"Слепой прыжок" - читать интересную книгу автора (Балашов Павел)

Глава 6

Макс наконец свел воедино все отчеты о событиях и происшествиях, затратив почти пять часов чистого времени. Нервы, как ни странно, изрядно успокоились от такой нудной и однообразной работы. Отложив терминал, на котором бежали строки однообразных документов, Заславский протер глаза, дошел до кофейного автомата, выдавил из него крепкий двойной эспрессо и уселся обратно в кресло. Скосив глаза, посмотрел на полупустой портсигар, открыл стол, извлек оттуда еще одну пачку сигарет и наполнил портсигар. Но закуривать сразу не стал, покосившись на полную окурков пепельницу. Вместо этого закинул на спину винтовку, взял в руки кофе и направился к выходу из кабинета. Однако выйти не успел, поскольку как только подошел к двери, то сигнал вызова сообщил, что Елена хочет войти. Макс тяжко вздохнул и дал команду открыть. Реньи окинула командира взглядом, помолчала секунду, потом сделала шаг вперед, в кабинет. Макс вынужденно ретировался в кресло, скинув винтовку и прислонив ее к боковому поручню. За спиной Елены беззвучно закрылась дверь. Женщина прошла несколько шагов к столу командира, пододвинула посетительское кресло и, скинув туфли, устроилась в нем с ногами. В кабинете повисла натужная тишина, во время которой люди просто смотрели друг другу в глаза и ничего не говорили. Наверное, можно было бы расписать диалог взглядов, но его не было. Каждый думал о своем, общей была только одна мысль — а что дальше-то, собственно?

Впрочем, если бы кто-нибудь попробовал задать этот вопрос, то скорее всего нарвался бы как минимум на отповедь в стиле «ничего дальше, простите, что побеспокоила». И это было бы нормально, поскольку такие вопросы в подобной ситуации другого ответа иметь не могут. Молчание нарушила женщина:

— Макс…

— Да?

— Я тебе нравлюсь? — Лучше вопроса для мужчины, с которым провела ночь, она придумать не смогла бы. Заславский оторопел.

— А… Ну… Понимаешь, если бы ты мне не нравилась, то…

— То ты бы не стал со мной спать, да?

— Нет, я…

— Нет? То есть ты бы со мной переспал, даже если бы я тебе не нравилась? Сильно.

— Нет, я не в этом смысле! Если бы ты мне не нравилась, я бы не стал вести с тобой никаких разговоров даже, кроме рабочих.

— Ага. То есть то, что ты со мной в принципе заговорил, уже надо воспринимать как комплимент? Великий и ужасный Максим Заславский великодушно соизволили обратить свое почетное внимание?

— Лен… Ты чего?

— А ты — чего? Макс, я понимаю, что мы не Ромео с Джульеттой и не Тристан с Изольдой. Но, знаешь ли, сначала переспать, а с утра свалить без звука и за весь день ни слова — это как-то наводит на мысли. Кроме того, знаешь ли, я как-то сама не смогла ответить на вопрос «а на кой черт мне это надо?», надеялась услышать хотя бы какой-то ответ от тебя.

— Ну так и спросила бы!

— А я и спросила. И твое невнятное блеяние вместо нормального ответа говорит мне очень о многом, — в голосе Реньи сквозила откровенная издевка.

— Да о каком многом! — Макс вскочил, вышел из-за стола, оставив ИВС прислоненной к креслу, и заходил по кабинету взад-вперед, меряя шагами свои директорские метры. — О каком многом, Лен? Ты сама весь день молчишь, ни ответа ни привета, я на полном серьезе не знаю что и думать. Утром свалил? Да, свалил, дабы не мешать женщине с утра приводить мысли и внешность в порядок. Ничего за весь день не сказал? Да я тебя видел только при Арро, а бедный мальчишка и так на стенку залезть готов! Он на тебя запал с самой первой встречи и под конец экспедиции решился цветов нарвать. А вместо романтики получил свару с Ци и лицезрение нас с тобой. Да я при нем тебе улыбнуться боюсь лишний раз, черт его знает как он на это отреагирует! Вот скажи, тебе самой, что, сложно было после обеда не заваливаться на угол с кофе и сигаретой, а подойти ко мне?

— Нормальный поворот. Он слинял с утра пораньше, весь день делает вид, что корнишоны собирал, бережет, понимаете ли, чувства малолетнего обормота, а я должна после обеда сразу к нему подходить. Заславский, а вы ни с кем меня не путаете? Я не ваша собственность, Заславский. И даже не жена!

Макс подошел к ней вплотную, развернул кресло вместе с Еленой передом к себе, взял ее лицо в ладони, наклонился почти вплотную и, глядя ей точно в глаза, спросил:

— А ты бы хотела, чтобы это было не так? Ну, не жена…

— Знаешь, Макс, ты невозможен. Я пришла к тебе, чтобы услышать от тебя, а что, собственно, произошло. И к чему мне стоит готовиться. И что все произошедшее значит. А ты начинаешь мне вопросы задавать, да еще и настолько провокационные. Я не буду тебе отвечать, Макс Заславский. Не бу-ду! — С этими словами Елена вырвалась из рук Макса, вскочила из кресла и пулей вылетела из кабинета.

Командир форматировщиков уселся на стол и все-таки закурил. Вкус табака уже не ощущался из-за нагара, образовавшегося во рту. Но, тем не менее, сигарета помогала успокоиться, не очень, правда, понятно почему. Сухим итогом в голове билась только одна фраза: «И на кой черт мне все это было нужно, и что мне со всем этим делать?» Макс давно не пребывал в настолько расстроенных чувствах. Выкурив сигарету в три затяжки, он встал и направился к выходу, решив для себя, что дела амурные подождут разрешения дел командировочных. Но и в этот раз, как только он подошел к двери, раздался писк звонка. На этот раз это был Кай Арро. Макс выдавил из себя тяжелый выдох и открыл дверь. Кай, стоящий за дверью, явно не успел собраться с мыслями, и его внешний вид, как и выражение лица, недвусмысленно объясняли Заславскому, что сейчас будет еще один тяжелый разговор. Это Макса не устраивало в принципе.

— Что случилось, Кай? Раз вы решили зайти, а не связаться по коммуникатору?

— У меня к вам есть важный личный разговор, Макс. Можно?

Макс тяжело выдохнул, потом набрал воздуха побольше и выдал одной тирадой:

— Кай, если ты пришел со мной поговорить про Елену — то ты выбрал неподходящее время, честное слово. Если ты решил задавать мне наводящие вопросы — то ты выбрал неподходящее время, я тебе гарантирую. Если ты решил объявить мне, что она тебе небезразлична, — то опять же ты выбрал неподходящее время. Но, если после всего вышесказанного, ты еще хочешь со мной о чем-то поговорить, то заходи, Кай, я тебя выслушаю. Итак?

— Извините, Макс. Я, наверное, и вправду выбрал неподходящее время. Просто… не обижайте ее, пожалуйста. Она хорошая, — Арро развернулся к Максу спиной и четкой, почти строевой походкой отправился в сторону медблока.

Заславский проводил его оторопелым взглядом, поскольку собирался сам навестить Отто Лемке в его царстве и попросить что-нибудь успокоительное. Видимо, Каю пришла в голову та же мысль. Макс тяжело вздохнул, переводя дух, вышел из кабинета, закрыл за собой дверь и отправился в противоположную сторону — к выходу из базы на летное поле космодрома.

Шагать ему предстояло метров двести, время подумать было. Особенно учитывая то, что через каждые сорок — пятьдесят шагов он останавливался, оглядывал стены базы, прислушивался к тишине коридоров, словно пытаясь услышать какие-нибудь шаги, кроме своих. Но в этот раз он никого не встретил до самого выхода. А там наткнулся на Ци Лань, которая методично продолжала отключать терминалы. Обменявшись взглядами и не сказав ни слова, они просто разошлись в разные стороны — Макс вышел наружу, где уже начинало темнеть, а Лань осталась внутри, продолжая ковыряться в оборудовании.

Арро шел по коридору в свою каюту, и на душе у него было паскудно. Разговора с командиром по душам не получилось, да и наивно, наверное, было на это рассчитывать. Ведь кто он ему такой? Подчиненный на одну экспедицию. Второй медик, если быть точным, входит в компетенцию и зону ответственности Отто Лемке. Если что — то, по совести, первой инстанцией для всех обращений по инструкции для Кая являлся как раз его прямой начальник — Лемке. Обращаться к Максу инструкция предлагала либо в случае дела, не терпящего отлагательств, либо в случае несогласия с действиями прямого начальства. Но — вот парадокс, с прямым начальством у марсианина никаких проблем не возникало, Отто как шеф его вполне устраивал. Впрочем, ведь разговор и не подразумевал служебных отношений, Кай действительно хотел обсудить с Максом Елену. Ведь в двадцать пять кажется, что если любовь — то обязательно навсегда…

Вечер на Светлой вначале тропической весны — зрелище незабываемое. Неккар, переливаясь в густых облаках разными спектрами, неспешно заходил за горизонт, по небу временами проносились стаи местных птиц, крикливых, но безобидных. Листья деревьев, обрамлявших огромное поле космодрома, шелестели какие-то свои ритмы настолько громко, что даже от входа на базу Макс их вполне слышал.

В полусотне метров от входа, на ближайшей полосе, застыл «Ревель», как будто заснул, погасив все позиционные огни, оставив вполнакала только несколько ламп на стенках трапа. Грозный эсминец казался сейчас очень уставшим, словно перевернувшим несколько огромных гор и наконец-то присевшим отдохнуть.

Заславскому вдруг подумалось, что ведь, в сущности, неплохая идея — окончив контракт, уговорить тех, кто захочет, и открыть свою небольшую транспортную компанию. Благо такой шикарный случай. Корабль — вот он, слегка отремонтировать — и можно летать. За исключением Ци — остальные представлялись почти идеальной командой, только бы разобраться с Каем. Герман и Ивар — они проспали полвека. Из жизни и так и так выпали. То есть вполне может быть, что они и найдут себя в этом новом для них мире — но «Ревель» для них, по идее, как дом…

Размышления Макса прервал кашель за спиной, изрядно демонстративный. Заславский обернулся и увидел Германа. Здоровяк стоял чуть позади, прислонившись боком к стене базы, поэтому Макс не сразу его заметил. Герман, увидев, что командир форматировщиков обернулся, отошел от стены и подошел поближе.

— Простите, что навязываюсь, герр Макс. Я тут стоял, на корабль любовался.

— Герман, вам не за что извиняться. Если я мешаю — вы можете просто об этом сказать, — Заславскому вдруг стало очень неловко. Он понял, что для него эсминец — случайная находка, а вот для Германа — мостик в свою собственную память. Причем чуть ли не единственный мостик.

— Нет, герр Макс, что вы. Вы не мешаете, что вы. Я, наоборот, очень рад вас видеть. Хочется с кем-нибудь поговорить, а ваши люди меня как будто чураются. Разве что герр доктор, но он скорее всего сейчас занят.

— Герман, Отто милейший человек. И он, как и я, будет очень рад вас видеть, если вы к нему зайдете. А остальные… Герман, не сочтите за бестактность, но, кроме Ци Лань, нашего второго техника, вы вполне можете подойти к кому угодно, с любым вопросом. А фрау Ци просто очень нелюдима, да и вообще не самый простой в общении человек. Понимаете, просто для нас изрядная неожиданность ваше нахождение на планете. И, на самом деле, кроме того, что мы не были к этому готовы, это еще и изрядный юридический казус.

— Да я понимаю, герр Макс. Вот, вышел сюда, дай, думаю, на корабль посмотрю — может, вспомню чего? Однако в голове — как в бездонной бочке, вообще ничего не вспоминается. Может, я на нем и не летал? Может, я пассажир?

— Герман, на эсминце обычно не бывает пассажиров, вы же понимаете.

— Конечно, понимаю. Однако, что штабным в голову придет — вообще вообразить невозможно. Могли запросто засунуть на борт члена какой-нибудь «комиссии по наблюдению за гуманностью при обращении с сепаратистами», и привет!

Макс рассмеялся, не столько потому, что услышал что-то смешное, сколько над подтверждением того, что Герман — член экипажа «Ревеля». А то на фразе про пассажира Заславский успел пожалеть, что ИВС осталась в кабинете.

— Я сказал что-то смешное? — похоже, что Герман обиделся.

— Нет, что вы, Герман, ни разу. Просто вы только что самым лучшим образом подтвердили, что являетесь членом экипажа. Более того, не просто членом экипажа, а скорее всего именно с этого эсминца. И я даже готов предположить, кем вы являлись на борту.

— И кем же? — Здоровяк насупился, но видно было, что заинтересовался.

— Вы, Герман, скорее всего десантник. Вернее, планеттенштурмунтерофицир, в терминологии ЕС. Понимаете, «штабные» — не флотское выражение. Скорее десант или колониальные войска, флотские кляли бы адмиралтейских. Почему унтер? Потому, что рядовой не запомнил бы название комиссии, ему вообще наплевать, он с ними не общается. Почему штурмгруппен? Потому, что банального десанта «Ревель» нести не мог, не его специфика. А офицерский состав не так реагировал бы на штабные заморочки, скорее употребил бы слово «командование». Стало быть — раз вы на борту «Усмирителя» «Ревель» служили в группе планетарного штурма и сталкивались с подобной комиссией, при этом действия штаба группировки вам не доводят и не объясняют — вы унтер-офицер. Не флотский, именно ГПШ, но унтер-офицер. А так как эсминцу, вполне вероятно, доводилось участвовать во Второй Колониальной — то совершенно очевидно, что с таковыми комиссиями вам сталкиваться доводилось. Поздравляю, Герман, мы вас только что, скорее всего, вычислили. Вернее, очень велика на то вероятность, — Макс развел руки в стороны и улыбнулся во все зубы.

— А похоже, — задумчиво пробасил здоровяк, — то-то мне при упоминании капитанского звания герра Лемке захотелось по стойке «смирно» вытянуться. Может, вы и Ивара уже расписали?

— Нет, увы. Еще не довелось. Ведь я с ним практически не общался. Я и с вами не общался, просто вы употребили очень характерное выражение в очень характерной форме.

— А вы тоже офицер? В прошлом, я имею в виду? Ну, если это не секрет, конечно.

— Нет, что вы, Герман, какой секрет. Я майор, в отставке. Двадцать лет беспорочной службы, начиная с кадетского корпуса, а потом золотые погоны — и в отставку.

— А в каких войсках, можно узнать? — Здоровяка явно разобрало любопытство.

— Никакого секрета я в этом не вижу. Планетарная разведка, «Серебряные Чайки». Эта часть была сформирована двести лет назад, под патронатом Великого Князя Андрея Васильевича, впоследствии — Андрея Второго. Он собрал офицеров из нескольких разных ведомств и создал из них Планетарную разведку, гвардейскую часть, которая должна была действовать в любых условиях на любой планете. Но не захватывать дворцы и парламенты — это не наша специфика. Скорее — высадиться, собрать сведения, подготовить плацдарм, провести некоторые деликатные мероприятия, ну, вы понимаете…

— Понимаю. К сожалению, доводилось сталкиваться.

— В смысле? — Заславский удивленно вскинул бровь.

— Понимаете, герр Макс… Между нами полвека, мне сложно объяснить. Я просто вдруг вспомнил, как парень с серебряной чайкой на рукаве стоит напротив меня, направив на меня плазмобой. И что-то говорит мне. Но вот что и когда — убейте, не помню. Но вот про серебряную чайку — хоть режьте, хоть ешьте, помню как вчера.

Заславский помрачнел. Он понял, о чем идет речь. Планета Тихуан, в системе Проксимы. Одна из первых открытых и колонизированных, и единственная, где в боях столкнулись интересы ЕС и Российской Империи. Колонисты Тихуана решили в какой-то момент перейти под патронат Его Императорского Величества, а ЕС не согласился с такой подачей. На планету были брошены с одной стороны «Чайки», чтобы прикрыть колониальную администрацию, а с другой стороны — как раз группы планетарного штурма. И было это за десять лет до рождения Максима Викторовича Заславского. М-да, не входило в планы майора в отставке встретиться с участником тех событий, причем с другой стороны. Герман наблюдал за лицом Макса, а потом вдруг спохватился:

— Герр майор, Макс, я не хотел вас задеть. Правда.

— Да вы и не задели, Герман. Мне не доводилось сталкиваться с вашими коллегами в бою, я родился позже. Не хотелось бы, чтобы вам было неловко из-за того, что вы находитесь в одном котле с человеком, коллеги которого в вас стреляли.

— Мне не неловко, герр майор. «Чайки» не стреляли в меня, никогда. Целились — да, но не стреляли. Мы как раз очень хорошо тогда краями разошлись, если вы понимаете о чем я. Никто не хотел валить друг друга ради чертовой колонии, мы взорвали демонстративно несколько зданий, сбили автоматические разведзонды друг друга и разошлись, постреляв поверх голов. Ой… Герр майор, Макс, а я ведь это вспоминаю! Ох… Что-то у меня голова закружилась… Простите, Макс, я, наверное, пойду посплю, хорошо?

— Да, конечно, Герман. Зайдите только к Отто, пусть он вам поддерживающие уколы какие-нибудь поставит, хорошо?

— Есть, герр майор. Будет выполнено, — и здоровяк, слегка пошатываясь, развернулся и побрел на базу. Заславский покачал головой ему вслед и вызвал Лемке.

— Да, Макс?

— К тебе сейчас Герман зайдет. Ему тут нехорошо слегка, память потихоньку возвращается. Надо бы камраду поддерживающих вкатить, наверное.

— Макс, ты стал врачом? — В голосе тевтона просквозила неприкрытая ирония.

— Блин, Отто! Я что, раз не врач, не могу высказать свое мнение?

— Макс, дорогой мой командир, я же не учу тебя водить корабли и командовать? — Ирония сквозила в голосе немца все более явственно, неприкрытая абсолютно.

— Отто, чертов дойч, в тебе проснулось чувство юмора на ночь глядя, или ты просто решил меня подколоть?

— Ох, какие мы нежные русские! Уже и подколоть нельзя! Сразу мы так расстраиваемся, так расстраиваемся! Ладно, командир. Давай, если все — десять-четыре.

— Десять-четыре, — Макс отключился. Посмеялся еще раз, подошел к эсминцу, уселся на ступени трапа и закурил.

События дня его изрядно утомили, и очень хотелось просто помолчать. Тем паче что закат уже свершился, и на лагерь форматировщиков плавно наползала ночь, являя себя россыпью чудных созвездий на небе и тремя лунами. Черт возьми, подумал Макс, вот никогда не доводилось сидеть и смотреть на звезды. Как-то либо с палубы или из аппарели, либо, черт возьми, исключительно во время высадки. А они, оказывается, красивые… Эх, вот не пошел бы в форматировщики — так бы и не увидел, ага.

Заславский потушил сигарету, встал со ступеней трапа и пошел к базе. Ночь уже активно вступала в свои права, обволакивая темнотой и купола станции, и эсминец, и человека на полосе космодрома. Но Макс не успел сделать даже пары шагов, как вдруг из борта «Ревеля» ударил яркий прожекторный луч, осветив командиру форматировщиков дорогу к шлюзу. Макс обернулся, но никаких других признаков жизни эсминец не подавал. Просто включил наружный прожектор, чтобы капитан не переломал себе ноги в темноте ночи.

— Ревель? — вполголоса позвал Макс, не особо надеясь на ответ, однако…

— Слушаю, капитан, — раздался спокойный голос из переговорного устройства около трапа.

— Ты решил показать, что не теряешь бдительности? — Заславский не нашел другого вопроса.

— Нет, капитан. Просто проявляю ту заботу об экипаже, которая жестко в меня заложена.

— Интересно… Кстати, ты слышал мой разговор с Германом?

— Если вы про унтера штурмовиков, то слышал, конечно. Только вот с именем Герман он у меня совсем не ассоциируется.

— А с каким ассоциируется? — форматировщик заинтересовался.

— Ну, так и не ответишь. Я же упоминал уже, что данные об экипаже были стерты. Вернее, из папки «кадры» были стерты личные дела.

— Но что-то осталось, я правильно понимаю?

— Верно, капитан. Остались, например, файлы допуска на штурмовую палубу, она же десантная аппарель. Там есть это лицо, рядом с ним стоит имя Урмас Дирк. Унтер-офицер, командующий взводом в группе планетарного штурма.

— Вот оно как… Урмас Дирк… Что ж, спасибо, буду знать. А второго ты не видел?

— Нет, капитан. Придет если — увижу, может быть, где-то сохранился.

— Стоп. А файл принять из сети базы ты способен? Я же их карточки к отчету приложил, они там оба.

— Не вижу причин не попробовать, капитан.

Макс открыл наручный терминал, вошел в сеть, нашел открытый персональный порт, запросил свой отчет из сети. Получив доступ к файлу, нашел фото Ивара и Немого, скопировал их себе на терминал и попробовал в сети найти Ревеля. Не получилось, согласование не прошло. Вернее, сеть не видела бортовой комп эсминца, что называется, «в упор». Ну нет такого устройства в зоне доступа. И все, нету. Заславский не стал стараться слишком тщательно, поскольку цель уже была достигнута.

— Ревель?

— Да, капитан?

— Мой наручный терминал надо определить в твою внутреннюю сеть.

— Сделано, капитан.

— Как, уже? — Заславский изумился.

— Как только вы были мастер-техником обозначены как мой новый капитан, я тут же, следуя инструкции, дал вашему личному коммуникатору и терминалу доступ в мою внутреннюю сеть. Полный доступ, как и положено капитану.

— А кстати, Ревель… Почему ты так просто признал Леона и меня за экипаж?

— Потому, капитан, что других директив не предусмотрено. Вы нашли меня и остатки моего экипажа через пятьдесят три года после прекращения жизненных функций прежнего капитана и мастер-техника. Заложенное во мне знание законов Space Unity подсказывает мне, что ваша группа теперь является моими владельцами, пока не доказано иное. Причем доказать иное имеет право теперь только Высший Трибунал SU, все споры вокруг военного имущества решал только он. Если за пятьдесят три года что-либо изменилось, то таких сведений до меня не доводили. Итак, ваша группа — собственники. Леон Аскеров, починив мою энергетическую часть, на мой запрос обозначил себя как мастер-техник, а его действия позволили мне в этом на тот момент уже убедиться. Вас Леон обозначил как капитана. Я не имел оснований усомниться в его словах. Это все.

— Ofiget…

— Что, простите, капитан? — Ревель явно не понял, что Макс имел в виду.

— Неважно. Это просто выражение эмоционального потрясения. Итак, на моем терминале есть файл, называется «Ивар». Посмотри и сравни с имеющимися у тебя.

— Простите, капитан. Нигде не фигурирует.

— А третий? Называется «Немой»?

— Точно так же, нигде не фигурирует. Простите, капитан.

— Не за что извиняться, Ревель. Все в порядке. Знаешь, я, пожалуй, пойду спать.

— Как вам будет угодно, Макс. Пойдете на базу или займете на борту свою каюту?

Каюту… Интересная мысль, Заславский даже задумался на секунду. Потом вспомнил о том, что на базе его каюта примыкает к кабинету, а на столе в кабинете лежит ИВС, которой временами так не хватает, и решение было принято:

— Пожалуй, сегодня еще на базу. А вот завтра начну обживать каюту.

— Как прикажете, капитан. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Ревель… — Макс оборвал фразу и пошагал к базе. Пятно света из прожектора проводило его до двери и погасло, как только дверь за Максом закрылась. Следом погасли огни на трапе эсминца, а сам трап втянулся в корпус.

Ревель не спал, ибо компьютеры спать не умеют, но держать трап спущенным, а свет — горящим повода не видел.

Войдя на базу, Макс осмотрелся в коридоре. Освещение горело вполнакала, в дежурном режиме. Ночь на дворе как-никак. Никаких посторонних проявлений в коридоре замечено не было, да и откуда им взяться? Заславский постоял минуту в коридоре, бесцельно оглядывая стены и лампы. Поняв, что это просто потеря времени, а он и так что-то припозднился, Макс двинул к себе. Кабинет его был почти на противоположном конце комплекса, и он шел мимо столовой, дверь в которую была открыта, являя абсолютно безлюдное помещение, мимо техзоны, где не горело ни единого огонька и сквозь огромное дверное остекление было видно, что никого внутри нет. Прошел мимо рубки связи, где точно так же никого не было, мимо бассейна, где даже свет не горел, мимо комнат личного состава. Все двери были закрыты, никто не издавал столь громких звуков, чтобы они выбились наружу. На базе воцарилась ночь и тишина. Группа предварительной колониальной подготовки, закончив дневную суету, спала. Во всяком случае, ничто не свидетельствовало об обратном, кроме шагов Максима Заславского по коридору.

Стараясь ступать потише, Макс дошел до своих апартаментов. Зайдя в каюту, он стянул через голову куртку рабочего костюма и швырнул ее небрежно на тумбочку около кровати. Потом подошел, взял куртку в руки, расправил ее рукава и спину и аккуратно повесил ее в шкаф. Порядок прежде всего, а разгильдяйство — чистой воды потакание эмоциям. Незачем оно, да и не ведет ни к чему хорошему. Повесив куртку, Макс уселся на кровать, наклонился и стянул сапоги, с наслаждением вытянув ноги. Потом снял комбинезон, белье и отправился в душ смывать дневную усталость.

Ворочаясь под потоками ионизированной воды, Макс прокручивал в голове все снова и снова события прошедшего дня, оказавшегося очередным, но не банальным. Разговор с Германом-Урмасом, разговор с бортовым компом эсминца, ссора с Еленой, отповедь Каю, знакомство вообще с выжившими, Немой… Немой. Черт побери, а ведь он вполне может оказаться той самой угрозой, тем самым исчезающим убийцей. Ведь говорить он отказывается, да и вообще делает вид, что ничего не понимает… Странно это. Впрочем, Макс, а ты уверен, что это не паранойя опять? Ведь полвека человек в криобоксе пролежал, могло не просто память стереть, как у Урмаса и Ивара, могло вообще думалку напрочь отшибить! С какой радости Немому быть этим самым невидимкой?

А почему, собственно, Немой? Ведь и Ивара эсминец тоже опознать не смог, что нехарактерно! Ведь на самом деле, несмотря на полвека, сохранились же файлы допуска к штурмпалубе? И Урмаса-Германа Ревель опознал именно по файлам допуска. Ведь не мог же Ивар, будучи членом экипажа, не иметь никуда доступа? Не мог. Поэтому либо он не член экипажа, а как раз таки пассажир, либо он и есть — невидимый убийца. Черт, нестыковка. Немого тоже нигде нет. А кто из них подозрительней — это огромный вопрос. Впрочем, на самом деле, ни черта не вопрос. Немой — подозрителен, да. Ивар — просто несчастный человек. Он может быть хоть Валдисом Агарисом, черт возьми! Нет, Агарисом не может. Ревель упоминал в разговоре, кажется, что капитан погиб. Так что это точно не В. Агарис, и точно не старший помощник. Того вообще убили прямо на вахте. Итак, Немой скорее всего убийца, и решение запереть его в боксе под ключ — единственно верное. Стоп, Макс, стоп! А с чего ты, дорогой друг, взял вообще, что невидимый (он же исчезающий) убийца — вообще дожил до сей поры? Может быть, его кости уже лежат в корабельном криобоксе? Ведь Ревель не законченный кретин, допускать убийцу к медблоку!

Нет, конечно, бортовой интеллект не дурак ни разу. Только вот камер слежения у него — раз-два и обчелся. Так что он не мог «пустить» или «не пустить» убийцу своего экипажа в медблок. Да и как «не пустить» то, чего не видишь? А ответ на вопрос «с чего взял, что убийца здесь?» вообще очень прост. Ведь интуиция не просто так жизни не дает? Майор, это «чувство жопы» тебя выручало столько раз в жизни, что смешно даже говорить. Так что убийца жив и на базе. И скорее всего — это Немой. Поскольку был бы это Ивар — то, как только оказался бы на свободе, тут же воспользовался бы ситуацией. А почему тогда Немой не воспользовался? Казалось бы — разморозили, оживили — бегай, убивай дальше! Если настолько крут — то сразу с операционного стола исчезай и живи давай!

Черт, интересно, а с чего вообще, оказавшись на борту «Ревеля», тот самый начал их всех резать? Да и как он пытался взломать бортовую сеть? Стоп! Заславский, ты кретин! Сеть! У тебя же сеть чуть ли не с утра сбоит, на базе! Но с утра эта троица еще размораживалась, нелогично. Стало быть, невидимка дождался всех на борту эсминца и теперь перешел к активной фазе? Но за полвека помер бы на хер от голода, ага. Так что это — бред, Максим Викторович…

Заславскому надоел диалог с самим собой под струями воды, и он выключил душ, вышел из душевой кабины, накинул халат, привезенный с собой в экспедицию, и пошлепал босыми ногами в кабинет, смежный с каютой. Поскольку очень хотелось курить, а смолить перед сном в спальне Макс дурацкой привычки не имел.

Но до кабинета отставному майору «Серебряных Чаек» дойти было не суждено, его поход прервал стук в дверь каюты. Тихий, но отчетливый. Макс встрепенулся, из шкафа выдернул свой наградной пистолет Лихого, калибра 9 мм, и, стараясь не издавать звуков, на цыпочках подкрался ко входной двери и посмотрел в видеоглазок.

В следующую секунду Заславскому стало стыдно. За дверью находилась Елена, Елень Офигенная. Видимо, то ли пришла пожелать командиру спокойной ночи, то ли решила еще раз поскандалить, на ночь глядя. Не имея желания показаться параноиком, Макс сначала вернулся к шкафу и убрал пистолет, потом подошел к двери и открыл ее рывком. Елена стояла прямо перед ним, в джинсах и футболке, в шлепанцах на босу ногу, с распущенными шикарными волосами цвета темной меди, красиво спадавшими ей на плечи ровными прядями.

— Макс, можно мне войти? — Ее голос был кроток и едва слышен.

— Входи… Елена, я… Слушай, я правда не понимаю, зачем… — В следующую секунду Макс уже ничего не мог сказать, потому что Елена буквально сорвала с себя футболку, явив красивую и аккуратную грудь, а вслед за этим просто набросилась на Заславского, крепко его обняв и впившись в его губы страстным поцелуем.

А потом слова стали не нужны. Как стал не нужен и свет в каюте командира, и джинсы на Елене, и халат, в который кутался Заславский… Стали лишними все слова, все звуки, все вопросы и ответы, осталась только ночь, два разгоряченных тела на кровати, смятая в судорожно стискивающихся пальцах простыня, звук бряцающей от ритмичных движений цепочки с армейским жетоном на шее Макса, стон, вырывающийся по очереди из обоих ртов, волосы Елены, закрывавшие от мужчины весь остальной мир, огромные чувственные губы, которые впивались в те, что рвались навстречу. Слишком долгий стон прерывался новым отрывистым дыханием, слишком тесная телесная оболочка наполнялась стуком то ли одного, то ли сразу двух сердец, глаза то зажмуривались, чтобы не ослепнуть, то широко раскрывались, чтобы видеть каждую черточку, каждую клеточку кожи, каждый волос на голове.

Слишком многое в этот момент стало чем-то другим. И слишком многое в этот момент стало ненужным. И еще многое стало настолько важным, насколько могло быть в принципе. Двое людей, не питавшие никаких иллюзий насчет самих себя, двое настолько счастливых, насколько могли быть счастливы недолго знакомые, тонули друг в друге и не видели и не слышали ничего вокруг.

…а потом был кофе, неразбавленный и без сахара. Потом была сигарета — одна на двоих, переходившая из рук в руки. Потом был свет двух лун в открытом окне кабинета и огромное кресло директора, на котором вполне хватило места обоим. Потом была случайно задетая винтовка, с грохотом свалившаяся со стола, громкий смех в два голоса, когда один из двоих, реагируя на резкий звук, в прыжке-перекате ушел в противоположный угол кабинета. Потом была опрокинутая на стол чашка с кофейной гущей и впивающиеся в кожу спины ногти…

А потом, когда дыхание уже выровнялось и два вроде как человека смогли нормально дышать и думать, Елена встала, в несколько мгновений оделась, втиснула свои грациозные ступни в шлепанцы и вышла, прежде чем Макс, обалдевший от такой разительной перемены поведения, успел хоть что-то сказать. А когда за ней закрылась дверь каюты, Заславский обессиленно откинулся спиной на кровать и решил для себя, что это была последняя попытка понять эту женщину.

Почему-то у Макса саднило в горле, тяжко бухало сердце, и на душе в момент стало паскудно. Он бы не смог внятно это объяснить, если бы попросили, но почему-то в голове всплыла старая, как мир, фраза: «Гондон — это призвание, использованный — это судьба». И от фразы этой Заславскому стало еще паршивей. Он встал с кровати, дошел до кабинета, открыл стенной шкаф, извлек оттуда бутылку водки и стакан, налил себе примерно половину и выпил залпом. После чего взял со стола ИВС, проверил патрон в патроннике и с винтовкой наперевес вернулся в свою каюту. Сунул винтовку под кровать, сняв с предохранителя, запер тщательно дверь, отключил систему вызова, вернулся к кровати и вытянулся на ней. Сон вроде не шел, и Макс начал тупо вспоминать все анекдоты, которые смог. Смеяться не хотелось, но это был вполне вариант призвать на свой организм сонное состояние. И, как обычно, методика, проверенная годами, не подвела — через несколько минут Заславский провалился в зыбкий, но глубокий сон.

До посадки транспорта с колонистами оставалось шестьдесят девять с половиной часов.