"Современная проза Сингапура" - читать интересную книгу автора (Го Босен, Го Питер, Нго П. К., де Соуза Дадли...)

Глава 4

По утрам сначала просыпались его уши. Они ловили звуки встающей ото сна семьи, суетливые шумы, производимые теми, кто старался не отстать от темпа жизни. Все его тело, и больше всего мозг, продолжало спать, не желая расставаться со сном. Так бывало всегда, но в последние несколько месяцев просыпаться стало совсем трудно, будто веки тяжелели с каждым днем. В один прекрасный день — или, может быть, в один пасмурный день, думал он, — они возьмут и не поднимутся. Тогда что? Однако Куан Мэну не хотелось отвечать на этот вопрос. Одного только было бы жалко, размышлял он, — моря. Все еще лежа, он мечтал быть простым рыбаком, человеком моря. Но разве рыбаки простые? Они, ясное дело, проще матросов, другой группы людей, привычно связываемых с морем. А матросы в свою очередь проще клерков. Неохотно одеваясь, Куан Мэн приходил к выводу, что вряд ли есть что-нибудь более сложное, чем быть клерком.

Душ показался ему особенно холодным, ноги занемели от долгого сидения на корточках в уборной. Запор проклятый! Он ухмыльнулся своему двойнику в квадратном зеркале над раковиной — придется сходить в уборную на работе, в рабочее время.

— Ха-ха-ха! — Он ударил себя кулаком в грудь на манер Тарзана, повелителя земных джунглей и диких зверей, обитающих в них. Он бросал вызов всему миру… кроме моря. И кроме Люси, мысленно добавил он. Да, в рабочее время!

Когда Куан Мэн присел к кухонному столу, все остальные уже кончили завтракать. Отец молча глянул на него, а мать положила ему рисовой каши. Он ел механически, ловко, почти артистически двигая палочками. Восемнадцать лет, три месяца и несколько дней — сколько это движений палочками? — начал подсчитывать он. Отсюда и ловкость, или нет, артистичность все-таки лучше. Доев кашу, он артистично сложил палочки, с гордостью оценил творение своих рук и взялся за кофе. Ничего нет сложнее, чем жизнь клерка, младшего клерка с испытательным сроком. Через много долгих лет он может добиться высокого звания старшего клерка — как его отец. Может, если будет упорно и настойчиво трудиться. А почему нет? Он получил хорошую подготовку. Его учили алгебре, английскому, географии, ботанике, тригонометрии (а как он гордился, что уже доучился до предмета с таким длинным названием: три-го-но-мет-рия. Это слово даже сейчас вызывало у него страх и уважение). Учили химии, китайскому, истории, арифметике, гигиене, обществоведению, музыке (относительно, правда — пели хором:

Белый песок и серый песок,

ах, кто купит мой белый песок?

Ах, кто купит мой серый песок?)

Учили даже физкультуре.

Он украдкой посмотрел на отца и в наказание тут же получил ответный взгляд. Он перевел взгляд на отцовскую фотографию на стене над холодильником. Подальше от греха. На фотографии отец, маленький и неуклюжий в двубортном костюме, одолженном у дяди Чеонга, принимал часы от рослого европейца, директора пароходства. Директор был проездом в Сингапуре и вручал отцу часы в связи с тем, что отец отбарабанил двадцать лет; и все, что осталось, — это часы и фотография над холодильником.

Куан Мэн вышел из дому вместе с отцом, они рядышком зашагали по улице, старые деревья на углу играли листвой в утреннем солнце, как только что избранная Мисс Сингапур. Подождали на остановке и вместе сели в автобус. Он сидел рядом с отцом, не глядя на него, и продолжал думать о фотографии. Когда он был маленький, отец ездил на работу на велосипеде. Иногда по вечерам он катал Куан Мэна на велосипеде — это был зеленый «ралей», Куан Мэн помнил его и помнил, как больно было сидеть на раме. Вечерние прогулки открывали им совсем другой, незнакомый мир — зеленые, почти не городские кварталы, с красивыми домами, где жили богатые люди. Прекрасный мир ухоженных лужаек, розовых и белых бунгало, бамбуковых изгородей и аллей, затененных деревьями. А сами они тогда жили в Китайском городе, на втором этаже над лавкой. Куан Мэн посмотрел на дорогу. Теперь на улицах почти не осталось велосипедистов — дороги уже давно были оставлены в распоряжение машин, которых становилось все больше. Сингапур — город без велосипедистов.

Отец сошел. Когда автобус покатил дальше, Куан Мэн оглянулся на старого человека, который благополучно перешел через дорогу. Небольшое ежедневное чудо при таком потоке машин. Откуда берутся эти машины? И кто эти уверенные люди, которые ведут их? Такие же сингапурцы, как он сам? Но у него не было машины, он даже не умел ее водить, и ничего общего с этими людьми у него не было. Водить машину — Куан Мэну это казалось таким экзотическим занятием, что он никак не мог представить себя за рулем. Он мог вспомнить только вечерние катанья на велосипеде, когда он был маленьким, а отец был мужчиной, велосипедистом. Зеленый «ралей». Машина, на которой он путешествовал в страну чудес.

Автобус дернулся и остановился. Куан Мэн сошел и чуть задержался на бровке. Мимо неслись ревущие машины. Дневная суматоха уже начинала отупляюще действовать на него, как лекарство.

Прежде чем усесться — или «приковаться», как он говорил, — к столу, он отправился сдать справку от доктора мистеру Тану.

Мистер Тан скользнул по справке явно недовольным взглядом и отбросил ее в сторону.

— Надеюсь, вам получше, — сказал он с тяжеловесной иронией.

— Спасибо, мне лучше, но я еще не совсем поправился, — ответил Куан Мэн, играя свою роль в спектакле. Подумав, он добавил: — Доктор Чан дал лекарство. Я его еще принимаю.

Медленно и скорбно, будто окутанный облаком страдания, прошествовал он к своему столу, надеясь, что обращает на себя общее внимание. Куан Мэн уже давно обучился этим конторским фокусам и теперь, немало попрактиковавшись в них, чувствовал себя специалистом. Он испытывал некоторое удовлетворение от собственной ловкости. Но это были мелкие радости жизни.

Так он прошествовал к маленькому столу в захламленной и шумной комнатке. Куан Мэн принялся отрабатывать зарплату, размышляя — оправдывает ли цель средства. Все эти фразочки, которые подбираешь в школе, — с какой готовностью приходят они на ум, как только начинаешь думать о жизни. Во всяком случае, школа себя оправдывает. Механически делая свою работу, за которую в конце месяца ему дадут деньги в плотном коричневом конверте, Куан Мэн все чаще мечтает о том, как бы он мог жить, будь он кем-то другим. Например, рыбаком, выходящим в море в длинном изящном сампане… В недолгий сезон муссонных бурь, когда море штормит, он сидит на песке, опершись спиной о кокосовую пальму, и чинит сети. Песок. Мягкий, теплый, ласковый песок. Или он матрос — ночью на койке в кубрике он прислушивается к биению волн, а днем на палубе вглядывается вдаль сквозь тучи соленых брызг, а вокруг одно море, море, море. Судно заходит в порты: Аден, Амстердам, Гамбург, Токио, Нью-Йорк, Гонконг, Коломбо, Владивосток, он сходит на берег и свободно шатается по портовым барам и забегаловкам. Или он крестьянин — обрабатывает свой клочок земли и собственными руками заставляет расти разные штуки, разные нежные зеленые растения. Куан Мэн не сомневался, что у него они росли бы. А потом сбор урожая и обильный деревенский праздник. Или стать бы рабочим на судоремонтном в Джуронге — там он сваривал бы огромные стальные листы в обшивку танкера-гиганта. В руках у него кислородная — или ацетиленовая, что ли? — горелка, искры звездами рассыпаются во все стороны, но он, умелый рабочий, не обращает на них никакого внимания. После работы он вытирает свои сильные мазутные руки и открывает бутылку пива. Как на рекламе пива «Гиннес». Сильный человек после трудового дня имеет право выпить.

Куан Мэн очнулся и начал разглядывать комнату, все время представляя себе отцовскую фотографию над холодильником. Неужели все, что ему суждено, это такая же фотография, которую через двадцать пять лет повесят на другую стену над холодильником? Вот так вот — он просто старший клерк. Никакой драмы. Все просто. А зачем же в школе ему давали читать «Остров сокровищ», Вальтера Скотта и прочее, и прочее, зачем его научили мечтать о приключениях? Куан Мэн пересмотрел решение суда, которое приговорило его к рабочему столу, выпустил себя на волю и величаво, торжественно направился к уборной. В рабочее время!

В уборной он провел немалое время — рабочее время, — заполняя его чтением настенных надписей. Во всех общественных уборных стены бывают исписаны. Куан Мэн любил читать надписи, можно сказать, что он был их постоянным читателем. Он иногда заходил в уборные не потому, что нужно было, а почитать. Скоро он напишет свое первое произведение на стенке уборной в баре «Май-Май». Достанет черную шариковую ручку и размашисто выведет:

Жалко, он совсем не умеет рисовать — даже похабные картинки не получаются. Ну что ж поделаешь, кто не умеет петь, кто не умеет рисовать, кто не умеет любить, кто не умеет жить — у каждого свои недостатки, расфилософствовался он.

Из уборной он вышел, как после многотрудной битвы, чувствуя слабость в коленях. От долгого сидения левая нога заснула. Завершив единственную битву, посильную ему, Куан Мэн, как солдат-ветеран, вернулся к мирной жизни — к своему маленькому рабочему столу.

Позвонил Хок Лай, и они договорились встретиться в обеденный перерыв.

Обыкновенно Куан Мэн ходил на обед один, никогда не присоединяясь к другим из конторы.

Он не мог отнести их к классу коллег, но этим он принижал не их, а себя — своего рода чувство скромности. На обед он расходовал шестьдесят центов: полтинник на жареный рис или на тарелку карри с рисом и десять центов на стакан сока из сахарного тростника, или лимонада, или кокосового молока. Обедал он в базарной харчевне на берегу реки Сингапур. Длинный ряд низеньких харчевен жался к громадным каркасам новых домов, где помещались банки и торговые фирмы. Запахи острой еды мешались там с гнилым запахом застойной воды. Была бы это чистая река с ясной голубой или зеленой водой, мечтал Куан Мэн, глядя в речную муть, которую тяжело пахали баржи, груженные каучуком и другими товарами.

Хок Лай повел его в «Джи-Эйч кафе» на Бэттери-стрит — неподалеку. Что означало загадочное сокращение «Джи-Эйч», не было известно никому, но харчевни и речной берег явно находились в совсем другом мире. А здесь был настоящий ресторан с охлажденным воздухом, с плюшевыми креслами, с белыми скатертями, немножко заляпанными, с толстой индуской у пианино, которая пела песенки, некогда потрясавшие Бродвей. Мелодии Кола Портера, Оскара Хаммерстайна и Ричарда Роджерса наполняли призраками большой, приятно затемненный зал, где обедали молодые чиновники, юристы и доктора. Обед здесь подавали на тарелках, ели ножами и вилками. Серебряные приборы, хоть и обшарпанные, были украшены монограммами «Джи-Эйч». Хок Лай объяснил, что вечером заведение обращается в бар, где девушки и все такое, а днем тут ресторан.

Охлажденный воздух ложился на лицо Куан Мэна, как ветер из чужих стран. Хок Лай сделал знак официанту, и тот провел их к столику. Куан Мэн сел напротив Хок Лая, лицом к индуске — ей было лет сорок, — которая бренчала на своем старом пианино.

Хок Лай явился в галстуке. Куан Мэн не умел его носить — галстук всегда обвивался вокруг его шеи, как удавка. Он вспомнил, как раз пришлось нацепить галстук на каком-то школьном мероприятии. Никогда ему не нравились школьные мероприятия. Ему не нравятся мероприятия, и точка.

Куан Мэн почувствовал, как холодный воздух коснулся его ног в ботинках на босу ногу. Ему стало неудобно, будто весь ресторан должен был знать, что на нем нет носков. Он осторожно огляделся: никому до него не было дела — кто ел, кто прихлебывал кофе, кто обсуждал биржевые новости. Официант записал заказ.

— Мэн, ты помнишь, что я тебе вчера говорил?

— Помню, конечно.

— Я серьезно. Поехали купаться в Седили.

— Ну правда, я в это воскресенье никак не могу.

— Хватит, парень. Я серьезно. Действительно хорошие девушки. Тебе понравится Анна, которая будет с тобой.

— А она будет со мной?

— А что? Я уже ей рассказал про тебя. Я тебя, старик, знаешь как расписал. Можешь гордиться.

Куан Мэн промолчал. Рассказал ей про меня. Расписал ей меня. Ну как это можно? Как начать и чем кончить?

— А Сесилия Онг — моя птичка. Высокий класс. Классная девушка, по-другому и не скажешь. Отец у нее банкир, он большой человек в Китайской торговой палате. Но дело даже не в этом — посмотришь, какая у нее фигурка, старик!

Хок Лай попробовал изобразить руками. Получилась восьмерка. Официант принес суп.

— Анна другая, она поменьше. Твой тип. Училась в миссионерской школе, талантливая, на пианино играет. Шопен там и всякая такая чепуха. В общем, как я сказал, вполне твой тип.

Но я не люблю музыку, возразил про себя Куан Мэн. Собственно, я не знаю музыку. Никогда ее специально не слушал.

— Ну так как?

Хок Лай здорово изменился в последнее время, подумал Куан Мэн. Хотя нет, пожалуй, изменился — это не то слово. Хок Лай стал новым Хок Лаем, будто этот новый Хок Лай всегда существовал, выжидая время, когда прежний Хок Лай превратился в него. Потенциальная возможность, которая реализовалась.

Как бы там ни было, но работа в американской страховой фирме уже сказывалась на нем, новый Хок Лай, сидевший напротив Куан Мэна, чем-то неуловимым напоминал американца: строгий галстук, носки и обед в «Джи-Эйч». И девушка, отец которой чем-то занимается в Китайской торговой палате. Куда только девались страстные социалистические убеждения школьных лет? Туда же, куда мечты школьных лет. Мечтавший стать победителем дракона ухаживает за драконовой дочкой.

— Только не в это воскресенье, Хок Лай.

— Нет, невозможный ты человек.

— Извини.

— «Извини, извини». Не за что. Позову кого-нибудь из коллег. Хотя бы Джонни Кху, этого парня, у которого «моррис».

— Вот и прекрасно.

— «Прекрасно, прекрасно». Правда, невозможный ты человек. Ну ладно, а сегодня вечером пойдешь с нами в кино? Сходим вчетвером. Говорят, в «Одеоне» хорошая картина.

Куан Мэн не знал, что ответить. Отказываться неудобно. Тем более Люси сказала, что она сегодня занята и они не увидятся.

— О'кей.

Подошел официант с подносом: свиные отбивные с жареной картошкой для Хок Лая и яванское махми для Куан Мэна. Певица запела: «Мечтаю я о белом Рождестве».

Он столько раз лежал в постели, мечтая о снежных зимах, представляя себе белые хлопья, крыши, сверкающие белизной. Белизна — она делает все новым, непохожим. Непривычный белый мир, такой отличный от монотонного мира, не знающего смены времен года, — нельзя же называть временами года чередование сухих и дождливых месяцев. Времена года должны изменяться, их смена ведет к смене образа жизни, к изменчивости жизни, а неизменность, в которой он жил, однообразие погоды похоже на неизлечимую хроническую болезнь с постоянной горячечностью воздуха, обжигающего-обжигающего. Сингапур такой тесный остров, без настоящих холмов, без настоящих рек, без настоящих гор… Вот только море. Целыми ночами он вызывал в воображении видение сияющего города, чужого города, сверкающего в ночи другими, не неоновыми огнями, плывущими вдали.

Погода в его мечтах менялась с временами года, стены домов, листва деревьев и небо меняли цвета, оттенки переходили один в другой, все постоянно изменялось. А перемены всегда обновляют. Как путешествия. Уехать от всего от этого — в Непал, в Бутан, в Сикким, в маленькие гималайские княжества. Какой ребенок не влекся очарованно к этим странам и далеким княжествам, таким крошечным под сенью огромных скорбно-пустынных гор? Пустынность привлекает — она свободна от больших городов. Княжества будто из волшебных сказок. Ему случалось видеть гуркхов, сынов этих далеких стран. Они продавали таинственные гладко отполированные камни на тротуаре перед величественным зданием Гонконгско-Шанхайского банка в торговом районе города. Гуркхи приезжали издалека, закутанные в свои мешковатые одежды, с целыми ящиками гладких тусклых камней. Эти камни они собирали в руслах холодных горных речек, чистая вода которых обкатала их. Тускловато-серые, зеленоватые и темно-красные камни будто хранили в себе краски гор и речек. Куан Мэн любил эти камни и верил, или почти верил, что они волшебные. А у людей они не вызывали такой жадности, как драгоценные камни, крикливо-яркие украшения, выставленные в витринах ювелирных магазинов вместе с вульгарными браслетами и кольцами — броскими подарками для вторых жен или любовниц богатых коммерсантов…

стонала певица на скрипучей сцене в ресторане с охлажденным воздухом.

— Надо собраться с силами, старик, если ты хочешь выиграть в этих тараканьих бегах, — назидательно говорил Хок Лай. — Ты посмотри на себя, старина. Без носков, мятые штаны, старые ботинки — ты так ничего не добьешься. Надо всегда помнить — мир сотворили не мы, поэтому мы должны принять правила игры, согласиться с условностями нашей жизни. Иначе мы выходим из игры. Это все очень просто, парень! Тебе надо это понять, и чем быстрей, тем лучше. Участников в игре много, каждый ставит на себя и играет за себя. Поверь мне, старик. Я уже многому научился.

И это говорит наш школьный вершитель судеб нового мира, размышлял Куан Мэн, с трудом управляясь с ножом и вилкой. Насколько удобней есть палочками — он же в этом деле просто артист.

— А сегодня пошли в кино. Не становись ты отшельником. Ты и так в последнее время начал замыкаться. Одиночество ни к чему. Чтобы преуспеть в этом мире, человеку нужны знакомства — и побольше.

Эти слова не выходили у него из ума, когда он вернулся после обеда на работу. Чтобы отогнать их, он сосредоточился на бумагах. В этот день Куан Мэн всего себя отдал своей конторе.