"По закону и совести" - читать интересную книгу автора (Чистяков Николай Федорович)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ПО ВОЕННЫМ ДОРОГАМ

День 22 июня 1941 года выдался в Уфе какой-то особенный, очень теплый и ласковый. На небе – ни облачка.

Утром, выполнив поручение прокурора, я направился на Главный почтамт, чтобы отправить письмо маме.

У почтамта я увидел множество людей, внимательно слушавших репродуктор. До моего слуха донеслись тревожные слова: «…наши города Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек».

Я узнал голос В.М.Молотова – заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Народного комиссара иностранных дел.

…Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении…

Итак, война с Германией.

В тот же день я вернулся к месту службы. Прокурор мне сообщил, что наша дивизия в ближайшее время отправится на фронт…

С началом войны вся страна немедленно стала перестраиваться на военный лад. Обстановка требовала создания порядка, твердо обеспечивающего условия, необходимые для победы над врагом.

В день нападения гитлеровской Германии на нашу страну Президиум Верховного Совета СССР издал ряд указов. Первый – «О военном положении». Указ устанавливал, что в местностях, объявленных на военном положении, все функции органов государственной власти в области обороны, обеспечения общественного порядка и государственной безопасности принадлежат военным советам фронтов, армий, военных округов, а там, где нет военных советов, высшему командованию войсковых соединений.

За неподчинение распоряжениям и приказам военных властей, а также за преступления, совершенные в местностях, объявленных на военном положении, виновные подлежали уголовной ответственности по законам военного времени.

Все дела о преступлениях, направленных против обороны, общественного порядка и государственной безопасности, передавались на рассмотрение военных трибуналов (дела о государственных преступлениях, хищениях государственной и общественной собственности, дела о разбое, умышленных убийствах и другие).

Военным властям, кроме того, предоставлялось право передавать на рассмотрение военных трибуналов дела о спекуляции, злостном хулиганстве и иных преступлениях, если командование признавало это необходимым по обстоятельствам военного времени.

Другим указом было утверждено Положение о военных трибуналах, которое предусматривало организацию и комплектование военных трибуналов, подсудность, порядок рассмотрения дел, опротестование приговоров военных трибуналов.

По этому Положению военные трибуналы действовали при военных округах, фронтах, морских флотах, армиях, корпусах, иных воинских соединениях и военных учреждениях.

Линейные суды железнодорожного и водного транспорта были реорганизованы в военные трибуналы соответствующих железных дорог и водных путей сообщения.

Произошла перестройка судебных органов применительно к условиям военного времени. Помимо реорганизации линейных судов железнодорожного и водного транспорта в военные трибуналы некоторые общие суды также были преобразованы в военные трибуналы. Так, по постановлению Военного совета Западного фронта от 25 октября 1941 года все судебные органы города Москвы были реорганизованы в военные трибуналы. На базе Московского городского суда был создан военный трибунал города Москвы. Для рассмотрения гражданских дел в Москве было сохранено по одному участку народного суда в каждом районе.

Положение предусматривало упрощенный и более быстрый порядок рассмотрения уголовных дел – по истечении 24 часов после вручения обвиняемому копии обвинительного заключения.

Дела рассматривались в составе трех постоянных членов военного трибунала. Однако это правило действовало недолго. Уже в 1942 году военные трибуналы стали рассматривать дела с участием народных заседателей. Согласно Положению приговоры военных трибуналов кассационному обжалованию не подлежали и могли быть отменены или изменены лишь в порядке надзора.

Обстановка военного времени потребовала перестройки организации и деятельности органов военной прокуратуры. Надзор военных прокуроров за соблюдением законности распространялся во время войны не только на Вооруженные Силы, но и на объекты, переведенные на военное положение и работавшие на нужды обороны.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1941 года «О режиме рабочего времени рабочих и служащих в военное время» были отменены очередные и дополнительные отпуска, введены обязательные сверхурочные работы от одного до трех часов в день.

В первый год войны, а именно 26 декабря 1941 года, Президиум Верховного Совета СССР принял еще один очень важный указ, которым было установлено, что рабочие и служащие предприятий военной промышленности, в том числе эвакуированных предприятий, а также предприятий других отраслей, обслуживающих военную промышленность по принципу кооперации, являются на период войны мобилизованными и закрепленными для постоянной работы за теми предприятиями, на которых они работают. Самовольный уход рабочих и служащих с этих предприятий рассматривается как дезертирство.

Вводя в действие новые, продиктованные условиями военного времени законы, партия и правительство проявляли прежде всего заботу об усилении обороноспособности нашей страны и боевой мощи Красной Армии и Военно-Морского Флота.

Строгое соблюдение социалистической законности в годы Великой Отечественной войны играло чрезвычайно важную роль в деле укрепления воинской и трудовой дисциплины, без чего немыслима была бы победа над врагом. В то же время советские законы в военное время были направлены на охрану общественного порядка, прав военнослужащих и их семей, социалистической собственности, на борьбу с преступностью.

Через два дня после начала войны на ближайшую станцию были поданы эшелоны и началась погрузка в вагоны техники и личного состава нашей дивизии.

Время перед отправкой эшелонов тянулось очень медленно. Во всяком случае мне так казалось. Мучительно больно было смотреть на слезы родных и близких, прощавшихся с командирами и красноармейцами, уходящими на фронт. Каждый понимал, что, может, видятся в последний раз…

Под вечер 24 июня эшелоны тронулись в путь. Я не ожидал, что придется ехать родными местами, но наш эшелон 28 июня прибыл на станцию Шуя. Из вагонов, разумеется, никого не выпускали, и я с сердечным трепетом смотрел в приоткрытую дверь на знакомый с детства вокзал. Ведь всего лишь в семи километрах отсюда – мое родное село. Если бы знала мама, что я нахожусь так недалеко от нее! Прошло уже почти два года со дня последней нашей встречи.

На каждой станции эшелоны радушно встречали и провожали дети и взрослые, бросали в вагоны цветы, желали быстрейшей победы над врагом.

Вскоре прибыли на место нашего назначения – станцию Кузнецовку, находившуюся недалеко от живописного городка Себеж, в 15 километрах от старой границы с Литвой.

Не успели разгрузиться, как появились два немецких бомбардировщика и сбросили несколько бомб. К счастью, бомбы упали в стороне от железнодорожной станции, не причинив нам вреда.

Штаб дивизии, в том числе военная прокуратура и военный трибунал, разместились в лесу, километрах в двух от станции Кузнецовка. Днем жизнь штаба и его подразделений протекала деловито и спокойно, но с наступлением ночи приходила какая-то необъяснимая тревога. В лесу то в одном, то в другом месте слышались выстрелы. При проверке выяснилось, что это стреляли часовые. Некоторым из них казалось, что к ним кто-то крадется. Такое тревожное состояние вызывалось слухами о диверсантах и шпионах, заброшенных противником.

На моральном состоянии личного состава дивизии сказалась неприятная картина, которую мы увидели, – беспорядочная масса беженцев, а иногда даже каких-то военнослужащих, идущих по дороге с запада на восток. Их вид угнетал, наводил на горестные размышления, порождал боль и недоумение.

3 июля 1941 года по радио была передана речь Председателя Государственного Комитета Обороны И.В.Сталина. Он изложил программу, разработанную Центральным Комитетом партии. Наша партия разъясняла народу справедливый характер Великой Отечественной войны, священную обязанность каждого советского человека защищать Родину, отстаивать завоевания социализма, призывала к самоотверженному труду в тылу.

Перед Красной Армией ставилась задача «отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу».

Многие положения этой речи имели самое непосредственное отношение к работе военных юристов. Помню, как внимательно вчитывались мы в слова И.В.Сталина: «Организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями ложных слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие нашим истребительным батальонам…»

«Нужно немедленно предавать суду военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны, невзирая на лица…»

Слушать и читать эту речь было нелегко. Но в то же время она ободряла. Появилась полная ясность и определенность. В речи была сказана хотя и горькая, но полная правда. И это было чрезвычайно важно. В тот день мы особенно остро почувствовали, что над нашей Родиной нависла смертельная опасность, и тем не менее слова партии определяли ясную перспективу нелегкой борьбы, которая, мы были уверены в этом, непременно закончится нашей победой.

Тем временем война продолжалась. Вооруженные до зубов гитлеровские полчища, опьяненные легкими победами над другими странами, рассчитывая на обещанный блицкриг, рвались вперед. Наши войска, несмотря на героическое сопротивление, не могли сдержать врага и вынуждены были отходить в глубь советской территории. Среди причин, вызвавших неудачи Красной Армии в первые месяцы войны, была и такая – необстрелянность некоторых соединений. По этой причине были случаи побегов с поля боя, дезертирства и членовредительства, являющиеся наиболее опасными видами преступлений, подрывающих боеспособность частей и подразделений.

Борьба с этими преступлениями в первый год войны была одной из главных задач органов военной юстиции и органов государственной безопасности.

Виновные в этих тяжких преступлениях иногда приговаривались военными трибуналами к расстрелу, который в отдельных случаях производился перед строем вновь прибывшего пополнения. Однако вскоре и командование и военные юристы убедились в том, что нельзя переоценивать эту меру. Становилось все более ясным, что преступления в боевой обстановке, как правило, не были связаны с намерением вовсе уклониться от службы в армии и защиты Родины, а возникали в результате минутной слабости, вызванной неопытностью, необстрелянностью, психологической расслабленностью. Скажем прямо: некоторые наши воины, особенно из числа мобилизованных, были ошеломлены натиском вооруженного до зубов врага. Массированный огонь минометов и артиллерии, трескотня автоматов и пулеметов, бомбардировки с воздуха, множество танков – все это давило на психику. Появились своего рода «болезни»: танкобоязнь, самолетобоязнь и т д. Вот в такой обстановке у некоторых красноармейцев, а иногда и у командиров сдавали нервы. Однако скоро все изменилось. Уже после разгрома гитлеровцев под Москвой преступления, связанные с трусостью, встречались все реже и реже. Постепенно накапливался боевой опыт, умение маскироваться, закапываться в землю, успешно противостоять атакам противника. В боях приобретались мужество и стойкость, выдержка и самообладание. Исчезли танко – и самолетобоязнь.

Неуклонно наращивалась мощь советского боевого оружия. В войска все больше и больше поступало автоматов, пулеметов, танков, самолетов, появились легендарные «катюши».

В этих условиях стал постепенно меняться и подход к решению вопросов о предании военнослужащих суду военного трибунала и к определению мер наказания.

Продолжая беспощадно карать шпионов, изменников Родины, диверсантов и других особо опасных преступников, военные трибуналы широко применяли отсрочку исполнения приговора, направляя осужденных в действующую армию. Подавляющее большинство осужденных в боях с врагом проявляли отвагу и храбрость, а затем освобождались от наказания со снятием судимости.

Вот один пример.

На импровизированной скамье подсудимых – срезанном осколком снаряда дереве – сидел солдат Посылин, совершивший опасное преступление.

Невдалеке проходила линия фронта. Поблизости рвались мины и стрекотали пулеметы и автоматы, в воздухе то и дело с воем проносились самолеты.

На небольшой лесной поляне, где проходило судебное заседание, собрались представители всех частей дивизии.

На предварительном следствии и в суде Посылин признал себя виновным. В последнем слове он заявил:

– Я клянусь перед лицом своих товарищей, что больше никогда не нарушу воинский долг и присягу. Прошу суд сохранить мне жизнь. Я буду беспощадно бить фашистских извергов. Я прошу поверить мне.

Суд ушел в «совещательную комнату» – в ближайший блиндаж. Обсуждая вопрос о мере наказания, суд учел, что солдат молод – ему всего лишь 19 лет, отец его погиб на фронте, дома осталась одна мать, подсудимый раскаялся. Военный трибунал приговорил Посылина к десяти годам лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора до окончания военных действий.

Вскоре мы узнали, что в одном из боев Посылин первым ворвался в траншею противника и в рукопашном бою уничтожил несколько гитлеровцев. Командир роты обратился в военный трибунал с ходатайством об освобождении Посылина от наказания и снятии судимости. Трибунал удовлетворил ходатайство командира.

Применение отсрочки исполнения приговора вытекало пз особенностей характера и условий военной службы и соответствовало специфическим задачам военного времени. Путем применения отсрочки исполнения приговоров решалась задача не только борьбы с преступностью и укрепления воинской дисциплины, но и не менее важная задача – перевоспитание осужденных и сохранение их для Родины, что само по себе уже имело большое военно-политическое значение.

Как показал опыт Великой Отечественной войны, фронтовая обстановка, непосредственное участие в боях явились определенной школой воспитания воинов, в том числе и осужденных. Многие из числа осужденных, будучи направленными в боевые подразделения, довольно быстро становились хорошими солдатами и самоотверженной борьбой с врагом искупали свою вину перед Родиной.

Приведу еще два примера.

Красноармеец Санников, осужденный за серьезное преступление и направленный в штрафной батальон, во время одного из боев своим телом закрыл амбразуру вражеского дзота.

Командир эскадрильи одного из авиационных полков старший лейтенант Нечаев, осужденный к десяти годам лишения свободы за преступную халатность в августе 1941 года с применением отсрочки исполнения приговора, с 26 августа по 15 сентября 1941 года участвовал в 18 воздушных боях и лично сбил 5 вражеских самолетов, за что был вскоре награжден орденом Красного Знамени.

Разумеется, что судимость с них была снята.

Деятельность органов военной юстиции становилась более интенсивной, гибкой и в то же время более сложной и ответственной.

Большую помощь в совершенствовании работы органов военной юстиции оказала в годы войны наука уголовного права и уголовного процесса.

В те трудные годы полнокровной творческой жизнью жили кафедры юридических вузов и факультетов, секции уголовного права и процесса научно-исследовательских юридических институтов.

Советские ученые-юристы ни на один день не прерывали своей плодотворной деятельности, направленной на разработку наиболее актуальных вопросов советского права. Создавались крупные монографические работы по вопросам уголовного права и процесса, выходили в свет учебники и брошюры. В журнале «Социалистическая законность» и других изданиях помещались статьи по практическим вопросам уголовного права и процесса.

В самом начале войны ряд работ был посвящен вопросам, непосредственно связанным с условиями военного времени и принятием новых законов, необходимых для обеспечения стоящих перед государством задач. Таковы опубликованные в журнале «Социалистическая законность» статьи И.Т.Голякова «Быстрее закончить перестройку работы судебных органов на военный лад» (1941 год), З.А.Вышинской «Уголовно-правовые и уголовно-процессуальные вопросы в указах военного времени» (1942 год), Н.К.Морозова и А.И.Денисова «Великая Отечественная война и задачи работников юстиции» (1942 год), К.П.Горшенина «Боевые задачи судов и органов юстиции» (1942 год), М.М.Гродзинского «Особенности уголовного судопроизводства в условиях военного времени» (1942 год).

Значительное число работ было посвящено ответственности за отдельные наиболее опасные виды преступлений: измену Родине, членовредительство, побег с поля боя, дезертирство. Издавались работы, разоблачавшие разбойничий характер нападения гитлеровской Германии на Советский Союз, расовую политику фашизма, бредовые захватнические цели его идеологов и руководителей. Эти работы помогали воспитывать военнослужащих в духе патриотизма, высокой бдительности, строгого соблюдения государственной и военной тайны, точного и беспрекословного исполнения военной присяги, воинских уставов и приказов командования.

Особенно большая научная работа велась в Военно-юридической академии, где были сосредоточены, пожалуй, наиболее квалифицированные научные кадры. Профессора и преподаватели академии много сделали для оказания помощи практическим работникам.

В 1941 году Военно-юридической академией был издан учебник по уголовному процессу, написанный членом-корреспондентом Академии наук СССР М.С.Строговичем. В помощь юристам-фронтовикам была подготовлена «Библиотека военного юриста». Издаваемые небольшим форматом книги этой серии были удобны для пользования и хранения в условиях боевой обстановки. Основу библиотеки составляли книги по вопросам уголовного права и процесса. В этих книгах особенно нуждались практики.

Такие книги, как «Преступления военного времени» В.Д.Меньшагина, «Предание суду военного трибунала», «Обвинительное заключение», «Привлечение к уголовной ответственности» профессора М.С.Строговича, «Допрос на предварительном следствии», «Приговор военного трибунала» профессора С.А.Голунского, «Членовредительство» профессора М.И.Авдеева, вышедшие в свет в 1942 году, были настольными пособиями для работников военной юстиции. В популярной форме в них освещались важные уголовно-правовые и процессуальные вопросы, содержались практические советы по составлению следственных и судебных документов, таких, в частности, как обвинительное заключение и приговор военного трибунала, давались рекомендации по методике допроса свидетелей и обвиняемых. Во всех работах содержались указания о строжайшем соблюдении социалистической законности при расследовании и судебном рассмотрении дел в условиях войны.

Юридическая наука и печать подвергали критике взгляды отдельных практических работников, полагавших, что в боевой обстановке можно не считаться с процессуальными законами, а действовать по собственному усмотрению. В них говорилось, что законность на фронте нужна не меньше, чем в тылу, так как без законности невозможна дисциплина. Старое латинское выражение «Когда гремит оружие, молчат законы» (Интер арма зилент легес) для нас непригодно, так как закон, советский закон, – это тоже оружие, и очень важное оружие, которым мы содействуем разгрому врага.

Во время войны не претерпели серьезных ограничений важнейшие принципы судопроизводства: объективность расследования и рассмотрения дел, независимость судей и подчинение их только закону. Хотя командованию и были предоставлены большие права, оно не могло и не имело права вмешиваться в разрешение конкретных уголовных дел военными трибуналами. Какими бы ни были условия фронтовой обстановки и связанные с этим трудности, военные трибуналы не допускали рассмотрения дел в отсутствие обвиняемого. Они неуклонно соблюдали требования закона о вызове свидетелей, показания которых имеют существенное значение для правильного разрешения дела.

Деятельность органов военной юстиции в годы Великой Отечественной войны была тесно связана с органами военной контрразведки, которые вели активную борьбу с разведчиками и агентами фашистских разведывательных служб, изменниками Родины и предателями. С началом войны резко активизировалась деятельность немецко-фашистских разведывательных и контрразведывательных органов по заброске шпионско-диверсионных групп в наши тылы и прифронтовую полосу. Отступая под ударами наших войск, фашисты оставляли на освобожденной территории своих агентов. Органы государственной безопасности вылавливали таких преступников и дела на них передавали на рассмотрение военных трибуналов.

Военный юрист… Что свойственно людям этой профессии? Какими качествами они должны обладать? В чем смысл и значение их деятельности? Эти и многие другие вопросы, связанные с деятельностью юриста вообще и военного юриста в частности, интересуют многих людей, и особенно учащуюся молодежь, которая задумывается над выбором профессии. Интерес молодых людей к работе юриста вполне закономерен и понятен. Ведь речь идет о деле, которому будет посвящена вся жизнь. А между тем о нашей профессии сравнительно мало пишут, довольно редко создают фильмы и спектакли. А если и пишут, то в стиле хорошего или плохого детектива. Обычно рассказывается о приключениях следователей или прокуроров, занимающихся раскрытием «кошмарных» преступлений. А ведь жизнь военного юриста значительно полнее, многообразнее.

Военный юрист, помимо непосредственной своей работы, регулярно выступает с докладами и лекциями на правовые темы перед военнослужащими и проводит занятия в школах и университетах правовых знаний, оказывает помощь в работе офицерским товарищеским судам чести и товарищеским судам в военно-строительных отрядах.

Словом, военный юрист ведет большую ежедневную работу, направленную на предупреждение правонарушений.

Но главное для него, конечно, – это умение распутать клубок сложных и острых вопросов, касающихся судеб людей, уметь в любых, самых трудных ситуациях найти истину и определить, виновен человек в преступлении или нет, распознать, кто находится перед тобой, опасный преступник или случайно оступившийся, сбившийся с правильного пути человек.

Чуткость и доброта нужны военному юристу не меньше, чем строгость и непримиримость. Чувство высокой партийности и принципиальности, человечности и внимательного отношения к людям – непременные качества, которыми должен обладать любой военный юрист, кем бы он ни работал: следователем, прокурором или судьей.

Мне иногда приходилось слышать рассуждения о том, что профессия юриста, поскольку она связана с негативной стороной жизни, делает человека черствым и грубым. С этим, конечно, нельзя согласиться. Юрист действительно сталкивается с преступлением и преступником. Однако из этого вовсе не следует, что, сталкиваясь со злом, он неизбежно становится черствым чиновником, равнодушным к судьбам людей.

Наоборот, сознание большой общественной пользы и благородства своей профессии, вера в торжество добра над злом, вера в торжество справедливости, острота борьбы, поиск и творчество – эти и многие другие привлекательные черты деятельности работников юстиции способствуют формированию у них лучших человеческих качеств. Не случайно в среде своих товарищей по профессии я редко встречал бездушных людей. Если же такие встречались, мне хотелось посоветовать им немедленно расстаться с профессией юриста, что я иногда и делал. Формальное отношение к своим обязанностям следователя, прокурора, судьи вредно и преступно. Даже малейшее нарушение ими законности может привести к самым серьезным отрицательным последствиям для правосудия и самым печальным для обвиняемого – неправильное осуждение, попрание чести и достоинства невиновного, лишение его свободы и т д.

Работа юриста, как, может быть, никакая другая, требует мужества и хладнокровия, принципиальности и настойчивости, четкого аналитического мышления и наблюдательности, смелости и находчивости, чуткого и внимательного отношения к людям.

В этой связи уместно напомнить требования, которые предъявлял великий революционер и гуманист, первый председатель ВЧК Ф.Э.Дзержинский к чекистам. В инструкции о производстве обысков и арестов, введенной в действие в марте 1918 года, он писал: «Вторжение вооруженных людей на частную квартиру и лишение свободы повинных людей есть зло, к которому и в настоящее время необходимо еще прибегать, чтобы восторжествовало добро и правда. Но всегда нужно помнить, что это зло, что нашей задачей, пользуясь злом, – искоренить необходимость прибегать к этому средству в будущем. А потому пусть все те, которым поручено произвести обыск, лишить человека свободы и держать его в тюрьме, относятся бережно к людям, арестуемым и обыскиваемым, пусть будут с ними гораздо вежливее, чем даже с близким человеком, помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в нашей власти. Каждый должен помнить, что он представитель Советской власти – рабочих и крестьян и что всякий его окрик, грубость, нескромность, невежливость – пятно, которое ложится на эту власть»[2].

В конце февраля 1918 года Ф.Э.Дзержинскому стало известно, что один из работников ВЧК допустил грубое обращение с арестованным. Дзержинский лично провел расследование по этому делу. На протоколе допроса от 11 марта имеется пометка Дзержинского: «Комиссия рассмотрела и решила сделать самые энергичные внушения виновным и в будущем предавать суду всякого, позволившего дотронуться до арестованного. Ф.Дзержинский»[3].

Таковы требования, которые предъявлялись к сотрудникам ВЧК, в том числе и к следователям, в тяжелые для нашей Родины годы. Разумеется, что не в меньшей, а, пожалуй, даже в большей степени они должны предъявляться к работникам органов прокуратуры и суда, когда вопросы законности в деятельности государственных органов являются важнейшим принципом.

Поскольку мне пришлось начать свою работу в органах военной юстиции в должности следователя, я и расскажу об этой работе в условиях Великой Отечественной войны.

Официально, как указано в «Энциклопедическом словаре правовых знаний», «следователь – должностное лицо прокуратуры, органов охраны общественного порядка или госбезопасности, уполномоченное производить предварительное следствие по уголовным делам». Следователь обязан принимать все необходимые, предусмотренные законом меры для объективного, всестороннего, полного и быстрого расследования преступления, изобличения виновных и обеспечивать правильное применение закона, с тем чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности.

Это совершенно правильное определение.

Расследование преступлений – очень трудное дело, требующее большой затраты духовных и физических сил. Но вместе с тем это и искусство, опирающееся на научную основу, хорошее знание и неукоснительное соблюдение уголовного и уголовно-процессуального законодательства, овладение методикой и тактикой расследования преступлений, умение применять технические средства.

Следственная работа такова, что невозможно заранее сказать, с какой областью жизни придется столкнуться при расследовании преступления. Вот почему следователь должен иметь определенный минимум знаний в области медицины и психиатрии, логики и психологии, технических и других наук, с тем чтобы правильно разобраться в любых сложных ситуациях, которые могут возникнуть, уметь с наибольшим эффектом воспользоваться помощью специалистов, правильно сформулировать вопросы экспертам, оценить их заключение и в конечном счете успешно расследовать дело.

Нельзя не сказать и еще об одной специфической стороне следственной работы – ее исследовательском, творческом характере. Это как раз то, что привлекает к ней, что рождает энтузиастов, влюбленных в свое дело, отдающих ему все свое время, силы, способности, всего себя.

О следователе нередко говорят, что он находится на переднем крае борьбы с преступностью. И это справедливо. Следователь постоянно пребывает в мобилизационной готовности, способный в любую минуту выступить на борьбу с преступностью, мужественно защищать рубежи социалистической законности.

Особенно сложна и трудна работа следователя в военных условиях. Для того чтобы допросить, например, свидетеля, нередко приходилось не идти, а ползти на передний край под обстрелом артиллерии, минометов или пулеметов. Отложить до завтра допрос невозможно. Завтра свидетель – а его показания чрезвычайно важны для дела – может быть убит или тяжело ранен и отправлен в тыловой госпиталь. На фронте приходилось допрашивать свидетелей непосредственно в траншее, блиндаже при мерцающем светильнике из гильзы. В июле 1941 года я допрашивал в качестве свидетеля одного из командиров полков нашей дивизии. Допрос происходил в окопе. Вокруг рвались мины, невдалеке трещали пулеметы и автоматы. К тому же свидетель буквально валился с ног от усталости. Он не смыкал глаз несколько ночей и не раз буквально засыпал при допросе. Был еще и такой случай. Один солдат подозревался в переходе на сторону противника. Для того чтобы проверить эту версию, нужно было произвести осмотр места происшествия, которым была нейтральная полоса, отделяющая наши передовые позиции от немецких несколькими десятками метров. Само собой разумеется, для того чтобы произвести такой осмотр, необходимо было ползти по предполагаемым следам подозреваемого в преступлении солдата.

Протоколы допросов нередко приходилось писать карандашом, сидя на первом попавшемся предмете или прямо на земле. Разумеется, о большой культуре оформления дел говорить не приходилось. Да и с бумагой было туговато. Поэтому иногда для обложек дел приходилось использовать газеты.

Есть своя специфика и в работе военного судьи. Основным содержанием деятельности суда является проверка и оценка имеющихся доказательств и окончательное разрешение дела. Следователь производит расследование и собирает материал до суда и для суда. Он не решает вопрос о виновности человека, привлекаемого к уголовной ответственности. Это делает суд и только суд. За судом остается решающее слово. Только суд может окончательно сказать, кто этот человек, сидящий на скамье подсудимых, преступник или нет. Только суду дано право применить к человеку, совершившему преступление, меры уголовного наказания. И это наказание должно быть законным, обоснованным и справедливым.

За неправильное решение, за незаконный и несправедливый приговор человек может поплатиться собственной свободой, а возможно, и жизнью. Судья ни на один миг не должен забывать о стоящем перед ним человеке, о его судьбе, о его настоящем и будущем. В работе судьи особенно большое значение имеет беспристрастность и объективность при оценке доказательств. От него требуется большая выдержка и сила воли, для того чтобы трезво оценить материалы дела, противостоять возможным влияниям со стороны, не поддаваться обвинительной версии. Работа судьи протекает в условиях гласности. Судья находится в фокусе общественного мнения и внимания. На него надеются, его оценивают, критикуют или одобряют. Недаром известный русский юрист А.Ф.Кони говорил: «Судья не только должен быть справедливым, но и казаться таким»[4].

Военный судья, как и следователь, на фронте не только юрист, борец за законность, но и воин. Уголовные дела судьям военных трибуналов во время войны приходилось рассматривать в исключительно сложных условиях, иногда под огнем противника, непосредственно на передовой, в блиндаже, в лесу. Были случаи, когда судьям приходилось браться за оружие и вместе с бойцами отбивать атаки врага.

Вот что рассказал о работе военного трибунала 74-й стрелковой дивизии подполковник юстиции запаса Н.А.Тимченко[5].

Весеннее наступление наших войск на харьковском направлении в июне – июле 1942 года сменилось ожесточенными оборонительными боями. Некоторые наши части вынуждены были отходить.

В такой сложной обстановке ранним утром военный трибунал на грузовичке выехал в одну из частей для проведения судебного процесса по делу Денисенко, обвинявшегося в дезертирстве. Это был крепкий молодой парень. До войны работал трактористом в МТС на Харьковщине. Обстановка на переднем крае менялась часто. Когда добрались до назначенного места, части там уже не было. Выяснилось, что она отошла на новый рубеж. Юристы оказались на ничейной территории. Поехали дальше разыскивать часть. В автомашине было всего семь человек. Вокруг стояла необычная тишина. Настроение у всех было тревожное. И вдруг сзади послышался треск мотоцикла. Вскоре грузовичок обогнал немецкий мотоциклист. Он повернул к сараю, который стоял на опушке леса, и, остановившись, наставил на юристов автомат и закричал: «Рус, капут, сдавайся». Шофер остановил машину, и все спрыгнули на землю и бросились к немцу, который отбежал за угол сарая и дал оттуда очередь из автомата. Завязалась перестрелка. Вдруг безоружный подсудимый Денисенко обежал сарай с другой стороны, бросился сзади на немца и свалил его. Пленный был связан и посажен в машину.

В полдень трибунальцы разыскали нужную часть, сдали пленного, оказавшегося хорошим «языком». А вечером в овраге под открытым небом провели судебный процесс. На суде Денисенко признал свою вину, раскаялся, просил оставить его на фронте и дал клятву, что будет бить фашистов, не жалея своей жизни. Военный трибунал учел раскаяние Денисенко, отважный поступок, совершенный им в тот день, и приговорил его к лишению свободы с отсрочкой исполнения приговора до окончания войны.

Сложна и также ответственна работа военного прокурора. Главное, что определяет его работу, – это строгий надзор за законностью.

В годы войны с особой силой звучали слова В.И.Ленина: «Не за страх, а за совесть исполнять все законы о Красной Армии, все приказы, поддерживать дисциплину в ней всячески, помогать Красной Армии всем, чем только может помогать каждый, – таков первый, основной и главнейший долг всякого сознательного рабочего и крестьянина…»[6]. Исключительную важность приобрели усиление боевой мощи Вооруженных Сил, обеспечение нужд фронта, слаженность и четкость в работе всех звеньев государственного аппарата, укрепление воинской и трудовой дисциплины. «Раз война оказалась неизбежной, – говорил В.И.Ленин, – все для войны, и малейшая распущенность и недостаток энергии должны быть караемы по законам военного времени»[7].

Основными задачами военной прокуратуры были решительная борьба с посягательствами на воинскую дисциплину и боевую мощь армии и флота, с агентурой врага и иными враждебными элементами, с паникерами, трусами, дезертирами, расхитителями военного имущества, с дезорганизаторами тыла, а в местностях, объявленных на военном положении, кроме того, с преступлениями против обороны, общественного порядка и государственной безопасности.

Как и в мирное время, стоящие перед органами прокуратуры задачи выполнялись военными прокурорами путем общего надзора за соблюдением и исполнением законов военного времени, постановлений ГКО и СНК СССР, приказов высшего военного командования, надзора за законностью расследования уголовных дел и привлечения виновных к ответственности, за законностью и обоснованностью приговоров военных трибуналов, за соблюдением законности при отбывании наказания осужденными. Исключительно важной была забота органов военной прокуратуры в годы войны о семьях защитников Родины и инвалидах войны.

Военные прокуроры вместе с командирами, политработниками и военными судьями активно участвовали в разъяснении военнослужащим приговоров, заботились о том, чтобы приговоры, имевшие актуальное значение, объявлялись в приказах командиров или иным путем доводились до широкого круга военнослужащих. Вся эта работа играла важную роль в создании среди личного состава частей и соединений атмосферы нетерпимости и всеобщего осуждения какого бы то ни было отступления от военной присяги, дисциплины, организованности и правопорядка.

Важное место в годы войны в работе военных прокуратур занимала правовая пропаганда. Под руководством политических органов военные прокуроры разъясняли военнослужащим действующие законы. Такие темы, как «Защита Отечества – священный долг каждого советского воина», «Приказ начальника – закон для подчиненного», «Дисциплинированность и бдительность – сильное оружие в борьбе с врагом», «Беречь боевую технику и военное имущество» и другие, находились в центре разъяснительной работы военных прокуроров.

Вот что пишет возглавлявший во время войны политический отдел 47-й армии генерал-полковник М.X.Калашник: «Многие работники прокуратур и трибуналов, люди, как правило, высокообразованные, эрудированные, регулярно выступали перед бойцами и командирами с лекциями и докладами о требованиях Военной присяги и ответственности за их нарушение, о бдительности, о правах и обязанностях воинов Красной Армии. Армейский прокурор полковник юстиции А.И.Гоман, председатель военного трибунала полковник юстиции С.К.Нестеров и другие руководящие офицеры из прокуратуры и трибунала по заданию Военного совета и политотдела выступали с такими докладами на семинарах парторгов, комсоргов, агитаторов в 318-й горнострелковой, в 77-й стрелковой дивизиях, в 255-й бригаде морской пехоты и других соединениях, проводили специальные собрания, в ходе которых отвечали на вопросы бойцов и командиров, рассказывали о наиболее характерных судебных процессах над нарушителями присяги. Так же поступали и дивизионные, бригадные прокуроры, председатели военных трибуналов»[8].

Всю работу по надзору за законностью в частях и соединениях действующей армии военные прокуроры проводили в тесном взаимодействии с командованием и политическими органами, постоянно информируя их о выявленных нарушениях, вносили предложения об устранении причин и условий, способствующих совершению тех или иных правонарушений.

Как и все советские патриоты, военные юристы показывали пример стойкости и мужества. Если требовала обстановка, они с оружием в руках сражались с врагом.

Военный следователь Г.В.Прохоров 26 сентября 1941 года, находясь на командном пункте полка, который вел бой в окружении, возглавил группу командиров и красноармейцев и повел их в атаку на превосходящие силы врага. В этом неравном бою офицер Прохоров пал смертью храбрых. Военный прокурор 43-й армии Б.И.Алексеев в августе 1941 года при выходе из окружения возглавил отряд бойцов и командиров, который атаковал противника и в течение ночи сковывал его действия, давая возможность нашим частям выйти из окружения[9].

Подобных примеров много.

Однако вернемся к событиям далеких июльских дней 1941 года, когда наша дивизия заняла оборону на старой границе в районе города Себеж и 6 июля вступила в бой с гитлеровскими войсками. В течение двух дней отражали мы атаки врага, нанося ему чувствительные потери. Имея значительное превосходство в живой силе и технике, фашисты топтались на месте. Тогда противник сосредоточил на нашем участке большое количество минометов и артиллерии, обрушив шквал огня на подразделения одного из батальонов 391-го стрелкового полка. Командир батальона растерялся и отдал приказ отходить. Сделав это, он совершил непоправимую ошибку, практически преступление – вывел батальон из укреплений в открытое поле. Гитлеровцы не преминули этим воспользоваться, заняли укрепленные позиции и создали серьезную угрозу дивизии с фланга.

Командование соединения, возмущенное преступными действиями командира батальона, поручило прокурору провести расследование и привлечь виновного к уголовной ответственности. Расследование проводил лично прокурор дивизии В.И.Голубцов. Он допрашивал свидетелей, а я под его диктовку составлял протокол. Но дело это так и не было доведено до конца. Обстановка, сложившаяся на фронте, приостановила следствие по делу. Видя реальную угрозу окружения соединения, командир дивизии отдал приказ об отходе к городу Себеж. 9 и 10 июля шли бои на его окраинах.

Части дивизии самоотверженно обороняли занятые позиции и сами переходили в контратаки, на нескольких участках потеснив противника. Но под давлением гитлеровцев, имевших большое превосходство в живой силе и технике, мы вынуждены были оставить Себеж и отойти к станции Кузнецовка, причем отход происходил неорганизованно. Связь штаба дивизии с полками была нарушена. Где находилось командование дивизии, никто не знал. Оставшиеся в штабе командиры собрались вместе и стали обсуждать сложившуюся обстановку, но никто ничего толкового предложить не мог. А в это время на станции Кузнецовка загорелся склад с боеприпасами. Начали рваться снаряды. Со стороны фронта, в непосредственной близости, противник непрерывно освещал местность ракетами.

Во второй половине ночи в штаб прибыл начальник особого отдела старший политрук Борис Петрович Кульков и от имени командира дивизии приказал отходить по шоссе в восточном направлении.

Кулькова знали в дивизии как волевого, строгого, но справедливого чекиста, уважающего законность и порядок. Возглавляемый им отдел работал в тесном контакте с военной прокуратурой и трибуналом дивизии. Как сложилась дальнейшая судьба Кулькова, мне, к сожалению, неизвестно.

В течение нескольких последующих дней части дивизии с боями отходили на восток и 16 июля заняли оборону в районе станции Пустошка. Но противник захватил Невель и, потеснив наш правый фланг, вышел на шоссе Пустошка – Невель. В результате этого маневра части дивизии оказались в окружении. Я в это время вместе с прокурором и секретарем прокуратуры Аблеевым находился во втором эшелоне дивизии, и вместе с тыловыми подразделениями дивизии мы оказались отрезанными от боевых частей. В окружение попали и находившиеся в частях следователи прокуратуры Моргунов, Султанов и Портнов.

Тыловые подразделения стали отходить на восток. 20 июля колонна наших автомашин и повозок остановилась в поле и здесь была атакована девятью немецкими бомбардировщиками. Началась бомбежка, а когда кончились бомбы, немецкие летчики на бреющем полете стали обстреливать нас из пулемета. Расстреляв боеприпасы, летчики пикировали на нас, устрашая зловещим воем моторов. В результате этого налета один человек был убит и пять ранено.

Проехав километра три, мы снова попали под бомбежку. На этот раз обошлось без потерь.

Вскоре мы соединились с боевыми частями дивизии, вышедшими из окружения, и заняли оборону.

В конце июля к нам в дивизию прибыл военный прокурор 62-го стрелкового корпуса В.Г.Зайцев – бывший прокурор 170-й стрелковой дивизии. Здесь мы встретились снова. Он предложил мне работу в прокуратуре корпуса, на что я дал согласие. Несмотря на возражения прокурора дивизии В.И.Голубцова, через несколько дней пришел приказ об откомандировании меня в распоряжение В.Г.Зайцева.

Спустя несколько дней после моего прибытия к новому месту службы на нашем участке фронта произошли следующие события.

21 августа началось наступление советских войск. Сначала оно развивалось успешно, противника удалось немного потеснить. Но сил, видимо, было явно недостаточно, чтобы развить успех, и наступление захлебнулось.

На следующий день, 22 августа, левофланговые части 186-й стрелковой дивизии нашего корпуса атаковали 30 фашистских бомбардировщиков. После «обработки» их переднего края с воздуха гитлеровцы ввели в бой танки. Не выдержав натиска врага, наши части начали отходить. Одновременно немцы выбросили в район Кунья, Назимово десант автоматчиков, которые, засев в лесу, обстреливали наши отходящие войска.

Военная прокуратура и военный трибунал корпуса, двигавшиеся на автомашинах вместе с тыловыми подразделениями, попали под обстрел автоматчиков. Вскоре мы обнаружили, что дорога перерезана фашистами, и были вынуждены свернуть на проселок, который неожиданно уперся в болото. Назад пути не было, а впереди болото. Что же делать?

Осмотрев местность, мы обнаружили большое количество напиленных и сложенных в поленницы двухметровых бревен. Всю ночь таскали эти бревна и прокладывали дорогу. У нас было около 40 машин, которые нам и удалось переправить через настил.

Как стало известно позже, большинство частей корпуса попало в окружение. Вместе с ними был и наш прокурор В.Г.Зайцев.

26 августа фашисты заняли Назимово и Великополье. Части корпуса, не попавшие в окружение, попытались занять оборону около станции Скворцово. Однако нам не удалось остановить врага. Противник выбил нас из Скворцово и продолжал продвигаться к городу Торопец.

Тем временем части корпуса начали выходить из окружения. Вышел вместе с ними и В.Г.Зайцев. Из частей корпуса сформировали одну – 174-ю стрелковую дивизию, прокурором которой был назначен В.Г.Зайцев, а следователями – военный юрист Чебыкин и я. Вскоре мне было присвоено командирское звание военного юриста.

В начале сентября 1941 года вновь сформированная 174-я стрелковая дивизия заняла оборону по берегу Западной Двины возле города Андреаполя.

Особой активности на нашем участке фронта противник не предпринимал. Основные его силы рвались к Смоленску и Москве.

В период пребывания дивизии в обороне под Андреаполем мы, работники прокуратуры, часто ходили на передовые позиции. Здесь, в траншеях и блиндажах, проводили беседы с солдатами и офицерами, разъясняли им законы военного времени, когда возникала необходимость, помогали писать письма и заявления в исполкомы депутатов трудящихся и в территориальные органы прокуратуры с просьбами об оказании помощи их семьям. Проводили работу также с прибывающим в дивизию пополнением. Уголовных дел в этот период времени в дивизии почти не было, и это обстоятельство нами было использовано для проведения большой профилактической работы.

Военная прокуратура, как правило, размещалась в одном помещении с военным трибуналом. Жили и работали мы дружно, понимая, что делаем одно общее дело.

Большим уважением пользовался у нас, работников прокуратуры, председатель военного трибунала – военный юрист 2 ранга Анатолий Ефремович Богданов. Он был высок ростом и худощав. А.Е.Богданов был человеком исключительной честности и порядочности. Судьей он был опытным и процессы проводил умело, при строгом соблюдении всех уголовно-процессуальных норм. Если позволяли условия фронтовой жизни, судебные заседания проходили в расположении частей. На них приглашались представители различных подразделений. Из каждого дела он старался «выжать» все, что касалось причин и условий совершения преступления. Руководствовался принципом: лучше спросить больше, чем недоспросить. После каждого судебного процесса Анатолий Ефремович отправлялся к командованию полка или дивизии и подробно информировал о судебном процессе.

Анатолий Ефремович – участник гражданской войны, отличался отвагой и храбростью. Если не было в производстве дел, он надевал каску, брал винтовку и гранаты и отправлялся на передовую. Здесь он знакомился с жизнью воинов, интересовался питанием, обмундированием и другим несложным бытом красноармейцев и командиров. Нередко вел огонь по противнику, а иногда ходил и в атаку. В дивизии А.Е.Богданова хорошо знали и с почтением отзывались об этом «усатом прокуроре» – солдаты путали председателя с прокурором.

Мы знали и один недостаток Богданова. Заключался он в болезненном восприятии сообщений о неудачах наших войск в первый период войны. Каждое сообщение газеты об оставлении города выводило его из равновесия: он бранился, ругал на чем свет стоит командиров, вгорячах заходил далеко, делал неправильные обобщения.

На этой почве, как мне кажется, развилась у него излишняя подозрительность.

– Был я на днях у командира полка, – говорил Богданов, – и видел в его блиндаже смазливую девчонку, развалившуюся на топчане. Не мудрено, что мы сдаем город за городом, когда командиры с девчонками милуются.

Мы не придавали большого значения его брюзжанию, но некоторых оно настораживало. Однажды ко мне пришли члены трибунала дивизии за советом, как им реагировать на поведение их председателя, который, по их мнению, ведет пораженческие разговоры. Они высказали мысль, что об этих разговорах Богданова следует доложить начальству. Я стал их убеждать не делать такого шага. Говорил им, что знаю Анатолия Ефремовича как стойкого коммуниста, который не раздумывая отдаст свою жизнь за Родину, за дело партии. И это не слова. Он доказал свой патриотизм и преданность всей своей прошлой жизнью. К тому же свои взгляды и суждения Богданов не распространяет где-то, а делится ими с нами, своими товарищами по службе, а мы всегда способны дать им правильную оценку. Неудачи наших войск в первый период войны переживал не один Богданов, а все советские люди, в том числе и мы – работники прокуратуры и трибунала. Да и кто мог быть равнодушным, когда решалась судьба Родины!

Члены трибунала не послушали моего совета и доложили о разговорах А.Е.Богданова. Что и как они писали в своем донесении, я не знаю, однако ему было придано значение, и через некоторое время Богданов был из дивизии отозван.

К счастью, Анатолий Ефремович был оставлен в органах военной юстиции. После войны я с ним встретился в одном городе, где он был председателем военного трибунала гарнизона. Мы встретились как старые фронтовики. Много говорили о войне и армейской службе. Он сильно постарел, однако настроение у него было хорошее. Военное командование отзывалось о деятельности Анатолия Ефремовича весьма положительно, отмечало высокие партийные, деловые и человеческие качества. Он по-прежнему был непоседлив. Постоянно бывал в частях среди солдат и офицеров, проводил беседы и делал доклады на правовые темы.

В обороне под Андреаполем наша дивизия простояла с 5 сентября до 7 октября 1941 года. Все это время шли бои местного значения, велись артиллерийские дуэли, активно действовала разведка.

В сохранившемся у меня фронтовом дневнике я нашел такую запись, сделанную 10 сентября 1941 года.

По приказанию прокурора вместе со следователем прокуратуры Чебыкиным пошли в один из батальонов для проверки выполнения одного из приказов Верховного Главнокомандующего. Идти надо было по открытой местности, хорошо просматривавшейся и простреливавшейся противником. Как только вышли на опушку леса, нас сразу же обнаружили немецкие минометчики, которые немедленно открыли беглый огонь. Вслед за разрывами мин мы быстро перебегали от одной дымящейся воронки к другой и укрывались в них. Мины тем временем продолжали рваться в непосредственной близости. Когда, наконец, огонь прекратился, мы добежали до переднего края обороны. На командном пункте батальона комиссар батальона, посмотрев на мой противогаз, спросил:

– Что это у вас с противогазом?

– Как что? – не понял я.

– В нем же дыра.

Я вынул из сумки маску, и из нее посыпались кусочки стекла, а затем выпал большой осколок мины. Перебитые осколком металлические ободки стекол противогаза спасли меня от ранения. Противогаз, конечно, пришлось выбросить.

Этот случай я привел для того, чтобы отметить, что в первый период войны гитлеровцы открывали огонь из минометов и пушек буквально по каждому человеку, попадавшему в поле их зрения. Они не жалели мин и снарядов. Были случаи, когда на одного человека пикировали даже самолеты.

В конце сентября на нашем участке фронта впервые была применена батарея «катюш». Это было поразительное зрелище. Три боевые машины реактивной артиллерии БМ-13 выехали на огневую позицию. Рассвет только занимался. По данным нашей разведки, фашисты ранним утром должны были проводить разведку боем. С минуты на минуту ожидалась артиллерийская подготовка врага. И вдруг направляющие рельсы дрогнули, покрылись дымом. Блеснули огни, они взлетали один за другим, точно пылающие птицы. А в следующую минуту мы увидели, как в тех местах, где опускались огненные птицы, возникали клубы дыма, поднимались волны взрыхленной земли – всюду бушевал огонь. Все пространство немецких траншей окуталось клубами черной пыли, из которой то там, то здесь прорывались языки пламени. И не было никакого движения во вражеском расположении, никто никуда не бежал, никто не подавал признаков жизни. Земля горела, и вокруг стояла тишина. И мы не сразу заметили исчезновение «катюш». Они скрылись так же быстро, как и появились. В сообщении Совинформбюро за этот день было отмечено, что на нашем участке фронта уничтожено более 200 фашистов.

Трудно передать тот огромный духовный подъем, вызванный у нас результатами залпа такого грозного оружия, каким стали советские реактивные установки, любовно названные воинами «катюшами».

7 октября 1941 года был получен приказ об отходе дивизии на новую линию обороны. Гитлеровцы обошли нас справа и слева, оставив в глубоком мешке. Перед отходом красноармейцы подожгли большой сарай, заполненный необмолоченной рожью. С болью в сердце смотрели мы, как горят тяжелые от зерен снопы. Но что делать? Нельзя было допустить, чтобы хлеб достался врагу.

Спустя два дня переправились через Волгу и остановились в деревне Борисово. Но остановка была короткой. Последовал приказ двигаться дальше. В ночь на 12 октября прибыли в деревню Глазово, что раскинулась в 18 километрах от Ржева. На следующий день части дивизии снова в дороге. На какой-то небольшой железнодорожной станции немецкие самолеты подожгли состав с бензином. Создалась угроза взрыва цистерн. Наши шоферы красноармейцы Юдин и Саранчин с риском для жизни ликвидировали пожар.

Все последующие дни октября прошли в переездах. В начале ноября наша дивизия вела бои в районе города Старица, а потом была переведена в резерв 22-й армии. Располагались мы в деревне Ново-Борисцово, в 10-11 километрах восточнее Торжка.

Я знал, что Торжок – старинный красивый город. Когда же мы приехали туда, то увидели в центральной части города сплошные развалины и груды щебня. 13 октября его почти полностью разрушила вражеская авиация.

Через несколько дней нашу дивизию передали в состав 29-й армии, и мы заняли оборону по восточному берегу реки Тьма, примерно в 30 километрах от города Калинина.

Здесь мы простояли до 25 октября. Все это время я был в 508-м стрелковом полку. Проводил с красноармейцами и командирами беседы, разъяснял законы об ответственности военнослужащих за преступления, совершенные в военное время и в боевой обстановке, законы о льготах для семей фронтовиков, по поручению прокурора проверял снабжение частей питанием и обмундированием. С командиром и комиссаром полка у меня установились хорошие, деловые отношения. Они звали меня «прокурором», информировали о положении на участке обороны, занимаемом полком, о его нуждах и боевых делах. Я в свою очередь информировал их о тех или иных недостатках или нарушениях законности и приказов командования и вносил предложения о мерах по устранению этих недостатков.

В эти дни продолжалось контрнаступление советских войск под Москвой – важнейшее событие конца 1941 года.

25 декабря пошла в наступление и наша дивизия. За пять дней мы продвинулись на запад примерно на 30 километров.

Во время наступления в один из дней конца декабря в 508-м стрелковом полку произошел интересный случай. Одно из подразделений, преследуя противника, оторвалось от своих частей и напоролось на крупные силы гитлеровцев. При отходе к своим частям на лесной дороге наши воины неожиданно увидели немецкую колонну численностью до батальона, идущую им навстречу. Гитлеровцы шли спокойно, не рассчитывая встретить здесь советские войска. Наши заметили врага раньше и, быстро развернув 45-миллиметровую пушку, прямой наводкой стали их расстреливать. Фашисты растерялись и в панике стали разбегаться. В итоге короткой схватки почти все немецкое подразделение было уничтожено. Я видел это поле боя, покрытое множеством трупов. Здесь было подобрано около 100 винтовок, 20 автоматов, 4 миномета, несколько радиостанций и много другого военного имущества.

В нашем подразделении был лишь один раненый.

2 января 1942 года наши войска овладели станцией и городом Старица.

Все это время нас очень донимала немецкая авиация.

5 января на деревню Покровское, где разместились тылы дивизии, вражеский бомбардировщик сбросил четыре тяжелые бомбы. Одна из них разорвалась возле дома, в котором располагалось одно из отделений штаба дивизии. Многие из работников штаба были ранены, а начальник отделения капитан Райко убит. Другая бомба полностью разнесла еще один дом. Все находившиеся в нем люди погибли. Досталось и нашему дому, но, к счастью, обошлось без потерь.

Налеты вражеской авиации на Покровское не оставались безнаказанными. 7 января зенитчики нашей дивизии сбили два немецких бомбардировщика. Летчики, выбросившиеся с парашютами, были захвачены в плен.

Тем не менее немецкая авиация продолжала активно действовать. Гитлеровские стервятники летали как в группе, так и поодиночке.

В один из дней вражеский летчик, заметив возле деревенской бани группу солдат и лошадь с повозкой, перешел на бреющий полет и, сбросив несколько бомб, открыл огонь из пулемета. Я в это время шел в штаб дивизии и также оказался под огнем бомбардировщика. Пришлось полежать на снегу. Но все обошлось благополучно.

На следующий день немецкий бомбардировщик на бреющем полете над деревней высыпал множество мелких бомб, которые, к счастью, не причинили никакого вреда. Таких налетов было множество.

Тем временем наши войска, преодолевая упорное сопротивление гитлеровцев, продвигались на Запад.

В феврале прокурор дивизии поручил мне расследование дела командира батареи старшего лейтенанта Владимира Питерцева. 15 февраля 1942 года Питерцев прибыл в деревню Букавино, где размещалось хозяйственное отделение его батареи. Изрядно выпил. В это время в дом зашел командир лыжного батальона и сказал, что он намерен разместить здесь своих солдат. Питерцев возразил. Возник спор, в ходе его разгорячившийся Питерцев ударил лыжника. Разошедшийся вконец командир батареи приказал зарезать попавшуюся ему на глаза корову, а мясо сварить и съесть.

Приехав в полк, я вызвал Питерцева для допроса. В комнату вошел красивый, с мягкими чертами лица молодой командир. Он четко доложил о своем прибытии. Я обратил внимание на его ввалившиеся, воспаленные глаза. Видимо, Питерцев недосыпает и очень устал.

Я начал допрос. Питерцев 1922 года рождения, русский, холостой, не судим. С первых дней на фронте. Он ничего не скрывал и полностью признал себя виновным, горько сожалел о случившемся.

Питерцев произвел на меня впечатление человека честного, не умеющего врать и кривить душой. Комбат показался мне скромным и даже застенчивым. Он переживал и стыдился своих поступков. Не столько за то, что ему предстоит нести за них ответственность, сколько за то, что подвел товарищей, командование полка, который ему стал родным, честью которого он дорожил. С первых дней войны он делил с полком все радости и невзгоды. А полк его испытал многое. Во время жестоких июльских боев потерял почти всю материальную часть и дрался в обороне как стрелковый полк. Потом получил пушки и снова стал артиллерийской частью. Питерцев переживал за свою батарею, которая считалась лучшей в полку.

Солдаты любили комбата за его храбрость и были готовы идти с ним в огонь и в воду.

А вот что рассказали, например, о Питерцеве свидетели. 12 января 1942 года шел жестокий бой за деревню Копытиха. Немцы бросили в атаку большие силы и стали теснить наши части. Обстановка сложилась так, что наблюдательный пункт батареи Питерцева оказался впереди стрелковых подразделений. Связь с батареей была нарушена. Перейдя на запасной КП, комбат восстановил связь с батареей и продолжал руководить огнем. Но фашисты стали обходить НП и батарею с тыла. Комбат, взяв ручной пулемет и подпустив немцев на близкое расстояние, стал косить их меткими очередями.

И только когда батарее стало угрожать полное окружение, он отдал приказ о смене огневых позиций, с которых батарея снова открыла меткий огонь.

В другой раз, находясь на наблюдательном пункте, Питерцев увидел, как в одном из домов укрылись немецкие автоматчики. Метким выстрелом прямой наводки он заставил автоматчиков выбежать из дома. Следующими снарядами фашисты были накрыты.

За храбрость и отвагу, проявленные в боях, Питерцев был представлен к награждению орденом Красного Знамени.

В качестве свидетеля я допросил и начальника Питерцева – командира дивизиона старшего лейтенанта Разгородина. Он охарактеризовал комбата с самой лучшей стороны. Говорил, что Питерцев – большой души человек, смелый и отважный, всесторонне образованный. «Уверен, что он, не задумываясь, отдаст свою жизнь за Родину, – говорил Разгородин. – Мы с ним близкие друзья. Я тоже был командиром батареи и совсем недавно стал командиром дивизиона. Кстати, на этой должности должен был быть Питерцев, но ему помешали известные вам обстоятельства.

Питерцев добрый и отзывчивый человек, – продолжал Разгородин. – Он должен быть строго наказан за свои действия, но не судом военного трибунала».

Я посоветовался с командиром и комиссаром полка. Они тоже считали, что комбата судить не следует, и просили дело прекратить.

Уехал я из полка с твердым намерением доложить прокурору предложение о прекращении дела Питерцева. Хотя прекрасно понимал, что для этого юридических оснований мало. Состав преступления – налицо. Но в то же время я не мог не учитывать конкретных обстоятельств дела и личности виновного: его героизм в борьбе с врагом, чистосердечное признание и искренние заверения больше ничего подобного не совершать. Я не мог также не учитывать мнение командования полка и сослуживцев Питерцева, считающих возможным ограничиться наказанием комбата в дисциплинарном порядке.

Мне пришлось долго доказывать прокурору, что уголовное дело надо прекратить, и наконец он сдался.

– Ну хорошо, я согласен, а кто будет платить деньги за съеденную корову?

Причиненный им ущерб комбат уже компенсировал.

Дело было прекращено и сдано в архив.

17 марта 1942 года 174-я стрелковая дивизия была переименована в 20-ю гвардейскую. Почти с первого дня войны дивизия непрерывно вела ожесточенные бои с противником в районе Полоцка, Белой Нивы, Великих Лук, Куньи, Андреаполя, на реке Тьма. Таков боевой путь дивизии в первые месяцы войны. С декабря 1941 года дивизия наступала на старицком и ржевском направлениях.

Несмотря на большие потери в личном составе и технике, дивизия не выходила из боя. Иногда в полках оставалось по нескольку десятков активных штыков, но наступательный порыв был настолько высок, что воины не думали ни о чем другом, как только идти вперед и громить врага.

С выходом к Волге дивизия получила пополнение. Вскоре пришел приказ выбить гитлеровцев из М.Мантурово, Глядово и Погорелки. Задача предстояла нелегкая. Наступали по открытой местности – волжскому льду, под ураганным огнем противника. И тем не менее приказ был выполнен. Освободив эти населенные пункты, дивизия соединилась с частями 39-й армии и разрезала ржевскую группировку гитлеровцев на две части.

1 апреля был тяжело ранен В.Г.Зайцев. В тот день мы с ним пошли на командный пункт дивизии, находившийся в деревне Глядово. Собственно, это была не деревня, а одно название, поскольку ох нее остался всего лишь один полуразрушенный дом, в подвале которого и был размещен командный пункт командира дивизии. Руины деревни находились под постоянным обстрелом артиллерии и минометов противника. Наш путь к командному пункту проходил по открытому полю. У самого КП артобстрел врага прижал нас к земле. Как только наступила пауза, мы побежали к дому, но тут поблизости разорвался тяжелый снаряд. Взрывной волной меня свалило с ног, чем-то тяжелым ударило по голове. Когда я поднялся, то увидел Василия Герасимовича лежащим на снегу.

– Живы? – спросил я. Но вместо ответа услышал стон. Он был ранен в бедро. Я перетащил его в блиндаж, где находились работники штаба. Сюда немедленно вызвали военврача, который оказал Зайцеву необходимую помощь. Рана оказалась большой и глубокой.

Через два дня Зайцева эвакуировали в полевой пересыльный госпиталь, а оттуда – в тыл. Врачи сказали, что с таким ранением ему придется полежать пять-шесть недель.

Временное исполнение обязанностей прокурора дивизии было возложено на меня.

Мне было очень тяжело расставаться с В.Г.Зайцевым. Он был первым моим наставником и учителем в вопросах военной юстиции. До конца дней своей жизни я буду благодарить судьбу за то, что она свела меня с этим замечательным человеком.

Василий Герасимович был не только моим непосредственным начальником, но и старшим товарищем. Подкупала его доброта и простота. Он был ровен в отношениях со всеми, и даже в то время, когда у меня из-под носа сбежал преступник, читатель помнит этот случай, он лишь спокойно сказал:

– Это тебе послужит хорошим уроком. Нельзя быть слишком доверчивым. Тем более что перед тобой преступник, который, надо полагать, не выражает особого желания сидеть в тюрьме.

Действительно, этот случай остался у меня в памяти на всю жизнь.

В своих сотрудниках Василий Герасимович больше всего ценил самостоятельность и инициативу. Дух доброжелательности, ровное и спокойное отношение к людям создавали хорошую, деловую атмосферу.

Одной из важнейших функций прокурора является постоянный и действенный надзор за законностью расследования уголовных дел. И этому участку работы В.Г.Зайцев уделял большое внимание. Он требовал от следователей строжайшего исполнения норм уголовного судопроизводства, и в особенности норм, касающихся прав обвиняемого. И не только требовал. Соединяя в себе все необходимые качества и свойства военного прокурора, он учил следователей, как надо расследовать дела, прививал им интерес и любовь к этой многотрудной профессии.

В свободные вечера он любил непринужденную беседу, музыку. Бывало, приятным несильным баритоном сам запевал свою любимую песню «Чубчик кучерявый».

Прощался я с Василием Герасимовичем в медсанбате. Сюда же приехал командир дивизии полковник А.А.Куценко и комиссар дивизии полковой комиссар И.И.Сорокин, чтобы проводить своего прокурора. Я думал, что мы больше не увидимся. Однако после выздоровления В.Г.Зайцев был направлен на службу в Главную Военную прокуратуру, а после войны и я прибыл на работу в Москву, где мы и встретились.

Сейчас Василий Герасимович на пенсии и живет со своей доброй и приветливой женой Зоей Анатольевной в Москве на Сахалинской улице. Недавно я был у них в гостях. Мы долго беседовали, вспоминая совместную службу. Василий Герасимович напомнил мне эпизод из жизни нашей прокуратуры. Когда в августе 1941 года войска нашего корпуса попали в окружение, с ними находился красноармеец, приговоренный к смертной казни. В этой обстановке конвоирам было не до него, они покинули арестованного. Но арестованный не захотел воспользоваться сложившейся обстановкой. Он вместе с работниками прокуратуры участвовал в боях и вышел вместе с ними из окружения. По ходатайству командования и представлению прокурора приговор военного трибунала был пересмотрен и мера наказания определена другая.

В апреле 1942 года наша дивизия, обескровленная в непрерывных боях, была выведена на отдых и пополнение. Штаб соединения разместился в селе Емельяново. До войны это село насчитывало около 130 домов, а теперь – единицы. Рядом с Емельяново – деревня Сотчино, от которой осталось лишь четыре дома. Вообще все населенные пункты Емельяновского района гитлеровцы сожгли. Скот угнали.

Зашли в один из домов, надеясь переночевать. Кроме хозяйки и ее детей в доме размещались секретарь райкома партии и другие работники райкома.

Разговорились. Хозяйка рассказала, как вели себя у них гитлеровцы.

– Во время обеда, – рассказывала женщина, – фашисты безобразничали. Когда ставили самовар, воду наливали в трубу. Во время топки печи не открывали заслонку и напускали столько дыма, что хоть из дому беги.

Перед отступлением гитлеровцы оставили группу солдат, которые поджигали дома. Человек двадцать мужчин угнали с собой. К счастью, некоторым удалось по дороге убежать.

Во время пребывания в Емельяново мы тщательно проверили работу некоторых тыловых служб. Один из следователей нашей прокуратуры занялся проверкой сигналов о случаях хищения продуктов со склада дивизионного обменного пункта (ДОП). Допросил кладовщика. В ходе следствия установил случаи злоупотребления со стороны начальника ДОПа, по вине которого разбазаривались продукты питания и подарочный фонд. Виновные были наказаны.

Я проверял обеспечение частей вещевым имуществом и обнаружил, что некоторые командиры нашей дивизии сшили себе брезентовые сапоги. Они были легки и удобны для летнего времени. Однако для пошива таких сапог расходовались плащ-палатки, которых недоставало для обеспечения красноармейцев, находящихся на переднем крае. Мною было сделано представление командиру дивизии, который немедленно принял меры к пресечению злоупотреблений и наказанию виновных.

Большую помощь в расследовании преступлений и чрезвычайных происшествий, особенно в период оборонительных боев, оказывали нам органы дознания. По существующей в то время инструкции командиры частей, как органы дознания, были вправе проводить расследование в полном объеме по многим видам правонарушений. Такие дела с обвинительным заключением направлялись военному прокурору дивизии для утверждения и передачи в военный трибунал. Однако далеко не все дознаватели могли квалифицированно провести расследование дела. К тому же во время боевых действий многие дознаватели выбывали из строя. Поэтому одной из важных задач деятельности прокуратуры дивизии являлась работа с дознавателями, инструктаж и обучение методам расследования, порядку составления документов и многим другим юридическим вопросам.

28 мая 1942 года военные юристы 20-й гвардейской дивизии были приглашены в военную прокуратуру 31-й армии, в состав которой в это время входила дивизия, на празднование 20-летия советской прокуратуры. На праздник прибыли и работники других прокуратур. От командования армии присутствовал начальник тыла. Наша дивизия была в то время единственной гвардейской в армии, и к нам проявлялось особое внимание. Во время празднования прокурор армии объявил мне и следователям Моргунову и Семенюку благодарность.

Но военная жизнь, а в особенности фронтовая, отличается быстротой течения. В конце июля 1942 года в прокуратуру дивизии прибыл исполнявший обязанности прокурора армии военный юрист 1 ранга Постников и, что называется, «с порога» объявил, что намерен перевести меня в аппарат прокуратуры армии на должность помощника по общему надзору. Немного подумав, я не стал возражать против такого предложения. Прокурором дивизии был назначен военный юрист 2 ранга Иван Михайлович Максимов, которому я и передал дела. С Максимовым мы встретились уже после войны, в Москве. Он работал на должности заместителя Главного военного прокурора.

Через некоторое время после моего отъезда из дивизии состоялось решение о назначении следователем прокуратуры армии моего коллеги по 20-й гвардейской дивизии И.С.Моргунова. А на его место был назначен лейтенант Глазунов, способный и деятельный офицер, работавший секретарем военной прокуратуры дивизии.

С Иваном Семеновичем Моргуновым я работал более трех лет. Это был кадровый военный юрист. Он прекрасно знал следствие и относился к нему любовно. Казалось, что никакой иной работы для него не существует, кроме следственной. Дела он расследовал тщательно, объективно, глубоко, всесторонне. Дело, расследованное им, было приятно взять в руки. Оно было хорошо оформлено. Протоколы и другие следственные документы он составлял четко, хорошим и ровным почерком. Нормы уголовно-процессуального закона соблюдал скрупулезно, не допуская никакого упрощенчества. Высокий, стройный и красивый, всегда подтянутый, Иван Семенович являл собой пример человека военного, любящего службу.

Как мне стало известно из его писем, по окончании войны с Германией он был направлен на Дальний Восток воевать с Японией, а потом заболел малярией и демобилизовался из армии. Затем ряд лет работал прокурором следственного отдела Челябинской областной прокуратуры. Однако болезнь глаз оторвала его от любимой работы, и Иван Семенович рано ушел на пенсию…

С 4 августа 1942 года наша 31-я армия участвовала в Ржевско-Сычевской наступательной операции войск Западного и Калининского фронтов. Прорвав сильно укрепленную оборону врага, соединения армии после ожесточенных боев освободили Погорелое Городище и подошли к Зубцову.

Активным боевым действиям сильно мешали дожди. Дороги пришли в негодность, и автотранспорт буквально встал. В непролазной грязи утопали тысячи машин. Тылы оторвались от боевых частей. Нарушилось снабжение войск продовольствием и боеприпасами. Началось строительство дорог-жердянок. Были построены сотни километров таких дорог. Но вскоре дожди прекратились, грязь подсохла и пробки на дорогах стали рассасываться. Возобновилось наступление, в результате которого войска армии освободили ряд населенных пунктов и овладели городом Зубцов.

Как уже говорилось раньше, я был назначен помощником прокурора армии по общему надзору. Как только началось наступление нашей армии, я отправился в полевые армейские госпитали для проверки соответствующих приказов об обслуживании раненых, которых в период активных боевых действий было много. Придя однажды утром в один из госпиталей, я увидел там крайне неприглядную картину. Мест для размещения раненых не хватало, и многие из них лежали на траве под открытым небом. Раненые поступали непрерывно. Санитары с большим трудом успевали переносить их с машин. Медицинские сестры сбились с ног, не успевая делать перевязки. У некоторых раненых под грязными повязками появились гнойники. Я разыскал начальника госпиталя, но он в ответ на мои вопросы только развел руками:

– Вы видите, что творится. У меня нет больше людей.

Я немедленно поехал в прокуратуру и доложил об увиденном прокурору. Он сейчас же проинформировал начальника тыла армии о положении дел в этом госпитале и просил принять срочные меры. На следующий день я снова побывал в нем, обстановка там значительно улучшилась. Госпиталю была оказана необходимая помощь.

В середине августа 1942 года исполнявший обязанности прокурора армии В.В.Постников был отозван в распоряжение прокурора фронта. Нам было жаль расставаться с этим человеком, всеми уважаемым прежде всего за ровное, доброжелательное отношение к людям.

Вскоре к нам прибыл новый начальник. С первых же дней мои отношения с ним сложились не лучшим образом. Одной из причин этого было дело об уничтоженной во время бомбежки на станции Погорелое Городище цистерны с горючим. Когда прокурор армии узнал, что сгорела цистерна с горючим, он приказал мне установить причины, по которым не было вовремя слито горючее. Я проверил и доложил:

– Цистерну с горючим вовремя не слили потому, что не было свободной тары. Считаю, что о случившемся следует проинформировать начальника тыла, с тем чтобы он принял соответствующие меры и наказал виновных своею властью. Оснований для возбуждения уголовного дела я не нахожу.

Однако прокурор со мной не согласился и предложил возбудить дело и передать следователю. Я выполнил приказание и материал передал следователю прокуратуры армии.

Дней десять следователь занимался расследованием и пришел к выводу, что в действиях работников армейского склада горюче-смазочных материалов нет состава преступления, и дело производством прекратил. Прокурор армии пришел в ярость, обвинил нас в беззубости и объявил мне выговор за плохой надзор за расследованием этого дела. Следователь же отделался прокурорскими упреками. Так я получил первое и последнее взыскание за всю мою тридцатипятилетнюю службу в армии. До сих пор считаю его несправедливым.

Наступила осень 1942 года. Все мы с огромным вниманием следили за ходом исторической битвы под Сталинградом. На нашем же участке фронта шли бои местного значения. Работники прокуратуры армии занимались своими обычными делами. В один из дней при проверке армейского продовольственного склада я обнаружил около железнодорожных путей сваленный в огромную кучу картофель. Ночью ударили заморозки, и картофель подморозило. Я пошел к начальнику склада и попросил его дать объяснение, почему картофель остался неубранным и даже не покрытым брезентом или соломой. Объяснение было неудовлетворительным. Я возбудил против начальника склада уголовное дело по соответствующей статье уголовного кодекса, предусматривающей ответственность за преступную халатность.

Недели за две до этих событий со мной произошел случай, который я и сейчас не могу вспоминать без волнения. Стояла дождливая, промозглая погода. Дороги размыло. Люди и транспорт увязали в грязи смоленских проселочных дорог и полей. Прокурор направил меня в один из полков, находящихся в обороне, для проверки обеспечения его личного состава продовольствием и вещевым имуществом. Рано утром я пришел на передний край и в ходе проверки установил, что в некоторых подразделениях имеются серьезные нарушения соответствующих постановлений Государственного Комитета Обороны, приказов командования фронта и армии по вопросам снабжения войск.

Доложил прокурору о результатах проверки. Выслушав меня, он спросил:

– А объяснения с командиров рот и батальонов взял?

– Нет. Я не считал нужным, поскольку в данном случае не идет речь о возбуждении уголовного дела.

– Иди обратно и возьми объяснения.

Приказ есть приказ. Я тут же отправился в часть. До переднего края нужно пройти километров восемь. Короткий ноябрьский день склонялся к вечеру, и я, боясь, что в темноте потеряю дорогу, быстро направился к месту расположения нужных мне подразделений. Кажется, осталось немного. Перепрыгнул через одну траншею, другую, сейчас, думаю, будет последняя траншея. Вот и она! Перемахнув траншею, я увидел какого-то странного солдата, откапывающего картошку под полом сгоревшего дома. Присмотревшись, заметил на нем немецкую форму. «Фашисты!» Тихо повернул назад и, незамеченный, скрылся в сумерках наступившего вечера. И уже будучи в безопасности, в полной мере почувствовал всю нелепость и опасность положения, в котором находился минуту назад.

Часов до трех ночи собирал документацию в ротах, а потом при свете немецких ракет и под дождем отправился в обратный путь. До нитки промокший, с трудом передвигая ноги, к рассвету вернулся в прокуратуру…

Кроме меня у прокурора армии был еще один помощник – военный юрист 3 ранга Александр Васильевич Лебедев. Он осуществлял надзор за законностью расследования дел в особом отделе армии. Это был вполне опытный юрист. В то время ему было за пятьдесят. В армию его призвали из запаса с должности помощника прокурора Москвы по надзору за следствием в органах милиции. Следствие он знал прекрасно и слыл в этом деле большим специалистом. Александр Васильевич был общителен, знал много стихов и любил их декламировать. Особенно хорошо читал он стихотворение Лермонтова «На смерть поэта» и поэму Блока «Двенадцать». Мы всегда с большим удовольствием его слушали и просили прочитать что-нибудь еще.

Лебедев был не только опытным юристом, но и тонким психологом, обладающим каким-то особым чутьем и умеющим быстро находить слабые места в следственном производстве. Он обладал даром упрощать, казалось бы, очень сложные ситуации и делать правильные выводы. Мы, молодые гористы, часто обращались к нему за советами и всегда получали исчерпывающий ответ на интересующий вопрос, а также рекомендации, что и как надо делать.

Александр Васильевич неоднократно говорил нам:

– При расследовании любого дела старайтесь всегда всесторонне изучить своего подследственного, глубже проникнуть в его нравственный мир, тогда вам легче будет разобраться во всех перипетиях и ситуациях следствия. Помните, что говорил знаменитый дореволюционный русский адвокат Федор Никифорович Плевако? Однажды, выступая по делу моего однофамильца Лебедева (видимо, поэтому я и запомнил дело), Плевако сказал: «Нравственным уликам нужно отдавать предпочтение перед вещественными… У всех людей есть по пять пальцев, которые могут сжаться в кулак и схватить нож, но из этого не следует, что всякая здоровая рука могла наносить удары; наносит удары только рука, привешенная к такому телу, внутри которого живет дух развращенный, который не знает удержу перед всякими страстями и соблазнами». Я полагаю, что прежде всего нужно изучить человека. – Немного подумав, Александр Васильевич улыбнулся и сказал: – Вам не приходилось слышать о том, как Плевако защищал одного горбатого старика? Нет. Так вот слушайте. Это, конечно, анекдот, но он имеет отношение к нашему разговору.

Один старик был привлечен к уголовной ответственности за убийство своей старухи. Преступление было настолько очевидным, что никто из адвокатов не брался защищать бедного старика. Взялся за это дело Плевако, который начал свою речь в суде следующими словами:

– Господин председатель! Господа присяжные заседатели!

После этого обращения Плевако сделал значительную паузу. А потом снова:

– Господин председатель! Господа присяжные заседатели! – и снова пауза.

– Господин Плевако, – не выдержал председательствующий, – если вам нечего сказать, то садитесь.

Плевако снова обращается к суду:

– Господин председатель! Господа присяжные заседатели! Я всего лишь дважды повторил эти слова, но господин председатель сделал мне замечание. Присяжные заседатели начали недоуменно смотреть на меня и переговариваться между собой. Господин прокурор заерзал на стуле. Что же было делать моему подзащитному, когда всю жизнь он только и слышал от своей старухи: горбатый, горбатый, горбатый…

После этого Плевако сел на место. Присяжные заседатели вынесли подсудимому оправдательный вердикт.

Мы дружно рассмеялись.

– А ведь действительно анекдот-то поучительный, – сказал один из слушателей.

В 1943 году наступил коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны. Началось освобождение временно оккупированной советской территории. На повестку дня встал вопрос о справедливой каре для тех, кто в годы оккупации творил злодеяния на советской земле. Речь шла о суровом возмездии для оккупантов и их приспешников из числа советских граждан, которые оказывали пособничество врагу в совершении тягчайших преступлений.

По мере освобождения советскими войсками оккупированной врагом территории на рассмотрение военных трибуналов стали поступать дела о злодеяниях гитлеровских захватчиков и их пособников. Такие судебные процессы начиная с середины 1943 года были проведены в Краснодаре, Смоленске, Харькове, Киеве и других городах Советского Союза.

Эти процессы обнажили разбойничий характер гитлеровской армии, чинившей чудовищные зверства в отношении советских людей: бомбардировки санитарных поездов и госпиталей, истязания и расстрелы раненых красноармейцев, зверское обращение и массовые расстрелы военнопленных в немецких лагерях смерти, грабежи и мародерство, каторжный труд в концентрационных лагерях, варварское уничтожение национальных культур, насилия над женщинами, убийства мирных жителей и т д.

Было установлено, что гитлеровцы самым грубейшим и беззастенчивым образом нарушали международное право и обычаи войны, в частности 3-ю Гаагскую (1907 год) и Женевскую (1929 год) конвенции, под которыми стояла подпись Германии. Эти конвенции запрещают нападение без предварительного предупреждения и предусматривают гуманное обращение с пленными, ранеными и больными.

На судебном процессе в Краснодаре, проходившем в июле 1943 года, было установлено, что в период шестимесячной оккупации города были истреблены десятки тысяч советских граждан, в том числе много детей, стариков, женщин и военнопленных.

За два дня – 21 и 22 августа 1942 года – гитлеровцы истребили почти всех евреев. 23 августа было уничтожено 320 больных, находившихся на излечении в краевой психолечебнице. 9 октября фашисты погрузили в машины 214 детей, эвакуированных в город Ейск из Симферопольского детского дома, вывезли их за город, побросали в ямы и закопали живыми. Дети были в возрасте от 4 до 7 лет.

На железнодорожной станции Белореченская фашисты заперли в два товарных вагона 80 советских раненых солдат и офицеров и сожгли их.

По дороге от станции Белореченская до села Вечное были найдены 88 советских военнопленных, замученных и застреленных гитлеровцами.

В селе Воронцово-Дашковское немецкие захватчики учинили дикую расправу над 204 пленными ранеными советскими военнослужащими. Их кололи штыками, им обрезали носы, уши. Такая же участь постигла 14 тяжелораненых военнослужащих в селе Новоалексеевское. А перед самым бегством из Краснодара фашисты повесили на улицах 80 советских граждан.

Эти и многие другие преступления в Краснодаре совершались по прямому указанию командующего 17-й немецкой армией генерал-полковника Руофа. Всеми казнями непосредственно руководили шеф гестапо Кристман, его заместитель капитан Раббе, а убивали, вешали, истребляли людей в душегубке офицеры гестапо Пашен, Босс, Ган, Сарго, Мюнстер, Мейер, Сальге, Винц, гестаповские врачи Герц и Шустер, содействовали этому переводчики Эйкс и Шертерлан.

В этот период на повестку дня встала проблема международной уголовной ответственности гитлеровского правительства, командования германской армии и их сообщников. Необходимо было выработать международную конвенцию, которая бы предусматривала привлечение к судебной ответственности и наказание преступных нарушителей законов.

Большой вклад в разработку вопросов об ответственности гитлеровских преступников внесли советские ученые-юристы, и в особенности профессор А.Н.Трайнин. В 1944 году вышла в свет его книга «Уголовная ответственность гитлеровцев», которая привлекла большое внимание за рубежом и была переведена на ряд иностранных языков.

Американское объединение юристов в письме, адресованном советскому послу в США А.А.Громыко, указало, что «работа Трайнина представляет собой огромный вклад, который стал хорошо известен всему миру».

В книге А.Н.Трайнина дается определение международного преступления как наказуемого посягательства на основы международного общения. Он рассматривает фашистскую клику как особую форму организации международных преступников. В состав клики автор включает не только фашистские правящие круги, но и представителей финансовых и хозяйственных концернов, которые являлись «социальной базой» фашизма и наживали миллионы на крови невинных людей.

Видную роль сыграл А.Н.Трайнин в подготовке соглашения между правительствами СССР, США, Великобритании и Франции о судебном преследовании и наказании главных военных преступников европейских стран оси, а также в разработке Устава Международного военного трибунала, явившегося актом, определившим согласованную деятельность государств по наказанию главных военных преступников. На основании этого Устава был организован и проведен судебный процесс над главными военными преступниками в Нюрнберге, в городе, где ежегодно под звуки фанфар, при факельных шествиях собирались торжественные съезды фашистской партии. «В Нюрнберге, – говорил А.Н.Трайнин, – расцветал фашизм. В Нюрнберге он найдет свою могилу».

Весной 1943 года я был назначен прокурором 133-й стрелковой дивизии. Это назначение пришлось мне по душе. Сразу энергично взялся за работу. У меня установились хорошие отношения с командованием дивизии. В общем, был вполне доволен новой самостоятельной работой.

Но и здесь мне не пришлось долго прослужить. В середине 1943 года получил предписание прокурора армии отбыть в распоряжение отдела кадров фронта. Здесь мне сообщили, что есть указание из Москвы о создании при разведывательных отделах армий следственных частей. В задачу этих частей входил допрос военнопленных с целью более глубокого изучения противостоящего противника, выявления его намерений, новых видов вооружения, изучения оборонительных сооружений, огневых средств и многих других вопросов, выяснение которых поможет командованию при решении боевых задач.

Я был назначен начальником следственной части разведывательного отдела штаба 31-й армии и был очень рад, что снова буду в своем объединении, с которым успел сродниться.

Коллектив разведывательного отдела встретил меня хорошо. Некоторые из офицеров отдела – Петр Михайлович Шлычков, Константин Васильевич Гойденко, Николай Филимонович Матвейчук – стали впоследствии моими друзьями.

Петр Михайлович Шлычков, в то время майор, прибыл в разведывательный отдел из войск, где сначала командовал ротой, а затем батальоном. Он участвовал во многих боях, не раз сам водил свои подразделения в атаки. Шлычков был трижды ранен, на его приятном лице – шрам, след одного из ранений. Среди многих орденов и медалей, украсивших его грудь, был и орден Красного Знамени, которым он особенно дорожил и гордился: Шлычков получил его за успешное командование ротой и батальоном непосредственно в боях. Он был всегда подтянут и дисциплинирован, службу знал хорошо, выполнял ее ревностно. Будучи офицером информационного отделения, он ежедневно и по нескольку раз составлял информационные разведывательные сводки, отличавшиеся четкостью и конкретностью. В отделе Шлычков был самым молодым офицером и единственным комсомольцем.

С Петром Михайловичем я прослужил в разведотделе до конца войны.

На фронте он познакомился с девушкой – связисткой Наташей, моей землячкой. В самом конце войны они поженились. Наташа оказалась прекрасной женой и матерью, воспитавшей троих детей. После войны Шлычков продолжал служить в войсках, а потом был направлен на учебу в военную академию.

Другой офицер отдела, с которым у меня установились дружеские отношения, – майор Константин Васильевич Гойденко – большой души человек. Его отца до революции за политическую деятельность сослали в Сибирь. Там родился и вырос Константин Васильевич.

После войны К.В.Гойденко уволился в запас и остался жить с семьей во Львове. У него были две дочери я сын. Не раз я заезжал к Гойденко, и всегда меня восхищала его кипучая общественная работа.

И еще один мой друг – Николай Филимонович Матвейчук. Он служил в разведотделе переводчиком немецкого языка. Сын крестьянина Винницкой области, Николай Филимонович перед войной окончил филологический факультет Киевского университета, а затем аспирантуру. Темой кандидатской диссертации он избрал творчество А.М.Горького. Однажды, когда мы стояли в обороне под Оршей, попросили Николая Филимоновича рассказать о Горьком и были восхищены его глубокими знаниями творчества великого писателя.

Первое время Николай Филимонович немецким языком владел слабовато. Однажды, допрашивая военнопленного, он задал ему какой-то вопрос, на который пленный ответил отрицательно: «Кайне». Матвейчук подумал, а потом повторил:

– Так, значит, кайне?

– Яволь, – ответил немец.

Мы долго потом смеялись над этим диалогом. «Так, значит, кайне?» – спрашиваем мы у Матвейчука. Тот шутливо отзывается: «Кайне». Он был высок ростом, лицо приятное, добродушное. К окружающим относился уважительно.

После войны Матвейчук переехал во Львов, защитил докторскую диссертацию, ему было присвоено звание профессора Львовского университета. Он подарил мне свою книгу «Творчество М.Горького и фольклор», изданную Академией наук Украинской ССР в 1959 году. Это была его докторская диссертация. На книге Николай Филимонович написал: «Дорогому другу и соратнику ВОВ Николаю Федоровичу Чистякову. На добрую память о встрече во Львове – через двадцать лет, – с приветом и добрыми пожеланиями и чтобы постоянно сохранять горьковскую человечность. Н.Матвейчук».

Я прибыл в разведотдел, когда наша армия вела оборонительные бои. В первые дни оказался без дела. Ходил, приглядывался, чувствуя какую-то неловкость. Все что-то делают, а я болтаюсь. Я никогда не любил безделья, а в военной обстановке это было особенно неприятно.

Однако скоро наши войска перешли в наступление, появились пленные, а следовательно, и работа. Каждый день с утра до ночи допросы и допросы. Хотелось собрать как можно больше данных о противнике. Эти данные в виде протоколов немедленно передавались в разведывательное управление штаба фронта. Помимо допросов на мне лежала обязанность эвакуировать пленных на сборный пункт, а наиболее важных – иногда в разведывательное управление фронта, где они также допрашивались.

Несмотря на поражение под Москвой и Сталинградом, противник был еще очень силен. Фашистские войска продолжали упорно сражаться. Солдаты и офицеры, одурманенные геббельсовской пропагандой, верили в победу Германии. Даже находясь в плену, многие из них продолжали верить в эту победу. На вопрос о том, как они рассматривают поражение под Москвой и под Сталинградом, некоторые из них отвечали:

– Война есть война. На войне бывают и победы и поражения. Наши поражения носят временный характер. Победа в итоге будет за нами.

Так, или примерно так, отвечали на допросах пленные в 1943 году, и мы понимали, что война быстро не кончится, что гитлеровцы будут оказывать упорное сопротивление. Дух слепого повиновения, доведенного до фанатизма, держался в них долго. Этому способствовала немецкая пропаганда, направленная на то, чтобы вселить в каждого немецкого солдата и офицера страх перед русским пленом. Им говорили, что русские уничтожают пленных, а если и сохраняют некоторым из них жизнь, то отправляют в Сибирь, которую рисовали сущим адом. Немецкие солдаты боялись плена и дрались с большим упорством.

Летом и осенью 1943 года соединения нашей армии участвовали в Смоленской наступательной операции. 16 сентября они освободили город Ярцево и отличились в боях за освобождение Смоленска – важного стратегического узла обороны противника на западном направлении.

Наступление успешно продолжалось, но примерно в 70 километрах от Орши наши войска натолкнулись на сильную, глубоко эшелонированную оборону противника, проходящую севернее реки Днепр, и остановились.

В обороне под Оршей мы простояли до начала Белорусской операции – до 23 июня 1944 года.

Штаб 31-й армии разместился в лесу. Сейчас же приступили к строительству блиндажей и землянок. Но пока шло строительство, жили в брезентовой палатке, посреди которой топилась железная печка. В этой палатке мы встретили зиму и основательно померзли от наступивших холодов. Только в середине декабря 1943 года перебрались в просторный блиндаж, теплый и уютный. В нем мы прожили всю зиму до начала летнего наступления.

В обороне мы стали издавать разведывательный бюллетень. В нем рассказывали о противостоящем противнике.

Перед нашими войсками оборонялась 78-я механизированная штурмовая дивизия. В этой дивизии насчитывалось до 12 тысяч человек. Командовал дивизией генерал-лейтенант Траут, хорошо подготовленный в военном отношении, пользующийся полным доверием у гитлеровского руководства. Дивизия перерезала шоссе Москва – Минск и была основной опорной силой на подступах к Орше.

За период обороны мы, разведчики, настолько детально изучили противостоящие силы противника, что на наших картах не было ни одного пустого места. Знали мы всех командиров полков, батальонов и даже многих рот. Хорошо изучили оборону гитлеровцев. Знали, где находятся минные поля, где и какие проволочные заграждения, расположение огневых позиций минометов, артиллерии и многие другие данные.

Командование армии и фронта одобрило наше начинание по изданию бюллетеня – хорошего информационного документа.

Осенью 1943 года к нам прибыл новый начальник отдела – полковник Николай Николаевич Белоконь. Он был высок, широк в плечах, крепок. Храбрый и решительный офицер часто бывал в частях и много внимания уделял армейской разведывательной роте, особенно когда ей ставилась задача во что бы то ни стало взять «языка». Рота была сформирована из людей отважных, смелых, много раз смотревших смерти в глаза. Они редко возвращались без «языка».

Николай Николаевич дело свое знал хорошо, а к под чиненным относился ровно и с должным тактом. К гитлеровцам питал лютую ненависть и к показаниям пленных не всегда относился с доверием, требуя от нас перепроверки их показаний.

Весной 1944 года огнем зенитной артиллерии был сбит немецкий бомбардировщик. Одному из летчиков удалось спастись на парашюте, остальные погибли. О пленении немецкого летчика нам сообщили из разведывательного отдела корпуса, куда немедленно выехали на допрос Н.Н.Белоконь, переводчик и я.

По приезде на место начальник разведывательного отдела корпуса подполковник Аврааменко доложил, что пленный ранен в ногу и лежит в палатке. Показания давать отказывается. Из документов, изъятых у летчика, мы узнали, в какой авиационной части он служит и еще некоторые данные. Придя в палатку, мы увидели лежащего на топчане крепкого, широкоплечего немца с нагловатыми глазами. Несмотря на ранение, держался он довольно бодро.

На наш вопрос, намерен ли он давать показания, немец твердо ответил:

– Яволь!

Стали задавать вопросы: «С какого аэродрома вылетел самолет?», «С какой задачей?», «Сколько на аэродроме самолетов?», «Каких?» и т д.

Пленный отвечал. Я записывал его показания. Вскоре мы поняли, что он вводит нас в заблуждение, давая ложные показания. Такое поведение пленного начинало раздражать допрашивающих. Ему было сказано, что если он будет продолжать лгать, то только навредит себе.

– Намерены вы рассказывать правду?

– Яволь!

И снова ложь. Наша настойчивость вызвала какое-то болезненное упрямство фашиста. В эти минуты он нас ненавидел, мы ненавидели его. Мы показали ему один из документов, изъятых у него при обыске, и попросили объяснить, что он означает. Взяв документ в руку, пленный быстрым движением скомкал его и сунул в рот, пытаясь проглотить. Но это ему не удалось. Стало совершенно ясно, что гитлеровец не даст нам правдивых показаний и дальнейший допрос бесполезен. Решили отправить его в армейский госпиталь. Так и было сделано.

В Красной Армии отношение к пленным в годы Великой Отечественной войны было самое гуманное. Разумеется, конечно, были отдельные случаи, когда бьющая через край ненависть к фашистам выливалась соответствующим образом на пленных, но это, повторяю, были лишь исключения. Нам же было хорошо известно, что гитлеровцы на допросах систематически применяли к пленным физические меры, пытки и истязания. Однако зверства врага не побуждали нас платить той же монетой и вымещать свою ненависть на беззащитном человеке, каким является военнопленный.

Я лично всегда считал, что самый лучший метод допроса – вежливое и культурное обращение, убеждение и разъяснение заблуждений пленного.

Зима 1943/44 года прошла в активной обороне. Проводились отдельные частные операции, велась разведка боем, постоянно действовали разведывательные группы с целью выявить намерения противника и захватить «языка». Не давать противнику покоя ни днем ни ночью – таков был приказ командования.

Сотрудники нашего отдела жили дружной семьей. Добросовестно выполняли свои задачи, каждый на своем участке стремился сделать как можно больше и лучше. Строго по расписанию проводились занятия по боевой и специальной подготовке. Систематически собирались на политические занятия, по очереди выступали с политинформациями. В короткие часы отдыха беседовали о литературе, читали стихи, пели песни, вспоминали годы мирной жизни, строили планы на будущее. Но длительное пребывание в обороне стало надоедать, хотелось наступать, громить врага, скорее очистить нашу Родину от фашистской нечисти. В этой обстановке два офицера штаба в один из вечеров выпили. Выйдя затем из блиндажа, один из них громко крикнул. Этот крик отозвался в лесу эхом. Он снова:

– О-го-го-го!

Эхо повторило. Понравилось. Стали кричать вдвоем. Крик услышал командующий армией генерал-лейтенант В.В.Глаголев и приказал адъютанту узнать, в чем дело. Через некоторое время тот доложил, что кричат два подвыпивших офицера.

На следующий день мы читали приказ по штабу. Этим приказом виновные были наказаны: один понижен в должности, другому объявлен выговор. Приказ предостерегал. Больше подобных случаев не было.

Кстати о командующем армии. Генерал-лейтенант В.В.Глаголев прибыл к нам в армию незадолго до начала наступательных боев летом 1944 года. Мы сразу почувствовали его твердую руку и скоро поняли, что это умный и волевой командарм.

Начальником штаба армии был генерал-майор М.И.Щедрин. Всегда подтянутый, требовательный и в то же время человечный, он пользовался в штабе большим авторитетом. Всех офицеров разведотдела он знал лично и относился к ним с уважением.

В начале мая 1944 года у нас случилась беда. Погиб сотрудник нашего отдела майор Николай Иванович Козлов. Смерть его была неожиданной. А произошло это так. Н.И.Козлову было поручено на самолете У-2 проверить маскировку штабов дивизий и корпусов. Часов в шесть утра он поднялся в воздух, а примерно через полтора-два часа нам сообщили о его гибели. Оказалось, что в воздухе их самолет был замечен двумя «мессершмиттами». Стервятники набросились на тихоходный самолет и расстреляли его из пулеметов. Летчик и Н.И.Козлов в нескольких местах были прошиты пулями. Долго мы вспоминали этого скромного, честного, доброго нашего товарища. Похоронили его возле деревни Красное со всеми воинскими почестями.

23 июня 1944 года началась одна из самых выдающихся в годы Великой Отечественной войны наступательных операций Советской Армии – Белорусская, под кодовым названием «Багратион». Она охватила огромную территорию – более 1000 километров по фронту, от Западной Двины до Припяти, и до 600 километров в глубину, от Днепра до Вислы и Нарева. В операции участвовали войска 1-го Прибалтийского и трех Белорусских фронтов, авиация дальнего действия, Днепровская военная флотилия и советские партизаны.

На оршанском направлении наступали войска 3-го Белорусского фронта, в состав которых входила и наша 31-я армия. Командовал в то время фронтом генерал-полковник И.Д.Черняховский.

Наша армия, действовавшая на оршанском направлении вместе с 11-й гвардейской армией под командованием генерал-лейтенанта К.Н.Галицкого, натолкнулась на сильно развитую в инженерном отношении оборону мощной группировки противника. Кроме того, на этом направлении было много естественных преград – рек, лесов и болот. В первый день операции прорвать оборону противника не удалось, и только на третий день наступление стало развиваться динамично. 27 июня 1944 года Орша была освобождена от фашистских оккупантов.

В боях за Оршу наши воины проявили стойкость и героизм. Здесь 24 июня совершил свой бессмертный подвиг рядовой 77-го гвардейского стрелкового полка Юрий Васильевич Смирнов. Будучи тяжело раненным, он попал в плен к гитлеровцам, его допрашивали с применением самых жестоких пыток, но, верный военной присяге, Юрий не ответил ни на один вопрос врага. Тогда фашистские изверги распяли героя в одном из блиндажей.

3 июля в районе восточнее Минска было окружено 105 тысяч солдат и офицеров немецкой группы армий «Центр», ликвидацией которой занималась и наша 31-я армия. В ходе боев, продолжавшихся с 5 по 11 июля, противник потерял свыше 70 тысяч убитыми, около 35 тысяч пленными, а с ними все оружие, боевую технику, снаряжение. В плен попали 12 генералов – командиров корпусов и дивизий.

В первой половине июля 1944 года войска нашего фронта освободили от немецких захватчиков города Лида и Гродно, вышли к реке Неман, с ходу форсировали ее на ряде участков и захватили плацдармы на западном берегу. Продвинувшись по территории Литвы до 135 км, они 17 августа вышли к границе Восточной Пруссии северо-западнее города Мариямполе.

Наконец 23 октября войска нашего фронта прорвали долговременную, глубоко эшелонированную оборону противника, ворвались на территорию Восточной Пруссии и захватили города Шталлупенен и Гольдап.

Несмотря на огромные трудности, которые пришлось переносить в это время, настроение личного состава было приподнятое. Всем было ясно, что близится конец войны.

Это хорошо понимали и многие немецкие солдаты. Теперь пленные на допросах уже не говорили о том, что они отступают по приказу командования с целью «выравнивания линии фронта», не надеялись на давно обещанное Гитлером сверхмощное секретное оружие, не верили пресловутой пропаганде Геббельса о скорой победе Германии. Не только солдаты и младшие командиры, но и подавляющее большинство офицеров стали понимать, что война проиграна и близится час расплаты за те многочисленные зверства и злодеяния, которые они чинили на временно оккупированной советской земле.

Теперь на допросах пленные давали показания охотно и в подавляющем большинстве случаев правдиво. Мы имели возможность проверить показания пленных, сличить показания одного с показаниями другого.

Все больше и больше становилось перебежчиков. Преодолевая страх плена, вселенный пропагандой Геббельса, немцы добровольно переходили линию фронта и сдавались нашим солдатам.

Однажды ко мне привели нескольких таких пленных-перебежчиков. На допросе я спросил одного:

– Ну как дела?

– Гитлер капут!

– Вы убеждены в этом?

– Гитлер капут. Теперь уже нет никаких сомнений.

Действительно, сомнений не было. Скоро наши войска доберутся до фашистского логова. Близок конец и Гитлеру и фашизму.

Пленных приводили теперь сотнями и тысячами. Допрашивать всех не было необходимости. Допрашивали лишь офицеров, фельдфебелей и наиболее осведомленных унтер-офицеров.

В ходе допросов пленных мы иногда узнавали и о своих недостатках. Однажды допросили пленного – штабсфельдфебеля, служившего в подразделении, занимавшемся перехватом передач наших радиостанций. Этот фельдфебель дал нам показания, свидетельствующие о нарушениях дисциплины радиосвязи в некоторых наших соединениях. Во время боевых действий командиры в нарушение правил радиопередач переходили на разговор открытым текстом, что давало немецкому командованию возможность предупреждать действия наших войск и принимать контрмеры. Пленный даже назвал нам ряд фамилий командиров, отдававших боевые приказы открытым текстом.

Протокол допроса был немедленно передан во все части армии со строгим приказанием командования прекратить нарушения правил радиопереговоров.

Захватив город Гольдап, находившийся в нескольких километрах от польской границы, наша армия остановилась и в начале ноября 1944 года перешла к обороне. Гитлеровцы сохраняли еще способность сильно огрызаться. Они огрызнулись и в Гольдапе.

В день праздника Великой Октябрьской социалистической революции 7 ноября фашисты, создав мощный ударный кулак, перешли в контрнаступление и выбили наши войска из Гольдапа. Во время этих боев едва не погиб заместитель начальника нашего отдела полковник Косарев Александр Васильевич, который находился в это время в Гольдапе с армейской разведывательной ротой. Тяжело раненного, его вынесли на плащ-палатке разведчики.

После захвата Гольдапа мы вынуждены были покинуть немецкую деревню Голлюбинен и отойти километров на 15 в польскую деревню Петки в районе города Сувалки. Я с отделением солдат, занимавшихся конвоированием пленных, разместился на хуторе польского крестьянина. Здесь мы встретили новый, 1945 год. В ночь под Новый год одна из наших разведгрупп захватила «языка», которого в ту же ночь доставили ко мне. Утром 1 января я с переводчиком капитаном В.Е.Шубиным допросил его. Он показал, что в ночь на 2 января их полк будет проводить разведку боем силами до батальона. Он указал нам на карте место, где должна проводиться эта разведка. Сведения оказались правдивыми. Действительно, немцы сделали попытку провести разведку боем, но наши подразделения, предупрежденные о намерениях врага, разгромили наступающий батальон и захватили несколько пленных.

Наступление войск 3-го Белорусского фронта в Восточной Пруссии началось 13 января 1945 года. Перед нашей армией была поставлена задача – захватить Гольдап и вести наступление на Летцен. 23 января войска армии, которой с 17 января стал командовать генерал-лейтенант П.Г.Шафранов, вновь овладели Гольдапом.

18 февраля мы узнали, что в районе города Мельзак был тяжело ранен и в тот же день скончался командующий 3-м Белорусским фронтом генерал армии Иван Данилович Черняховский. Многие офицеры штаба армии знали И.Д.Черняховского лично и говорили о нем как о талантливом полководце, замечательном человеке. Я помню его приезд в нашу армию летом 1944 года. Штаб армии размещался в небольшой литовской деревне Рауданишки, примыкавшей к лесу. Наш отдел занимал просторный сарай. В этом сарае И.Д.Черняховский и проводил военный совет. Это был молодой, стройный, как-то сразу располагавший к себе генерал.

Командование 3-м Белорусским фронтом Ставка возложила на Маршала Советского Союза А.М.Василевского. Преодолевая сильные укрепления долговременного типа, десятки лет возводившиеся в Восточной Пруссии, множество рек, болот и озер, войска правого крыла нашего фронта к 26 января подошли к внешнему обводу обороны крепости Кенигсберг, а войска левого крыла овладели всем укрепленным районом Мазурских озер.

Так началось победоносное движение вперед. Наши войска овладели городами Хайльсберг, Ландсберг, Гартенштейн и юго-западнее Кенигсберга – городом Хейлигенбейль – последним опорным пунктом фашистов на побережье. 6 апреля начался штурм Кенигсберга, считавшегося неприступной крепостью, и 9 апреля после непрерывных ожесточенных боев город был взят. Наша 31-я армия в штурме Кенигсберга непосредственного участия не принимала, но захват города Хейлигенбейль облегчил решение задачи по овладению Кенигсбергом.

В эти дни нам приходилось очень часто менять дислокацию, едва успевая за продвижением войск. Пленных брали множество. Они непрерывным потоком тянулись в тыл.

Восточная Пруссия… Любопытно было посмотреть на эту часть Германии – провинцию юнкеров и банкиров, являвшуюся оплотом реакции и милитаризма. Ведь именно эта провинция в течение столетий была плацдармом немецкой агрессии против России и Польши, народов Прибалтики. Именно здесь велась активная подготовка к развязыванию первой империалистической войны 1914—1918 годов. Это она, Восточная Пруссия, была рассадником шовинизма, ненависти к другим народам, и прежде всего славянским, культа грубой силы, презрения к культуре и прогрессу.

Не случайно здесь мы увидели добротные кирпичные дома под черепичными крышами, с хорошей дорогой мебелью, коврами, роялями, пианино и т д. Все это – результат грабежей, насилий, эксплуатации чужого труда.

Было видно, что здесь жили в довольстве. Несмотря на продолжающуюся несколько лет войну, трудностей с продовольствием не ощущалось. В захваченных нашими войсками населенных пунктах было много свиней, коров, птицы…

Разбирая свой архив военных лет, я нашел фронтовой дневник с лаконичными записями, относящимися к периоду боев в Восточной Пруссии последних дней войны. Привожу некоторые из них в том виде, в каком они были сделаны.

«25 января

Движемся в глубь Восточной Пруссии. Остановились в небольшом городе под названием Лиссен. Жителей в городе нет. Они бежали на Запад.

Разместились в хорошем доме с множеством мебели, огромными часами с гирями.

В сарае – исправные сельскохозяйственные машины (молотилка, полукомбайн, сортировка и другие). Здесь же необмолоченный овес. В подвале много картошки и различных овощей.

28 февраля

Переместились в деревню Буххольц в шести километрах от города Ландсберг. Снег почти полностью растаял. Дует сильный, порывистый ветер. Войска нашей армии завершают уничтожение окруженной группировки противника. По показаниям пленных, оставшуюся территорию Восточной Пруссии немецкие войска намерены удерживать до последнего солдата, с тем чтобы здесь сковать наши силы. На пароходах перебрасывается из Германии пополнение для редеющих рядов немецких частей. С каждым днем увеличивается число немецких перебежчиков. Сегодня сдались в плен 20 солдат. На допросах они говорят, что больше не верят геббельсовской пропаганде о скорой победе и с нетерпением ждут окончания войны.

26 марта

Закончилась ликвидация немецкой группировки в районе Хейлигенбейля и Розенберга. С 13 по 26 марта войска нашей армии захватили в плен более 5700 человек, в числе которых 102 офицера.

4 апреля

Получили приказ передислоцироваться в Коршен.

11 апреля

Сегодня покинули Коршен. Проехали города Хайтенберг и Алленштейн. Армия получила приказ о передислокации в Верхнюю Силезию.

12 апреля

Проехали польский город Торн. Война его не коснулась, если не считать разрушенного моста через Вислу.

На южной окраине города находился немецкий лагерь для военнопленных. По рассказам местных жителей, фашисты расстреляли в этом лагере 18 тысяч военнопленных русских и поляков.

14 апреля

Прибыли к месту назначения и влились в состав 1-го Украинского фронта. За три дня проехали более 700 километров. Наш маршрут проходил через города Служево, Коло, Турек, Калиш, Прешев, Яроцин, Кротошин, Ревин (Польша), Парховец (здесь пересекли Одер), Обер-Лешен (20-22 км от города Глогау).

22 апреля

Стоит пасмурная погода. Дует неприятный, промозглый ветер. Несмотря на это, наша авиация действует активно, помогая войскам, наступающим на Берлин.

26 апреля

Вылавливаем разрозненные группы немецких войск, выскочивших из окружения под Глогау. 21 апреля в числе других военнопленных оказался начальник отдела штаба гарнизона города Глогау.

Пленные показали, что в лесах много блуждающих солдат. Одного пленного унтер-офицера мы направили в лес для сбора вражеских солдат. Вскоре он вернулся из леса с группой пленных. Они рассказали, что согласно приказу начальника гарнизона города-крепости Глогау они обязаны пробираться на Запад и примыкать к немецким войскам. Что же касается сдачи в плен, то, как показали пленные, действовала старая сказка Геббельса о том, что всех пленных русские уничтожают или отправляют в Сибирь – край лютых морозов, где, кроме волков и медведей, никого нет и где их ожидает медленная мучительная смерть. Многие немецкие военнослужащие верили этой лжи и боялись сдаваться в плен.

Но пропагандистская машина Геббельса работала уже с большими перебоями. С каждым днем пленных ко мне поступало все больше и больше. Каждый день я отправлял на сборный пункт сотни и тысячи. Чтобы не отвлекать наших людей от выполнения боевых задач, иногда пленных из частей отправляли ко мне без сопровождения и конвоя. Дадут записку с указанием населенного пункта, моего звания и фамилии и отправляют целую группу. И они приходили.

Однажды ко мне привели огромную, в несколько тысяч человек, колонну пленных, сопровождаемых всего лишь двумя автоматчиками – один шел впереди колонны, другой в километре сзади.

7 мая

Английское радио и ряд других иностранных радиостанций передали сообщение о том, что Германия капитулировала. Эта весть молнией разлетелась по штабу армии и, надо полагать, по войскам.

9 мая

Победа! Война окончена! Какая радость, какое счастье! Больше не будет литься кровь. Конец страданиям и лишениям!

Об окончании войны мы узнали в ночь на 9 мая. Мы спали. Вдруг ворвался красноармеец Жуков, который стоял на посту возле дома, и во все горло закричал:

– Война кончилась!

Сна как не бывало. Мы выбежали на улицу. Всюду раздавались выстрелы. В разных направлениях летели трассирующие пули и огни ракет. Это салютовали наши воины в честь Великой Победы. Радости не было границ. От избытка чувств мы обнимали и целовали друг друга.

Война закончилась. Однако отдельные группы противника, нарушая договор о капитуляции, не сдаются, а отходят на запад с намерением сдаться в плен американским или английским войскам. Отходя, гитлеровцы минируют дороги, оказывают вооруженное сопротивление. Страшно обидно и горько, что после Дня Победы, после 9 мая несколько наших бойцов и офицеров подорвались на вражеских минах.

21 июня

Несколько дней с переводчиком В.Е.Шубиным находились в городе Бунцлау (ныне это польский город Болеславец). Здесь на сборном пункте – многие тысячи репатриированных советских граждан. Их освободили советские, американские и английские войска. Мы посланы сюда для выполнения некоторых служебных поручений.

В городе Бунцлау музей великого русского полководца М.И.Кутузова. В доме, где находится музей, полководец умер в 1813 году. На обелиске надпись: «До сих мест довел свои доблестные войска Михаил Илларионович Кутузов, но смерть положила предел славным делам его. Будь же благословенна память героя».

4 июля 1945 года мы покинули Германию и 11 июля пересекли советско-польскую границу. В течение двух дней отдыхали в городе Владимир-Волынский, а затем отправились к месту нового нашего назначения.

Не верилось, что мы на советской земле. Сколько радости и счастья! Скоро мы увидим и обнимем своих близких, так исстрадавшихся и измучившихся в ожиданиях…