздуховода и опять посмотрел вниз, куда она посыпалась. Камешки с лёту забарабанили по голове черноволосого разбойника, столкнули череп с позвоночных костей, и череп покатился, упёрся зубами в нос ему в то самое мгновение, когда пламя сбилось его же рукой и погасло. – А-а! – впотьмах испуганно завизжал черноволосый разбойник, выронив, как клацанье зубов, царапнувший камень нож. – Тащите! Тащите назад! Проклятия и ругань приглушёнными отголосками сопровождали Удачу, который заспешил вон от них. Как ни узка была сквозная дыра, как ни трудно было на ходу не удариться о выступы и не спотыкаться, но она была знакома, и преодолел он её быстрее, чем тогда, когда пробирался к подземному колодцу для приговорённых к мучительной смерти. В пещерном проходе не было ни души. Ногами вперед он червем выбрался из горловины дыры и спрыгнул на утоптанную землю. Никто его не поджидал, и он решил, что напавший на него с саблей был одним из тех головорезов, которые сами того не зная, загнали его в подпотолочную дыру, а затем сообразили-таки проверить, не попался ли кто-нибудь в каменный мешок подземелья. Он быстро направился прочь от котловины, к выходу в теснину и впереди увидал спины возвращающихся к лошадям калмыков. Кочевники не могли знать, что он не разбойник, надо было только опередить их. Он вихрем выбежал к сторожам лошадей, у одного выбил из рук лук со стрелой на тетиве, другого сшиб с ног, живо отвязал своего жеребца, и на глазах растерянных и ничего не понимающих Сенчи и его молодых калмыков вскочил в седло. Он стремглав промчался тесниной, и гнал жеребца, пока не убедился, что опередил любую погоню. Покинув теснину, он успокоился лишь у скатов подножий горного хребта, когда очутился на границе с просторной и пустынной равниной. В степь выезжать не стал, а свернул направо, проехал вдоль горного хребта, пока не обнаружил малоприметный распадок. Укрывшись в нём, он верхом стал терпеливо поджидать Сенчу и его людей. Надо было разобраться с одним вопросом, который засел у него в голове. В подземном зале Чёрный хан потребовал от Сенчи пленённых калмыками русских. И Удача решил проследить за Сенчей, посмотреть, кто такие его пленные и как себя ведут, а если от них будет польза для него и князя, помочь им освободиться. Ждать пришлось недолго. Калмыки нестройной ордой миновали его укрытие, не заметив, что он пронаблюдал, куда они направляются. То один, то другой оглядывались, но ни к распадку, а к теснине, что-то говорили остальным, и он вынужден был стоять на месте, пока они не удалятся к пределу видимости. Когда же решил выехать к их следам, неожиданно заметил двоих степняков, чьё поведение выдавало в них людей Карахана. У них были уверенные повадки опытных и вынюхивающих след добычи шакалов. Они не оборачивались, вели себя, как хозяева этих мест, и очевидно было, либо хан послал их выведать, где стоянка Сенчи, либо это сделала его дочь. Удача пропустил и их, после чего покинул укрытие. Он уже не видел сенчиных калмыков, но был уверен, что разбойные степняки не упускают тех из виду, как он не упускал из виду степняков. Так, будто нераздельные звенья цепочки, они проехали между хребтом и степью не меньше часа. Наконец ведущие себя лазутчиками разбойники стали заворачивать и один за другим шмыгнули за скалистую кручу. Он пришпорил жеребца, и скоро поскакал к той самой круче. Приближаясь к открывающемуся за нею ущелью, он замедлил бег коня и вдруг расслышал странные крики, в которых звучали и ненависть, и злоба, и отчаяние. Крики эти оборвались так же внезапно, как начались. Завернув к низкому сухому дереву, он спешился в тени его корявых ветвей, завязал поводья жеребца за сук, затем быстро залез по склону на его верх. По кошачьи бесшумно передвигаясь у скалистого обрыва сужающегося ущелья, он сверху края обрыва, как на ладони, увидел Сенчу на притихшем аргамаке и рядом пятерых лошадей без наездников. Двух других осёдланных лошадей он узнал сразу, потому что продолжительное время следовал за ними и их хозяевами. Они испуганно встряхивали головами, пятились и дико косились на утыканных короткими стрелами лазутчиков Карахана. Те валялись на земле, скорчившись после падения, неподвижные и немые. Сенча хмуро наблюдал, как его люди повыдёргивали из убитых стрелы, а мёртвые тела спихнули в наскоро отрытые в скатах щебня и песка углубления и заваливали руками и ногами. Завершив это занятие, они спокойно поднялись в сёдла, двое подхватили с грив поводья ставших добычей лошадей, и, как будто не произошло ничего особенного, направились дальше, углубляясь в расщелину. Итак, с лазутчиками хана было покончено, а значит и со всеми договорённостями, которые хан навязал Сенче в подземелье. Вождь молодых калмыков оказался не таким простым, каким представлялся Карахану. Удача стал настороженнее высматривать подозрительные выступы, удобные для караулов. Но обнаружил выставленных сторожей только у стоянки, которую калмыки устроили в месте, где расстояние между склонами расширилось. На стоянке вместе с теми, кто вернулся с Сенчей, их было человек тридцать. Сторожа присоединились к остальным, и тоже ожидали, что скажет их вождь. Ему они доверились, и он привёл их в эти края. Хмурый вид Сенчи не предвещал молодым калмыкам ничего хорошего. Они были среди враждебных кочевых племён, которые покорились воле Карахана, и только хан мог сдержать их закоренелую ненависть к представителям северных кочевников. А как раз о хане Сенча избегал говорить что-то определённое. Занятые ожидаем ясного решения вождя, они потеряли бдительность. Удача без труда прокрался к вырытой яме, в которой были пленники. Исхудалые и измученные степными переходами, те плотно сидели на её дне, равнодушные к прибытию Сенчи с частью сообщников. Чертами лиц, волосами, рваной одеждой они заметно отличались от калмыков, и они напоминали его приёмного отца. Это были его соплеменники. Странное волнение зашевелилось в глубине души Удачи, когда он всматривался в этих людей. |
||
|