11

Проснулся я рано. Выбираться из-под тёплого одеяла не хотелось, но и валяться просто так было скучно. Наполеон заметил, что восемь часов спят только глупцы. Некстати вспомнилось это замечание. Теперь надо было искать способ поднять себя во мнении великого человека. И я нашёл гениальный компромисс. Подтянув одеяло к подбородку, закрыв глаза, я стал продумывать, какие дела и в какой последовательности предстоит сделать за предстоящий день. Мысли взбрыкивали, сопротивлялись узде, которую я на них надел, и всё откровенней тяготели к другой теме. Я с ними немного поборолся и уступил.

Знакомая дамочка сказала как-то, что я особа сложная и мне нужна женщина либо очень непростая, либо откровенная дура, смешливая пустышка. Мол, женщины между этими крайностями мне противопоказаны. После этого я начал оценивать свои увлечения и убедился, в общем и целом она права. Серьёзный след в моей биографии оставили неугомонные веселушки, способные смеяться, увидев мизинец, и женщины с весьма запутанным внутренним миром. Вика явно принадлежала к последним. Она была сложная женщина, по-настоящему сложная, а такие женщины умеют тонко, лучше сказать, изощренно переживать несчастную привязанность к мужчине. Такая привязанность у неё была, и мужья к этому не имели отношения.

Размышления о ней в таком русле встревожили меня. В основе всякой зарождающейся страсти есть доля тщеславия. Если предмет увлечения испытывает серьёзные чувства к другому, уязвлённое самолюбие способно сыграть злую шутку, разжечь чёртову страсть до безумия. Однажды я прошёл через подобный ад и потом вспоминал те четыре года с содроганием, как ветеран великой войны, чудом уцелевший на полях сражений. Благодаря тому опыту я довольно ловко избегал пробежек по минному полю глубоких увлечений. И вдруг возникло подозрение, что противоядие не всесильно и есть вероятность, не поможет в случае с Викой. Только этого мне не хватало. Надо было сразу шарахаться от неё, как от чумы, особенно, когда рассудительный Иван причислил её к породе ведьм.

Скинув одеяло, я сел на край тахты. Паркетный пол был почти ледяным, а воздух – холодным, как в ночлежке. Батарея у окна, казалось, выполняла вражеское задание, превращала спальню в филиал склепа, старалась погрузить в спячку душу и тело. Я вскочил, резво задвигал руками и ногами, выполнил одно упражнение, другое, третье, увлёкся и через полчаса был весь в поту.

Под горячей струёй душа мне вспомнилась визитная карточка хлыща с девками-телохранительницами, который возжелал обменять мою наследственную жилплощадь на стопку зелёных или иных казначейских билетов. Времени поразмыслить, кому лучше предоставить право выгнать меня из квартиры, если случится, не верну залог, уже не было. Прервав водное развлечение, я наскоро вытерся полотенцем, в спальне наспех надел штаны и майку безрукавку. После чего смахнул с быстро найденной на комоде визитки слой пыли и, не откладывая, позвонил на указанный в ней номер офисного телефона. Мне ответил низкий голос молодого парня. На вежливый вопрос, будет ли сегодня хозяин конторы, чьё имя, похожее на собачью кличку из рассказов о сыщике Холмсе, я прочитал с карточки, парень деловито ответил, что можно без предварительного звонка подъехать к половине одиннадцатого и обязательно застать самого Тоби Вайду. Я сообщил, что обычно недоверчив, но ему отчего-то верю, подъеду ровно к половине одиннадцатого, он же пусть обязательно предупредит Тоби, кто его осчастливит. Парень записал моё имя, и мы распрощались цивилизованно, как истинные джентльмены.

Не расслабляясь, я на скорую руку позавтракал и одним взглядом отобрал удобную представительскую одёжку. Уже в прихожей, перед зеркалом заправил голубую рубашку в тёмно-синие брюки, затянул к шее чёрный в синих разводах галстук. Кожаная куртка и мягкие чёрные туфли дополнили одеяние, придали мне вполне пристойный вид. Я задрал штанину и убедился, чёрные носки со стрелками тоже вписывались в желательный имидж, если, к примеру, придётся во время деловой беседы закинуть ногу на ногу. Затем я прихватил тёмно-серый дипломат с кодовыми замками и, довольный собой, вышел из квартиры в мир жестокой борьбы за место под денежным солнцем.

День начинался удачно. Я поверил в это, когда в соседнем доме подоил прижимистого бизнесмена не из основного списка. Отказать мне ему не позволили жена, девятилетняя дочь и восторженная такса. Эта самая такса пару месяцев назад увязалась за мной у входа в подъезд, и мне пришлось две ночи терпеть её скулёж и стремление устроиться в ногах в постели. Когда развешенные мною объявления привели к счастливой развязке, уж не знаю, кто был больше рад её возвращению в родное семейство. Как бы там ни было, а я получил пять тысяч без процентов на полтора месяца и сразу же отправился на поиски конторы Тоби. По пути я уверовал, что должно повезти и на сей раз. Человек с таким пёсьим именем просто не может быть живоглотом, обрекающим на гибель ближнего своего ради какой-то там сверхприбыли.

В приподнятом настроении в назначенное время я подъехал к новому многоэтажному дому, облицованному голубыми и белыми плитками из обожженной керамики. Дом стоял удачно, на углу при пересечении двух улиц, и сразу бросались в глаза два отдельных ступенчатых входа в офисные помещения на первом этаже. Я остановился напротив того из них, справа от которого издалека виднелась ярко-рыжая вывеска. И не ошибся, это и была контора по сделкам с недвижимостью. Тоби оказался не чужд человеческих слабостей: его имя красовалось на вывеске, являлось названием самой конторы. Вход был недавно переделан, напоминал парадное крыльцо в царские палаты: ступени в мраморных плитках, ажурный навес и внушительные бронзовые двери. Впускал он в небольшой белый вестибюль. На стенах вестибюля только доски с разъяснениями и сообщениями, среди них выделялась ксерокопия лицензионного права на широкий набор видов деятельности за номером таким-то. Меня не впечатляла и не привлекала лицензия, в этом офисе я поверил бы Тоби и на слово. Я без стука распахнул первую дверь слева. В большой комнате было прохладно, зарешёченное окно на улицу приоткрыли, чтобы выветривался запах краски. В углу за компьютером сидел худощавый парень в белой рубашке, с пёстрым, сдвинутым набок галстуком. Возле другого стола подтянутый мужчина в строгом костюме негромко и деловито обсуждал что-то с дамочкой средних лет. В ушах и на пальцах дамочки, на мой вкус, был переизбыток золотых украшений, да и камни в них не выглядели фальшивыми. Мужчина отвлёкся на телефонный звонок, неторопливо и однозначным «Да» ответил на некий вопрос, сделал заметку карандашом и снова склонился к своей полнеющей собеседнице. Убедившись, что Тоби в этой комнате нет, и не может быть, я направился к следующей белой двери.

Привлекательная и безупречно одетая молодая секретарша за письменным столом оторвалась от красной папки с бумагами.

– Вы к кому? – спросила она строго, точно бдела у врат в чистилище. Но я уже шагал к внутренней двери, которую она призвана была защищать душой и телом. Она легко поднялась со стула, чтобы остановить меня, – поздно дорогуша, я уже ступил на ковёр кабинета, где в кресле расположился тот, кто мне и был нужен.

Он сразу узнал меня. Прикрыв ладонью микрофон телефонной трубки, хозяин кабинета предупредил секретаршу:

– Это ко мне. – И когда я плотно прикрыл дверь, предложил, указывая свободной рукой на мягкий стул: – Присаживайтесь. Подождите минуту, сейчас закончу.

Я не возражал. Его телефонный разговор позволил мне осмотреться и сделать некоторые выводы. Надо признать, в своём поведении Тоби исповедовал предельный демократизм. Одет был просто и не так строго, как его служащие. Вишнёвого цвета пиджак стоимостью долларов в триста был небрежно расстёгнут, открывал белую рубашку без галстука. Остального я не видел, но легко поставил бы девяносто девять против одного, что из-под чёрных брючин выглядывают белые носки, которые делают вид, будто прячутся в чёрных узорчатых туфлях. Как бы невзначай глянув под письменный стол, я с удовлетворением отметил, так оно и было. Тоби, наконец, оторвался от телефона, и, чтобы никто не прерывал нашего дружеского общения, я потянулся, снял трубку с аппарата, положил её на стол и ещё раз одобрительно окинул взглядом значительную часть помещения.

– В кабинете только то, что нужно для дела, – поделился я впечатлением. – Стенка с деловыми книгами и бумагами в ярких папках, большой тёмно-коричневый сейф. Удобный стол и мягкие стулья. Сам Тоби сидит в кожаном кресле и выслушивает скромного посетителя. Неплохая сценка для современной пьесы, а?

Полный и добродушный Тоби не сдерживал улыбки. Она была открытой и многообещающей, как у желающей выйти замуж девицы; и одновременно загадочной. Этот «сфинкс» видел меня насквозь, не задал ни одного вопроса и терпеливо ждал, пока я начну сам.

– Тоби, – смирился я и вздохнул, – мне нужны деньги и очень срочно. А я не знаю никого, кто бы мог их одолжить, кроме тебя, душа моя. В обмен я готов дать бумагу с личной подписью, что не буду возражать, если ты выкинешь меня из родового гнезда, скажем, через полгода. – Ноздри у него дрогнули, словно у гончей, которая учуяла зайца. – Конечно, если не верну тебе долг с процентами не ниже банковских.

Тоби побарабанил пальцами по краю стола, прикидывая все «за» и «против» моего неожиданно щедрого предложения. Видно было, он не забыл, как я выставил его из прихожей, даже не позволив осмотреть квартиру. Впрочем, у меня было подозрение, он знал её не хуже, если не лучше меня. Наступила моя очередь ждать, что изречёт его кредитное сиятельство.

– И сколько вам нужно… – и он придал голосу подчёркнуто вопросительную интонацию: – долларов?

– Разумеется. В следующий раз я попрошу в йенах, но сейчас мне нужны именно доллары. Мои запросы скромны до неприличия. Меня бы устроило тысяч сто двадцать за всё про всё, вместе с обстановкой и машиной. Но ты же столько не дашь?

Он развёл руками, буркнув:

– Увы.

Я был в ударе.

– Для тебя «увы». А для меня «ах». И сколько же ты хочешь предложить? Ведь не сто десять?

– Семьдесят пять.

Я сделал оскорблённое лицо, иначе на том свете меня не поняли бы предки, решили бы я пытаюсь избавиться от их хламья.

– Сто.

– Восемьдесят.

– Девяносто пять и ни цента меньше.

– Восемьдесят.

Что-то в нём заело, я понял, получить больше не представляется возможным. Он верно учуял – деньги мне нужны позарез.

– Ладно, грабитель семейных склепов, оформляй.

Ничтоже сумняшеся, он нажал кнопку под столешницей и в блокноте принялся быстро записывать какие-то цифры. Когда появился парень, которого я видел в соседней комнате, Тоби протянул ему блокнот и спокойно распорядился:

– Надо оформить, срочно.

Парень просмотрел запись. Вопросов у него не возникло, и он молча вышел.

– Мой менеджер, – просто пояснил Тоби.

Он смотрел на меня, пытаясь согнать с лица тень плутоватости. Моя единственная недвижимость выбрала именно эту минуту, чтобы с горечью напомнить, как подло я с ней поступаю.

– Послушай, – дружелюбно полюбопытствовал я, – что за имя у тебя? Назвали, случайно, не как Индиану Джонса, в честь собаки?

– У меня отец венгр. Иностранец, – пояснил он, чтобы я не спутал с отечественными венграми.

– А-а, это те, что приезжали под видом студентов, брюхатили наших дур и смывались, не платя алиментов?

Если он и обиделся, то не пода виду, – выгода для него была важней подобных глупостей.

– У меня двойное гражданство, – заметил он со снисходительной улыбкой.

Я не стал прояснять, какое было второе, наклонился над краем стола, подмигнул и спросил доверительно:

– А признайся. Сколько старушек ты облапошил и выжил на свежий воздух в дальнее Подмосковье?

Он протестующее вскинул обе пухлые руки.

– Бог свидетель, ни одной. Несколько алкоголиков – да, было дело, признаю. К старушкам я питаю слабость.

– Ладно, оставим алкоголиков. Струн моей души не трогает судьба этого сброда. Они сами себя не жалеют, судя по криминальной хронике.

– Рад это слышать, – с возвращающейся улыбкой подыграл мне Тоби. – Ваши слова – бальзам для моей чувствительной совести.

– Неужели? К тебе ночами тоже являются чёрные кошки и царапают душу?

На этот раз он слегка обиделся.

– Что ж, я не человек? Я, между прочим, пока дела шли не так скверно, как сейчас, отстёгивал на детский дом.

Откровенно говоря, меня такое признание ничуть не растрогало, хотя вряд ли он на это рассчитывал. Вместо сочувствия ему я заметил:

– Рад был услышать насчёт старушек. Значит, могу быть уверен, ты не надуешь меня слишком круто. Только не злись. Нервные клетки не восстанавливаются.

– Восстанавливаются, – уверенно возразил он.

– Но очень медленно, – согласился я. – От свежего воздуха и сна без кошмарных сновидений. А у тебя ранимая совесть. – Я откинулся на стуле и небрежно сделал ему упрёк. – Имей в виду, со мной у тебя никаких проблем. Если меня пришибут, квартира твоя. Никто судится не будет, никакие лишние формальности не обременят твои округлые плечи. А отсутствие наследников по всем неписанным законам должно увеличивать ссуду.

Его ответ сразил меня наповал.

– Я это учитывал.

Все мои переживания по поводу преданной мною памяти достопочтенных родителей улетучились в одно мгновение.

– Ах, ты… – завёлся я, но взял себя в руки. – Фу-у. так ты наводил справки, за моей спиной? Был уверен, я приду?

– Надеялся, – уклончиво сказал он. – Всякие бывают обстоятельства.

– Тебя, случаем, не турнули из органов?

– Я сам ушёл.

– То-то смотрю, напоминаешь комсомольца-вожака, заводилу-энтузиаста.

Через минут двадцать, как только все бумаги были подписаны, а его копия заперта в дорогущий сейф, он повёл себя заметно раскованней и оживлённей. Словно ждал, когда ж я уйду, и он потрёт руки от удовольствия. Я намеренно не спешил оставить его в одиночестве.

– Ах, Тоби, Тоби, – проворковал я ласково. – Соберутся когда-нибудь все облапошенные тобой доверчивые граждане и свернут твою холёную шею. И не помогут тебе девы-хранительницы, твои телохранительницы.

Он искренне рассмеялся, словно услышал отменную шутку.

– А, признайся, – продолжил я по-приятельски. – Они по вечерам тебя, наверное, раздевают, приподнимают под белы рученьки и относят в ванну. А потом моют твою чернявую голову и чешут жирную спину. Так или нет?

– И ещё кое-что делают, – согласился он, и в глазах у него промелькнуло сладкое воспоминание.

– Знаю, – сказал я, поднимаясь со стула. – Шлёпают по твоей круглой попке, чтоб ты припомнил счастливое детство.

Он расхохотался беспечнейшим образом. Нет, я положительно не мог держать на него камень за пазухой и, выходя, не хлопнул дверью.

– Ну нет, Тоби, – пробормотал я, устраиваясь в салоне «шевроле» и поворачивая ключ зажигания. – Если меня не пришибут по твоей наводке, ничего ты на мне не выиграешь. Посмотрим, кто будет смеяться последним.

Я был уверен, что у Тоби уже есть покупатель, и этот хмырь так просто не откажется от подписанных мною бумаг.