"ТЕНЬ ТИБЕТА" - читать интересную книгу автора (Сергей ГОРОДНИКОВ)

ВОИН УДАЧА (дилогия)

ТЕНЬ ТИБЕТА

3. Джуча

Тринадцать лет не отразились на виде приграничного монастыря, они отразились на людях. Старое шло к закату жизни, а юное наполнялось силой. Об этом подумалось иссушаемому неизлечимой внутренней болезнью настоятелю, когда он увидел подростка, почтительно замедлившего шаги перед раскрытыми настежь дверями храма. Тот вошёл из полуденного света в полумрак и опустился на колени, присел на пятки напротив возвышения, где на коврике сидел настоятель, придерживая на подоле кисть теряющей подвижность левой руки. Как и все в монастыре, этот его воспитанник был с обритой головой и одет в чёрный халат, но казался в длинном халате стреноженным резвым жеребёнком.

– Учитель, я подумал, – избегая смотреть настоятелю в проницательные глаза, прервал он тягостное молчание: оно зависало под сводом, пока ожидался его ответ. – Я не хочу стать монахом.

Настоятеля ответ не удивил.

– Мне хотелось это услышать именно от тебя, – сказал он, не в силах скрыть и огорчение, и теплоту в голосе. И спросил: – Ты вчера пропал рано утром и опять вернулся поздней ночью.

Его ученик склонил голову и ответил чуть слышно:

– Мне не хотелось Вас огорчать, учитель. Так получилось.

Однако в его голосе не было чувства вины.

– Что же произошло?

– Я встречался с приятелями из поселения. Мы отправились в горы, там поспорили, кто из нас последним скажет, что хочет повернуть назад.

– Ты выиграл?

– Да.

Настоятель неотрывно смотрел на него и раздумывал.

– Мне кажется, я научил тебя главному, – наконец произнёс он вполголоса. – Уметь следовать своим чувствам, не подчиняясь им. Я рад этому.

И он плавно изменил содержание разговора, как будто направил ручей в другое русло.

Когда подросток после очередного полученного от него урока, как делать выводы из наблюдений, покинул храм, в прорехе среди плывущих облаков появилось яркое солнце, и оно стало приятно нагревать прохладную землю. Подросток быстро прошёл к выходу из монастыря, обошёл западную монастырскую стену и отправился к пологому холму, туда, откуда доносились отзвуки стука зубила по камню. Поднявшись на холм, он спустился наискось уклона к основанию невысокой скалы, где одноногий мастер вырубал в стене скалы большого, сидящего в лотосе Будду. Будда получался печальным, взирающим на мастера, как на своего слугу, без которого желал бы обойтись, но не мог, пока тот не придаст его каменному наряду и телу подобающую чистоту линий и изгибов.

Одет мастер был в грубые холщовые штаны и коричневую рубаху, стянутую у пояса жёлтой верёвкой. Седеющие тёмные волосы удерживались красной шёлковой лентой, которая пересекала лоб и была завязана на затылке. А вместо отрубленной ниже колена ноги он укрепил выструганную деревяшку, привязанную у колена кожаными ремешками. Работал он увлечённо, и вздрогнул, когда расслышал за спиной осторожные шаги. Развернулся, но при виде подростка оживился и сел на покрытый козьей шкурой валун.

– Что, мил Удача, пришёл мне помогать? – воскликнул он с лёгкой усмешкой, откладывая долото и деревянный молоток на землю.

Однако подросток, который в разговоре с настоятелем впервые сам принял решение о своей дальнейшей судьбе, тревожился неясными предчувствиями близких перемен в образе жизни и вместо ответа вдруг тоже задал вопрос.

– Дядя, а почему ты дал мне такое имя?

– А как же тебя ещё называть? – удивился мастер, отвлекаясь взглядом от осмотра своей работы, холма и распадка. Внимательно посмотрел в лицо подростка, и вопреки своему настроению тоже посерьёзнел: – Так ведь это же удача, что ты жив остался. И для меня удача, что мой соплеменник оказался рядом вместо сына. И звучит такое имя по местному. Привыкли уж все, всех я приучил.

– А почему у тебя только прозвище – Одноногий?

– Так я ж одноногий и есть. – Мастер подозрительно сощурился. – К чему эти расспросы? Ты что-то скрываешь?

Удача пожал плечами.

– Учитель спрашивал. Кем я хочу стать?

Он намеренно примолк, наблюдая, как Одноногий заволновался.

– Ну и что ты ответил? – не выдержав молчания, спросил тот, невольно сорвав голос.

– Та-ак, – неопределённо заметил подросток. И растягивая слова, продолжил: – Хочу стать как ты, мастером. Чтобы мы могли вернуться туда, где был твой дом.

Одноногий поперхнулся и закашлял. Украдкой утёр огрубелой ладонью неожиданно подёрнувшийся слезой глаз и отвернулся к почти законченному Будде, который выглядел величественным и простым.

– Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби, – пробубнил он в нос. И уже громче выговорил: – Что скажешь? Удался нам этот, – он взмахнул рукой в сторону вырубленного в скале Будды, – каменный идол?

Удача склонил голову набок, будто посторонний человек оценивал то, над чем они работали несколько месяцев, и с неторопливым кивком головы ответил:

– Красиво.

– Эх, ты. Красиво, – передразнивая, возразил ему мастер. – Некрасиво и делать незачем.

Он подобрал с земли молоток и долото, поднялся со шкуры. Вновь застучав по каменному лотосу и отсекая, что ему представлялось лишним, он постепенно забылся и замурлыкал непонятную песню. Удача прихватил из горки камней тот, что был похож на клык большого хищника, ловко забрался наверх, к серой голове божества. Устроился там поудобнее и принялся обчищать углами камня завитки его волос.

Отвлёк подростка дальний топот копыт нескольких лошадей с всадниками. Ему сверху были видны весь протяжённый южный участок караванной дороги и подъезд к монастырским воротам. За охвостьем горного хребта показался небольшой конный отряд, и отряд тот продвигался по дороге скорой рысью. В отряде было трое лам и пятеро воинов степняков, на заострённых шапках у них торчали кисточки. Приближались они уверенно и четверть часа спустя уверенно свернули к монастырю, привлекая внимание зевак из поселения, которые стали подтягиваться к воротам. Степные лёгконогие лошади выказывали утомление от долгого пути, и всадники по примеру самого первого из них, сутулого ламы позволили им перейти на спокойный, однако скорый шаг.

Не останавливаясь у распахнутых внешних ворот, все всадники поочерёдно въезжали на гостевой двор монастыря, когда произошла неожиданная заминка. Замыкал отряд юный, коренастый степняк. Несмотря на свой возраст, он был вооружён как другие воины и, чтобы показать местным зевакам выносливость и навыки зрелого наездника, заставил своего вороного жеребца встать на задние ноги и, таким образом, переступить во двор под каменным сводом. Внезапно раздался отчаянный лай, со двора наружу шмыгнула рыжая и с лисьей мордой собачонка. Её неожиданное появление испугало усталого жеребца, тот шарахнулся и, чтобы не завалиться на бок, опустился на передние копыта, сильно придавив колено своего хозяина к толстой створке дубовых ворот.

Усмиряя коня, юный наездник одновременно взмахнул плетью с намерением ловко наказать собачонку хлёстким ударом, но не дотянулся до неё, чем вызвал смех и нелестные замечания у свидетелей происшествия. Он вспыхнул от досады и гнева, как от пощёчины. Собачонка кинулась прочь от монастыря, а он стегнул коня, погнался за нею. Она стремглав понеслась по пологому косогору наверх холма, перевалила за него и сверху помчалась к тому месту, где работали одноногий мастер и Удача. Нырнув под шкуру, которой был накрыт валун, собачонка в своём ненадёжном укрытии тихо заскулила и всем телом задрожала, с отчаянием прислушиваясь к неумолимо приближающемуся топоту копыт лошади своего преследователя. Юный черноглазый всадник подскакал к валуну и осадил жеребца, после чего беззлобно, но сильно огрел плетью спину Одноногого.

– Твоя собака? – грубо потребовал он ответа.

От удара плетью мастер вжал голову в плечи, напрягся, но не отозвался, продолжал тихо постукивать молотком по подрагивающему в руке зубилу.

Юный степняк удовлетворился такой покорностью, вспышка гнева уступила место надменному презрению. Он был на год-два старше Удачи, пониже ростом, но крепче в плечах и шире в кости. Серебряный узор на кожаном колчане с лисьим хвостом был похож на те, какими своё оружие украшали ойраты. Разворачивая беспокойную лошадь, готовый возвращаться к монастырю, он не столько по злобе, сколько играючи снова замахнулся плетью на бессловесного раба. Но ударить Одноногого второй раз ему не удалось. Камень, каким Удача обрабатывал голову Будды, с лёту угодил юному всаднику под левый глаз. Тот неуклюже дёрнулся в седле, и тут же увидел неожиданного противника, который с ловкостью зверька быстро взбирался к верхнему краю покатого скального выступа.

Дважды петля аркана взлетала к ногам Удачи, и оба раза ему пришлось увёртываться, что замедлило продвижение к укрытию за выступом. Оскалом волчонка наездник внизу показал крепкие зубы и перекинул петлю аркана на переднюю луку седла. Но не для того, чтобы отказаться от желания примерно наказать того, кто осмелился поднять руку на него, юного воина. Он вынул из налучья короткий лук, играючи выхватил красную стрелу из колчана и прицелился в бросившую в него камень ладонь.

Удача в последний миг, одновременно с взвизгом тетивы отдёрнул руку, и бронзовый наконечник звонко цокнул, застрял в щели, за которую он только что держался. Ойрат ногами сжал бока нервно переступающего жеребца, заставил его застыть на месте и с прежним оскалом молодого хищника неторопливо достал вторую стрелу. Оттянутая тетива зазвенела опять, и снова наконечник цокнул о выступ, где за мгновение до этого была правая ладонь Удачи. Однако в этот раз, дёрнувшись от второй стрелы, подросток сорвался носками голых ступней с узкой выбоины, повис на одной руке. Вцепившись пальцами в край выступа, извиваясь и подтягиваясь, он на ощупь выискивал опору для ног и не находил её.

С удовлетворением кошки, которая загнала мышь в угол, юный степняк блестящими зрачками за сощуренными веками следил за его лихорадочными поисками опоры и без излишней суеты вытянул третью стрелу, положил её конец с белыми оперениями на тетиву. Собачонка под шкурой жалобно заскулила. Не в силах видеть, что будет дальше, Одноногий сквозь пелену проступающих слёз замахнулся молотком на живот каменного бога, но остановился от внезапного грубого и властного окрика с вершины холма.

– Джуча! Нельзя! – разнеслось по распадку, повторяясь затихающим эхом. – Назад!

Мастер замер, оглянулся. Лама средних лет осадил пегого коня и сверху строго наблюдал за тем, как юный воин из прибывшего с ним отряда вдруг беспечно рассмеялся, выстрелил в сторону. Парящий над распадком орлан перекувыркнулся через голову, подстреленный насмерть стал падать, словно был комком перьев на вертеле с окровавленным наконечником. Убрав лук в налучье, Джуча гикнул на ухо своему жеребцу, и тот помчался к верху холма, однако на полпути юный степняк начал заворачивать его бег вдоль склона, в обход ламы, чтобы не встречаться с ним для объяснений.

Одноногий медленно опустил молоток. Тыльной стороной мозолистой и дрожащей руки он отёр со щёк проступившие слёзы. Терзаемый внезапной неизъяснимой тревогой он не мог больше думать о своей работе.

Предвечерняя серость принесла с собой моросящий дождь. К сумеркам он усилился, разогнав людей под крыши, к теплу очагов. Всю ночь дождь шелестел по крышам, шлёпал по лужам. В пристройке к внутренней стене монастыря, где была монастырская кузня, Одноногий и Удача долго не могли заснуть, каждый предчувствовал коренные изменения в их жизни, которые последуют за прибытием отряда из Лхасы. Слух, что ламы проделали долгий путь, чтобы забрать юного воспитанника настоятеля, уже несколько часов был главной новостью в монастыре. Все избегали разговаривать об этом, и только настроение тягостного ожидания предстоящего расставания, казалось, пропитало собой сам воздух.

Удача лежал на узкой деревянной лежанке, укрытой поверх досок и сена козьими шкурами, в темноте пальцем выводил на шершавой стене невидимые неопределённые знаки, бессмысленные рисунки. А согнувшийся, точно горбун, Одноногий сидел на чурбане против горна и, когда не отпивал из обожженной глиняной чаши мутную жидкость ячменной водки, пьяно смотрел в огонь. Он время от времени бубнил невнятные слова, на что рыжая собачонка, лежа среди пляшущих отсветов на глиняном полу, приоткрывала сверкающие от огня глаза и утробно ворчала.

Раннее утро выдалось серым, пасмурным, неприветливым. Таким же был и пришедший в мастерскую глухонемой монах. Он разбудил так и не раздевшегося Удачу и повёл его к храму, шлёпая босиком по дворовым лужам. Пропустив подростка внутрь полумрака, к терпкому запаху курящих благовоний, сам он остался снаружи и сделал несколько шагов в сторону бокового навеса.

Тягостное настроение витало под сводом главного храма. Настроение это безуспешно старались рассеять несколько свечей вокруг каменного бодхисатвы, главного божественного покровителя лечащих людские болезни. Настоятель сидел к нему спиной, на старом коврике, погрузившись в медитацию, как будто провёл в этом состоянии всю прошедшую ночь. Удача остановился напротив, в терпеливом послушании опустил глаза к каменному полу и, сведя ладони под подбородком, ждал.

– Учитель, позвольте мне остаться, – негромко попросил он настоятеля, когда тот шевельнулся.

Настоятель ответил не сразу.

– В Лхасе тебя многому научат, чему не могу научить я.

Он постарался быть убедительным. Но подросток упрямо повторил тихую просьбу:

– Учитель, позвольте мне остаться.

Настоятель молчал. Потом заговорил, устало и мягко, желая быть понятым юным собеседником.

– Ты видишь, я стар. Я становлюсь слаб телом. – Он повысил голос. – А ты юн. Ты так и не смог втянуться в жизнь монастыря. Что тебя здесь удерживает? Подумай, что с тобой будет, когда я уйду в другую жизнь, а другой настоятель потребует от тебя иного поведения?

Он медленно поднял голову, посмотрел в лицо воспитаннику. Но опять услышал в ответ прежнюю просьбу, на этот раз произнесённую дрожащим от едва сдерживаемых слёз голосом.

– Учитель, позвольте мне остаться.

Настоятель сдался. Лицо его сморщилось в мучительную старческую гримасу.

– Тебя требует Далай-лама, – наконец устало признался он. – Я ничего не могу поделать.

Он опустил голову, давая знать, что у него нет сил на продолжение разговора. Бесшумно выделившись из темноты, приведший Удачу в храм монах приблизился к подростку, тронул его за плечо, выражением лица приглашая к выходу. Тот встал, не поклонившись настоятелю, вырвал плечо из пальцев монаха и быстро вышел на покрытую зеркальными лужами, мощённую грубо обработанными плитками площадь.

Всадники отряда уже приготовились к отбытию, ждали у внешних ворот. Один из них удерживал поводья приготовленной для подростка чалой лошади со светлой чёлкой. Она была осёдланной, а впереди передней луки горбиком выступал перекинутый через гривастую шею кожаный мешок с нехитрыми пожитками монастырского воспитанника. О его сиюминутном отъезде знали немногие, и провожать в такую рань собралось лишь пятеро монахов и Одноногий, к единственной ноге которого жалась рыжая собачонка с острой лисьей мордой.

– Удача? – позвал несмело Одноногий, когда подросток забрался в седло и, ни с кем не прощаясь, прикусив губу, тронул с места свою лошадь.

Пропущенный в середину отряда, Удача не обернулся, не ответил, и Одноногий быстро перекрестил его в спину, стараясь не привлечь к этому жесту взоров молчаливых монахов.

Отдохнувший за ночь отряд двигался скоро, как будто похитил пленника и торопился удалиться от монастыря и поселения, чтобы скрыться в подоле долины. Постепенно светлело, и тучи рассеивались, обнажая небесную синь. Весь день караванная дорога уводила их между горами, туда, где хребты становились выше и выше. На краткий отдых останавливались лишь однажды, перед крутым подъёмом на перевал. Кроме Удачи, все там съели по куску изымбы: плиточной смеси чая, масла, соли и ячменной муки, – запивая её разбавленной водой ячменной водкой.

Под вечер преодолели длинный и продуваемый упругим ветром перевал и спустились в вытянутую между пологими склонами гор долину, плодородную, с частыми кустарниковыми зарослями. Ягодная лугостепная растительность долины обещала встречи с дикими копытными. И действительно, вскоре заметили за кустарниками три головы наблюдающих за ними антилоп оранго. Близость ночи побуждала задумываться о ночлеге и хорошем ужине, и вид животных оживил охотничьи настроения. Со свистом и гиканьем ламы и воины помчались за антилопами, без распоряжений и приказов разделившись на загонщиков и перехватчиков.

В пути Удача не проронил ни слова, не отвечал на шутки и замечания, держался, где указывали, посреди отряда, и спутники перестали обращать на него внимание. Привыкнув к внешней покорности подростка, они с началом охоты все словно позабыли о нём. И он воспользовался этим – отстал, с ходу повернул свою лошадь обратно. Лишь Джуча оглянулся, как будто догадывался о его намерении сбежать, и без сожаления прервал охоту за антилопами. С растущим волнением от предстоящей погони за беглецом, к которому с первой их встречи возникла враждебная неприязнь, Джуча стал молча отставать от лам, по дуге заворачивать жеребца назад. Как волчонок при виде жертвы, он ни на миг не спускал цепкого взгляда со спины Удачи, подстёгивал и подстёгивал жеребца по крупу, приходил в неистовое возбуждение.

– Ур-ракхт! – вдруг из его груди вырвался с радостным взвизгом древний боевой клич монгольских племён.

Удача гнал лошадь, как только мог, но более опытный и искусный степняк, знающий особенности своего коня, неумолимо настигал его. Расстояние между Удачей и его преследователем сократилось до отчётливо слышимого позади топота копыт жеребца Джучи, и внезапно предплечья и грудь захлестнула, перехватила дыхание, резко и больно рванула назад петля ловко брошенного аркана.

– Ур-ракхт! – разнёсся по окрестностям победный вопль преследователя.

Джуча раз за разом жестоко дергал аркан, однако вырвать пойманного беглеца из седла ему не удавалось. Удача вынужден был смириться с провалом этого побега. Чтобы не слететь с лошади, он осадил её и поднял на дыбы, с яростью повернул в сторону первого в своей жизни врага. Однако после нескольких мгновений нестерпимого желания броситься с голыми руками на юного степняка он подавил в себе ярость и окаменел лицом.

На ночь остановились в полуразрушенной, заброшенной крепости, некогда выстроенной у подножия крутой гряды скал. Оставшиеся участки стен, сложенные из грубо, наспех отёсанных глыб, ещё хранили на себе следы осад и сражений междоусобных войн, последнее из которых стало гибельным для всех защитников. Расположились на ночлег в двухъярусном доме, единственном, в котором уцелела крыша. Толщина кладки стен была у земли больше, чем наверху, где бревенчатые брусья удерживали плоскую кровлю, отчего стены из тщательно подобранных камней выглядели снаружи наклонными, тяжёлыми, а дом был похожим на крепость в крепости.

Во дворе возле дома развели костёр. Вскоре на вертеле над огнём обжаривалась тушка подстреленной во время охоты антилопы. Дым и запах жареного мяса, вместе с красноватыми, неспокойными отсветами пламени распространялись от костра, проникали через узкое, как бойница, ничем не закрытое оконце наверху дома в запущенное помещение второго яруса. В помещении был только Удача. Он лежал возле затянутого паутиной оконца на полусгнившем деревянном полу, связанный по рукам и ногам сухими кожаными ремнями, и прислушивался, как ламы и воины пили и ели, спорили и, пьянея, шумели. В стороне, возле пруда с дождевой водой фыркали отпущенные пастись стреноженные кони; время от времени туда от костра удалялись нетвёрдые шаги кого-то из воинов, слышалось, как там черпали воду, проверяли, всё ли в порядке, потом отходившие возвращались, но в дом не входили.

Он елозил по полу, тёр и тёр о шершавые камни стены кожаные ремни на кистях рук. Расцарапанные пальцы и ладони ныли, но он продолжал раздирать ремни и дёргать руками, и наконец один ремень лопнул. Высвободив руки, он подождал, пока онемелые пальцы не перестало покалывать. Когда к пальцам возвратилась подвижность, он принялся за узлы на плотно стянутых ногах. Закончив с узлами, он настороженно спустился вниз. Ему удалось незаметно выскользнуть из проёма входа и тенью отступить к обгоревшим развалинам соседнего каменного строения, а оттуда к дыре в крепостной стене.

Ближе к полуночи, когда остальные устраивались и засыпали внизу дома, Джуча поднялся узкими ступенями боковой лестницы наверх, глянул над полом в сторону бледно освещённого догорающим костром оконца. Там никого не было. Подобрав обрывки ремней, он быстро спустился и выскочил к костру, возле которого оставались лишь двое лам. Главный в отряде одноглазый лама сыто и пьяно смотрел в слабеющий огонь, костью антилопы поправлял угли, а другой, самый молодой лама, сидел ногами к теплу и дремал, как будто у него не было сил встать и перебраться в дом, чтобы там лечь и заснуть.

– Он сбежал, – громко воскликнул Джуча, показывая им обрывки кожаных полосок.

К его разочарованию, одноглазый лама отнёсся к сообщению без удивления.

– И это Тень Тибета, – ехидно заметил он в огонь и хихикнул. Посуровел, трезвея от присутствия свидетелей тому, что было им неосторожно сказано. – Но нам не постичь мудрых провидений Великого Далай-ламы. – И жёстко приказал Джуче. – С рассветом возвращаемся в монастырь. Больше ему бежать некуда.

Джуча отступил к дому, в крайней досаде отшвырнул разодранные кожаные ремни.

– Тень Тибета, – под нос себе пробормотал одноглазый лама и затрясся от тихого смеха расслабленным сытостью и выпивкой телом.

Он не находил причин расстраиваться происшествием, в котором не было его вины. Прикинул, что в монастыре они хорошо отдохнут пару дней, раньше мальчишка туда не доберётся. Вдруг ему пришло в голову, что мальчишка ведь может и погибнуть в горах, – а тогда его ждёт неприятный допрос. От такого предположения настроение у него стало портиться, и он сплюнул на угли.

О возможности погибнуть думал и Удача, когда в темноте поспешно уходил от заброшенной крепости. Он выбраться из косой тени горы и остановился перевести дыхание. Впереди яркая в высокогорье луна покрыла склоны серебристым покрывалом, повсюду разукрашенным тёмными пятнами и причудливыми узорами теней. Испуганно вспорхнула с большого куста потревоженная птица; завизжал в стороне шакал; с треском веток рванулся прочь кианг. Удаче показалось, кианга напугал медведь пищухоед, и неудержимо захотелось вернуться к разрушенной крепости и к отряду. Но он живо представил издевательский оскал Джучи, нагнулся, подобрал толстую ветку, отодрал от неё всё лишнее, чтобы она стала палкой, и решительно зашагал вперёд в сопровождении, будто прячущейся за ним, собственной тени.

Третью ночь одноногий мастер привыкал к отсутствию Удачи. Пляска огня в горне и коренастый приятель монах помогали ему бороться с тоскливым одиночеством. Монах был рыхлый телом и неопрятный, с бабьим голосом, сидел рядом на разостланной по полу шкуре, и оба пили с самых сумерек рано наступающего осеннего вечера. Воздух в мастерской застоялся, был спёртым, нездоровым, но они этого не замечали.

– ...Эти разбойники вернулись ещё вчера, а мальчишки так и нет, – в который раз повторил монах. – Где он сейчас? Может, кости его гложут шакалы?

– Отдали, как собачонку бездомную, – уставившись в муть налитой в чашку ячменной водки, высказался Одноногий. Он удерживал чашку в ладонях и на последних словах, откинув голову, выпил жидкость до дна. Лицо его сморщилось, он тяжело выдохнул и невольно качнул головой.

– Заешь, – монах протянул ему обжаренную заячью ногу.

Одноногий отстранил её мозолистой ладонью и откинул со лба липкие от пота волосы.

– Для них, что ли, я его вырастил? Учил его уму-разуму? – с вызовом громко потребовал он ответа у монаха. – Для них?

– Бедные и слабые должны покоряться данной им всевышним судьбе, – примирительно отозвался такому вопросу монах. По нему было видно, своей судьбе он давно покорился и даже удобно приспособился к её превратностям. – За это у них будет лучшей следующая жизнь.

Но мастер не унимался, глаза его слезливо заблестели.

– Для них я учил его ремеслу?.. – настаивал он на ответе.

Продолжить он не успел.

– Дядя, – остановил его слабый и надтреснутый голос, который неожиданно раздался за порогом.

Рыжая собачонка первой сообразила, что произошло, и беззвучно поднялась с разогретого пола у горна. Приветливо размахивая драным хвостом, опустив лисью морду, она засеменила к задёрнутому циновкой дверному проёму, радостно ткнулась носом под рваные штаны, которые обвисали на заляпанных грязью и расцарапанных до крови ногах подростка. Грязным оборванцем он ступил в мастерскую и измучено пошатнулся. Одноногий как будто проглотил язык от радости. Не находя слов, он растеряно привстал, и Удача, приблизившись к нему, ткнулся в грудь расцарапанной щекой, судорожно вздрогнул худыми плечами.

– Без тебя никуда не поеду, – глухо объявил он, и в голосе его прозвучала непоколебимая, выстраданная решимость бороться за принятое решение.