"О маленьких волшебниках и Петькиных друзьях" - читать интересную книгу автора (Чаплина Валентина Семеновна)

Из солидарности

Двух копеек у Лёвки не было. Автомат оказался жадиной, не дал монетку. Лёвка, конечно, понимал, что это чужие деньги, но они ему были ужасно нужны, и он разозлился на автомат.

«Жадина-говядина, захапал монеты, набил себе полный живот и трясёшься над каждой! Ничего ты не понимаешь, жадная железяка, — так мысленно Лёвка ругал телефон, а сам бежал по улице, прикрываясь букетом. — Скорей в школу, может быть, Борька там, может, Рыбалычевы очки не помогли, и его уже разоблачили? А чего я по большой улице бегу? Тут же народу — не протолкнёшься».

Лёвка живо свернул в переулок, потом в другой. Здесь пустынно. Правда, так дорога длиннее, но зато безопаснее.

— Тяв-тяв-тяв, — сказал что-то Пылесос за Лёвкиной спиной.

Лёвка обернулся. Щенок, недоумённо подняв уши, перестав вилять хвостом, уже не бежал за хозяином, а стоял около брёвен, сваленных в полуметре от забора.

— Ты что остановился? Бежим!

Но Пылесос почему-то расхотел бежать. Стоял и глядел на то самое место, которое было между брёвнами и забором.

Что он там увидел? Лёвка подошел и тоже заглянул в это самое место.

А там, прямо на земле, на голой земле, лежал мальчишка. Но он не просто лежал (подумаешь — лежит мальчишка, что особенного?). Он — плакал, уткнув лицо в землю. Плечи вздрагивали. Рядом валялся школьный портфель и грустно глядел на облака блестящим замком.

Мальчишка плакал, не девчонка ведь! Какая девчонка на свете не плачет! Все плачут. А у мальчишки, наверно, случилось что-нибудь серьёзное. Лёвка присел на корточки рядом.

— Эй, тебя как зовут?

Плечи продолжали вздрагивать, мальчишка за всхлипываниями, вероятно, не слышал вопроса. Лёвка тронул его за плечо. Оно было худеньким, острым.

— Ты чего ревёшь, а?

Мальчишка вздрогнул, но головы не поднял, наоборот, совсем отвернулся от Лёвки и лёг к нему спиной, согнувшись в крючок.

— А ну, повернись! Ты чего?

— Ничего, — буркнул в землю мальчишка, — уходи! — и брыкнул ногой.

Пылесос встряхнулся, подняв облако пыли, и весело залаял: ему показалось, что ребята начинают друг с другом играть. Лёвка замахнулся на него, дескать, не мешай, тогда пёс подбежал к мальчишке и затявкал над ним призывно и радостно. А мальчишка приподнял голову и уставился на Пылесоса. Смотрел долго-долго, не отрываясь, и Пылесос перестал лаять под его взглядом. А Лёвке показалось, что взгляд этот грустный-прегрустный, хотя лица мальчишкиного он не видел, к нему был обращён затылок.

Вот мальчишка положил руки на лохматую собачью голову, погладил её, обнял пса за шею и потянул к себе. Пылесос вырвался из-под худенькой руки, с любопытством поднял уши и замер в ожидании чего-то очень весёлого. Но ничего весёлого не последовало. Мальчишка опять уткнулся лицом в землю, сжался в комок, подогнув ноги и коснувшись коленками головы. Плечи ещё раза два вздрогнули и замерли. Пылесос грустно опустил уши.

Лёвка словно прирос к земле. Не мог он уйти, ну не мог и всё. Сколько времени прошло в молчанье — неизвестно. Лёвка вздохнул. И мальчишка вздохнул. И Пылесос вздохнул тоже. Но долго молчать Лёвка не умел и снова взялся теребить незнакомого:

— Ты повернёшься, наконец? Сколько мне тут сидеть?

Мальчишка не отвечал и даже не брыкался больше. Чем сильнее Лёвка тянул его за плечо, тем упрямее он отворачивался.

— А ну, рассказывай, тебя отлупил кто-нибудь?

Худенькое плечо под Лёвкиной рукой вдруг перестало пружинить.

— Стану я реветь от лупки! (Он так и сказал «от лупки», смешно и неправильно.) Я ему сегодня ка-ак наподдам!

И плечо опять стало пружинить.

— Кому ему наподдашь?

— Щуке.

— Какой щуке?

— Длинноногой.

— Щукину какому-нибудь, да? Долговязому?

Мальчишкин затылок кивнул.

— А за что наподдашь?

Затылок не шевелился.

— Давай лучше я наподдам. Ты вон какой худенький, а у меня мускулы ого-го!

Лёвка выпустил мальчишкино плечо, сжал кулак, показывая мускулы.

— Худенький, а может, посильнее тебя! — возмутился незнакомец и вдруг сел. — Я сильней всех!

— Ладно, не хвались, расска…

И только теперь Лёвка увидел мальчишкино лицо, а мальчишка его голову. Оба они на мгновение замерли, а потом Лёвка остался на месте, удивлённо глядя на мальчишку, а тот с вытаращенными глазами стал быстро-быстро задом отползать от Лёвки. Наконец, упёрся спиной в брёвна, стукнулся об них затылком и замер.

Тут Лёвка вспомнил, что не загородился букетом, но теперь уже было поздно.

— Чего испугался? Что я, тебя съем?

— А… а… а…

— Что заакал?

— А ты… Это что? А? — и он, заикаясь, показал на мяч.

— Да ничего, это… просто так… Ты на это не обращай внимания.

— А зачем «просто так»? Сними…

Когда мальчишка сказал «сними», Лёвку осенило. И как никто из них до этого не додумался? Ведь можно сказать, что они сами надели себе такие головы, а потом снимут их… когда-нибудь, в общем, когда захотят.

— Не сниму, — весело ответил Лёвка.

— Почему?

— А я… привыкаю так ходить… У нас… это… маскарад будет в школе на Новый год.

— На Новый?

— Ага. Это неважно, что сейчас сентябрь. Мы заранее готовимся, чтобы не опоздать.

— Не опоздать? — мальчишка никак не мог прийти в себя.

— А у тебя это что? — теперь уже Лёвка задал вопрос, показывая на мальчишкино лицо.

Оно было измазано какой-то ядовито-зелёной краской. И на носу, и на лбу, и на щёках, и на подбородке стояли огромные пронзительно-зелёные кляксы. Казалось, что они кричат, орут о себе на весь белый свет. Кроме них, словно на лице больше ничего не было. Какие у мальчишки глаза, чёрные или рыжие, какой нос, длинный или короткий, трудно было сказать, потому что виднелись только они. Зелёные-презелёные кляксины.

— Что это? — повторил Лёвка.

— Зелёнка! Лекарство такое, — ответил тот равнодушно, будто ему никакого дела до этих клякс не было. Видно, не из-за них он ревел.

— А ты больной разве?

— Я не больной. Это Мишка больной.

— Какой Мишка? Щука длинноногая?

— Да нет! — возмущённо замахал руками мальчишка. — Мишка. Товарищ мой. Друг, в общем. Он больной. Я пришёл к нему до школы, а он лежит на кровати весь зелёный. Вот такой, — мальчишка показал на своё лицо. — Ему доктор зелёнку выписал. А он расстроился. Я говорю: «Ты же не девчонка! Это они из-за своей красоты расстраиваются, а ты чего?» А он говорит: «Хорошо тебе, ты не зелёный, а был бы, как я, узнал бы». Сам такой грустный стал, отвернулся к стенке и молчит. Я говорю: «Пожалуйста, хочешь, я тоже зелёный стану, тебе будет веселей?» А он повернулся и говорит: «Конечно, вдвоём веселей». Я и намазался.

— А он что?

— Улыбается теперь. Весёлый лежит. Посмотрим друг на друга и расхохочемся. А доктор говорит, когда человек смеётся, то быстрей поправляется, а когда плачет, то долго болеет.

— Здорово ты придумал, как товарища быстрей вылечить.

— Конечно, здорово. В школу пришёл, там тоже хохочут, а Нина Иванна чуть из класса не выставила. Безобразие, говорит.

— А ты бы ей объяснил.

— Я объяснил. Тогда она говорит: «Значит, ты из солидарности намазался? Раз из солидарности, можно простить, только садись на первую парту к Щукину, а то все ребята на тебя оглядываются». Я на задней парте сижу. У меня, знаешь, какое зрение? Никто не видит, а я вижу. Я бы и дальше мог сидеть, но дальше стенка. Ни у кого нет таких глаз!

— Опять хвалишься?

Мальчишка замолчал.

— А к какому Щукину на первую парту? К тому самому?

— К тому, — и мальчишка вздохнул. — Если бы Мишка был здоровый, мы бы Щуку живо скрутили. А я Мишке даже не расскажу про это, а то он опять грустный станет. Ну, ничего, я один тоже Щуку скручу.

И мальчишка замер, смолк. Сидит и не шевелится, словно каменный, и смотрит на репейник, который около забора примостился. Только, так смотрит, будто не видит ни репейника, ни забора — ничего.

— Ты что? — тронул его Лёвка.

А он не поворачивается к нему, будто Лёвка его и не трогал, смотрит и смотрит на репейник, а сам не видит его.

— Ты из-за Щуки плакал, да?

Мальчишка замотал головой.

— Не-ет. Щука говорит: «Погоди, убью!» Ну и пускай убивает, что мне, жалко, что ли? Буду я из-за этого плакать!

— А из-за чего?

Зелёные кляксы вдруг зашевелились, глаза быстро-быстро заморгали, и мальчишка резко повернулся носом к брёвнам.

— Я… из-за Богатыря. И ещё зачем Нина Иванна поверила.

— Кому поверила?

— Шишке.

— Какой шишке?

— Железной, кроватной шишке поверила. А это неправда! Неправда!

Мальчишка так же резко повернулся к Лёвке. Он, видно, забыл, что снова ревёт. Слёзы катились по зелёным кляксам легко и свободно. А глаза у него были какие-то очень хорошие. Посмотришь в них — и сразу видно, что мальчишка не врёт. Наверно, Нина Иванна забыла посмотреть в мальчишкины глаза, поэтому и поверила неправде.

Сжав кулаки, мальчишка всё время повторял: «Неправда! Неправда! Неправда!», будто одно-единственное это слово могло всё объяснить и рассказать Лёвке.

А оно, действительно, что-то рассказало, это одно-единственное слово. Лёвка понял, что нужно немедленно, прямо вот сейчас заступиться за мальчишку во что бы то ни стало.

— Айда, айда к Нине Иванне, — потянул Лёвка его за руку. — Мы объясним! Мы докажем!

Он не знал, что и как будет доказывать и объяснять, но знал, что объяснять и доказывать надо, просто необходимо. Мальчишка обрадовался.

— Айда! Только ты сними… эту… свою… сними… — и он показал на футбольный мяч.

Лёвка осёкся, вздохнул и сейчас же отпустил мальчишкину руку.

— А как по-твоему, вечер уже скоро?

— Скоро! Конечно! Уже совсем вечер.

— Совсем? — Лёвка испуганно огляделся, — нет, ещё не совсем.

Ну как он пойдёт к Нине Иванне с этим мячом? Ей-то он не может сказать, что они к Новому году готовятся. Она же догадается, что он врёт.

Мальчишка ждал, глядел на него преданно и доверчиво. А Лёвка мялся.

— Знаешь что?.. Слушай, сбегай в одно место, а? Снеси записку.

Глаза мальчишки потускнели. Он снова отвернулся, но больше уже не плакал.

— Я думал, ты правда хочешь к Нине Иванне идти, а ты…

— Да, правда хочу, мы обязательно пойдём, только сначала… Ну, понимаешь, я не могу тебе сейчас рассказать всё.

Мальчишка обернулся, внимательно и серьёзно посмотрел на мяч.

— Я не могу его снять… пока.

— Почему?

— Это тайна!

— Какая тайна?

— Страшная. Если я тебе сейчас расскажу, то четыре человека из беды не выйдут.

— Это сказка такая к Новому году?

— Ага.

— Врёшь!

— Хочешь честное пионерское сто раз дам?

— Сто раз?

Мальчишка вдруг заулыбался. Честному пионерскому он верил. Он никак не мог дождаться того времени, когда, наконец, сам будет давать честное пионерское. Так хотелось, чтобы скорее это время пришло.